Глава 2
Привычному к узким и длинным драккарам, подверженным только боковой качке, которая при большой скорости движения лодок, особенно при движении по реке, была не слишком и заметна за счет гибкости ясеневых досок, из которых делались борта, Ансгару плыть на, казалось бы, валких и внешне слегка неуклюжих ладьях показалось сначала даже странным. Он и раньше думал, что на ладье плавать все равно что в большом тазу под парусом. Слишком уж заметно было одновременное раскачивание и боковое, и по длине, слишком чувствительной была ладья к любой волне, попадающей под широкий нос, даже к той, казалось, которую она догоняла. Тем не менее юный конунг быстро убедился, что в быстроте хода ладья за счет более широкого паруса[1] превосходит любой равновесельный драккар, и превосходит его маневренностью, что при движении по реке, где было множество поворотов русла, оказалось немаловажным качеством. Там, где драккару для выравнивания курса требовалось два одновременных гребка с одной стороны с одновременным торможением веслами с другой, ладье хватало только торможения с одной стороны, и курс уже выравнивался, позволяя идти дальше почти на той же скорости, что и прежде. А уж про удобство лодки, имеющей палубу и трюм, и говорить не приходилось.
Ансгар, в отличие от своих друзей из сотни Овсеня, успел за остаток ночи почти выспаться, тогда как они грузили на ладьи сначала лошадей и лосей, что оказалось делом не самым простым, особенно это касалось лосей, которые вообще не любят замкнутые пространства, и только потом, уже перед самым рассветом, грузились сами.
Последним покинул причал и взошел на борт сотник Овсень, дожидавшийся, когда загрузят несколько больших корзин с древками для стрел и тяжеленную, едва не разваливавшуюся корзину с наконечниками, которую с большой натугой тащило четыре человека. Овсень желал сам убедиться, что никто не забыт и все, что следовало погрузить, погружено. Одновременно с Овсенем по широкому ладейному трапу, втрое превышающему ширину привычного Ансгару трапа драккара, прошел в лодку и тот маленький нелюдь, что был при сотнике в первую встречу в большой горнице дома воеводы Вихорко. Это странное существо тащило на плечах мешок размером чуть не больше его самого, набитый чем-то непонятным.
К концу погрузки Ансгар как раз проснулся и вышел на палубу, для чего ему пришлось протиснуться между лошадьми и лосями, спокойно и привычно соседствующими рядом. Маленький нелюдь, стряхивая что-то с бороды, устроился как раз рядом с тем местом, где стоял на палубе конунг, и поудобнее укладывал свой объемный мешок под голову.
– А тебя здесь волной не смоет? – поинтересовался Ансгар. – К вечеру уже в Ильмень-море выйдем. Волны в море большущими бывают. Поберегся бы…
– А может и смыть? – тонким, словно детским, но одновременно и почти старческим голоском поинтересовался нелюдь. И смотрел при этом на конунга невинными мигающими глазами. Нелюдь выглядел смешной игрушкой, но странно было представить себе сотника Овсеня, играющим в игрушки.
И тут же, не дождавшись ответа конунга и всерьез приняв предупреждение, домовушка решил вместе со своим объемным мешком побыстрее перебраться в глубину трюма под палубу, куда волна не должна была достать.
– Извеча у нас легкий, его может смыть… – заметил, подходя, и сам сотник.
– Зачем ты его с собой берешь? – с легким осуждением спросил юный конунг. – Какая может быть польза в нашем деле от такого малыша.
– Польза не польза, а не бросать же его, – ответил Овсень. – Без меня его обидит кто угодно, пропадет домовушка… Он добрый и на меня полагается… А делать только то, из чего можешь пользу извлечь – это как-то и не по-людски…
Ансгар пожал плечами. Только из доброты тащить с собой в опасное место того, кто сам себя защитить не сможет, но кого, возможно, придется лишний раз защищать, – это было выше его понимания. Конунга с детства учили быть рациональным, и потому ему трудно было правильно оценить славянскую натуру, в угоду которой люди с непонятным удовольствием мирятся с неудобным и даже мешающим. Но спорить конунг не стал, понимая, что доказывать что-то сотнику сейчас бесполезно. Он просто не захочет понять, потому что это идет против его натуры.
Если на драккаре командовал всем ярл, которому принадлежал драккар, то на ладье командовал даже не сотник Овсень, старший среди воинов, а кормчий, который только что закончил пристраивать свое тяжелое весло и подошел к сотнику.
– Будем отплывать? Другие ладьи тоже готовы.
– Отплываем, Валдай. Если что-то нужно будет, спрашивай меня.
С кормчим Овсень общался подчеркнуто уважительно. Должно быть, у славян кормчие в почете, как сразу заметил Ансгар. Значит, и ему самому следует относиться к Валдаю с уважением. Впрочем, юный конунг слышал от кого-то, что славянские кормчие часто являются одновременно и хозяевами лодок. А хозяин лодки уже человек не простой.
– А что мне может быть нужно? – Валдай пожал плечами.
– Помощь гребцам выделить или еще что…
– Пока не нужно. Идем в двадцать весел. На реке больше не потребно. Десяток гребцов отдыхает. Если что, я их подниму.
– Тогда и я отдыхать отправлюсь, – предупредил сотник. – Ночь неспокойная была.
– Всем после ночной работы отдохнуть след, – согласился Валдай.
Себя ко всем он, видимо, не относил, потому что тут же взялся за весло, пробуя, как оно ходит в уключине. Хотя, когда погрузка только еще началась, кормчий ею командовал и говорил, как расставить лошадей и лосей, чтобы они не нарушали правильную посадку лодки. Лодка на плаву во многом ведет себя в зависимости от правильности уложения груза, это было дело известное. Когда погрузка закончилась, Валдай тоже остался на своем месте, проверяя такелаж выставленный и запасной. И глаз всю ночь не смыкал. Но у него работа такая.
Однако сразу отправиться тоже не удалось, потому что на причал прибежал запыхавшийся и закопченный помощник кузнеца Даляты и вызвал на борт сотника Овсеня с десятником стрельцов Велемиром и гнома Хаствита. Что-то тихо объяснял им, потом передал большой и, видимо, не слишком легкий сверток – что-то было завернуто в холстину и перевязано веревкой. Посылку унес сотник. И уже не выходил на палубу.
– По-о-ошли… – мощным рыком скомандовал кормчий Валдай.
Ладьи отошли от причала легко и слаженно, взяли одна от другой необходимую дистанцию и распустили паруса. Только чуть-чуть задержалась большая ладья с Руяна, которой требовалось выполнить разворот, но и этот маневр оказался несложным, и руяне быстро встали в общим строй. Скорость пришла сразу, а гребцы существенно увеличивали ее. Здесь не было того обязательного рывка, который сопутствует опусканию паруса на драккаре. Может быть, из-за ширины ладьи ветру трудно послать судно в скорый рывок, может быть, еще по какой-то причине. Ансгар некоторое время наблюдал за плаванием, потом подошел к веслу кормчего, чтобы посмотреть, как устроена уключина, которой на скандинавских драккарах не было. Там весло вставлялось в весельное окно в борту, и все. Этого, казалось, хватало. Здесь и само весло было другим, составленным из разных кусков дерева под прямыми углами, и уключина сложной. Но без уключины здесь обойтись было бы просто невозможно, потому что корма у ладьи прямая и высокая, а у драккара закругленная, симметричная носу и по форме, и по высоте. Здесь все было иначе. Верхний поперечный румпель располагался параллельно палубе и соединялся жестко с вертикальным своим продолжением, уходящим под воду, и крепился к ладье металлическими кольцами, которые и называли уключиной. А под водой кормовое весло, хотя здесь оно называлось не веслом, а просто прави́лом, снова изменялось и превращалось в большую плоскость. Из-за этой большой, в сравнении с кормовым веслом драккара, плоскости ладья была более управляемой. И легко входила в поворот. Требовалось только одно движение прави́ла, чтобы изменить курс, тогда как кормчему на драккаре для этого необходимо было совершить несколько гребков.
