Кольцо Уракары. Глава 2. Семь бед. (день событий четырнадцатый) (В. Д. Михайлов, 2000)

Семь бед – один обед. Такой была любимая поговорка Аргона Серова, моего нынешнего – на новом месте работы – напарника.

В последний день нашей совместной службы свои беды мы получили сполна. Всю семерку, которая есть, как известно, число мудрости, совершенства и завершенности. А что касается обеда, то он в тот день так и остался всего лишь словом. Добрым пожеланием самому себе.

Оговорюсь: полное число бед пришлось только на мою долю. Аргону хватило четырех, а еще кое-кому досталось и того меньше.

Но по порядку.

Четырнадцать дней моей службы телохранителем у крупного ученого и делового человека по фамилии Альфред прошли нормально, и я успел полностью восстановить дыхание после гонки, которую пришлось выдержать, чтобы все-таки заполучить это место. Сам бы я ни за что не справился, но неожиданно помогли приятели по давней службе – и, как между нами всегда было принято, не потребовали объяснений. Нужно – значит нужно; такая мотивация среди нас почиталась вполне достаточной.

В результате телохранитель Альфреда, регулярно посещавший тренировочный зал, в обычном разминочном бою неожиданно схлопотал пару переломов; это вывело бы его из строя (при нынешних успехах регенеративной медицины) дня на три – однако Охраняемое Тело решило, что такой защитник, который и за самого себя постоять как следует не может, вряд ли достоин доверия. Чтобы не бросать тени на доброе имя пострадавшего, скажу: его вины в этом не было, и понесенный им ущерб ребятами был компенсирован. Таким образом я – после предъявления соответствующих рекомендаций – был принят на постоянную службу. Правда, с испытательным сроком в один месяц.

Конечно, я должен был немало поработать над собой, чтобы не только внешне, но и внутренне соответствовать рекомендациям и своей новой работе. То есть не только выглядеть, но и стать нормальным охранителем высшего класса, с его умениями, пластикой и психологией. Это необходимо, чтобы даже если меня начнет тестировать и вскрывать, как банку с пивом, какой-нибудь сенс посильнее (а такие, безусловно, существуют), он не нашел бы ничего, не совпадающего с маской. Такая настройка самого себя – дело не очень простое, оно требует определенных навыков; у меня они были, и потому, похоже, все получалось. Пока, во всяком случае, можно было спокойно ожидать возможности покопаться в сознании самого Альфреда: если у него действительно есть что-то, связанное с урагарой (именно так определил Верига предмет моего розыска), то – содержится оно в файлах или нет, но уж в его сознании и памяти должно находиться. И, раньше или позже, я улучу минутку, чтобы добраться до начинки моего нового хозяина, или Тела.

Тело – так мы для простоты называли между собой то, что обязаны были охранять. Официально Тело обладало многими учеными и деловыми титулами, где-то (в разных институтах, компаниях и советах) председательствовало или директорствовало, куда-то было избрано (а куда-то не было) – ну и так далее. Нам все это было по фигу. Нас наняли его охранять, мы принесли ему присягу – и честно выполняли ее: я – две недели, а мой напарник Аргон – вот уже второй год. По его словам, за это время в Тело – и на выездах, и тут, в его усадьбе, стреляли четыре раза, пытались взорвать – два и отравить – тоже два. Почему? Да хотя бы потому, наверное, что быть уважаемой личностью, большим начальником и богатым человеком – болезнь, нередко чреватая летальным исходом. Итого – восемь попыток. Восемь – число возрождения и равновесия противоположных сил, следовательно, в ближайшем будущем следовало ожидать некоего спокойного времени – пока одна из сторон не подумает, что равновесие нарушено в ее пользу, и не попытается решить проблему в девятый раз.

Так полагал Аргон. Я же с ним не соглашался, помня, что восьмерка выступает и как знак смерти и разрушения и потому надо ждать неприятностей, пока не будет совершена десятая попытка; лишь на ней закончится этот цикл и настанет время большой передышки, за которой начнется следующий период бури и натиска.

Так или иначе, похоже было, что судьба относилась к Альфреду милостиво. И он, в общем, этого заслуживал. Потому что, несмотря на все его титулы и (что еще важнее) деньги, оставался человеком более или менее нормальным, не капризным, не психопатом или кем-нибудь в этом роде, со своей левой ногой вроде бы не советовался, а когда снисходил до разговоров с маленькими людьми вроде нас, – общался на равных, что нам, безусловно, очень нравилось. Правда, назвать его душой общества язык не повернулся бы, даже если бы за это полагалась особая плата: в общем, он был весьма замкнутым человеком, почти всегда погруженным в размышления. Аргон полагал, что такое поведение и должно быть свойственно ученым, а я подозревал, что дело тут в его одиночестве: в доме не было ни одной женщины, законной или незаконной, которая делала бы его жизнь полнее (те, что принадлежали к прислуге, в спальне его не обслуживали). Возможно, у него были сложности в том, что касалось сексуальной стороны жизни, но, может быть, ему просто хватало общения с самим собой; пока я еще не мог об этом судить, но собирался разобраться и в этом вопросе, как только мне удастся добраться до его подсознания.

Но даже не имея столь важной информации, я понимал, сравнивая Альфреда с Телами, у которых мне приходилось служить, когда я еще служил, – что на этот раз мне повезло: не приходилось излишне напрягаться, чтобы не послать всю затею куда подальше и вернуться к безмятежной, хотя и не очень обеспеченной жизни последних лет. И все остальные в доме, думается, относились к нему так же. Говоря, что судьба относилась к нему милостиво, я имел в виду и эту сторону жизни. К нему. Ну а к нам?

Служба, как я уже отметил, оказалась не из худших – хотя и со своими неудобствами.

К неудобствам относилось то, что (говоря армейским языком) увольнения в город нам, телохранителям, были раз и навсегда запрещены. Мы дневали и ночевали в доме Альфреда – за исключением случаев, когда хозяин совершал выезды. Так что я не удивлялся, слыша, как кто-нибудь из нас в минуты плохого настроения заявлял, что ему и прежде приходилось вести такой образ жизни – но тогда он хоть знал, за что ему навесили.

На самом же деле эти ограничения с лихвой перекрывались достоинствами. В доме мы не только служили, но и отдыхали, питались и развлекались (за счет нанимателя). А неплохую, надо сказать, плату за труд можно было сохранять до поры, когда от наших услуг откажутся.

Мало того. Мы находились здесь на правах (продолжая военную линию сравнений) среднего офицерского состава, так что у нас были даже свои подчиненные. Правда, немного: всего по два человека. Но нередко качество бывает важнее количества. Наш случай был именно таким.

Нет, что касается ординарцев – мы их называли, впрочем, оруженосцами, – то это были нормальные ребята, кандидаты в телохранители, старавшиеся перенять у нас как можно больше умений, без каких в нашем деле нельзя. На них лежала забота обо всем, что касалось службы: поддержание в чистоте и порядке экипировки и арсенала; на особо важных выходах они нас подстраховывали от возможных неожиданностей. Ну и тому подобное. Это, как я знал из прошлого опыта, было делом привычным – с тех пор, как телохранительство стало ремеслом для избранных.

Но вот второй подчиненный оказался для меня чем-то новым в практике охранного дела. Вернее – подчиненная.

Официально эта должность носила название горничной. Люди же изначально называли этих женщин подругами; на это обращение дамы откликались охотно.

Официально они должны были заниматься нашим гардеробом, питанием и здоровьем. В жизни же, как вы можете понять, этим чаще всего не ограничивалось. Отношения между телохранителем и его подругой быстро принимали куда более тесный характер, чем просто служебный. Если же этого не происходило – телохранитель имел право просить о замене горничной, и если его ценили, то так и делалось. Интимные отношения были возведены в ранг обязанности. Мне это объяснили сразу же, как только объявили о зачислении. Альфред сделал это без обиняков, в упор глядя на меня острыми, зеленовато-карими глазами:

– Мне нужно, чтобы вы жили у меня нормальной человеческой жизнью. И я даю вам все, что нужно для этого. Можете заказывать портных, меню и женщину. Костюмы – не более шести в год, но столько вам и не понадобится; еда – без ограничений, но ожирение и диабет ведут к немедленному увольнению без пенсии, поскольку они – следствие распущенности и неумения поддерживать форму. Что касается женщины, то желательно, чтобы вы выбрали один раз – и надолго. Возможности выбора будут достаточными.

Это меня обрадовало: значит, не придется замещать моего предшественника у его дамы. Она, кстати, ушла по своей воле сразу же после его отставки – чтобы и дальше скрашивать жизнь пострадавшему. В этом, несомненно, был смысл: отставленный уносил с собою немалую толику информации, какая могла понадобиться недоброжелателям нашего нанимателя; но присутствие рядом соратницы по старой службе (а мы свято верили, что все милашки являлись информаторами хозяина) было своего рода гарантией сохранения если не верности, то, во всяком случае, секретов. Женщин на эту работу поставляло специальное агентство, и я был уверен, что со всеми ними существовали некие соглашения – не только у хозяев, но и у тех, кто девушек находил, обучал и поставлял. Так что выбрать и в самом деле было из кого: в моем распоряжении оказалось самое свежее издание объемистого Альбома. Так по традиции называлось то, что на самом деле было кристеллой с голограммами, и тут ошибиться мог разве что тот, кто не имел представления о собственных вкусах.

Я выбрал – пусть и не сразу, но зато окончательно. Судя по изображению, женщина была достаточно молода, но уж никак не соплячка; как я объяснил коллегам, внешность ее мне понравилась, о характере по изображению судить можно, к сожалению, не всегда, но то, что удалось установить, меня устраивало. Приятно было и то, что (судя по справке) на такой службе она оказалась впервые. Следовательно, ей не с чем будет сравнивать.

Клара – таково было ее имя – прибыла к вечеру второго дня моей службы, так что ужинали мы уже вместе. Аргону, правда, она вроде бы не очень понравилась, но в конце концов у него имелась своя подруга. Зато у меня возникла уверенность: я не прогадал.

Она сразу же показала, что предстоящая служба понятна ей во всех деталях. Когда вечером я вернулся из караулки, где мы по обыкновению обговаривали с Аргоном завтрашнее дежурство (сутки, и затем два дня свободных), Клара уже лежала в постели. Ей показалось, что я мешкаю, и она приободрила меня такими словами:

– Смелей, солдат. Я кусаюсь только при оргазме – да и то не очень больно.

– А ванна? – проворчал я для порядка.

– Я уже приняла. А ты отложи на потом. Меня терзает любопытство. Ты у меня, можно сказать, первый мужчина.

– То есть ты – девушка? – испугался я. Правда, притворно.

– Еще чего не хватало! – чуть ли не обиделась она.

В постели, прежде чем обнять ее, я поинтересовался:

– Скажи, а вы тоже можете выбирать? Или: «Это приказ!»?

– Я свободный человек, – сказала Клара, – и живу в свободном мире. Мы не служим из-под палки.

– Рад слышать, – сказал я. – Значит, у нас взаимность.

– Говоришь ты бойко, – заметила она. – Ну а как с остальным?..

Потом, уже засыпая, она сказала:

– Я ожидала, что будет хуже. Да, знаешь что?

– Что?

– Твое белье я переложила. Второй ящик снизу.

– Это хорошо, – одобрил я. – До двух я считаю, не сбиваясь.

– Эйнштейн! – пробормотала она. – Теперь можешь идти плескаться. Я уже сплю.

Так это было в конце второго дня.

И потом никаких недоразумений у меня с нею не возникало. Однажды, правда, мы оказались на грани размолвки. Женщины вообще любопытны; Клара не была исключением. И, проводя ревизию моего скудного достояния, она наткнулась на портретик моей жены. Когда я вернулся со службы в наш флигель, портрет стоял на столе, а Клара хмуро перевела взгляд с изображения на меня.

– Это что такое? – спросила она железным голосом.

– Моя жена, – кратко ответил я.

– Да ты в своем уме?!

Это было сказано как бы с сомнением. Но тут же голос сделался требовательным:

– Ты что же – любишь ее?

– Да, – я не стал колебаться с ответом.

Она вздохнула, что-то непонятное промелькнуло в глазах.

– Убери, – потребовала она. – Чтобы я его больше не видела.

Я кивнул.

– И никто другой! – добавила она тут же.

– Ты права. Ладно.

Я убрал подальше. Больше никакой напряженности между нами не возникало.

И вот – уже четырнадцатый день истек; или, иными словами – шестая часть тех трех месяцев, которые мне (по словам условно покойного Вериги) были даны для решения поставленной задачи. Такого срока обычно бывает достаточно, чтобы сориентироваться на новом месте. Однако за две недели мне удалось продвинуться не очень-то далеко. Кроме всего прочего – никак не следовало вызывать хоть какие-то подозрения не только у хозяина и персонала, но и у Клары: просто для страховки. Чем ближе к тебе человек – тем меньше он должен знать того, чего ему не положено. Поэтому я вел себя очень осторожно, стараясь ничем не отличаться от других, мне подобных. Но в конце концов решил, что пора и приступать к делу: период врастания в обстановку закончился, а чем больше уходило времени, тем оно становилось дороже.

