Глава четвертая
Медуза. – Циклон. – Фернандо По. – Аниасы. – Рассказ дикаря о Великом духе и аниатском охотнике. – Кра-кра и гвинейский червь. – Акула. – Капштадт. – Готтентоты. – Крааль Мазембы. – Музыканты. – Аудиенция. – Жилище готтентота. – Пастбище. – Маки. – В области кафров. – Бушмены. – Нападение амакосов. – Блокада. – Шведские спички спасают путешественников. – Смерть проводника. – Обратный путь.
На другой день по возвращении пассажиров из неудачной экскурсии «Наутилус» снялся с якоря и поплыл вдоль берегов Гвинейского залива. Во время этого переезда натуралистам пришлось порядочно поработать над разборкой собранных насекомых и растений. Кроме того, юноши занялись еще географией и ботаникой, наслаждаясь в то же время всеми прелестями морского путешествия. Вода была здесь так прозрачна, что на глубине шести-восьми метров можно было наблюдать за жизнью морских животных.
Кальмары и сепии, или каракатицы, осьминоги с их длинными щупальцами, которыми они хватают добычу, лениво плавали на глубине. Иногда около парохода появлялась акула с ее неизбежным спутником – маленькой рыбкой, «лоцманом», подбирающей остатки обеда акулы. Летучие рыбы, преследуемые каким-либо хищником, нередко выскакивали из воды и иногда падали на палубу «Наутилуса».
Однажды, при совершенно тихой погоде, юноши заметили плывший невдалеке от парохода ярко-красный шар величиной с крупный кокосовый орех. На одной стороне у него был какой-то складчатый придаток голубого цвета, были и щупальцы, длиной более полуметра. Ярко сверкая на солнце и переливаясь всеми цветами радуги, эта красивейшая из медуз одиноко плыла по морю, точно подбрасываемая легкой зыбью.
– Дядя Витт! – закричал Ганс штурману. – Нельзя ли как поймать эту красавицу?
Старик покачал головой.
– Она все равно, что мыльный пузырь. Возьмешь ее – и в руках не останется ничего, кроме слизи.
– Неужели на нее так и нельзя полюбоваться вблизи?
– Можно! Для этого ее надо захватить в ведро с водой. Только сделать-то это на полном ходу нелегко.
– А если остановить пароход?
– Нужно спросить капитана.
Франц убежал. Через минуту на палубе собралось все общество: капитан, Гольм, Ганс, Больтен. Франц разделся, притащил из кухни легкое ведро и обвязал себя вокруг тела веревкой.
– Как только пароход остановится, я сейчас же спрыгну в воду, – заявил он. – А вы смотрите – если появится акула, скорей тащите меня из воды.
– Смотри – не дотрагивайся до медузы, – предупредил Гольм.
– Она укусит тебя! – смеялся дядя Витт. – Попробуй-ка взять ее рукой – долго будешь помнить ее щупальцы.
Вместо ответа раздался всплеск воды, – Франц качался в волнах.
– Прыгайте-ка все сюда! – закричал он. – Здесь гораздо прохладнее.
Медуза тем временем плыла на Франца. С первого раза ее трудно было принять за животное. Оно скорее походила на какой-то необыкновенный цветок и только беспрестанное движение ее щупалец показывало, что это не растение, а животное.
Франц с ведром подплыл к медузе. Вот он быстро направил на нее ведро, но – увы! – в нем оказалась только вода. Другой, третий, пятый, десятый раз повторялась та же история. Медуза продолжала колыхаться на поверхности моря. При каждой неудаче с палубы раздавался громкий хохот. Наконец Францу удалось подплыть к медузе сбоку. Громкое «ура» возвестило, что добыча поймана.
– Давно пора кончить эту забаву, – пробормотал штурман. – Тащите его наверх.
Через минуту Франц стоял на палубе, и пароход тронулся дальше. Медузу переложили в большой таз с водой. Она продолжала блистать своими яркими красками, а щупальцы ее судорожно сжимались всякий раз, когда животное задевало ими за стенки таза.
– Эти щупальцы вырастут снова, если их отрезать, – проговорил Гольм. – В Тихом океане мы еще увидим таких же животных. Увидим там и множество полипов, и одиночек, и целые колонии… Что ж, попробуем переложить нашу медузу в спирт?
