Когда жизнь истинствует… Культура благотворения Великой княгини Елисаветы Феодоровны. Глава 2. Русский избранник принцессы Елизаветы (И. К. Кучмаева, 2008)

2.1. Детство и юность Великого князя Сергия

С давних времен Гессен-Дармштадтская династия Германии была связана тесными родственными и дружескими отношениями с Царским Домом Романовых в России. Между представителями правящих династий двух стран традиционно заключались династические браки.

В 80-е г.г. XIX в. в Дармштадтском великогерцогском доме расцветали несколько невест, одна краше другой. Великий князь Сергей Александрович, сын Александра II, с глубокого детства был сердечно привязан к великогерцогскому дому, где в 1865 г., восьмилетним ребенком, он впервые увидел свою будущую супругу; тогда крошечной Элле не было еще и года. Чтобы понять неизбежность ее встречи с Великим князем Сергеем Александровичем, важно увидеть его детство, юность, совершеннолетие, понять огромную роль его матери – Императрицы Марии Александровны, происходившей, как и Елисавета, из Дармштадтского рода.

Российская Императрица с особой заботливостью относилась к воспитанию подрастающих Великих князей, стремясь приглашать к младшим детям тех наставников, которые уже работали со старшими. Она была убеждена, что в случае удачного выбора наставника достигается известная преемственность в деле воспитания всех царских детей[91].

Первой воспитательницей Сергея Александровича была Анна Федоровна Тютчева, до того воспитывавшая Великую княжну Марию Александровну, а воспитателем Великого князя Павла Александровича становится Дмитрий Сергеевич Арсеньев – впоследствии главный воспитатель Сергея Александровича.

А. Ф. Тютчева с воспитанниками – Великой княгиней Марией Александровной и Великим князем Сергеем Александровичем. Фотография. 1860-е гг.

Важной задачей, наряду с выбором воспитателя, Императрица считала приглашение к ребенку преподавателя Закона Божия. Для маленького Сергея таковым стал протоиерей Иоанн Васильевич Рождественский, который заменил Василия Борисовича Бажанова, у которого было множество других обязанностей.

Внимательное чтение воспоминаний Д. С. Арсеньева и дневниковых записей Сергея Александровича убеждают в неповторимой индивидуальности формирования жизни Великого князя, лишенной какой бы то ни было односторонности и ограниченности. С младенчества ярко проявлялись и духовные, и светские стороны воспитания. Но основополагающей вехой жизни всегда было отношение к духовной культуре подрастающей личности как к самостоятельной и безусловной ценности. Постепенно складывался тип мышления этического характера. С первых лет жизни ребенок был погружен в культурную среду, отмеченную тонким и богатым общением. Каждый новый год добавлял новые содержательные оттенки в образовании и воспитании Великого князя, но всегда сохранялся его главный, стержневой остов – ощущение Божьего мира как великой данности и тайны. Жизнь выстраивалась как непрерывное стремление к Горнему миру. Отсюда – сохранение детской непосредственности, радостного и безусловного приятия мира, решительного отторжения узкого мира интриги, беспредметности досужих разговоров.

Программа воспитания и образования Великого князя включала многообразие элементов – от детского катания с гор, ловли рыбы, катания на коньках до посещения выставок, лекций на различные темы и бесконечного чтения литературы. Среди массы прочитанных и осмысленных книг «Запечатленный ангел», «Соборяне», «На краю света» Лескова; «Руслан и Людмила», «Евгений Онегин», «Повести Белкина» Пушкина; «Брынский лес» Загоскина; «Князь Серебряный» А. К. Толстого; «Бесы» Достоевского; «Последние дни земной жизни Спасителя» св. Иннокентия; «Рим времен Августа» Дезобри; «Ледяной дом» Лажечникова; «В лесах» Мельникова-Печерского; «Деды» Крестовского; «Роман бедного молодого человека» Октава Фейе; «Герой нашего времени» Лермонтова, «Женитьба Фигаро» Бомарше; «Коломбе» Мериля; «Русские женщины» Некрасова; работы Евгения Берсье, митрополита Филарета (Дроздова) и многое, многое другое.

Великий князь часто ездил в театр. Его очаровал бенефис Патти, он слушает ее неповторимое пение в «Травиате», восторгается пением алябьевского «Соловья»; слушает Кристину Нильсон в опере Тома «Миньон»; спешит на «Тангейзер», поскольку очень любит эту оперу; отдает должное великолепному скрипачу Сивори, ученику Паганини; смотрит новую пьесу Жюля Верна «Вокруг света за 80 дней»; слушает оперу Рубинштейна «Демон» и «Ромео и Джульетту» вновь с Патти; с почтением посещает бенефис Петрова с его партией Сусанина в «Жизни за царя» Глинки; с интересом смотрит «Ревизора» Гоголя и т. д.

Юного Великого князя можно увидеть со свирелью или кистью в руках; на выставках картин Семирадского или Айвазовского; он внимательно рассматривает керченские находки в Эрмитаже с Уваровым; слушает лекции Леера по военной тактике; посещает мастерскую барона Клодта, чтобы посмотреть образа, выполняемые художником для Ливадийской церкви; играет в самодеятельных спектаклях, катается на лодке в Павловске, восхищаясь цветущей сиренью и ландышами; участвует в маневрах полка, в котором служит.

Великая княгиня Мария Александровна, Великие князья Сергей и Павел. Фотография. 1867 г.

Посетив в Дувре горячо любимую сестру Великую княгиню Марию Александровну, очарованный красотой парка, озера, пышным цветением природы, Великий князь был искренне удивлен стилем английской жизни, который ощутил в этом поместье: «Какой материализм, думают только о том, как поесть и поспать, поспать и поесть!!! Целый день, право, ничего, ничего не делают, и это называется жизнь! Я дрожу, чтобы Мари не привыкла к этой жизни! Это было бы слишком ужасно!.. Как можно так жить, совершенно скотская жизнь! Такая гадость»[92].

Санкт-Петербург. Казанский собор. Архитектор А. Н. Воронихин. 1900-е гг. Фотограф К. Булла

Наблюдение такого стиля жизни отливается в сознании Великого князя в полное неприятие того, что слишком правильно, фактографично. В этой связи вспоминается мысль Вл. Соловьева о Достоевском, который отмечал, что люди факта живут чужой жизнью, но не они творят жизнь, ее творят люди веры, именно они пророки, вожди человечества.

Познавательная и досуговая деятельность Великого князя замирала в дни Великого поста. Страстная неделя всегда воспринималась Великим князем как неповторимое состояние духовной радости. Он особенно часто в эти дни исповедовался и причащался, посещал вместе с матерью Казанский собор, Лавру, Троицкое подворье, другие храмы; любил слушать 12 Евангелий и божественное пение на всенощной.

Как и все порядочные русские люди, Великий князь тяжело переживал события на Балканах, видел свое место среди сражающихся воинов, активно участвовал в сборе средств в помощь борющимся сербам, восхищался подвигом Москвы в этом отношении, восклицая: «Молодец, Москва!»

Такой духовный облик Великого князя в значительной мере достижение совокупных усилий Императрицы, главного воспитателя и духовного наставника, а также самой первой воспитательницы А. Ф. Тютчевой.

Императрица-мать считала чрезвычайно важным, чтобы законоучитель был одновременно и духовником ее детей. Трудно было представить в этой роли человека более соответствующего данной цели, чем протоиерей Рождественский. Высокие духовные качества отличали этого человека, глубоко и искренне верующего, благочестивого, благородного, обладавшего прекрасным ровным характером.

В свое время будущий отец Иоанн успешно окончил Санкт-Петербургскую духовную академию, женился, преподавал в духовной семинарии. Но через несколько лет потерял жену и всех своих детей, после чего принял священство. Через некоторое время стал законоучителем детей Императора и одновременно настоятелем малой церкви Зимнего дворца.

По мнению Императрицы, законоучитель – это духовник, наставник, друг, товарищ своих воспитанников, а кроме того, руководитель и советник воспитателей. Отец Иоанн, последовательно выполняя эту миссию, был тверд, но не фанатичен. В деле духовного воспитания царских детей имел в виду пользу Церкви и цель их спасения, но не мнение света.

При выборе воспитателя или педагога для детей Императрица была готова мириться с неизбежными недостатками в характере людей, но было одно обстоятельство, которое немедленно останавливало ход переговоров: «Если в его душу запала хотя малейшая капля протестантизма, то мы не сойдемся»[93].

Иван Васильевич Рождественский сразу стал любимцем царской семьи, он умел побалагурить, но при этом никогда не ронял своего достоинства. Напротив, порой, если требовалось, принимал «докторальный тон», не стесняясь в употреблении резких выражений, что ему охотно прощали[94].

Будучи человеком одиноким, отец Иоанн много времени проводил с Сергеем Александровичем, играл с ним в шахматы и шашки, часто обедал с Великим князем, никогда не стесняя последнего, и неизменно сохранял свой духовный авторитет.

Блестящее знание предмета соединялось у отца Иоанна с теплой любовью к Закону Божьему и искренней, сердечной привязанностью к своему августейшему воспитаннику.

Отец Иоанн основательно изложил Великому князю всю историю христианства и утвердил в душе Сергея Александровича все догматы православной веры; он сам составил специальную книгу для изучения своего предмета, которую Великий князь Сергий хранил до конца своей жизни. Отец Иоанн познакомил Великого князя со всеми иными религиями и ересями. Благодаря этому Сергей Александрович стал очень сведущим, просвещенным и твердым в своих убеждениях. Он искренне полюбил не только суть православия, но и его обрядовую сторону. Великий князь с раннего детства был прекрасно вооружен против всех нападок на православную веру.

В дни именин и рождений своего духовника Сергей Александрович стремился делать ему подарки. Сначала он подарил отцу Иоанну спокойное, удобное кресло перед письменным столом, затем – ковер к этому столу, чтобы не холодно было ногам, потом – хорошие настольные часы.

В день совершеннолетия (20 лет) Великий князь попросил подарить отцу Иоанну красивый наперсный крест. Государыня сама выбирала камни для креста и заказала его рисунок. Этот крест отец Иоанн завещал Сергею Александровичу, который после смерти своего духовника одел святыню в серебряный оклад, сделав его напрестольным. Крест постоянно употреблялся на богослужениях в домовых храмах Петербурга и Москвы. После убийства Сергея Александровича крест был передан в храм-усыпальницу Великого князя в Московском Кремле.

Умер отец Иоанн Рождественский в 1882 г., когда Сергей Александрович с братом были во Флоренции. Но уже за два года до этого он был поражен параличом, который случился с ним от горя и страшного потрясения через несколько дней после кончины Александра II. Именно отец Иоанн приобщил умирающего государя Святых Тайн.