Пятиэтажный особнячок за глухим шестиметровым забором насчитывал до трех десятков комнат, из которых сам хозяин занимал не более шести; этот блок образовывал центральную часть третьего этажа, так что ни одно из его помещений не имело окон и освещалось дневным светом при помощи достаточно нехитрой оптической системы. Иными словами, никакой снайпер извне не мог бы при всем желании поймать цель на мушку – если бы целью оказался хозяин. В среднюю часть дома имели доступ, кроме самого шефа, лишь его секретарь, личный бухгалтер, оператор установленного там сервера и очень немногие из гостей, достаточно редких. Охрана туда не была вхожа. По слухам, из этого блока существовал отдельный выход прямо на улицу; в таком случае, это мог быть только подземный ход, в который только из апартаментов хозяина и можно было попасть. Но, возможно, то были всего лишь слухи, всегда возникающие вокруг людей со странностями – а наш хозяин, безусловно, и был таким.

Остальная часть дома являлась для нас открытой; однако там не было ничего, что могло бы представить интерес для меня. Разве что пятый этаж, целиком занятый зимним садом, где росла всяческая экзотика; там, наверное, приятно было бы отдыхать, но в этом доме оранжерея почему-то именовалась лабораторией, и ходить туда без приглашения не рекомендовалось. Длинная дорога, на другом конце которой должны были находиться пресловутые сведения об урагаре, начиналась где-то в запретных комнатах – если она вообще здесь начиналась.

Итак, я решил, что готов приступить к решению задачи. Если бы еще кто-нибудь объяснил, с какого конца за нее ухватиться.

В самом деле: слова о том, что в руках моего нанимателя находятся сведения о местонахождении похищенных семян, были всего лишь пустым звуком. Нитей тут торчало множество, но потянуть не за ту единственную, что была мне нужна, означало бы вызвать целую лавину ненужных и опасных осложнений.

Найти и вернуть семена урагары.

Легко сказать.

Найти.

Но надо хоть приблизительно знать – что и где искать.

Семена. Откуда мне знать: не является ли это всего лишь условным названием, под которым может скрываться все что угодно? Новое оружие, бриллианты, произведения антиквариата, даже чьи-то дети, взятые в заложники? Из-за семечек любого растения вряд ли стали бы поднимать такой шум. Конечно, история знает и такое: в давние времена существовал такой ажиотаж вокруг голландских тюльпанов, что… Но будь что-то подобное в наши времена – я бы знал.

А если не знаешь, что именно искать, как же понять – где это разыскивать?

Если украдены деньги – ищут там, где можно их потратить или вложить. В банках, например. Если сумма крупная – не исключено, что есть данные об украденных купюрах: номера, серии, время выпуска… Кражи денег – дело привычное, и существуют методики работы по их розыску.

Если похитили драгоценности – внимание скупщикам краденого, ювелирам и рынкам.

Если украденное не носит общего характера, но является специализированным – то есть им может воспользоваться не любой человек, но лишь знаток, – ищут заказчика: того, кому такая специфика нужна.

Ценности искусства чаще всего находят в частных коллекциях, реже – в государственных музеях и на аукционах.

Везде есть своя история, свои традиции и правила игры.

Однако таинственные семена урагары в эти традиции не укладывались.

Ясно, что если их украли, то они кому-то понадобились. Кому? И – зачем?

О какой опасности для мира, в котором эти семена находятся, говорил тот, кто назвался Веригой? Это не взрывчатка и не отрава. И уж, конечно, не штамм культуры какой-нибудь сверхчумы. Хотя, конечно, чума – тоже природное явление. Однако, судя по уже полученной мною информации, деревья эти спокойно растут на Синере – без всяких, похоже, последствий для населения этого мира. Может быть, они как-то связаны с Незримыми Силами? Вряд ли: тогда я о них хоть что-нибудь, да слышал бы – особенно за последние годы. Нет, и эта версия, похоже, нереальна.

Где же их искать? Даже самый малый из миров Федерации достаточно велик. На ощупь тут ничего не нашаришь.

Итак, подумал я, удобно растянувшись на кровати и пользуясь отсутствием Клары, ушедшей поболтать с подружками, – итак, ближе к делу.

Что мне нужно?

Прежде всего – понять, в чем же заключается суть данного мне поручения. То есть узнать то, чего не успели сообщить Верига и его спутники.

Сказано: ученье – свет. То есть усвоение новой информации. Как рабочую версию примем, что это действительно семена. Он сказал – урагара? Семена урагары. Семена бывают у растений. Но и у животных тоже. Хотя у них это скорее сперма. Постой: Верига что-то говорил о хвое. Растение? Ну что же, для начала попытаемся искать среди растений…

Привычный мой мик подобен солнцу: он тоже, как сказал поэт, не блещет новизной. Но до сих пор я отлично обходился им – авось и на сей раз не подведет. Что ищем? Да эту самую – урагару. Пошлем запрос в сеть. И сварганим себе чашечку кофе – для приятного времяпрепровождения. Урагара. Каких только названий не существует в мире!..

Ответ пришел неожиданно быстро – я едва успел смолоть кофе. Ответ был кратким и недвусмысленным: никакой информации на тему «Урагара» в сети не существовало. Пустой номер.

Этого я, откровенно говоря, не ожидал. Что же – розыгрыш? Мистификация? Ну мы еще посмотрим – чьи шутки смешнее.

Однако в глубине души я знал, что смехом тут и не пахло. Какие уж шутки, если в их результате тебя поджигают в воздухе…

Многого, слишком многого не успел рассказать мне Верига.

Тем не менее – если не искать, то и не найдешь никогда.

Мне ясно указали на Альфреда и на этот дом. Значит – будем искать в этом доме. Откладывать более нельзя.

Наступившей ночью, прикинув все «за» и «против», я решился наконец удовлетворить свой интерес к запретной территории – порок, который так дорого обошелся в свое время женам Синей Бороды.

Своего напарника Аргона я без особого труда погрузил в крепкий сон, убедился и в том, что Клара мирно почивает и вряд ли отправится искать меня среди ночи, и в очередной обход двинулся в гордом одиночестве.

С замками и сигнализацией у меня была полная ясность, как если бы я успел выпить с ними на «ты». Они уступили мне, казалось, с облегчением, как истосковавшаяся по близости женщина.

План внутренних комнат и их обстановка были мне известны – благодаря все тому же главному зрению, третьему глазу, для которого не бывает стен. Это же свойство помогло мне миновать, не включая света и не пользуясь фонариком, всю мебель, на которую в ином случае я непременно налетел бы, и добраться до дверей хозяйской спальни. Отворять ее я не осмелился: эта дверь была снабжена своей особой системой сигнализации, единственной, в которой я не смог заранее разобраться.

Серьезной помехой являлись, конечно, видеокамеры, работавшие в круглосуточном режиме в каждой комнате. Отключить их было пустяковым делом – но это привело бы к разрыву времени в записи, а это не укрылось бы от начальника охраны, каждое утро просматривавшего кристеллы; компьютер сам обратил бы его внимание на сбой. Разумеется, и с хронометражем можно было совладать – будь у меня нужные для этого время и условия. Но на них рассчитывать не приходилось. Камеры отлично видели и писали и в полной темноте: каждая была оборудована ноктоскопом. Так что пришлось напрячься. На это, кстати, и ушла большая часть времени.

Решение оказалось достаточно простым: сочинить вирусную программку и ввести ее в тот компьютер, который утром и будет отслеживать видеозаписи. Я выполнил ее в голове, на моем мике. Она предписывала не обращать внимания на запись времени, не учитывать ее при анализе записей именно в нужное мне утро; выполнив задачу – самоуничтожиться. Теперь можно было отключить камеры на время моего пребывания в комнатах хозяина, где я в результате всех усилий и оказался.

Интересовал меня главным образом его мик: в наше время самые смертоносные тайны хранят не в сейфах, но в своем внутреннем компьютере, в голове, в секретных, шифрованных-перешифрованных и многократно защищенных файлах; если пытаться проникнуть в них, не зная броду, острая головная боль заставит тестируемого пробудиться даже от глубокого наркотического сна. Интуиция говорила, что пока еще никакой угрозы для меня не было; храп Альфреда доносился даже сюда. Но при вторжении картина могла измениться не в мою пользу. Я испытывал ощущение некоторого неудобства перед хозяином: как я уже говорил, он был едва ли не лучшим из моих нанимателей. И пришлось потратить несколько минут на то, чтобы доказать себе, что именно так я и должен поступить; впрочем, уговорить себя всегда куда легче, чем любого другого.

Задача проникновения в спальню так и оставалась нерешенной из-за системы защиты. Но мне и необязательно было туда входить: если я подойду к стене, за которой он спит, расстояние между нами будет не более полуметра, а стена – не помеха для сверхвысоких частот.

Я бесшумно занял выбранную позицию. ЛК Альфреда, необходимый для входа в его мик, я успел узнать; вернее, даже не я, а Клара: у женщины другой женщине всегда легче получить нужную информацию, чем мужчине, а личной секретаршей Альфреда была, по традиции, женщина – правда, давно уже вышедшая из обычного секретарского возраста; ей-то единственной Личный Код хозяина и был известен. Я изготовился для проникновения и без особых усилий вошел в голову Альфреда, в мик, в каталог: так было проще всего просмотреть все файлы, которых в голове хозяина было немало: только под сверхзащитой я насчитал их шесть.

Защитных оболочек и шифров я не очень-то боялся: мой собственный мик был уже вовсе не тем, какой вживили мне в младенчестве: за время жизни я не раз подвергал его усовершенствованиям – это не просто и порою болезненно, однако овчинка стоила выделки. Так что сейчас я оказался в файлах Альфреда, нимало не нарушив его сна.

Большинство из них отпало сразу, едва я успел проглядеть их содержимое. Конечно, отчеты личного бухгалтера могли, наверное, содержать немало интересных для налогового департамента сведений, но для моих поисков это был бы не самый короткий путь. Для того чтобы оценить записи сугубо научного характера, потребовалась бы подготовка, какой я не обладал: там была какая-то суперсложная генетика. Личный архив был интереснее: в нем хранилась достаточно обширная переписка, в том числе (к моему великому изумлению) и на чисто лирические темы. Очень нежные (кто бы подумал!) послания даме по имени Маргарита – и ее ответы, не менее трогательные. Тут я решил проявить скромность, и не стал копировать их для последующего изучения. Пошел дальше. Однако быстрый поиск слов «урагара» и «семена» не дал никакого результата. Если интересующие меня данные и содержались в файлах, то, возможно, обозначались иносказательно – условными именами. Будь в моем распоряжении еще неделя, я бы поискал; но я располагал, по собственным расчетам, самое большее часом: именно через это время мне следовало в очередной раз отметиться на контрольных часах, начиная следующий обход. Правда, самую малость я записал себе на мик, экономя место для более важной информации, которая – интуитивно ощущалось – должна была тут найтись.

Она, или во всяком случае что-то, похожее на нужные материалы – обнаружилась в четвертой директории. Уже одно то, что все ее файлы были зашифрованы, заставило насторожиться. Пришлось скопировать все в таком виде; это была явно безнадежная затея, потому что, даже не считая времени на дешифровку, серьезное ознакомление с ними заняло бы, пожалуй, столько времени, сколько люди не живут. Употребив такую гиперболу, я невольно усмехнулся: ну, не так много, конечно… Но я заранее понимал, что вряд ли файлы мне пригодятся: не возникало во мне того подсознательного ощущения, какое способно неожиданно убедить вас в том, что вы отыскали то, что нужно. Наверняка в этих файлах содержалась весьма ценная информация – если бы меня интересовали коммерческие тайны Альфреда или его новые научные разработки и идеи; но они оставляли меня безразличным, а ничего, что имело бы отношение к семенам урагары, в этих файлах и не ночевало – по моим интуитивным ощущениям, во всяком случае.

Время мое истекало. И тут – по-моему, совершенно некстати – в мике спящего Альфреда возник сигнал пробуждения. Не заранее установленный внутренний будильник, но внешний вызов. Кто-то хотел говорить с Альфредом среди ночи. Странно. До сих пор у меня сохранялось впечатление о хозяине как о человеке, который не позволяет беспокоить себя в неурочные часы. Придется пересмотреть свои воззрения.

Альфред в спальне перестал храпеть и заворочался. После второго сигнала я услышал его хриплый со сна и явно недовольный голос:

– Альфред.

Вообще, пользуясь ЛК-связью, вслух произносить слова вовсе не обязательно: достаточно и мыслей. То, что Альфред заговорил, означало лишь, что он еще не проснулся. Я же мог снимать разговор прямо с его мика.

Прислушиваясь, я думал: вот уж некстати разбудили. Придется затаиться и не дышать, пока сон не одолеет его снова. Но меня заинтересовало: что это за сверхсрочное дело, ради которого Альфреда решаются потревожить? И кто таков этот смельчак?

