Глава 3
Гречка
Я нес два пакета с «гуманитарной гречкой» и плитку шоколада «Аленка» по знакомому мне адресу. Проходя мимо городской площади, по обыкновению был в полной экипировке. Моему взводу приписали два 82-миллиметровых миномета «Василек» на штативах. Расчеты обучили на скорую руку. На взвод дали пару биноклей-дальномеров, один из которых висел у меня на груди. Пристреливаться было некогда. Время поджимало. В аэропорт к украм прорвалось подкрепление, ходили слухи, что иностранные наемники из частной компании, и я ждал сигнала о «большом сборе». Ну, или как там у «сапогов», по тревоге…
Никто не верил в затишье, шла перегруппировка. И все понимали, что лупить начнут в ближайшей перспективе. Причем и мы, и они. Снова и с еще большим ожесточением. Красную черту все и давно перешли.
Дернуло меня подойти к непонятному скоплению народа. Толпа стояла у столба, к которому привязали какого-то синюшного доходягу. Патрульные ополченцы из пугачевских курили в сторонке, будто это глумление их не касалось. С куревом в последнее время был дефицит, а у этих пачка «Мальборо»…
Прохожие норовили обматерить «пособника укропов», кое-кто не ленился подойти и плюнуть. А какой-то особо ретивый агитатор принес картофельные лушпайки и гнилье с мусорного бака, чтобы осыпать «добровольного помощника хунты» зловонным градом и сделать «селфи» на его фоне. А потом выложить фотку в сети, чтоб побесить «свидомых» и «правосеков», позлить «майданутых», которые проделывали то же самое с пророссийскими активистами, нападали толпой на беззащитных и вешали несогласных на церковных оградах.
Поинтересовавшись у патруля, что за кадра они привязали к «позорному столбу», я получил невнятный ответ, что это самосуд, а они тут зеваки на перекуре. Вроде мужчина был замечен в расклеивании проукраинских листовок, вот и приклеили его к столбу обычные работяги.
Листовки действительно валялись рядом. Одну из них бедолаге прилепили на лоб. Содержание агитлиста показалось знакомым. Фото лидеров ополчения в ряд со Снайпером во главе и подпись: «Убей террориста! Получи 10 000 долларов за каждого москаля!» Листовка никак не стыковалась с расположенным у дороги билбордом с изображением тех же лидеров, но с прямо противоположным по смыслу слоганом: «10 000 ополченцев защищают вас от убийц!»
Учить народ вежливости, а объект народного негодования справедливости возмездия я не стал. Да и никто б не стал меня слушать. Решил выполнить свое обещание и отправиться к Митяю, но тут мне показалось, что в толпе я разглядел того самого мародера с едва пробившейся щетиной, которого Пугач отпустил утром за взятку от родственников. Подробности вызволения данного субъекта мне были неизвестны, но «Лексус», перегруженный упаковками «мальборо» у школы, где заседал штаб атамана, я припомнил. Точно, не зря он там парковался всю ночь… Пугач все и всегда объяснял нуждами братвы.
Субъект исчез из поля моего зрения, словно оптический обман, и я не стал его выискивать в разъяренном скопище…
Митяй встретил меня у подъезда и без лишних разговоров забрал у меня гречку. Когда он увидел шоколад, то конвульсивно заикал в предвкушении опьяняющего удовольствия, которому мы не знали счета в мирные дни, и именно поэтому он был незаслуженно обойден вниманием. Война открывает глаза на простые радости.
– Зайдете к нам в гости на чай? – пригласил Митяй, и я не отказался.
Он с сестрой жил на третьем этаже, но мы почему-то остановились на втором.
– Заходите. Здесь хорошие люди живут, дед с бабкой-диабетчицей.
Я без намеков понял, что у меня попросят достать инсулин.
Подъезд жил общинной жизнью. Так проще было выжить. Митяй отдал один пакет с гречкой паре весьма преклонных лет. Бабушка заварила чай, а дед поделил плитку на всех.
