Глава 2
Тихоня
Уже несколько дней он жил у однокурсницы, вздрагивая от каждого звонка в дверь. Надо сказать, однокурсница пользовалась популярностью. Приходила улыбчивая парочка с нижнего этажа, просили присмотреть за канарейкой, пока они съездят на отдых. Приходил долговязый и грустный работник ЖКХ в мятом сиреневом комбинезоне, хотел проверить счетчики. Соседка бальзаковского возраста интересовалась, работает ли Интернет и можно ли отправить мейл дочери. Да что им приспичило всем и сразу?
Свой телефон Ник отключил, всем визитерам ответил вежливым, но убедительным отказом. Не хотел никому открывать дверь, разговаривал через цепочку, объясняя, что он и сам здесь просто гость, не более. Хотя и боле менее постоянный.
Девушка, у которой он остановился, любила его, любила уже много лет, еще с первого курса – но он, увы, не мог ответить ей взаимностью. Сейчас его снова мучила привычная мысль, что он банально использует их отношения в корыстных целях. И как всегда Ник был уверен, что она ему ни в чем не откажет.
В тот день, когда он узнал об обрушившихся на него неприятностях, первым делом позвонил домой и предупредил родителей, что уезжает выступать в другой город. Нет, домой заехать не успевает, ехать предложили неожиданно, и принимать решение пришлось на ходу. Ничего ему не нужно, все необходимое купит себе на месте. Неизвестно, поверили ли родители, но, по крайней мере, не будут волноваться.
С однокурсницей, симпатичной, худенькой тихоней (так он ласково звал ее про себя), он познакомился на одной из студенческих вечеринок. Время было веселое – студенты-первокурсники, будущие люди солидные, серьезные, экономисты и управленцы, использовали любой повод, чтобы устроить шумные ночные посиделки и как следует поднадраться. После получения стипендии все скидывались в общий котел, в необъятном гипермаркете закупалась средней руки провизия и средней же руки спиртное, сообща придумывался подходящий повод – ну а когда ничего не придумывалось или, как нередко случалось, было лень что-то придумывать – просто отмечали очередной День стипендии.
В институте, как водится, были две неравные категории – ребята с хорошими деньгами (меньшинство) и ребята без денег, составляющие подавляющее большинство. Пересекались они весьма нечасто. Тем более удивительно, что последние и гуляли чаще, и гуляли куда веселее.
В тот раз Ник обратил внимание, что одна из девушек, новенькая на их традиционных посиделках, совсем обделена вниманием. Он улыбнулся, увидев, что девушка, надев на вечеринку смелую юбку, теперь то и дело ее стыдливо одергивает, пытаясь прикрыть белые бедра в тонких колготках. Ник понаблюдал за ней какое-то время, посмотрел на ее симпатичное личико, на ее трогательную худобу и при этом немаленькую упругую грудь, заинтересованный взгляд, которым она исподтишка изучала жарко целующуюся в углу парочку, да и подсел к ней.
Скоро они уже увлеченно болтали, обсуждая вполне невинные, хотя в тот пьяный вечер и показавшиеся Нику свежие, актуальные темы – трудности учебы и спад экономики, беззубость литературы и вторичность кино, варианты студенческой подработки, и еще что-то, чего он уже и припомнить не мог. Тихоня, будучи студенткой-первокурсницей экономического факультета, уже подрабатывала младшим бухгалтером, сдавала ежеквартальные балансы нескольким крохотным фирмам, и на круг выходило вроде неплохо. К тому же она жила в отдельной, несъемной квартире, доставшейся ей от бабушки.
Нетрезвый Ник неуклюже постарался изобразить соболезнование, но бабушка, слава Богу, была жива – просто переехала на любимую дачу в уютном, хотя и захолустном пригороде, и в ус себе теперь не дула. Бабушка вообще была кремень. Всю жизнь отработала бригадиром-штукатурщицей, но и на пенсии отнюдь не сидела на месте – в садовом товариществе вдруг стала председателем и с несгибаемым старушечьим упорством выколачивала теперь деньги с недобросовестных дачников, то и дело забывающих о том, что взносы надо платить.
