Глава 5
Начальник штаба Сергей Робертович Штоль, по прозвищу «канадец» сидел на поваленном бревне и близоруко щурился на закипающий чайник. Сверху капнуло. Посмотрев наверх, он увидел коршуна, величаво парящего по безоблачному высокому небу. Воспоминания нахлынули мощной теплой волной, Сергей широко улыбнулся своим мыслям. Вот так же много лет назад он лежал на спине в ворохе прелых листьев, перемазанный грязью и экскрементами, и смотрел, как в чистом прозрачном небе, дико визжа, от него улетают его надежды и мечты…
Эта история началась в далеком 1994-м, когда он, еще молодой и очень перспективный преподаватель Харьковского университета, был застукан женой в момент совершения акта супружеской измены в подсобном помещении кафедры. Его супруга – женщина строгая, но справедливая, появилась внезапно, с тыла, и в самый неподходящий момент. Не тратя время на пустые разговоры, она влепила острым носом дамской туфли в область ритмично раскачивающейся пятой точки благоверного. Удар совпал по моменту с мощным оргазмом, заставив испытать дикий восторг и дикую боль одновременно. На этом супруга не остановилась и при помощи крепкого слова и подручных предметов разной степени твердости и тяжести постаралась вбить в голову своего благоверного основы понимания мазохизма как философии семейной жизни. Весть об этом происшествии быстро распространилась по университету, передаваясь из уст в уста и, каждый раз обрастая новыми и новыми подробностями. Сергей Робертович стал звездой, на короткое время затмив по популярности всех шоуменов постсоветского пространства. Однако Робертович, будучи по своей природе человеком скромным и, даже, где-то застенчивым, такой известности не оценил, и, выписавшись из больницы, немедленно развелся и уехал. Сначала в Днепропетровск, а потом еще дальше – в Израиль. Историческая Родина, вопреки его ожиданиям и уверениям украинского бомонда, встретила неласково. Оказалось, что его там никто не ждет, он никому не нужен. Более того, если в Харькове его считали евреем, но при этом это особенно никого не волновало, то на земле обетованной он стал русским, гоем, т.е. почти человеком. Помыкавшись около года, Сергей Робертович иммигрировал в Канаду, где по многочисленным заверениям соотечественников, для иммигрантов построили рай. Терять ему было нечего, и он отправился за океан. При первом приближении все выглядело весьма пристойно: привычный климат, чистая природа, достойная социалка. Разве что канадцы, видимо по своей невнимательности, загнали иммигрантов на свой Север, но так это ненадолго, года на три, не больше, зато какая перспектива! Прожил Робертович в канадской северной глубинке среди китайцев, индусов и других коренных народов Северной Америки относительно недолго, как, впрочем, и большинство «новых канадцев». Государственные программы по освоению северных территорий за счет туземцев с треском провалились. Теплолюбивые азиаты наотрез отказывались пускать корни в условиях низких температур и всеми правдами и неправдами перемещались на Юг, где и растворялись среди аборигенов или иммигрировали дальше в США. Робертович остановился в Оттаве, где устроился помощником профессора местного университета. Да, в университете он по-прежнему был человеком второго сорта, к чему, впрочем, он привык достаточно быстро. За канадского профессора с труднопроизносимой французской фамилией он выполнял всю грязную работу. Хотя почему только грязную. Всю работу, включая научную. Профессор обладал дурными манерами, скверным характером и довольно узким кругозором, что компенсировал наглостью, объемистым животом и патологической жадностью. Однако своего помощника он не обижал и, хотя и беззастенчиво отбирал и присваивал себе результаты его научной деятельности, обещал поспособствовать ускорению процесса получения гражданства. Реальных действий, кроме слов и снисходительных похлопываний по плечу, конечно же, не предпринималось, но Робертович свято верил в справедливость западного мира и ради получения места в нем был готов терпеть плевки и подачки. Платили ему, естественно, мало. Ну, как мало. На житье хватало. Да и, справедливости ради, просили от него не много. Прорывных идей или даже глубоких знаний не требовалось. Полученных в совковой школе знаний с избытком хватало для преподавания в местном ВУЗе. Серьезной научной работы ему не предлагали. Он должен был лишь не выделяться. Стать как все. Выучить заведенный распорядок дня и ограничить свои желания до нужд среднего потребителя. И Сергей старался во всю, и со временем даже стал получать удовольствие от сытой размеренной жизни. Но уровень доходов его не устраивал. Безжалостное общество