Выслушав объяснения Валдая об устройстве прави́ла, Ансгар отошел в сторону. Но другого занятия юный конунг себе не нашел. И, видя, что и он на палубе никому сейчас не нужен, и даже некому из старых друзей поговорить с ним, потому что все спят, включая даже нелюдей Хлюпа и Хаствита, юный конунг позвал с собой черного Огнеглаза, только что поднявшегося из трюма, и тоже отправился отсыпаться за все последние беспокойные дни. Хотя раньше намеревался хотя бы посмотреть на то место, где произошло столкновение двух драккаров и где нашли себе подводную могилу пять десятков норвежцев и шведов. До этого места оставалось всего несколько поворотов реки. Но в последний момент Ансгар решил, что лучше не бередить душу тяжелыми воспоминаниями. Да и показать это место некому. Тот же кормчий Валдай, услышав о морском сражении и о гибели людей, наверняка сказал бы, что всех бы дикарей стоило так утопить. Конунгу надоело слышать оскорбления в адрес своего народа, и он начинал уже чувствовать глубокую обиду от слова «дикарь»…
Проснулся юный конунг от тихого разговора. Голоса причального Хлюпа и сотниковского домовушки Извечи звучали едва слышно, старательно приглушаемые разговаривающими, да еще волна шелестела и шелестела под бортом за тонкой обшивкой, напевая какую-то свою монотонную песнь, тем не менее Ансгар узнал их сразу.
– А у меня своего дома никогда и не было… – говорил Хлюп, очевидно, жалея себя. – За все двести с лишним лет. Всегда, где могу, пристраиваюсь. И сейчас тоже. Летом под причалом на мокром бревне сплю, зимой у Вакоры в сенях. Там, конечно, не сильно тепло, но я не мерзучий. На солому лягу, тулупчиком нос прикрою, надышу жарко, мне и хорошо…
– А что, хозяин в дом не зовет? – удивился Извеча, сам известный любитель печного тепла и не понимающий, как можно без печки жить.
– Звал, и даже за стол сажал, да там в доме своего домовушки нет, поговорить по душам не с кем, одна только кикимора по ночам достает – щекочется. Надоела до гнилой волны. И ушел я. Она мороза боится, в сени не выходит. Там я и отдыхаю. А днем на причал хожу, смотрю, когда лед сойдет, весны жду. Наше дело ведь такое, лед двинет, причал своротить может, потому и пригляд нужен. Где подколоть, где камушков на лед наложить, чтоб весной сразу продавило и сваи укрепило. Да мало ли забот… Я и приглядываю. Да рыбкой семью Вакоры снабжаю. Полынью пробью, позову рыбину и острогой ее сверху.
– Позовешь? И как же ты ее зовешь? – удивился Извеча.
– Просто. По-рыбьи. У рыб речных у всех язык один, все друг друга понимают. Вот она и думает, что другая рыба ее кличет, и плывет. А у рыбы-то глаз на спине нету, меня в полынью не видит. И прямо под острогу подплывает.
– А я всегда только дома жил, – то ли похвастался, то ли пожаловался Извеча. – Как только меня из бревна волхв вызвал, когда дядюшка Овсень дом построил, так сразу за печкой и поселился. Я тепло люблю, и потому всегда возле печки пристраиваюсь. Ну и хлопоты там всякие были. Хозяйке, чем мог, помогал, трубу чистил, за девчонками приглядывал. Хорошо, спокойно было. Если бы дикари не приплыли, так бы в покое и жил все свои века.
Ансгар зашевелился и этим шевелением прекратил разговор. Дожили люди до того, что нелюди их дикарями называют. Чего уж дальше ждать.
Слушать разговор нелюдей уже не хотелось, и Ансгар в легком раздражении встал, разбудив улегшуюся на его ноги собаку, готовую последовать за человеком туда, куда тот пойдет. На причального Хлюпа с домовушей Извечей конунг глянул в полумраке трюма сердито и увидел, что Извеча лежит, обняв короткой ручонкой волкодлачку, которая от пробуждения конунга глаз открыла и на него недобро покосилась. Не хватало еще, чтобы волкодлачка стала конунга дикарем считать, как все ее друзья. Впрочем, может быть, и считает, потому что одноплеменники конунга ее такой оставили. И вернется ли она в прежний образ – еще неизвестно.
Но удивляло то, что пес Огнеглаз так спокойно себя вел рядом с волкодлачкой. Наверное, привыкли они друг к другу, и Огнеглаз уже не старается при приближении волчицы в сторону уйти, как пытался вначале. Но вначале тот же самый нелюдь Хлюп от волкодлачки хотел на стол запрыгнуть. А теперь рядом лежит, и хоть бы что. И дварф Хаствит здесь же. Но тот, кажется, крепко спит. Хотя, может быть, тоже слушает разговор, но не может без языка принять в нем участие, потому и глаза не открывает. Да и слова Извечи о доме вызывают, должно быть, у дварфа мысли о собственном доме, в котором он много лет не был и в который скоро вернется. Каким будет это возвращение? Может ли Хаствит не думать об этом?..
Ансгар вспомнил и свой дом, и о своем возвращении подумал. Как-то там встретят его с мечом, но потерявшего родного дядю и всех его людей? Встретят-то, понятно, хорошо и с радостью. А что будет потом? Но об этом стоило подумать уже дома, исходя из местной обстановки.
Конунг услышал над головой, на палубе, тяжелые шаги. Наверное, сотник уже проснулся. Он на их ладье самый тяжелый, и только один так ходит. И Ансгар пошел к трапу. Огнеглаз, уже окончательно выбравший себе хозяина, поспешил за ним…
Оказалось, юный конунг, убаюканный непривычной для него мягкой качкой ладьи, проспал до глубокого вечера. Красный солнечный диск садился в плотные облака над верхушками прибрежных елей. Скоро река должна была погрузиться в вечерний мрак, который часто бывает более густым, чем ночной, разбавляемый светом луны, но вставать на стоянку кормчий, похоже, не собирался, хотя, кажется, время уже торопило. Да и на идущих следом трех ладьях тоже не заметно было приготовлений к стоянке, хотя песочный берег позволял, как показалось конунгу, остановиться здесь с удобством и вытащить ладьи далеко на песок. Такой берег не везде встретишь, а если встретился, следует пользоваться местом. Но у Валдая были, видимо, другие соображения.
