Книга о Пути жизни (Дао-Дэ цзин). С комментариями и объяснениями. Канон пути ( Лао-цзы)

Глава 1

Эта начальная глава выглядит самой загадочной во всей книге. Сама тема главы трактуется по-разному в комментаторской традиции. Одни толкователи видят в ней краткое изложение даосской метафизики, другие – наставление в личном совершенствовании, третьи – суть военной стратегии, четвертые – принципы управления государством и т. д. В действительности перед нами не метафизический фрагмент и не техническая инструкция, а свидетельствование о самых что ни на есть естественных основаниях человеческого бытия, эскиз феноменологии человеческой практики, в которой нечто новое, смутно предчувствуемое, еще не отлившееся в слова всегда соседствует с плодами рефлексии, устойчивыми и общеизвестными понятиями. Смутную интуицию вечно отсутствующего, но и всегда грядущего нужно доводить до предела: «предвечное» у Лао-цзы – это абсолютное самоотсутствие («несущее»), которое делает возможным всякое существование, не творя мир актом воли, но, как мать, невольно питая, давая произрасти всему живому. В бытии и в сознании (именно: в живом, растущем, бытийственном сознании Пути) существует некая точка абсолютного покоя или, скорее, вечно отсутствующая перспектива всеединства, совершенной уравновешенности, взаимной обратимости или взаимной проницаемости всех моментов существования. В этой перспективе присутствие и отсутствие, именуемое и безымянное, очевидное и сокровенное в своей неопределимой утонченности, постоянном внутреннем скольжении оказываются собранными воедино, причем в свете этого круговорота бытия, взятого как целое, отсутствующее и безымянное выступает условием всего наличного и предметного. Речь идет не об умозрительно постигаемом единстве, а о переживаемой конкретности существования, вечно уникального и притом вечно смещающегося «здесь и теперь». Это смещение великолепно передано композицией главы, где значение отдельных понятий постоянно меняется, как бы ускользает за свои пределы, оставаясь в рамках единой, хотя и не обозначенной явно структуры миропонимания. Живя конкретностью опыта, мы нигде не находимся, не находим себя. «Здесь и теперь» – это всегда «еще и здесь» и «еще и теперь». Оно есть везде и всегда, и его… нигде и никогда нет. Познание пути жизни не позволяет ничего фиксировать, но предполагает вживание в текучесть самой жизни, рост духовной чувствительности, способность проводить все более тонкие различия в опыте, одухотворение сознания. Премудрый человек теряет предметное знание, но приобретает способность видеть бытие бездной чудес, кладезем откровений.

Высказанное в первой главе «Дао-Дэ цзина» – это одновременно плоды размышлений о недостижимом и по-детски чистой веры в него. Тот же, кто движим желанием представить и определить реальность, будет воспринимать только поверхность вещей и знать лишь то, что сам определит предметом своего знания (согласно одному из толкований, которое, возможно, только имплицитно содержится в тексте Лао-цзы). Предметная деятельность человечества, однако, не отделена от истины бытия, – всегда имманентной опыту! – а ограничивается лишь умопостигаемым измерением сущего. В конечном счете Великий Путь превосходит различие между наличным и отсутствующим, известным и неизвестным, мыслью и бытием, духом и материей. Он есть реальность мета-символическая, не-двойственность чистой духовности и чистой вещественности, данная во внешне неопределенном, но внутренне внятном содержании опыта, где действительное уже неотделимо от первозданной фантомности опыта, ибо только так и предстает реальность бесконечно малых превращений. Эта реальность есть образ безмерной внутренней дистанции с ее неопределимой точкой схода всех явлений, где вещи достигают своего предела и не могут не быть именно потому, что… не могут быть. Будьте не в себе – и вы пребудете вечно: вот завет Лао-цзы, над которым непременно посмеются «здравомыслящие люди».

