Орнитологи и те, кто рядом
Заранее прошу простить меня любителей пернатых всяких и разных – я как-то не очень понимаю птиц, а может быть, они меня, а может быть, просто мы друг друга и нет взаимности. Вообще, с детства я помню два случая, когда мне очень хотелось завести птиц.
О первом случае. У нас недалеко от дома были пруды, и, хотя это и центр Москвы, но в них каждое лето тусовались утки, а два года подряд там даже селились и жили лебеди. Уж не знаю, как они умудрялись обитать в домике посреди одного из прудов, в котором обычно квартировали огари – коричнево-рыжеватые с белым, здоровые и красивые утки. Но что такое утки, когда вы видите эту гордую осанку и эту захватывающую дух неспешную вневременную красоту!.. К тому же лебеди были черные! Так что два года подряд в любую свободную минуту (а их у меня было немного из-за занятий и уроков) я просилась и бежала туда. Стащив батон в надежде, что они еще не очень перекормлены, а потому благосклонно подплывут и будут пощипывать ладонь, принимая с интеллигентным кивком угощение. Второй случай – мечта. Увидев однажды фильм про соколиную и ястребиную охоту, я, засыпая, мечтала о свободной, сильной и даже легендарной птице, прекрасно понимая невозможность подобного приобретения. Не о коршуне, орле и т. п. Именно о соколе, который, как мне казалось, из птиц по духу человеку ближе всех. Нет, конечно, на уровне детского сада мне, как и всем прочим, нравилось кормить птиц. Даже покалеченных голубей, про которых мама всегда говорила: «Ай-ай…
Отойди, пожалуйста, от каки». Вот они и ассоциировались в детском мозгу четко и ясно. А потом, в доме отдыха, у нас была соседка по балкону, которая именно там очень любила кормить голубей. И, откровенно говоря, это была та-а-а-кая «кака», что потом выйти на этот балкон без содрогания было невозможно.
К тому же, не способствовало мыслям о заведении птиц то обстоятельство, что выше на два этажа жил суровый дядька, у которого были канарейки и еще что-то отдаленно певчее. И летом все это жило в относительном единении с природой. То есть на балконе. Как следствие, с первыми лучами московского солнца все это оживало, вспоминало про единых предков с петухами и устраивало побудку на все лады и во все горло. Договариваться с любителем певчих было абсолютно бесполезно. Жил он одиноко и скромно в двухкомнатной квартире нашего профессорского дома, а все попытки достучаться – от безнадеги и недосыпной агрессии – через компетентные органы разбивались, как волны о волнорез непреложной истины: мужик был когда-то «заслуженный деятель чего-то там». Когда это было, никто не помнил и что там было – тоже, но связываться с ним никто не хотел. В итоге жители ближайших квартир надеялись лишь на то, что все имеет свой срок и что птицы, которых он завел, не бессмертны. Но и дядька был не промах. И когда кто-то из его бессменного домашнего «хора Турецкого» переселялся в райские кущи (и, как знать, может быть, продолжал и там услаждать слух), он заводил следующего, столь же голосистого и максимально фальцетного.
После такого чудесного ежегодного птичьего концерта, поверьте мне, я до сих пор не могу оценить все прелести соловьиных трелей в мае или июне. «Вы должны быть ближе к природе, а то совсем тут в своей Москве затухнете!». Самое интересное, это говорил человек, который за все время, что я вообще его помню, НИКОГДА НИКУДА не уезжал. Постоянно жил в «зачуханной» Москве. Однако пафоса в его речах хватило бы на оседлого поселенца максимально дремучей тайги. Все живые твари были, согласно его теории, друзьями, а все двуногие – враги матери-Природы, которые только бездушно терзают поверхность и недра нашей щедрой матушки. Одним словом, неприязнь к Гринпису во мне воспитана тоже с детства. Я искренне не понимала тогда и не пойму теперь этого иезуитства в речах. И это просто мое личное кредо. Можешь спасти животинку – спаси. Возьми из приюта или просто приюти ту, что увязалась за тобой. Может быть, ты спасешь ее жизнь. И это важнее любых лозунгов и красивых слов. Может, все дело в том, что мое знакомство с Гринписом началось с любителя орнитологии. Одним словом, птичье пение с весны и до осени преследовало мои утренние пробуждения до самых девяностых. А в птичьей классификации я всегда приравнивала себя к сове, но никак не к жаворонку. В лихие девяностые забыты были многие ценности, в том числе заслуженный когда-то и где-то в чем-то дядька, он съехал со своим птичьим двором.