На последний вопрос я получил ответ сразу же, едва вызывавший проговорил:

– Альфред, последнее предупреждение. Предлагаем немедленно сообщить, где находится объект и когда начнется отсчет. Вызовем вас в полдень.

Видимо, у Альфреда эти слова включили какую-то линию размышлений, потому что он ответил не сразу:

– Подите к черту. Я ведь сказал совершенно определенно: отсчет начнется завтра. А что касается места и всего прочего – вы получите все подробности на кристелле, я отправлю ее рано утром. Так что все могут быть абсолютно спокойны – так же, как спокоен я сам.

– Вы отдаете себе отчет в возможных последствиях, если что-нибудь окажется не так?

Ответом было молчание.

– Альфред! Вы меня слышите?

Голос сделался куда более резким и требовательным.

– Да слышу, слышу… – прозвучало и на этот раз не сразу.

– Повторяю: вы сразу же передадите нам полный контроль над процессом. И больше никаких претензий к вам не будет.

– Мне уже надоело повторять: на это я не пойду. В конце концов, кто из нас специалист? Контроль я оставляю за собой.

– Это ваше последнее слово?

– Вам угодно, чтобы я повторил в третий раз? У вас проблемы со слухом?

– Вы понимаете, к чему это может привести?

В ответ последовал смешок:

– Да знаю… Но и вы знаете: без меня малейший сбой приведет к срыву всего процесса.

Последовала пауза. И за ней:

– Больше предупреждений не будет.

– Мне не нужны предупреждения. Я выполню весь контракт, до последней точки. И больше не будите меня, пожалуйста. Мой мозг нуждается в отдыхе. Я не ломовая лошадь!

На этом разговор закончился. Но не ситуация. Я услышал, как хозяин встает, недовольно кряхтя: видимо, природа потребовала своего. Встреча с ним в таких условиях мною не планировалась. К счастью, путь к удобствам не лежал через эту комнату. Однако придется ждать, пока в туалете не зашумит вода; под этот звук я и рассчитывал ретироваться. Да не тут-то было.

Альфред не успел еще выйти из спальни, как там зазвучал еще один голос. И вовсе не по какой-либо связи. Именно там. И голос этот принадлежал женщине. Молодой голос (впрочем, голос далеко не всегда говорит о подлинном возрасте) женщины, сознающей свою привлекательность и защищенность, голос безмятежный и чуть игривый:

– Кто это был? Так рано? Или скорее так поздно?

Если бы вопрос этот был обращен ко мне, я в тот миг не смог бы ответить ни полслова: я просто онемел от неожиданности. Женщина в спальне Альфреда?! Ну и ну! Так вот в чем был секрет его хорошего настроения по утрам вторников и пятниц. Как же дама попадала к кавалеру никем не замеченной? Ну конечно, конечно: прямой выход, которым он один только и мог пользоваться…

– Да все они – ты знаешь, кто.

Теперь ее голос уже выразил тревогу:

– Я ведь говорила тебе – не надо было заниматься этим. Можно ведь было купить какую-то часть – и работать с нею лабораторно, без всякого риска… Тебе надо выйти, пока не поздно.

– Поздно, – ответил Альфред и затворил за собою дверь, направляясь туда, куда ему было нужно. Женщина глубоко вздохнула – раз и другой. Пробормотала что-то неразличимое. В ее мик войти я не мог: ЛК женщины не был мне известен, как и вообще ничего о ней. А я-то считал себя профессионалом…

Пришлось ждать, пока хозяин не вернется в постель: была надежда, что разговор продолжится. Но он не возобновился; единственное, что я еще услышал, было:

– Я еще подумаю. Утром. А сейчас, раз уж мы все равно проснулись…

Нет, кажется, с сексом у него все было в порядке. Но сейчас это интересовало меня меньше всего. Пора была уходить.

Закончив операцию, я благополучно вернулся в нашу караулку. По пути снова не утерпел и заглянул в свою берлогу; Клара спала, дыхание ее было легким, бесшумным, выражение лица – безмятежным. Стоило бы и мне поспать на диванчике, на котором проходила большая часть нашей вахты; однако нетерпение оказалось сильнее.

В караулке я мысленно подвел итоги вылазки.

В общем, ее можно было считать удачной.

Правда, ничего нового об урагаре узнать мне не удалось. Но то, что я выяснил, было, пожалуй, не менее важно и заставляло о многом подумать.

Выяснилось, что у Альфреда была близкая женщина, отношения с которой он почему-то хранил в секрете. Мелочь, конечно, но интересно.

Я узнал также, что у моего хозяина есть контракт с кем-то, выполнение которого связано с какой-то опасностью. Странно, но Альфред выступает в нем в качестве исполнителя, а не заказчика, хотя его положению скорее соответствовал бы второй вариант.

Человека, разбудившего Альфреда, мне идентифицировать не удалось: мой мик проанализировал его голос и недвусмысленно заключил, что я с ним никогда не встречался. Голос был, кстати, достаточно невыразительным, без особых примет. Не то, что, допустим, Верига с его слишком характерным акцентом. «Торокие коспота, Синера косноязычная…»

Стоп.

Косноязычная, да.

Верига говорил мне о «семенах урагары». Я так и услышал. А произношение? Его трижды траханное синерианское произношение?

В таком случае, это «уракара». Запустим такой вариант.

Я дал задание мику и принялся варить кофе.

Питье успело свариться, и я выпил полчашки, пока не начался обвал. Повалила информация по уракаре: где и что.

Пришлось писать в память мика. От этой процедуры иногда начинает болеть голова. На сей раз пронесло. Правда, дело оказалось не столь страшным, как я испугался было. Источников было много, но информации в каждом из них нашлось не густо. К тому же, как вскоре выяснилось, она часто дублировалась.

Но и того, что было, хватило мне на весь остаток ночи. И я не стал жалеть о потраченном времени.

Потому что кое-что там и в самом деле было интересным.

Например:

«Уракара (Uracara uracara) принадлежит к дикорастущей флоре мира Синеры. Местному населению известна как „Райское дерево“. У. – многолетнее растение, лиственно-хвойное (см. ниже) дерево, единственный известный в наше время реликтовый представитель одноименного семейства, некогда многочисленного (обнаружены ископаемые экземпляры по меньшей мере еще восьми видов, до середины прошлого века в природе Синеры был распространен еще один вид – Hevela uracara, варварски вырубленный из-за его высокоценной древесины, служившей некоторое время единственным предметом местного экспорта). Ареал произрастания уракары крайне ограничен: одно лишь высокогорное плато Зитака, мир Синера. В годы листвоношения у. цветет и плодоносит небольшими (до 2 см в диаметре) ягодами синего цвета, служащими пищей некоторым видам птиц и мелких млекопитающих; людьми не употребляются в пищу вследствие неприятного гнилостного вкуса и запаха. В хвойные сезоны (примерно один год из пятнадцати, что вызывается, по существующим воззрениям, циклическими колебаниями климата) у. плодоносит, по статистике, лишь в одном из пяти сезонов, что связано предположительно с уменьшением численности вида скальных жуков, служащих опылителями. В хвойном варианте на одном дереве вызревает, как правило, лишь один плод, заключающий в себе одну косточку, подобно земным абрикосу или сливе. Попытки акклиматизировать у. в других мирах и даже в других районах Синеры до сих пор к успеху не привели из-за чрезвычайной требовательности растения к почвенно-климатическим условиям, своеобразие которых на плато Зитака до сих пор еще не подвергнуто серьезному анализу. Есть предположения (см. А.Ф. Упиц, Альпийская растительность Синеры; издание Тазонского университета, 2669), что определенную, быть может, даже решающую роль в этих условиях играет спектр космических излучений…»

Ну ладно, ладно. Только из-за чего сыр-бор разгорелся? Все ботанические тонкости меня пока что не очень интересуют. Чем еще просветит меня «Ботаника миров Федерации. Энциклопедия», откуда и извлечен этот пассаж?

Целый набор поводов для размышления…

Косточки – не чертежи и не детали, которые можно скопировать и воспроизвести. Не произведения искусства. Не деньги и, логически рассуждая, не драгоценности. Тем не менее они, конечно, имеют ценность и, вероятно, немалую – судя по тому, как к ним относятся на Синере. Однако ценность ценности рознь. Растение или животное могут являться ценностью духовной – талисманом, тотемом, святыней. Значит, могут быть и косточки. Тогда их похищение – или акт хулиганства, или действия какой-то оппозиции, исповедующей другую систему ценностей. Мне нужен хотя бы намек на это. Иначе я так и не найду, с чего начать.

А впрочем…

Пожалуй, все складывается наилучшим образом. Мне не к чему искать самому: Альфред наверняка покажет. Потому что после такого предупреждения он, безусловно, предпримет какие-то действия, чтобы обезопасить не только себя, но и ту информацию, которой от него добивались.

Надо только немного обождать.

Был у меня и другой повод для размышлений: Верига, раз уж я о нем вспомнил (очень кстати!) и его не совсем понятные мне действия. Видимо, он уцелел, когда их агрик сожгли; но почему потом не вышел на связь со мной? Нетрудно ведь установить, что я приступил к выполнению его задачи. Он перестал мне доверять? Почему?

Над этим я раздумывал недолго: картина представлялась мне ясной.

Совсем так же, как я считал погибшим его, он успел уже похоронить меня. Каким-то образом уцелев, он – или кто-то из его людей – наверняка навестил мое жилье и увидел там то, что только и можно было увидеть: следы нападения. Тел к тому времени там уже скорее всего не осталось, и у него были все основания думать, что увезли и меня – труп, а может быть, и живого. Для Вериги это означало прежде всего, что ему следовало рубить все концы, что связывали нас. Возможно, он попытался выяснить мою судьбу, набирая мой ЛК – но я, нанимаясь к Альфреду, конечно, сменил Личный Код, как и большую часть своей биографии. Верига не нашел меня точно так же, как я этим же способом ничего не смог узнать о нем. И, видимо, он будет предпринимать какие-то другие меры. Собственно, я могу сейчас с чистой совестью выйти из игры. Избежать всякого риска.

Еще два часа тому назад я с удовольствием принял бы такое решение. Но сейчас, когда удалось уже ухватиться за какой-то кончик нужной информации, мне захотелось работать и дальше. Как и всегда, достаточно оказывается войти во вкус – и тебя придется отрывать от этого дела по частям. Ну и, кроме того, очень не хотелось отдавать деньги, раз уж они были получены. Они были теперь моими; а отдавать свое за здорово живешь не понравится никому.

Ну что же: подожду еще немного. Утром нам предстояло сдать дежурство, а затем у меня будут целых два дня, чтобы как следует поразмыслить над новой информацией и навести кое-какие справки. Ничто не обещало особых тревог.

Вовсе не хочу сказать, что в мирах Федерации царила благодать. Жизнь была такой же пакостной, как и во все остальные дни. Где-то на Сидоне кто-то (по мнению обозревателя «Глобал-пресс», то были головорезы из «Десницы Господа», московский же «Галактинформ» валил все на «Сынов ночи», но официально никто пока что ответственности на себя не брал) – так вот, кто-то в который уже раз рванул энергопровод; в другом месте толпа шла в атаку на чье-то посольство, обидевшись на очередное ужесточение режима иммиграции из мира А в мир Б; пропала связь с транспортом, отвозившим очередную команду контрактников на станцию в новом, пока еще только изучаемом (неизбежный этап перед началом освоения) мире – сейчас уже не помню, на ближнюю, оперативную, или дальнюю, научную, да и какая, в конце концов, разница? Как обычно в таких случаях, корабль объявится где-нибудь в другой части Простора, контрактники окажутся заложниками и начнется очередной торг. Либо же их просто продадут в рабство в какую-нибудь отдаленную систему. Одним словом, шла нормальная жизнь, не имевшая вроде бы никакого отношения к семенам уракары и к моей судьбе.

Я позволил Аргону проснуться с полной уверенностью в том, что мы только что завершили совместный обход, поскольку близился час, когда начальник охраны навещал нас, чтобы убедиться, что мы еще не проспали всего на свете. Сам же уселся поудобнее и вошел в легкий транс – с чистой совестью и, кроме того, с надеждой на то, что во время транса мое подсознание разберется с новой информацией, расставит все по местам и подскажет – чем и в каком порядке надо заниматься. Однако вскоре оставил эти попытки: Аргон мешал сосредоточиться, по своей привычке излагая все, что ему нынче приснилось; ничего интересного в его сновидениях, впрочем, не было. Так что последние минуты перед сдачей дежурства мы провели спокойно, попивая хозяйский кофе и вслух размышляя на тему: честно ли продули вчера «Мушкетеры короля» «Черным корсарам», да еще с разницей в три плюхи – или игра была закуплена. Я считал, что продули по игре; я вообще склонен верить в людскую порядочность, пусть это и звучит странно. Однако Аргон никак не желал соглашаться с моими выводами, и мы даже немного поспорили, оставшись каждый при своем мнении. Хотя на самом деле это волновало нас ничуть не больше, чем судьба посла или контрактников; просто надо же было общаться.