Если перед нами формула континуума сознания, значит, мы имеем дело не с различиями, а, строго говоря, различениями, не попыткой описания мира, а свидетельством внутреннего опыта. Другими словами, здесь есть только единичности, отмечающие проблески сознания, в которых проявляет себя жизнь духа. В отличие от различия различение не разрушает, а удостоверяет единство опыта. Отсюда вся двусмысленность отношений между «истоком» и «исходом» мира, «началом вещей» (или «началом мира») и «матерью вещей». Эти понятия отмечают не состояние, а Путь, и притом Путь абсолютный, который вечно возвращает к себе. Поэтому «исток» может оказаться завершением пути (причем одновременно бытия и познания.

Не так уже трудно вообразить мир «сокровенности», о которой толкует Лао-цзы. «Сокровенное» – это глубина сумеречного неба. Взглянем вдаль в густых сумерках, скрывающих формы предметов и расстояние между ними. Если мы будем покойны, расслаблены и, следовательно, способны открыться миру или, вернее, впустить его в себя, мир предстанет для нас бездной нюансов, полузнакомых «обрывков смутных фраз». Это будет чужой и все же интимный мир, отменяющий самое различие между внутренним и внешним, доверительно шепчущий о близости недоступного, навевающий грезы о невообразимом величии. Это будет мир, где, согласно Ж. Делезу, «речь доведена до предела и стала чем-то одновременно неизъяснимым, но по этой же причине доступным только произнесению, а зрение доведено до границы, которая одновременно незрима и может быть только наблюдаема». Это мир густых, как лесная чаща, различий, где всего «видимо-невидимо». Вот так сущее и не сущее, фантазм и действительность становятся неразличимы, не лишаясь своеобразия. Но есть еще и второй этап «сокрытия», относящийся к открытию внутренней осиянности бодрствующего духа, ясному видению подлинности жизни. Лао-цзы неоднократно настаивает на том, что речь идет о познании «постоянства». Очевидно, фиксации нефиксируемого – одухотворенной, наполненной сознанием и сознательно прожитой жизни, где мгновение и вечность сливаются воедино. Этой интенсивно проживаемой жизни соответствует избыточность образов и звуков вовне нас. Но бормотанье сумеречного мира внезапно прерывается гулким ударом колокола, пронзительным криком живого существа, вспышкой далекой зарницы. И мы пробуждаемся среди несказанных чудес…

Глава 2

Лао-цзы указывает на субъективную природу человеческих суждений и поступков, не отрицая объективного характера добра, истины и красоты. Он учит ни к чему не стремиться, но и ничего не отвергать в жизни. Поистине, тот, кто ни за что не держится, ничего не потеряет. Такой каждое мгновение предстоит вечности и поэтому… счастлив. А те, кто живет мирскими понятиями, хотят выглядеть красивыми только потому, что боятся казаться уродливыми. Но нельзя быть красивым нарочно. Тот, кто старается выглядеть красивым, выказывает свое уродство. Тот, кто щеголяет своим умом, демонстрирует собственную глупость. Тот, кто имеет одно неизменное абстрактное понятие о добре и зле, становится рабом этого понятия и как раз поэтому навлекает на себя тревоги и беды. «Премудрый человек» Лао-цзы все видит как одно и не разделяет мир на противоположности. Он пребывает в средоточии всеобщего круговорота, в «оси Пути». Оттого же он никого и ничего не утесняет, но предоставляет всему сущему свободу быть… Он и сам свободен от всего, чтобы быть свободным для всего. Вот это и значит воистину быть собой.

Глава 3

Мудрый правитель, по Лао-цзы, не подстрекает людей к соперничеству, не обольщает их наградами и не запугивает наказаниями. В конце концов, и то, и другое бессмысленно: злодея никакими наказаниями не устрашить, а порядочный человек и без наград будет трудиться честно. Мудрое правление вообще не должно устанавливать каких-либо норм. Оно лишь обеспечивает минимальные материальные условия для человеческого благосостояния, но, что гораздо важнее, учит ценить индивидуальное своеобразие людей, благодаря чему только и возможно достижение или, точнее, восстановление органической цельности жизни. Для этого потребны смирение и терпение, то есть разумное ограничение претензий рассудка – источника чрезмерных желаний. Великий Путь мироздания исключает любое насильственное, нарочитое действие и сам собою осуществляется там, где нет соблазнов, порождаемых богатством, властью или славой. Политики же, которые кормят людей красивыми словами о «прогрессивном развитии» и «общественном мнении», в лучшем случае не ведают, что творят: рано или поздно они станут жертвой собственной близорукости.