Покачиваясь вместе с палубой, Ансгар подошел к сотнику Овсеню, выбравшему себе место на широком носу ладьи рядом с задумчивым шаманом Смеяном, который никогда еще не путешествовал так далеко и вообще не покидал раньше родные края, хотя был по крови кочевником. Однако кочевники тоже кочуют только в определенной местности, не удаляясь от привычных мест обитания. Сотник же, в отличие от шамана, выглядел энергичным и привычным к перемене мест человеком, неотрывно смотрел вперед, словно таким образом торопил события и приближал далекий берег, к которому они плыли, взглядом.
– Выспался? – не оборачиваясь, просто, похоже, узнав Ансгара по поступи, спросил сотник буднично. – И хорошо, что выспался. Без сна здоровья не бывает.
– На три дня вперед, – пошутил конунг. – Теперь днем спать не буду, только ночью…
– Тоже хорошо. А меня, вот напасть какая, и сон совсем не берет. Старался, как мог, себя измучил, бока отлежал, а уснуть не могу. Даже Смеян вон желает меня сон-травой напоить, наверное, чтобы потом спал на ходу. Да вот на закате, старики говорят, засыпать нельзя – не проснешься потом[2]. Подожду уж до ночи.
– Ночь скоро, – согласился Ансгар. – А мы что, и ночью плыть намерены? Не опасно?
– Мы из реки вышли. Теперь в протоках плывем. Через два поворота войдем в Ильмень-море, острова прибрежные минем, а там уже в любую сторону без опаски плыви. Больших мелей здесь не водится. Камней тоже – борта пробить на чистой воде нечем.
– Уже выходим? – удивился Ансгар скороходности славянских ладей. – Быстро добрались.
– Веслам ветер помогает, что ж не добраться от света до света. Ловать река не длинная.
– А Полисть? На Русу поворот?..
Чтобы попасть в Русу, главный город племени русов-варягов, следовало поворачивать и плыть против течения по реке Полисть, как по дороге, богами проложенной. Основные торговые пути за вываренной варягами солью именно туда и вели, и более мелкая Полисть была даже более судоходной рекой, чем старшая и более широкая Ловать. Но и по Ловати тоже шло немало судов. И в городище Огненной Собаки, и дальше, в другие городища, и еще дальше, на волоки, чтобы потом перебраться уже в другую реку и плыть не против, а по течению.
– Это ты, конунг, проспал. Полисть проплыли давно. Мы уже и Взвадовский сторожевой острог минули, – сотник погладил крупную и красивую голову Огнеглаза. – Пса ты с собой, похоже, насовсем забрал?
– Он сам за мной пошел. Как с первого дня, когда спас меня, пошел, так и не отстает. Признал, видно, во мне хозяина. Или себя моим хозяином признал – не пойму. На ладью я его специально не звал. Сам пришел. Но он, говорят, бесхозный.
– Это хорошая собака, – сказал Овсень и в знак особого уважения почесал Огнеглаза еще и за ухом. Пес был счастлив вниманием, улыбался, свесив язык на плечо, и подставлял умную голову под руку. – И без причины ни на кого не бросится, и в трудную минуту защитой станет. Хоть от зверя, хоть от человека. Эти собаки людей любят. А теперь вот и хозяина имеет. Собака всегда должна кого-то любить, иначе одичает. Все у собак, как у людей. И людям любовь нужна. Люди, если никого не любят, кроме самих себя, тоже становятся… М-м-м…
Сотник не произнес слово «дикарями», но подразумевал, похоже, именно его.
– Тоже дичают, – завершил он все-таки фразу после паузы.
Ансгар деликатность Овсеня в произнесении конкретных слов оценил, но невольно подумал о том, как относятся к любви в его стране. Он знал, что конунг Кьотви свою невесту увидел только на свадебной церемонии. Была ли любовь между отцом и матерью? Юноше трудно было ответить на этот вопрос, поскольку они никак не показывали свои отношения посторонним. Но даже если не было, назвать своих родителей одичавшими он бы не рискнул.
Приближался поворот реки. Сбоку в Ловать впадала другая речка, но, как помнил конунг, по пути в городище Огненной Собаки таких впадающих рек и речушек было множество, особенно в непосредственной близости от Ильмень-моря, где трудно разобрать, по самой ли реке плывешь или по одной из проток. Так и оказалось, за поворотом в Ловать впадала уже другая речушка. Чуть дальше третья… Но в этом месте русло основной реки все же просматривалось хорошо, и ошибиться было невозможно. До следующего поворота плыть было совсем немного, а за ним, как сказал сотник Овсень, должно уже было открыться Ильмень-море. И не хотелось уходить с палубы, чтобы не прозевать момент выхода туда.
Момент встречи с широкой водной гладью в самом деле был красивый и запоминающийся. Ансгар всегда любил возвращаться в родной фьорд после долгого отсутствия. Всегда ждал, когда драккар пройдет узкий пролив, и большой широкий фьорд откроется глазу вместе с дымным виком, чуть в стороне от которого высится над водой стоящий на каменном обрыве большой по норвежским меркам дом конунга, обнесенный высоким частоколом. Сейчас и не фьорд, а Ильмень-море следовало увидеть, от которого до фьорда еще плыть и плыть. Но было в этом тоже какое-то сходство в ощущениях, и, кроме того, выход в Ильмень-море уже говорил о значительном приближении к родному берегу и к решающим событиям, которые должны сделать жизнь Ансгара совсем другой. Хотя бы на день, но дом стал ближе, как стали ближе предстоящие суровые испытания.
Ильмень-море открылось как-то неожиданно, еще до того, как ладья миновала последний поворот. Основное русло расходилось на множество мелких русел, а за ними, поверх островов, поросших низкорослым кустарником и лишь изредка высокими раскидистыми деревьями, открывался простор водной глади. Ильмень-море было, конечно, совсем не такого цвета, как северные моря, такие милые взгляду юного конунга. Оно было и темнее, и теплее даже на взгляд, и вообще на настоящее море в его понимании было не слишком похоже, тем не менее простор воды уже был чем-то привлекательнее, ближе сердцу, нежели Ловать, зажатая между двумя лесистыми берегами, и словно бы к дому, к родине очень резко приближал.
– Парус… – громко сказал, чуть не крикнул сотник Овсень.
Сигнал предназначался кормчему Валдаю, который и на корме его услышал, несмотря на постоянный скрип весел в уключинах.
– Вижу… – отозвался Валдай. – Ладья словенская… Идет из Русы… Догоним?
– Догоним… – согласился сотник. – Узнаем, что нового в Русе и в Славене.
– Всем гребцам на весла! – зычно дал команду кормчий.
Где-то внизу, под палубой, началось стремительное шевеление, и сверху было видно, как высовываются весла в весельные окна, металлом о металл зазвенели уключины. В ладьях, в отличие от драккаров, и боковые весла имели свои уключины. По мнению Ансгара, это было неудобно – слишком много времени занимало, и сами весла, и устройство ладьи усложняло. Зачем такое сооружать, если можно просто выставить весло в весельное окно и грести. Окно небольшое, весло в нем не сильно «гуляет». Может быть, сила гребка с уключиной увеличивается, но не настолько, чтобы это стало решающим моментом.
– Налегай… Тяни дружно…
И новые гребцы, не дожидаясь отдельной общей команды, как обычно бывало на драккарах, сразу, один за другим, включились в свою ритмичную работу, подстраивая ее под ритм тех, что гребли раньше. Сбоя не произошло.