Большой ложкой осторожно вынули медузу из таза. В ту же минуту исчезли яркие краски. Немного спустя медуза превратилась в комок бесформенной слизи.
– Разве не правду я говорил? – сказал дядя Витт. – Мыльный пузырь – и ничего больше.
– Посмотрите, сколько их там плывет! – воскликнул Франц. – Как жаль, что мы не можем сохранить их во всей красоте!
– А как бы поступил ты, если бы хотел дать возможность и твоим землякам полюбоваться на красоту этой медузы? Как сохранить для потомства яркие краски животных, пропадающие тотчас же, как они умрут? Таких животных много в тропических морях и океанах. Что вы сделали бы? – обратился Гольм с вопросом к юношам.
– Я посадил бы медузу в аквариум, – отвечал Франц.
– Это очень хорошее средство, – заметил Гольм. – Но им не всегда можно пользоваться. Да и долго ли проживет в аквариуме эта медуза? А для птиц, зверей, даже для многих рыб, твой способ и совсем непригоден. В конце шестнадцатого века на острове Маврикия жили большие неуклюжие бескрылые птицы – дронты. Теперь они вымерли, и мы не имели бы никакого представления о них, если бы… их не нарисовал один тогдашний художник.
– Так и мы – нарисуем нашу медузу. Как это мне раньше не пришло в голову!
– Вот это – надежное средство. Я нарочно взял с собой ящик красок.
– Ах, как мне хочется сейчас же срисовать медузу! – прибавил Франц. – Попрошу еще раз остановить пароход.
Дядя Витт только отрицательно покачал головой. Не успел Франц узнать причины отказа, как на мостик вошел капитан. Между обоими моряками произошел короткий разговор. Что-то сильно их озабочивало.
– Вы думаете, мы пройдем, Витт? – спросил капитан.
– Надеюсь! – кивнул головой штурман.
Пассажиры не замечали никакой перемены в погоде, но на пароходе начали к чему-то готовиться. Команда засуетилась, матросы убрали с палубы разные мелкие вещи, плотно закрыли люки. На море сделалось совсем тихо, лишь изредка налетали порывы ветра. Через некоторое время на горизонте засверкала молния.
Вскоре небо покрылось тучами и разразилась страшная тропическая гроза. Молнии сверкали беспрерывно, гремел гром, волны переливались через палубу парохода и бросали его из стороны в сторону. Франц пытался было выйти на палубу, но едва он только ступил на последнюю ступеньку лестницы, как его шляпа улетела, а сильный порыв ветра чуть не свалил и его самого. Гольм насильно увел его в каюту.
– Куда это ты отправился? – спросил он Франца. – Ведь тебя, как перышко, сбросит в море. Мы ничем не можем быть полезны наверху – сиди уж лучше здесь.
В эту минуту в каюту вошел капитан.
– Вот так буря, – проговорил он. – Но не беспокойтесь – минут через десять-пятнадцать мы выберемся.
– Выберемся? – спросил Больтен. – Я не понимаю этого слова.
– Да, именно выберемся, – ответил Гольм. – Мы попали в циклон, как я догадываюсь, и капитан надеется через десять минут достигнуть его крайней границы.
Слова эти были мало понятны для некоторых из присутствовавших, но время для расспросов и объяснений было неподходящее. Громадные волны бросали пароход из стороны в сторону. Путешественники крепко держались за привинченный к полу стол, так как без этого не было возможности удержаться на месте. Пароход то ложился на бок, так что с трудом удавалось сохранить равновесие, то опять принимал прежнее положение. Корпус парохода трещал, как будто собираясь развалиться на части.
В каюте было тихо, никто не говорил ни слова, только слышались грозные раскаты грома да рев ветра. Наверху неутомимо работали смелые матросы, ловя каждое движение и взгляд капитана. Одна из труб была согнута ветром, двух матросов снесло в море.
В каюту вошел капитан. Гольм хотел подойти к нему, но от сильного толчка упал на пол и покатился к дивану.
– Мы спасены! – воскликнул капитан. – Ураган служит нам теперь на пользу, и благодаря ему «Наутилус» с удвоенной быстротой несется к островам Гвинейского залива.