идеальных потребителей заставляло все время тянуться выше. Чтобы соответствовать своему социальному статусу, он вынужден был по вечерам продавать пирожки на языковых курсах в центре подготовки иммигрантов. Иногда он встречал там своих бывших соотечественников. Их было видно сразу, по живым искренним глазам, детской непосредственности, наивности и безотчетной вере в призрачные идеалы капитализма. Таких Робертович выделял сразу. Он мог почти безошибочно назвать срок, регион и причину, по которой они покинули родные края. Он любил разговаривать с новенькими. Уже на правах ветерана, с олимпийской высоты прожитых за границей лет, вещать об особенностях местного менталитета, давать советы, обнажать скрытые камни в процедурах получения заветного вида на жительство, хвастаться и безбожно врать о своих успехах и достижениях. Ему нравилось вызывать зависть со стороны наивных соотечественников, нравилось хотя бы на короткое время ощущать себя богатым, успешным и почти всемогущим. В такие минуты он реально верил своему вранью и был счастлив. Так он и жил с мечтой о полной интеграции в канадское общество, пока в один солнечный день все его мечты были перечеркнуты благодаря одному не в меру любопытному и трусливому еноту. Надо сказать, что Сергей ощущал грядущую беду задолго до встречи с упомянутым животным со слабым кишечником. Накануне судьбоносной встречи он завершил исследование, над которым он работал вместе с ненавистным профессором, а вернее вместо профессора, и которое, по его разумению, должно было прорвать плотину отчуждения и принести, наконец, заслуженное признание, а вместе с ним почет и место в научном сообществе страны. На этот раз точно. Профессор клятвенно обещал указать его фамилию среди авторов. Жизненный опыт говорил об обратном, но Сергей давил сомнения в зародыше. Не может же француз быт скотиной настолько? Расставаться с прочно засевшими в голове советского интеллигента мифами о справедливости западного мира было страшно. Крушение идеалов – всегда перелом. Всю жизнь ему вдалбливали, что «жизнь на Западе» и «счастье» – слова синонимы, и пусть жизнь на собственной шкуре доказывала обратное, в его мозгах счастье и Канада слились в одно приятное теплое целое. Несоответствия идеального мира с реальным он старался не замечать, предпочитая все списывать на ненавистного профессора, а сосущую тоску и чувство безысходности заливал дешевым виски. Однако в этот раз он решил подстраховаться. В нарушение должностных инструкций он уничтожил все файлы с данными исследования на своем рабочем компьютере и перенес их на дискеты, которые хранились только у него. Теперь профессор не сможет безнаказанно присвоить результаты его труда. Поставив последнюю точку, он бережно упаковал заветные дискеты, зябко передернул плечами, отгоняя леденящее душу неприятное предчувствие, и на всякий случай удвоил обычную дозу огненной воды. Последний стакан он принял стоя, пренебрегая закуской, и, выдав длинную и очень нецензурную тираду в адрес своего шефа, свалился на кресло и немедленно заснул, чутко похрапывая. Утром, приняв душ и совершив мочеиспускание протеста на фотографию ненавистного профессора, закрепленную на дне унитаза, Сергей схватил дежурную кружку горячего напитка, по странному недоразумению называемому кофе, сумку с дискетами и направился в Университет. Утро в тот день выдалось на редкость ясным и улыбчивым. Солнце, ярко-оранжевое, лучистое, грело покойно и ласково. По высокому, прозрачному небу неспешно плыли редкие легкие облака. Сергей с наслаждением вдыхал свежий утренний воздух полной грудью, выгоняя из себя зловонные пары утреннего похмелья, очищая голову, пробуждая желание жить. Неожиданно появилось желание сделать зарядку. Такого с Сергеем не было уже лет десять. Он удивленно вытянул руки вверх, потянулся и неожиданно присел. Раздался треск. Сначала щелкнула челюсть, затем затрещал позвоночник, за ним суставы и в конце раздалось уж что-то совсем неприличное. Все тело заныло оптом. В затылке стрельнуло болью. Сердце прыгнуло и опустилось на желудок, вызвав приступ тошноты. Стрелка барометра настроения быстро поползла вниз. Очень захотелось срочно съесть что-нибудь жирное, вредное. Робертович благоразумно решил пойти на поводу у своего организма и купил в ближайшей передвижной закусочной порцию жареной картошки с жирным горчичным соусом. Времени было предостаточно, погода располагала к безделью и праздности. Сергей направился в университетский парк, где сел прямо на траву и с удовольствием позавтракал. В соответствии с законами природы кровь отлила от воспаленного мозга к желудку. Ненадолго полегчало. Ход мыслей резко