В отличие от драккаров, на которых места для людей всегда было мало, гребцы на ладьях спали в стороне от своих скамей, да и скамьи у них были несравненно более высокие, чем на скандинавских лодках, а сам ряд весел располагался значительно выше. И потому для включения в работу дополнительных гребцов времени на ладье уходило больше. Но когда все весла начали грести дружно, ладья прибавила в ходе заметно. И парус небольшой ладьи впереди, что вышла из устья Ловати значительно раньше, стал быстро приближаться.
– А как Валдай узнал, что ладья словенская? – поинтересовался Ансгар у сотника.
– В Славене корму чуть другую делают, более тупую, и борт чуть вперед наклонен. И сама ладья у них слегка пошире будет, чтобы товар лучше разместить. Словене – народ торговый, у них все к тому приспособлено.
– А словене в Русу свободно ходят?
– Когда войны нет, свободно, что ж не ходить. Народы-то, что ни говори, братские[3]. Но всякое бывает. Кто-то старое вспомнит, и начнется перепалка, а за перепалкой и что похуже. И нас в Славене так же встречают. Они у нас все пытаются Бьярмию отобрать, чтобы каменную соль оттуда возить, но без нашей соли тоже плохо себя чувствуют. Вареная соль в десять раз дороже каменной. Это для словен доход большой. У нас покупают, вам возят и перепродают…[4] И пытаются наших купцов не пустить через Волхов. А это, сам понимаешь, еще один повод для ссор. Поссориться-то легко, вот помириться бывает трудно. Но города у нас торговые, и торговые гости понимают, что без мира все в разорение пойдут. Потому и миримся быстро.
– Стрелу пустите, – крикнул с кормы Валдай.
– Белун! – позвал сотник выглянувшего из трюма стрельца. – Отправь словенам «соловья».
– Я мигом… – отозвался стрелец, нырнул в трюм за луком и быстро вернулся, на ходу пристраивая к стреле глиняную свистульку.
– Что это? – спросил Ансгар.
– Сигнал о добрых намерениях, – объяснил Овсень. – Приглашение на разговор.
Стрела сорвалась с лука с тонким переливчатым свистом, в самом деле сильно напоминающим трели соловья, и устремилась в сторону словенской ладьи. Но стрелец прицел брал выверенный и в саму ладью, конечно, не попал.
На словенской ладье, где сигнал поняли легко, поскольку сами умели такие сигналы давать и собственных стрельцов имели в достаточном количестве, почти сразу же подняли, а потом и убрали в глубину трюма весла, и через некоторое время парус пополз к рее, чтобы замереть там. Лодка легла в дрейф и плавно покачивалась на волнах, поднимаемых средней силы ветром. Словене ждали встречи.
Русы стали быстро нагонять соседей, и вскоре прозвучала новая команда Валдая. Парус подняли и подошли к словенской ладье на веслах, которые были вытащены из уключин только в самый последний момент. Две лодки сблизились, на палубы той и другой высыпали гребцы, с одной и с другой стороны тут же полетели прочные тросы, и еще через несколько мгновений ладьи прижались одна к другой округлыми бортами. Все это было сделано ловко и быстро, без дополнительных приказов, и привычность гребцов к таким встречам была видна сразу.
Когда драккары подходят один к другому вплотную, помнил Ансгар, их почти прямые борта составляют долгую линию соприкосновения, и общаться один с другим или же воевать один против другого могут одновременно многие воины. Ладьи же за счет крутизны и округлости своих бортов соприкасались только небольшим участком, и на этом участке тут же был проброшен мостик в две доски. По мостику со словенской ладьи на ладью русов перешел коренастый кормчий.
Не думая зачем, Ансгар все же сразу подумал о том, как с драккара атаковать ладью. Это было бы неудобным, потому что слишком мала площадь соприкосновения, и слишком высок борт ладьи. С ладьи же атаковать драккар гораздо удобнее, потому что сверху вниз наносить удар всегда сподручнее. Юный наследник титула не думал о войне против славян. Тем не менее все его воспитание было такого характера, что любое событие он просто не мог рассматривать с мирной точки зрения.
Сам конунг во время встречи так и оставался пока на носу вместе с шаманом Смеяном, не торопясь вступить в разговор, пока его к этому разговору не пригласили. Его гордость не позволяла быть навязчивым. Но пригласили скоро. Сотник Овсень отыскал Ансгара глазами и поднял руку, привлекая его внимание. Ансгар пошел, чтобы познакомиться со словенским кормчим, хотя считал, что вообще-то, в соответствии с его рангом, кормчий должен был бы подойти, чтобы познакомиться с ним. Однако он был еще не в своих землях, где имел вес его титул, пусть даже все еще не окончательно утвержденный за ним, и потому подчинился местным порядкам.
– Конунг, нам тут кормчий Вандал рассказывает интересные вещи, тебя, кажется, касаемые прямо. Послушай…
Ансгар протянул Вандалу руку, здороваясь.
– Что интересного говорят, что и как меня касается?
– Вчера в Русу доставили несколько воев твоего народа, – предварительно качнувшись из стороны в сторону вместе с лодками, низким и хриплым, словно на всю жизнь простуженным голосом, сообщил словенский кормчий. – Их подобрала ладья моего друга, идущая в Русу, и сдала с рук на руки причальной страже.
Отвлекая общее внимание, вокруг словенского кормчего прошел, его со всех сторон и с головы до ног оглядывая, причальный Хлюп.
– Вот и мой друг из другой причальной стражи… – Вандал заметил нелюдя и уважительно протянул ему руку.
Хлюп принял рукопожатие как должное и в долгу не остался.
– Я рад видеть тебя, Вандал, сильно похудевшим. Ты здоров?
– Здоров, Хлюп, здоров.
– А почему так похудел?
– Есть стал меньше, чтобы моей ладье было легче меня носить. И купцы теперь могут больше товара загрузить, значит, мне больше прибыли.
– И это правильно, – серьезно заметил причальный. – Ты принял мои советы.
Ансгару неприятно было, что Хлюп перебил, может быть, важный разговор. Но и с этим конунгу пока пришлось тоже смириться, хотя такое положение, когда важный разговор прерывается из-за нелюдя, казался ему неприятным.
– А кого они подобрали и при каких обстоятельствах? – вернулся он к прежней теме.
– На обломках носового дракона с драккара по Ловати плыло пять человек. Четверо свеев и один урманин. Свеи за один большой обломок держались, урманин чуть отстал с другим обломком. Все в доспехах, потому рук отпустить не могли, иначе сразу бы пошли ко дну. Едва их вытащили в ладью, сразу драться стали. Урманин напал на свеев с кулаками – оружие в воде все пятеро растеряли. Едва растащить удалось. Свеи уверяют, что их средний двадцативесельный драккар был атакован на реке тяжелым тридцативесельным драккаром урман. Урмане таранили свейский драккар и попытались захватить. Но во время тарана обе лодки получили повреждения и пошли ко дну вместе с воями. Спастись удалось только тем, кто и приплыл по течению. Урманин утверждал…
– Я знаю, что мог утверждать урманин, – сказал Ансгар. – Он говорил правду. Двадцатирумный драккар был у нас. Мы вынуждены были атаковать, потому что нам перекрыли дорогу с красным щитом на мачте. Как зовут того урманина?
