Комната кукол. Глава 1 (Майя Илиш, 2013)

Глава 1

Они нарядили меня в белое платье. С этого-то все и началось.

– Мы будем называть тебя Флоранс, – сказали они. – Флоранс – это французское имя. Куда красивее, чем английское Флоренс.

Я слушала их и кивала. У меня еще никогда не было белого платья. И звали меня вовсе не Флоранс.

Собственно, все началось куда раньше. Всегда есть «раньше», а вот настоящего начала никогда не бывает. Но я хочу начать свой рассказ с того дня, когда в приют Св. Маргариты приехал один джентльмен. «Школа Св. Маргариты для падших дочерей» – так мы называли наш приют, тайком, конечно. Падших – как падшие женщины. Было в этом что-то распутное, и нам это нравилось. Такой уж у нас был возраст. Директриса об этом, конечно, не подозревала. Ее звали мисс Монтфорд, и выглядела она, как и надлежит женщине на такой должности: острый подбородок и маленький тонкогубый рот, в зависимости от ситуации выражавший разную степень презрения. Итак, я жила в сиротском приюте.

Во всем Лондоне и окрестностях едва ли нашлось бы более викторианское заведение – уж мисс Монтфорд постаралась: она доходила до крайности в своем стремлении быть викторианской женщиной старого толка. Да, она знала, что королева Виктория уже давно умерла, – не зря же она тогда много недель заставляла нас ходить в трауре. Я прекрасно помню день, когда королева умерла. Мне тогда было семь лет, я только что потеряла свою лучшую и единственную подругу, а скорбеть приходилось о какой-то старой толстухе с вислыми щеками, которую я никогда в жизни не видела. У каждой девочки в приюте Св. Маргариты был человек, по которому они скорбели, а вовсе не по королеве. Большинство еще помнили, как умерли их родители или дедушки с бабушками, и хотя своих родителей я не знала, мне тоже пришлось познать горечь утраты. Нам было наплевать на старую королеву, но раз уж мисс Монтфорд объявила траур, мы предпочитали с ней не спорить. Мы всегда подчинялись, когда мисс Монтфорд чего-то от нас требовала. Избавиться от сироты было куда легче, чем от бездомного пса. Если псов не кормить несколько дней, они хотя бы могут попытаться сожрать друг друга – у нас, девчонок, такой возможности не было. Как школьный учитель, так и мисс Монтфорд всегда носили с собой розги, которыми били нас по пальцам, когда мы не слушались. А если мисс Монтфорд не замечала чьей-то оплошности, всегда находились девочки, готовые наябедничать – хотя бы потому, что после этого никто не станет бить розгами по пальцам их самих по крайней мере полдня. Вечера мы проводили за шитьем – продавая поделки, мы зарабатывали себе карманные деньги, а главное, так наша директриса могла позволить себе закупить достаточное количество еды. А шитьем куда легче заниматься, когда у тебя не болят все кости в руке.

Я бы предпочла порку, но порка предполагала соприкосновение с теми частями нашего тела, о которых пристойным девочкам-сиротам и задумываться было нельзя. Мы ведь должны быть набожными, чистыми духом и знать, что прилично, а что нет. Наверное, именно по этой причине мисс Монтфорд уже после смерти королевы Виктории так долго не убирала ее портрет из коридора – она и подумать не могла о том, что ее девочки каждое утро будут видеть на стене портрет мужчины, да еще и мужчины со столь сомнительной репутацией! И пусть за пределами приюта страной правил король Эдуард VII, мы были и оставались истинными викторианскими девочками, во всяком случае до тех пор, пока не покидали это заведение.

Три пути вели из приюта Св. Маргариты. Первый путь – смерть. Страшная, печальная, но в то же время до странного повседневная. Я, конечно, не помню ни одной девочки, которая действительно умерла бы от голода в приюте, но никто из нас не питался нормально и потому не мог выжить в случае серьезной болезни: коклюш забирал самых маленьких, скарлатина – девочек постарше, а воспаление легких – самых старших. Смерть была непривередлива в своем выборе, и удивительно, сколько сирот в этом приюте действительно доживали до того дня, когда им открывался второй путь. Окончив школу, девочки уже могли сами зарабатывать себе на жизнь, но едва ли их работа где-нибудь на фабрике позволяла вести жизнь лучше, чем в приюте. Впрочем, что может быть лучше хорошей подготовки к бедности и лишениям? Третий путь, удочерение, был единственным, на что можно было надеяться. Именно поэтому едва ли многим из нас предстояло ступить на эту дорожку. Нечасто бывало, чтобы в приют заглядывали джентльмены, тем более в одиночестве. Если речь шла об удочерении, то в приют в основном приходили супружеские пары, да и вообще: кто в здравом уме захочет удочерить девочку из приюта Св. Маргариты? Дом, казалось, был придуман каким-то жалким подражателем Диккенса, который публикует главы своих романов в дешевых газетенках – знаете, из тех газет с влажной краской, оставляющей черные следы на руках. Снаружи сооружение казалось большим и темным. Темным оно было и внутри – но уже не таким большим: три спальни для девочек, кухня, столовая и комната для шитья. Конечно, мисс Монтфорд содержала в порядке и подсобные помещения, но все они были крошечными, словно приют так старался произвести благоприятное впечатление своей наружностью, что на внутреннее убранство сил у него уже не осталось. В здании царил такой холод и бушевали такие сквозняки, что готовая удочерить кого-то из девчонок мамочка сразу задумывалась о том, не умрет ли ее избранница от чахотки через год-полтора, а такие мысли, знаете ли, не способствуют радости удочерения.