изменил направление в сторону физиологии. Уже немолодой, но все еще перспективный ученый лег на газон, смежил веки и забылся коротким тревожным сном. Проснулся он от навязчивого шуршания пакетом прямо у самого уха. Неприятное предчувствие стальным обручем сдавило сердце. Скосив глаза, он увидел, как в его сумке деловито копается толстозадый енот. Он уже вытащил пакет с дискетами и, не обнаружив там ничего вкусного, отложил его в сторону, а сам продолжал с упоением рыться в недрах большого пакета с принадлежностями для бассейна. Ученому следовало бы сначала подумать и не предпринимать резких движений, чтобы не спугнуть животное, но он, на свою беду, поступил иначе. Он резко вскочил и потянул сумку на себя. Енот животное сильное, но ему не тягаться с человеком, страдающим от похмелья. В коротком соревновании по перетягиванию сумки убедительную победу одержал царь природы. Енот обиженно заверещал и в качестве утешительного приза забрал пакет с дискетами. Человек потянулся за этим пакетом. Енот начал отступление, переходящее в паническое бегство. Робертович, поняв свою ошибку, не мог допустить утраты дискет с результатами многомесячной работы, бросился в погоню. В других условиях енот может быть уже и бросил ненужный ему пакет, но преследующий его безумец не давал такой возможности.
Енот жил в этом парке всю свою жизнь. К людям он относился с осторожностью, но без страха. Странные прямоходящие выставляли каждую ночь перед домами большие черные пластиковые пакеты с мусором, в котором всегда можно было найти что-нибудь интересное. Кроме того люди приносили с собой в парк большие сумки с едой. Эту еду можно было выпросить, но гораздо интересней было самому обследовать содержимое их пакетов и выбрать самые лакомые куски. Этим нехитрым делом енот промышлял уже давно и даже потихоньку натаскивал на это своих щенков. Ходящие на задних лапах, при всех своих внушительных размерах, отличались пугливостью и незлобивостью. Лишь изредка кто-нибудь крикнет громко или кинет чем-нибудь, но так, для острастки, чтобы отогнать, не более. А этот человек вел себя крайне агрессивно. Он внушал страх, и этот страх гнал вперед и не позволял выпустить злополучный пакет из цепких зубов. Енот пересек весь парк. Человек не отставал, грозно рыча и опрокидывая встречных ему сородичей. Енот свернул к реке. Человек за ним. Более того, он сильно приблизился и дважды почти схватил своими лапищами за пушистый полосатый хвост. У енота остался последний шанс – дерево. Он прыгнул на ближайший тонкий ствол и быстро полез наверх. Человека это не остановило, он полез следом. Дерево угрожающе скрипнуло и начало нагибаться. Енот испуганно завизжал и полез еще выше, где ветки были настолько тонки, что едва выдерживали его вес. Ствол затрещал и наклонился к земле наподобие гигантского лука. Бежать дальше было некуда. Хищник неумолимо приближался, а вместе с ним приближалось ощущение конца, скорого и неотвратимого, на которое почти все живое реагирует одинаково. Ужас вызвал у енота неконтролируемый спазм кишечника. Проще говоря, он обгадился. Причем, прямо на лицо Сергею, уже протянувшему руку к своему пакету. Такой подлости от животного ученый не ожидал. Повинуясь инстинкту, он отпустил руки и полетел вниз. Дерево же, в соответствии с законами физики, сбросив лишнюю нагрузку, разогнулось, и енот был выброшен наподобие снаряда из камнеметной машины на противоположный берег реки. Сергей Рудольфович не почувствовал ни удара о землю, ни боли. Он видел лишь, как в синем безоблачном небе летит толстый полосатый пушистый зверек. Енот летел по широкой дуге, как тяжелый пузатый бомбардировщик, утробно подвывая и не прекращая гадить. В его цепких лапах как тормозной парашют трепыхался пакет с результатами научной деятельности Университета. Вскоре его полосатый хвост скрылся на противоположном берегу реки Оттава, а вокруг Сергея собрался недовольный народ. Робертович лежал под молодым дрожащим кленом. Над ним распахнулось высокое чистое небо. Легкий ветерок шевелил резные листья. Где-то над ухом галдели канадцы, ругаясь и сильно переживая за несчастное животное, которое так и норовят обидеть русские дикари. Особенно надрывалась какая-то старушка, визгливым голосом требующая линчевать «красного шпиона», почему-то обвиняя его в геноциде чеченского народа. Но Рудольфовичу было плевать на нее. Он лежал, бездумно таращась в чистое небо. По его, покрытым пылью, перегноем и экскрементами енота щекам, текли очистительные слезы, оставляя за собой светлые бороздки, смывая грязь с лица и из души, унося с собой несбывшиеся мечты и иллюзии о мире всеобщего благоденствия и несчитанных денег.