– Этого я не знаю.
– Как он хотя бы выглядит?
– И этого не знаю, потому что рассказываю только то, что поведал мне кормчий с другой ладьи. Единственно, я слышал, что урманин ведет себя большим господином и всех подряд ругает. В том числе и спасшего его кормчего. Кормчий разбираться сам не стал, буяна утихомирил кулаком, а потом передал и свеев, и урманина речной варяжской страже, а те отправили всех на правеж к князю. Поскольку все четверо свеев говорили одно и то же, а урманин был один, и рассказывал то одно, то другое, и вообще плел какие-то небылицы про меч, за которым охотятся свеи, и про утонувшего конунга, князь русов, который не терпит разбоя в своих землях, передал всех пятерых для суда свеям со стоящего у причала драккара. Те сразу же и отплыли.
– Утонувший конунг – это я, – хмуро признался Ансгар. – А меч, за которым шведы охотились, висит у меня на боку. А урманин, который всех ругает, мог быть моим дядей ярлом Фраварадом. Простые гребцы и воины так ругаться не стали бы.
Взгляд Вандала скользнул по мечу достаточно равнодушно.
А юноша с чувством уважения к себе положил левую руку на драгоценную рукоятку своего оружия. И вся его поза соответствовала титулу конунга, и голос тоже. И таким поведением Ансгар словно требовал к себе особого отношения.
– Прискорбно, но изменить что-то уже не в моих силах, – сказал словенский кормчий.
– Куда направился шведский драккар?
– Этого я тоже знать не могу, но, когда я сегодня утром шел в сторону Русы, мне навстречу попался двадцативесельный драккар из Дома Синего Ворона. Я знаю их символику – много раз встречался в разных гаванях. Судя по курсу, он направлялся в Славен… Но, сразу предупреждаю, я не уверен, что пленников передали именно туда. И не обязательно тот, первый, драккар поплыл в Славен, как попавшийся мне навстречу… А про этих сказать ничего не могу. Не буду путать вас, но шли они ходко и не остановились в ответ на мое приветствие… Впрочем, на приветствие они не всегда отвечают, что с дикарей взять.
– Мы можем догнать их? – спросил Ансгар у сотника Овсеня, демонстративно пропуская мимо ушей очередное слово «дикари». Но надоедать это слово стало сильно, и даже тогда, когда оно к шведам относилось.
Сотник только плечами пожал, поскольку он мог говорить исключительно о своих воях, своих лошадях и лосях, а они на ладье двигательной силы не имели.
– Если только они сделали в городе стоянку на ночь, – за сотника ответил кормчий Валдай. – Но они могут просто пройти мимо Славена и сразу двинуться по Волхову. Тогда сейчас они уже прошли часть пути по реке. Но мы быстрее идем и можем догнать их или на выходе в Онежское море, или уже на Нево-реке.
– Тогда не будем терять время, – решил Ансгар, как-то нечаянно принимая на себя командование. – Будем догонять…
– Будем догонять, – согласился Овсень.
– Если бы я знал, что кого-то это может заинтересовать, – прощаясь, сказал Вандал перед тем, как забраться на трап, – я бы расспросил все в подробностях. Счастливого пути и попутного ветра. Мне нет надобности перетомлять своих гребцов, и потому я буду идти неспешно. Все равно раньше завтрашнего дня до Славена не доберусь…
– А мы до Славена когда доберемся? – видя нетерпение юного конунга и сочувствуя юноше, опять проявляя свою доброту, спросил сотник у стоящего рядом кормчего.
– Можем среди ночи, можем к утру, это не имеет значения, потому что среди ночи река перегорожена цепями. Все равно придется до утра стоять, стража не пропустит, а если будем требовать, нас встретят стрелами.
– Но можно же сказать, что мы преследуем шведов, – возмутился Ансгар, которому не терпелось догнать драккар Дома Синего Ворона и решить вопрос, который его волновал.
– Сказать можно. Но тогда нас вообще не пропустят, – невозмутимо заметил Валдай. – Никогда. Словене берегут свои торговые пути не хуже русов и репутацией устоявшегося спокойствия дорожат. Репутация их в безопасности Волхова. Город живет за счет пошлины. Тем более драккар принадлежит Дому Синего Ворона. Славенцы не захотят ссориться с теми, кто постоянно здесь плавает и приносит им немалый доход. И потому свои намерения лучше не раскрывать. Не волнуйся, конунг, все равно догоним. Дорога длинная, а скорость у нас выше. А до утра побережем гребцов. На Волхове им предстоит трудная работа, и потому ночь будем идти только под парусом. А догонять нам лучше уже в Ладоге-море или в Нево-реке, потому что на Волхове стоят словенские остроги, и они тоже могут доставить нам неприятности.
– И что? Будем терять такое драгоценное время? – спросил конунг недовольно и явно ожидая, что сотник его поддержит.
Но Овсень молча выслушал аргументы кормчего, более опытного в плаваниях, и так же молча принял их как неизбежность, с которой бороться бесполезно.
– Будем терять, – категорично сказал Валдай. – Я сейчас распоряжусь, чтобы гребцы пошли на отдых. Если сейчас поторопимся, имеем возможность дальше вообще не торопиться, потому что нам тогда придется возвращаться.
Кормчий словно не замечал желаний конунга или специально хотел делать все против этих желаний, и это злило Ансгара. Чем ближе он подходил к своей власти, тем больше возникало препятствий – так казалось юноше. Хотя внутренний голос говорил, что основные препятствия еще впереди. Но и в одиночку бороться со сложившимися обстоятельствами он тоже не мог – среди славян не было его слуг, и даже сотник Большака, которого он нанял, слугой по большому счету не был и при любом удобном случае готов был показать собственную независимость. И потому Ансгар вынужден был скрепя сердце согласиться. На ладье командовал не он, и даже не сотник Овсень, который казался более лояльным и которому самому не терпелось быстрее добраться до мест, куда увезли его жену с дочерью. И с этим нельзя было не считаться.
Распоряжения кормчего были сразу же выполнены командой. Ладья значительно снизила скорость в сравнении с тем, как шла раньше, хотя инерцию сохраняла еще долго. Три других ладьи быстро догнали первую и убрали весла, поравнявшись с ней. Сотник Овсень и кормчий Валдай разговаривали с экипажами других ладей громко и объясняли ситуацию. При этом не нашлось ни одного кормчего, кто высказал бы желание идти напролом. И даже руянский сотник Большака, казавшийся конунгу таким неукротимым и мало обращающим внимания на препятствия, согласно решил пойти отсыпаться. Но, скорее всего, с огорчением подумалось Ансгару, отсыпаться он решил в обнимку с подарочным бочонком хмельного меда.