Я для себя составила собственный рейтинг «птичьих историй», благодаря повествованиям друзей.
4-е место рейтинга. У моей школьной подруги были два волнистых попугайчика, Он и Она, откликались почему-то оба на имя Гоша. Конечно, их учили неизменному «Гоша – хороший, Гоша – умница, Гоша – красавчик» и что-то еще в том же ключе. Меня клятвенно заверяли, что они безмерно умные и умеют это говорить, пытались демонстрировать… Однако даже при наличии музыкального слуха услышать что-то, кроме едва промелькивающего «Гша-а» в общем чириканье было просто невозможно. А вот определить нахождение птиц в доме по неловким моментам в тетради было вполне реально. Так что «соломоново» решение подсказало прекратить выпускать мелких бомбардировщиков даже в редкие полеты, потому как складывалось полное впечатление, что они летают по натовскому спецзаданию с ковровым бомбометанием над вражеской территорией.
3-е место рейтинга. Попугайчик, которым мой муж был облагодетельствован своим отцом в четвертом классе. Самое забавное, что попугая он совершенно не просил и не хотел, поэтому для него и по сей день остается загадкой, зачем ему подарили Это. Назвали зеленое волнистое чудо, конечно же, Гошей. Принесли Гошу в маленькой клетке: высотой шестьдесят сантиметров, а длиной и шириной по пятьдесят. И в последующие два года Саша усиленно копил деньгу на новую клетку, с этой целью была забыта даже весьма ценная и довольно обширная коллекция машинок, которая занимала целый стеллаж.
Когда нужная сумма накопилась (так, на секунду: десять рублей для 1986 года – сумма весьма внушительная), была приобретена клетка высотой метра в полтора, в которой попугай мог вольготно чувствовать себя и даже носиться по лестницам и трапециям, как незабвенный Кеша из мультфильма. Понаблюдав за этим, папа сказал, что он сам хочет там жить. Как только попугай обосновался в новом жилище, на радостях он тут же и заговорил. Вот и скажите потом, что только люди понимают важность смены обстановки и увеличения жилплощади… И начал попугай выдавать все те фразы, которым его, почти уверившись в безнадежности эксперимента, учила Сашина мама. Вот тогда-то и началось: «Гоша хороший, Гоша красивый, Гоша умный, Гоша – мудрый аксакал. Берегите попугая, Гоша – птичка дорогая». К этому со временем добавилась фраза, которую он произносил голосом Саши: «Конечно, дорогая, рублей десять стоил!». Правда, по заявкам контингента Гоша не выступал. Но уж когда его пронимало, он начинал выдавать целые тирады, причем длинные, успешно копируя голос мамы.
