Глава шестая
Время шло… текло… двигалось.
Шли дни, недели, месяца и годы…
Шли…
Для одних они проскальзывали, для неких двигались неспешно, а для иных и вовсе лишь ползли… Вероятно, это происходило в зависимости оттого кто, что из себя, представлял, значил, нес в своей голове, чувствовал и воспринимал.
Не ошибемся, если скажем, что для лесиков, сокрытых в глубинах лесных гаев, время неспешно колыхалось, переплетаясь с шелестом листвы, качанием колосков зерновых, плеском реки Кривули. Эти люди, отошедшие от первоначальных верований, с тем проживая обок с природой, наполняли свои жизни ее дыханием, простотой быта и любовным трепетом в отношение себе подобных. Они берегли не только сами деревья, обитающих подле птиц и зверей, лесики уважали и людские жизни… Скрываясь в тех безбрежных лесных чащобах, старались сохранить жизни свои и тех, кто был против их уклада, традиций, верований. Тех, кто сильнее и быстрее толкал движение жизни к последнему духовному, нравственному вздоху, к уродству, извращению и как итог к смерти.
С тем колыханием лет рос маленький Яробор…
Боги, Вежды и Седми, сокрывшие правду о Крушеце от Родителя, Першего и иных своих сродников, тем даровали жизнь обоим…
Обоим…
Человеку – Яробору и божеству – Крушецу.
Вместе с годами Ярушка получал умения, знания, которые ему передавали его отец и братья, обучая основам старой веры, где Небо и Дажба являлись родоначальниками жизни земных людей. К семи годам Яробора, ибо он принадлежал к касте воинов-княжичей, начали обучать грамоте, счету, письму и, естественно, ратному делу. Однако, если грамоту, счет и письмо мальчик познавал с легкостью, быстротой, так как отличался цепкостью ума, любознательностью и прекрасной памятью, то воинское искусство ему давалось с трудом.
Не плохо мальчуган стрелял из самострела. Особого устройства, где укороченный лук крепился к деревянному ложу с прикладом, имея специальные приспособления из рычагов и зубчатых колес, которые натягивали тетиву. Самострелы лесики не делали, они их хранили. И как многое иное, это оружие было принесено из прошлой жизни. Посему костяные ложа все еще берегли на себе узорчатую роспись перламутра, а тетива была свита из воловьих жил. У дальнобойных самострелов, каковые принадлежали взрослым ратникам, для натягивания тетивы к ложу крепили так называемый коловрат (самострельное устройство из шестерен и рычагов) и имелся прицел в виде низкого щитка с прорезью и мушкой.
Яробор оказался достаточно метким стрелком, еще и потому, как владел с пяти лет детским луком, всяк раз сбирая его с собой на охоту куда хаживал со старшими.
Одначе, совсем худо у него обстояли дела с мечом. И не то, чтобы подрастающий отрок не умел держать его в руках, просто в сравнение со своими сверстниками плохо им управлял. Сие несмотря на продолжительные занятия с отцом, старшими братьями Горобоем Дедятым или Чеславом Буем. Худовато-сухопарый мальчик с тонкими ручками и ножками, невысокий, точно обделенный мощью своих предков (чем вельми расстраивал отца) слабо держал в руках деревянный, ученический меч, круглый щит. И только завязывался с кем-либо поединок, а в основном соперниками его выступали Браним, сын Чеслава Буя, или братья-близнецы Видбор и Витомир, сыны Горобоя Дедята, начинал горячиться, ошибался и как итог был побеждаем. Столь скоро, что расстраивался не только сам, но печалил и тех, кто оказывался подле него.
«Просто, – как говаривала стареющая Белоснежа, успокаивая и целуя во впалые щеки своего поскребышка. – Ты не воин. Ты родился для иного. Твоя сила, это ум, любознательность, твои знания».