Скупые строки из рукописи в архиве помогают представить духовный облик человека, который был в ряду немногих лиц, оказывавших решающее влияние на православное становление Великого князя. Суть духовной школы отца Иоанна внушала к себе глубокое уважение. Он умел вести воспитанника за собой, обращая главное внимание на непререкаемые основы веры и руководствуясь при этом собственным духовным опытом. Будучи живым носителем христианского милосердия и доброты, отец Иоанн вместе с тем считал строгость необходимым условием научения. Эта линия, проводимая духовником Великого князя, выступает в его повседневном жизненном пространстве всегда достаточно рельефно. Пройдут годы после кончины любимого духовника, но личная святость православного наставника, растворенная в душе его воспитанника, станет той золотой крупицей, которая укрепит подвиг веры Великого князя.

Государыня с первых лет жизни сына думала о том окружении, в котором он должен пребывать. Архивные документы сохранили поименное упоминание о тех, с кем проводил детские годы Великий князь. Это были в основном дети старых русских семейств, созвучные по ценностным предпочтениям друг другу. Первыми детьми, с которыми играл трехлетний Великий князь, были девочки – Ольга и Вера Перовские, дочери генерал-адъютанта графа Бориса Алексеевича Перовского, воспитателя Великих князей Александра и Владимира Александровичей; две дочери Анастасии Николаевны Мальцовой, лучшего друга императрицы Марии Александровны; княжны Мария и Анастасия Гагарины, дочери вице-президента Академии художеств князя Григория Григорьевича Гагарина; дочь начальника военно-учебных заведений Николая Васильевича Исакова Мария (впоследствии жена князя С. И. Васильчикова); княжна Александра Павловна Вяземская, внучка поэта; Е. К. Рихтер, дочь бывшего посланника России в Брюсселе; княжна Е. Д. Оболенская, внучатая племянница Протасовой, гофмейстерины Ее Величества.

Вскоре к обществу девочек присоединились мальчики, их братья – князья Андрей и Александр Гагарины, князья Алексей и Николай Оболенские, четыре брата Бобринские, с которыми Сергей Александрович и Павел Александрович познакомились в Ницце в 1864–1865 г.г. и один из трех сыновей А. Н. Мальцовой, Николай Сергеевич, с которым Сергей Александрович сблизился в более поздний период своего отрочества.

Все это общество по воскресным и праздничным дням приглашалось к обеду и потом резвилось в Зимнем дворце. По будням к Сергею Александровичу приглашали только одного умного и доброго ребенка Сашу Гагарина, которого маленький Великий князь особенно полюбил. Но зимой 1866 г. мальчик заболел и внезапно умер. В течение всей жизни Сергей Александрович хранил портрет этого мальчика. Ко всем детям Великий князь относился дружелюбно и пользовался любовью детского общества, но дружен ни с кем не был, кроме рано умершего Саши Гагарина.

Пронесенная Великим князем через всю жизнь память о рано ушедшем друге, притягательность этого образа сообщает дополнительный импульс к раздумьям об особой значимости культурной среды, в которую ребенок погружен с детства. Это еще раз убеждает в продуманности и глубине педагогических усилий матери Великого князя, императрицы Марии Александровны, которая уделяла пристальное внимание тому, каков круг родственников, взращивавших друзей ее сына. В этом отношении судьба щедро одарила Сашу Гагарина. Ведь его отец был человеком редкой одаренности, культуры и глубины исповедания христианской веры. Князь Григорий Григорьевич Гагарин, отец Саши, происходил из древнего княжеского рода. С 1880 г. обладал высоким статусом, будучи обер-гофмейстером. Сын дипломата, посла России в Риме, а затем в Мюнхене он до 13 лет жил с родителями в Париже и Риме, а затем учился в коллегии Толомеи в Сиене; работал в Министерстве иностранных дел, в Российской миссии в Константинополе и т. д. С 1869 г. Г. Г. Гагарин – вице-президент Императорской академии художеств. Он один из наиболее талантливых художников-любителей России. В юные годы был близок с A. C. Пушкиным, иллюстрировал его произведения, хорошо знал М. Ю. Лермонтова. Г. Г. Гагарину принадлежит заслуга создания музея древнехристианского искусства. В течение ряда лет Григорий Григорьевич занимался важнейшим делом на земле – росписями церквей. Он состоял почетным членом Императорской академии художеств, действительным членом Общества поощрения художников, действительным и почетным членом Императорского Русского археологического общества. Как истинный русский патриот и гражданин своего отечества, похоронен в своем имении – в с. Сучки Корчевского уезда Тверской губернии[95].

Личность отца Саши Гагарина была столь незаурядна, богата и неповторима, что не могла не получить отражения в манерах, стиле поведения и общения его маленького сына.

Позднее Великий князь наиболее дружеские отношения поддерживал с графинями Перовскими – близкими подругами его сестры, Великой княгини Марии Александровны. Особенно с Ольгой Перовской, которая отличалась умом, необычным для ребенка, высоким христианским настроем и нравственным развитием, стоицизмом. При этом Ольга была веселого нрава, любила шутить. Никогда не осуждала ближних. После трагедии, которая произошла в семье Перовских, обе сестры посвятили себя делам милосердия. Великая княгиня Мария Александровна после Русско-турецкой войны 1877–1878 г.г. основала в Царском Селе приют для детей раненых воинов. Приютом управляли сестры Перовские. В 1889 г. от одной из девочек приюта Ольга Перовская заразилась дифтеритом. Ощущая близость кончины, она спросила врача: «Я должна умереть?» Поняв, что это так, очень спокойно сказала: «С величайшим удовольствием». Исповедалась, причастилась и умерла в тот же день.

Мало сказать, что такое смирение человека, находившегося на грани жизни и смерти, вызывало уважение Великого князя. Оно учило строгости и сдержанности каждого шага, предостерегало от расточительности по отношению к благам, которые дарованы людям, побуждало помнить о хрупкой грани, которая отделяет жизнь от земного небытия.

Из оставшихся друзей раннего детства Великий князь очень тепло относился к А. Н. Мальцовой и княжне А. П. Вяземской, отличавшейся необыкновенной прямотой и благородством характера.

В течение всей жизни дружеские отношения Великого князя с женщинами определялись не их возрастом или внешней привлекательностью, но их нравственной красотой.

Каждый человек, к которому великокняжеская чета в течение всей жизни испытывала глубокое уважение, происходил из благородной семьи с хорошими традициями, высоким образовательным и нравственным статусом. Если иметь в виду, к примеру, ту Александру Павловну Вяземскую, которую так ценили Сергей Александрович и Елисавета Феодоровна, то она происходила из древнего дворянского рода. Мать – Вера Федоровна Вяземская, урожденная княгиня Гагарина. Отец – Павел Петрович Вяземский, сын П. А. Вяземского, владельца Остафьева. Известный археограф, историк литературы, коллекционер. После окончания Петербургского университета работал в Министерстве иностранных дел, затем в Министерстве народного просвещения, далее – в Министерстве внутренних дел. Инициировал создание Общества любителей древней письменности. Собиратель богатой библиотеки редких книг и рукописей. Автор трудов по истории палеографии и истории литературы. После смерти П. П. Вяземского имение перешло в собственность его зятя С. Д. Шереметьева, который создал там музей[96].

До конца своих дней Сергеи Александрович дружил с королевой эллинов Ольгой Константиновной и гофмейстериной Великой княгини Елисаветы Феодоровны княгиней Марией Александровной Голицыной, отличавшейся ярким умом, разносторонним образованием, редкой сердечной добротой и благородством характера. Кроме этих двух дам, в последние 25 лет жизни Великого князя не было новых дружеских связей с женщинами. Все его внимание сосредоточилось на Елисавете Феодоровне.

Предпочтения такого рода свидетельствуют о необходимости серьезного отношения к тем системам семейного воспитания, которые формировали людей с огромной внутренней обязательностью и ответственным отношением к каждому слову; людей, поступки которых в сознании Великого князя оставались как незабываемое моральное, ценностное переживание. Встречи с такими людьми, чьи имена не входили в биографические словари и кому-то казались обычным явлением повседневной жизни, для других становились значительными событиями бытия, нравственно укрепляющими молодого человека.

Особые дружеские чувства связывали Сергея Александровича с двоюродным братом Великим князем Константином Константиновичем, который с 1867 г. постоянно приезжал в Зимний дворец. Они вместе гуляли в Таврическом саду, любили кататься на коньках, пили чай в комнатах Сергея и Павла Александровичей. Серьезные дружеские отношения укрепились, когда им было примерно по 15 лет. В это время у Константина Константиновича открылся поэтический талант, столь симпатичный Сергею Александровичу. Кроме любви к поэзии их сближало искреннее религиозное чувство. Они вместе путешествовали по России и в Палестину. «Все нежные струны его любящей души находили себе отклик в окружавшей его обстановке и среде»[97], – такое ощущение вызывал облик Великого князя у близко знавших его людей.

В Царском Доме все с исключительным почитанием относились к главному воспитателю Сергея Александровича Дмитрию Сергеевичу Арсеньеву, который ежедневно вел подробный журнал, отражавший повседневную жизнь его воспитанника.

Заслуживает внимания переписка императрицы с Дмитрием Сергеевичем в 1865 г. во время пребывания Сергея Александровича с воспитателем в Москве. Императрица искренне благодарит воспитателя, за то, что он не балует Сергея Александровича и умеет быть строгим, когда это необходимо. Особенно ее волнует поведение сына в церкви, отношение его к богослужению. «Действительно ли он более внимателен в церкви? – вопрошает мать. – Я так этим дорожу»[98].

Д. С. Арсеньев учил Сергея Александровича быть искренним с родителями. Они вместе молились, читали Евангелие, много беседовали, вместе гуляли. Дмитрий Сергеевич решительно наказывал своего августейшего воспитанника, когда он капризничал. Но это никогда не нарушало их искренней, обоюдной любви.

С 1866 г. началось систематическое обучение Великого князя, рассчитанное на 11 лет. При очень хороших природных данных и прекрасных педагогах Сергей Александрович получил основательные знания, развил свои интеллектуальные способности, которые отличали Великого князя всю жизнь. Каникул между занятиями не было. Позволялось лишь сокращать их продолжительность во время пребывания за границей или в Крыму.

Преподавателем русского и латинского языков был Константин Васильевич Кедров – яркий, энергичный добрый человек, которого очень уважал Сергей Александрович. По иному складывались отношения с преподавателем математики Ф. Ф. Эвальдом. Этот предмет давался Великому князю с трудом. Эвальд – сухой, педантичный человек не понимал впечатлительную, живую, поэтическую натуру Великого князя. В результате произошел разрыв.