Мы, бедные воспитанницы в этом приюте, должны были рассчитывать на то, что рано или поздно попадем в работный дом, если, конечно, кто-нибудь не захочет взять нас на работу служанками, ведь господам неважно, когда и по какой причине их служанка умрет от чахотки. Найти замену прислуге куда легче, чем дочери. Итак, либо фабрика, либо работа служанки. Мы не могли решить, какая участь хуже, и потому возлагали большую надежду на удочерение, хотя и случалось такое крайне редко. Никому не приходилось напоминать нам, что, когда какие-то заинтересованные в удочерении господа предупреждают директрису о своем намерении приехать в приют, волосы надо зачесывать на ровный, как струночка, пробор, ногти чистить, а губы растягивать в милейшей улыбочке.

Но джентльмен, в тот судьбоносный день прибывший в приют Св. Маргариты, не предупредил директрису о своем приезде. Безусловно, это мог быть хитро продуманный ход: так у него получилось бы застать врасплох тех девочек, которые не всегда зачесывали волосы на ровный пробор и не всегда чистили ногти. Джентльмен, похоже, торопился. Ну конечно, если тебе предстоит такое важное дело, как удочерение, не стоит торопиться, но даже при тщательной предварительной подготовке выбор из шестидесяти девочек, выставленных в три ряда по росту и одетых в одинаковые темно-синие платьица, да еще и с одинаковыми туго заплетенными косами… в общем, такая ситуация мало отличалась от выбора щенка из огромного выводка. Да и вообще, может быть, этот джентльмен приехал сюда вовсе не с целью удочерить кого-то. Девочки постарше и так уже утратили всякую надежду – если тебе исполнилось четырнадцать лет, считай, ты практически закончила школу и уже одной ногой в работном доме. Для удочерения куда лучше подходят маленькие девочки. Те, кто недолго пробыл в приюте, чтобы исхудать от скудной пищи, которую готовила миссис Хьюберт, наша кухарка. Те, чьи ямочки на щеках еще не разгладились от истощения. Те, чьи волосы еще курчавились, не посекшись от постоянного заплетания в тугие косы. После определенного возраста никого уже не удочеряли. Но всегда можно было надеяться, что когда-нибудь в приют явится какой-нибудь джентльмен, пройдет вдоль ряда девочек и объявит, что одна из них – на самом деле давно потерянная наследница графа Лестера (вы только посмотрите, вот его завещание). Джентльмен усадит эту счастливицу в роскошную карету и отвезет в дом, которому предстоит стать ее резиденцией.

Но с этим джентльменом все было иначе. Он наводил девочек совсем на другие мысли. Высокий, худощавый, узкоплечий, он явно никогда в жизни не работал, а если и работал, то это был не физический труд. Но сколько же в нем было достоинства и изящества! Точеные черты, печальная складка у рта, темные круги под глазами, скорбное лицо – он словно убежал от одной из сестер Бронте, прежде чем она успела сделать его героем своей следующей книги. Черные волосы, темные глаза, черный костюм – он напоминал очень серьезного ворона. От его пронзительного взгляда каждый чувствовал себя мелким и ничтожным, но в то же время каким-то возвышенным – просто потому, что этот господин изволил обратить на него внимание. Я посмотрела на него и сразу поняла, какие романтические мысли закрались в головы тех девочек постарше, которые, как и я, стояли в заднем ряду. Но не мне. У меня не было романтических фантазий о том, как какой-то мрачный незнакомец появляется в моей жизни и увозит меня в имение своей семьи. Я, конечно, была бы не против, чтобы меня удочерили, но и в этом случае я не собиралась надолго задерживаться у приемных родителей. Моя мечта – и не знаю, сочтет ли кто-то, кроме меня, ее романтической – состояла в том, чтобы устроиться в цирк. Меня завораживало это невероятное буйство свободы – каждый день оказываться на новом месте. С одной стороны – нелегкая жизнь цирковой артистки, с другой – бурные аплодисменты, а я – посередине, высоко в воздухе, совсем одна на канате. Я воображала, что где-то освободилось место цирковой эквилибристки – например, после того как Эльвира Мадиган[1] сбежала со своим лейтенантом. Меня мало волновало, что эта история произошла двадцать лет назад – романтические мечты обычно никак не связаны с реальностью. Иногда мне представлялась Эльвира: милое личико, длинные распущенные волосы, которым я так завидовала. Эльвира нашептывала мне, что сделала все это ради меня, чтобы я могла попасть в цирк. Впрочем, я никогда не понимала эту актрису. Зачем сбегать с каким-то лейтенантом, если он тоже мог остаться в цирке и выступать с ней на канате? Поэтому поделом им, что они оба в итоге застрелились. И я делала все от меня зависящее, чтобы эта моя мечта когда-нибудь сбылась. Когда никто за мной не следил, я тренировалась на балюстраде балкона на втором этаже. Конечно, я могла упасть и переломать себе все кости, да и шею заодно, но от этого было только интереснее. Я танцевала на перилах, но нужно было тщательно следить за тем, чтобы никто меня не застукал. Мисс Монтфорд неодобрительно относилась к циркам, еще неодобрительнее – к цирковым эквилибристкам, и уж совсем терпеть не могла девушек, которые носили волосы распущенными и стригли челку, как моя дорогая Эльвира. Но я постоянно думала о цирке. Иногда мне даже казалось, что было бы здорово выступать с акробатическими номерами на спине лошади в галопе – интересно, можно ли эквилибристке исполнять подобные трюки? Я была не такой, как другие девочки, хотя – благодаря приюту – выглядела в точности как они.

