Когда жизнь истинствует… Культура благотворения Великой княгини Елисаветы Феодоровны. Глава 3. Петербург. Вхождение в мир русской культуры (И. К. Кучмаева, 2008)

3.1. Образ дома

После спокойной, размеренной жизни в Ильинском Елисавета Феодоровна сразу погрузилась в бурные ритмы петербургского бытия в его различных образах – политическом, религиозном, военном, историко-культурном, обыденном, художественном. Последний был ближе, понятней Великой княгине, вызывая особый интерес. В облике Северной столицы во второй половине 80-х гг. ХIХ в. происходили большие перемены. Эти перемены получили убедительное отражение в трехтомной энциклопедии «Три века Санкт-Петербурга». Ее авторы отмечают, что в 1880-1890-е гг. облик города начинали определять не дворцы и особняки, а многоэтажные доходные дома. В это время, с одной стороны, торжественные интерьеры сменялись домашними интимными. С другой, несмотря на усилия талантливых создателей уникальных произведений декоративного искусства, авторские работы все более настойчиво вытесняли мануфактуры и фабрики, где налаживалось серийное производство художественных изделий.

Эта ситуация активно влияла на деятельность образованных меценатов. Один из них, проживавший тогда в Париже меценат Василий Нарышкин, собрав интересную коллекцию декоративно-прикладного искусства, подарил ее Александру II.

Государь распределил этот дар между Эрмитажем и Обществом поощрения художников. Представители последнего создали собственный художественно-промышленный музей, число даров которому постоянно возрастало.

Большой интерес Великой княгини вызывало развитие в Петербурге архитектурного стиля модерн, отличавшегося сочетанием разных объемов с перетекающими формами и линиями. Цветные витражи, нарядные мозаики, пронизанные паутиной затейливых решеток, различные архитектурные детали-объемы напоминали огромные бутоны каменных цветов. Стиль модерн подчеркивал свою непохожесть, хотел вернуть человека в мир покоя и добрых размышлений. Наиболее ярко выразил себя модерн в особняках, где исчезало чувство времени, где каждая деталь рассматривалась как полноправная часть дома[154].

Авторы трехтомника отмечают, что неоценимую помощь русской художественной промышленности оказал придворный банкир, владелец многих заводов и железных дорог Александр Штиглиц. В 1876 г. он открыл в Петербурге Училище технического рисования, а на его базе создал музей, который к середине 1890-х гг. стал усиленно соперничать с европейскими собраниями. Вскоре и хранители Эрмитажа начали всерьез говорить о создании отдела прикладного искусства.

В 1884 г. сын крупного золотопромышленника Александр Базилевский, проживавший в Париже, решил продать свою знаменитую коллекцию. В свое время, начав формирование коллекции с предметов христианского искусства с первых веков нашего времени до поздней готики, он постепенно расширил круг своих интересов. Париж уже готовился к аукциону, но Александр III выкупил всю коллекцию, а Эрмитаж пополнился собраниями драгоценной церковной утвари, изделиями из резной кости, эмалей, майолик, фаянса. К концу царствования Александра III отделение прикладного искусства Эрмитажа сравнялось с позициями целого ряда европейских музеев[155].

Мы не случайно обращаем внимание на эту сторону жизни Петербурга 1880-х гг., учитывая причастность Елисаветы Феодоровны к художественному творчеству: украшение церковной утвари, интерьеров собственных домов, одежды, изготовление множества подарков для друзей и воинов. Стремление вложить в изготовление подарков не только достигнутое мастерство, но частицу своей души всегда отличало Великую княгиню. Это умение особо пригодилось ей в пору, когда она, переживая разлуку с родными, погружалась в рукоделие или принимала посильное участие в преобразованиях данной сферы культуры.

В Петербурге Великой княгине многое приходилось делать впервые, постигать на практике. Петербург, будучи началом пути изучения бытия Елисаветы Феодоровны в России, в первую очередь приводит читателя к дому на Невском проспекте, где прошел первый период ее жизни в новом отечестве.

Образ дома Белосельских-Белозерских, или Сергиевского дворца, как он стал называться после его приобретения в 1884 г. Александром III для Великого князя Сергия, в течение многих лет бытия этого здания волновал воображение современников: и как шедевр архитектурного искусства, и как культурный центр, и как мистическое явление, но прежде всего как центр благотворительности.

Дом, куда после венчания в церкви Зимнего дворца прибыли супруги, уже имел свою давнюю историю. Не касаясь ее в деталях, отметим, что дом на углу Невского и Фонтанки в 1846–1848 гг. был создан А. И. Штакеншнейдером.

Здание восхищало современников. Его называли «величественным палаццо», «совершенством в своем роде». По мнению современников, архитектор совершил настоящий художественный подвиг.

Владельцы дворца князья Белосельские-Белозерские устраивали здесь приемы, которые по размаху и роскоши не уступали императорским приемам в Зимнем дворце. Здесь бывали члены императорской фамилии, государственные деятели, иностранные посланники, а также люди из артистического мира: Ференц Лист, Антон Рубинштейн и др.[156].

