V
Единственными интересными собеседниками для Веры были учителя – она любила поговорить с ними на переменах и после уроков, когда одноклассники с визгом и хохотом хватали портфели и неслись, топая, прочь из кабинета.
С учителями можно было поговорить о животных и книжках; ещё Вера часто заглядывала в школьную библиотеку и беседовала с обычно ворчливой, хмурой и неулыбчивой библиотекаршей – но с Верой она разговаривала с удовольствием, с лёгкой улыбкой и дружелюбием на сухом и строгом лице.
Так же дружелюбно и по-доброму беседовали с Верой и другие учителя, хоть и училась Вера довольно плохо и неохотно – часто засыпала на уроках, и многие предметы, особенно технические, ей казались скучными и бездушными.
На математике и информатике она смотрела в окно, а потом получала «двойки», хотя дома бабушка, то ругаясь, то уговаривая, целыми часами заставляла её учить таблицу умножения, решать какие-то бессмысленные примеры и задачи, писать циферки и значки в тетрадных клетках.
Вера делала вид, что вникает во всё это, но на самом деле она думала о том, что ещё не выучено стихотворение, заданное на дом, что будет дальше с оленёнком из длинной повести-сказки, которую она только начала читать, и когда уже бабушка отвяжется со своими тоскливыми учебниками и тетрадками.
– Ну как, ты поняла? – спрашивала, наконец, бабушка.
– Да, – без интонации отвечала Вера.
– Два! – в рифму восклицала бабушка, слыша в голосе Веры толстую ноту безразличия. – Ничего ты не поняла! Отвечай – сколько будет три на девять?
– Вот ты сама и отвечай, – говорила Вера, рассматривая потолок.
– «Сама»! Сама я уже давно отучилась и школу с отличием закончила, и институт, а ты… эх ты, даже азы – да это же азы – выучить не можешь! – вскипала бабушка, понимая, что её многочасовые старания пропали. – Мне в твои годы было бы ой как стыдно! А ты сидишь как пень с глазами и хоть бы что. И на уроках слушать учителя надо, а не в облаках витать…
Похожие сцены происходили и с мамой – только мама не наблюдала внимательно, чем в своей комнате занята Вера, склоняясь над столом с учебниками и тетрадками по математике.
А Вера, положив на колени книжку, читала, или рисовала, спрятав под учебник альбом и карандаши, а когда дело доходило до проверки домашней работы, Вера с напускным простодушием вздыхала и говорила, что она ничего не поняла.
– Как это так – два часа сидела – и не поняла ничего? – удивлялась мама.
Кончалось всё руганью, слезами, криками, скандалами и с горем пополам выполненными домашними заданиями, которые учителя крест-накрест перечёркивали, ставили «двойки», требовали в школу родителей, а Вера всё равно не понимала ни математику, ни остальные точные науки.
Вера начала быстро уставать в школе – от череды скучных предметов, к которым, ещё к тому же, примешивалась вражда с одноклассниками, чуявшими, что в Вере нет того необъяснимого, что есть в них самих.
Это было какое-то особенное родство – словно все они, сами того не ведая, приходятся друг другу братьями.
Только не кровь связывала их, а что-то ещё – то, что побуждало их галдеть на уроках, драться и вопить на переменах, давить сырки и апельсины на лестницах, швырять мусор под парты, смеяться и зло подшучивать над Верой.
Когда они были вместе, ими словно управлял незримый кукловод, и им ничего не оставалось, как подчиняться ему, – ни замечания, уговоры и крики учителей, ни вызовы родителей в школу, ни строгие красные записи в дневниках о плохом поведении, ни отправления в кабинет директора не останавливали их.
Невидимый кукловод, связав их ниточки вместе, в одну единую петлю, дёргал за неё – и они исполняли его волю, что бы он им ни приказывал.
И ни директор, ни учителя, ни родители не могли оборвать, обрезать эти невидимые нити и разорвать прочную петлю, которой были связаны все они – кроме Веры.