Впрочем, эту пытливость ума в отроке подмечали не только родители, сродники, но и вообще люд общинный. Ибо Яробору удавалось запомнить не только целые фрагменты сказаний, легенд, которые почасту толковали старшие, но и задавать такие вопросы, которые вводили рассказчиков в молчаливое оцепенение. Абы их ответы, и это они уже ведали, порождали цепь новых вопросов, обрастающих недовольством теряющихся взрослых и смешками меньших. Почасту такие вопросы заканчивались гневливыми окриками: «Яробор смолкни!» Однако, смолкал мальчик не сразу… Чаще он просто покидал избу, где велись те сказания, все еще досадливо шепча себе, что-то под нос… Что-то… что, несомненно, вызывало уважение у сверстников и страх у взрослых.
Можно итак догадаться, что несогласие в отроке вызывал Крушец, поколь еще не набравшийся нужной власти над мозгом, одначе, уже сейчас внушающий плоти определенные мысли… И посему Яробор пытался разобраться, как существует зло подле добра. Почему к злу причисляют темноту, сумрак, мороку и ночь…
Ночь, которую Ярушка так любил. И наслаждаясь царящим в ней покоем, вслушивался в тихий стрекот сверчка или протяжное уханье сыча. Вглядывался в перемигивающихся светлячков, хоронящихся на оземи, или любовался раскинувшимся в вышине темно-синим небом, почти черным, сверху, словно прикрытым полами плаща, с рассыпанными по ним серебристыми осколками звездных светил.
Днесь воспитанный без божественного вмешательства Яробор не имел понятия о роли Богов, об истинной сущности Першего, Небо, Асила, Дивного. Но вместе с тем даже в таких уже ущербных знаниях, в неправильном понимании роли Першего, в четком разделении, раздвоении мира на зло и добро, черное и белое, ночь и день искал суть… Искал, поелику так его направлял Крушец… Создавая единение меж собой и человеческим мозгом, божественный Крушец медленно, но верно направлял поиски мальчика в правильное русло. Посылал чувственность к Першему и всему тому, что его окружало. Показывал нестыковки в верованиях и учениях лесиков. Подсказывал вопросы. Словом Крушец неторопко подчинял себе плоть. А с этим Яробор прислушиваясь к своему естеству, задавал вопросы, познавал и также скреплялся с лучицей.
«А зачем, – вопрошал он почасту у старших братьев, – Родитель даровал жизнь Богу Небо и Богу Першему? Зачем оставил существовать Першего, оный есть источник всего злого? Не правильнее бы было уничтожить и само зло, и Першего. И тогда не было бы холода, смерти, лжи, изворотливости, болезней на Земле. Но Родитель так не поступил. И не потому как слаб, а потому как считал, что зло это одна из основ равновесия жизни людей на Земле. Так как не будучи смерти, не станет надобно рождение. Не будучи ночи и принесенного с ней сна, отдыха для всего живого, не станет и самого бодрствования. И кто? кто вообще назначает добрым или худым тот или иной поступок? Кто дает данные распределения, разграничения на зло и добро? Ведь источником самого творения, обоих Богов, был Родитель, не вмешивающийся в удел людей».
Вопросы и ответы уже оформленные, продуманные, услышанные темными вечерами наблюдением за ночным небом по окоему описанному кронами возвышающихся бескрайних лесов, выплескивались из Яробора постоянно. Порой, не желая обучаться ратному мастерству, он нарочно задавал те поспрашания старшим, и, выуживая из них обрывочно-короткие ответы, кривил полные губки, покачивал головой, несомненно, не удовлетворяясь объяснениями. Понеже все больше и больше основа его – мозг (единственно ценное, живое, что есть в человеке) сплачивался с Крушецем, который над теми разговорами вероятно надсмехался.
Седми и Вежды, как и было указано Родителем, больше в жизнь мальчика открыто не вмешивались. Хотя сложно будет тот постоянный контроль, пригляд считать не вмешательством. Точнее будет сказать зримо не проявлялись, тем не менее всяк миг зная, где и что с ним. Получая информацию не только от Лег-хранителя, поместившегося на правом оттопыренном ушке мальчугана, которое тот постоянно оттягивал в сторону, но и от находящихся подле него марух.