В решетках парадной лестницы в 1884 г. был помещен вензель нового владельца дворца, а в его интерьерах произведены некоторые перестройки. Уже после переезда августейшей четы в 1891 г. в Москву мебельный фабрикант Ф. Ф. Мельцер отделывал несколько интерьеров дворца по чертежам архитектора A. B. Кащенко. Некоторые интерьеры и план размещения комнат дворца начала XX в. опубликованы Г. В. Барановским в «Архитектурной энциклопедии XIX века»[157].

Сергиев дворец. Парадная лестница. Современная фотография

Сергиев дворец. Концертный зал. Современная фотография

Сергиев дворец. Вензель Великого князя Сергея Александровича. Современная фотография

Сцена из «Евгения Онегина». В роли Онегина – цесаревич Николай Александрович Романов, в роли Татьяны – Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Фотография. РГАКФД

Во времена, когда хозяином дворца стал Великий князь Сергей Александрович, здесь продолжалась яркая светская жизнь, но чаще вечера проходили в узком кругу семьи и близких друзей. Нередко здесь бывал наследник престола Цесаревич Николай Александрович с супругой. Романовы любили устраивать домашние спектакли и костюмированные балы. Одна из известных постановок того времени – сцены из «Евгения Онегина» (роль Татьяны исполняла хозяйка дворца – Великая княгиня Елисавета Феодоровна, Онегина – цесаревич Николай Александрович)[158].

Большую художественную ценность представляли многие интерьеры Сергиевского дворца. Штакеншнейдер, обратившись к архитектурному решению Строгановского дворца, который был построен Растрелли, предпринял строительство дома в стиле барокко XVIII в.

В псевдорусском стиле были расписаны деревянные перекрытия в кабинете Сергея Александровича. Над топкой камина в ореховой раме – монограммы «С» и «Е».

В покоях Елисаветы Феодоровны, которые находились во втором этаже и выходили окнами на Аничков дворец, сохранился камин с трельяжной сеткой, лепной декор карниза; мебельный гарнитур из 48 предметов.

Весьма интересны парадные интерьеры дворца, в частности полностью сохранившийся интерьер парадной лестницы, отличавшейся легкостью объемов. Нарядность парадным интерьерам придает обилие скульптур и лепнины, наличие узких и высоких зеркал. Золотая гостиная открывает анфиладу парадных интерьеров бельэтажа дворца, которая состоит из трех небольших залов, объединенных стилевым подобием (неорококо). Обилие скульптур, картин, необычно обрамленных зеркал, красота мозаичной столовой, концертный зал создавали ощущение праздника.

В фойе стены были украшены картинами итальянских мастеров и русских портретистов. В библиотеке находились мраморные бюсты членов царского дома. Своей библиотекой и собранием древностей весьма гордился Великий князь. Здесь была богатейшая коллекция исторической литературы, много писем Императрицы Елизаветы Алексеевны, о которой он собирался написать книгу.

В концертном зале, который был украшен арками, кариатидами, зеркалами, Елисавета Феодоровна неоднократно устраивала вечера и балы, тщательно подготавливаясь к ним.

Любимой комнатой Великой княгини был ее кабинет, драпированный шелком и украшенный живописью французских художников XVIII в. Здесь она читала, писала письма, украшала конверты своими рисунками: орнаментами, фигурами птиц и животных, видами Дармштадта. Стены приемной Елисаветы Феодоровны покрыты светло-серым штофом с розовыми и голубыми цветами. Под зеркалом мраморный камин 1847 г., отделанный итальянскими мастерами. Камин украшен фигурками путти, птицами и гроздьями винограда. Она называла кабинет своим любимым уголком.

Большой интерес для обитателей дворца представляла библиотека, где размещалось много любимой Сергеем Александровичем исторической литературы, антикварных каталогов и писем представителей Императорского Дома. Интерьер библиотеки окаймлен лентой встроенных дубовых шкафов; поражает эстетизм ажурного оформления балкона библиотеки. Здесь частично сохранились витражи из стекла зеленого, коричневого и золотистого тонов[159].

Изысканная красота и обустроенность дворца, доброта окружения в определенной мере скрашивали тоску юной Великой княгини по родине, позволяя достаточно быстро включиться в новую для себя ситуацию.

Поскольку на облике Сергиевского дворца лежала печать торжественной гармонии, соединявшей в себе проявление творческой индивидуальности архитектора и особенностей историко-эстетического видения художников, дом Белосельских-Белозерских, управляемый необыкновенной августейшей парой, стал притягательным центром многопланового культурного общения. В этом общении было много тонкостей и условностей, которыми Елисавете Феодоровне приходилось спешно овладевать, дабы соответствовать принятому, сложившемуся в Северной столице придворному церемониалу.

Великая княгиня была хорошо осведомлена и еще об одной, мистической стороне места, где она тогда жила. С давних пор в пределах территории дома Белосельских-Белозерских, в том самом дворце, что стоял здесь ранее у Аничкова моста, где затем разместилось Троицкое подворье, во времена Анны Иоанновны был известен случай двойничества[160]. Подобное испытал однажды и Петр Андреевич Вяземский, который, придя домой, увидел себя за письменным столом. Подобных примеров было немало в истории России. Необъяснимые явления в доме Белосельских-Белозерских тревожили воображение посетителей.

Оставляя этот вопрос открытым, как не входящий в нашу теперешнюю задачу, мы тем не менее склоняемся к мысли, что тонкая душа Елисаветы Феодоровны реагировала на эту историю и побуждала искать христианское объяснение подобных явлений.