– Кто ж знал, что придется вспомнить войну, – посетовала бабушка Надя. – Я в 41-м родилась. Мама рассказывала, что, когда немцы село взяли, поселились в доме, а мы все четыре года в землянке ютились. Я когда в два годика желтухой заболела, добрые люди посоветовали свеклой лечить. Кое-как выкарабкалась. Лесные грибы отваривали. Но то, что такое случится теперь… Кто ж мог подумать-то.
Дед подтвердил сказанное словом «Нонсенс…» А потом добавил:
– Казус.
А бабка Надежда, пожелтевшая и хромая, но с пронзительным сверлящим взглядом, не отворачивающимся и не моргающим, изучая меня, продолжала:
– А ты вспомни, как твоего больного тифом отца с концлагеря мать забирала после освобождения. Пятнадцать километров на себе тащила. Не помнят молодые ужасов войны. Потому все случилось.
– А что им Ленин так насолил? Зачем в Харькове снесли памятник? – вставил дед.
– Да опять ты со своим идолом! – не согласилась бабка. – Ленина давно надо было снести. Он церкви рушил.
– Так они не из-за этого его сносят. Эти и церкви снесут! – заключил дед.
– Ну, так понятно, сносить – не строить! – подтвердил я. – Заказ отрабатывают на хаос.
– Вы умный молодой человек… – похвалила меня бабка Надя. – А могу я ваш паспорт или какой другой документ поглядеть?
– Это еще зачем? – не понял с первого раза я.
– Важное дело хочу вам поручить.
– Ну вот, удостоверение личности офицера есть, с собой. Я военнослужащий в распоряжении, пока не уволен, отпускной.
– Пойдет… – бабушка внимательно почитала все страницы, особенно те, на которых стояли гербовые печати с двуглавым российским орлом. Ознакомился и дед, нехотя, но так же детально.
– Значит, и кортик имеется?
– С собой нет, дома храню, в Севастополе.
После этого бабка отошла к инкрустированному комоду, что стоял впритык к видавшему виды пианино немецкой марки «К. Бехштейн», и достала шкатулку. Митяй только теперь оторвался от своей доли шоколада, уставился на бабулю и на ее инкрустированное вместилище тайны. Та повернула ключик и достала кольцо с драгоценным камнем… Широкое, похожее на печатку с камнем, но рассчитанное на женский пальчик. Вдруг она протянула его мне со словами:
– Вот, Алексей, я правильно прочитала?.. Да, Алеша. Приобретите для нас чего-нибудь съестного на черном рынке. У нас золотая свадьба на носу. Пятьдесят лет мы с Николаем Антоновичем вместе. Раньше, когда помоложе были, дача у нас была. А там кролики. Вкуснейшее мясо – тушеный кролик. Пенсии уже четыре месяца нет. Деньги закончились. Ни гривны, ни рубля! А долларов не откладывали. В ломбард сама боюсь идти. Да и не думаю, что много выручу. А Митя нам рассказал про вас. Вы у нас в подъезде, да что в подъезде, во всем доме отважный герой. От упыря этого великовозрастного нашу Кристиночку спасли. Этот же черт – настоящий и неисправимый уголовник. Сенька, рецидивист малолетний. Ему когда восемнадцати еще не было, он уже законченным негодяем был, на учете числился. И родственнички такие же, из блатных. У кого война, у кого бизнес. Шикуют сейчас на людском горе. Потому и боюсь я в ломбард. Они так и шныряют там, где поживиться можно. Яблоко от яблони. С его физиономией листовки в районном отделе милиции висели при Украине еще. Гоблин он.
– Гопник! – поправил дед.
– Какая разница. Он беззащитных старух, таких как я, с ног с дружками валил и сумки выхватывал, серьги вырывал прямо с мочками. Еще до войны его поймали, но выпустили по малолетству с условным сроком. Откупили его тогда. А теперь мародерствует с компанией. Спасибо, Алеша, что приструнили его. Некому ведь ныне за порядком следить, кроме ополчения. Отвадили гада отсюда. Заслуженное наказание ждет его!