Секрет успешной политики – в «упорядочивании себя» (по-китайски буквально «упорядочивании своего тела»), что означает отречение от своего эго или, что то же самое, освобождение от гнета себялюбия. Мудрый правитель «наполняет животы» своих подданных. Живот – физический центр тела и одновременно средоточие жизненных сил организма. Он вбирает в себя и материальную пищу, и духовные токи жизни. Он дает устойчивость нашей жизни. Отказываться от основы и средоточия своего бытия ради чего-то периферийного и вторичного не есть ли большая глупость? И надо иметь в виду, что Лао-цзы говорит не о технике духовного совершенствования, а об условиях, делающих это совершенствование возможным. Заниматься йогой, не сделав сознание «пустым», – все равно, что, как выразился один позднейший писатель, «отгонять мух тухлятиной». А тот, кто воплотил в себе покой, уже не нуждается ни в какой технике.

Глава 4

Глава содержит очень смелые и тонкие, долгим размышлением порожденные суждения о природе Великого Пути как вечнопреемственности отсутствующего. В ней обозначен ряд важнейших черт дао: бытийная первичность Пути и его деятельная беспредметность, фантомная природа бытия, «прикровенность» Пути и его свойство предшествовать всему сущему, его уподобление «пыли» тончайших восприятий бодрствующего духа (ср. понятие «множества утонченностей» в гл. I), причастность к абсолютному самоподобию всегда нового и всегда прежнего Пути и, наконец, «великое сомнение», сопутствующее моменту самопознания беспредметного духа, чистый динамизм которого предопределяет формы культуры, не совпадая с ними. Реальность в горизонте этого мировосприятия как бы мерцает, или пульсирует: чем она неопределеннее в словесных формулах, тем шире открыт для нас источник творческих превращений мира, тем больше радости сулит нам жизнь. И нет ничего долговечнее того, что постоянно прерывается. Эта бездна бесчисленных метаморфоз бытия внушает сознанию, ему предстоящему, подлинно священный ужас. Лао-цзы учит благочестию без культа, сыновству без отца. Все его учение – гимн «величайшему», каковое есть просто то, что не может не быть, потому что его нигде нет в мире. Прообразом же Пути выступают богатство и полнота родового существования, в котором открывается еще большая глубина опыта. И нельзя не видеть, что проповедь – вне доктрины! – даосского патриарха созвучна стремлению современной философии преодолеть метафизику «первоначала», «субстанции» или «истинно-сущего».

Глава 5

Люди создают свой мир из того, что знают, и оправдывают его наспех придуманными словами. Они знают просто то, что знают. Они желают свое желание. И, столкнувшись с невозможностью разорвать этот порочный круг, срываются в насилие. Гораздо труднее принять самое простое: реальность такова, какова она есть, и она не обязана соответствовать людским желаниям. Для мыслителя, столь непреклонно преданного истине, как Лао-цзы, человеческая речь именно в той мере, в какой она призвана оправдать все «человеческое», есть только попытка заговорить действительность. Напрасно люди убеждают себя, что владеют жизнью. На самом деле жизнь владеет ими, давая каждому его шанс пройти свой круг в ее вечном хороводе, реально прожить свой день – и уйти навеки. Но Лао-цзы далек от бескрылого фатализма, которым люди столь часто прикрывают свою немощь и умственную лень. Человек может и должен свершить свой Путь. Ему дано в урочный час сполна претворить свои жизненные возможности.