В доме на Невском неоднократно бывали люди, наиболее близкие великокняжеской чете: Великий князь Константин Константинович, Великий князь Павел Александрович, княгиня Зинаида Николаевна Юсупова и множество тех, кто вместе с Елисаветой Феодоровной занимался в Петербурге благотворительной деятельностью. Елисавета Феодоровна была председателем (или попечителем) Петровского благотворительного общества в Петербурге, Убежища для слабосильных и выздоравливающих детей, Царскосельского благотворительного общества, Первого санкт-петербургского дамского Комитета РОКК, Елизаветинского общества по оказанию помощи детям неимущих родителей[161], покровительницей общины Красного Креста, о чем свидетельствует знак этой общины, находящийся в собрании государственного музея «Царское Село». И после переезда хозяев дворца из Петербурга в Москву Сергиевский дворец оставался центром благотворения. Мемориальная доска на доме Белосельских-Белозерских сообщает о том, что с 1915 по 1918 г. дворец занимал англо-русский госпиталь.

Здесь неоднократно, еще до переезда в Москву, рассматривались вопросы, касающиеся общегосударственного культурного значения. В эти годы активно обсуждался вопрос о создании Императорского исторического музея в Москве. В документах РГИА мы встречали целый ряд документов, свидетельствующих о самом непосредственном участии Великого князя Сергия в этом важном деле. Его конкретные замечания касаются устава музея, его финансирования, прав и обязанностей музея, Совета музея и т. д. Этот черновой набросок Великого князя составил 15 страниц, показывая, как заинтересованно великокняжеская чета относилась к реализации этого серьезного, давно назревшего проекта[162].

После переезда великокняжеской четы в Москву, Сергиевский дворец передается племянникам Великого князя. Когда в 1896 г. родная сестра Елисаветы Феодоровны становится Императрицей, в Александровском дворце Царского Села для Елисаветы Феодоровны специально отделываются апартаменты. Впоследствии, приезжая в Царское село, она занимала одну скромную комнату, украшенную фризом из цветочной гирлянды.

Елисавета Феодоровна и после переезда в Москву регулярно бывала в Петербурге, где в 1896 г. основала Елизаветинскую общину сестер милосердия, располагавшуюся в здании бывшей дачи Безбородко. Она присутствовала при освящении всех вновь построенных зданий общины, храма в честь вмч. Пантелеймона, лично принимала все отчеты Правления[163].

В первые годы жизни в Петербурге особое место в бытии Елисаветы Феодоровны занимал Гатчинский дворец, являвшийся с 1881 по 1894 г. резиденцией Александра III, который предпочитал это более скромное жилище другим роскошным царским дворцам. Сюда неоднократно приезжала молодая великокняжеская чета, ощущая себя здесь исключительно комфортно. В целом ряде писем Элла сообщает об этом бабушке, королеве Великобритании Виктории.

«Моя дорогая бабушка, – пишет она из Гатчины 6 ноября 1884 г., вскоре после переезда в Россию, – с вечера вторника мы находимся здесь, в этом красивом месте, и Минни так же добра ко мне, как и все…»

21 ноября 1884 г. Элла пишет еще одно письмо из Гатчины. «Моя дорогая бабушка, может быть, Вы захотите узнать о нашем пребывании в Гатчине, где я так хорошо провожу время. Саша и Минни оба такие добрые, и я провожу все послеобеденное время с Минни. Утром мне дают уроки русского языка, потом, после завтрака, Императрица приходит ко мне, и мы вместе пишем красками, потом выходим вместе, а после чая Император читает – таким образом время проходит очень приятно… Мы останемся здесь, вероятно, еще на неделю и потом вернемся в город…»[164].

Эллу очаровывают виды и красота не только Гатчины, но и Царского Села, и Петергофа, и Павловска.

Именно в Царском Селе она проводит многие дни. Она узнает, что уже в царствование Екатерины II Царское Село становится местом пребывания русского Двора в летние месяцы. Здесь, недалеко от Екатерининского дворца, исполнявшего роль парадного, был построен величественный Александровский дворец для семейного пребывания в нем. В стенах Екатерининского дворца отмечались все юбилейные события начала XX в., во многих из них принимала участие Великая княгиня Елисавета Феодоровна: 200-летие Санкт-Петербурга -1903 г.; 200-летие Полтавской битвы – 1909 г.; 200-летие Царского Села – 1910 г.; Царскосельская юбилейная выставка – 1911 г.; 300-летие Дома Романовых – 1913 г. и т. д. Императорская семья строго соблюдала традиции Дома: сохранялось все, что было заведено при Екатерине II. Паркетные полы в залах натирались тем же воском, новую позолоченную мебель обивали шелком с узорами в стиле XVIII в. Воздух в жилых комнатах ароматизирован теми же травами и т. д.[165].

Неоднократно Елисавета Феодоровна посещала Павловск, который привлекал ее не только красотой ландшафтов, но и традициями, связанными с развитием культуры, со встречами здесь художников, композиторов, поэтов, артистов. Особое место принадлежало музыке. Именно здесь впервые заявил о себе талант композитора и пианиста Д. С. Бортнянского. Здесь зазвучала музыка великого русского композитора Михаила Глинки. Здесь покорял публику композитор и дирижер Иоганн Штраус[166]. Павловск привлекал еще и тем, что это был самый радостный дворцовый ансамбль и парк, устроенный для привлекательной, любвеобильной жизни. Посетителей покоряли его молочни, шале и хижины, его душевный комфорт[167].