Поэтому когда однажды к нам в приют явился этот джентльмен и все выстроились в три ряда, я оставалась спокойной. Даже тогда, когда он посмотрел на нас и сердца всех девчонок вокруг забились чаще. Да, вынуждена признать, выглядел он отлично, этот мрачный незнакомец, но он ничуть не походил на директора цирка. Его черный костюм скорее наводил на мысли о директоре похоронного бюро. В общем, на тот момент он меня совершенно не заинтересовал.

– Девочки, – сказала мисс Монтфорд. – Это мистер Молинье. Он приехал посмотреть на вас.

От этих ее слов я почувствовала себя экспонатом на сельскохозяйственной выставке. Кто из нас выиграет конкурс «Самая жирная свинья»? Никто, наверное, слишком уж мы все худые. А кто тут корова с самыми красивыми глазами? Я увидела, как Милдред, стоявшая слева от меня, чуть согнула колени. Она была довольно высокой и теперь старалась выглядеть ниже и милее. А справа от меня хрупкая и невысокая Колин поднялась на цыпочки и выпятила грудь. Но пока мы не знали, зачем приехал сюда этот джентльмен, мы могли лишь гадать, что он хочет увидеть. Я не стала ни вытягиваться, ни пригибаться. Но если он спросит, кто тут умеет танцевать на балюстраде, я сразу же выйду вперед.

– Дорогие мои девочки, – начал джентльмен. – Вы все сироты.

Как будто мы сами этого не знали… к тому же это не вполне правда. Не все тут сироты. Чтобы быть сиротой, нужно вначале иметь родителей.

– Как мило с вашей стороны, что вы все собрались здесь.

Голос у него был тихий, бархатный, немного меланхоличный. Ну а какой еще голос может быть у человека с такими темными кругами под глазами?

– Мы с сестрой ищем одну девочку… Особенную девочку.

При этих словах уголки его губ чуть дернулись вверх. Сердца вокруг застучали громче. Сестра! Он сказал «мы с сестрой», а не «мы с супругой»! Может быть, еще удастся завоевать его сердце? Я незаметно покачала головой. Может, он, конечно, и джентльмен, но как по мне – слишком старый. Ему уже точно за сорок!

– Моей сестре сейчас нездоровится, поэтому она не смогла сопроводить меня сюда, и нелегкое бремя выбрать кого-то из вас легло на мои плечи.

Говоря это, он переводил взгляд с одной девочки на другую и ни к кому не присматривался внимательнее, как бы она ни старалась казаться выше или ниже.

– Но сестра попросила меня задать вам один вопрос. – Он отступил на шаг, чтобы увидеть всех нас одновременно, шестьдесят девочек в три ряда. – Кто из вас любит играть в куклы?

Это мог быть вопрос с подвохом, чтобы отличить девочек постарше от тех, кто помладше, и трудолюбивых от избалованных. И пока никто не знал, кого же он тут ищет, большинство не решалось поднять руку, кроме самых маленьких в первом ряду – да и все равно было ясно, что такие малышки от кукол не откажутся. Но когда в руках мистера Молинье вдруг появилась кукла, руки потянулись вверх.

Я смотрела на куклу и думала, откуда же она взялась. И это была не маленькая игрушка, а большая настоящая кукла, белокурая, в роскошном рубиново-красном платье с кружевными рюшами и тремя нижними юбками.

Наверняка кукла была французской. Ни у кого из нас такой не было. Самые мелкие засматривались на таких кукол в витринах магазинов, и на Рождество их сопливые носики примерзали к стеклу. А уж с каким негодованием смотрела на них мисс Монтфорд, когда эти бедняжки возвращались в приют все в слезах и с распухшими носами!

Но откуда же все-таки этот джентльмен достал куклу? Костюм у него был довольно тесным, едва ли куклу такого размера спрячешь под пиджаком. И я могла бы поклясться, что до этого в руках у него ничего не было. В цирке выступали и фокусники… Внезапно мое мнение об этом человеке изменилось. Пока все вокруг таращились на милое личико с огромными голубыми глазами, крохотным, как у нашей директрисы, ртом и тонкой улыбкой, я думала об этом странном незнакомце. Но руку так и не подняла.