Потом был арест, скандал в Университете, увольнение, суд, огромный штраф за жестокое обращение с животными, мытарства и, наконец, возвращение на Родину. К его великому удивлению, тут он обрел себя заново. Новая семья, новая работа, деньги, положение в обществе и прозвище «канадец». Все то, что он так долго и безуспешно добивался за океаном. Сейчас он снова стал бездомным. Его дом сожгли каратели, как, впрочем, и дома многих других счастинцев, которые не поддержали майданутых.
Начальник штаба усмехнулся про себя в пышные усы, которые из-за отсутствия необходимого ухода несколько поблекли и обвисли, придавая его лицу обиженное выражение.
«Странная штука – жизнь, – подумал он, вытирая с плеча птичью отметину, – полжизни мотался, ловил птицу удачи в дальних странах, а она под носом жила. Видимо, это заложено в человеческой природе: верить в то, что у соседа яблоки всегда вкуснее.»
Из сладких грез его вырвал настороженный голос командира:
– Отдыхаешь, Робертович?!
Не дожидаясь ответа или приглашения, он сел рядом, закурил и спросил, глядя перед собой:
– Не слышал, там наши пришли? Волнуюсь я что-то. Уже должны были давно вернутся. Не завели ли эти разведчики куда-нибудь не туда. И стреляли, вроде. Не бой, конечно, но стрельба была. А сейчас тихо все. Ну что молчишь? Скажи что-нибудь!
– Да ты не дергайся. Вернутся они. Парни опытные. Местные. Эти места хорошо знают. Да и предупреждены они, чтобы ухо востро держать. Ничего с ними не случится. А что стреляли, так то не бой, точно. Если бы наши нарвались, мы бы пальбу еще долго слышали. Да и эти парни бывалые, за версту видно. На засланных не похожи. Да и мальца своего здесь оставили… Так что брось. Придут скоро. Я тебе лучше про их мальца расскажу. Ну, этого, рыжего. Чудика. Описаешься.
Сергей развернулся к командиру, губы растянулись в добродушной улыбке. В глазах заплясали веселые искорки.
– Слушай, этот рыжий – ходячее бедствие. У него в руках все горит. Буквально. Его привлекли блиндаж строить. Ну, этот, где Семеныч рулит. Там блиндажа как такового нет еще. Так, заготовка. Это чудо рыжее заявило, что все делают не так, взялся за дело сам и все обрушил. Не спрашивай меня как, я не знаю, никто не знает. У него талант. Слава Богу не убился никто. В общем его пинками выгнали.
– И?
– Бурый его определил к костровому в помощники.
– И?
– Что и? Крики слышал? Это он отличился. Взялся треногу усовершенствовать.
– Усовершенствовал?
– Ага. В итоге свалился в костер, опрокинул на себя котел с супом.
– Жив? Не обварился?
– Ты таки будешь смеяться, но ни царапины! Так, немного ногу ошпарил, но Юлька сказала, что ерунда, за пару недель пройдет.
– Да, ценный кадр. Еще на довольствие не встал, а уже в лазарете.
– Зато какой потенциал! За один день прошел дым, огонь, воду и медные трубы!
– А трубы-то откуда?
– А его повар по хребтине половником протянул. А половник медный, тяжелый. На трубу не сильно смахивает, но все же…
– Да уж… Вот напарничка они себе подобрали. Как ты думаешь, что их связывает? Те двое битые, матерые. Зуб даю, у каждого из них приличное кладбище за спиной. Для них война, что мать родна. А этот зеленый, как молодой горох. Даром что рыжий…
– Не знаю. От этих так и прет тайной. Черной, кровавой. Может они родственники? Хотя не похоже. Скорее всего, это сын погибшего друга, или просто из одной секты… Атаман говорил…
Начальник штаба запнулся, замолчал и указал командиру на бегущих к ним бойцов.