Но как бы ни были прекрасны эти дворцы, в душе Великой княгини Гатчина остается самым дорогим местом. Ведь именно здесь брат Сергея Александровича с женой оказали Елисавете Феодоровне столько родственного внимания. Так безоговорочно приняли это дивное хрупкое создание в свою семью.

Сергиев дворец. Свято-Елисаветинские чтения. Современная фотография

Именно в Гатчине завершили свою работу 10-е Свято-Елисаветинские чтения, которые открылись в Сергиевском дворце. Чтения почтили своим присутствием и докладами митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Владимир и митрополит Воронежский и Борисоглебский Сергий. Заседания вел епископ Егорьевский Марк, заместитель Председателя Отдела внешних церковных связей Московского Патриархата. Чтения уже не первый год организуют Паломнический центр Московского Патриархата, Марфо-Мариинская обитель милосердия и Государственная академия славянской культуры.

3.2. «17 тетрадей»

Как же происходило изначальное вхождение Великой княгини в мир русского языка и русской культуры?

В Российском Государственном историческом архиве Петербурга данный документ называется «17 тетрадей». Тоненькие тетради эти, исписанные, как правило, карандашом (в целях облегчения правки), содержат уроки обучения Елисаветы Феодоровны русскому языку. Интересна методика обучения, которую применяла гофлектриса Екатерина Шнейдер. Тексты и слова к ним, которые предлагались Великой княгине, всегда были откликом на реальные события. Обучение происходило в Петербургский период жизни и во время отдыха в подмосковном имении Ильинское. В первых заметках, написанных по-детски, сообщается о том, как она прибыла на отдых из Петербурга в Ильинское, в их милый дом, как развешивали картины, расставляли мебель. На следующий день после завтрака отправились в Усово, где осматривали дома и искали в лесу грибы; жаль, что ничего там не было, только несколько гнилых подберезовиков. Пребывание здесь ей очень нравится, она много рисует, читает и т. д.

Огорченная своим стилем и количеством ошибок, Великая княгиня в учебной тетради пишет доброй терпеливой учительнице: «Милая Екатерина, я надеюсь (подчеркнуто Елисаветой Феодоровной. – И.К.) все это было бы смешно, когда бы не было так грустно»[168].

По первым ученическим сочинениям Елисаветы Феодоровны можно судить об упорстве, с каким она овладевала русским языком, о ее повседневной жизни и любимых занятиях, о тех людях, которым она благодарна за доброжелательность общения. В другом ученическом очерке мы узнали о посещении имения княгини Софьи Щербатовой. Елисавета Феодоровна очарована большим старым парком, где ей отрадно было увидеть несколько маленьких озер и две речки, где так приветливо княгиня и ее близкие встречали молодую княгиню за чайным столом.

В ученических тетрадях мы непременно находим переписанные рукой Елисаветы Феодоровны стихотворения и романсы, стихи в прозе русских поэтов и писателей, характеризующие ее вполне определенные предпочтения.

Первым стихотворением, которое затем переписывалось ею не раз, было стихотворение М. Ю. Лермонтова, которое как бы указывало, предвосхищало место ее грядущего упокоения.

Видя глубокое раздвоение в предреволюционной русской жизни, внутренне протестуя против омертвления духовного бытия в салонах России, Великая княгиня обращается к первоисточникам, к тем местам, которые хранят самые дорогие святыни. Одна из первых представителей Запада, кто образом своей жизни выступил против узости и мещанской окраски повседневного бытия многих на Западе, она уже в петербургский период обратила свои мольбы и надежды к христианскому Востоку, находя отклик своим духовным порывам в русской поэзии. Мы обнаруживаем в этих 17 тетрадях обращение Великой княгини и к другим всепочитаемым строкам.

Она учится писать слова народного гимна, которые были первыми, услышанными ею от Великого князя Сергея Александровича. Над каждым словом она пишет эквивалент на французском языке.

Есть много авторитетных описаний, касающихся органичной включенности гимна в жизнь всех слоев российского общества. Так же органично вошел этот гимн и в бытие Великой княгини. Но одно дело – представление о том, с какой чистотой, надеждой и верой звучал гимн в подобной душе или пустынножительской келье, и совсем другое – его звучание в среде, охваченной атеизмом и эгоистической слепотой.

Стихи, переписанные в учебную тетрадь рукой Великой княгини. РГИА. Ф.554– Оп.1.Ед.хр 11. Л. 37 об.

Поскольку ученические тетради имеют строгую хронологическую привязку (Елисавете Феодоровне чуть более 20 лет), они весьма важны как исторический источник, отмечающий ее духовную и гражданскую позицию в самом начале жизни в новом отечестве.

Любимица петербургского общества, средоточие культурной жизни во дворце, Елисавета Феодоровна в своем выборе переписываемых стихотворений выражает суть внутреннего устроения души, далекого от блеска и фальши дворцовых выездов. Это состояние души удивительно точно выражено в следующем, переписанном ею стихотворении:

Бытие Елисаветы Феодоровны пришлось на то время, когда уже наступала эпоха всеобщего знания о том, что мир невидимый существует. И чем больше жизнь посылала людям мистических озарений, тем больше безбожия, оккультизма и разврата появлялось повсюду. Великая княгиня видела, что множество событий, происходивших в мире, – это ложь, облекаемая в одежду правды. Люди же, творя неправду, утешали себя обманом – не будет возмездия, не будет ада. «Будет!» – постоянно звучало в душе Великой княгини. А потому «звука небес заменить не могли ей скучные песни земли».