На выгул попугая отпускали раз в неделю (дабы бомбометание не осложняло уборку квартиры). Летал он как мог и где мог. Но в силу того, что он не был приучен, полетав, возвращаться, как сокол, на руку хозяина, то возвращение в клетку напоминало охоту. Наиболее юркий младший член семьи вооружался полотенцем и должен был опередить выход на форсаж и воздушные кульбиты, а в них Гоша был просто красавчик! Кожедуб от зависти бы прослезился. Во время одной из таких попыток вернуть загулявшего попугая в родные пенаты Гоша допустил фатальную ошибку – летел вперед, а смотрел назад на Сашу с полотенцем. В итоге произошло непредвиденное столкновение со стеной. Но мало того, что он не отвалился от нее на шкаф, который стоял почти плотную, так еще плавно и картинно сполз плашмя, провалившись между шкафом и стеной почти до середины. Ну и что делать? Отодвинуть шкаф совсем? У подростка сил не хватит. А чуть сдвинешь – и жертва собственной невнимательности окончательно упокоится, замуровавшись, и потом еще долго и ароматично будет сообщать о гибели в застенках. По не вполне здравому размышлению была взята швабра и использована на манер катапульты. Попугай принудительно вылетел пробкой из-за шкафа и приземлился, не приходя в сознание, на сам шкаф с мягким «шлеп». Три дня ничего не ел и крайне подозрительно смотрел на Сашу, но потом решил все-таки ожить. Чуть позже он отбыл в эмиграцию: к сестре Саши в славный город Львов, где, скорее всего, сдавал родственников чисто «москальским» произнесением: «Гоша ха-а-ар-р-р-роший». Но дожил до преклонных лет и опочил сам, без посторонней помощи.
2-е место рейтинга. Плотно закреплено за попугаем моей подруги по институту. История трагична и коротка, как все в нашей жизни. Любимец дома, голубенький волнистый же попугайчик – любитель посидеть на любых жердочках. Восседал на двери. Резкая перепалка с родителями (кажется, заставили сидеть дома). Ну и финальный аккорд – в виде хлопанья дверью с размаха. Скорость движения двери явно превышала скорость взлета попугая. Отскребали со слезами всей семьей. Предельно грустно, на мой взгляд!
Ну и 1-е место рейтинга! Мой чемпион! Джоник!
Небольшая преамбула. Школьный друг моего мужа, из семьи таких же простых ЦэКашных работников. Папа так же постоянно пропадал по загранкомандировкам, а подарки бывают разные…
Командировка в Африку в 1991 году одарила папу Лешки роскошной «серой сволочью» (да простят мой французский). Серый жако, с чуть более светлыми кругами вокруг глаз, независимый, как самая маленькая страна с не слишком богатой на происшествия историей, и с горячечным нравом, которому позавидуют самые гордые горцы. Особой гордостью, а заодно и орудием труда, средством изничтожения и даже самообороны этой редкой по тем временам заокеанской птицы был ее клюв. От него пострадало немало предметов интерьера и даже конечностей. Ну и, помимо того, у птицы был редкий извращенный талант – жако был меломан. В самом прямом понимании. В Африке, как видно, он не мог проявить его совсем открыто. Возможно, его дни были бы сочтены сразу, и он заменил бы менее редких представителей птичьего мира в бульоне. А вот в Москве он смог показать все, на что был способен.
Дело в том, что Джоник фатально любил звук хрусталя. Фатально это было как раз-таки для хрусталя! Ему нравился звук бьющихся хрустальных предметов. Поверьте! Он был знатоком и ценителем процесса и не разменивался на какие-то там стекляшки, и даже тонкостенный фарфор не способен был отвлечь его от цели. Будучи умнее представителей вида, он научился даже открывать злополучный шкаф, если кто-то из наивных двуногих оказывался настолько забывчивым, что оставил ключ в замке. В этом случае с самым мстительным выражением на морде попугай молниеносно открывал огромный и сверкающий столь желанной внутренностью сервант, цеплял лапами мечту своих извращенных фантазий, а размах крыльев и целеустремленность позволяли ему взлететь в высь потолка к люстре, и оттуда, усевшись поудобнее и даже повернув ухо в сторону будущей хрустальной симфонии, он и скидывал злополучную жертву своего музыкального террора. Ключ забирали, убирали, прятали, забывали.