Тем не менее, в дела общины вмешивались не раз и не столько Боги, сколь создания им подчиняющиеся. Это случилось первый раз, когда Ярушке едва минуло шесть лет, и витряники доложили о грозящей всей общине опасности. Сие были так называемые сигнальные маяки, расставленные марухами по околотку лесов и местности прилегающей к землям общин. Витряники, чьим Творцом был Опечь, создавший их еще будучи в Атефской печище, а посему им и принадлежащие, являлись симбиозом, обладая не только структурной формой живых существ, но и чисто механических устройств приема и передачи информации. Бог Опечь вообще отличался способностью создавать живые существа с использованием механических устройств.
Витряник сливаясь с тем предметом, на которое был помещен, расправлял свои удлиненные расплющенные усы-локаторы и прощупывал при помощи испускаемых лучей пространство вокруг себя, под и над собой. Передавая на маковку прямо в приемо-передающее устройство информацию, перекодируя ее, перепроверяя и оценивая возникающую ситуацию и опасность, в случае появления, каковой посылая особый импульс на марух.
В тот год марухи получили импульс от приемо-передающего устройства об надвигающейся опасности и проверив ситуацию возникшую округ земель поселений, поспешили на доклад к Вежды. Або Седми в данное время, переключив Лег-хранителя на старшего брата, сам отбыл в Галактику Серебряная Льга к Першему на доклад.
– Латники из ордена Ашера, – меж тем сказывала королева марух. – Уже подступили к границе лесов. Их более тъмы воинов, вооружены мечами, пиками, самострелами. Они двинутся в днях по проселочной дороге, идущей в обход. Вначале подойдут к крайнему общинному селению сродника Твердолика Борзяты, а после, миновав реку, направятся в поселение господина. Согласно задуманного, они собираются полностью уничтожить эти две общины. Стариков, женщин, детей сжечь, мужей убить.
– Ох! – слышимо выдохнул Вежды и затрепетала материя его черного сакхи. – Нам это не надобно, – негромко протянул он, и, вздев руку, провел перстами по своим широким, вроде нависающим над очами векам. – Не надобно, чтобы с нашим мальчиком, что-либо произошло. Тем паче такие ужасы, о каковых говоришь ты… А вообще чего этим латникам от общины нужно? Чего не поделили?
Вежды нынче восседал в облачном желтовато-рыжем кресле, с вытянутым вперед из сидалища лежаком, на котором возлежали его ноги. Кресло было точно собрано из комков туманного дыма кажущегося рыхлым, неплотным, что внушало опасение за Господа, каковой от волнения слегка покачивался в нем… туды… сюды… и с тем двигались вслед телу Вежды и ослон, и сидалище, и даже облокотницы.
Димург, определенно, был огорчен происходящим. Ко всему прочему он тревожился за Седми, который ноне находился у Першего. И хотя о состояние Крушеца в брате было плотно все сховано. Вежды боялся, что Седми, Отец все же сможет прощупать. Ведь бесценный малецык, драгость Седми, был младший, совсем дитя и много слабее его… его самого старшего из сынов. В тайне от Отцов, позволяющий себе многажды больше чем иные его братья. Сейчас он даже не скрывал от королевы марух свои тревоги, ибо знал столь преданное создание, никогда не обратит зримое, слышанное против Господа, по распоряжениям которого ноне творила на Земле.
– У них разные верования Господь Вежды, – принялась пояснять королева.