Письма Елисаветы Феодоровны к Екатерине Шнейдер, правленные ее рукой, позволяли понять, с какой регулярностью проходили уроки русского языка и с какими просьбами обращалась Великая княгиня к своей учительнице, которой она писала:

«Милая Екатерина! Я Вас прошу каждое утро приходить сюда в десять часов. Мой урок длится два часа. Пожалуйста, принесите «Детство и отрочество» графа Толстого. Я буду очень рада, если Вы мне принесете несколько карандашей.

Ваша ученица

Елисавета»[171].

Казалось бы, очень незатейливое ученическое письмо, но и в нем мы находим подтверждение одной из главных жизненных доминант Великой княгини: ведь среди множества произведений Л. Толстого она просит принести его глубокую, чистую работу, посвященную детству. Знаки особого почитания ею святых и детей можно встретить повсюду. Не случайно в жизни Елисаветы Феодоровны столь большое внимание уделялось общественной деятельности на ниве обустройства и защиты изувеченных детских судеб, созданию своеобразного мира социальной помощи детям, о чем особо свидетельствует московский период ее бытия. Ошибочно думать, что человек, не сохранивший в своей душе детской чистоты и доверчивости, мог бы так самозабвенно и результативно решать столь сложные вопросы. Именно в детскости и высоте душевного строя Елисаветы Феодоровны находят свое объяснение ее труды в этой области.

А вот и другое признание, указывающее на еще одно занятие, которым юная Великая княгиня увлечена в Петербурге. Она пишет в ученической тетради: «Хотите ли вы поужинать, придти к нам? Я Вас прошу. Я так рада, когда Вы со мной играете на фортепиано, после мы можем пить чай. Каждый вечер я играю… Особенно я люблю играть в четыре руки. Мы видели полковой праздник недавно в Царском Селе. Третьего дня мы не видели парада, но завтракали в Гатчино с гостями. Потом мы посетили нашего дядю Михаила и оттуда мы поехали назад в Гатчино»[172].

Очевидно, что в дни, когда познание России для Великой княгини только начинается, когда нет еще того объема общественных забот, в которые она будет погружена позднее, занятия музыкой во многом определяли характер ее времяпрепровождения. В равной мере она отдавала время посещениям с мужем военных праздничных сборов. Особо следует сказать о встречах с дядей Михаилом – Великим князем Михаилом Николаевичем, который покорял всех своей интеллигентностью, добротой и был искренне приветлив к жене Великого князя Сергея Александровича. Многочисленные поздравительные открытки, встречающиеся в различных архивных фондах, написанные рукой Елисаветы Феодоровны или Михаила Николаевича, подтверждают, что Великий князь Михаил, всеми уважаемый представитель старшего поколения Дома Романовых, был чрезвычайно благосклонен к юной Великой княгине и невольно создавал в ее душе то ощущение нелицемерной домашности, которое помогало вживаться в новые условия бытия.

Иногда обучение русскому языку проходило в форме ответов на вопросы Екатерины Шнейдер. Наряду с самыми общими вопросами, касающимися любого человека и рассчитанными лишь на формирование знаний языка, Екатерина задавала вопросы, ответы на которые, будучи весьма краткими, вместе с тем открывали некоторые склонности и интересы Великой княгини. На вопрос, любите ли Вы читать исторические книги, Елисавета Феодоровна ответила: «Я люблю иногда читать исторические книги, не каждый день» (для сравнения – на фортепиано в петербургский период жизни она играла каждый день). На вопрос, любите ли Вы, когда читают вслух, она, включив все же латинские буквы, заметила: «Это maks приятно, когда я могу слушать, но я не люблю сама читать вслух»[173]. Чтение вслух выпадало обычно на долю Великого князя Сергия, а его жена действительно была самым благодарным слушателем. Такое вечернее домашнее чтение в самом узком кругу близких людей придавало особый комфорт бытию Великой княгини, формировало неповторимые черты стиля жизни, радовало содержанием читаемого фрагмента и музыкальной речи дорогого человека; дарило ощущение единомыслия, единочувствования, непосредственного обращения души к душе, сообщало покой в условиях новой, непростой для Елисаветы Феодоровны жизни.

Даже изучая падежи и числа имен существительных, Великая княгиня избирала для склонения дорогое ей слово, подчеркивая его, чтобы лучше запомнить окончание: «Это моя любимая церковь; здесь нет моей красивой церкви; этот образ принадлежит моей прелестной церкви; я вижу мою собственную церковь…»[174]. Образ православной церкви вошел в сознание Великой княгини задолго до принятия православия, перехода из сферы протестантского вероисповедания. Этот переход – особо значимое, колоритное, но пока еще мало осознанное ею явление. Описание этого явления еще предстоит путем определения конкретных этапов его созревания. Это важно, поскольку данное событие стало одним из самых счастливых, этапных, определяющих в ее жизни.