Я попыталась вспомнить, действительно ли видела его руки или же он все время просто прятал их за спиной? Может, он потому показался мне похожим на ворона, что его руки напоминали крылья? Я прищурилась. Не знаю, работает ли он в цирке, но этот фокусник в точности знал, как провернуть такой трюк. Не наколдовал же он куклу из воздуха, в конце концов.

А потом джентльмен посмотрел на меня. Я увидела, как он смерил меня взглядом – и, может быть, даже слегка улыбнулся. Я едва заметно кивнула в ответ.

– А ты, девочка? – спросил он.

Он мог обращаться к каждой из нас, но мы все знали, что он имеет в виду меня.

– Ты не любишь играть в куклы?

– Нет, – ответила я. – Не люблю.

– Если не возражаешь, мне бы хотелось узнать почему.

Конечно, я не возражала.

– Куклы мертвые и не будут со мной разговаривать. Кукла не даст мне того, что подарит книга.

Я прикусила губу. Ни для кого не было тайной, что я люблю читать, но едва ли стоило высказываться столь прямо при мисс Монтфорд. Девочка, у которой есть время на чтение, могла бы заняться чем-то другим, куда более полезным.

– Жаль, – хмыкнул джентльмен. – Очень жаль.

И отвернулся. Я поняла, что мы с ним не сработаемся. И так будет лучше для нас обоих.

– Но вы, остальные девочки, вы-то любите кукол?

Все судорожно закивали – и неважно, искренне или приторно. Я была уверена, что старшие уже переросли кукол. Но лучше играть, чем работать на фабрике, верно?

Мистер Молинье отступил еще на шаг.

– Кто из вас хочет получить эту куклу?

И снова все подняли руки, кроме меня. Никто больше не сдерживался. Младшие хотели куклу, старшие – заполучить этого красавца. Но кроме меня, похоже, никто не заметил, что джентльмен закрыл глаза и о чем-то задумался, не обращая внимания на поднятые руки девчонок. В конце концов он опять вышел вперед, быстро и решительно, и сунул куклу в руки одной маленькой девочке в первом ряду. Сзади я не могла разобрать, кто она, с этими косичками все выглядели одинаково. Но я знала, кто где стоит, ведь на этой процедуре у каждого было свое место. Счастливицей оказалась малышка Элеонора, милая Элеонора. Она совсем недавно осиротела, поэтому на ее щеках еще теплился румянец, и девочка была очень хорошенькой, так что неудивительно, что вскоре она нас покинет.

– Вот, возьми, – сказал мистер Молинье, но больше не удостоил Элеонору и взглядом. Он повернулся ко мне. – А ты пойдешь со мной.

Я на всякий случай оглянулась по сторонам. Наверное, он имел в виду Колин или Милдред, я ведь не дала ему никаких причин выбрать именно меня. Но джентльмен кивнул и указал на меня:

– Да, ты. Поторапливайся, у нас не так много времени.

Я была, мягко говоря, потрясена. Если бы у меня нашлось время задуматься, то я, пожалуй, и вовсе впала бы в панику. Но я, как и все остальные здесь, знала: если у тебя появляется возможность убраться из приюта куда подальше, за такой шанс стоит ухватиться, не задавая вопросов. Этот мужчина хотел взять меня с собой? Что ж, я возражать не стану. Я вышла из строя и с вызовом посмотрела на мисс Монтфорд. Теперь она должна была решить, что делать дальше. Мисс Монтфорд могла не отпустить меня с этим человеком. Но на самом деле ей будет только на руку, если мистер Молинье меня заберет. Одной наглой эквилибристкой меньше. Мисс Монтфорд только порадуется.

– Она должна собрать свои вещи, – сказала директриса.

– Я так не думаю. – Джентльмен уже устремился к выходу. – Я не вижу тут ни одной вещи, которую хотел бы привезти к себе домой.

Он имеет в виду мои платья? Да, это я прекрасно понимала, я бы тоже не согласилась везти к себе домой такие наряды.

– Мои книги… – пробормотала я.

Книг было всего три, и я практически выучила их наизусть – Библия, старый альманах 1903 года, который я спасла от незавидной участи сожжения в камине, и потрепанное издание Энн Бронте «Агнес Грей». На самом деле ни одна из этих книг мне не нравилась так, как романы, которые я тайком брала в библиотеке, но речь шла о принципе.

Джентльмен покачал головой:

– Любую книгу, которая тебя интересует, ты найдешь у меня дома. А теперь пойдем.

Его бархатный голос теперь звучал резко, и на лице пролегли глубокие морщины, которых только что там не было. Сейчас он казался намного старше, чем раньше. Его слова заставили меня задуматься – я расслышала в них какую-то угрозу. С другой стороны, книги в доме… Это звучало заманчиво.

Я кивнула:

– Ну хорошо. Я готова.