– Значит, мы попали в самый центр циклона? – спросил Гольм, все еще барахтавшийся на полу.
– Ах, вы, сухопутная крыса! – засмеялся капитан. – В каюте даже и то на ногах не держитесь, а туда же, морские термины употребляете.
– Так просветите же нас, капитан, – скромно проговорил Гольм. – Вы знакомы с явлением на практике, я изучал его в теории. Вот и дополним знания друг друга.
– После, после! Теперь еще не время. Пойдемте-ка лучше наверх – полюбуйтесь грозной картиной.
Путешественники кое-как, чуть ли не ползком, выкарабкались на палубу. Качка была сильная и устоять на ногах можно было, только крепко держась за натянутый канат. Глазам путешественников представилась замечательная картина.
На облачном небе переливались все цвета от ярко-красного до белого, от густо-черного оттенка туч до зеленовато-золотистых отблесков молнии. Громадные волны, точно горы, изборожденные долинами и ущельями, бросались с ревом друг на друга и бились о корпус «Наутилуса». Не успели зрители налюбоваться этой картиной, как глазам их представилось новое, еще более поразительное явление. Из ближайшей тучи вылетел большой ярко-красный огненный шар и полетел вниз, оставляя за собой светлую полосу. Когда он упал вблизи парохода в море, вода закипела, столб паров высоко поднялся в воздух.
Это была так называемая шарообразная молния.
Капитан кивнул головой, словно отвечал собственным мыслям.
– Еще полчасика, – произнес он, – и мы отдохнем. Но каково-то тем, кто теперь находится в центре циклона…
Предсказание капитана сбылось. Мало-помалу ураган начал стихать, волнение несколько улеглось, солнце снова засияло на небе. Все столпились около машины – выпить чашку кофе и послушать капитана, находившегося в самом благодушном настроении.
– Такие циклоны, – начал он, – орканы или тифоны, как их еще называют, не что иное, как крутящиеся вихри. В центре циклона – совершенная тишина, но так как сам-то циклон движется с большой скоростью, то именно это место и есть самое опасное. Здесь напор воздуха сильнее всего. Если корабль попадет в центр тайфуна, то зачастую он безвозвратно гибнет. Разве только большая опытность моряка спасет судно…
– Что вы и сделали капитан? – спросил кто то.
– Да ведь это не первый ураган, с которым мне пришлось иметь дело.
Во весь этот день разговор как-то не клеился. Работать и заниматься тоже не было возможности: все было разбросано, и в каютах, и в особенности на палубе. Бочки с водой и маслом были частью перебиты, частью снесены в море. Капитан торопился поскорее добраться до Фернандо-По, чтобы возобновить там свои запасы.
С первого же взгляда было видно, что остров этот вулканического происхождения. Еще издали путешественники увидели пик того же названия, что и остров, возвышавшийся над уровнем моря. И доктор, и капитан были одного мнения – нельзя ни долго оставаться на этом острове, ни пытаться взобраться на пик. Все острова Гвинейского залива принадлежат к самым нездоровым местностям тропической полосы.
Животных, особенно зверей, на острове очень мало. Несколько пород обезьян в лесах да множество морских птиц и черепах на берегу – вот и все, что можно встретить на Фернандо-По. Экскурсия в глубь острова не была сопряжена ни с какими опасностями, тем более что туземцы острова – «аниасы» – народ очень миролюбивый и даже робкий.
Глубокие овраги и отвесные утесы, пещеры и ущелья, шумящие водопады, разнообразные растения – все это делало местность очень красивой. Натуралисты с усердием набивали свои ботанические жестянки и цветами лилий, и листьями пальм, и лишайниками, мхами, разнообразными травами. Но нигде им не попалось ни одного человека.
– Разве здесь нет деревень? – обратился Больтен к мрачному проводнику-испанцу. – Да и обработанных полей я что-то нигде не вижу.
– Нет, – отвечал тот, – в здешнем климате нельзя заниматься земледелием.
– Невеселое место, – заметил Гольм. – Однако слышите? Кто-то идет по лесу.
– Очень возможно! Аниасы бродят всюду и собирают ягоды.