Под утро, уже порядком захмелевшую от водки и с непривычки Тихоню, Ник вызвался провожать. Дело было поздней зимой, крепкий морозец и мелкий снег на пару с ветром ощутимо обжигали щеки, и Ник, стоя на остановке, как само собой разумеющееся, прижал озябшую девушку к себе. Тогда его, помнится, удивила ее доверчивая, порывистая хрупкость. Рядом с ней, будучи на голову ее выше, он чувствовал себя взрослым мужчиной, защитником.
Ехать на первом утреннем троллейбусе было далековато, и Ник, выпив лишнего, откровенно клевал носом. Так случилось, что она предложила ему выспаться на раскладном бабушкином кресле, а сама устроилась на кровати.
Днем они проснулись вместе, на кресле. У Ника першило в горле, побаливала голова, но одно он помнил точно – после того как был выключен свет и прозвучали дежурные пожелания спокойной ночи, он гулко провалился в сумеречный сон, и снилось ему, что к нему под одеяло неслышно скользнула худенькая девичья фигурка, и прижалась к нему с неожиданной страстью.
Выходит, это был не сон.
Подробностей произошедшего он, к стыду своему не помнил вовсе, но то, что этим зимним утром он неожиданно стал мужчиной, осознавал вполне.
– Я тебя люблю, – просто и без аффектаций сказала она ему на осторожный вопрос, когда после двух подряд чашек кофе, выданных кофемашиной, они вновь оказались под одним одеялом. – А ты все эти полгода даже не обращал на меня внимания.
Это было правдой. Он замялся, не зная, что сказать, и эта короткая заминка не укрылась от нее.
– Не переживай. Я знаю, ты сейчас не можешь мне сказать то же самое. Но я буду ждать, можно?
– Ну, хорошо, – единственное, что он и смог тогда ответить, прижимая девушку к себе, и чувствуя, как все его мужское естество трепещет от этого прикосновения. Ему и запомнились больше даже не их жаркие объятия, а то, что было после этого – когда они прижимались друг к другу, доверчивые, обнаженные, изведавшие новое. У обоих в то утро это случилось впервые.
Позднее, за очень поздним завтраком, она призналась ему, что все это время ее не оставляло ощущение правильности происходящего.
– Что ты имеешь в виду? – поинтересовался Ник, намазывая хлеб толстым слоем сливочного масла и укладывая поверх белые ломти адыгейского сыра.
Есть хотелось жутко – но и интересно было до колик, и поэтому он помедлил, прежде чем откусить бутерброд.
– Ну, как тебе объяснить… – Она, сидя на табурете, уже привычным и милым для него целомудренным жестом одернула халатик, закрывая колени. – Для меня переспать с парнем, да еще в первый раз – всегда было чем-то очень далеким каким-то, сложным…
Тихоня, засмущавшись, с трудом подбирала слова. Ее чашка кофе так и стояла нетронутой. Ник деликатно помалкивал.
– А вот с тобой все произошло само собой, и я ни о чем не жалею. Даже наоборот, чувствую себя очень счастливой.
Ник посмотрел в ее действительно счастливые, любящие глаза, и не нашелся, что ответить. Честно сказать, не хотелось ее огорчать, потому что сам к ней не испытывал ну ни малейших сходных чувств, даже несмотря на то, что между ними случилось. Быть с ней было очень приятно, очень, но он в который раз поймал себя на назойливой мысли, что поскорей бы уже, что ли, домой.
Ну, если совсем уж честно.