Держаться центрированности бытия, где нам каждый миг открывается несказанное величие нашей жизни, методично и радостно возвращаться к бесконечности в себе – это занятие, не имеющее предела. В несотворенности покоя, в средоточии мирового круговорота все сходится, и все вещи возвращаются к подлинности своего существования, хотя там ничего нет. В этой точке человеческое смыкается с небесным. Это исток творческих метаморфоз, несводимый к «данности». Он существует по противоположным, нежели земное бытие, законам: чем меньше он явлен, тем больше его мощь. А потому чем больше отдаешь, тем больше получаешь. Благодаря ему мы способны бесконечно восполнять в себе силу жизни (см. тему накопления и бережливости в «Дао-Дэ цзине»). Вот почему восьмая строка главы имеет особенное значение для даосской практики. Она указывает, как человек может возобновлять, накапливать в себе одухотворенность жизни независимо от ее материальных условий.

Глава 6

Быть может, глубочайшая интуиция жизни скрывается в ощущении, что наше тело вмещает в себя всю полноту творческих потенций бытия и что поэтому человек призван не познавать жизнь, тем более не ущемлять ее, а беречь ее божественную цельность. Цельность реальную именно потому, что она пребывает… вне себя самой! Оттого же жизнью нельзя овладеть, можно только дать ей быть. Но для этого нужно быть в известном смысле «прежде жизни». Данная глава, одна из самых загадочных во всей книге, дает понять, что такое подлинное бытие, которое существует прежде материального или мыслимого мира и хранит в себе изобилие жизненных сил.

«Дух долины», «сокровенная прародительница» – это метафора, одна из многих в «Дао-Дэ цзине», пустотной цельности – духовного источника жизни. Самоопустошение обеспечивает самовосполнение; кто умеет отдавать, способен получать, и мать живет своим ребенком. Даосские комментаторы усматривали здесь некое зашифрованное сообщение о секретах личного совершенствования. Хэшан-гун разъясняет:

«Долина означает «питать». Тот, кто умеет питать свои духовные силы, никогда не умрет. Дух означает духовные силы внутренних органов. «Сокровенная» означает Небо в человеке: это соответствует носу. «Прародительница» означает Землю в человеке: это соответствует рту. Небо питает человека посредством пяти видов энергии, которые входят через нос и достигают сердца. Эти пять видов энергии порождают дух и семя, зрение и слух и внутренние органы. Земля питает человека посредством пяти вкусов, которые входят через рот и достигают живота. Они порождают телесный облик и скелет, кости и плоть, кровь и лимфу, а также чувства. Вдохи и выдохи, осуществляемые через нос и рот, должны быть плавными и не должны прерываться».

Глава 7

Высшая, и самая надежная, мудрость Лао-цзы – в том, чтобы уподобить себя Небу и Земле, то есть предельной цельности и беспристрастности «мира в целом». Но эта предельная цельность есть не просто космос или «мироздание», но – Великая Пустота, «постоянное не-наличие», бесконечное само-различение, вездесущая щель бытия, в которой осуществляется круговорот бытийственности сущего, уход сущего от себя к себе и которая поэтому вмещает в себя всю бездну времен. Обычно люди стараются побольше успеть, побольше прибрать к себе. Им приходится не идти, а поистине, бежать по жизни, и им кажется, что стоит им остановиться, как все в их жизни рухнет. Они сами создали свои проблемы. Человек Дао идет «обратным» путем: для него получить – значит отдать, обрести себя – значит потерять себя, жить вечно – значит вечно отсутствовать. В даосском идеале самоуподобления мудрого «Небу и Земле» нет ни грана расслабляющего благодушия, в нем содержится властное требование превзойти себя, пойти против инерции бытия – и сполна себя осуществить! Мудрый правит миром или, лучше сказать, направляет мир потому, что бескорыстно служит ему. Отдавая себя миру, он приобретает больше, чем мир: он обретает свою подлинность. В круговороте Пути, в вечном не-возвращении Хаоса все существует «совместно», не образуя формального единства. Человек и Небо велики и живут наравне друг с другом не сами по себе, а в собственном пределе: подлинное бытие есть там, где… его нет.