Самый добрый отклик в душе Сергея Александровича нашел великолепный преподаватель географии Георгий Федорович Вегнер. В его работе с учеником было много изобретательности. Они вместе чертили карты, лепили изображения тех или иных местностей, с особенностями которых учитель знакомил ученика.

Историю преподавал Иван Терентьевич Осинин, сын русского священника в Копенгагене. Его уроки были проникнуты теплым религиозным чувством и патриотизмом. Он был возле Сергея Александровича постоянно, даже тогда, когда для Великого князя был приглашен профессор К. Н. Бестужев-Рюмин, а затем профессор С. М. Соловьев.

Санкт-Петербург. Зимний дворец. Архитектор В. Растрелли. 1754–1762 гг. Современная фотография

Немецкий язык и литературу преподавал немец Юлий Готлибович Кирхнер, директор Немецкого училища в Петербурге, очень образованный опытный педагог. Великий князь увлекся немецкой поэзией и с воодушевлением декламировал стихи немецких поэтов. Кирхнер часто бывал в гостях у Сергея Александровича. Когда Великому князю исполнилось 14 лет, он вместе с Кирхнером совершил поездку по Рейну, которая обратилась в настоящее литературное и поэтическое паломничество, доставившее огромное наслаждение и пользу. Они вдвоем наперебой декламировали стихи Гейне, Гете и других немецких поэтов. Сергей Александрович всегда с благодарностью помнил об этом педагоге.

Очень образованным, сведущим в английском языке и литературе был господин М. Мечин, который некоторое время являлся также воспитателем Великого князя, помогая в этом Д. С. Арсеньеву Этого педагога отличало удивительное благородство и сдержанность. Сергей Александрович достиг с его помощью истинного понимания Шекспира.

Блестящее знание французского языка, благородство, кротость, прекрасный характер отличали Льва Федоровича Лакоста, который преподавал Великому князю этот язык. В числе немногих в 1883 г. он был приглашен в Дармштадт на помолвку Сергея Александровича и Елисаветы Феодоровны. В последние годы жил с семьей во Франции. Сергей Александрович и Павел Александрович всегда помогали ему, присылая деньги. В надписи на мраморной доске дома Лакоста в Париже обозначены начальные буквы имен Сергея и Павла Романовых. Елисавета Феодоровна тоже очень любила Лакоста, который приезжал к ним в Москву и Ильинское. Лакост постоянно благодарил Бога за счастье, дарованное Сергею Александровичу и его супруге. Лакост умер в 1900 г. Сергей Александрович очень скорбел, оплакивал своего учителя и друга.

Успехов в обучении игре на фортепьяно Сергей Александрович не достиг, хотя его учителем был прекрасный пианист и педагог Кюндингер. Но Великий князь отличался большой музыкальностью, любил музыку, преимущественно серьезную. Как говорили близкие ему люди, он мог напевать целые арии и был тонким знатоком церковной музыки, к которой был с детства приучен, слушая придворную певческую капеллу и знаменитый Шереметевский хор.

К рисованию у Сергея Александровича было природное расположение. В этой области он достиг таких успехов, что к праздникам часто дарил императрице свои акварельные рисунки, чему она очень радовалась.

Первым учителем Великого князя был академик живописи Александр Егорович Бейдеман. Заказывая те или иные иконы, императрица обращалась именно к нему. Этому художнику было поручено написать все иконы для иконостаса Ливадийской церкви в Крыму. Императрица ценила в его иконах строго православное письмо, святость и чистоту изображения ликов святых. Уроки Бейдемана Сергей Александрович очень любил и был крайне огорчен, когда через три года учитель живописи умер. Великий князь постоянно заботился о материальном обеспечении вдовы Бейдемана и делал много доброго ей и ее детям. После смерти Бейдемана учителем живописи Великого князя стал академик барон М. П. Клодт, которого Сергей Александрович также очень любил. Впоследствии, чтобы оказать своему бывшему учителю материальную поддержку, Великий князь покупал его картины.

Интерес к живописи Сергей Александрович унаследовал от матери. Императрица предпочитала картины духовного, религиозного содержания. У нее были хорошие копии с картин Рафаэля, Беато Анжелико и других мастеров. Она любила акварели, имела прекрасную коллекцию; предпочитала пейзажи и интерьеры. Из современных русских художников любила Т. А. Неффа. Его «Моление о чаше» и «Ангел молитвы» находились в покоях ее резиденций.

Когда Сергею Александровичу исполнилось 15 лет, императрица просила Неффа показать Великому князю сокровища Эрмитажа. В течение двух зим Тимофей Андреевич показывал Сергею Александровичу картины Эрмитажа «по школам», ограничиваясь при каждом посещении несколькими картинами, чтобы не утомить воспитанника и не притупить в нем чувство изящного. В беседах Неффа, помимо высокого профессионализма, было много любви к тому, о чем он говорил. Учитель внимательно выслушивал ученика, поправлял и уточнял некоторые суждения Сергея Александровича. По мнению Д. С. Арсеньева, это дружественно-артистическое отношение престарелого Неффа к юному Великому князю было и мило, и трогательно, и симпатично[99].

В 1880 г. во Флоренции юный Сергей Александрович подружился с Киаваччи, директором Флорентийской академии живописи и знатоком всех итальянских школ живописи. Под его руководством Великий князь изучил все Флорентийские галереи, особенно часто посещая монастырь св. Марка, где любовался фресками Беато Анжелико, духовная высота и необычный эстетизм которых приводили его в восторг.

В результате глубоких занятий живописью Сергей Александрович стал не только любителем, но и знатоком живописи. Он высоко ценил и прерафаэлитов, и многообразные школы отечественных и зарубежных художников вплоть до символистов и декадентов. Но любил только то, что заслуживало внимания в эстетическом отношении, не руководствуясь при этом ни модой, ни современными увлечениями. Любил и пейзаж, и историческую живопись, и исторический портрет. Постоянно пополнял свою картинную галерею, приобретая подлинники, заказывая хорошие копии. Великий князь любил общество художников, очаровываясь их тонким пониманием искусства, добротой.

Не только развитым художественным вкусом, но и удивительным отношением к художникам Сергей Александрович обязан матери, которую он обожал, дорожил ее эстетическими наклонностями, ее нравственным обликом. Автор рукописи замечает, что «эти чувства его к матери составляли основную часть его духовной личности»[100]. Великий князь был счастлив, что в супруге нашел те же качества, что и в матери; радовался познаниям и умениям Елисаветы Феодоровны в области изобразительного искусства. Но в ознакомлении супруги с итальянскими школами живописи Сергей Александрович был ее руководителем.

Уроки танцев у Сергея Александровича начались в 1866–1867 гг. Учитель танцев приглашал на эти уроки старого скрипача Мурашкина. Великий князь разговаривал со старым артистом ласково, к праздникам обязательно помогал ему материально и дарил приятные, полезные вещи. Мурашкин раньше был крепостным. Все относились к нему с пренебрежением, кроме Сергея Александровича, которого старый скрипач обожал.

«Сергей Александрович, – читаем в архивной рукописи, – любил танцевать и умел танцевать, танцуя с тем изяществом и той грацией, которыми отличались все его движения, и притом с той скромностью и тем достоинством, которые были ему свойственны как прирожденные его качества»[101].

По мере взросления Великого князя в программе его обучения, наряду с гуманитарными и творческими дисциплинами, появились другие, позволявшие Сергею Александровичу подготовиться к включению во взрослую жизнь с ее неожиданными поворотами, тревогами и сложностями. В 1877 г. к известному в те годы правоведу Н. С. Таганцеву обратился воспитатель Великого князя Д. С. Арсеньев и предложил ему в течение года преподавать Сергею Александровичу основы юриспруденции. Д. С. Арсеньев просил читать лекции 3 раза в неделю по 2 часа. И предупредил, что на итоговом экзамене будут присутствовать императрица Мария Александровна и Государь.

С некоторым сарказмом говоря об Д.С Арсеньеве, Н. С. Таганцев в то же время отмечал и его очевидные достоинства. Н. С. Таганцев подчеркивал, что воспитатель Великого князя был несомненно честный и порядочный человек, преданный Двору. «Воспитанников своих, особенно Сергея, несомненно любил; ничему дурному не потакал». Он требовал от них «не только корректного, но даже предупредительного отношения к преподавателям и к низшим дворцовым служащим… и в этом отношении, как мне казалось, он достиг хороших результатов, в особенности по отношению к Сергею, который по природе, кажется, был мягче и податливее»[102].

Кроме преподавания права, военных наук и т. д., Сергею Александровичу преподавали «практику» – почти ежедневные приемы разных депутаций и отдельных лиц. Его готовили к этим приемам, сообщали, каково социальное положение посетителя, о чем следует его спросить и т. д.

«Преподавание этой житейской дипломатии, – пишет Н. С. Таганцев, – и было специальностью Арсеньева»[103]. В ходе обучения Великого князя, по мнению Н. С. Таганцева, было много сюрпризов, но в целом эта работа оставила о себе хорошее впечатление. Сергею Александровичу было достаточно сложно воспринимать теорию вопроса. Но значительно легче воспринималась прикладная, наглядная сторона юридического образования, ознакомление с судебными заседаниями, с местами заключения. Для изучения тюремной системы пригласили известного юриста А. Ф. Кони, вместе с которым неоднократно ездили на тройке осматривать петербургскую колонию для малолетних преступников.

Н. С. Таганцев вспоминал казус при осмотре подследственной тюрьмы на Шпалерной, который показал, как много было тогда в юном Великом князе детскости. «Когда проходили мимо темных карцеров, – пишет Н. С. Таганцев, – я посоветовал ему войти в карцер, чтобы испытать, какое он производит впечатление на заключенного в него. Когда он вошел туда, я захлопнул дверь, и он остался в темноте. Вдруг мы слышим страшный, жалобный его крик. Поспешили отворить, и он оказался совершенно испуганный, взволнованный… он долго не мог успокоиться»[104]. (Но по прошествии нескольких лет Великий князь стал абсолютно бесстрашным человеком, всегда ограждавшим близких от страха за его жизнь.)

Завершая эту часть воспоминаний, Н. С. Таганцев подчеркивал, что в покоях, где жили Великие князья Сергей и Павел, педагогам «чувствовалось просто и хорошо, так как отношения к нам самих князей были воплощенная любезность»[105].

Эрмитаж. Галерея Отечественной войны 1812 г. Современная фотография

Эрмитаж. Зал итальянского искусства. Современная фотография

С детства два места на земле были особенно дороги Великому князю: Ильинское (под Москвой) и Ливадия (в Крыму). Почему? Не только из-за редкой красоты этих мест. Именно здесь он мог быть в постоянном общении с теми, кого любил более всего на свете – с отцом и матерью.