И вновь в ученическую тетрадь переписываются стихи, где, как и в прежних, тоска души о Небесах:

Этой фразой переписанное стихотворение внезапно обрывалось. Видимо, последнее четверостишье Великой княгине трудно было воспринимать. Наши знания о глубинных причинах выбора тех или иных фрагментов русской поэзии, о сознательном изъятии каких-то строк определяются ныне достигнутым уровнем познания этой необычной святой души. Одно остается очевидным – все избиравшиеся Великой княгиней фрагменты поэзии соответствовали природе исповедуемых ею духовных ценностей. Этот выбор определялся вселенской, всемирной отзывчивостью Елисаветы Феодоровны как яркого представителя русского мессианского сознания.

Загадкой остается и то, почему лишь одно четверостишие стихотворения «Три пальмы» избрано для переписывания Великой княгиней:

Елисавета Феодоровна и ее учительница Е. Шнейдер выбирали свой подход к знакомству с русской словесностью – обращение к поэтам, способным в одном слове, в одной строке выразить целую гамму взаимосвязей, особенно природы и человека. Природа, которой всегда дорожила Великая княгиня, в Петербурге, прекрасном, но каменно-холодном, становится все более близка ей, наделяется способностью животворения. Душа Великой княгини не осиливала последних строк этой поэтической зарисовки из-за жестокости человека, который безжалостно уничтожал чудо природы, украшавшее пустыню. Чуткая душа Елисаветы Феодоровны воспринимает поэтическую высоту стихотворения, но трепещет от такой остроты пейзажной лирики, а поэтому, надо полагать, не дописывает стихотворение до конца, до его трагического финала.

Стихи, переписанные в учебную тетрадь рукой Великой княгини. РГИА Ф.554-Оп.1.Ед.хр.11, Л. 92

Стихи, переписанные в учебную тетрадь рукой Великой княгини. РГИА Ф. 554– Оп. 1. Ед. хр. 11,Л. 93 об.

Та же судьба во время переписывания постигла и знаменитого пушкинского «Пророка»: кульминационный финал, полный драматизма, в копии отсутствует:

В жизни Елисаветы Феодоровны петербургского периода особое место принадлежит поэзии, в которой нашли отражение ее мировоззренческие взгляды, связанные с неповторимостью совестного мира поэта в его предстоянии и сугубой ответственности перед миром горним. Великая княгиня не видела себя вне такой ответственности и, как все святые люди, считала себя самым грешным человеком. Но вот суд («…и вырвал грешный мой язык…») она оставляет за скобками, не переписывая в тетрадь эти строки, что свидетельствует о ее смирении перед трагическими ситуациями бытия, безграничной вере в справедливо наказующего и равно спасающего, любящего Бога.

Великая княгиня искренне ценила писателей высокой культуры, обладавших редкой способностью говорить с каждым на близком ему языке, умеющих пробуждать дорогие ассоциации. Таким автором для нее был И. С. Тургенев. Не случайно поэтому в ученической тетради Елисаветы Феодоровны мы встречаем фрагмент его стихотворения в прозе "Как хороши, как свежи были розы". Рукой Великой княгини переписано: «Где-то, когда-то, давно-давно тому назад я прочел одно стихотворение, оно скоро позабылось мною… но первый стих остался у меня в памяти. «Как хороши, как свежи были розы…». Теперь зима, мороз запушил стекла окон; в темной комнате горит одна свеча. Я сижу, забившись в угол, а в голове все звенит да звенит: "Как хороши, как свежи были розы"»[178].

Тонкий интонационный рисунок тургеневского фрагмента, столь созвучный романтической натуре Великой княгини, отбрасывает все случайное в хаотических напластованиях жизни и выявляет искреннюю обращенность чувств к символу того прекрасного, самого пленительного, что проходит через все бытие человека, что становится постоянным мотивом, повторяющимся из года в год, от одного этапа жизни к другому. Христианская духовность Елисаветы Феодоровны воспринимает этот фрагмент как вздох души, которая грустит о Небесах, как проявление художественной простоты и естественности, не отягощенной морализаторством, что так ценила Великая княгиня в любом явлении культуры.

Не случайно, видимо, поблизости от этого фрагмента мы встречаем переписанное Елисаветой Феодоровной поэтическое признание того, о чем с грустью (или радостью) вспоминают многие, говоря о том, как хороши и свежи были розы.

Лаконичные поэтические образы, в которых отразилось богатство, гармоничность, свежесть молодого чувства, задерживали на себе внимание Елисаветы Феодоровны. Подкупало умение поэта передать читателю всю полноту и непосредственность ощущений, знакомых и дорогих каждому. Своеобразный язык звуков и красок воспринимался как поэтический эквивалент, помогающий передать глубину земной радости. Стихи оказались близки как деликатная исповедь восторженно-умиренного человека, что соответствовало реальному состоянию Великой княгини той поры.

Как-то неожиданно в букет высокой русской поэзии рука Великой княгини вписывает жестокий романс, испещренный правкой Екатерины, снабженный массой слов для перевода.

По-разному можно было бы истолковать запись в тетради этого романса А. Давыдова. Одно очевидно, что редкая красота Великой княгини, безусловно, пробуждала не в одной душе глубокое, мучительное чувство. Но все бытие Елисаветы Феодоровны было так безукоризненно, что походило на проповедь православной этики и духовной красоты. Поэтому в ответ на любое чувство ее взгляд говорил: «Отойди».