Глава 8

Воистину побеждает тот, кто умеет уступать. Китайская мудрость учит, что тот, кто сделает шаг назад, продвинется на два шага вперед. Уподобление Великого Пути и его премудрости воде – один из самых примечательных мотивов «Дао-Дэ цзина», ведь вода не имеет собственной формы, бесконечно уступчива и подвижна без усилий, но питает все живое и заполняет всякое пространство. Вот лучшая иллюстрация силы, обретаемой в видимом бессилии. Согласно традиционной формуле, она порождается «Небесным единством» и в соединении с Огнем творит все метаморфозы.

Но водный поток течет далеко. Как говорили в Китае, «вода навевает думы об отделенном…» Размышление о воде помогает постичь то, что пребывает по ту сторону ощущаемого и мыслимого и вечнопреемственно в своей текучести. В своей жизни мы должны иметь прочную основу. И чем ниже эта опора, тем она прочнее. Хотя латинская поговорка гласит: «Кто ясно мыслит, ясно излагает», человеческому уму, тем более уму китайскому, угодна глубина несказанного и немыслимого, а речь осмысленная всегда иносказательна. Оттого же человеческая речь ценна не красотами слога, а доверием, которое внушает говорящий; доверием, которое проистекает из чувства причастности к глубине смысла, хранимого в словах. Чтобы постичь смысл, говорил даосский мудрец Чжуан-цзы, нужно «забыть слова». Поистине, всякая вещь в мире обретает свое основание не в том, чем она является сама по себе. Подобная «метафизика» служит у Лао-цзы оправданию жизни, «как она есть», во всем ее обыденном величии. Лао-цзы при всех его «отрицаниях» – не нигилист, он безусловно доверяет жизни и даже самой простой, обыденной жизни, потому что прозревает в ней бесконечное. Подлинным источником авторитета является то, что никогда не дано, не предъявлено, но всегда остается за кадром наличной ситуации. Что никогда не есть, но вечно остается. Этим нельзя манипулировать, этому можно только открыться.

Мудрый завоевывает доверие людей и, более того, воистину защищает себя своей безусловной открытостью миру. Это он, скрытный и неприметный, живущий в стороне от толпы, погруженный в житейскую обыденность незаметно наполняет жизнь людей теплотой бдящего и понимающего сердца. Он всегда поступает вовремя и уместно, ибо только тот, кто умеет быть целым, знает цену всего частного. А в жизни вообще-то ценно только уникальное, в ней всякое событие имеет собственную меру. Правила и нормы – ловушки для дураков, война – соблазн для слабоумных.

Глава 9

Поистине, лучшее – враг хорошего. А перфекционизм, во-первых, привязывает человека к тому, что тот сумел совершить, делает его рабом собственных успехов и, во-вторых, так или иначе грозит ему большими неприятностями в мире, пронизанном соперничеством, завистью и злобой. Вообще говоря, стремление к совершенству от природы присуще людям, и отказываться от него равносильно нравственному самоубийству, но только тот извлечет из него пользу, кто поймет, что настоящий результат совершенствования есть внутреннее удовлетворение, открытие незыблемой опоры своей жизни в самом себе, а не в пустых понятиях света. Жить славой – значит губить себя. Истинное совершенство не требует совершенствования. Даосская мудрость учит жить просто живостью жизни. И это означает: не бежать вперед, а вновь и вновь возвращаться к всегда уже заданной, внутренней полноте своего бытия. Небесный Путь противоположен людским путям, но как раз по этой причине не противостоит им. Просто, в отличие от решительно всех человеческих занятий, он дарит безмятежный покой и отдохновение. Вся глава служит иллюстрацией к максиме Лао-цзы: «Обратное движение – действие Пути».