Район Ливадия-Мисхор занимает центральное положение на южном берегу Крыма и обладает особым многообразием ландшафтных видов. Этот район, прошедший длительный путь усадебного развития, обогатившийся в дореволюционный период десятью перестроенными и вновь построенными дворцово-парковыми комплексами, получил в начале XX в. лаконичное название: Царский берег. Еще в начале XIX в. район Ливадия-Мисхор выглядел дикой, малообитаемой местностью, о чем свидетельствуют гравюры и очерки того времени. Но уже в начале 1830-х гг. были построены первые шоссейные дороги – Симферополь – Ялта – Симеиз – Севастополь. В это время усадьбы основывались возле местных селений, заимствуя их греческие названия: Мисхор, Кореиз, Гаспра, Орианда, Ливадия. Здесь обозначился ареал усадеб Императора и приближенных к престолу лиц[106].

Стимулом к развитию усадебного строительства стал факт приобретения Александром II в 1860 г. имения «Ливадия». В течение последующего десятилетия три брата царя и их приближенные стали владельцами соседних поместий в районе Ливадия-Мисхор. «Орианда» принадлежала Великому князю Константину Николаевичу, «Ай-Тодор» – Великому князю Михаилу Николаевичу, «Гаспра» – Великому князю Николаю Николаевичу, «Кореиз» – графу Ф. Н. Сумарокову-Эльстон, «Мисхор» – графу П. П. Шувалову. Следовательно, в этот период в усадебное строительство свой особый вклад внесли сыновья Николая I и архитектор И. А. Монигетти, который построил здесь около 60 архитектурных сооружений (дворцовые, культовые здания, кавалерские, светские корпуса, казармы, оранжереи, беседки, пляжные павильоны), выполненные в едином художественной ключе.

Наивысшего расцвета усадебное зодчество в районе Ливадия-Мисхор достигает в 1895–1920 гг. Ранее малообитаемый, скалистый берег моря превратился в лесопарковую зону, с включениями субтропических парков, с дворцами и экзотическими растениями, протянувшуюся на 12 км вдоль моря. Внуки и правнуки Николая I на первый план выдвинули перед архитекторами иные эстетические задачи, требуя большей, чем ранее, парадности, репрезентативности дворцовых комплексов[107].

Усадебное зодчество данного района (на этом этапе), по мнению специалистов, несмотря на своеобразие каждого объекта, есть целостное художественное явление. Южнобережная усадебная архитектура, при всем ее многообразии и противоречивости, восхищала юных Великих князей, давала пищу воображению, создавала комфортное ощущение бытия в этом необыкновенно привлекательном уголке южного Крыма.

Об Ильинском речь пойдет далее. А сейчас – о Ливадии, где жизнь Великого князя была праздником. «Нигде, кроме разве Ильинского, – замечает автор архивной рукописи, – не приходилось ему проводить столько времени с родителями, сколько он мог проводить в Ливадии»[108].

Чтобы представить себе образ жизни Сергея Александровича в Ливадии, достаточно обратиться к дневнику его главного воспитателя Д. С. Арсеньева «Осень в Ливадии, 1866». День девятилетнего Великого князя начинался с обливания холодной водой комнатной температуры, далее – умывание, молитвы, чтение Евангелия, что в общей сложности составляло 45 минут. 7.45-8.45 – прогулка в саду с братом. С 9.00 до 10.00 – первый урок. С 10.00 – купанье в море и урок гимнастики. 12.45–13.45 – второй урок. 14.00 – обед, затем до 15.30 – свободное время. 15.30–16.00 – урок музыки. С 16.00 до 19.00 – прогулка верхом или в экипаже. 19.00 – ужин, затем чтение вслух. 20.00 – молитвы, сон.

Разумеется, в период ливадийского отдыха не было оснований для резких конфликтов между воспитателем и его августейшим учеником. Но достоин внимания тот факт, что Д. С. Арсеньев использовал в воспитательных целях каждую ситуацию для постоянного движения Великого князя к нравственному совершенствованию. Так, однажды после посещения в Кореизе вдовы наместника княжны Горчаковой Великий князь, вслушиваясь во французскую речь княгини, сказал воспитателю: «Я слышал, она сказала, что я красив». Арсеньев очень деликатно, но серьезно поправил своего питомца: «Она сказала только, что Вы милы, и это правда, потому что Вы были очень вежливы с ней»[109]. Этот небольшой диалог учителя и ученика свидетельствует о том, что воспитатель умел тактично указать Великому князю на грех гордыни. Арсеньев наказывал Сергея Александровича за непослушание, но всегда без гнева и раздражения. Воспитатель был особенно строг, если своим отношением к молитве Великий князь нарушал непреложный завет императрицы.

Однажды Арсеньев заметил, что Великий князь без внимания читал предобеденную молитву, а послеобеденную – с явным небрежением. Воспитатель поручил камердинеру немедленно увести Сергея Александровича, который заплакал и просил прощения. Но Арсеньев был строг и советовал подумать. Через некоторое время воспитатель пришел к своему воспитаннику и имел с ним долгую, серьезную беседу, напомнив, «как много для него сделал Господь, как грешна неблагодарность к Богу»[110].

В день рожденья Арсеньева Великий князь заказал для своего воспитателя пирог, два букета и маленькие приятные вещицы. Арсеньев пишет, что, несмотря на огромную радость, перед обедом «я должен был посадить его в угол за то, что он хотел без позволенья съесть кусок малиновой лепешки»[111]. Этот, казалось бы, невинный факт говорит о том, что в воспитании нет мелочей. Никакие меры не защитят человека от незнания элементарных правил поведения, если слово «нельзя» со всей ответственностью и определенностью ему не скажут в детстве. Наказывая Великого князя за неучтивую шутку, за нарушение этики и этикета, Арсеньев постоянно искал формы воздействия на своего августейшего воспитанника.

Дмитрий Сергеевич не раз прибегал к помощи ручного театра, с раздвижными занавесками, где подбирал такое театральное действие, которое помогало рельефно показать все безобразие невежливости и непослушания. В Царском доме любили ставить «Конька-горбунка», где роль Иванушки исполнял Великий князь Павел Александрович, а роль Царь-девицы доставалась Сергею Александровичу. Александр II, будучи в Ливадии, как и в столице, стремился показывать детям спектакли профессиональных театров. Однажды отец пригласил их смотреть балет «Конек-горбунок» и слушать оперу «Фенелла», которая очень понравилась юному Сергею Александровичу.

В свободное от учебных занятий время Великий князь более всего любил бывать на море, купаясь или собирая разнообразные камни на берегу, с удовольствием лазал по деревьям, любил лакомиться виноградом и всегда очень стремился на ферму, которая после моря была самым желанным местом, где обитали добрые животные, где дети с удовольствием пили парное молоко. Здесь, в Ливадии, проявилась любовь Великого князя по отношению к животным. В имении жил маленький котенок, к которому Сергей Александрович был очень привязан. Внезапная смерть котенка больно ранила Великого князя. Он со слезами похоронил своего маленького друга, облил его духами, осыпал цветами и долго грустил после этой утраты.

Главным смысловым стержнем пребывания в Ливадии было, разумеется, участие в богослужениях, встречи с духовенством, празднование освящения ливадийской церкви, которая отличалась особым эстетизмом стиля ее организации и росписи. Существенным компонентом духовной жизни в Ливадии стало регулярное посещение знаменитых православных монастырей Крыма, таких как Херсонесский, Георгиевский. Юные Великие князья были покорены Севастополем, рассказами адмирала Кислинского о героической обороне города. Во время поездок по Крыму дети радовались участию в ряде иллюминированных праздников; неоднократно с интересом посещали национальные праздники татар в Бахчисарае.

Ливадийский дворец и храм в Крыму. С открытки начала XX в.

В свободные часы взрослые организовывали много игр, своеобразных конкурсов. Нужно было, например, рассказать какую-либо историю по-французски. С этой задачей братья Сергей и Павел справились отлично. Проводили много игр в вопросах: «Кто самая замечательная женщина? Кто самый знаменитый человек?» и т. д. На последний вопрос Сергей Александрович без раздумий ответил: «Папа́»

В ливадийскую осень 1866 г. состоялось знакомство с художником И. К. Айвазовским, который принял участие в путешествии Великих князей с воспитателями Д. С. Арсеньевым и A. A. Толстой в Константинополь. Сергей Александрович был очарован видами Босфора и Константинополя.

Незабываемой была поездка царской семьи пароходом в имение Айвазовского в городе Феодосии. Художник встретил пароход в море на своем катере и повел его за собой к пристани. За катером Айвазовского шли четыре красивые гондолы, наполненные цветами, которыми гребцы усыпали волны моря перед царским пароходом. С огромным радушием знаменитый художник показывал фонтаны и дом, театр у моря, картины. Представители царской семьи увидели небольшой балет в греческих костюмах, поставленный детской группой Феодосии. На прощанье художник подарил гостям свои картины.

Позднее в Ливадию неоднократно приезжала и Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Новый теплый дворец, свежий морской ветер, заросли роз – все пленяло здесь ее сердце. Прибывая сюда, Елисавета Феодоровна сразу посещала ливадийскую Дворцовую церковь, где служился молебен. Вместе с членами Царской семьи Великая княгиня бывала во многих пленительных уголках южнобережья Крыма. Ее внимание привлекал храм Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде. После пожара, когда в огне погиб здесь дворец Великого князя Константина Николаевича, родного брата Александра II, владелец дворца принял решение из его уцелевших конструкций начать создание храма, который отличался гармонией и благородством всех линий. Украшением храма стали редкой красоты мозаичные панно и иконы работы итальянского мастера Антонио Сальвиати. Осенью 1894 г. в храме служил святой праведный Иоанн Кронштадтский, который после службы причащал умирающего Александра III. В этом храме 25 сентября 1908 г. причащалась Святых Тайн Великая княгиня Елисавета Феодоровна. В этот день она подарила настоятелю храма серебряно-позолоченный образ святого преподобного Сергия Радонежского. Сюда неоднократно приходила молиться вся Царская семья[112].

После смерти Великого князя Константина Николаевича храм поддерживали Великий князь Константин Константинович и Великий князь Дмитрий Константинович. В 1912 г. Царская семья приехала в Ливадию в Лазареву субботу. Цвели все фруктовые деревья. На всенощной вместо вербы держали в руках ветки цветущего миндаля. В этот раз в Ливадию прибыли принц Эрнст, брат Государыни, и Великая княгиня Елисавета Феодоровна в красивом сером костюме Марфо-Мариинской обители. Для нее неоднократно служили литургию в Дворцовой церкви в Ореанде[113].

Однако вернемся к дневнику Д. С. Арсеньева.