– Смотри, Викторыч, это Витек бежит. Я ж говорил, все нормально. Сейчас расскажет.
Через несколько секунд к ним подскочил невысокий белобрысый парень со светлыми глазами навыкате и взволнованно затараторил:
– Командир, ты откуда этих ниндзей взял? Это монстры! Они все как рентгеном видят. А ходят как?! Все излазили, а этот седой, тот который с луком, языка добыл. А нюх как у собак!
– Подожди ты! Кто кого взял? Какого языка? Где он? Ты успокойся и доложи по порядку.
Боец вздохнул глубоко, судорожно достал сигарету, прикурил и продолжил:
– Эти казачки – вылитые ниндзя, гадом буду. Я не знаю, где их учили, но я таких не встречал. Профи. Мы пока до места дошли, они все наши секреты вычислили. Мы своих предупредили, все как договаривались, чтобы проверить, значит. Ага, проверили. Они всех за версту вычислили. У ребят аж комплекс неполноценности выработался. Особенно этот седой. Он себя Рахманом называет. Чечен, может? Он еще с луком приперся.
– С каким луком?
– С обычным, блочным. Заявил, что в этом деле автомат ему только мешает. Отказался короче. Взял свой лук и стрел с десяток. Я ж говорю, ниндзя. Мы тогда возражать не стали, но зарубку себе сделали, но сейчас не об этом. У него нюх, как у породистой ищейки. Он всех по запаху взял, как собака. Издевался всю дорогу. Говорил, что таких опоссумов как наши казачки не то что в разведку, за зайцем отправлять нельзя. Мало того, мол, что три дня не мылись, так еще и прячутся по ветру. Причем не просто сказал, а еще все секреты показал! А они добротно спрятались. Я бы не нашел!
– Это все интересно, но что ты там про языка говорил?
– Ты сказал по порядку, я и по порядку. Сейчас и до языка дойду. Подходим мы к тому месту, где вчера с нациками схлестнулись. Этот, который Бригадир, карту разворачивает, начинает вопросы задавать. Кто? Где? Сколько? Сыпет, в общем. Мы, как могли, ответили, а он издевается, мол, обстановкой не владеете. Слово за слово, а Колян возьми и скажи, мол, иди, добудь языка и его и поспрашивай. А этот, который Рахман, – «Вы что, языка еще не брали?». Мы – не брали, мол, тебя ждем. А тот – так может принести? А Колян, – неси, коль такой крутой! А потом Бригадир с каким-то вопросом влез. Мы на секунду отвлеклись, поворачиваемся, а этого Рахмана нет. Как в цирке. Пух, и растворился. Мы искать кинулись, а Бригадир спокойно так, мол, не суетитесь, сам вернется, вы же сами попросили языка привести. Теперь ждите. И, главное, уверенно так. Как будто для него это обычное дело, рутина, не стоящая внимания. Мы, конечно, не успокоились. Порыскали еще, но аккуратно, чтобы не засветиться. Да куда там. Без толку. Колян на всякий случай охрану выставил, и стали ждать. А этот Бригадир не унимается. Мол, что сидеть. Пришли разведку разведывать, давайте разведывать. Пошли дальше, но уже с опаской. Бригадир себя хорошо показал. Грамотный боец. Все четко расставил. Схему придумал, закачаешься, но это он сам доложит. Я про языка… Прошло часа четыре – пять. Слышим выстрелы впереди. В километре где-то. Может, меньше. Мы напряглись, а Бригадир спокойно так, буднично, это Рахман, нашел, мол, таки языка. Сейчас притаранит. Мы расставились по позициям, ну, там, прикрыть, если что. Ждем. Пол часа прошло. Тишина. Потом свист раздался. Откуда то сбоку. Бригадир автомат хватает и говорит, за мной. Колян с ним Алмаза с Фарой отправил, а сами сзади, на расстоянии. Мало ли чего. Они на ходу еще пару раз пересвистнулись, но в итоге нашлись. Из-за какой-то кочки вылез Рахман, а за ним наши выволокли нацика. Здорового такого. Как его Рахман допер, ума не приложу. И деталь одна интересная. Язык не связанный был.
– Как не связанный?
– А вот так! Только как куль он. Ни ходить, ни говорить не может. Только рот разевает, как рыба на берегу, да глаза таращит.