Вот так текла жизнь до одиннадцати тридцати. А там словно кто-то поднял кулису – и хлынуло. Беда за бедой.

Первая из них заключалась в том, что прибыл камердинер Тела и возвестил, что Оно желает нас видеть.

Не теряя времени, мы подхватились и потопали за лейб-хранителем подштанников. И Аргон, и я прекрасно помнили, что наша вахта кончается, навешивать на нас какие-то поручения Тело вроде бы не вправе; но мы учитывали и другое: нынче воскресенье, а именно по этим дням нашему брату выплачивалось жалованье. Каждую неделю. С ожидаемыми деньгами у каждого из нас были связаны кое-какие личные планы: даже занимаясь сложной проблемой, человек остается простым смертным со всеми его слабостями, и поэтому то, что на моем счете в банке лежала очень симпатичная сумма, аванс за уракару, ничуть не уменьшало желания получить очередной взнос от Альфреда – хотя бы для того, чтобы купить Кларе какую-нибудь тряпку или побрякушку. А потому никак не следовало заставлять Тело ждать нас: оно ведь могло отложить выплату и до позднего вечера, чего мы никак не хотели. А кроме того – и это было главным – мне хотелось увидеть, как повлиял на него ночной разговор с неизвестным, и в зависимости от этого решить, какие действия буду предпринимать я сам. Если он, взяв с собой заступающую смену, куда-нибудь отправится, я смогу, соблюдая предосторожности, продолжить исследование его апартаментов, куда в его отсутствие никто не заходил. Если же Альфред прикажет перейти на осадный режим – ничего не поделаешь, придется готовиться к драке. В глубине души я опасался, что именно такое решение он и примет, хотя интуиция подсказывала, что его ходы окажутся другими.

Выйдя из дежурки, мы, как и полагалось, мимоходом проверили, хорошо ли заперты двери, нормально ли работают сигнальные системы и обзорные камеры, включена ли оборонительная автоматика. Все это входило в наши обязанности. Техника и молектроника оказались в наилучшем порядке, и мы явились пред очи нашего работодателя, не чувствуя за собой никакой вины.

Тело в этот достаточно ранний час было облачено не в пижаму и толстый халат из шерстяной пены, как обычно; видимо, Альфред успел уже проводить ночную гостью хотя бы до выхода на улицу (я был убежден, что этот его персональный ход выходил наружу где-то по ту сторону забора, так что никакая охрана ее не засекала), и по этому поводу оделся в удобный дорожный костюм цвета кофе с молоком, стоивший, по моей оценке, не менее трех тысяч галларов, или же десяти тысяч рулей Теллуса. Хозяин удобно располагался на полумесяце (так я враз окрестил один из диванов в его комнате потому, что именно такой формой этот предмет мебели обладал). Недопитая чашка кофе (полупрозрачный фарфор с золотыми орлами и пальмовыми листьями; такой кофейный сервизик стоил моего нынешнего трехмесячного заработка, я это знал точно, поскольку сам закупил себе такой же лет семь тому назад) – итак, чашка эта вместе с содержимым остывала на столике, рядом с серебряным сливочником и такой же сахарницей: в своих вкусах генеральный озеленитель был консервативен. Все это было обычным; но вот бутылка с солнечного цвета пойлом и высокий стаканчик с остатками на дне – это уже выходило за пределы обыденного: соблюдая старинные нормы, Тело до пяти вечера, как правило, спиртного не потребляло. Значит, ночь, посвященная празднику любви, перевела стрелку, и хозяин покатился по каким-то новым рельсам. Так что нам следовало ожидать неожиданностей, и вовсе не обязательно самых приятных. Потому что (я установил это, бегло прозондировав его) в его подсознании весьма своеобразно смешались удовлетворение – и какая-то неуверенность, желание – и одновременно нежелание совершить какой-то поступок.

Доказательства последовали немедленно.

– Как у вас, уважаемые доценты, хватает наглости выполнять служебные обязанности в таком виде?

Мы вроде бы были в порядке – по нашему мнению. Но начальство всегда право. Главный озеленитель, как мне показалось, разогревал себя, как мотор с утра; это означало, что предстоит выезд; все знали, что хорошо он чувствовал себя только дома, где, кроме нас, была еще куча всякой автоматики, которую при всем желании нельзя было таскать с собой даже в его бронированном агрике. Но на выезд – не наша очередь, мы ведь заканчиваем дежурство, остались какие-то минуты!

– …Вы – застегните пуговицу. На рубашке, я подразумеваю. А когда вы в последний раз чистили ботинки? В минувшем геологическом периоде?

Аргон не стал отвечать – лишь кивнул, как бы давая понять, что принимает упреки к сведению.

– А вы, профессор, чем это от вас несет? Ставили химические эксперименты?

Я, выходит, попал уже в профессора. Продвижение по службе всегда приятно. Нести же от меня могло только «О фриволем» от Фрагонара. Но я решил не уточнять. Наши ответы Телу на самом деле вовсе не требовались.

– Я, кажется, плачу вам достаточно, чтобы вы выглядели по-человечески. Не так ли? И на что только вы тратите деньги? На водку? Моей не хватает, что ли?

Мы одновременно покачали головами.

– А теперь, – продолжил он, – приведите, джентльмены, себя в порядок. Потому что через полчаса мы полетим… э-э… подышать свежим воздухом. Давно не были на природе. Вы, мосье химик (это было обращено ко мне, поскольку в нашей паре пилотом был я), – вы проследите, чтобы агрик был заряжен до предела.

И пояснил, хотя никто от него этого не мог требовать:

– Нервы что-то разгулялись. Лучший способ снять напряжение – подольше побыть на природе. Теснее пообщаться с флорой. Что такое флора – вы, надеюсь, не забыли? Похвально. Природа добра, а вот люди…

Когда он говорил «природа…», в глазах его на миг возникло мечтательное выражение. Известный ботаник, он, видимо, живую природу действительно любил. Людей же, похоже, не идеализировал. Я почувствовал, как мое мнение о нем меняется к лучшему. Пожалуй, разрабатывая эту тему, можно будет и правда сблизиться с ним, чтобы побольше узнать о том, ради чего я и оказался в его доме.

Тем не менее в ответ на его заявление мы чуть помедлили, и это от него не укрылось.

– Есть возражения? Животик болит? Или нужно готовиться к симпозиуму? – Тон его снова стал язвительным.

– Хозяин, наша смена…

– Ваши сменщики сейчас заступят, – это пояснил нам наш шеф, начальник охраны, совсем некстати оказавшийся тут же. – А вы сопроводите хозяина. Договор помните хорошо?

Мы помнили.

– Деньги получите, когда вернемся, – добавил уже хозяин. – За выезд – особо, сверхурочные. А за попытку возражать понесете наказание: поможете загрузить в агрик кое-что из лаборатории. Так что наденьте мантии поверх ваших фракингов.

Последнее слово было его личным вкладом в языкотворчество и выражало крайнюю нелюбовь к ритуальным нарядам. Что же касается денег, то наш хозяин, невзирая на его богатство (или благодаря ему), был плательщиком весьма экономным, и, возможно, откладывая платеж на вечер, исходил из того, что если за день что-то такое случится, то платить деньги будет не за что – и, возможно, некому станет их получать. Не знаю, учитывал ли он и то, что мир мог бы недосчитаться и самого распорядителя кредитов. Думаю, что такие мысли он отгонял подальше. Но мы и на самом деле всегда были готовы закрыть его своими телами – Аргон потому, что давно уже принадлежал к элите этого ремесла, а я себя, как уже сказано, настроил на такой же лад; умения же у меня и без того хватало.

Итак, вот первая беда: зря обругали. И вторая: нагрузили не в очередь. Придется извиняться перед Кларой за крах наших планов.

Но эти две беды можно было пережить без особых затруднений.

Да это и не беды даже. Как говорится – горе не беда.

Мы с Аргоном облачились в длинные халаты и поперлись на пятый этаж – отбывать наказание. Старший садовник и его подручный (по номенклатуре Альфреда, «ассистент») уже приготовили груз, который нам пришлось перетаскивать в багажный отсек агрика, пока еще стоявшего в ангаре на крыше. Я так и не понял, что мы такое носим: плоские пластиковые коробки пятьдесят на пятьдесят, а в высоту не более пяти сантиметров. Увидев их, я облегченно вздохнул: во всяком случае, не надорвемся, если даже будем брать стопками по десять штук. Но коробок было много, и возиться пришлось битый час. По истечении этого времени на крышу выскочили двое наших коллег – новая смена – и занялись проверкой окружающего пространства. Найдя его в порядке – просигналили, и в ангаре возник Альфред с пузатым кейсом в руке и немедленно вскочил в кабину. Я уже собрался сесть на свое место, чтобы вывести машину на открытое пространство и стартовать, но хозяин удержал меня:

– Совсем запамятовал. Возьмите это, профессор, и немедленно отправьте по магнитке. Просто вбросьте.

Я и без него знал, как обращаться с магнитной почтой. Но для этого пришлось съехать на первый этаж. По дороге я не утерпел и, напрягая свой мик, заглянул в содержимое кристеллы. Оно оказалось интересным – судя по первым словам. И я решил, что адресат обойдется какое-то время и без этого сообщения, а я на досуге попробую разобраться в нем как следует.

Так что с первого этажа я вернулся на крышу и доложил, что поручение выполнено. Обман нанимателя. Но от этого до беды еще очень далеко – так почему-то подумалось мне, когда я, возложив длани на пульт, вывел агрик на площадку, произвел контрольное тестирование и, включив антиграв, поднял машину в воздух. Все было тихо и спокойно.

Третья беда настигла нас значительно позже и оказалась посерьезнее.

Полет до загородной резиденции хозяина занял сорок две минуты. «Усадьбой» Альфред именовал обширный участок – на взгляд, гектара три с гулей, – на котором высились два двухэтажных дома, а также с полдюжины служб, два просторных вольера (в одном расхаживали страусы, в другом – какая-то незнакомая мне живность из черт знает какого мира) и мало ли еще что. Посадив машину, я с интересом оглядывался, пока туземный народец вытаскивал из обширного багажника то, что мы с Аргоном в поте лица туда грузили. Коробки уносили в красивый павильончик, вокруг которого росло немало деревьев – наших, родных, к которым я всегда испытывал нежность, и потому без всякого удовольствия оглядел участок, на котором расположились, как я подумал, малоформатные джунгли: никак не меньше гектара было занято густыми зарослями невысокого – по пояс мне – кустарника со странной, я бы сказал, седой листвой на прямых стеблях; мне подумалось, что в старину из них получались бы хорошие стрелы. Альфред внимательно следил за разгрузкой. Закрыв опустошенный багажник, я подошел к нему.

– Это что, ягодник? – спросил я, просто чтобы не стоять молча. Когда разговариваешь – меньше шансов нарваться на какое-нибудь новое поручение. – В такой чаще трудно, наверное, снимать урожай?

– Это секрида, – ответил он с таким выражением, словно это название разом все объясняло. Покосился на меня и, наверное, решил, что дополнительная информация все-таки не помешает. – Южный Армаг. У нас до сих пор не приживалась, и меня пытались уверить, что и не приживется. Дефицит сообразительности.

Он повернулся, чтобы подозвать стоявшего поодаль в ожидании распоряжений генерал-губернатора этой колонии:

– Вы все приготовили?

– Согласно вашим указаниям.

– Тогда начинайте.

И началось действие, которого я, признаться, никак не ожидал от такого любителя растений, каким был Альфред: человек двадцать, вооруженных лопатами и топорами, появились откуда-то сзади и, рассыпавшись в цепь, пошли в атаку на эту самую секриду, которую так трудно было укоренить здесь. Минут пятнадцать я наблюдал, как седые кусты, протестующе размахивая стеблями, выворачивались вместе с корнями и оттаскивались в сторону, где уже разгорались костры. Мне стало искренне жалко эти кустики: пусть чужая, но все-таки жизнь… Кажется, и сам Альфред испытывал схожие чувства – судя по тому, что он глубоко вздохнул – и еще раз, и еще.

– Хозяин, но зачем же?.. – не утерпел я.

Он оглянулся и сердито посмотрел на меня:

– Это имеет значение для несения охраны?

– Виноват… – только и пробормотал я, потому что и действительно был виноват: забывать об охране никак не следовало. Хотя сейчас глазами и ушами был Аргон, но и я был не вправе расслабляться.

Я отошел на позицию, еще раньше мною выбранную, и просигналил Аргону, что включился в работу. Не сказать, что здесь были хорошие условия для охраны: тут же рядом торчал частый гребешок, или скорее щетка ростков; чуть дальше виднелось множество взрослых экземпляров той же породы: они с трех сторон охватывали тот квадрат, на котором сейчас шло избиение младенцев. В отличие от многих других эта порода была мне знакома: то была та самая армагская чинкойя, что оживляла наши городские пейзажи. Знания и искусство Альфреда помогли им прижиться в слишком суровом, казалось бы, для них климате. Потому, наверное, они и вошли в моду: чаще всего нравится то, что необычно для наших привычек. Вряд ли (подумал я мельком) таинственная уракара окажется похожей на эти приятные образцы чужой растительности: существа, начиненные сюрпризами, как правило, ничем не выдаются внешне, они мимикрируют, маскируются под безвредных…

Однако особенно разглядывать все было некогда: наша с Аргоном задача и тут оставалась прежней и требовала постоянного внимания и напряжения сил и способностей: я вовсе не хотел получать еще и новые замечания.