Из дневника Д. С. Арсеньева можно узнать о некоторых особенностях жизни детей в царской семье. В каждом деянии и развлечении присутствовал непререкаемый духовный авторитет родителей и воспитателей, постоянно стремившихся умерять крайности в поступках августейших детей. Дозволено было все, что не изменяло основному типу великокняжеского положения, что не снижало аристократизма в поведении и своего рода аскетической строгости жизни. Приветствовался каждый шаг, поднимавший духовную жизнь отрока на новую высоту. Пресекалось все, что означало бы введение ребенка в далеко не безупречную сферу. В этой связи достаточно вспомнить, как решительно было пресечено детское, праздное любопытство Великого князя, стремившегося в Константинополе присоединиться к A. A. Толстой, которая собиралась съездить в гарем одного из пашей. Отказ был столь твердым, что вопросов больше не возникало.

Владимирский собор в Херсонесском монастыре. С открытки начала XX в.

Поскольку в результате воспитания царских детей формировался тот слой людей, которые олицетворяли, представляли в мире Россию, воспитателю необходимо было отстаивать ценностную линию Царского Дома, его христианские начала. Образы воспитателей Великого князя, и прежде всего Д. С. Арсеньева, убеждают в правоте мысли св. Феофана Затворника, что воспитание из всех святых дел самое святое. Усилиями и молитвами Императрицы, духовника, главного воспитателя и других педагогов происходило постепенное становление тонкого, доброго, благодарного, широко образованного человека, который в ряду русских Великих князей занял особое место.

Сказанное выше подтверждает особую роль Д. С. Арсеньева в воспитании Сергея Александровича в ходе почти ежедневного общения. Но были незначительные периоды времени, когда главный воспитатель по тем или иным причинам отсутствовал, как это случилось, например, в 1876 г., в Крыму, где Дмитрия Сергеевича заменял Лакост. В эту ливадийскую осень для юного Великого князя особый интерес представляли встречи с графом Алексеем Сергеевичем Уваровым, знаменитым археологом, знатоком русских и крымских древностей. Уваров был дружен с Лакостом, через посредство которого Великий князь сошелся со знаменитым исследователем. Еще в детстве Сергей Александрович любил участвовать в раскопках, например в Крыму в 1870 г., когда они вместе с братом Павлом Александровичем ездили на раскопки в Херсонесский монастырь. В эту осень 1876 г. Сергей Александрович неоднократно участвовал в раскопках с Уваровым. Впоследствии, по свидетельству Д. С. Арсеньева, в 1878 г. братья Сергей и Павел Александровичи провели хорошие дни по приглашению графа и графини Уваровых в их имении Поречье[114].

Благотоворное воспитывающее влияние на Сергея Александровича оказывало посещение дома Д. С. Арсеньева. Здесь отсутствовало строжайшее следование правилам дворцового этикета, что насыщало жизнь Великого князя полезной практикой равноправного, демократического общения с людьми.

В этот год по возвращении из Ливадии в Петербург возобновились учебные занятия по программе высшего образования, которые Сергей Александрович должен был закончить к 20-летию.

Энциклопедию права читал К. П. Победоносцев, которого Сергей Александрович знал с детства, любил и, по словам Д. С. Арсеньева, наслаждался его умными беседами. Государственное право Великий князь изучал под руководством профессора И. Е. Андреевского; русское законодательство преподавал упомянутый выше Н. С. Таганцев; политическую экономию – В. П. Безобразов, которого оба князя, Сергей и Павел, искренне полюбили и сохраняли дружеские отношения с ним и по окончании учебы. Среди всех предметов, которые в детстве и юности изучал Сергей Александрович, самым любимым оставалась история[115].

Начало воинской службы Великого князя происходило в Красном Селе, в военном лагере, где он был ротным командиром. Проходя службу здесь в течение недели, Сергей Александрович по субботам возвращался к родным в Царское Село.

В августе следующего года Императрица с Сергеем и Павлом Александровичами через Варшаву отправились в Ливадию. Теперь их комнаты во дворце были расположены непосредственно над покоями Государя и Государыни. А рядом с ними, во втором этаже – комнаты единственной любимой сестры Марии Александровны с ее мужем.

Воздух России в этот год был насыщен разговорами о приближающейся Русско-турецкой войне. Но жизнь в Крыму шла как и прежде. И в Петербурге, и в Крыму, как и прежде, императорская семья часто посещала театры, веселилась на балах. В Ливадии по-прежнему ставили любительские спектакли, хотя многие считали предосудительным такое времяпрепровождение в те дни, когда страдали братья-славяне. Сергей и Павел не принимали участия в спектаклях, ибо страна готовилась к войне. Решение об этом было принято в пору ливадийского отдыха[116].

В апреле, в тот месяц, когда отмечалось совершеннолетие Великого князя, Россия объявила войну Турции. Принятие присяги на верность служения Богу, Царю и Отечеству в день совершеннолетия Сергея Александровича совпадает для него со служением в действующей русской армии в борьбе против османов.

В знаменательные дни принятия присяги Сергеем Александровичем его родители – Император Александр II и Императрица Мария Александровна, а также главный воспитатель Великого князя Д. С. Арсеньев приходят к единодушному выводу о вполне удавшемся воспитании Сергея Александровича. Этот «жизнерадостный и действительно прекрасный человек», по мнению Д. С. Арсеньева, «был хотя очень религиозен, чист и благонамерен, но к себе снисходителен, и, что называется, ветхий человек в нем хотя был хорошо направлен, но не уничтожен…»[117]. Возможно, по его мнению, это происходило потому, что Императрица жила только для исполнения своей высокой обязанности (Императрицы, супруги, матери). Чуждая всякой суетности и мелкой жизни, она была очень строга к себе, но проявляла значительную мягкость по отношению к супругу и детям[118].

Накануне дня совершеннолетия Сергей Александрович был произведен в полковники. Он был огорчен, т. к. хотел заслужить это звание на войне, а не получить по заведенному в царской семье обычаю.

В мае началась подготовка Сергея Александровича к отъезду в действующую армию. После молебна состоялась его отправка по Варшавской железной дороге в армию.

Д. С. Арсеньев подробно описывает бесстрашие Сергея Александровича во время боевого крещения Великого князя возле Дуная. Человек, воспитывавший Сергея Александровича с детства, был взволнован, видя, как турецкие ядра падали рядом с конем Великого князя. Несмотря на тревогу Государя о сыне, Сергей Александрович выпросил себе право не оставаться в ставке отца, но быть в сражениях вместе с Цесаревичем (будущим Александром III, родным братом Сергея Александровича). Среди адъютантов Цесаревича, в числе которых был С. Д. Шереметев, в течение всех военных операций не было ни ссор, ни интриг.

«Цесаревичу было отрадно увидеть, – писал Д. С. Арсеньев, – что его младший брат был прекрасный юноша, нравственный, религиозный, интересующийся делом, серьезного ума, любящий чтение и устные занятия, очень благородного характера, причем очень добрый, скромный и умеющий хорошо хранить сказанное ему по секрету и с большим тактом и выдержкою»[119].

За отвагу, стойкость, проявленные в боевых действиях, Государь 21 октября пожаловал Великому князю Сергею Александровичу Георгиевский крест.

Неприметные на первый взгляд детали в воспитании Великого князя Сергия, скупые штрихи, касающиеся его повседневных поступков, позволяют тем не менее увидеть, насколько велика заслуга воспитателя, духовника и матери в формировании личности Сергея Александровича. Не приходится сомневаться в том, что перед нами этически окрашенная жизнь, обращенная к глубоким слоям отечественной и мировой культуры. А следовательно, для понимания масштаба этой личности необходимо иметь в виду мощное культурное основание, на котором возрастал Великий князь.

По сути своей натуры Великий князь не мог ограничиваться лишь философским созерцанием действительности. В его лице сформировался носитель социально окрашенной и деятельно ориентированной мысли. Тонкость, эстетизм натуры Великого князя не исключали того, что на протяжении всего периода юношеского развития он учился острой и прямой постановке жизненно важных вопросов.

Неудивительно поэтому, что одна часть наших современников с вниманием и почтением обращается к этому имени. А другая, напротив, сознательно искажает сущность позиции Великого князя и стремится подвести читателя к выводам, которые сковывают мысль и уводят ее на ложный путь.

Эта позиция не нова, имеет свою традицию и свои идейные истоки, а также опирается на грех как норму, что создает атмосферу ада, по слову св. Феофана Затворника. Не прибегая к анализу клеветы, заранее отметим, что нас не может удовлетворить лживая постановка вопроса о царственном мученике, который обретает сегодня, хотят того злобствующие оппоненты или нет, свое место в реализации культурной миссии России.

Великий князь с младенчества помнил об идеальном значении христианских духовных ценностей для будущего России. Его непосредственный религиозный взгляд на мир требовал прямой постановки вопроса о том, что является злом, кто именно несет в своих речах и поступках запрос антихриста. С детства взращенный в атмосфере православной духовности, Великий князь в окружающей его жизни отчетливо видел признаки чудовищного синкретизма, попытки смешения всех западных и восточных религий, что не давало ответа на вопросы, которые волновали людей.

Формирование глубокого исторического мышления позволило Великому князю Сергию позднее действительно отвечать на эти вопросы и участвовать в процессе систематизации предметов старины, в строительстве достойных учреждений для хранения и развития ценных элементов наследия.

Время торжества страстей заканчивалось, начинался период духовного возмужания, концентрации воли, подготовки к практической жизни и встречи с принцессой Эллой, с потенциально святым человеком, который был достоин духовного и идейного мира Великого князя.

2.2. Великая мать Великого князя

Завершая часть книги, касающуюся детства, отрочества и юности русского избранника Елизаветы, необходимо еще раз акцентировать вопрос о том, какое место в бытии Великого князя занимала жизнь и смерть его матери – Императрицы.

Великий князь Сергей Александрович Романов. Фотография. 70-е гг. XIX в.

Мать Великого князя Сергея Александровича относилась к тому типу людей, которые поражали чистотой поступков и масштабом духовной глубины. Прибыв в Россию шестнадцатилетней девушкой в качестве невесты Цесаревича, она покорила всех не внешней красотой. Все очевидцы сравнивали ее с ясной звездочкой Божьей, проливающей на людей немеркнущий, ровный, кроткий свет.

Подчиняясь требованиям притязательного этикета царского двора, Цесаревна в то же время умела сохранить в осанке, общении с окружающими, в своем туалете ту простоту, которой отличался весь образ ее жизни, чуждый блеска и роскоши[120].

С огромным почтением относясь к августейшим родителям своего супруга, Цесаревна в государевом доме являла идеал великолепной жены и нежной матери. Ее обаяние, кротость и терпение превосходили все возможные меры качества этих личностных черт.