Снаружи шел дождь. В такие дни всегда идет дождь, но мистер Молинье, конечно же, приехал сюда в карете или на дрожках. Он казался слишком старомодным, чтобы разъезжать в автомобиле. Старомодным, сдержанным и рациональным. Ну ладно, уж как-то я доберусь туда, куда он собирается меня отвезти. А если мне не понравится… Наверняка где-нибудь неподалеку найдется цирк.

Следуя за джентльменом на улицу, я чувствовала себя уязвимой. И дело не в том, что из приюта я ничего не взяла. Скорее, меня беспокоило, как этот человек вырвал меня из привычной среды. Я смогла лишь походя попрощаться с остальными девочками и помахать им рукой. Мне не дали обнять их на прощание. На самом деле мне вовсе не хотелось обнимать каждую из них, но как-то уж слишком быстро все произошло.

Найдется кто-нибудь, кто заберет себе мою Библию и две другие книги. Едва ли их бросят в огонь. А моя одежда принадлежала мне до тех пор, пока была по размеру. Потом предполагалось, что я отдам ее какой-нибудь девочке помладше. В комнате у моей кровати не осталось ничего, о чем стоило бы беспокоиться. А остальным девочкам эта история станет уроком – в следующий раз, когда в приют явятся какие-нибудь джентльмены, которым не терпится поскорее удочерить кого-нибудь, девочки возьмут с собой в зал все ценное. Было бы жаль оставить в приюте, например, медальон с локоном умершей матушки. Но если у кого-то из девочек и был подобный медальон, едва ли она стала бы его снимать. Я вот не допустила подобной глупости. Когда-нибудь этот медальон позволит мне понять, зачем он вообще у меня появился. По крайней мере я пойму, кем были мои родители. И кто я такая.

Да, я немного волновалась, следуя за мистером Молинье по улице. Он шел очень быстро, ноги-то у него были длиннющие. Ну а учитывая, как на улице моросило, я его прекрасно понимала. Я ожидала, что его карета стоит у двери, но нам пришлось дойти до соседнего квартала, что меня очень удивило, ведь перед приютом было достаточно места. На углу соседней улицы нас ждал черный крытый экипаж, достаточно просторный, что немало меня порадовало: значит, нам с мистером Молинье не придется там тесниться. Поскольку после выхода из приюта он не удостоил меня и взглядом, я подозревала, что поездка предстоит не из приятных, – впрочем, это же не загородная прогулка, чтобы приносить удовольствие.

Кучер, чей цилиндр полностью защищал от дождя, спрыгнул с козел, открыл дверцу и помог своему господину забраться внутрь. Пропустив мистера Молинье, я ждала, что он пригласит меня внутрь. Когда-то же ему придется со мной заговорить! Я не знала, что ему нужно, и это меня тревожило. Нельзя сказать, что мне было страшно, но в целом ситуация немного раздражала. Рано было радоваться. Он еще не сказал, ищет девочку для удочерения или ему просто нужна служанка, которая будет ухаживать за его сестрой. Все это было очень загадочно, а я прочла немало романов ужасов, чтобы отбросить недоверие и не думать о разнообразнейших чудовищных неприятностях, в которые могу угодить. Едва ли в этот момент нашлось бы что-то, на что я не сочла бы мистера Молинье способным. Но я старалась, чтобы он не заметил моего смятения. Что бы меня ни ожидало, нельзя выказывать страх. Даже если мое будущее обернется сущим кошмаром, кошмаром было и мое прошлое. Главное, что я выбралась из приюта Св. Маргариты. И я только начинала это осознавать. Кем бы я ни стала у мистера Молинье, я больше не могла считаться «падшей дочерью».

– Садись, – сказал мне кучер. – Тебе помочь?

Я гордо покачала головой. Эквилибристка сумеет сама сесть в экипаж. Итак, я ловким движением запрыгнула в карету, радуясь, что никому не доставляю хлопот. Я уже раздумывала над тем, о чем мы будем говорить с мистером Молинье по дороге. Но тут оказалось, что напротив меня сидит какая-то незнакомая леди.

Она выглядела изумительно. Очень бледная – но, может быть, мне так просто показалось, в конце концов, в карете было довольно темно, свет проникал только в открытую дверцу, а когда кучер ее захлопнул, вокруг воцарился полумрак. Небольшие окошки были задернуты черной тканью, очень подходившей к мрачному экипажу, запряженному вороными скакунами. Но если леди нездоровилось, она могла не переносить яркий свет. А если она постоянно сидит за задернутыми занавесками, ничего удивительного, что она такая бледная. На голове у нее красовалась широкополая шляпа по последней моде – наверное, такая шляпка должна была компенсировать простые безыскусные платья, которые сейчас принято носить. Но вот платье у этой дамы оказалось старомодным – кринолин занимал пол-экипажа. И шляпка, и платье были розовато-сиреневого цвета. Джентльмен устроился рядом с ней на сиденье, и в полумраке я едва могла разглядеть его лицо. Карета, качнувшись, тронулась с места, и я поспешно уселась напротив моих спутников, спиной против движения.

– Так, значит, это она? – спросила леди.

– Да, она, – ответил джентльмен.