И действительно, из-за деревьев показался старик с плетеной корзинкой, в которой лежало несколько грибов. Старик этот имел странный и в то же время очень жалкий вид. Он был совсем голый, без малейшего признака одежды. Только на голове его возвышалось целое сооружение из ветвей, искусно перевитых длинными седыми волосами. Шпильки из обезьяньих костей и цепочки из каких-то желтых шариков дополняли этот чудовищный головной убор. Кроме того, на руке, повыше локтя, была привязана шнурком маленькая деревянная палочка, по всей видимости, талисман. На обнаженном теле дикаря повсюду виднелись сыпь или струпья. Заметив белых людей, старик хотел юркнуть в кусты. Проводник, по просьбе Гольма, остановил его.
– Не бойся, старина, – сказал он ему. – Тебе не сделают ничего худого. Подойди и говори смело.
Дикарь подошел и, подавая путешественникам корзинку с грибами, произнес:
– Аниасы бедны и не могут оказать белым никакого гостеприимства. Жилища их состоят из охапки мха, брошенного в трещине скалы, а пища из лесных плодов.
Путешественники с благодарностью приняли корзинку с грибами и вернули ее ему, положив в нее кое-какие мелкие вещички. Потом Гольм спросил проводника, отчего это аниасы ходят голыми, тогда как прочие негры носят хоть какую-нибудь одежду? Ответ был таким: ничто не может заставить аниаса надеть на себя какую бы то ни было одежду.
Испанское правительство (остров принадлежит испанцам) делало уже много попыток в этом роде, но без всякого успеха. «Аниасы, – закончил проводник, – народ совсем несчастный. Постоянные кожные болезни, свирепствующие среди них, вселили в них убеждение, что они прокляты богами. Но пусть лучше сам старик расскажет вам это».
После небольшого колебания старик-аниас рассказал путешественникам следующую легенду, передаваемую туземцами из поколения в поколение.
«Первые люди, – так гласило предание, – были здоровы и счастливы, потому что они не знали еще, где живет Великий Дух. Но они прогневали его и тем навлекли бедствия на наши головы. В лесах росло тогда множество грибов, ягод, плодов и кореньев, море изобиловало рыбой и раковинами, и народу не были известны ни болезни, ни голод. Такому блаженному состоянию аниаса позавидовал Дух, гнездившийся в темных недрах Земли, и вот он, принявши на себя образ обезьяны, заманил одного охотника в страшную долину, освещенную только сверкающими молниями. Здесь обезьяна скрылась, а из пещеры вышел великан в тяжелом вооружении и закричал громовым голосом: “Как ты осмелился вступить в мое царство? За это ты поплатишься жизнью! ” Охотник, не зная, что перед ним в образе великана стоял сам Великий Дух, выступил на борьбу против него. Сначала казалось, что великан возьмет верх, но вот охотнику удалось так его ударить копьем, что он упал на землю.
Человек! – воскликнул великан, желая спастись хитростью, – я сильнее, чем ты себе можешь представить, я исполню твои желания, если ты отпустишь меня.
Охотник потребовал тогда вечного, не изменяющегося плодородия почвы, всегда ясного неба и прекрасных цветов. Потом он пожелал себе постоянной удачи в охоте и сильных мускулов до самой глубокой старости. Великан все обещал исполнить и даже приказал скалам расступиться и выпустить охотника. Но едва только тот выбрался из мрачной долины, как за ним раздался громкий хохот и зловещий голос произнес:
Близорукий безумец! Ты забыл свою собственную кожу. Отныне ты ежеминутно будешь вспоминать, что значит оскорбить Великого Духа. Иди, “кра-кра” вечно будет преследовать твое племя».
– Так и случилось, – закончил старик. – Народ мой с тех пор испытывает на себе гнев Великого Духа, и накожные болезни не покидают наших детей.
Испанец слово в слово перевел речь старика и потом прибавил:
– Этой легенде верят все мужчины, женщины и дети, так как все они страдают экземой, которая вместе с гвинейским червем тяготеет над бедным народом… Вот, посмотрите на его руку, в ней тоже гнездится этот червь.
Дикарь поднял руку. Гольм принялся осматривать то место, где была привязана палочка. Сняв нечто вроде пластыря из смятых листьев, он увидел небольшую опухоль. Ярко-красная глиста, толщиной в нитку, частью обвивалась около палочки, частью еще оставалась в тканях руки.