С уничтожением кустарника провозились часа три, Альфред все время бегал по делянке и, по-моему, больше мешал, чем помогал, но это было уже не мое дело. Мое было – не терять его из виду и – в случае чего – своевременно принять меры по защите. Я так и делал; и был момент, когда я уже готов был применить свои умения и навыки: когда к хозяину приблизился человек, только что вышедший из второго дома и в посадке леса никак не участвовавший. В руке незнакомец нес кейс; мне это не понравилось: в таком чемоданчике нередко оказывается готовое к бою оружие, стреляющее через стенку. Уже одно это заставило меня насторожиться, а еще более – то, что парень этот, похоже, не был известен и самому хозяину: так я заключил, когда на лице Альфреда возникло выражение некоторой озабоченности. Я мгновенно оказался рядом, на ходу сосредоточиваясь на его мозжечке, чтобы лишить человека способности передвигаться. Он, как оказалось, был готов к такому повороту событий: у него была выставлена крепкая защита. Тем не менее он остановился, обернулся ко мне и улыбнулся:

– Я должен получить от вашего хозяина кое-что. – Он слегка поклонился Альфреду. – Господин Альфред, вы знаете, что должны мне передать.

Как я понял, он имел в виду ту самую информацию, о которой шла речь в ночном разговоре. Хотя, безусловно (мелькнуло у меня в голове), отчеты уместнее получать после выполнения работы, но не в ее процессе. Впрочем, хозяин, как говорится, барин.

Но я не собирался уступать инициативу чужаку; да и надо было показать, чего я стою как профессионал.

– Поставьте это на землю, пожалуйста. Сделайте шаг назад.

Он повиновался.

– Хозяин, этот человек вам известен?

Альфред покачал головой:

– Не встречал. Но…

Я не дал ему договорить: сейчас я был главным. И спросил у нового лица:

– Можете удостоверить свою личность?

Тот ответил, ничуть не смутившись:

– Только не вам. Сейчас я достану блокнот…

– Только очень медленно, – предупредил я и для убедительности тряхнул дистантом, уже изготовленным к бою. Неизвестный кивнул. Медленно опустил руку в наружный карман, в котором (это я уже проверил) оружия не было. Вынул блокнот, раскрыл, отстучал на клавиатуре что-то – короткое слово или число, – закрыл и протянул мне:

– Передайте – только не раскрывайте.

Как же, так я его и послушал. Видали мы и не такие штуки. Я немедленно раскрыл – держа блокнот так, чтобы откинутая крышка не позволяла мне прочитать надпись. Ничего не произошло: ни взрыва, ни истечения газовой струи. Я протянул блокнот хозяину. Тот прочел написанное, не прикасаясь к приборчику. Кивнул:

– Все в порядке. Верните блокнот.

Я выполнил указание.

– Итак? – спросил почтальон.

Снова игра с блокнотом; только на сей раз он принадлежал хозяину. Кажется, ответ почтальону очень не понравился, но, покосившись на меня, он проявил свое неудовольствие лишь в тоне голоса:

– Вы отдаете себе отчет в последствиях? Я не уверен, что они захотят ждать до вечера, как вы предлагаете.

– Проводите нашего гостя до ворот, – вместо ответа распорядился Альфред, обращаясь ко мне.

Я так и сделал. Почтальон лишь пожал плечами. За воротами его ждал маленький скользун; почтальон сел за руль и умчался. А я вернулся к моему работодателю.

Откровенно говоря, я рассчитывал, что работа работой, но на лоне природы состоится и обед: время шло к тому. Однако дело ограничилось пирожками и кофе; да и то хозяин пробил чуть ли не целую шахту, переминаясь с ноги на ногу в ожидании нашего насыщения, так что, как говорится, и кусок в горло не лез. Наконец он не выдержал: наверное, в визите почтальона было что-то такое, что заставило Альфреда изменить планы. Он отдал какие-то приказания управляющему; насколько я расслышал, тому следовало, закончив уничтожение кустарника, подготовить освободившуюся землю и посадить или посеять на ней что-то другое. И решительно подошел к нам с Аргоном:

– Пора, пора! Совсем не осталось времени. Через полчаса у меня встреча в городе, я и так уже опаздываю!

Через назначенные Альфредом полчаса мы были не только в воздухе, но успели уже пролететь половину пути до столицы. Как бы ни спешил хозяин, летели мы спокойно и по правилам; я обычно не позволяю себе нарушать их: ни к чему мелкие неприятности, когда в жизни хватает cерьезных. Поэтому, заняв свой эшелон и установив курс, я переключил управление на компилот и вернулся к своему основному делу: охране, тем самым сняв с Аргона сразу половину забот. Мы, оба телохранителя, просматривали и прослушивали окружающее пространство. С таким же успехом можно было сказать, что мы его прощупывали – потому что на самом деле и глаза, и уши выступали тут на третьих ролях. Но об этом, собственно, сказано уже достаточно. Добавлю только, что Аргон держал верхнюю полусферу, а я – нижнюю, так что моя нагрузка была значительно большей. Верх принято считать менее опасным направлением, потому что любое летательное средство можно заметить, услышать и оценить с куда большей легкостью, чем затаившегося в кустах или за оконной рамой стрелка. Я больше люблю следить за верхом, но на этот раз была моя очередь слушать землю. Этим я и занимался, ни на что не отвлекаясь, и (как сейчас помню) лишь мельком подумал, что хозяину не стоило бы так долго разговаривать по простой связи с кем-то в городе, хотя я и догадывался – кому это он мурлычет в микрофон. Я не преминул напомнить (это входило в мои обязанности):

– Хозяин, сильно подставляетесь. Мы открыты любому перехвату, и, значит, всякий, кто хочет нас обнаружить…

– Не лезьте не в свои дела! – ответил он голосом, жестким, как наждачный круг.

Ну, конечно, все это не мои дела – до момента, когда серия выпорхнет из ствола. А что таких стволов было немало, и все на изготовку, я после ночного разговора и визита почтальона нимало не сомневался. Предупреждение, сделанное ночью, вряд ли было просто угрозой. Скорее оно походило на протокол о намерениях.

Но сегодня, думал я, риск оставался еще в разумных пределах. Потому что они же договорились отложить переговоры на нынешний вечер, до которого было еще достаточно далеко.

И вроде бы я размышлял правильно. Внизу все было спокойно, ничто не вызывало тревоги, не ощущались никакие подозрительные силовые или психические поля, не было лишнего металла – тишь да гладь. Аргон же неожиданно доложил:

– Наверху заноза. Одна.

Это означало, что где-то в небесах он уловил источник опасности. Хотя небо оставалось совершенно чистым, да и приборы показывали, что никаких посторонних масс в радиусе километров двадцати не существовало. Я едва успел сообразить, чем эта заноза могла оказаться – просто сигналом из ближайшего, секундного будущего, легкое и естественное нарушение принципа необратимости движения времени по оси (благодаря таким нарушениям и может работать интуиция), или она уже имеет какие-то конкретные очертания, как Аргон добавил:

– Затрудняюсь опознать. Но похоже…

Он не успел высказать свою догадку. Но успел крикнуть:

– Пляши!

Но я уже и сам сообразил. Врубил зеркала. Взял управление. И тут же заложил крутой вираж с потерей высоты, чтобы быстрее выйти из поля зрения прицела.

Удалось. Выиграно не менее двух секунд. Луч рубанул по тому месту, где мы только что были. Я очень ясно представил, как, получив сигнал «Промах», сразу же включилась электроника поиска. И через секунду всей кожей почувствовал, что нас нашли. Крутнулся в обратную сторону. Земля ощутимо приблизилась. Альфред сзади что-то вопил – я не старался вслушиваться: ничего толкового он в таких условиях придумать не мог. Всегда сопровождавший Альфреда камердинер, до сих пор безмятежно дремавший на заднем левом сиденье, пробудился, но – дисциплинированный – не кричал, только икал – зато необычайно громко. Наверное, от страха. Мне сейчас бояться было некогда. Два промаха. Там, на спутнике, компьютер уже все учел, включая скоростные и маневренные возможности нашего агралета, и в третий раз уж постарается не промазать.

– Призму! – крикнул я Аргону, одновременно переключая все свое внимание на поверхность земли под нами; то была опушка реденького соснячка, и вдоль нее проходила узкая дорога явно местного значения; жилья вблизи не наблюдалось, только между соснами мелькал скользун, почему-то не пользовавшийся дорогой. Может, его седоки подыскивали место для пикника.

– Призму же!..

Мог бы и не кричать. Напарник оценивал положение не хуже меня. И уже высунулся из верхнего люка. Я сманипулировал управлением и на секунду завис; этого времени Аргону должно было хватить. И хватило. Воздух над нами, повинуясь мощному выбросу энергии, осуществленному Аргоном, сгустился в трехгранную призму. Удерживать его в таком состоянии можно было лишь краткие мгновения, но этого оказалось достаточно: луч ударил, точно нацеленный в центр нашей кабины, вошел в призму, отклонился, и на выходе из нее отклонился вторично – и ушел далеко в сторону. Внизу, на земле, что-то вспыхнуло, взрывная волна, не очень сильная, слегка тряхнула нас – но это были уже пустяки. Используя время, нужное лазеру для новой накачки, я резко бросил машину вниз и чуть в сторону, чтобы не опуститься туда, где дымным пламенем горел невинно пострадавший скользун. Я мельком пожалел его экипаж – но я отвечал не за их безопасность. Я сработал антигравом в метре от земли, погасив таким способом большую часть вертикальной скорости; у всех прибавилось синяков – но это было наименьшим из зол.

– Под деревья! – скомандовал я, помогая неповоротливому Телу поскорее покинуть кабину. Других укрытий поблизости не было, да и деревья были не из лучших в такой ситуации: сосны; я предпочел бы развесистые дубы, но выбирать не приходилось. Я заставил Тело бежать с такой прытью, какой оно наверняка не показывало за последние лет тридцать, а то и больше. Альфред хрипел и стонал, но послушно размахивал ляжками, спотыкаясь даже реже, чем я ожидал. Инстинкт самосохранения все-таки – великое благо. Мы добежали до намеченной мною сосны, самой толстой из тех, к которым могли успеть. Угол, под которым нас обстреливали, был ясен, и мы укрылись за стволом с нужной стороны. Дерево, к которому бежали Аргон с камердинером, стояло на пару секунд дальше нашего. И этих двух секунд хватило для новой беды – четвертой по счету.

Лазер за это время успел перезарядиться и снова ударил лучом. Ударил по-прежнему по нашему агралету. Со зла – иначе я не мог объяснить этого: вряд ли можно было предполагать, что мы станем дожидаться в машине, пока нас достанут. Похоже, у компьютеров есть свои эмоции – или же они просто глупы, что лично мне кажется более вероятным. На этот раз никто не помешал расправе. Наш летун загорелся. К счастью, агралеты не используют химического топлива – иначе рвануло бы так, что осколки металла могли бы накрыть нас; но загорелся пластик, из которого машина в основном и состояла. В этом опасности для нас не было; но одновременно в пылавшем поодаль скользуне, где до сей поры горели только батареи, начались мелкие и частые взрывы; так рвутся патроны, попадая в пламя.

Аргон с камердинером на бегу решили, видимо, что взрывы начались в агралете, к которому они были куда ближе, чем к пострадавшему скользуну. Хотя моему напарнику следовало знать, что ничего такого мы с собою не везли. Наверное, инстинкт сработал быстрее рассудка; оба бегуна бросились на землю, стремясь, по-видимому, переждать разлет осколков и всего прочего. На сей раз инстинкт подвел.

Подвел – потому, что никаких осколков не было. Тем более – от агралета, горевшего медленно, трудно и без детонаций. Настоящая же опасность летела от пылавшего скользуна и с осколками имела мало общего.