Ильмень-море было спокойно, хотя ветер дул устойчивый, но не крепкий, и каких-то чрезвычайных обстоятельств погода не предвещала и в течение ближайшей ночи. Ансгар уселся на палубе, привалившись спиной к большой бухте скрученного под мачтой каната. У его ног сначала устроился только пес Огнеглаз, которому надоело смотреть сверху в воду и любоваться пенистой волной, что шла от носа, бесшумно разрезающего поверхность, потом подошли дварф Хаствит и причальный нелюдь Хлюп и сели по сторонам от конунга. Для полноты команды не хватало только кормчего Титмара, но тот уже несколько часов, как заметил Ансгар, проводит рядом с кормчим Валдаем, осваивая смежное для себя ремесло. На своем драккаре Титмар считался хорошим кормчим, но драккар имел совсем другой характер, там даже кормовое весло ставилось не на корме, как у ладьи, а сбоку рядом с кормой, и теперь Титмар собрался учиться управлять ладьей. Воспротивиться этому было грех, потому что в походе могут возникнуть любые обстоятельства, и тогда Валдая можно будет заменить своим человеком. Звать Титмара на отдых конунг не стал.
Причальный Хлюп тихо дремал, то прикрывая глаза, то открывая их, часто зевал, отгораживая рот широченной, как кормовое весло, ладонью, но окончательно, кажется, не засыпал. Хаствит, отоспавшийся за день, пытался освоиться с красивым кованым гребешком, который подарил ему кузнец Далята, и снова и снова брался за свою бороду, которую теперь уже не пытался расчесать целиком, но вычесывал по небольшому кусочку, начиная с нижнего края. Это давало заметный результат, и через час уже четверть бороды имела вполне благопристойный и даже величественный вид. Осталось только еще три четверти привести в порядок, потом так же обработать голову, и дварф грозился стать писаным красавцем, перед которым не устоит ни одна дварфиха.
А солнце тем временем неуклонно ложилось за горизонт. И хотя Ильмень-море было со всех сторон окружено землею, дальний берег, на который солнце ложилось, видно не было, как не было видно и словенского берега. Тем не менее к этому берегу ладьи медленно приближались, используя пока только силу ветра.
Сотник Овсень тоже устроился на палубе, на самом носу, но в одиночестве. Волкодлачка проводила время или с маленьким домовушей Извечей, что никогда не расставался со своим мешком, или со стрелецким десятником Велемиром, который не оставлял в покое шамана Смеяна и уже много часов вел с ним какую-то тайную беседу, прекращавшуюся, как только подходил сотник или кто-то другой. Волкодлачка тоже, кажется, в этой беседе принимала участие. Овсень видел, как десятник несколько раз обращался к ней с вопросом, и Добряна, видимо, каким-то образом на вопросы отвечала.
Извеча же, напуганный Ансгаром еще при погрузке, из страха перед волнами и вообще перед водой, поскольку плавать он не умел, предпочитал на палубу почти не подниматься.
Так все вместе встретили ночь. А ветер неуклонно приближал лодки к противоположному берегу не слишком великого по размерам Ильмень-моря…[5]
Костры стало видно до рассвета. Сначала они показались звездочками, упавшими с неба в Ильмень-море и отнесенными волной вдаль, и только кормчий Валдай сразу определил:
– У берега лодки стоят. Люди кострами греются. К утру здесь воздух всегда прохладный. Сырости много. По берегу болота лежат.
Правота кормчего подтвердилась быстро. Костры стали приобретать очертания, стало заметно, как они вытягиваются к небу. Одновременно с этим видно их стало хуже, потому что на смену ночной темноте, оттеняющей свет костров, медленно подступала предрассветная серость, и где-то там, у берега, плотной молочной полосой поплыл над водой туман, какое-то время удачно сопротивляющийся идущему с восходной стороны ветерку и скрывающий берег. Однако на смену серости, когда стало видно уже не только костры, но и ладьи, стоящие у причала, и просто у берега, и даже фигурки людей на берегу, пришел рассвет. Солнце выглянуло несмело, но у края горизонта задержалось ненадолго, легко набирая обычную утреннюю скорость движения по небосклону.
– А где городские стены? – спросил причальный Хлюп, никогда в такую даль не забиравшийся, хотя он и имел среди знакомых славенских кормчих.
– Это еще не Славен, – ответил кормчий Валдай скорее не нелюдю, а другим, которые сами вопрос не задали. – Мы мимо берега проплывем сразу в Волхов. Здесь лодки ждут, когда цепь опустят. Пока они свою похлебку варят, мы к самой цепи проберемся. Свою похлебку варить будем, когда драккар догоним. А то и шведскую похлебку съедим, если они нас на берегу дождутся. Хотя наша, пожалуй, повкуснее будет…
В устье вошли и сразу почувствовали это. Волхов имел сильное течение, и, чтобы на скорости не терять возможность маневра, пришлось на парусе взять несколько больших рифов[6], но одновременно включить в работу по десятку весел с каждой стороны, чтобы течение не разогнало ладью, и при необходимости можно было провести маневр с помощью весел. На реке маневрировать следовало часто, потому что судов там стояло немало, а без весел, только под управлением кормчего, маневр был если не ограниченным, то, по крайней мере, излишне и опасно медленным. А при медленном маневре на заполненной судами реке легко с кем-нибудь столкнуться. Но, маневрируя удачно, без приключений продвигались вперед и вскоре увидели стены Славена. Стены казались мощными и высокими, не в пример стенам городища Огненной Собаки. И с двух сторон высились по обоим берегам реки. Это в действительности были настоящие стены, а не тын, и даже понизу, видимо, засыпные.
Валдай распорядился дополнительно подобрать парус. С почти уполовиненной его площадью скорость снизилась значительно, а потом парус подняли полностью и прошли остаток пути до цепи, перегораживающей реку, только на веслах и с помощью течения. Ансгару думалось, что при движении на веслах более широкая, чем драккар, ладья будет передвигаться медленно. Оказалось, что она ничем не уступала драккару, если не шла быстрее. Так, без парусов, все четыре ладьи одна за другой и подошли к причалу, но встали не у самого причала, где и места-то не было, а дальше, уткнувшись широким носом в береговой песок. И сразу сбросили трапы.
– Я бы тебе, конунг, не рекомендовал на берег спускаться, – сказал Овсень.
– Почему? – не понял Ансгар. – Мы с ярлом Фраварадом уже были здесь, и встретили нас с уважением. Меня должны хорошо помнить. Здесь знавали моего отца, и отношение к Кьотви перешло ко мне, похоже, по наследству…
– Вот поэтому я и не хотел бы, чтобы ты спускался, – настаивал сотник.
Ансгар смотрел вопросительно, не понимая смысла такого желания.
– Есть несколько причин… – Овсень все же объяснил. – Первая и главная – мы преследуем шведов и собираемся дать им бой. Твое появление на берегу подтвердит наше желание. Славенцы не хотят, чтобы кто-то воевал на их территории, не защищая их интересы. И постараются нас задержать, чтобы дать шведам уйти.
– Вторая причина – те же шведы, – за сотника продолжил объяснения кормчий Валдай. – У Дома Синего Ворона слишком большие торговые связи в Славене. Они могут кому-то заплатить, кого-то попросить, и тебя постараются задержать. И потому даже мы будем говорить, что плывем по торговым делам из Русы на Руян, а не из городища Огненной Собаки в Норвегию. Так будет спокойнее и надежнее.
– Да, – внезапно и сам юный конунг, осознав положение, согласился, и даже охотно. – Это все правильно. И вообще, лучше, чтобы не все знали, что я остался жив. Неожиданное мое появление дома будет для многих неприятным сюрпризом. Вы мне подсказали хорошую мысль на будущее. Такой сюрприз сразу покажет, кто на чьей стороне и на кого мне стоит в дальнейшем полагаться, а с кем предстоит бороться.