– А на хрена такой нужен?
– Рахман говорит, что это техника особая. Он его так вырубил. Скоро отойдет и заговорит. Его сейчас наши волокут. Он взаправду как парализованный. Так не притворишься. Я, собственно вперед побежал, чтобы спросить, что дальше делать.
– Дальше? – командир пружинисто вскочил. – Дальше бери надежных ребят и волоки гада ко мне в палатку. И чтобы ни одна душа! Охрану выставь, но так, чтобы ненавязчиво. Чтоб никто… Какой размер одежды у этого дитя майдана?
– Да, примерно с тебя, только сантиметров на десять повыше.
– Тогда сделаем так. В десять ноль-ноль я общее построение объявлю. Народу будет мало. В это время вы скрытно притащите его ко мне. С него одежду всю снять, мою одеть. Одежду и все, что при нем, ко мне на стол. Бери мою робу и маскхалат сверху накинешь, чтобы со стороны все выглядело, будто вы молодняк проверяете. Этих двух героев-ниндзя – сейчас к Робертычу. Я с ними поговорю.
***
В помещении, приспособленном по штаб, было темно и душно. Взволованный командир мотался по комнате, меряя шагами тишину. На его широком лбу, неухоженных, рябоватых щеках образовались жесткие складки. В глазах – знакомый разведчикам сосредоточенный блеск. Китель расстегнут, обнажая могучую волосатую грудь с татуировкой. Командир дышал тяжело и шумно. Его начальник штаба тихо сидел в углу и терпеливо и сосредоточенно ждал появления новобранцев. В таком напряженном ожидании прошло несколько долгих минут. Наконец дверь распахнулась, и в помещение неспешно и уверенно вошли Бригадир и Рахман. Бригадир поставил свой автомат у ближайшего стула и вопросительно приглашающе посмотрел на товарища. Тот помялся и неохотно, с видимым сожалением снял через голову большой лук и бережно положил его на сиденье, после чего сделал два неуверенных шага в сторону и замер с недовольной гримасой на сером в грязных разводах лице. Он сел на стул и спросил:
– Мне доложили, что натворили вы делов, – он посмотрел на Рахмана. – Это ты языка взял? Тогда ты и рассказывай. Вещай, герой. Не стесняйся.
– А мне-то что стесняться? Мне стыдится нечего. Это не я пластунов распустил, что их только за смертью посылать.
Во всей фигуре Рахмана, позе, взгляде, голосе было столько брезгливого высокомерия, что командир едва сдержался, чтобы не заехать наглецу по его физиономии.
– Не понял, ты что хочешь этим сказать?
– Я что хотел, уже сказал. Дерьмо у тебя, а не пластуны. Я бы им коров пасти не доверил. Ничего дальше своего носа не видят. По кустам идут, как лось на гону. На том берегу слыхать! Земля дрожит, кусты трясутся. Что там делают? Правильно, то пластуны на задание вышли. Ты скажи честно, кто-нибудь из них хоть раз в тыл ходил? Или ты мне этих смердов для проверки подсунул?
Командир уже было открыл рот для выражения своих мыслей по поводу заносчивости новобранцев, но старорежимное словечко «смерд» почему-то резануло слух. Старый десантник запнулся. Он буквально затылком ощутил могильный холод дыхания времени. На какой-то миг он ощутил себя в походном шатре древнерусского хана. Посередине шатра стоял грубосколоченный стол, заваленный свитками, книгами в толстых переплетах, отдельными листами, длинными птичьими перьями. За столом стоял высокий жилистый воин с благородным, но жестким и властным лицом. Длинные седые волосы, падающие на плечи, говорили о почтенном возрасте, но в глубоких синих глазах было жизни на троих. Во всей фигуре чувствовалась сила, звериная мощь. Высокий лоб пересекал тонкий, но глубокий шрам, буквально разваливший пополам бровь и левую скулу, придавая всему лицу хищное выражение. Это впечатление усиливал другой шрам, большая часть которого скрывалась под густой бородой. Он как бы стягивал разорванную когда то верхнюю губу, обнажая острый желтый клык. Кожа смуглая, битая ветрами, зноем и морозами. Густые косматые брови сшиблись на переносице, а из-под них внимательно смотрели синие ясные как летнее небо глаза. За спиной хана стояли два закованных в железо гиганта. Их лиц не было видно из-за закрытых черных шлемов. Сам он был одет в длинный халат темного сукна с золотым рисунком. На широком богато расшитом поясе висела сабля в простых ножнах и кинжал с черным лезвием и красным светящимся камнем на рукояти. Этот древний воин был абсолютно не похож на стоящего перед ним Рахмана, но командир почему-то был уверен, что это он и есть. Слова возмущения, уже готовые сорваться с губ, трусливо застряли в глотке. Командир закашлялся, а когда он поднял глаза, видение уже исчезло. Перед ним стоял нагло ухмыляющийся Рахман.