Я не стал перебивать старушку и делиться информацией, что подонок снова на свободе. Не хотел пугать людей, поэтому откашлялся и буркнул:
– Никакой я не герой. А кольцо обратно положите.
Бабушка не сдавалась в попытке всучить мне ювелирную ценность.
– Не откажите. Помогите. Может, удастся бутылочку еще какую да деду цигарку. Там, на рынке, поштучно, слышала, отпускают.
– Я кольцо ваше не возьму, как ни просите, баба Надя, – наотрез отказался я. – Кролика и так постараюсь найти, сигареты и спиртное точно найду. А вот кролика постараюсь, но не обещаю.
И тут вошла она.
– Здравствуйте…
– Кристька, налетай, тут твоя плитка! – показал Митяй разделанный на фольге шоколад.
Разговаривали сперва ни о чем. Потом Митяй сказал ей, что именно я арестовал пристававшего к ней гопника и что обещал отца их домой вернуть. Я не стал опровергать, но и не подтвердил. Она смотрела на меня своими огромными зелеными глазами, иногда одаривая улыбкой, источающей свет и какое-то неповторимое тепло. Я любовался снизошедшей с небес красотой, наполнившей незамысловатый старческий интерьер всеми красками радуги.
Мы обмолвились парой фраз друг с другом, но больше смотрели. И слушали бабу Надю.
Она вдруг сделала неожиданный вывод:
– А вы подходите друг другу. Отец бы ваш, Сергей Адамович, одобрил. Унисон чувствует любой дирижер. А он виртуоз. Даже на виолончели может. С листа читает Шуберта и Вивальди.
Крайнюю фразу, что отпечаталась в сознании, произнес Митяй. Кстати, неутомимая баба Надя оценила подростка как неисправимого балбеса за то, что он при таком замечательном отце не освоил из-за лени своей так необходимое образованному юноше сольфеджио.
Митяй спросил:
– Ты куда? Отца нашего обменивать?
Не помню, как я вышел с этого чаепития с интеллигентной престарелой парой, невероятной девушкой Кристиной и непоседой Митяем. Сработала рация. Назвали мой позывной. Крым! Вот я и попрощался с хорошей компанией.
В голове был теперь ее образ, ее горящие глаза, ее улыбка, ее ямочки на щеках, ее длинная шея, ее темная коса и мушка над губой.
Кольцо бабы Нади, уложенное мне тайком, я обнаружил в кармане уже на подступах к самой горячей точке после псевдоперемирия. Со всех сторон наши палили по старому терминалу аэропорта. Оттуда летела «обратка». Наводчики подожгли из «подствольника» старый «Рено» для ориентира.
Канонада не стихала. Мы подбирались к ближнему сектору обстрела, неся на себе миномет, гранатометы «Мухи» и ящик с патронами для АК47. На втором этаже девятиэтажки, пока бежали вверх по лестнице, встретили нестарую женщину в платке и потертом розовом пальто. Спросили, чего она здесь, чего не эвакуировалась. А она в ответ:
– Я свое отбоялась, милок! Идите, куда хотите, а я отсюда ни ногой. Разве что в могилу.
– Подвал тут хотя бы есть? – спросил я. В ответ тишина. – Уведи мамашу от греха подальше!
Паренек из расчета взял было женщину за локоть, но она резко отдернула, прошипела что-то и шмыгнула в свою квартирку…
«Да… – подумалось мне. – Сам черт ногу сломит, когда начнет уговаривать наших баб выжить». Времени на уговоры упертой мадам не было, надо было закрепиться на самой выгодной точке и выполнять приказ.