Маруха была достаточно высоким созданием, не очень отличное от людей, хотя вместе с тем, как и всякое иное, имеющее свои определенные физические характеристики. Одетая в белые долгие одежи, скрывающие ноги с гладко-зализанными назад серебристыми, короткими волосами, словно слившимися с кожей головы, або и она имела такой же серовато-стальной отблеск. На лице королевы, напоминающем по форме сердечко, блистали прозрачной голубизной радужки, овальной формы без зрачка. На том месте, где у человека были виски, располагались вытянутые тонкие щели, начинающиеся от уголков очей и уходящие под волосы. Округлые края той расщелины зримо колыхались, точно вдыхая и выдыхая воздух, и иноредь едва зримо подсвечивались зеленоватым сиянием, исходящим из глубин. Маруха являлась женским созданием, посему миниатюрным смотрелся чуть вздернутый кверху с закругленным основанием нос, тонкими, будто крыши домиков брови, густыми, загнутые, долгие, черные, ресницы и красными, полноватые, губы. Ее выточенная фигура с тончайшей талией, округлыми бедрами и полными грудями и вовсе делала королеву вельми прекрасным творением, сие вопреки нелицеприятному цвету кожи и щелям подле глаз. Обобщенно марухи имели помимо общего величания всего племени, еще и частное, которое выглядело достаточно длинным, точно припоминая все отличительные черты данного представителя. Так королева марух величалась Стрел-Сорока-Ящерица-Морокунья-Благовидная. Она обладала способностью, как свидетельствовало из ее имени, мгновенно преодолевать короткие расстояния, оборачиваться в птицу, животное и являлась созданием Мора. Вежды впрочем, коротко звал королеву марух – Блага, а то самое длинное, почетное ее имя было положено произносить иным божественным творениям.
– Целью этих походов служит либо полное подчинение неверных лесиков, – продолжила сказывать Блага, столь четко, вроде выдавала считываемую информацию. – Либо полное их истребление, – ее голос трепетный, наполненный мягкими переливами мелодии прокатившись по залу, встрепал растянутые в своде серые облака, приглушающие свет в помещение. – Истребление, так как они являются противниками ашерской религии. И даже если сейчас мы остановим латников, пройдет некоторое количество вращений Земли обок Солнца как они явятся сызнова. Або глава их церкви Патер Иофан Четвертый поставил целью своего правления полностью истребить старую веру, видя в ней опасность для существования собственной религии.
– И, чего ты Блага посоветуешь сделать, чтоб уберечь нашего мальчика? – вопросил медлительно Вежды, делая промежутки меж самих слов. Его толстые губы легохонько изогнувшись, живописали все тоже недовольство, а два перста поглаживающие дугообразную, тонкую бровь недвижно замерли над переносицей, словно упершись в крупный квадратный камушек пестрой яшмы.
– Господь Вежды, чтобы спасти господина или же всю общину? – понижая песенность своего гласа, переспросила королева.
– Ну, поколь наверно всей общины. Он покуда, еще очень мал, – негромко протянул Димург.
Зиждитель теперь убрал перста от лица, и положив руку на облокотницу, во всю ширь отворил свои и без того крупные очи так, что верхние веки вздыбившись короткими ресницами подперли сами брови, с тем уставившись на стоящую пред ним маруху.
– Посоветовать можно следующее. Полностью уничтожить латников и с этим напугав, не допустить дальнейшего похода на лесиков, – бодро ответствовала королева таким тоном, будто говорила об уничтожение сорняков.
– Вот не по нраву мне это… уничтожить, – довольно-таки лениво отозвался Димург и еще сильней живописал на своих губах неудовольствие.
– Этот совет касался только данного этапа времени, Господь Вежды, – все с той же пылкостью дополнила Блага, убежденная в собственной правоте, и легонько дернула головой вбок, с тем, стараясь увидеть очи Бога. – Обаче, данный страх латников, я уверена, не продлится долго… И Патер не важно этот, аль какой иной пришлет погодя новых воинов. Данная часть света, величаемая как Старый Мир, ноне Господь Вежды почитай полностью находится под контролем воинствующей ашерской религии, которая не позволит существовать никакому другому верованию… Тем паче она не позволит жить таким людям, каким является господин. Он даже сейчас своими вопросами приводит в трепет сродников, но коли те его любят, и под влиянием, оказываемым на них лебедиными девами, бесами молчат, и скажем так, сносят. То ашерские служители такого вольнодумства не потерпят. И в лучшем случае придадут господина огню. В худшем они придадут его истязаниям, пыткам, требуя отречения от своих мыслей и принятия праведности веры в Ашеру. Для того, чтобы этого не случилось можно их сжечь, кардинально изменить веру, государственное устройство, но тогда мы должны вмешаться если не открыто, значит влиятельно. Чего как я понимаю, сейчас, для становления лучицы, не позволяет делать Родитель.