Когда у нас в минуты безделья речь заходила о вариантах ожидавшего нас будущего, Аргон обычно заявлял, что с этим миром расстанется в преклонном возрасте и непременно от сердечного приступа, без всякого предварительного розыгрыша: раз – и нету, даже испугаться не успеешь. Не знаю, успел ли он испытать испуг на сей раз; но насчет сердечного приступа он был прав. Сердце его было взято приступом, мгновенной и сосредоточенной атакой той самой серии, о которой я уже наговорил тут достаточно много. «Паровозик» (калибр тринадцать, вес в снаряженном состоянии – двадцать один грамм, «вагончики» – калибр тот же, вес – тридцать три грамма, и в этой серии их было, как я потом убедился, пятнадцать) безошибочно нашел адресата и ударил близ левой лопатки в спину. В тот миг я ничем не мог помочь ему: толстый ствол матерой сосны, за которым съежились я и Тело, закрывал Аргона от моего взгляда, и я среагировал только на звук – давно знакомый и ни с чем не сравнимый, помесь сытого чавканья и хруста – с каким в нужную точку влепился «паровозик», и сразу же за ним – убойные пули, пресловутые «вагончики», – кумулятивные, вспоровшие надежный, казалось бы, жилет, и разрывные, заставлявшие уже умершее тело вздрагивать, как бы в стремлении оторваться от так и не выручившей на этот раз земли и воспарить к горним высям. Камердинер лежал в двух шагах от трупа, как мне показалось, здоровенький и испуганный до полного расслабления. Но как только разрывы стихли, он вскочил и помчался, не разбирая дороги, неведомо куда – только чтобы оказаться подальше от страшного места. Я не стал отвлекаться на него: его судьба меня не интересовала, мне сейчас было не до общегуманистических телодвижений.

Совершенно ясно было: в подобной обстановке беда – в данном случае серия – не приходит одна: никто не стал бы организовывать таким образом уничтожение одного какого-то телохранителя; такое обычно бывает лишь предисловием. Теперь надо было ждать подобного же привета в мой адрес, а главное – в адрес охраняемого Тела, которое только и могло быть целью и смыслом всей затеи. Кто являлся ее автором, откуда он получил наши данные для настройки серий – было мне пока что совершенно неясно, но сейчас это и не имело никакого значения.

Спасти, уберечь Альфреда – вот что было сейчас моей главной задачей. Не потому, что я его любил: сейчас я этого чувства никак не испытывал. И не только по той причине, что я, нанимаясь, обещал ему мою верность. Не в этом было дело. А в том, что Альфред был напуган, очень напуган. Вероятно, ему давно уже не приходилось переживать такого приключения. А человек в состоянии крайнего испуга и вызванного им стресса совсем не владеет или очень плохо владеет собой. И потому это время – лучшее для того, чтобы задать ему парочку интересующих меня вопросов и получить на них искренние ответы. А для этого он был нужен мне, во всяком случае, живым. Но если ничего не делать, он вряд ли останется таким надолго.

Было просто удивительно, что после гибели Аргона последующие секунды не принесли с собой новых серий. Но поразмыслить о причинах этого можно будет и потом – сейчас следовало принять все возможные меры предосторожности, по принципу – лучше поздно, чем после смерти.

Я так и сделал. Тело все еще восседало за деревом на корточках, уткнув голову в колени и закрывая затылок сцепленными кистями рук. Достаточно было одного взгляда, чтобы убедиться: Альфред сейчас не вскочит и не побежит, он будет ждать команды: за время службы у него моим коллегам удалось-таки вдолбить ему в голову, что в критических ситуациях ему лучше не думать самостоятельно – на то у него и были мы. Так что на несколько секунд вполне можно было покинуть его. Что я и сделал. И направился к уже догоравшему скользуну, который мне больше не хотелось считать невинно пострадавшим: он был единственным возможным источником выпущенной серии. Значит, другие, еще не выпорхнувшие, могли помещаться только в нем. Найти и обезвредить – с таким намерением я осторожно приближался к обгоревшей конструкции.

Шел на цыпочках, зная, что, быть может, даже легкое сотрясение способно пробудить к жизни очередной «паровозик», и всю его свиту тоже. Направлялся я не прямо к скользуну: обходил, чтобы подойти, так сказать, с тыла и не оказаться в тех девяноста градусах, в которых «паровозик» способен отыскать цель, если уж получит свободу действий.

Нельзя сказать, что пожар уже потух: еще горел движок, лиловый под солнцем дым лениво поднимался, рассеиваясь, подобно мечтам о спокойной, тихой жизни. Внутри тлела обивка. Но я надеялся, что все, что могло взорваться, уже взорвалось, и особого риска для меня сейчас нет.

Подойдя вплотную, прикрывая рот и ноздри платком – не люблю запаха горелого, особенно плоти, а здесь без нее никак не обошлось – я стал осторожно обходить скользун: взгляд под ноги – сразу же вперед и по сторонам – шаг; и снова – взгляд под ноги… Скользун, предназначенный для убийц, мог, кроме стрелкового оружия, нести в себе мало ли еще что, так что наступать на что-либо, кроме пепла от сухой хвои, лежавшей на земле тонким слоем, словно масло на сиротском бутерброде, не следовало. Пепел легко похрустывал под ногами, никаких посторонних предметов не было – видимо, все сгорело там. Кроме лишь того, на что наткнулся мой взгляд после очередного шага, когда я описал уже дугу румбов примерно в двадцать пять.

Еще недавно это было человеком, теперь же скорее – огарком человека, искать в котором признаки жизни можно было бы с таким же успехом, как охотиться на китов в своей квартирной ванне. Нижняя часть трупа находилась в салоне, и уже трудно было отличить, где зола плоти переходила в золу сиденья; воистину, человек – одно целое с остальной природой, но почему-то это яснее всего понимаешь, глядя на его пепел.

Верхняя же часть туловища обгорела далеко не столь значительно, потому что свисала наружу из окошка, чье стекло было опущено. Видимо, дверцу – наверное, и остальные тоже – заклинило, когда – в мгновение лучевого удара – рвануло силовую батарею. Но только один человек – вот этот – попытался выбраться и успел протиснуться почти до пояса. Какой-то секунды ему не хватило, чтобы спастись.

Хотя – похоже, спасение не было его главной целью. Потому что, вылезая, он не просто вытянул вперед руки; они все еще сжимали сериал, и мертвый палец лежал на спусковом крючке. Свои руки я заложил за спину, чтобы они не сделали вдруг какого-нибудь рефлекторного, бессознательного движения; оно могло бы оказаться как нельзя менее кстати: еще даже не наклоняясь, я увидел, что спусковой крючок сошел с обычной позиции; палец нажимал на него, и может быть, какой-то доли миллиметра не хватало, чтобы курок сорвался с боевого взвода и вторая серия пошла гулять по свету.

Интересным показалось и само оружие: что-то в нем было не таким, как в тех образцах, к которым я привык и которыми владел. Не сразу удалось понять: вместо одного прицела у него было два, причем оптико-электронный искатель второго был размещен крайне неудобно для стрелка; видимо, он предназначался не для глаза. Что-то подобное я видел? Нет; слышал, вот как. Слышал, но не помню. Да сейчас и некогда вспоминать.

Это я увидел и подумал прежде всего; потом уже мельком глянул на узкую спину в облегавшем жакете, на длинные, свесившиеся волосы, закрывавшие все лицо и плечи, так что казалось, что руки, стиснувшие сериал – тонкие, изящные, – росли прямо из этой массы волос, совершенно не тронутых пламенем. Трудно было представить, что человек мог, не пытаясь прежде всего выбраться из пламени самому, пренебречь своим спасением ради того, чтобы выстрелить; тем более что это была женщина. Однако, так оно, похоже, и случилось. Хотя могло, конечно, быть и иначе: ногам что-то помешало, женщина, высунувшись наполовину, от боли потеряла сознание – и выстрел был сделан уже без ее участия. Да какая, в конце концов, разница: Аргона эти размышления все равно не воскресят.

Куда интереснее было другое.

Сперва мне показалось, что этот жакет я уже видел – не так давно. Нет, только не на Кларе; у нее был другой вкус. Я его видел на… на… да нет, не может быть!

Я опустился на четвереньки, чтобы заглянуть покойнице в лицо. Да, оказалось, что это все-таки могло быть.

То была женщина, две недели тому назад навещавшая меня в моем жилище и упорно добивавшаяся встречи с Веригой. За кем же она охотилась на сей раз? За мной? За Альфредом? Или за нами обоими?

Конечно, над этим имело смысл пораздумать – но не теперь, а на покое, за бутылкой пива. А сейчас некогда было разглядывать до костей обгоревшие тела в тесной кабине скользуна. Приключение наше еще не кончилось.

Я поднял голову. Охраняемое Тело отсюда не просматривалось, все еще укрываясь за деревом. Или успело удрать? Я хотел было его окликнуть, но в последний миг удержался: как знать – даже легкое сотрясение воздуха могло помочь спусковому крючку сериала завершить свой путь. Да и куда генерал-озеленитель сейчас рискнул бы уйти? Моя же первая задача была – обезвредить оружие в наших с Альфредом общих интересах.

Решив так, я невольно усмехнулся. Задача поставлена верно, только нет пока еще никакого представления о том, как же ее выполнить, оставаясь в пределах допустимого риска.

Самым естественным казалось – оставить все как есть и, как говорится, взять ноги в руки – вместе с охраняемым Телом убраться отсюда подобру-поздорову, выйти на дорогу, остановить первую же коляску или скользун и ехать – в любом направлении, лишь бы поскорее выйти из зоны угрозы. Вроде бы это – самый разумный выход.

Но только на первый взгляд. А если подумать хоть немного…

Мы ведь находились не в космосе и даже не в пустыне, а в достаточно густо населенном месте. Географически – даже в пригороде Столицы. А это значило, что пройдет несколько минут – и тут непременно возникнут сперва случайные любопытствующие, а вслед за ними и стражи порядка: даже если никто их не вызовет, в ближайшем участке аппаратура наверняка уже отметила чрезвычайное происшествие. Первые, может быть, и удержатся от активного вмешательства в ситуацию: в конце концов, населению вдолбили в сознание, что на месте происшествия хватать руками нельзя ничего до приезда представителей власти. Но – за исключением случаев, когда необходимо срочно оказать помощь пострадавшим. Один пострадавший будет налицо, и на нем вовсе не написано, что это всего лишь труп: на первый взгляд женщина могла показаться просто потерявшей сознание. Ее попытаются вытащить, и кто-то обязательно постарается вынуть из рук оружие. Для этого надо будет снять мертвый палец со спуска. Одно микродвижение – и выстрел. Серия вылетит. Но никто не гарантирует, что мы с Телом к тому времени окажемся уже за пределами километровой зоны. И кому-то из нас крупно не повезет. Теперь я уже понимал, что скорее всего вторая серия в объемистом магазине сериала предназначалась мне, Телу же – третья, финальная. Третья то ли еще вылетит, то ли нет; генерал-директора это соображение обрадовало бы, а вот меня – никак. Заботиться о своей сохранности – при условии выполнения служебного долга – за многие годы как-то вошло у меня в привычку.

Хорошо; выходит, что нужно тут дождаться первых прибежавших и популярно объяснить им, что в машине все погибли и трогать руками их ни к чему. А еще лучше – встретить наряд и объяснить, что и как. Однако что же получится? Надо будет предъявить им и труп Аргона, и живое Тело, и давать какие-то объяснения. У меня они могли быть лишь самыми общими; гвардия порядка нас – телохранителей – недолюбливает по очень старой традиции. Альфред же с ними разговаривать вообще не станет. Разобравшись, они доставят его домой, а меня – в их хозяйство, чтобы, как это называется, снять показания. Пока меня будут там мурыжить, Тело останется, по сути дела, без профессиональной обороны, так что неизвестно, доедет ли он вообще до дома, позволят ли ему вызвать оттуда новую смену. А в моей присяге ни полсловом не говорилось о том, что какие-то внешние помехи могут освободить меня от выполнения главной задачи; нарушителей же присяги в Союзе Телохранителей очень не любят: каждый такой случай больно бьет по репутации всего клана, спрос и расценки моментально падают. А ведь мы – не единственная такая организация, кроме нас, существует еще и Лига Охраны, и ассоциация «Надежность», и еще с полдюжины других. Конкуренты. Так что я никак не могу позволить, чтобы меня отделили от Тела – если только оно само первым не объявит о приостановке или даже аннулировании нашего контракта. Такое право у него было. Но я не собирался напоминать ему об этом.

Так что оставаться было желательно – но опасно. Убегать сразу же – тоже желательно и тоже опасно. А ведь были и другие проблемы. Тело Аргона; как-то не хотелось бросать его на произвол судьбы, хотя ни мы ему, ни он нам помочь более ничем не могли. Зарыть его здесь же? Во-первых, нужно время; во-вторых – обнаружат его очень быстро, и тогда на меня можно навесить – с полными основаниями – укрывательство вещественных доказательств (труп всегда является таким доказательством) и попытку помешать следствию. Мне это было совершенно ни к чему, и не только потому, что вело к тому же самому разобщению с Альфредом.

И еще проблема: кто же, из многих возможных, организовал нам это развлечение?

Выяснить источник наших приключений казалось мне важным: и для того, чтобы соответственно отреагировать – если пожелает наниматель, конечно; и для того, чтобы знать, в каком направлении организовывать дополнительную подстраховку: начав однажды операцию, ее обычно в случае осечки не отменяют, но стараются довести до конца; а с первой, десятой или сотой попытки – не имеет значения.

…Не надо думать, что я оценивал все эти соображения, стоя около догоравшего скользуна и глубокомысленно ковыряя пальцем в носу. Думал я на ходу, и за те секунды, когда все эти мысли на хорошей скорости пролетали через мое сознание, успел сделать не так уж мало.