– Есть и еще мелкие причины, – добавил сотник, – но достаточно и этого. Если ты хочешь отправиться дальше быстрее, то жди нас на лодке.
Ансгар согласился. Аргументы, в том числе и его собственные, были слишком убедительны, чтобы с ними можно было спорить, хотя совсем недавно ему казалось, что титул норвежского конунга, с которым он свыкся, еще не став конунгом официально, должен быть почетным пропуском через любые заставы. Но славяне лучше знают местную обстановку, и юноша решил все же положиться на них. Это уже в его родных краях они должны будут на него полагаться и у него спрашивать, как им лучше поступить. И это естественно.
И Ансгар терпеливо сел к той же бухте с канатом, где проводил ночь. Хлюп с Хаствитом опять расположились рядом, ну, и конечно, пес Огнеглаз.
А на берег отправились кормчие всех четырех ладей, и с ними сотники Овсень и Большака.
– Это недолго, конунг, – пообещал десятник Велемир, как и Ансгар, оставшийся на палубе. – Скоро поплывем дальше… Если нужно плыть быстрее, Овсень с Большакой все устроят. Они умеют договариваться. Кроме того, у Большаки везде есть друзья. Слышал я, есть и здесь. Многие с ним в дальние походы ходили. А такие друзья друг друга всегда поддержат.
Волкодлачка отошла от ног стрельца и обнюхалась с Огнеглазом. Пес стоял слегка напряженный, с поднятой на холке шерстью, но, кажется, волчьего запаха уже не чурался и не старался спрятаться за людей или нелюдей, как бывало раньше. И даже осторожно помахивал иногда хвостом, показывая свое природное дружелюбие. Такое же дружелюбие демонстрировала и Добряна. Она всячески старалась показать, что она не волчица с человеческим разумом, а только человек, временно забравшийся в волчью шкуру.
Так и ждали.
Десятник оказался прав. Кормчие с сотниками вернулись скоро, и Валдай сразу стал отдавать команды. От берега отталкивались длинными и крепкими, хотя и гибкими, шестами. Песок еще не успел сильно обхватить нос ладьи и всосать его в себя, как случается при долгой стоянке, и потому на чистую воду Волхова вышли быстро. Ладья развернулась и готова была к продолжению пути. Хлопнул на ветру распущенный парус…
– Шведский драккар проплыл вчера вскоре после полудня… – сообщил Овсень. – Шведы сильно торопились… Будем догонять… Но впереди еще два драккара Дома Синего Ворона. Они из самого Славена вышли с грузом. Плохо будет, если они друг друга догонят и соединятся…
– Но мы же все равно атакуем их? – спросил конунг.
– Если мы не потопим их сразу, придется топить или рубить потом, когда доберемся до этого «вороньего гнезда», – ответил сотник Большака, еще не успевший уйти на свою ладью. – Но я не люблю откладывать надолго дела, которые можно сделать сразу… Порубим и потопим, и добычу разделим честно, не переживай из-за таких мелочей…
Началась погоня…
Конечно, погоня бывает гораздо более интересной, когда она проходит в присутствии преследуемого, то есть когда видно корму лодки, которую догоняешь. Тогда и у гребцов сил, надо думать, добавляется. Но гребцы и без того старались и сил не жалели.
А погоня началась еще до того, как ладьи покинули пределы города Славена. Валдай не приказал снизить скорость даже тогда, когда они проплывали мимо стоящих посреди Волхова странных сооружений, до конца еще не построенных. Большие деревянные срубы поднимались из реки и были заполнены камнями. Срубы постоянно, похоже, наращивали и добавляли внутрь новые камни. Юный конунг смотрел на сооружения с удивлением.
– Это что, плотина будет? – спросил он. – А как же тогда проплывать?
Когда они, по дороге в городище Огненной Собаки, миновали это место вместе с ярлом Фраварадом, никто на норвежском драккаре на такой же вопрос юноши ответить не смог. Даже сам дядя, казалось, все знающий, только плечами тогда пожал в недоумении.
– А это будет мост, – сказал Овсень. – Они ставят на реке «быки», на них положат настил – хотят мостом соединить две половины города. Тогда проходящие суда контролировать будет гораздо легче. Видишь, уже и городские ворота ставят… С двух сторон…
Высокие городские стены были еще не разобраны, но рядом с ними уже возводились не полностью достроенные мощные ворота, через которые можно будет выйти на будущий мост. Все просто – сначала ставятся ворота, и только потом разбирается участок стены, которая замыкается на воротах. Так расстраиваться городу безопасно[7].
В Скандинавии тоже иногда строили мосты через мелкие речки, но никогда не строили через такие сильные и глубокие, как Волхов, предпочитая пускать через реку плоты-паромы. Причем, судя по высоте «быков», мост здесь должен быть таким, чтобы драккары и ладьи проходили под ним с поднятым парусом. Конунгу такое сооружение показалось чудом, и даже не верилось, что нечто подобное когда-нибудь, возможно, научаться строить и у него на родине или в соседней Швеции. Обидой кольнула мысль, что славяне не зря зовут скандинавов дикарями, не строящими городов, но Ансгар старательно отогнал эту мысль, чтобы не чувствовать себя униженным. Униженный воин перестает быть воином, и эту старую истину молодой конунг помнил прекрасно. Помнил он и другую истину: главное предназначение мужчины – быть воином. И это, по мнению Ансгара, превышало все умение строителей городов и мостов. То, что строят строители, легко разрушает воин. Следовательно, воин сильнее, и слава его выше. И Один оценивает мужчин по степени славы, а не по умению что-то строить.
Город миновали быстро, и даже не удалось, как и по пути сюда, рассмотреть высившиеся за городской стеной более высокие стены местной крепости, которую словене называют кременцом. Однако, уже чувствуя себя конунгом, Ансгар, проплывая мимо стен, смотрел и представлял, каким образом этот город можно брать штурмом. И, к стыду своему, никому, к счастью, не видимому, не находил вариантов. По крайней мере, со стороны Волхова это казалось невозможным. Конечно, Ансгар не собирался отправляться с походом в славянские земли, как он сам себе же говорил. У него вообще не было еще никаких планов, ни оборонительных, ни наступательных. Ему еще следовало получить свой титул, и дальше этой цели заглядывать не стоило. Но дух норвежского конунга, то есть первого и главного человека в народе завоевателей, уже начал жить и работать в нем против собственной воли юноши. А что конунгу придется ходить в набеги куда-то в чужие земли, в этом Ансгар не сомневался. Все конунги ходили, и он не может стать исключением. Конечно, меч Кьотви наложил на Ансгара большие ограничения, и поход в славянские земли для него исключен. По крайней мере, с этим мечом. Но ведь мир большой и на славянских землях клином не сошелся. И существует немало городов и поселений и на закатной стороне, и на полуденной, и поселений несравненно более богатых, чем города Гардарики. В поход можно будет отправиться и туда, и вообще в любую сторону, кроме восходной и полуночной – на полуночной во льдах живут только тюлени и белые медведи, а на восходной те же славяне и подчиненные им народы, но и те находятся под покровительством славян. А сюда… А сюда могут плыть другие воины, возглавляемые ярлами… Ярлам тоже хочется добычи и воинской славы. По крайней мере, сам не собираясь воевать со славянами даже из чувства благодарности, пусть пока и преждевременного, Ансгар не собирался запрещать делать это своим ярлам. И даже мысли о том, чтобы принести своему народу какую-то другую жизнь, отличную от прежней, чтобы не звали больше норвегов дикарями, в голову молодому конунгу не пришло.