Изучение ученических тетрадей Елисаветы Феодоровны дает еще одну интересную подсказку относительно круга ближайших людей петербургского периода. Екатерина Шнейдер учит Великую княгиню правильному надписанию конвертов, когда необходимо обратиться к самым дорогим лицам. Этот небольшой список выглядит так:

Его Императорскому Величеству

Государю Императору

Ее Императорскому Величеству

Государыне Императрице

Его Императорскому Высочеству

Великому князю

Константину Константиновичу

Ее Императорскому Высочеству

Великой княгине Елизавете Маврикиевне

Ее Превосходительству

Баронессе Анне Карловне

Ее Сиятельству

Княжне Лобановой

Ее Высокоблагородию

Екатерине Адольфовне Шнейдер

Его Сиятельству

Графу Стенбоку

Его Высокоблагородию

Адъютанту Балясному[181].

Так завершался первый, самый трудный, петербургский период обучения Великой княгини русскому языку, приоткрывающий читателю некоторые страницы образа ее жизни, путь ее духовных исканий и постижений. Здесь можно видеть отражение непосредственного религиозного взгляда на мир Елисаветы Феодоровны, ее особое отношение к Палестине и Святому Граду, куда все устремлялись в поисках последней истины. Здесь так очевидно предпочтительное отношение к поэтам и писателям, остававшимся верными самим себе. Семнадцать тетрадей свидетельствуют о ее отношении к святой мощи русской поэзии, и к обиходным оборотам речи, необходимым в повседневном общении, и к русским романсам, ставшим хрестоматийными, и, конечно, о любвеобильном, благодарном внимании к людям, с которыми Великая княгиня постоянно встречалась.

3.3. Колокола рая

Значительное место в петербургской жизни Елисаветы Феодоровны занимали музыкальные встречи при дворе Государя, в которых Великая княгиня принимала участие и до и после переезда в Москву. Этой теме в августе 1912 г. в газете «Музыкальная Америка» была посвящена интересная, весьма информативная статья «Музыкальная жизнь при дворе царя», где сообщалось о том, что русская императорская семья серьезно увлекается музыкой и глубоко заинтересована в развитии музыкальной культуры в России. О серьезности отношения к музыке говорит тот факт, что некоторые представители Дома Романовых написали ряд очаровательных романсов и фортепианных произведений, которые в первое десятилетие XX в. были опубликованы в виде отдельного сборника, эксклюзивно, в количестве 25 экземпляров, и разосланы любителям музыки из королевских семей Европы, что стало маленькой тайной двора.

Автор статьи сообщает, что несколько лет тому назад он был на вечере в салоне фрейлины Императрицы княгини Гагариной, где хозяйка сообщила о некоей музыкальной новинке для вечерней программы. Здесь не указаны год и дата встречи, но, очевидно, что, поскольку душой этих встреч был выдающийся русский композитор, дирижер и пианист Антон Степанович Аренский, который умер в 1906 г. в полном расцвете сил, эти вечера происходили не ранее интронизации Николая II в 1896 г. и не позднее 1905 г. В 1888–1895 гг. Аренский руководил концертами Русского хорового общества, а в 1895–1901 гг. был управляющим петербургской Придворной певческой капеллы. Учениками A. C. Аренского были С. В. Рахманинов, А. Б. Гольденвейзер и другие музыканты. В начале вечера, о котором шла речь, княгиня Гагарина подошла к A. C. Аренскому о чем-то переговорила с ним. A. C. Аренский в музыкальном зале открыл концерт неизвестным вальсом. Затем последовало еще несколько танцев, довольно оригинальных и сложных по композиции и теме. Завершился концерт песней, которую исполнила племянница хозяйки под аккомпанемент A. C. Аренского.

По окончании концерта княгиня Гагарина объявила гостям:

«Мои дорогие друзья! Музыку, которую вы сейчас услышали, написала Ее Высочество Великая княгиня Елисавета, сестра Императрицы. Слова песни – Великого князя Константина, а вальс, прозвучавший вначале, – творение Его Императорского Величества, Царя Николая II. Сборник музыкальных произведений озаглавлен «Колокола Рая». Как конфиденциальному корректору эксклюзивного издания двадцати пяти копий этого сборника, мне единственной – не члену Императорского Дома – предоставлено право владеть одной из копий при условии сохранения этой тайны от общества»[182].

После такого сообщения все начали просить княгиню более подробно рассказать о музыкальной жизни при дворе. Княгиня Гагарина поведала друзьям, что не только Царь и сестра Государыни Великая княгиня Елисавета Феодоровна, но и Великий князь Михаил, Великая княгиня Мария Павловна, Императрица-мать пишут песни и поют для узкого круга друзей. Царица же, по мнению княгини, довольно хорошая певица с приятным альтом.

Далее княгиня рассказала о том, что каждый воскресный вечер Царь имеет привычку приглашать членов своей семьи, офицеров дворца и фрейлин в музыкальную комнату, где он садится за фортепиано и с большим вдохновением играет произведения Кюи, Чайковского, Римского-Корсакова или некоторых современных композиторов русской школы. Царица поет, и кто-то из фрейлин аккомпанирует ей на фортепиано. Затем Царица играет что-нибудь из Брамса или Шопена, ее любимых композиторов. В завершение баронесса Фредерике играет Грига и Штрауса.

