Маги и их пациенты
Стоустая народная молва далеко разносила подобные сплетни, уснащая их различными прикрасами. Составлялись таким образом целые легенды про деяния пресловутых колдунов, которые, в свою очередь, не опускали случая воспользоваться своею славой и эксплуатировали невежественное доверие массы. Показание дворянки Варвары Костецкой, записанное в книгах винницкого магистрата под 1742 годом, довольно характерно и рельефно представляет, с одной стороны, шарлатанство наших доморощенных магов, а с другой слепое к ним доверие их пациентов.
Костецкая, по поручению дворянки Виктории Рябчинской, должна была разыскать знахаря, который бы согласился отравить ли, околдовать, или наслать злых духов на мужа последней, Роха Рябчинского. Как на знаменитость в делах этого рода, указывали на одну женщину в селе Черняхове. Костецкая и обратилась к ней для выполнения возложенного на нее поручения; но та сказала, что она ничего не может сделать Роху Рябчинскому, так как последний имеет в своем распоряжении черта более могущественного, чем ее.
Но и после этого Рябчинская не оставила своих намерений относительно мужа, и Костецкой приходилось опять продолжать свои поиски. Черняховская колдунья советовала ей между прочим разыскать в деревне Добрыводах одного излечившегося околдованного и разузнать от него о месте жительства пользовавшего его знахаря. Оказалось, что этот последний проживает в селе Свинюхах, но лечил больного не он сам, а его мать, которая уже умерла, передав однако свой секрет сыну.
Приходилось таким образом отправиться в с. Свинюхи, но для этого, во избежание разных толков, а то и разоблачений, необходим был благовидный предлог, каким и явилось путешествие Рябчинской, в сообществе ее родственниц и знакомых, вместе с Костецкою, на богомолье в Подкаминье[23] через с. Свинюхи. Знахаря дома однако не оказалось: в это время находился он в селе Олексинцах, куда и отправились Рябчинская и Костецкая. Когда Рябчинская высказала ему свои требования с предложением за исполнение их пары волов, коровы и двухсот злотых, он отказался от такого поручения. Костецкая приписывала причину отказа собственному влиянию, именно будто она убедила знахаря не прибегать к такому бесчеловечному средству, как наслание чертей, в угоду Рябчинской. Знахарь иначе объяснял: «сделать этого я не могу, говорил он Рябчинской, потому что, когда моя мать наслала черта на одну девку, то он замучил и эту девку, и мать, а у меня есть ведь жена и дети»[24]. Вера в колдунов и их сношения с чертом была принадлежностью не одного лишь простонародья, а и дворянства. Костецкая с каким-то наивным доверием относится к объяснениям причин отказа колдуньи села Черняхова наслать черта на Роха Рябчинского, в отказе свинюховского знахаря видит уступку ее увещаниям, его гуманность, а в его словах лишь простую уловку, чтобы отклонить от себя нежелательное поручение.
Это верование не было однако лишь простым суеверием, которого держатся втайне, стыдясь высказать его открыто, напротив оно было убеждением, засвидетельствованным официально и самими представителями судебно-административной власти.
Довольно характерный в этом отношении процесс сохранился в книгах дубенского магистрата под 1741 годом. Обвинялся дьячок Григорий Комарницкий в том, что соблазнил девицу Екатерину Сахнюкову и что от него она родила дочь. На суде обвиняемый отрицал всякую возможность совершения им взводимого на него проступка. По ого показанию, по дороге из Острога, он действительно заходил в село Птичу, где проживала Сахнюкова, но встретив эту последнюю возле ей усадьбы вместе с некоторыми односельчанами, только зашел к ней в избу и, съев кусок хлеба, тотчас ушел к своей прежней хозяйке, Антонихе, у которой проживал, будучи дьячком в Птичей. Антониха отвела ему место для ночлега в амбаре и когда он улегся спать, заперла снаружи дверь на замок и открыла ее лишь утром, так что он, следовательно, ни в каком случае не мог ночью зайти к истице. «Быть может, высказал такое предположение Комарницкий, с нею согрешил бес, приняв на себя мой образ, но не я!»[25]. Суд, приняв во внимание это объяснение, утвердил alibi Комарницкого, который и был оправдан, тем более, что оно вполне согласовалось с тогдашним верованием в возможность такой проделки со стороны черта, с целью подорвать чью либо репутацию. Вследствие последних соображений, Комарницкий шагнул дальше пресловутого великорусского «черт попутал», которое представляло лишь в слабости воли смягчающее вину обстоятельство, он постарался выгородить себя совершенно, свалив на черта и само совершение преступления. Подобный маневр вполне удался. Ясно, что оправдание было бы невозможно, если бы не имело опоры в народном убеждении, что черт может вступить в плотские связи со смертными, особенно с женщинами[26] и иметь от них детей, как утверждают народные легенды).
Процесс Комарницкого имеет аналогию со следующим случаем, приведенным у Жюля Бессака в его философско-критическом наследовании: «Le Diable». С целью дискредитировать Сильвана, епископа Назаретского, черт, под видом святителя, проникнул ночью в спальню одной благородной горожанки, и когда та стала кричать, сбежавшийся народ нашел черта в образе епископа и выгнал его с позором. Враги Сильвана стали утверждать, что это был он сам, но епископ заставил черта (предание не говорит только, каким средством) сознаться в своей адской хитрости. – Историч. Вестн. 1881 г., кн. I, стр. 168.
Женщина и у нас, как всегда и везде, дала значительный, сравнительно с мужчиной, процент лиц, причастных к колдовству, но зависело ли это от чисто физиологических причин, большей ли податливости влиянию черта слабой натуры[27], господствующего ли взгляда на женщину, как источник зла, всех ли этих причин в совокупности, – в малорусских народных сказаниях мы не находим ответа на подобные вопросы. Несомненно, что важное влияние на народное воззрение имеет византийский взгляд на женщину, как источник зла и всякого соблазна.