Юность Великого князя Сергия была украшена не только любвеобилием и заботой матери, но и красотой благотворительных поступков Императрицы. Покровительствуя после смерти Императрицы Александры Федоровны (1860 г.) всем женским учебным и благотворительным заведениям, Мария Александровна провела здесь много плодотворных преобразований, прежде всего в системе закрытых учебных заведений. Понимая, какими благотворными для ребенка, обучающегося в закрытом заведении, являются контакты с родителями и опекунами, а также познание реальной жизни, Государыня разрешила воспитанницам закрытых пансионов в каникулярные и праздничные дни навещать свой дом.

В системе обучения Государыня, отмечая бесспорную полезность овладения естественными, математическими, гуманитарными знаниями, вместе с тем рекомендовала больше внимания уделять прикладным, необходимым в повседневном обиходе представлениям. Особый акцент при посещении учебных заведений Императрица ставила на развитие добрых чувств будущей гражданки, жены, матери. В одно их первых посещений столичных институтов Мария Александровна в качестве сочинения задала воспитанницам тему: «Любовь», написав это слово на доске и объяснив многообразие его содержания: любовь к Богу, к ближним, к родине, к мужу и детям. Она имела право так ставить вопрос, потому что всегда была способна на самоотверженную любовь к мужу, семье и России.

Именно Императрице Марии Александровне принадлежала мысль об учреждении женских гимназий. К 1878 г. уже около 40 тыс. учениц разных сословий обучались в женских гимназиях России. Особое внимание Императрица обратила на дочерей лиц духовного сословия и положила основание женским епархиальным училищам[121].

Важно подчеркнуть, что под покровительством Марии Александровны воистину началось преодоление тех границ, которые порой существовали между представителями разных сословий и вероисповеданий. В гимназиях формировалась единая русская семья под покровительством Императрицы – Матери всех народов России.

Будучи попечительницей многих православных обществ, Государыня особое внимание уделяла учреждению общин сестер милосердия, соединению подвига иночества и подвига благотворительности. В результате развития такой деятельности при многих женских монастырях были организованы училища и богадельни. Впервые сестры милосердия самоотверженно проявили себя в многострадальном Севастополе периода Крымской войны.

Чрезвычайной заслугой Императрицы стало основание общества Российского Красного Креста, девизом которого были избраны слова: «Сила – не в силе, сила – в любви!» Привлекая к деятельности Красного Креста все население России, Императрица дорожила и большими приношениями богатых лиц, и медной копейкой бедняка, отдаваемой от всего сердца. Ни одна русская Императрица, по признанию современников, не уделяла так мало времени личным нуждам и развлечениям, как Императрица Мария Александровна. Почти все часы ее дня были разделены между заботой об августейших детях и делами благотворительности. Все свободное время она отдавала любимой музыке, живописи и чтению книг наиболее близких ей писателей. Особенным почитанием Императрицы пользовались произведения И. А. Гончарова, А.К Толстого и Л. Н. Толстого.

Император Александр II с женой Марией Павловной и детьми Марией, Сергеем и Павлом. Фотография. РГАКФД

Периодическая печать России тех лет редко объединялась в своем мнении по тому или иному вопросу. Но кончина Императрицы Марии Александровны всколыхнула газеты и журналы разных направлений, объединила их в глубокой печали о почившей. П. П. Каратыгин представил фрагменты некрологов разных изданий, в которых говорилось об отдельных характерных чертах покойной Государыни[122]. «Из всех земных поприщ почившая избрала себе благую часть», – так писал «Вестник Европы» (июнь, 1880); «Прекратилось на земле царственное существование, распространявшее вокруг себя благотворную теплоту», – сообщалось в «Московских ведомостях» (24 мая 1880 г., № 142); «Народ русский любил почившую Монархиню, как она любила Россию… гордилась величием русским», – так откликнулась «Страна» (25 мая 1880 г., № 41) на смерть Марии Александровны; «Спокойно, без агонии угасала жизнь благосердной Печальницы русского народа, поставившей задачей своего земного существования облегчение участи несчастных, сирых, убогих», – так писал автор «Голоса» (23 мая 1880 г., № 142); «Русский народ сольется в одной молитве о вечном и блаженном упокоении Ее», – сообщалось в «Санкт-Петербургских ведомостях» (1880, № 141); «Велики были заслуги в Бозе почившей Государыни на пользу человечества. История не забудет их, и имя Благочестивейшей Монархини будет вечно храниться в сердцах русских людей…», – сообщал христианам «Церковно-общественный вестник» (1880, № 61); «Самое важное, самое незабвенное наследство, оставленное усопшей Русскому государству и народу, есть "Красный Крест"… С этим учреждением имя покойной Императрицы будет переходить из рода в род… («Неделя», 1880, № 21); «Ее сердце, ее ум, ее душа были доступны всякому, кто любил Государя и Россию честно, но никогда ни один атом окружавшего Ее воздуха не заразился чем-либо похожим на интригу… Принимая поклонение Себе как Царице, Она Сама поклонялась каждой обязанности человека и христианина, но ни разу не поклонилась неправде… Уважение "долга" было в преставившейся Государыне высочайшею чертою ее прекрасной личности… Быть Государынею русскою – значит быть на страже многих великих заветов русского народа…; и вот эту-то задачу Царица исполнила… как исполняет долг герой-солдат», – это лишь небольшой фрагмент из некролога, опубликованного в «Береге» (1880, № 65); «Усопшая Императрица… была одна из тех дивных и скромных особ, которые на высоте престола, и в скромной доле обыкновенного смертного одинаково относятся к смерти, хорошо сознавая тщетность и ничтожество всякого земного величия», – так характеризовала духовный уровень Марии Александровны «Русская речь» (июнь, 1880); «Да хранится вечно благодарная память о той, которая при жизни в своем высоком положении не знала для себя лучшей радости, как осушать слезы больных и сирых, поддерживать своим поощрением трудящихся и показывать всем нам высокий и достойный подражания пример любви к детям и теплой заботливости о их воспитании!» – «Женское образование» (1880, №№ IV–V); «В осиротелой, покинутой Ею России вечно будет жить кроткий, идеальный образ Царственной женщины, окруженной светлым ореолом народной любви и признательности», – писал «Киевлянин» (24 мая, 1880 г. № 117); «С искреннейшею уверенностью можем повторить мы святые слова нашего Божественного Учителя: «Блаженни чистии сердцем, яко тии Бога узрят», – писала «Правда» (1880, № 134).

Кончина Императрицы вызвала глубокий отклик у единоверцев славян. Так, в статье «Глас черногорца», опубликованной в журнале «Вестник народной помощи» (1880, № 24), говорилось: «…Черногория… сегодня проливает слезы над гробом Царицы; заочно смиренно целует Ее охладевшую руку, послужившую стольким добрым делам, посылает на Ее могилу свежий венок и горсть черногорской земли; и вместо последнего прощанья из стесненной до боли груди возносит свой вздох: «Тихо покойся в вечном мире, добрая душа – великая Царица! Добрые дела твои уготовали для тебя место в Раю, а между нами оставили вечную память».

За 52 года до кончины Государыни Марии Александровны поэт В. А. Жуковский, близкий к императорскому двору, посвятил стихи почившей тогда вдовствующей Императрице Марии Федоровне, две строки которых П. П. Каратыгин обратил памяти Марии Александровны:

Автор другой работы, посвященной почившей Императрице, именует Ее «духовной погодой» царствования, «источником мудрого совета», «олицетворением России при Государе»[123].

По его мнению, совокупность превосходных личностных качеств ставила Императрицу «высоко над Ее веком»[124]. Сразу после прибытия в Россию она полюбила Россию всем своим духовным существом, и любовь эта сделала Ее русскою. Душа Ее расцвела от посвящения в тайну Православной Церкви. И полюбив эту Церковь более всего, «она нашла в ней сокровище на всю жизнь»[125].

Печальная весть, как уже говорилось выше, потрясла все соседние земли и Европу. Великую скорбь испытывали люди Вильно, особенно почитавшие усопшую за ее отношение к вдовам и сиротам, за то, что она открыла двери учебных заведений России русским и нерусским, верующим и неверующим, православным и инославным. Не случайно поэтому в Вильно был опубликован плач в память Марии Александровны в подражание «плачу Иеремии» (текст параллельно на русском и древнееврейском языках). Вот лишь несколько строк из Плача:

Глава вторая

1. Солнце не светит, дневное сиянье

Перешло в густой ночной мрак.

2. Горе ввергло россиян в изнеможение:

Ищут Матери, а Ее нет!

3. Навзрыд плачут сироты,

Рыдают вдовы…

Глава пятая

1. Земля, земля, внимай слову моему,

Внемли горькой речи моей!

2. Не радуйся, не гордись!

3. Не хвались победой над Россией!

4. Ты поглотила только прах…[126]

5. Дух же мирно почиет в небесах,

Его не коснулась твоя лютая рука…

42. Небо – удел Ее, небо достойное жилище Ее.

43. Защита Ее – Бог Всевышний, в Его объятьях

Да почиет Она…

44. Окружили Ее ангелы небесные,

С почетом встретили Ее архангелы Создателя…

46. Виноградник родит прекрасный виноград.

47. Плодоносное древо – душистый плод.

51. Дети – венец родителей,

Безукоризненный дух родителей – украшение детей[127].

Мы намеренно привели фрагменты из разных работ, опубликованных в разных городах России и за ее пределами. Трудно назвать другую Императрицу России, скорбь о которой была бы столь единодушна, а оценка нравственной и благотворительной позиции была бы так высока.

Прочитав страницы газет и журналов, каждый открывал для себя удивительные стороны личности усопшей Государыни. Какую же несравнимую с другими людьми потерю понес Великий князь Сергей Александрович, для которого Мария Александровна всегда был предметом безграничной любви и поклонения, который после тяжелой утраты и через эти публикации открыл для себя глубины души самого дорогого человека.

Фрагмент из Плача Э. Е. Фридман «Монумент Марии, или о Бозе почившей Государыне Императрице, матери сирот и радетельнице вдов Марии Александровне».

Многообразие юношеских увлечений, страсть к познанию мира во всей красоте его эстетических отличий всегда сопрягались у Великого князя Сергея Александровича с жестким самоограничением, наложенным на его бытие образом несравненной матери – христианки, обладавшей высокоразвитым, неповторимым стилем общественной и личностной жизни.