Проявив недюжинные способности к мародерству, я обобрал мертвого Аргона, очистил его карманы от документов и запасных магазинов, а обе кобуры – от оружия: из одной извлек мини-сериал (калибр одиннадцать, в магазине три серии по пять «вагонов»), из второй – лазерный дистант, тоже мини: дальность – пятьдесят метров, луч на пределе два миллиметра, температура тысяча восемьсот Цельсия, сила удара – два килограмма. Слабенькая вещица, но именно с нею я связывал сейчас мои расчеты. В моей собственной второй кобуре обитал более мощный дистант, но его я собирался использовать попозже, сериал же мой был точно таким, как у Аргона; поэтому оружие напарника я отнес Телу – на всякий пожарный.

Тело уже пришло в себя и, завидев меня, обратилось ко мне привычно-недовольным тоном:

– Изволили пожаловать, наконец. Мы что – здесь ночуем? Или, может быть, соблаговолите объяснить, чего мы ждем? Новых убийц?

Не было времени объяснять ему, что вторая атака так сразу не последует: противнику сперва надо будет разобраться в причинах неудачи, а потом – выбрать новый вариант из достаточно широкого прейскуранта, учитывая, что два раза на одни грабли наступать не следует. Я сказал лишь:

– Еще минуту. Необходима зачистка, и я сделаю ее как можно быстрее. Будьте любезны потерпеть. Кстати: кто это вас приветствовал сегодня – имеете представление?

Говоря это, я попробовал углубиться в его психику. Но там все еще господствовал страх, подавлявший все остальное. Я не увидел ничего, что помогло бы мне продвинуться ближе к решению задачи. Да ладно – сейчас закончу здесь, тогда примусь и за него.

– Не знаю, – пробормотало Тело, вряд ли четко сознавая, о чем его спросили. – Давайте, работайте побыстрее!

– А что же я, по-вашему, делаю? Со своей стороны попрошу вас оставаться на месте и быть настороже. Если появятся люди – немедленно окликните меня. Вот вам оружие, но стрелять следует лишь в самом крайнем случае.

– Я и не собираюсь – для этого я плачу вам, – проворчал он. Но, похоже, моя серьезность и вся убедительность, какую я постарался вложить в свои слова, подействовали на него, и ругаться он не стал. Сказал лишь:

– Я оставил в кабине мой кейс. Прежде всего принесите его, потом занимайтесь остальным. Слышите? Немедленно!

– Если только он не успел сгореть, – предупредил я.

– Он несгораем, с термоизоляцией. И не вздумайте открывать! Это будет вашим последним движением, понятно?

Я и без его указаний собирался сейчас заняться нашим транспортом. Подходя к нему, лишь покосился в сторону скользуна; там ничто вроде бы не изменилось. Агралет по-прежнему стоял, сильно накренившись вправо: амортизаторы правой лыжи не выдержали перегрузки при слишком быстрой посадке. Дверца так и осталась распахнутой. Пахло холодным дымом, но выгорело, как я увидел, не так уж много: в машине была неплохая противопожарная система, после нашего бегства она сработала, пластик же корпуса более плавился, чем горел, если не было активной поддержки других, более горючих материалов, а здесь их явно недоставало. Конечно, и эту машину можно сжечь дотла; но сперва необходимо ее как следует к этому подготовить.

Таинственный бронекейс я нашел без труда. Меня несколько удивило: как Тело могло оставить эту штуку в кабине, если она обладала для него такой ценностью? Но, разобравшись, я понял: в момент ударной посадки кейс, достаточно увесистый, сорвался с сиденья и соскользнул в щель между сиденьем и бортом агралета; в следующий миг сиденье сдвинулось и кейс оказался зажатым, так что потребовалось время, чтобы вытащить его, да и рычаг тоже: мне рычагом послужил накидной ключ двадцать семь на длинном стержне, но и его тоже я извлек на свет божий не сразу. Ничего удивительного, что в той нервной обстановке мой наниматель предпочел в первую очередь спастись самому, полагая, что покойнику документация ни к чему, даже самая сверхконфиденциальная.

Вытащив кейс – на это ушло не менее трех минут, и я затылком и солнечным сплетением явственно ощущал, как таял запас времени, который у нас был, – я отнес его в сторонку и аккуратно положил на травку: не хотелось тратить минуту на то, чтобы нести его хозяину, который, чего доброго, еще захочет при мне проверить, все ли там в порядке. Ничего, получит пятью минутами позже, не помрет. Так я подумал в тот миг; каюсь – это было неуместным проявлением легкомыслия с моей стороны. Хотя вряд ли что-нибудь изменилось бы, поступи я тогда иначе.

Время уходило, а у меня оставалась еще целая куча дел. В других условиях я охотно бы оставил их на усмотрение деятелей правопорядка, представителей законной власти. Но на сей раз такой выход не годился: возможно, как раз законная власть сейчас за нами и охотилась, так что главной задачей было вовсе не помочь ей в расследовании, которым она заниматься все равно не станет, а наоборот: запутать все в как можно более плотный клубок. На это я и хотел израсходовать немногие остававшиеся еще в нашем распоряжении минуты: я ощущал, что наши доброжелатели уже поспешали сюда, чтобы довести операцию до конца, а вступать с ними в огневые, да и в какие угодно другие контакты я никак не хотел все по той же причине: мой наниматель, если останется в живых, выкрутится, а я – нет; если же они не намерены выпускать нас теплыми – тем больше было оснований не встречаться с ними.

Пока я возился в кабине агралета, у меня сложился наконец четкий план дальнейших действий. Оставалось лишь его выполнить по всем пунктам. И я немедленно приступил к первому из них.

Он заключался в том, чтобы обезопасить наконец проклятый сериал, который мертвая дамочка до сих пор сжимала так, словно он был самой большой драгоценностью в ее жизни. И сделать это без риска, что оружие в последнее мгновение все-таки сработает.

Для этого мне и потребовался дистант Аргона с его ограниченной мощностью. Я остановился в пяти шагах от машины, выбрал такую позицию, чтобы и сериал, и его спусковая скоба, и палец в ней, все еще удерживавший спуск на грани выстрела, виднелись под самым выгодным углом. Поставил дистант на импульсный режим. Прицелился не торопясь, как если бы у меня была вечность в запасе. На несколько мгновений расслабился, успокоил дыхание, потом сразу – рывком – собрался, превратившись на какие-то секунды в каменное изваяние, и нежным прикосновением пальца к клавише замкнул контакты.

В оптику мне было прекрасно видно, как тонкий фиолетовый луч ударил туда, куда и нужно было: в самый корень указательного пальца женщины (хотя у медиков это наверняка имеет какое-нибудь научное название, но мне оно не известно). Дымок тонкой змейкой, извиваясь, пополз к далекому небу. Наверное, запах гари, и так царивший вокруг, еще усилился – не знаю, я все еще задерживал дыхание, благодаря чему луч оставался неподвижным, как туго натянутая проволока. Затем импульс закончился, и я перевел дыхание. Палец на спуске сериала был уже отрезан до половины. Еще один импульс – и дело будет сделано. При этом я был уверен, что сериал явно не успел нагреться ни на градус, а работай я моим, мощным дистантом, этого было бы не избежать – и мало ли к чему такой нагрев мог бы привести.

Я прицелился. Дал импульс. И почти одновременно услышал за спиной знакомый до противности голос, исходивший от Тела:

– Где же мой кейс? Да чем вы там заняты?!

Может быть, надо было рявкнуть ему, чтобы вернулся за дерево для верности; но ни крикнуть, ни просто махнуть рукой я не мог: шел импульс, и единственное, что от меня сейчас требовалось, это – стоять недвижимо, изображая памятник Неизвестному Телохранителю, Выполняющему Свой Долг. Он же меня более не окликал – только хрюкнул что-то под нос – видимо, узрел наконец свою драгоценность, и я услышал, как он побежал к ней, тяжело топая. Идиот, подумал я, не приведи судьба – сейчас что-нибудь случится, дрогнет, скажем, у меня рука – луч дистанта скользнет, пусть даже вскользь заденет спусковой крючок – механизм сработает, и Тело станет трупом – обычным, с маленькой буквы.

Подумал – и накликал. Словно бы был совсем еще несмышленышем, не усвоившим простейшей истины, что всякая мысль тянет за собой реальное событие.

Нет, рука не дрогнула и импульс завершил свою работу. Отрезанный палец отвалился, и спусковой крючок с едва уловимым щелком вернулся на место.

И тут-то случилась беда – очередная для меня, но последняя для моего нанимателя.

И в самом деле, я о такой конструкции сериала только слышал, самому держать ее в руках ни разу не приходилось. Внешне (в этом я разобрался потом уже, задним числом) новый сериал ничем, кроме второго прицела, практически не отличался от старого, на деле же разница была еще и в спусковом механизме. Привычные модели работали так же, как и другое стрелковое оружие: нажал на спуск – выстрел или очередь, или импульс – в зависимости от того, что вы выбрали; отпустил палец – стоп. Новый же механизм работал, как маятник: нажал – пошла серия, отпустил – вторая. Такое усовершенствование помогало обоим стволам работать, по сути, без перерыва, пока остается серия хотя бы в одном магазине из всего веера. Для того же, чтобы прервать стрельбу, достаточно было, очередной раз нажав, не доводить движения до конца; после этого прикосновением большого пальца можно было поставить сериал на предохранитель.

Знай я это раньше – понял бы, что женщина-стрелок именно в этом положении удержала спуск, но жизни ее не хватило, чтобы сдвинуть предохранитель. И теперь палец, отсеченный лучом, перестал удерживать спуск, тот вернулся в исходное положение – новая серия выплеснулась и пошла гулять по белу свету.

Против ожидания, она оказалась не моей.

Уже потом, разбираясь в случившемся и исследуя новое для меня оружие, я понял, в чем заключался секрет: во втором прицеле. На самом деле он являлся идентификатором цели. В зависимости от того, кто попадал на мушку первым, он выбирал из веера ту серию, которая была предназначена именно для этого человека; в случае же, если огонь велся по цели, заранее не заказанной, это устройство не срабатывало и сериал выплевывал немаркированные «поезда». На сей раз первым в поле зрения идентификатора оказалось Тело.

Как я уже говорил, я не забыл навести поля, свое и Тела, на стволы ближайших сосен. Так что все могло бы еще и обойтись. И обошлось бы – если бы этот идиот – вы догадались, кого я имею в виду, хотя и говорят, что покойников следует поминать или добром, или сказать «пас», – не находился в этот миг в прямой видимости. Но он был как на ладони. И я сначала просто почувствовал, как «паровозик», вылетев из ствола, сразу же плавно свернул к помеченной сосне, таща за собою всю серию, но через несколько наносекунд остановился – завис в воздухе (это был тот нечастый случай, когда на исчезающе малый миг удается увидеть пули – весь караван – простым глазом); и тут же начал другой вираж – в противоположную сторону. Туда, где в эту секунду мой наниматель, опустившись на колени, внимательно оглядывал свой кейс, проверяя, наверное, его целость и сохранность. Я не успел и рта раскрыть, чтобы крикнуть ему «Падай, дурак», хотя и понимал, что это уже не спасет его, ничто больше не спасет. Тем более что он – пижон несчастный! – еще под деревом освободился от бронежилета, считая, наверное, что опасность миновала; было, правда, достаточно жарко, так что понять его можно было, простить же – но эта функция в отношении Тела теперь уже целиком и полностью перешла к Создателю.

Подойдя, я нагнулся и, проформы ради, нащупал артерию – в том месте, где у живых прослушивается пульс. Тут его и в помине не было. Недолго музыка играла. Занавес. С приветом от безработного. От человека, так и не успевшего задать свои вопросы. И две недели потерявшего зря.

Несколько секунд я постоял в неподвижности, устанавливая дыхание и задним числом радуясь тому, что подошел к останкам скользуна с правильной стороны. Однако моя серия, надо полагать, стояла теперь на очереди, так что – никакой небрежности в обращении с трофеем!

Хорошо. Игра закончилась; но работа – нет еще.

Потому что тонкие тела убитого должны были находиться сейчас тут, рядом; они еще просто не успели никуда уйти. И с ними можно и нужно было побеседовать – пока это еще было в моих силах.

Я быстро вошел в транс, сознавая, что времени в моем распоряжении почти не было: минута-другая, не более.

Его тела действительно обнаружились вблизи. Но они оказались неожиданно слабыми, едва различимыми. Как будто кто-то извне подавлял их и старался поскорее увести отсюда. Кто-то сильный, даже более сильный, похоже, чем я. Попытка окружить астральное тело Альфреда защитным полем не удалась. Несколько раз окликнул – бесполезно, он даже не обратил на меня никакого внимания.

Пришлось выйти из транса, не добившись никакого результата.

Однако я не считал себя проигравшим.

Нет – потому что противники хотя и выиграли расклад, фишки им еще не достались. Нетрудно было предположить: хотя бы часть их находится в пресловутом кейсе. Документы могли и не иметь никакого отношения к уракаре – но что-то ведь они да значили, а мне сейчас не следовало пренебрегать ни одной мелочью.