Глава 10

Глава написана как будто намеренно туманным, иносказательным языком, предоставляющим читателю свободу догадываться о конкретном значении упоминаемых в ней образов. Пожалуй, в ней зафиксированы главные установки даосской медитативной практики, но без опьяненности «технологиями освобождения» и «измененными формами сознания» столь частой в современной литературе. Правда духовного опыта выражается в ней единственно возможным, истинно целомудренным способом – посредством многозначительных недомолвок. Но в них нет никакой нарочитой усложненности: секрет даосского прозрения – умение видеть мир, как он есть в его первозданной цельности. В даосской традиции тема этой главы определялась как «способность свершить». Созерцание в действительности и есть свершение, и единственной преградой для созерцания себя является… самое сознание! Возможно, употребленные здесь метафоры не составляли загадки для первых читателей «Дао-Дэ цзина» – в конце концов, речь идет о конкретных, непосредственно переживаемых плодах духовной практики. У этих плодов свои законы: загадочные метафоры могут скрывать несомненную внутреннюю ясность, легко узнаваемое качество духовного состояния. Есть у этих законов и своя высшая закономерность: правда самовосполнения, или самовозрастания духа, не подверженного причинно-следственным связям.

Всякое совершенствование предполагает достижение абсолютной, всегда не-данной, только грядущей полноты жизненного опыта, в котором внутреннее и внешнее, субъективное и объективное сходятся в «сокровенном» единстве, и бытие становится бытийствованием, обретает качество вечнопреемственности или даже, точнее, наследования вечноотсутствующего. Такая цель достигается только уступлением; она предполагает способность «все вмещать, но ничем не владеть», жить предустановленным. Поэтому она дарит способность предвосхищать все сущее и притом оставаться неприметным, не вызывающим неприязни или зависти у окружающих. Счастливые качества! Они, конечно, присущи ясному зеркалу, так что просветленное сердце становится, поистине, волшебным зеркалом мироздания. Предваряя, предвосхищая мир, оно не просто отражает вещи, но высвечивает их, в известном смысле – создает их. Где вещи, а где их отражения? Мудрый может быть Царем мира именно потому, что на этот вопрос невозможно ответить. По той же причине он направляет ход событий, не пытаясь воздействовать на них. Вот почему после упоминания о «сокровенном зеркале» речь заходит об управлении государством, и все последующие строки китайские комментаторы толкуют как максимы политической мудрости. Некоторые исследователи считают их позднейшей вставкой. С этим мнением трудно согласиться. Но оно показывает, как трудно порой распознать связующую нить в суждениях даосского патриарха.

Глава 11

Важная тема даосизма: «полезность бесполезного». Все предметное держится всеобщностью беспредметного, и полнота бытия заявляет о себе через лакуны в опыте и предел всякой «данности». В очередной раз Лао-цзы находит яркие и точные образы для иллюстрации своей излюбленной мысли о нераздельности всеобщего и уникального, единого и единичного. Нераздельности деятельной, удостоверяемой самим способом существования вещей. Но польза выше выгоды: первая не прейдет вовек, вторая сиюминутна и ограниченна, держаться за нее недостойно мудрого. Великую же Пользу Пути способен извлечь только тот, кто умеет удержать бытие в его цельности, не повелевая вещами. Поистине, сосуд содержит в себе нечто благодаря своему отсутствию как вещи. Великая польза проистекает из предоставления всему свободы быть, вечно распространяющегося пространства жизненного роста, подчиняющегося все тому же закону духовной реальности: чем больше отдашь, опустошишь себя, тем более великим станешь.

Глава 12

Лао-цзы – в своем роде очень строгий моралист. Он требует осознать, что наши вожделения есть просто безумие или ведут к безумию, потому что они соотносятся со спроецированным нами на самих себя и потому, в сущности, иллюзорным «я». Этот фантом исполнен гордыни, тщеславия и… неугасимого беспокойства. В той мере, в какой мы отождествляем себя с ним, мы забываем о подлинном в себе – о том, что служит в нашей жизни источником покоя и безмятежной радости. И надо помнить, что наше тело, наша «утроба» ничего в особенности не хочет. Живет – символ нашей самодостаточности, нашей прочной основы в жизни и того, что нам действительно необходимо. Что же касается наших желаний, то их на самом деле порождает наш ум. Покой доступен каждому в каждое мгновение его жизни: нужно только перестать относиться к себе как к кому-то «чужому» и просто быть собой или, если угодно, позволить себе быть… Премудрый имеет «постоянное знание», которое есть «внутренняя просветленность» (см. гл. 55).