Прибыв в Россию юной, Императрица очень скоро приобретает репутацию человека, сознательно погруженного в контекст избранного ценностного поля, интуитивно угадавшего главное русло русской культуры. Никакой социальный заказ, никакой мотив выгоды не нарушали свободы суждений Марии Александровны, связанной лишь высокими моральными постулатами. Она становится духовным центром императорского дворца, образцом человеческой порядочности. Аристократизм ее утонченной натуры оказывал неотразимое влияние на подрастающего Великого князя, незримо, ненавязчиво формируя его универсальные моральные принципы. В слове такого чистого, бескорыстного человека содержалась сила духа, которая одна порой приводила в движение некоторые бездействовавшие механизмы развития общества. Великий князь отчетливо видел, что содержанием и смыслом жизни его матери было оказание всевозможной помощи России, вера в огромную жизнеспособность нации, готовность к жертвенному служению ей.

Великому князю было очевидно, что это служение совершалось на фоне глубокого внутреннего драматизма личной жизни. Но, будучи человеком высокой культуры мышления, она любила свой дом и Петербург, ставший для нее «городом трагической красоты», где пришлось пережить много мучительных дней. Великий князь всегда отдавал должное ее терпению, мудрости и красоте поступков.

2.3. Венчание Елисаветы и Сергия

Минуло детство, совершеннолетие. Великий князь и не предполагал даже, как близка надвигающаяся перемена в его жизни. Хотя тревога перед поворотом в судьбе порою посещала его. Этот поворот был обозначен смертью горячо любимых отца и матери. Нам очень немного известно о тех обетах, которые в этой связи дал себе Великий князь. Чрезвычайно мало знаем мы о собственно внутренней стороне его жизни в эти годы.

Ни полковые сборы и праздники с театральными представлениями, ни встречи с родными и друзьями не спасали от чувства одиночества. Стремясь к близким, он в эти дни гостит то в Кобурге (на севере Баварии) у родной сестры, то в Афинах у сестры двоюродной. Посылает в Кобург и своего любимого, тоже осиротевшего младшего брата Павла, поддерживает его своими теплыми письмами. «Мой дорогой Цып! Сейчас получил твое первое письмо из милого Кобурга. Я уверен, что тебе жизнь там понравится, как и мне. Это одно из лучших моих воспоминаний»[128].

Самому Сергею Александровичу предстояло еще несколько поездок за границу. Но предстоящие путешествия не унимали боль. «В сущности, – признался он в одном из писем, – мне страшно скушно ехать, и я бы в тысячу раз предпочел остаться в деревне – в Ильинском»[129].

Любящая, раненая душа Великого князя искала друга, своей семьи. И судьба не оставила Сергея Александровича в безысходной печали.

В эти дни он вновь едет в Дармштадт, где в великогерцогском доме в этот год было несколько невест. Но выбор Великого князя пал, разумеется, на Эллу.

Сергей Александрович вновь начинает видеть мир вокруг себя. Едет в Париж, но мысль о предстоящей женитьбе накладывает отпечаток нервозности, возбужденности на его переписку и времяпрепровождение. «Езжу много в театры, – пишет он из Парижа, – но они начинают мне надоедать»[130]. Вот он вновь в Дармштадте. В письме к брату Павлу сообщает о предстоящей помолвке – «грустно было уезжать из Дармштадта»[131].

Стремление Великого князя к новому образу жизни становится особенно заметным по возвращении в Петербург. Готовясь к помолвке, он много времени проводит в храмах, обдумывает, чем может обрадовать свою невесту. Пробуждение к новой жизни происходит после Рождественского поста. В Петербурге много балов, в которые, казалось, с головой уходит Великий князь. «Был с визитом у княжны Мери (княгиня Мария Николаевна Оболенская. – И.К.). Хочет устроить у себя танцы. Помнишь, как было весело в прошлом году»[132]. А вот Сергей Александрович приглашен на бал к Маргарите Стенбок. «Бал был красивый. Надя (дочь графини Стенбок. – И.К.) – пресимпатичная, миленькая. Танцевал с ней первую кадриль»[133]. Приглашен к офицеру Преображенского полка Александру Александровичу Адлербергу «У него играли комедию, и меня это очень забавляло… Вообще было очень мило»[134]. Бал у Волконских, где Великий князь мазуркировал с Мери Васильчиковой. Бал у Юсуповых и Гартонгов. Обедня. Большой завтрак с Царем и Царицей. Вечером цыгане, ужин, веселье.

В конце января пишет брату: «Наконец нахожу свободную минуту, чтобы тебе писать и все описать, мой дорогой Цып. Последняя неделя в Питере была сумасшедшая. Плясали почти каждый день… Вечером в пятницу был у Eugenie (принцесса Евгения Максимилиановна Ольденбургская. – И.К.) в их дворце. Было замечательно красиво, в особенности в манеже, устроенном в виде зимнего сада; вместо музыки пели Семеновские певчие "подблюдные песни"»[135].

Рассматривая некоторые внешние штрихи жизни Великого князя перед помолвкой, мы намеренно опускаем массу «рабочих моментов», связанных с его занятостью военной службой. Это задача другого исследования. Нас же более всего интересует вопрос становления личности Великого князя, открывшегося Елисавете Феодоровне. В подготовке к помолвке ощущалась некоторая нерешительность, попытка избежать возможной ошибки, стремление закружиться в вихре вальса, оттягивая слишком важное решение. Интерес Великого князя к балам в то время вряд ли следует воспринимать буквально. Участие в балах было какой-то «охранительной» формой поведения накануне перехода значимого рубежа. Путь к святости Великого князя был земным и не предполагал строгих аскетических ограничений. Вместе с тем, будучи с детства ревнителем высокой христианской жизни, он отчетливо видел тщету скоротечных земных восторгов. И очень рано предощутил неминуемость будущих испытаний и скорбей.

В феврале 1884 г. Великий князь сразу после военного парада отправился на вокзал, еле успев на поезд, увозивший его к избраннице. Он вез в подарок невесте подвески из громадного сапфира, кабошон редких размеров и красоты, брошку бриллиантовую и жемчуга, кольцо с кабошоном сапфировым и один из парижских вееров (как пригодились эти и множество других подарков при устройстве Марфо-Мариинской обители в Москве!).

Из Дармштадта Сергей Александрович сообщает в письме: «Нашел здесь совершенную весну – листья распускаются, весенние цветы тоже и воздух теплый. Элла, если можно, еще красивее… Я ее немного учу по-русски; между прочим учу ее словам "Боже, Царя храни"»[136].

Первые слова, которым Сергей Александрович обучал свою будущую супругу, сообщили ей главное – в его жизни духовное начало определяет все остальное. Состоялся живой разговор о живой вере, об избрании совместного долгого и трудного пути ко Спасению. Вступая на этот путь, Великий князь увидел в личности Елисаветы Феодоровны мир значительно более глубокий и богатый, чем он мог предположить. Упрощенное, плоское и поверхностное понимание брака исключалось. В дни помолвки, где было много радости и веселья (на балах в их честь, признается Великий князь, «мы с Эллой усердно отплясывали»)[137], Сергей Александрович обрадовался избытку скромности и смирения в своей невесте, ощутил возможность предельного духовного самораскрытия.

Важный штрих в характеристике облика Елисаветы Феодоровны отмечал статс-секретарь A. A. Половцев. Он не первый, кто говорил, что она «была прелестна, восхитительна, обаятельна, исполнена такта и грации… как всегда, любезна со всяким». Вместе с тем он подчеркивал, что она была «отуманена каким-то облаком нравственного гнета»[138]. То есть речь идет о том, что сам облик Великой княгини был подобен облику человека, который ежечасно готов принести личную и вольную жертву Христу, который готов снять жертву с человечества и взять его грехи на себя.

Радость подготовки к обручению соединялась с тревогой. Ведь в этот ответственный момент рядом не было горячо любимой матери – покойной Императрицы Марии Александровны. Не было в живых и отца – Александра II. Среди тех, кто искренне молился за счастье обручавшихся, были старые друзья, сестры Тютчевы. А. Д. Никольский, который перевел с французского несколько их писем, касающихся этого события, заметил, что сестры в тот день отслужили благодарственный молебен. Они подумали тогда о покойной Императрице, о том, что бы она чувствовала в связи с этим событием, «и контраст между тем, что было бы, если бы она была жива, и теперешним полным одиночеством Великого князя Сергия заставляет сжиматься сердце. Поэтому я думаю, что сейчас нужно ему простить все его упущения и уделить ему сердечное тепло, чтобы его душа согрелась и усовершенствовалась ради его жены и для его нового существования»[139]. Императрицы уже нет, но сестрам Тютчевым известно ее отношение к избраннице сына. В письме А. Ф. Тютчевой от 16 февраля читаем: «он обручился с принцессой Елизаветой… той, которая нравилась Императрице Марии Александровне»[140].

В орбиту радостных событий втягивались все близкие и друзья. Из Афин Д. С. Арсеньеву спешит сообщить о своих чувствах любимый брат Сергея Александровича Павел: «Здесь в день получения известия мы отслужили благодарственный молебен, и так было отрадно слышать, когда их обоих называли… Продолжает ли Сергей хотеть в Ильинское на первое время после свадьбы? Это, мне кажется, было бы очень хорошо»[141].

С радостью на весть о помолвке откликнулась из Москвы первая воспитательница Сергея Александровича Анна Федоровна Аксакова (урожд. Тютчева). В письме Великому князю она пишет, что хотела бы подарить его невесте необычный подарок. Много лет назад Анна Федоровна подарила образ Богородицы «Трех Радостей» матери Сергея Александровича после молебна и обета у раки преподобного Сергия. Этот образ всегда был с его матерью (царицей), перед ним она ежедневно молилась. Образ был возвращен А. Ф. Аксаковой после смерти Императрицы.

«Я бы хотела, – пишет Анна Федоровна, – чтоб Ваша невеста приняла этот образ как благословение, идущее от Вашей матери и от святого, который столько веков являлся покровителем России и который вместе с тем и Ваш покровитель»[142].

Во втором письме Анна Федоровна Аксакова выражает огромную радость относительно того, что Сергей Александрович свято хранит память о своей матери. «Нельзя носить в душе своей образ такой Матери, не стремясь всеми силами души идти по ее священным следам на том пути, по которому она шла с такой чистотой и таким постоянством»[143].

Великая княгиня встретила в лице будущего супруга сильного, высокообразованного и эстетически одаренного человека, который во многом сумел повести свою избранницу за собой, человека, до последнего вздоха сумевшего сохранить в чистоте заветы предков.

Уже в ранние годы юная Елизавета была хорошо подготовлена к той роли, которую ей предстояло сыграть, став женой Великого князя Сергея Александровича. В письме к брату она называет его «настоящим ангелом доброты»[144].

Незаурядные способности, которыми наградила ее природа, получили хорошее развитие в обучении языкам, музыке, искусству. С юных лет стремясь оценивать человека и явление в целом, избегая односторонних суждений, она была беспощадна к своим ошибкам и всегда склонна прощать просчеты других. Прибыв в Россию, она предстала перед Царским Домом и народом как человек высокой нравственности, культуры и благородства.