Коллекция внутри серванта редела, это привело к тому, что для Джоника был куплен личный мощный «Магадан», способный выдержать натиск обиды за непонимание пристрастий. Озлобленный и непонятый гений начал кусаться чаще, что привело однажды к нокауту от Лешки. Собственно, больше получила, конечно, клетка, которую боксеру – хозяину редкой птицы пришлось разгибать до первоначального состояния. В защиту своего друга могу сказать, что он просто пытался насыпать корм мега-монстру и потом еще приводил его в чувство из глубокого обморока, сам пребывая в тихом ужасе от того, что скажут и сделают родители, прибыв домой и увидев «нокаутированную» жертву. Придя в себя, Джоник выводы сделал, и с тех пор единственным, кого он допускал до своего личного пространства и даже до своего тела, был наш друг. На все просьбы родителей научить их так же управляться с Джоником, Лешка скромно отнекивался и говорил, что это просто его личный талант быть в таком близком контакте. Прожил этот гордый представитель своего вида двадцать три года.
И был отдельный случай, он не вписывается в рейтинги. Он просто произошел значительно позже и, несмотря на кажущуюся незамысловатость, запомнился мне. Мы с мужем жили в Литве. Четыре года работы и жизни. Золотая коммунальная квартира за стальной решеткой – посольство. Мы отвлекались от постоянного присмотра и «прелестей жизни за границей», заранее согласовав и оговорив предстоящую поездку за территорию посольства. Любили просто путешествовать по стране. Часто ездили на многочисленные Тракайские озера. Просто пикник, шашлык и никого – идиллия. Водная гладь, как чуть потускневшее антикварное темное зеркало, в котором отражается старинный замок. Его красноватые стены и сочный оранжевый цвет черепицы на башнях создают сказочное впечатление. Кажется, именно там, в глубине и полумраке прохода внутрь арки, сокрыт вход в прошлое, романтизированное новеллами о Робине Гуде или Вильгельме Телле. Подступающая осень окрашивает деревья, кусты, даже траву и редкие камыши по берегам, и создает особенно красочный природный карнавал. Он должен ярким костром озарить всю землю, перед тем как однотонное тусклое покрывало спрячет все следы.
Еще совсем не холодно, земля не остыла, и солнце еще пригревает в дневные часы, а вода не окрасилась свинцовой тяжестью. И в отражающихся в водной глади облаках плыли две величественные в своей незыблемой красоте и свободе фигуры. Дикие белые лебеди. Мы сидели и смотрели на них долго, практически не шевелясь, завороженные, а они несколько настороженно наблюдали за нами в ответ. По-видимому, мы находились на их излюбленном месте, потому что они так и не стали далеко отплывать от нас. Муж отошел назад к машине, стоявшей в зарослях густой высокой травы на проторенной нами дороге, а я осталась и попыталась подозвать птиц.
Сидела я, не шевелясь, на корточках так долго, что ноги, кажется, приросли к кромке берега. Но вот один из лебедей неуверенно стал подплывать, мне еще как-то подумалось, что это, наверное, Она. Второй был чуть крупнее и поочередно шипел то на нее, то на меня. Наверно, в переводе на человеческий язык, должно было бы прозвучать: «Вот глупые бабы!». Однако все же минут через двадцать муж издали наблюдал картину, как один лебедь около меня потихоньку, с опаской принимает хлеб из ладоней, а второй пытается ущипнуть то меня, то ее и шипит, как гадюка. Впрочем, позже он успокоился и аккуратными пощипываниями и сам стал прихватывать хлеб. Погладить себя он не дал, это было бы слишком фамильярно, но даже вышел на кромочку берега и что-то потихоньку бормотал. Ущипнуть меня он больше не пытался, но, когда ему казалось, что моя рука слишком подзадержалась на шее или спине его спутницы, он нагибал изящную шею и постукивал клювом по моей руке. Тогда я аккуратно и плавно, без резких движений, отодвигала руку прочь. Может, он просто почувствовал, что я ничего дурного не замышляю и просто наслаждаюсь тем, что они рядом со мной не по принуждению, а добровольно.
Свобода воли, желаний и действий! Вот так и запомнилось мне это. Потом они уплыли, а мы все еще оставались с мужем на берегу, сидели и смотрели на них, плывущих вместе и, кажется, Он еще долго выговаривал Ей о неразумности открытого и честного общения с двуногими.