Надо было продолжить зачистку местности, чтобы те, кто будет здесь разбираться, смогли понять как можно меньше. Я приволок Тело (теперь уже труп номер два) к агралету и кое-как втащил его в кабину. Затем, продолжая играть роль похоронной команды, так же поступил и с номером первым, с Аргоном. Полюбовался на них секунду; они лежали в трогательной близости, при их жизни такое было бы просто невозможно. Еще раз внимательно оглядел кабину – не забыто ли что-нибудь, что могло бы мне пригодиться. Не обнаружил. Все, что было в карманах Тела, я еще перед тем присоединил к документам Аргона – так, на всякий случай. Секунду-другую послушал окрестное пространство. Преследователи были уже совсем близко. Пришла пора все заканчивать.

Я поднял заднее сиденье; внизу, как и ожидалось, лежали в зажимах два кислородных баллончика – они всегда там лежали, как и всякие другие вещи: жилеты для гостей, два парашюта и пара аквалангов. Мало ли в какие ситуации забрасывает судьба… Сейчас все это было мне не нужно. Я открыл вентиль одного баллона, второй взял с собой и без задержки вылез. Отошел на безопасное расстояние. Вытащил второй дистант – мой собственный. И ударил навскидку по агралету.

Как уже говорилось, он не из самых горючих машин; но температура, какую на небольшом расстоянии выдает мой дистант, заставляет гореть и камни, особенно в присутствии свободного кислорода. Через несколько секунд дым стоял не то что коромыслом, но целой водонапорной башней. Для этого пришлось израсходовать половину заряда. Хорошо.

Я вернулся к машине. Перед тем как высвободить сериал из мертвых рук, взглядом отыскал предохранитель и мизинцем, не дыша, поставил его на место. Теперь оружие можно было взять без опаски; так я и поступил. Преодолевая некоторое внутреннее сопротивление, приподнял за плечи труп женщины-киллера и обнаружил, что карманов на ее одежде не имелось, лишь на поясе был прицеплен телефон. Его я изъял. Что же касается сумочки этой дамы – она наверняка сгорела. Да все равно – на операцию документов не берут, а из какого она лагеря – мне, я полагал, было известно. Так что – аминь.

Я открыл вентиль второго баллона и запихнул его в скользун, втиснул в окошко мимо дамы. Отошел и израсходовал весь остаток заряда в моем дистанте. Черный дым хлынул вверх, закручиваясь штопором. При желании можно было вообразить, что это души сгоревших – хотя их маршрут лежал, подумалось мне, в противоположном направлении.

Все. Здесь делать было больше нечего. Следовало позаботиться о собственном здоровье. А оно сохранится тем больше, чем дальше отсюда я окажусь в ближайшие же минуты.

Кейс. Тащить трофей с собой означало увеличить риск в несколько раз. Он был чертовски тяжел из-за броневой защиты и теплоизолятора, а рассчитывать в ближайшие часы я мог только на свои силы; было и другое соображение: если остатки кейса будут обнаружены вместе с прочими обломками, то заинтересованные лица, может быть, поверят, что содержимое его просто сгорело, и искать больше не стоит. Для меня это имело бы немалый смысл.

Значит, надо было вскрыть сундучок здесь. Со всеми предосторожностями, чтобы ложным движением не уничтожить ни содержимого, ни самого себя. И сделать это быстро: подсознание подсказывало, что времени в моем распоряжении – всего ничего. Я просто чувствовал всем телом, что заинтересованные лица приближаются, и даже легкая дрожь пробегала по коже от этого ощущения.

Несколько секунд пришлось потратить, чтобы привести нервы в рабочее состояние. Потом я уселся на травку, расстелил перед собой свою куртку (синтетика; изолятор, иными словами), положил на куртку кейс и какие-то мгновения внимательно смотрел на него. Потом закрыл глаза и попытался заглянуть внутрь при помощи, разумеется, третьего глаза.

Разобрался я не сразу: подрывное устройство было основательно заэкранировано – как я понял, то была защита от просвечивания. Но третий глаз посильнее рентгена, и в конце концов я увидел достаточно, чтобы убедиться в том, что вскрывать кейс при помощи лазерного луча не стоит: рванет. Оставались лишь механические решения. Напрягаясь, я все-таки нашел реле защиты от механического взлома. Конструкция оказалась не слишком замысловатой, но требовала определенного уважения и деликатности в обращении. Искать подходящие инструменты в лихо горящем агралете – лишняя потеря времени, а цена каждой минуты сейчас возрастала, словно акции компьютерной компании. Приходилось обходиться тем, что было всегда со мной: собственными талантами. Я наклонился, почти утыкаясь носом в холодную крышку, отделанную под черепаховый панцирь. Сконцентрировал внимание на одном из проводков – на красном, для ясности. Разглядел пружинный контакт, при помощи которого провод был подключен к детонатору. Нет, вытащить его телекинетическим способом будет затруднительно. Надо идти с противоположного конца. От батарейки. Какой контакт там? Там пайка. А поднимать температуру слишком опасно. Черт, что же тут вообще можно сделать?

Уже постукивало в затылке – безошибочный показатель угрозы: уровень опасности приближался к критическому. Плюнуть на все и взять кейс с собой? Но это делать было теперь уже никак нельзя. Потому что среди прочих прелестей я разглядел и небольшое – с наперсток – радиоустройство, в просторечии издавна именуемое «жучком». Оно питалось от той же батарейки и исправно слало сигнал в эфир; желающим оставалось лишь запеленговать его. Вот тебе и причина, по которой нас так точно накрыли, эта мыслишка промелькнула как-то бочком, бочком: сейчас она уже не была важной. Что предпринять? Ну! Думай, не зря же тебя этому и учили: думать…

Кололо в висках. Во рту было, как в пустыне Гоби в засушливый год. В сознании вереницей скользили варианты, наскоро оцениваемые и тут же бракуемые. Они были неплохи, но все требовали одного и того же: времени. Как раз того, над чем я не властен. Я отвергал их, требуя от себя самого все новых и новых. Знал, что если не дрогнуть, не испугаться, не размагнититься в самый критический миг – нужное решение придет. Уже сейчас оно наверняка вырабатывается в подсознании.

Выход нашелся – именно в то мгновение, когда я готов уже был разочароваться в своей звезде. Решение было таким простым, что в первую секунду я в него не поверил. Принялся проверять. Нет, все было вроде бы правильно. И риск получался – в пределах допустимого.

Собственно, эта мысль и раньше мелькала: замкнуть батарейку накоротко и тем истощить ее в считанные секунды, после чего она уже не в силах окажется дать нужный ток на детонатор. Но тогда я идею отверг: при замыкании температура внутри кейса хоть ненамного, но повысится – а кто знает, как на это отзовется подрывная штука, снабженная для подстраховки еще и тепловым реле – надо полагать, достаточно чутким. Слишком уж близко от него находилось место, где устроить замыкание было проще всего. А вот «жучок» стоял в противоположном углу кейса, и к тому же был упрятан в толщу теплоизолятора, чтобы владелец кейса ненароком не увидел предателя. Значит, если учинить замыкание на входе «жучка» – тепло до термореле не дойдет: энергия-то на самом деле выделится достаточно малая. Просто, как бутерброд. И все, что требуется – это затрата моей собственной мощности, потребной для того, чтобы ионизировать воздух в очень небольшом объеме, и тем вызвать разряд. Работы на несколько секунд, не более.

Остальное было, как говорится, делом техники. Своей макушкой я четко ощущал, как тает заряд батарейки: он и был-то достаточно небольшим, хотя последствия мог вызвать очень неприятные. Заряд утекал, как вино из треснувшей бутылки. Кончиками пальцев я прикасался к стенке кейса там, где было ближе всего к «жучку». Мои пальцы хорошо ощущают изменения температуры, но на этот раз они практически ничего не почувствовали.

В эти несколько секунд я успел объявить себе выговор. За недопустимую в нашем деле халатность и непредусмотрительность. Надо было подумать о кейсе раньше, когда можно было еще воспользоваться Телом, пусть уже и неживым: его пальцами и глазами, на которые и был настроен запирающий механизм. А когда я спохватился, все, надо полагать, сгорело. За это я, правда, понес наказание: три минуты страха и неуверенности в себе. Теперь это было уже позади.

Поскольку опасность подрыва будто бы миновала, можно стало вскрыть кейс механическим способом – остерегаясь, правда, сильных ударов. Две минуты. Крышка откинулась. Что где находится – я успел определить еще раньше. Теперь увидел содержимое сундука воочию. Ничто не привлекло моего внимания хотя бы как сувенир, который можно прихватить на память. Ничего – кроме футлярчика, в котором оказалась одна кристелла с записью. Крышка футляра была перечеркнута красным косым крестом; то был хорошо известный знак защиты записей – предупреждение о том, что не следует пытаться прочесть файл, не зная кода: текст в следующее же мгновение сотрется, сгорит, уничтожится начисто. Но я и не собирался заниматься кристеллами сейчас: ни этой, из кейса, ни той, которую я так и не отослал по адресу. Это все потом. Пока же я только отметил в памяти, что обе кристеллы были армагского происхождения. На Теллусе мы предпочитаем пользоваться собственной продукцией. Ладно, и с этим разберемся.

Я уже всем телом чувствовал: жизнь моя с каждым мигом все более уподобляется слезе, трепещущей на реснице Аллаха. Ощущал направление, откуда надвигалась гроза. Спрятав футляр с кристеллами в самый хитрый карман моего наряда, встал. Уже испытывая накатывавшую головную боль (наведенную, конечно: на всякий случай противник принимал все меры для ослабления возможной контратаки), все-таки нашел силы, чтобы построить в воздухе две линзы. Всего на несколько секунд. Их хватило, чтобы увидеть агралет, который без линз казался простой точкой над горизонтом. Увиденное мне не понравилось. То была не полицейская машина и даже не военная. То было устройство, с которым мне меньше всего хотелось бы встретиться: техника службы ДДД – Десанта Дальнего Действия, наилучшим образом оснащенное летсредство под романтическим названием «Дикий слон», имевшее, правда, и несколько ироническую кличку «Контрабас» – то ли из-за формы, действительно смахивавшей на названный инструмент, то ли из-за басовитого гудения, какое издавали его маршевые двигатели на полной мощности. Я был уверен, что с его борта я был виден куда лучше, чем они – отсюда: им-то не приходилось формировать линзы из воздуха, у них были прекрасные приборы. На защищенной кристелле – да и на второй тоже – наверняка было записано что-то очень и очень серьезное. И за этой записью охотились сразу две стороны; представителем одной была сгоревшая женщина, красивое существо с ледяными глазами, а что касается второй – я не составил еще о ней твердого мнения, но похоже, что у нее были неплохие связи не с нашими службами. Иными словами, вторая сторона скорее принадлежала даже не к власти «Т», как я было подумал, но, так сказать, плавала под чьим-то чужим флагом. Иначе нас не стали бы расстреливать со спутника: это не самый дешевый способ, да и не самый надежный.

Брать ноги в руки, решил я. Но сначала подстрахуемся, насколько это сейчас возможно.

Низкое облачко – это было все, на что меня сейчас хватило. Я был пуст, как проколотая шина. Но все же оно хоть на минуту-другую закроет меня от горних наблюдателей. От всей их оптики.

Я дождался, пока облачко оказалось между мною и охотниками. И кинулся перебежками, от дерева к дереву, дополнительно укрываясь от наблюдения сверху, в направлении дороги.

Видимо, кто-то действительно хранил меня от лишних напастей: на дороге – еще далеко – я завидел нечто, могущее мне сейчас пригодиться. Коляску: автобус местного значения.

Хорошо еще, что до сих пор не сбежались любопытные – те, кто охотно показал бы, куда ты направился и чем воспользовался.

Я глянул на часы. С мгновения нашей посадки прошло шестнадцать минут. Нет, ничего удивительного, что не собрались люди. В этих местах они тяжелы на подъем. Да и в наше время инстинкт самосохранения чаще преобладает над любопытством, чем наоборот.

Сделал быстрый расчет времени. Еще с полминуты оставалось в моем распоряжении. Эти секунды я использовал для наблюдения, сформировав линзу. Я смотрел туда, где совсем недавно находился я сам.

Мощная машина успела приземлиться. Из нее выскочили люди – я насчитал пятерых – и, не теряя ни секунды, принялись тушить огонь, в котором медленно погибал наш агрик. Ударили пенные фонтаны.

Прилетевшие не могли не видеть, что живых там не осталось. Но вряд ли им нужны были люди; я был уверен, что они стремятся спасти ту самую запись, что находилась сейчас у меня.

Они еще не начали методически просматривать окрестности. Но вот-вот начнут. Все. Мое время истекло.

Я повернулся и побежал.

Я бежал, как сонная улитка. Но все же мой курс должен был пересечься с дорогой как раз в то время, когда автобус окажется поблизости. Потому что он двигался лишь немногим быстрее моего.