Мне показалось, что оба говорят с каким-то скепсисом, может, даже с неодобрением. Но что бы их во мне ни смутило, я на это никак повлиять не могла. Тем не менее мне стало обидно. Из всех этих девочек они выбрали именно меня – значит, им стоило смириться с тем, что я – это я и я не похожа на остальных.

Я откинулась на спинку сиденья, скрывая лицо в полумраке. В своих мечтах я стояла, ликуя, под светом софитов, но я и сама умела наблюдать за другими – этому искусству учится любая уважающая себя сирота. Не бросаться в глаза, когда сама не хочешь этого. Это умение не раз меня спасало – как от мисс Монтфорд или кухарки, так и от других старших девочек. Пускай мистер Молинье говорит со своей сестрой, мне так даже лучше.

– Единственная? – спросила леди.

– Мне показалось, что я увидел еще двоих, но они, с моей точки зрения… не подошли бы.

– Как бы то ни было, это больше, чем в других приютах, куда мы ездили.

Они замолчали. Карета мерно покачивалась. А я могла подумать. В Уиттоне было всего два сиротских приюта, и во втором содержались мальчики. Значит, они ездили в Лондон. Им нужна была только я? Или они искали целую толпу девочек? Но для чего? Неважно. Мне должно быть все равно. Они меня выбрали – а если при этом выбор у них был куда шире, чем я полагала изначально, то это мне только льстило.

– Пора ехать домой, – сказал сестре мистер Молинье. И вдруг (я уж думала, этого не случится) он подался ко мне, будто вспомнив о моем существовании. – Ты знаешь, почему мы тебя выбрали и для чего?

Я покачала головой.

– Если бы вы мне сказали… – Я притворилась скромницей.

На самом деле я была не в той ситуации, чтобы дерзить. Они еще могли передумать или вернуться. Или даже просто высадить меня посреди улицы. Не то чтобы я была против – оказаться на свободе было бы здорово! – но я хотела сама определить время, когда начнется мое великое приключение.

– Пока я предпочту этого не делать. – Мистер Молинье улыбнулся. – Тебе это покажется бессмыслицей, и мне придется объяснять все еще раз, когда мы приедем в Холлихок. Чтобы понять, тебе нужны будут глаза, а не только уши.

Мне сразу понравилось название этого имения. Холлихок. Куда лучше, чем приют Св. Маргариты. Усадьба Холлихок.[2] Мальвовая усадьба. Я представила имение в глуши, вдали от цивилизации, старый дом, в котором живут только брат с сестрой, их кучер и старый, почти слепой слуга. И конечно, с этим домом будет связана какая-то тайна. Не бывает старых домов без тайн.

– Я так понимаю, вы меня взяли не для удочерения? – Раз уж он обратил на меня внимание, стоило хотя бы попытаться осторожно задать этот вопрос.

– Ты еще узнаешь, зачем мы тебя взяли, – отрезал джентльмен. – И тебе понравится. Нам не нужна несчастная маленькая девочка в доме. Будь умницей, придерживайся правил, и тогда нам не придется тебя наказывать. Мы не любим несправедливость. Это слишком хлопотно.

И снова в слабом свете, проникавшем из-за занавесок, я увидела, что он улыбается.

– Как скажете, мистер Молинье, сэр. – Я кивнула и повернулась к его сестре: – Мадам…

Мне нравилось такое обращение. Хорошо, что они не заставят меня называть их «мама» и «папа». Едва ли я смогла бы произнести эти слова, слишком уж они казались чуждыми. Молинье – не мои родители, не моя семья. И они должны знать, что я не только мирюсь с этим фактом, но и рада этому. В противном случае все только осложнилось бы. Правда, меня немного беспокоило, что они до сих пор так и не спросили, как меня зовут. Мне бы не хотелось, чтобы меня до конца жизни – или, во всяком случае, до совершеннолетия – называли «девочка». Я и так знала, что я не мальчик.

– Ты показал ей куклу? – спросила леди у своего брата. Не у меня – прежде чем она ко мне обратится, пройдет еще несколько часов.

– Конечно. Она отказалась.

– И где кукла теперь?

– Я отдал ее одной из тех дурочек. Она нам больше не нужна.

Я впервые услышала от мистера Молинье слово, которое подходило бы к его презрительному взгляду.

– Эта ей не принадлежала? – Леди, казалось, говорила сама с собой.

– Нет, – ответил мистер Молинье. – Нет, конечно.

И опять воцарилась тишина. Может быть, дело было в моем присутствии. А может, они просто уже столько времени провели в обществе друг друга, что теперь им нечего было сказать. Как бы то ни было, за все остальное время в дороге они не произнесли ни слова.

Поездка была долгой. Я ожидала, что ближе к вечеру мы где-нибудь остановимся, и представляла себе, как было бы здорово переночевать в настоящей гостинице. Где бы меня разместили? На конюшне? В комнате с господами Молинье? А может, мне бы даже сняли собственную комнату? Но ничего такого не произошло. Повозка все ехала и ехала, становилось все темнее, и тряска кареты, к которой я быстро привыкла, вогнала меня в сон. Я лишь успела подумать, что ничего не ела и не пила после обеда в приюте, а это было так давно. Но я не хотела жаловаться – в конце концов, Молинье тоже ничего не ели и не пили во время поездки. И хотя я намеревалась понаблюдать за ними обоими, в итоге я просто заснула, и все вышло совсем наоборот.