– Зря ты так, – командир растерянно сел на место. – Их воевать никто не учил. Бьются, как умеют. И получается неплохо. И за ленточку ходили ни раз. И язык твой у нас не первый. Так что не задавайся. Рассказывай все по порядку.
– Рах, не горячись, – примирительно, но строго произнес Бригадир. – Расскажи, только по делу.
– Хорошо, – уже примирительно произнес Рахман. – Я погорячился. Обидно, когда не доверяют. Так что рассказывать?
– А как тебе доверять? Мы тебя первый раз видим. Расскажи, как языка взял.
– Да там рассказывать не о чем. Я когда понял, что твои пластуны обстановкой не владеют, решил сам выяснить. Дело сложное затеяли. Тут каждая мелочь важна. Надо знать, а не домысливать. Решил языка взять, чтобы расспросить потом. Твоих не взял. С ними идти, только дело портить. Пошел по дуге. По моим прикидкам до их позиций версты полторы, не более. Вскоре заметил, что впереди идет кто-то. Ломятся как кабан через орешник. Ну, как твои ходят. Идут беспечно, никого не боятся. Птицы галдят. Весь их путь как пером вычерчивают. Я наперерез. Затаился. Жду. Выходят двое. Думают, что идут аккуратно. Прячутся. А сами как с барабаном маршируют. Смерды они и есть смерды. За ними вроде чисто. Я выбрал одного, который мне более смышленым показался. Второго застрелить пришлось. Двоих мне не дотащить. Но далеко я не ушел. Тяжелый, гад. Я пока возился, еще трое показались. Встревоженные. Оружие на изготовку. По всему настроены серьезно, говорить не расположены. Ну, я и не стал. Мне с ними говорить не о чем. А я торопился. Времени в обрез. Жаль только три стрелы сломал. Где теперь возьму?!
– Что? Так просто? Взял и троих уложил? Не привираешь?
– Не имею такой привычки.
– А что за выстрелы я слышал?
– То моя вина. Я сразу не разобрался, что у них зброя хорошая. Стрела не берет. Пришлось тактику корректировать. Но это быстро. Дольше возился, пока тащил этого битюга. Устал. Пришлось даже на помощь звать.
Рахман замолчал. В комнате повисла неловкая пауза. Это был один из тех редких моментов, когда бывалому десантнику было нечего сказать. Рассказ Рахмана звучал неправдоподобно, но объективных оснований сомневаться в его правдивости не было. Язык доставлен, выстрелы слышали, стрелы потрачены. Он бросил короткий взгляд на своего начальника штаба. Тот, обычно бойкий на язык, рассеянно молчал, поддавшись несомненной харизме казака.
– А ты что можешь рассказать? – выдавил он из себя вопрос Бригадиру. Тот понимающе улыбнулся и ответил:
– Могу сказать, что наша затея имеет все шансы на успех. Я посмотрел, место хорошее. Удобное. Идеальная мышеловка. Легко заманить, легко захлопнуть. И рельеф удобный. Любую технику пожжём. Я там схемку набросал. Колян твой в курсе. Если что по месту доработать можно. Теперь дело за малым. За нами. А Рах уверен, что мы справимся.
– Если у них все такие же рохли, то шансы велики. Только торопиться надо. Уходим сегодня ночью, а у нас еще конь не валялся. Даже с кем идти не знаем. Командир, я бы хотел сам людей отобрать. И еще. У меня несколько вопросов к языку есть. Он как раз скоро оклематься должен.
Командир задумался на секунду, потом повернулся к начштаба:
– Робертыч, распорядись сюда ужин принести, пусть парни поснедают. А также скажи, пусть позовут Сыча, Грома, Сову, Путника, Карпа, Леху и Юриста. Да, пусть их холодной Жорика приведут. Этого они точно заберут. Обещали. А я пока схожу, на языка нашего посмотрю. Как он говорить начнет, мы вас позовем. Лады?