– Гвинейский червь, – пояснил переводчик, – встречается только на Золотом берегу на материке и здесь, то есть как раз в самых нездоровых местностях. Он производит воспаление, если попадет в тело. Проникнув в кожу в виде незаметного для глаза зародыша, этот паразит разрастается в тканях человека и причиняет невыносимую боль.
– А значит этот старик посредством палочки постепенно вытаскивает глисту, чтобы она не оборвалась, – сказал доктор.
– Да, и если бы вы знали, как медленно этот червяк вытаскивается, – продолжал проводник. – Пожалуй, не больше половинки сантиметра в сутки. Пройдет несколько месяцев, прежде чем он выйдет весь из тела.
Во время разговора к старику присоединилось еще несколько туземцев с такими же сплетенными из ветвей громоздкими прическами, но без следов одежды. На теле каждого из них виднелись признаки страшной болезни «кра-кра».
– Пойдемте, – сказал доктор. – Незачем оставаться здесь так долго.
Дав кое-что туземцам в обмен за несколько шпилек и шариков, путешественники покинули этот цветущий уголок, где влачили самое жалкое существование аниасы. Все были рады, когда снова очутилась на палубе «Наутилуса» и решили даже не высаживаться на острове Принчипе, который, по словам капитана, ничем не отличался от Фернандо-По.
Запасшись водой и провизией, пароход изменил курс и пошел по направлению к Капштадту. Дорогой матросы поймали акулу, что, конечно, доставило большое удовольствие молодежи. Эта хищная рыба долгое время плыла за судном, то скрываясь в волнах, то опять появляясь на поверхности.
Наконец, по просьбе мальчиков, капитан приказал бросить акуле приманку – большой кусок сала, насаженный на прочный крюк. Крюк был прикреплен к цепи с надежным канатом.
Старик Витт принес большой кол, а матросы столпились на палубе, с нетерпением ожидая, когда акула схватит добычу. Однако та долго не решалась схватить лакомый кусочек и только посматривала на него. Повар приготовил большую лоханку и широкий нож, доктор потирал руки от удовольствия, заранее уже наслаждаясь видом препарированной головы акулы, которую он предназначал для музея.
– Желудок я сам вскрою, – говорил он, – я заранее выговариваю себе это право. Может быть, в нем окажутся глисты какой-нибудь особой породы.
– Еще зверя не поймали, а уж шкуру делите, доктор, – засмеялся капитан.
– О, ничего это не значит. Мы ее поймаем.
Однако это удалось далеко не сразу. Акула, хотя и подплывала близко к приманке, но не брала ее. Франц предлагал попытаться застрелить акулу, если уж ее никак не поймаешь. Тогда штурман подошел к канату и начал тянуть его вверх. Это помогло делу: видя, что добыча удаляется, акула бросилась к ней, проглотила сало и нырнула с такой силой, что судно закачалось.
Сильные руки налегли на канат, рыба забилась в воде, брызги полетели во все стороны. Вот из-за борта показалась голова, а вслед затем и все тело акулы, отчаянно колотившей хвостом о палубу. Два матроса ловко всадили кол в пасть рыбы и через несколько минут она притихла. Гольм отрубил ей голову – он сгорал желанием поскорей отпрепарировать ее. Повар вырезал из спины большой кусок мяса, матросы принялись снимать шкуру. После этого с помощью других Гольм вскрыл желудок и кишки акулы. В желудке оказалось множество рыб и раков, видимо, еще недавно проглоченных прожорливым хищником.
На другой день за обедом появилось жаркое из мяса акулы. Никому это жаркое не понравилось, так как мясо было жестко и сильно пахло рыбьим жиром. Зато голова оказалась отлично разваренной, и повар получил вполне заслуженные похвалы. Доктор тотчас же занялся черепом.
Проходил день за днем. «Наутилус» прибыл в Капштадт. Истратив один день на осмотр города и его окрестностей, путешественники запаслись подарками для начальников готтентотских племен и, наняв лошадей с несколькими проводниками, отправились в глубь страны.