Кормчий Валдай, оставив за веслом своего помощника, но не доверив управление ладьей Титмару, хотя тот и просил, уверяя, что многажды плавал по Волхову и помнит фарватер, сходил в трюм и вернулся, как показалось, с простой, полой изнутри деревянной колодой, на которую была натянута сухая бычья кожа, и с дубинкой, обмотанной такой же кожей. И не сразу Ансгар сообразил, что это такое. Колода была выдолблена изнутри так, что стенки оставались тонкими. Поставив колоду на палубу, Валдай посмотрел за борт, чтобы подстроиться под движения весел, и после этого нанес дубинкой удар по коже. Долгим тяжелым гулом загудел не только барабан, но, казалось, и вся палуба. Наверное, и в трюм звук тоже проник, потому что пустой стороной колода ставилась на палубу, и звук в саму палубу уходил тяжелыми вибрациями. Удар следовал за ударом. И только потом конунгу стало понятно, что кормчий таким образом задает ритм движениям гребцов. И если он начинал бить с достаточно большим интервалом, то постепенно интервал становился все меньше и меньше, гребцы ворочали веслами быстрее, и ладья заметно прибавила в ходе. Река доносила такие же звуки и с ладей, идущих следом. Значит, такой громогласный измеритель ударов весла в обычае у всех славян, в том числе и у живущих далеко на закате, потому что звучные удары слышались и с ладьи сотника Большаки, идущей последней.
Кормчие на драккарах, когда следовало установить ритм движения весел, пользовались обычно своим собственным голосом. Как правило, голоса хватало, потому что силы гребцов тоже не бесконечны, и долго двигаться в повышенном ритме трудно. Но кормчий только начинал, задавая ритм и порой даже срывая собственный голос, потом сами гребцы подхватывали его и сами же ритм отсчитывали, что помогало им грести дружнее. Существовали и специальные гребные песни, в которых ритм соответствовал гребкам. Конечно, когда лодка идет в дополнение к веслам под парусом, да еще и по ветру, то положение чуть-чуть полегче. Но Ансгар хорошо помнил, что, когда они проплывали здесь с дядей, ярл Фраварад объяснил ему, где обычно кончается сырой ветер, идущий с Балтии. Тогда, в том пути, этот ветер был им подмогой, а потом пришлось поднять парус к рее и идти на веслах, да еще против течения. Скоро должны были подойти к обозначенному ярлом участку. Тогда ветер будет встречно-боковым, и Ансгар не знал, смогут ли ладьи идти в прежнем темпе при таком направлении ветра. Опытные кормчие на драккарах умели так управлять парусом, что и при подобном направлении лодка тоже использовала ветер. Но у славян нет таких морей, как у норвегов и шведов, и нет, наверное, таких мореплавателей. И негде им было научиться виртуозному обращению с парусом. И Ансгар предполагал, что скорость они потеряют, и именно потому кормчий Валдай сокращает время загодя и так разгоняет свою ладью. Но ладья шла и шла упорно вперед. Ветер пока еще держался полуденный и помогал гребцам. Ансгар даже узнал место, где драккар ярла Фраварада вынужденно поднял парус из-за отсутствия ветра – там на береговом обрыве высился небольшой сторожевой острожек со смотровой вышкой, но сейчас то, о чем предупреждал ярл, не сработало. Должно быть, в этой речной дороге судьба была на стороне славян. Впрочем, она одновременно была и на стороне драккаров Дома Синего Ворона, потому что в их паруса ветер тоже дул. И трудно было сказать, сокращается ли расстояние между преследователями и преследуемыми, пока не видно было самих шведов.
– Когда мы Волхов пройдем? – спросил Ансгар.
– С таким ходом в три с половиной дня справимся, – пообещал кормчий, переводя дух между ударами в колоду. – Обычно, когда не спешим, в четыре с половиной, иногда даже и в пять дней ходим. Это если на берегу подолгу засиживаемся.
Теперь кормчему уже и не было особой надобности подгонять гребцов. Он уже сделал свое дело, задал нужный ритм, и гребцы сами его поддерживали.
На драккаре ярла Фраварада Ансгар, как помнил, потребовалось семь с половиной дней для преодоления реки. Но тогда они шли против течения, а сейчас двигаться пришлось по нему. Впрочем, чем дальше от Ильмень-моря, тем течение, как показалось Ансгару, становилось слабее…
На палубу вышли стрельцы, осмотрелись, взглядом проверяя небо на погожесть, потянулись и вытащили из трюма корзины с древками для стрел. Чрезвычайно тяжелая корзина с наконечниками как была поставлена при погрузке на палубе, так там и оставалась, накрытая поверху невыделанной волчьей шкурой, потому что такой груз ни одна волна не смогла бы смыть.
Ансгар подошел поближе, чтобы посмотреть на работу стрельцов, и даже взял в руки одно древко. Древко оказалось тяжелым и прочным, с уже подготовленным отверстием для наконечника, с прорезью для оперения и с «пяткой» для тетивы. Небольшие холщовые мешки с оперением из крыльев морской птицы были уложены здесь же, в те же корзины. Длина стрелы показалась конунгу великоватой, но не его дело было подсказывать умелым и опытным стрельцам[8], как и чем им стрелять.
Говоря честно. Ансгар не знал, как делают боевые стрелы у него на родине. Охотничьи стрелы – видел, делают из срезанных прямых веток, какие удавалось найти в лесу. Но долго приходилось искать, чтобы найти только одну ветку достаточно прямую. Здесь ни о каких ветках речи явно не шло. Славянские стрелы были сделаны не из легкой ветки, а из цельного расколотого дерева.
Почти у каждого стрельца был или камень-песчаник со специальным желобком, или костяной струг. И, прежде чем начать готовить для себя стрелу, они внимательно осматривали древко, убирали камнями или стругами все неровности и заусенцы и проверяли гладкость обработки, несколько раз проведя древком по тыльной стороне ладони или по щеке, у кого щеки не были сильно закрыты бородами. Юному конунгу показалось, что стрельцы в процессе работы любуются своими стрелами, и, наверное, это было правдой. Еще конунг заметил, что то один, то другой стрелец что-то шепчет только что обработанной стреле, словно беседует с ней, словно бы считает ее существом с разумом. Может быть, это было каким-то особым славянским колдовством, которое трудно было понять иноземцу. И благодаря этому колдовству славянские длинные стрелы всегда такие точные и убийственные. Но спросить напрямую юноша не решился, опасаясь, что его поднимут на смех. Он спросил бы раньше, когда не был еще опоясан мечом Кьотви. Тогда и в смехе ничего плохого не было. А конунгу быть поднятым на смех очень обидно и оскорбительно. И приходилось сдерживать свое любопытство.
Конец ознакомительного фрагмента.