Мы прикрывали бойцов с шевронами «Спарта», которые штурмовали терминал, используя передвижную технику, и лучшая точка для выполнения этой задачи находилась на крыше жилого дома. Война и сострадание – самый нелепый альянс…
«Укропы» деблокировали котел и отправили к обороняющимся «вийсковым» механизированную колонну из танков и «Нонн». Моим двум расчетам, засевшим на крыше полуразрушенного жилого дома, была поставлена задача утюжить квадрат, где предположительно засели украинская аэромобильная часть и правосеки. С собой у нас было кассет пять по четыре мины в каждой. Информация о присутствии иностранных спецов в аэропорту пока не подтвердилась, но теперь казалась все правдоподобнее. Разглядеть что-то даже в бинокль не представлялось возможным.
Стихло все так же стремительно, как началась атака. Мы свой боекомплект отстреляли. У обороняющихся хватало провизии и боеприпасов. Все были уверены, что в старом терминале есть катакомбы, ведущие к контролируемому «укропами» населенному пункту. Отсюда стойкость «киборгов». Затишья сменялись перестрелками. Кругом торчали наши флаги, но вылазки врага и его непрекращающееся ожесточенное сопротивление ставили крест на заявлениях о контроле над воздушной гаванью.
Спускаясь вниз по лестнице, я заметил, что квартира, куда шмыгнула упрямая гражданка в розовом пальто, открыта. Замок выбило ударной волной. Я вошел. Как обычно, тихо. То, что я увидел, меня поразило не на шутку. Мамаша перебинтовывала украинского десантника – форма лежала рядом. Оружия не было. Направив на него дуло автомата, я спросил, не знаю зачем, именно это:
– Ранен серьезно?
– В руку и в плечо. Осколками.
– А вы кто? – обратился я к даме.
– Я мама.
Она смотрела на меня с мольбой. Не с требованием помочь, а именно с мольбой, чтобы я не помешал.
– Аптечка нужна? С антисептиками?
После моего вопроса мать выдохнула застрявший в груди воздух и произнесла:
– Все, что нужно, я привезла с собой. Я медик по образованию. Из Черновцов. Не трогайте сына, ему всего двадцать лет. Отправили на бойню. Я как узнала, приехала забрать. Сперва в Свято-Иверском монастыре женском приютила игуменья, молилась месяц у иконы Божьей матери, «Вратарницы», ждала вестей, а потом не выдержала. Пошла за ним. И нашла…
– Все хорошо. Никто вам вреда не сделает. Забирайте своего призывника, – кивнул я. – Там машина. Могу отвезти вас до лазарета. Только пусть с головного убора краб снимет с тризубом, сейчас время символов. До Авдеевки вам надо. Там его начальство окопалось. Иначе в дезертиры запишут, в предатели. А так, может, отправят в госпиталь в Селидово или в Краснознаменск и комиссуют по ранению.
Женщина мне доверилась, собрала сына, и мы вытащили его с развалин во двор. Я довез мать с раненым сыном до нашего лазарета. Там обещали поставить парня на ноги. Ранение не смертельное. Мать рыдала, обещала отблагодарить, а я думал, как же такое могло случиться со всеми нами… Кто довел до споров о языках два самых близких народа, понимающих друг друга без слов…
Завеса дыма и пыли окутала город. В голове царила такая же черная муть. В этом непролазном болоте уже зрели какие-то планы. И все они были связаны с необходимостью сделать что-то действительно стоящее, чтобы… Помочь захватить стратегически важный объект на плоском возвышающемся плато… Эка я выдал, прямо как на докладе! Все перемешалось. Я думал больше о том, как помочь моему новому знакомому Митяю. Чтобы понравиться не только ему, но и его сестре…
Я и предположить не мог, что у меня не было ни единого шанса. Ведь я не ведал, кто стоял на моем пути и во что мне предстояло ввязаться на Украине. Ну, или в Украине, кому какой предлог нравится! Думал я, что «укроп» ругательство, а потом увидел своими глазами у самых упрямых, идейных пленных хохлов шевроны с укропом и понял, что в политике и даже на войне найдется место и юмору. Причем самому пошлому, иначе не до смеха. Тонкий английский тут не приживется.