Окружающие Капштадт горы замечательны странными очертаниями трех отдельных вершин. Одна из них длинная, довольно отлогая, с углублением посредине и с возвышенностями на концах. Другая – высокая, ровная и одинаковой ширины как у подошвы, так и на вершине. К этой горе прислонилась третья, вся в рытвинах и сплошь заросшая зеленью.
Все три горы имеют особые названия – Столовая гора, Львиная гора и Чортов пик. Из них особенно известна Столовая, названная так потому, что ее плоская вершина несколько похожа на стол. Больше же эта гора напоминает сундук.
Говорят, что Львиная гора похожа на спящего льва и, правда, она несколько напоминает какое-то лежащее животное. Когда Столовая покрывается облаками, то местные жители говорят, что «стол покрыли скатертью». Но стоит только облачку появиться на вершине Львиной горы, – и тотчас же все суда в гавани начинают готовиться к шторму. Вот какое важное значение может иметь – где появилось облако!
Местность за Капштадтом совсем не дикая. В первые дни своей поездки наши натуралисты беспрестанно встречали опрятные поселения, фермы и поместья. Здесь не видно было и хищных зверей, не было густого леса. Скоро обработанные поля уступили место обширным песчаным равнинам, кое-где покрытым низкорослыми кустарниками. Далее же потянулись однообразные луговые пространства – прерии, местами лишь украшенные цветущей геранью. По берегам немногочисленных речек росли олеандры и роскошно цвели разные степные растения. Растения Капской земли так разнообразны и многочисленны, что перечислить их здесь нет никакой возможности.
По мере удаления в глубь страны начали попадаться алоэ с их фантастическими цветами. Встречались стада антилоп, зебры, тушканчики. Ночью во время привала засверкали в темноте глаза гиен. Трусливые животные не решались подойти близко к месту стоянки и лишь издали, из-за кустов, оглашали местность своим хриплым неприятным лаем.
Ночью стало так холодно, что пришлось кутаться в шерстяные одеяла. На утро мальчики с нетерпением дожидались восхода солнца, чтобы поскорее продолжать путь, так как, по словам проводника, невдалеке должен был находиться первый крааль (поселок) готтентотов.
– А что, у этого племени есть свой король? – поинтересовался Франц.
– Да, его зовут Маземба. Он занимает самую большую хижину в краале, у него много жен. Он стар и болезненен, так что не может ни пасти свои стада, ни ходить на охоту.
– Что же он делает? – допытывался Франц. – Есть у него дети?
Проводник, сам принадлежавший к готтентотам, утвердительно кивнул головой и продолжал:
– У нас взрослые дети не остаются в хижинах своих отцов, а идут в рабочие к белым людям, иногда же и сами делаются хозяевами. Кругом Капштадта есть несколько готтентотов, которые занимаются скотоводством или имеют сыроварни. Ничто не заставит их возвратиться в леса к своим отцам.
– Взгляните! – воскликнул Гольм. – Там вдали виднеется крааль. Это, конечно, и есть местопребывание его величества Мазембы, короля готтентотского, страдающего, по всей вероятности, водянкой.
– Печальна участь этого старика, – заметил Больтен.
– А почему ты думаешь, что у него водянка? – спросил Франц.
– Эта болезнь – неизбежная участь каждого повелителя дикарей, всю жизнь проводящего в сырой землянке, почти в подземных пещерах, и до того ленивого, что иногда жены кормят его из своих рук, – отвечал Гольм. – Для такого человека нет никакой деятельности – ни умственной, ни физической. Он ест, пьет, спит, наказывает своих подчиненных и… опять спит. Все это до тех пор, пока болезнь и преждевременная старость не положат конец его бесполезному существованию. Ты это сам увидишь, особенно на плодородных островах южных морей. Там почти все старики страдают той или иной болезнью – следствие их малоподвижной жизни.
Проводник протянул руку.
– Смотрите – вот крааль Мазембы! – крикнул он, указывая на рассыпанные по склону горы землянки. – Здесь я родился, но мои родители живут теперь со мной в городе. Крааль этот очень богат, в нем есть даже источник свежей воды!
– Разве такое богатство встречается не в каждой деревне?