Маруха смолкла и самую малость подалась вперед, приподняв голову. Она хотела лучше разглядеть лицо и очи Господа, понять, о чем он думает и чем так явственно недоволен. Хотела разобраться, не ее ли слова вызывают данное трепетание кожи Бога и зябь золотого сияние на ней. Зримо при том шевельнулись несколько широковатые в сравнение с телом руки марухи, показав отходящую от локтевого сгиба часть кожистого полотнища, образовывающего мешковатость и входящего в поверхность белой одежи.
– Не позволяет, – и вовсе бурчливо дыхнул Вежды, занятый собственными переживаниями он не примечал тревогу стоящего обок него создания. – Родитель многое не позволяет. И, конечно, не одобрит предложенного тобой, Блага, потому что наш замечательный Крушец сразу поймет, кто эти изменения привносит. Посему не подходит и твое предложение, по поводу уничтожение латников. Нужно, что-то естественное, в чем нельзя заподозрить нашего вмешательство. Ибо итак Родитель на меня воочью серчает, хоть и не озвучивает. Но я уже не малецык, все вижу… И, естественно, недопустимо, чтобы нашего мальчика мучили, истязали, ему нужна долгая жизнь. Эта жизнь обязательно должна стать долгой, абы наша бесценность, наш драгоценный малецык, Крушец, набрался сил… Посему Ярушку надо беречь… беречь и опекать.
– Таких как господин и людей его общины, – молвила королева и ее уста чуть зримо просияли улыбкой, наполнившись и вовсе ядреной пурпурностью. – Ашерская религия величает отребьем…
Отребье!
Вот так… теперь Яробор, в котором жил божественный Крушец, ноне величался отребьем, вероотступником, инакомыслящим, еретиком, раскольником, диссидентом. Словом тем, кто не принимал господствующего исповедания, власти. Имеющий свою собственную идеологию, признанную правящей системой вредной, опасной, и, несомненно, ложной… Ложной в силу того, что включала в себя истоки, некогда подаренные самим Богом Дажбой, истинной веры. Ложной, потому как в любой миг… момент, духовного прозрения народа имеющей возможность возродиться, всколыхнуться, вернуться!
Отребье!
Хотя таких людей как Яробор, ашеры чаще называли богоотступниками.
Богоотступник, ну, да это величание в отношении Яробора и вовсе не имело смысла. Ибо именно Яробор днесь предоставивший во владение свою плоть и мозг лучице, всеми созданиями населяющими Вселенную, более развитыми и близкими к Зиждителям, считали его… этого мальчика… господина, тем самым божеством.
Да и ашерская религия, коль говорить открыто, и вовсе не имела право использовать такие понятия как богоотступник, еретик, раскольник, потому что сама по первому и возникла как та самая ересь… Ересь, которая благодаря тому, что родилась в правящем классе, вскоре подгребла под себя, поглотила старые верования, пусть не всегда и во всем точные, но все же ближайшие к основам… к истокам. Она, это вновь выдуманная религия, и созданная, увы! чисто людскими умами, окончательно извратила понимание божественной силы и помощи. Она исковеркала отношение людей к окружающему их царству природы, единожды и завершающе разграничила мир на светлое и темное, установила нерушимые рубежи для действия человека, ограничив возможность свободного выбора, поступка и как такового его осмысления. Ашерская религия направила человечество на путь дальнейшего разрушения общественных устоев и, как результат, будущей деградации и гибели.