Тем не менее, их отношениям суждено было растянуться на годы. Как-то так всегда получалось, что когда у Ника возникали трудности или неприятности – по работе, например, или ссора с матерью, или (об этом он ей, конечно, не говорил) проблемы в отношениях с девушкой, в которую Ник был нешуточно влюблен, ноги сами несли его к дому Тихони. И не было случая, что бы она не приняла и не поддержала его. Всякий раз его ждал вкусный ужин, приличное сухое вино, а затем, как само собой разумеющееся, они выключали свет и ложились спать.
Было в этом что-то семейное, уютное, вполне добропорядочное, если бы это не происходило в среднем пару-тройку раз в месяц, а иногда и того реже. С утра его ждала выстиранная и отглаженная одежда (и когда она только все успевала?), и ставший уже традиционным плотный мужской завтрак – яичница с докторской колбасой, бутерброды со сливочным маслом и сыром, крепкий молотый кофе.
Никогда ни упрекая его за долгие отлучки, Тихоня всегда и во всем шла ему навстречу. Ник чувствовал, что просто погружается в нее, как в теплое пуховое одеяло, и все проблемы казались не такими уж неразрешимыми. Например, в свое время он сильно переживал, что не хватает денег на выпуск первого альбома. И что? Узнав об этом вечером, уже утром она успела дойти до банкомата и снять со своей зарплатной карточки недостающую сумму. Проблема решилась на раз. В такие моменты ему казалось, что он начинает ее любить. Но увы, не как свою девушку, а скорее, как доброго друга. И от этих мыслей, а равно и оттого, что он вряд ли сможет когда-нибудь оправдать ее ожидания, ему становилось не по себе.
– Знаешь, у меня, кажется, есть хорошая новость, – сегодня она вернулась домой позже обычного, с полными сумками, набитыми разными вкусностями и приличным алкоголем. – Моя сестра обещала заехать ближе к девяти.
Ник, помогая ей убирать продукты в холодильник, взвесил в руке литровую бутылку односолодового виски.
– Насколько хорошая?
– Ее парень работает в прокуратуре. Так вот он, узнав о твоих делах, сказал, что сможет все решить. Так что сегодня вечером принимаем гостей.
Парень оказался мужчиной лет сорока с небольшим, полноватый, очень в себе уверенный, крепкий, юморной, но при этом крайне аккуратный в словах. Пил он порядочно, гораздо больше других, лед игнорировал в принципе, но лишнего при всем при этом не говорил. Вообще и говорил и шутил только по делу.
– Решить можно. Хотя придется поработать.
Он налил всем по порции и, не чокаясь, выпил залпом.
– Выведем в мелкую сошку, отделаешься условным. Ты же в первый раз закон преступаешь?
– В первый. – Ник, неосознанно, подстроился под его лаконичный, увесистый стиль общения.
– Ну вот, – тяжелые стаканы из толстого стекла опять наполнились и столь же быстро опустошились. – Позвоню на днях. Скажу, что делать.
Когда гости уехали, Ник медленно допил свой стакан, молча взял робкую, как всегда перед этим Тихоню на руки и отнес на кровать. Потом он долго лежал с открытыми глазами, слушая ее порывистое дыхание, и чувствуя, как нервы, сжатые в тугую пружину, понемногу расслабляются. Он осторожно просунул руку под голову спящей девушки и прижался щекой к мягким волосам, вдыхая ее милый, почти уже родной аромат.
Через два дня стало известно, что помочь Нику нельзя.
– Извини. – Голос в трубке был чужим, официальным, должностным. – Дело затребовали на самый верх. Я ничего не могу сделать. Подумай, кому ты мог перейти дорогу.
Ник положил трубку городского телефона, и дрожащими пальцами вытянул из пачки первую сигарету. В зажигалке кончился газ, и поэтому прикуривать пришлось от электрической кухонной плиты. Чувствуя, как начинает пылать лицо, он все же, хотя и не с первого раза, смог зажечь сигарету, заторможено глядя, как крошки табака, оставшиеся на раскаленной плите, превращаются в дымные угольки, а затем и в пепел.