– О, нет! Многие из деревень должны довольствоваться дождевой водой, а то и сочными дынями. Впрочем, мои единоплеменники нуждаются в воде только для питья и мытья посуды. Коров и овец они гоняют на отдаленные пастбища, где имеется водопой.
– Вот как? А разве готтентоты не моют своего тела?
– Нет, они натирают его жиром.
– Это должно не особенно приятно действовать на носы европейцев, – заметил Больтен. – Ага, смотрите – вон показалась готтентотская молодежь во всей свой природной красоте.
С полдюжины голых ребятишек, заметив приближающихся белых, с громкими криками побежали к хижинам, из отверстий которых показались желтые лица готтентотов, мужчин и женщин. Они окружили путешественников большой толпой, не выказывая, однако, ни удивления, ни страха. Ясно было, что европейцы для готтентотов были не в диковинку.
– Вон там хижина Мазембы, – произнес проводник, – идите туда смело через крааль. Куаквы (так называют сами себя готтентоты) не сделают вам ничего худого.
Больтен потрепал проводника по плечу.
– Это хорошо, приятель, что ты так отзываешься о своем народе. Иди же и уведомь короля о нашем прибытии.
С остальными двумя проводниками путешественники медленно пошли через деревню. Обмазанные глиной хижины, или скорее – землянки, имели очень жалкий вид. Все они были грязны и вместе с конической крышей едва достигали двух метров в высоту. Низенькие отверстия, заменявшие двери, давали возможность попасть в хижину только ползком. Везде виднелась непролазная грязь, улица походила на болото. Некрасивые лица жителей, покрытые застарелой грязью, казались еще безобразнее из-за их полного незнакомства с водой. Звериные шкуры – одежда мужчин и женщин – имели пренеприятный вид и кишели насекомыми. Зато на шее у всех виднелись ожерелья из глиняных шариков черного и белого цвета, а на руках и ногах были браслеты из тонких кишок и жил.
Несмотря на свою бедность, куаквы оказались очень веселым народом и путешественников встретили с музыкой. Из всех хижин повылезали жители деревни, держа в руках выдолбленные половинки тыкв, и из трех струн этого первобытного инструмента принялись извлекать самые ужасающие звуки. Каждый играл что хотел, исполняя в то же время какую-то дикую пляску вокруг путешественников.
Под звуки кошачьего концерта, окруженные скачущими дикарями путешественники медленно шли через деревню. Вернувшийся переводчик объявил им, что король согласен их принять и сейчас выйдет к дверям своего жилища. Дикари проводили путешественников до самого жилья короля, все время не переставая играть и приплясывать.
Немного погодя из низенькой двери вылез, кряхтя и охая, сам повелитель готтентотов. Белые не поняли, конечно, ни слова из произнесенной королем речи. Франц со свойственной ему живостью подскочил к королю, взял его под руку и помог ему усесться на холмике рядом с хижиной. На желтом лице короля выразилось самое глубокое недоумение – неужели нашелся дерзкий, который осмелился прикоснуться к его священной особе! Он, прищурясь, осмотрел своих гостей, затем схватил первый попавшийся камень и швырнул им в толпу музыкантов. Музыканты перестали играть, а путешественники, воспользовавшись этим, разложили перед королем свои подарки.
Прежде всего старик-король прищелкнул языком, что, по мнению переводчика, означало «табак». Получивши требуемое, король, не считая нужным поблагодарить за это, поспешно набил себе рот табаком и вслед затем издал новый отрывистый звук. «Водка» сообщил переводчик. Водки у белых не оказалось. Тогда король не стал дожидаться, пока путешественники выложат все свои подарки и, предоставив это дело женам, кряхтя полез в свою землянку. На гостей он даже не взглянул. Через минуту он крикнул из землянки:
– Если между белыми людьми найдется чародей, который сумеет облегчить мои страдания, то я подарю ему за это самого жирного быка.
Конечно, желание короля не было исполнено, и путешественники отправились дальше, преследуемые криками старика-короля.
– Двух коров и быка, если поможете мне… Трех коров…
– Ну, что – не правду я говорил? – засмеялся Гольм. – Водка, сырое жилье, постоянная праздность – все это привело к старости, водянке и подагре.
– Несложные, однако, порядки при этом королевском дворе, – сказал Ганс. – Но что это? Опять, кажется, начинается их милая музыка?