Правда сейчас, еще в начальном своем движение в ашерской религии, как и во многих иных течениях верований придуманных под себя, присутствовали люди безоговорочно верующие в чистоту ее божества. Умеющие во имя ее существования и, как они наивно предполагали процветания, переступить не только через жизни своих собратьев, но и через собственную, оправдываясь пред совестью истинной величественностью Ашера.
Но тот процесс будет длиться лишь ограниченный временной период. Ибо люди, вошедшие во вкус теми самыми изменениями верований, традиций, способностью бесчестить то, что допрежь славили, вмале предадут и Ашера. И ашерская религия дрогнет… она сотрясется тогда, когда большая часть человечества окончательно переступит через какие-либо духовные и нравственные границы, и поставит во главе угла всего-навсе материальные ценности.
Однако – это будет много позже!
Будет, но только погодя…
А сейчас, когда на Земле жил Яробор, ашерская религия была могущественной силой, умеющей без разбору истязать, умерщвлять, сжигать тех, кто не подчинялся Богу Ашеру.
Потому в тот год, когда Ярушке исполнилось шесть лет по согласованию с Вежды, дабы спасти мальчика и утаить присутствие опеки от Крушеца, было принято решение поджечь по краю леса торфяники. Данная местность, изобиловала застойными озерами и прудами, куда прекратился доступ воды, обильно поросшими плавучим мхом и осокой, каковые степенно оплели собой всю поверхность водоема. Опускающиеся на дно, отмирающие побеги образовали плотные плавучие полотнища, на оных теперь росли кустарники и деревья. Подожженные марухами торфяники, направленным на латников дымом изгнали тех из лесов и сим обеспечили дальнейшую жизнь поселений лесиков. Это изгнание латников марухи (прибывшие из Галактики Господа Мора Весеи, где они обитали в нескольких крупных системах и созвездиях, и являлись основой того Мира) делали еще пару раз в течение последующих лет взросления мальчика, всяк раз выдворяя из земель лесиков вельми, как оказалось, настырных ашерских служителей.
Те частые пожары, о которых лесики знали, абы легчайшая дымка все же достигала и их поселений, хотя никак им не вредила, общинников вельми тревожила… Тревожила, потому как они предполагали, что их вызывают сами латники из ордена Ашера, желающие таким образом подобраться к ним ближе. Поелику подумывали об уходе из этих мест дальше в глубины леса. Сами же латники не раз изгнанные из лесов чадным дымом, возникающим стабильно обок его окоема, и каждый раз, встающий широкой стеной, считали, что это богоотступникам лесикам помогают демоны, бесы, нечисть Лукавого. Лукавый в ашерской религии не значился Богом. Когда-то он слыл старшим помощником у Ашера, но предав его и вознамерившись отнять могущество, был сброшен в горящую преисподнюю, что поместилась в земных глубинах, где вечно горел огонь, пожирающий души грешников. Латники полагали, что злобные сподручники Лукавого помогают нечестивцам, а посему возгорались их сердца праведным гневом и желанием изгнать бесов из лесных пределов. Сжечь в огне заблудших, заплутавших в неверии людей тем самым освободив землю от зла, а тела от гниющих душ.
Похоже, ашерская религия ввергла своих верующих и вовсе в сомкнутые границы, сдерживая не только научные, философские, художественные течения, идеи. Запрещая думать даже о том, что еще на заре человечества было им даровано белоглазыми альвами, гипоцентаврами. Эта религия поглощала знания, извращала суждения, летопись времен. Она вгоняла развитие мысли в оцепеневшее состояние… состояние страха и затаенности. Понеже лишь под страхом смерти, пыток, изуверств человек начинает клонить вниз свою голову и более уже не видит над собой неба. Того самого чуда: небосвода, тверди, небесной лазури, небесного купола, выси, небес, единожды созданного Богами, старшим из них Господом Першим с марной синевой и раскиданных по нему сияющих звезд, аль Зиждителем Небо с голубизной насыщенной, глубокой дали.