Глава 13

Мудрость учит не полагаться на внешнее, ибо все внешнее – призрачно. Это не значит, конечно, что мудрый живет в шизофренической отрешенности от мира. Напротив, внутреннее прозрение, о котором толкует Лао-цзы, снимает ложное противопоставление своего «я» и мира, а вместе с тем – бремя субъективного существования. По этой же причине такое прозрение в высшей степени практично. Лао-цзы с поразительной последовательностью продолжает свою нить счастливых парадоксов: чем меньше мы думаем о себе, тем больше живем воистину и тем большего достигаем в мире; мы должны считать наше существование великим несчастьем, и такое отношение к себе принесет нам великое счастье. Хотя бы потому, что тот, кто действительно избавился от зуда властвования, без усилий приобретет власть, ведь источник власти – сама свобода. Самая простая и самая труднодостижимая истина: чтобы быть совершенным, нужно решиться не быть. Мудрость Лао-цзы – не секрет личного совершенства и не секрет властвования в мире. Она есть секрет нераздельности того и другого. Как выразился средневековый комментатор Ван Юаньцзэ, «Вся тьма вещей и я составляем одно, и тогда воцаряется сокровенное единство с Путем».

Глава 14

Перед нами очередная попытка передать в словах – по необходимости иносказательных и туманных, даже нарочито невнятных – неизъяснимый опыт вселенской сообщительности; который возвышает познающего над его частным «я» и укореняет сознание в безбрежности пространства и в бездонной глуби времен, оставаясь, разумеется, всецело конкретным и неотделимым от человеческой индивидуальности. Этот опыт выражен в формуле: «Путь все пронизывает одним» и засвидетельствован «глубоким безмолвием» мудреца. Здесь же он обозначен рядом примечательных образов, которые в совокупности позволяют с немалой долей уверенности судить о мировосприятии Лао-цзы. Среди них понятия «бесформенной формы» и «невещественного образа» напоминают о том, что учение Лао-цзы не знает метафизического разделения мира на преходящие вещи и неизменные идеи; притом что эмпирическим и умозрительным различиям предшествуют различия символические, не поддающиеся определениям и потому неотделимые от нашего опыта. Премудрый человек, понимающий эти тонкости, владеет секретом безупречно действенного действия. Он погружен в «незнание» реальной деятельности (именно положительное незнание равнозначное точной соотнесенности с мировым Все) и потому способен управлять этим вечно волнующимся миром (точнее: выправлять мир и направлять его), воплощая собой незыблемый покой посреди волн житейского океана.

Глава 15

«Проявление совершенства» – так обозначена тема этой главы в даосской традиции. Казалось бы, странный заголовок для пассажа, расточающего похвалы скрытности, неприметности, уступчивости, даже как бы стертости облика мудреца, который, как говорили древние даосы, живет «погребенным среди людей». Да, мудрость Лао-цзы недоступна для ума поверхностного и торопливого, вечно поглощенного собой, своими желаниями и болячками. Она требует углубленности, покоя и превыше всего утонченной чувствительности духа. Извечная апория морали: чем больше мы отличаемся от мира, тем больше принадлежим ему. Эту апорию нельзя разрешить, как нынче говорят, «дискурсивным» знанием. Люди не знают, за что любят друг друга, а если бы знали, то не любили бы. Даже на поверхности жизни их объединяют не идеи и понятия, а простой факт телесного соприсутствия в мире, который начинается с тождественности нашего чувственного восприятия. «Слушает ушами и видит глазами народа», – говорили о мудреце в Китае. Мы лучше ощущаем свое единство за совместной трапезой, чем на научных собраниях. Но и такое единство еще далеко не все. Его предваряет и делает возможным сообщительность бодрствующего сознания, живущего предельной конкретностью опыта, ее бездонной глубиной. Жить этой исконной сообщительностью душ и значит быть по-настоящему человечным. И, следовательно, быть совсем непохожим на массу. Тот, кто воистину любит людей, не может не скрывать свою любовь. – хотя бы для того, чтобы не сделать ее предметом «спекуляций». Описание «мужей Пути» по стилистике и пафосу представляет в известном смысле традиционный даосский жанр. Очень похожий пассаж о «настоящих людях древности» мы встречаем в гл. 6 другого древнего даосского канона – «Чжуан-цзы». И в обоих случаях можно лишь условно, предположительно передать по-русски смысл определений, которые прилагаются авторами этих текстов к подвижникам Пути. Ведь их подлинная жизнь – внутренняя и, главное, неимоверно тщательно переживаемая.