Оливково-желтые фигуры снова окружили белых и начали плясать под аккомпанемент ужасающих звуков. Куда бы ни пошли путешественники, всюду их сопровождал этот кошачий концерт, не прекратившийся даже тогда, когда они расположились на отдых у ручья. Наконец путешественники догадались начать раздачу мелких подарков. Тут уже инструменты полетели в сторону, и все внимание дикарей сосредоточилось на вещицах, хотя видели они их далеко не в первый раз. Крики неистового восторга сопровождали появление каждого пустяка. Маленькие зеркальца, стеклянные бусы, ножи, табак, ярко-красные платки – все это доставляло дикарям громадное удовольствие.
Скоро стоянка путешественников превратилась в какой-то огромный базар: женщины расселись в кружок, любуясь полученными «драгоценностями», а мужчины тотчас же начали меняться подарками. Какой-то голыш навесил на себя пять ярких платков и важно расхаживал среди толпы. Две женщины подняли из-за нитки бус ожесточенный спор, который перешел в драку. Некоторые из женщин угощали путников своей стряпней, а мужчины предлагали свои хижины для ночлега. Обе любезности были отклонены: котелки с кушаньем были до того грязны и содержимое их распространяло такой подозрительный запах, что ни у кого не явилось охоты познакомиться с продуктами готтентотской стряпни.
– Мне кажется, что это что-то мучное, – заметил, заглядывая внутрь котелка, Франц.
– Гм! Может быть… Но оттуда так пахнет луком…
– И в то же время подгорелым молоком.
– Посмотрите-ка, вон в кушанье виднеется большой клоп. Вероятно, он свалился туда с одежды хозяйки.
Доктор Гольм вытащил насекомое.
– Ну, тебя-то мы не возьмем в нашу коллекцию, международный кровопийца, – засмеялся он. – Твои братья встречаются и у нас на родине.
Он бросил клопа на землю и, отдав маленькой девочке последний платок, предложил пойти осмотреть внутренность готтентотских хижин.
– Может быть, это единственная деревня на всем нашем пути, – заметил он. – Нужно воспользоваться случаем.
– Меня-то уж увольте от участия в осмотре, – проворчал Больтен. – Шестидесятилетнему старику не по силам ползать на четвереньках.
– Так идемте мы, молодежь! – воскликнул Гольм. – А вы, Больтен, оставайтесь. Только не вздумайте снова принять нас за дикарей, когда мы станем возвращаться. Я еще не позабыл, какие здоровые у вас кулаки и не хочу снова с ними познакомиться.
Молодые люди через переводчика попросили позволения посетить чью-нибудь хижину и были приведены неутомимыми музыкантами к ближайшей землянке. Началось путешествие на четвереньках. Хижина оказалась довольно просторной, с толстыми глиняными стенами и земляным, хорошо убитым полом. У задней стены груда мха и шкур составляли постель. Мебели, конечно, не было никакой, а из посуды виднелись только выдолбленная тыква с водой, сковорода и несколько железных ложек.
На карнизе у стены стоял целый ряд божков. Вылепленные из глины, вырезанные из дерева или кости, сделанные из камня, они представляли фигуры каких-то невозможных зверей, различных змей или невероятно уродливых людей. Доктор хотел дотронуться до одного из божков, но обитательница хижины с беспокойством остановила его:
– Это – боги, оберегающие меня и моих коз от хищных зверей! – воскликнула она. – И ты не должен прикасаться к ним.
Узнав через переводчика, что говорит эта женщина, Гольм, не желая оскорблять ее религиозных чувств, тотчас же опустил поднятую было руку. Затем он, с позволения хозяев, зажег свечу, чтобы получше осмотреть внутренность хижины. Во всех углах ее висела паутина, виднелись огромные пауки, по стенам бегали проворные тысяченожки, а из мха выглядывала даже ящерица. На самой середине хижины возвышался толстый столб, поддерживавший крышу. Вблизи входа была вырыта яма или род погреба, куда вело несколько ступенек. Доктор спустился туда. В этом погребе лежали вороха лука, сушеное мясо, перец, свежие плоды и звериные шкуры.
Конец ознакомительного фрагмента.