«Историческая летопись» за 1914 г. отмечала 30-летний юбилей великокняжеского бракосочетания, указывая на историческую значимость этого события. Со ссылкой на «Правительственный вестник» 1884 г. сообщалось о том, с какой радостью была встречена в Петербурге невеста Великого князя Сергея Александровича, торжественный въезд которой в Петербург состоялся 2 июня. В строгом соответствии с церемониалом Их Императорские Высочества, Король и Королева эллинов, Великий герцог Гессенский и другие августейшие гости в 1 час 56 минут по полудни по соединительной линии железной дороги из Петергофа в Петербург вместе с невестой Великого князя прибыли на Николаевский вокзал. Здесь на декорированном зеленью, вензелями и флагами дебаркадере железной дороги был выставлен почетный караул от лейб-гвардии Преображенского полка. При почетном карауле находился Великий князь Сергей Александрович. После целого ряда церемониальных приветствий в 2 часа 12 минут последовал торжественный въезд в Петербург высоконареченной невесты.

Элла. Фотография

В связи с предстоящим бракосочетанием был издан Высочайший приказ, подготовлен подробный церемониал браковенчания, что было непременным условием порядка и достоинства при проведении этого важного события (см.

Приложение № 1 – «Церемониал свадебного торжества по случаю венчания Великого князя Сергия и принцессы Гессенской Елисаветы»). В дополнение к основному приказу было издано специальное распоряжение о благодарности войскам и военно-учебным заведениям, показавшим в этот день отличную подготовку[145].

Указ Императора о браковенчании Великого князя Сергея Александровича. ЦИАМ. Ф. 46. Оп. 2. Ед. хр. 242. Л. 1

Дополнение к Высочайшему приказу, отданному 1 июня 2-го дня 1884 г.

Государыня Императрица с высоконареченной невестой Великого князя Сергея Александровича направились в Зимний дворец в двухместной золотой карете, увенчанной императорской короной и запряженной в восемь белой масти лошадей[146]. В платье из серебряной парчи и в мантии со шлейфом пурпурного цвета Елисавета Феодоровна была ослепительно красива.

Возле кареты следовали верхом Государь Император, король эллинов, великий герцог Гессенский и ряд других августейших особ. На всем пути следования императорского кортежа до Зимнего дворца звучало в воздухе восторженное «ура!» народа.

В 2 часа 48 минут пополудни под орудийные залпы Петропавловской крепости высоконареченная невеста со своим августейшим женихом вступили в Зимний дворец через посольский подъезд. После молебна в соборной церкви, совершенного протопресвитером Янышевым, Их Величества, Их Высочества и высокие гости проследовали в соответствующие апартаменты Зимнего дворца.

В воскресенье 3 июня совершилось бракосочетание Их Высочеств, на котором в соборной церкви присутствовали лица, обозначенные в церемониале, а также представители дипломатического корпуса, иностранные принцы и высшие представители других христианских конфессий.

В час дня в церковь были принесены два образа – Спасителя и Божией Матери, которыми благословляли перед венцами высоконареченных жениха и невесту.

В 1 час 20 минут дня (пополудни) последовал высочайший выход из внутренних покоев в церковь, где Их Величества и Их Высочества были встречены Высокопреосвященным митрополитом Исидором с членами Святейшего Синода и придворным духовенством со святым крестом и святой водой. Бракосочетание совершал протопресвитер Янышев при участии придворного духовенства[147].

После совершения венчания высокобракосочетавшиеся приблизились к Их Императорским Величествам, а затем к августейшему родителю Великой княгини с благодарственными словами.

После принятия поздравлений Великий князь и его супруга в соответствии с церемониалом перешли в Александровский зал, где был устроен алтарь, перед которым пастор церкви св. Анны Фрейфельд совершил богослужение по евангелическо-лютеранскому обряду.

Поздравительная телеграмма из Дармштадта Великой княгине Елисавете Феодоровне в связи с венчанием. 1884 г.

Поздравительная телеграмма из Лондона Великому князю Сергею Александровичу в связи с венчанием. 1884 г.

В шестом часу вечера начался обед, сервированный в Николаевском зале. Во время обеда на хорах Николаевского зала играл оркестр и пел хор Императорской русской оперы под управлением капельмейстера Направника, при участии артистов той же оперы Славиной, Сионицкой, Орлова, Мельникова, Стравинского, Михайлова, Корякина, Майбороды, Васильева.

Около 9 часов вечера в Георгиевском зале начался бал, открывшийся польским полонезом. На первый тур Государь Император пригласил Великую княгиню Елисавету Феодоровну Государыня Императрица первый танец подарила Великому князю Сергею Александровичу. После бала Их Императорские Величества следовали из Зимнего дворца вместе с великокняжеской четой в их дворец на Невском в четырехместной золоченой карете, увенчанной императорской короной. В 10 часов 45 минут вечера они поднялись на площадку парадной лестницы Сергиевского дворца, где великокняжеская чета была встречена Великим князем Владимиром Александровичем и Великой княгиней Марией Павловной по русскому обычаю – святым образом и хлебом-солью.

Затем в зале дворца на Невском были приняты офицеры лейб-гвардии второго стрелкового батальона, которые приветствовали своего августейшего шефа и поднесли Их Императорским Высочествам хлеб-соль на серебряном блюде, на котором были изображены Георгиевский крест и Андреевская звезда, украшающая головной гвардейский убор. В центре блюда – вензели Их Императорских Высочеств[148]. На следующий день в Сергиевский дворец пожаловали с поздравлениями иностранные гости. Наряду с телеграммами из всех поселений России, начали поступать телеграммы из Дармштадта, Лондона и других городов и государств[149].

Свадебное путешествие в Ильинское соединилось с посещением древних храмов Москвы и Троице-Сергиевой лавры. После благодатного лета в Ильинском наступила осень, подошло время военных маневров, и супруги вернулись в Петербург.

Весть о браке Великого князя Сергия и дармштадтской принцессы была с радостью встречена в России. В светские и церковные организации России был направлен соответствующий указ Императора, а московский генерал-губернатор пригласил всех в Большой Успенский собор на торжественный благодарственный молебен с коленопреклонением по случаю совершившегося бракосочетания.

Выйдя замуж за Великого князя Сергия, очаровательная принцесса Элла, ставшая Великой княгиней, замечает графиня A. A. Олсуфьева, первые семь лет замужества провела в лучезарном блеске петербургского императорского двора. Помогая мужу, она устанавливала добрые отношения с обществом, которое обожало ее. Но ее не радовала жизнь, которая не соответствовала ее сердцу[150].

И тем не менее свершилось главное событие в личной жизни великокняжеской четы – началось совместное строительство бытия на христианских началах с ярко выраженным обоюдным стремлением достичь достойного уровня христианской глубины.

Балы, встречи, знакомства, музыкальные вечера, лотереи в первый, послесвадебный, период жизни чередовались в бытии великокняжеской четы. Но не это определяло общий тон жизни. Возраставшее богатство связей и отношений определялось пониманием того, что такое духовность. Сергий и Елисавета сходились в понимании главного – духовность проявляется лишь тогда, когда идет совместный поиск Бога, Святого Духа, что становится смыслом бытия. Тогда иными красками играют слова «любовь», «долг», «совесть», «честь», «культура общения» и т. д. Отсюда – строгий лаконизм и изящество встреч, обостренная взаимная чуткость, созидание целой системы форм культурной жизни в Сергиевском дворце, последовательность, твердость, неколебимость при появлении любых искушений.

Поскольку совместное постижение Божественного порядка мира образовывало смысловой стержень в жизни великокняжеской четы, Сергий и Елисавета с первого дня искали ту максиму в приложении сил, которая приближала бы их к Богу. И нашли ее в понятии «благотворительность», помня мысль св. Иоанна Златоуста, что нет иного средства, которое так уподобляет нас Богу, как благотворительность. Сквозь вихрь балов и встреч первых лет совместной жизни Сергий и Елисавета всегда остро чувствовали суть философской интерпретации вечного и временного, безграничного и локально замкнутого.

Очень настороженно относились они к такому интересному для многих инструменту жизненного успеха, как лесть. Иван Ильин справедливо замечал: «Чем выше духовный уровень человека, тем безразличнее для него лесть, тем осторожнее приходится быть льстецу, тем тщательнее надо маскировать, скрывать свои уловки»[151]. Сергий и Елисавета, будучи с юных лет духовно зрелыми личностями, легко преодолевали искушение подобных встреч.

Еще более невыносимы были им пошлые люди. Они видели (об этом убедительно писал И. Ильин), что «лишенная святого пошлость может ко всему примазываться, во всем укореняться; а там, куда она проникает и где ширится, вырождается все – как в отдельном человеке, так и в жизни целых поколений»[152].

Полноценная церковная жизнь, разносторонние творческие наклонности, бытие во внутреннем неведении зла создавали надежный заслон проникновению в их духовный мир подобной нечисти. Они с первых дней совместного бытия помнили непреложную истину – есть счастье праведное и счастье грешное. В этой связи справедливо вспомнить замечание Н. С. Лескова: «Праведное счастье ни через кого не переступит, а грешное все перешагнет»[153].

С таких позиций начиналось строительство совместной жизни, не нарушающей гармонию целого, преодолевающей соблазны ветхого человека.

В соответствии с Указом Святейшего Синода митрополит Московский Иоанникий благословляет настоятелей храмов совершить коленопреклоненные молитвы и трехдневный колокольный звон. ЦИАМ. Ф. 46. Oп. 2. Ед. хр. 242. Л.

Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Фотография. 1887 г.

Великие князья Сергей и Павел Романовы. Фотография. 70-е гг. XIX в.

Портрет Императрицы Марии Александровны. Художник А. Г. Рокштуль

Сергиев дворец (дом Белосельских-Белозерских). Современная фотография

Главный воспитатель Великого князя Сергея Александровича Дмитрий Сергеевич Арсеньев. Фотография. Середина XIX в.

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде. Мозаичный образ Спасителя в куполе храма

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде. Мозаичный образ Покрова Пресвятой Богородицы. Фрагмент

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде

Харламов. Император Александр II. Холст, масло. 1874 г.

Портрет Императрицы Марии Александровны. Художник Ф. Х. Винтерхальтер. Холст, масло. 1860-е гг. Дармштадт. Музей земли Гессен

Великий князь Сергей Александрович и Великая княгиня Елисавета Феодоровна. Фотография

Храм Покрова Пресвятой Богородицы в Нижней Ореанде. Мозаичный образ Покрова Пресвятой Богородицы