«Бывают и другие императорские вечера, проводимые по воскресеньям и средам, на которые приглашаются артисты Императорской оперы или Консерватории, а также Придворный оркестр и Придворная капелла – на мой взгляд, самые лучшие в мире музыкальные коллективы. Музыкальные среды состоят по преимуществу из хоровых и сольных произведений, баллад и романсов или цыганских песен, тогда как по воскресеньям исполняется оркестровая музыка, сонаты, концерты и симфонии. Все члены императорской семьи собираются на эти большие музицирования, которые регулярно длятся с восьми до десяти часов вечера»[183].

Княгиня сообщила и о том, что, когда прибывают гости из-за границы, в театре дворца дают особые оперные и балетные спектакли. Маленькая царская опера весьма совершенна в акустическом отношении. Акустика настолько хороша, что слышен даже тихий вздох со сцены. Таких изысканных придворных театров в России еще пять. Между сценой и залом обычно устраивают небольшой тропический сад с фонтаном и искусственными водопадами.

Раз в неделю Царь и его семья посещают драматические спектакли, как правило, на английском и французском языках. Царь часто не приемлет драматических произведений русских авторов, так как их героями нередко оказываются люди, отрицающие монархию. Но в музыке Государь отдает предпочтение русским композиторам, ставя их выше композиторов других народов. Государыня, напротив, утверждает, что немцы превосходят всех в музыке. Супруги спорят по этому поводу. Царица часто побеждает в споре, и потому оперы Вагнера при ней ставились чаще, чем при других Императрицах. Государь любит «Лоэнгрина» и «Фауста», но безразличен к современным французским операм. Когда их ставят, он обычно проводит время за кулисами, беседуя с актрисами и делая им небольшие подарки.

Царь часто уверял своих гостей, что, если бы не было музыки и театра, он считал бы жизнь невозможной. В силу того что он всеми силами поддерживал музыкальную жизнь, русская музыка развивалась стремительными темпами[184].

«Я также часто говорил с Шаляпиным, Фигнер и м-м Михайловой, – замечал автор статьи, – которые почти каждую неделю солируют на этих придворных музыкальных собраниях… Русская императорская семья… самая музыкальная семья Европы. Кайзер, Король и Королева Англии, Королевская чета Дании посещают концерты, но делают это больше по обязанности, тогда как царская семья – настоящие энтузиасты и подлинные любители музыки»[185].

Намеренно и подробно излагая это свидетельство о музыкальном мире царской семьи, мы преследуем вполне определенную цель: показать ту культурную среду, в которой проходили адаптацию две дармштадтские принцессы. Разумеется, далеко не на всех музыкальных дворцовых встречах такого рода присутствовала Великая княгиня Елисавета Феодоровна – с 1891 г. она жила в Москве, но связь с Петербургом и музыкальным творчеством поддерживала постоянно.

Очень бегло, вскользь сообщает автор статьи о композиторстве Великой княгини. И это не случайно, ибо все творчески одаренные натуры Дома Романовых скрывали эту часть своего мира. В то же время в первые годы пребывания в России очевидное и неизбежное незнание языка скрашивалось в узком кругу необыкновенной музыкальностью натуры, хорошим музыкальным вкусом, способностью к элегантному, непринужденному музицированию, а также к исполнению сложных фортепианных партий.

Таким образом, петербургский период жизни Великой княгини Елисаветы Феодоровны – это, с одной стороны, период мучительного внутреннего одиночества в высшем свете, с другой – время формирования православных основ ее души. И, наконец, это счастливая пора земного бытия с горячо любимым человеком. Петербург покорил юную Елизавету своей торжественной красотой, многообразием музеев и музыкальных салонов, изысканной роскошью балов и добросердечием всех, кто встречал ее впервые.

Но ее чуткая душа уловила в массе людей высшего света опасность чувственных проявлений антихристианской по сути культуры. Она увидела тех, кто, присваивая себе имя Христово, в реальности являлся антиподом Спасителя. Ее поражали речи о созидании преуспевающего земного града вместо борьбы здесь, на Земле, за Царство Небесное – ведь было же так очевидно, что людям дается шанс в условиях земного бытия сделать выбор между Царством Небесным и вечной мукой.

Грех как норма, бытовавший в богатых салонах, убеждал, что его обитатели вовсе не стремятся преодолеть тайну беззакония, не желая провести разделение между добром и злом, правдой и ее подменой. Двоящиеся мысли, двоящиеся чувства, безблагодатные средства управления отдельными социальными институтами Великая княгиня видела как путь, ведущий к погибели. Безблагодатная жизнь, в которой ей приходилось участвовать, была подобна воде, просеиваемой через решето. Великую княгиню, неколебимо хранившую свои духовные глубины, совестный мир души, тяжело ранили любые амбициозные и пустые по существу речи во время великосветских встреч.

Редкое по насыщенности бытие Великой княгини уже в Петербурге развивалось по особым канонам. В его основе лежало социальное жертвенное служение массе людей, которые нуждались в нем. Ведь Елисавета Феодоровна могла жить только огромностью этой идеи. Менее всего она думала о мотивации своей веры и деятельности, но просто верила и служила людям во имя Иисуса Христа.

Конец ознакомительного фрагмента.