Так я проспала большую часть пути, поэтому потом не могла сказать, сколько же на самом деле длилась эта поездка. Я так крепко спала, что даже не заметила, сменили ли мы в дороге лошадей. Хотя, может, наш экипаж тянули две сестренки легендарной Черной Бесс, лошади ужасного разбойника Дика Турпина.[3] Говаривали, что когда-то он за сутки проскакал на ней из Йорка в Лондон и обратно. А правил этим экипажем, должно быть, сам Дьявол. По крайней мере именно таким виделся мне кучер во сне: рогатый демон, подгонявший лошадей, чьи копыта уже не касались земли. А мистер Молинье… И его сестра… Они были… Во сне я знала, кто они. Но стоило мне проснуться – и я все позабыла. Так уж устроены сны.

Я проснулась, и образ дома, только что видевшийся мне так ясно, развеялся. Но меня это нисколько не беспокоило. Вскоре я увижу настоящее поместье – как только мы приедем туда. Холлихок. Не цирк, конечно. Но мой новый дом.

Чья-то рука легла на мое плечо и легонько тряхнула. Странно, что я от этого проснулась – в дороге карета тряслась куда сильнее. Но тот, кто привык спать в кроватях в приюте, заснет где угодно.

И все же мне не хотелось открывать глаза. Я в последний раз попыталась удержать перед внутренним взором образы из сна. Этому тоже быстро учишься в приюте, ведь каким бы ужасным ни был сон, реальность окажется в разы страшнее. Но наконец я прищурилась, потянулась и оглянулась. В экипаже все еще царил полумрак, но свет был уже не коричневато-серым, а сиреневым. Он лился в распахнутую дверцу, и мне стало любопытно, что я увижу, выйдя из кареты. Но между мной и внешним миром стояла леди, сестра мистера Молинье.

– Хватит спать, – сказала она, наклонившись ко мне. – Пора вставать. Не будешь же ты жить в карете.

Это были ее первые слова, обращенные ко мне. Их можно было произнести с улыбкой, даже со смехом, но миледи говорила холодно и отстраненно, четко выговаривая каждый звук, словно этот язык не был для нее родным.

– Да, мадам.

Я старательно изобразила примерную девочку из приюта. «Говори, только когда тебя спрашивают» – это правило в наши головы вбивали с самого детства. И еще: «Детей должно быть видно, но не слышно». Да, я умела следовать всем этим правилам, когда требовалось.

– Спасибо, что вы и ваш брат взяли меня в свой дом.

– У тебя еще будет время поблагодарить нас, – ответила мисс Молинье. – А теперь идем.

Ее брата нигде не было видно. Впрочем, намного лучше, что меня разбудила леди, а не джентльмен. Не хотим же мы с первого дня дать слугам повод для досужих пересудов!

Я выглянула из кареты, и у меня едва не закружилась голова от свежего воздуха. Вообще, я должна была бы радоваться, что наконец-то могу выбраться из этого душного экипажа, пропахшего пылью, духами миледи и долгими годами простоя в сарае. Свежий воздух ударил мне в голову. Я почувствовала ароматы дома еще до того, как увидела его. Вернее, почувствовала ароматы сада. Меня окружало море цветов. Я таких еще никогда не видела – во всяком случае, в природе. В альманахе были черно-белые рисунки разных растений, и поэтому я знала названия многих цветов, ну и видела кое-какие растения на воскресных прогулках в парке, но такое многоцветное великолепие было для меня внове.

Я привыкла к запаху смога и тумана – в городе они окутывали даже парки, и все, что произрастало там, не имело ни малейшего шанса распуститься таким пышным цветом: вскоре все цветы становились черными от копоти и умирали. А вот Холлихок был окружен тысячами кустов и цветов, и я могла лишь предположить, что где-то здесь растет сирень, очень уж чувствовался ее аромат. И, наверное, мальвы, подарившие усадьбе ее название. Хотя я не знала, цветут ли мальвы в это время года. В Лондоне – нет, но тут было куда солнечнее. И наверняка тут работал отличный садовник… Мир расплывался перед моими глазами, и я видела лишь буйство ярких красок, розовый всех оттенков рассвета, и это было прекрасно.

Я моргнула. Мой взгляд прояснился, и теперь я наконец- то увидела дом. Он превзошел все мои ожидания. Впереди возвышалось кубическое основное здание с высокими колоннами и фронтонами в стиле классицизма. «Похоже, архитектура эпохи регентства», – подумала я. Благодаря обширным статьям в альманахе 1903 года и моим тайным визитам в библиотеку я немного разбиралась в архитектурных стилях. Слева и справа от основного корпуса виднелись пристройки, но тут я не могла разобрать, принадлежат они к той же эпохе или появились здесь уже позже. Одно дело – узнать элементы классицизма в стиле здания, но совсем другое – накопить глубокие познания в вопросах архитектуры. Альманах не заменял высшего образования. Я даже не видела, сколько каминов в Холлихоке. Раньше, когда мы отправлялись на прогулку, девочки развлекались игрой в «камины»: выигрывала та, которая находила здание с наибольшим количеством каминных труб. Но я стояла слишком близко к дому, чтобы разглядеть крышу, не говоря уже о трубах. Оставалось лишь надеяться, что тут есть какое-то отопление, предпочтительно – отдельный камин в моей комнате. Ну, можно же помечтать иногда.

Как бы то ни было, я сразу разглядела, что дом очень старый, достаточно старый, чтобы почувствовать неумолимый бег времени. Может, он казался немного ветхим, если такое вообще можно сказать о гордом огромном поместье, но ни в коем случае не мрачным. Стены были светло-серыми – этот цвет прекрасно сочетался бы с мальвами. Его нельзя счесть веселым – едва ли кто-то назовет веселым серый цвет, – но была в нем какая-то легкость. Учитывая, что я привыкла к приюту Св. Маргариты с его кирпичными стенами, почерневшими от смога, мне он вообще показался белоснежным. Тут было красиво, все сочеталось друг с другом, цветы перед входом разрослись без присмотра, а сам дом, хотя и казался немного запущенным, вызывал во мне смутное теплое чувство. Да, мне было хорошо. И я не привыкла к таким ощущениям.

На мгновение я пожалела о том, что вышла из экипажа так близко к дому и не видела, как выглядит Холлихок издалека, не видела, как он постепенно проступает из-за деревьев в саду… Но едва ли следовало ожидать, что миледи согласится прогуляться пешком по дорожке от ворот имения. Сейчас ей оставалось только подняться на крыльцо, уж без этого никак не обойтись. Впрочем, мне предстоит жить здесь, а значит, у меня будет возможность осмотреть и парк, и сад за домом. Конечно, если мистер Молинье и его сестра не собираются сделать из меня рабыню и посадить на цепь в подвале, что все еще было не исключено. Одно я поняла сразу: мистер Молинье предпочитал темные цвета, а его сестра – розовый, и этот дом принадлежал ей, а не ему. Бывают дома, которые терпеть не могут мужчин, и мне показалось, что Холлихок как раз из таких. Какое счастье, что я не мужчина!

– Идем, – повторила миледи.

Я поняла, что все это время стояла перед каретой как вкопанная, глядя на серое здание, будто никогда в жизни не видела домов. Мисс Молинье поднялась по лестнице, придерживая пышные юбки, и я, помедлив, последовала за ней. Интересно, мне и в дальнейшем разрешат пользоваться центральным входом или нужно будет попадать в дом через вход для слуг? Поживем – увидим. Но пока что все говорило о том, что я понятия не имею, какая судьба ожидает меня в Холлихоке. Еще никогда в жизни будущее не казалось мне таким неопределенным, как в тот миг на ступенях крыльца – между домом и каретой, надеждой и страхом. Теперь могло случиться все, что угодно.

Миновав колонны, я поняла, что пути назад нет. Конечно, его и раньше не было, но в двустворчатой двери словно таилась какая-то угроза, и мне представилось, что дверь захлопнется за моей спиной и я уже никогда не покину этот дом. Абсурдные мысли, вот уж об этом мне тревожиться точно не стоит. Абсурдными оказались и мои фантазии о старом и слепом дворецком. В холле приветствовать господ собрались слуги: дворецкий, два лакея, какая-то решительного вида женщина – видимо, экономка (она чем-то напомнила мне мисс Монтфорд) – и три горничные. Трех горничных на такой дом было вполне достаточно, поэтому едва ли и мне придется надеть такой чепец. Вообще, кому нужно объезжать несколько сиротских приютов в поисках горничной, если служанку можно найти на каждом углу, даже в таком захолустье?

Я, немного смутившись, остановилась за спиной леди. Дворецкий взял у нее шляпку и помог снять жакет, который я в неведении своем приняла за часть платья (в свое оправдание могу лишь сослаться на сумрак в экипаже и тот факт, что я в своей жизни видела маловато журналов мод прошлого столетия). Мой наряд смотрелся так жалко на фоне ее роскошного платья, что я изо всех сил старалась казаться как можно незаметнее. Впрочем, все эти старания были излишни – ни один из лакеев в темно-фиолетовых ливреях и ни одна из горничных в черных платьях не удостоили меня и взглядом. Если им и было любопытно, кто же я такая, их останавливало присутствие дворецкого и экономки со взглядом дракона. И только когда к сестре присоединился мистер Молинье, все с тем же неизменно мрачным выражением лица, кто-то обратил на меня внимание.

– Ты пойдешь с Салли, – распорядился он, оставив меня в догадках, которая из трех горничных имеется в виду. – Она покажет тебе комнату и выдаст подходящее платье.

Вот так я получила белое платье, новое имя и новую жизнь в усадьбе Холлихок. С этого дня всему предстояло измениться – но я не думала, что тут мне будет хуже, чем в приюте Св. Маргариты.