Одно простое следствие из сказанного здесь применительно к политической сфере гласит: власть дается не званиями и полномочиями, а авторитетом и притом негласным, сердцем принимаемым. И эта истинная власть осуществляется не принуждением, а благодатным влиянием. Авторитет имеет свои внутренние корни: он приходит только к тому, кто умеет превозмочь себялюбие и овладеть секретом чистой сообщительности людских сердец, благодаря которой только и становится возможной гармония в обществе. Власть по определению публична, но, как знал еще Гегель, ее исток находится в «потустороннем» и, значит, в подлинной любви. Тот, кто хочет публичного признания, должен научиться быть незаметным. И высшая награда мудрой жизни – способность без пресыщения наслаждаться просто нажитым или, как говорит Лао-цзы, «накопленным без накопления»: старой дружбой, старыми, ставшими родными вещами, знакомым с детства пейзажем. Ведь и в любимом человеке или в любимом предмете нам дорого и отсутствие броскости, даже несовершенство. Как хорошо понимали китайские знатоки, «щербинка на благородной яшме вызывает прилив чувств». Лао-цзы проповедует не холодное равнодушие отрешенного «мудреца», а, напротив, правду мгновенного сопереживания или, если угодно, сознательное переживание каждого мгновения жизни, наполненное бездонным смыслом. Он восхищен бездной любви.

Глава 16

Путь Лао-цзы потому и велик, что, пребывая в нем, никуда не идут, но «хранят срединность» и потому каждое мгновение возвращаются к истоку (название данной главы в даосской традиции). Воистину пребывает вне мира тот, кто без остатка в мир погружен. Нет ничего кроме радужных отблесков реальности. Человек живет отсветом своего духовного света, почившем на других. Он становится собой, когда не живет для себя и «уподобляется праху», являя миру тень, декорум непоколебимого покоя. Путь Лао-цзы безумен или, скорее, совершенно безумственен: он есть чистое различение как повторение неповторяющегося, промельк бездны бытия, неуклонное самоуклонение, невозвращение к себе вечно изменчивого Хаоса и, следовательно, чистая аффективность опыта, сама бытийственность бытия. Мудрый живет так, как живет сообразно принципу: «в горе нет горы, в водах нет вод…» и т. д. Но он не удваивает жизнь и не подавляет ее теориями, моделями и прочими идеальными конструкциями. Его секрет – знание пустотности всех вещей – реальности деятельной и жизненно полезной. «Дойти до предела», согласно Лао-цзы, – значит уйти от всякой идеи и представления, даже от идеи пустоты и покоя и прийти к заданности жизни, воплотив собою незыблемый покой в мятущемся океане перемен. Чистая имманентность, она же «таковость» существования бесконечно превосходит все данное, но не отделена от предметности существования. Ее великая упокоенность неотличима от стихии повседневности, хотя и не совпадает с ней. Она полна всем, чем «богат мир», но не сводится к вещам. В подлинном покое нет ничего покоящегося. В бесконечности взаимоотражений зеркала просветленного духа ничто ни в чем не отражается. Поистине, освобождаясь от бремени вещей, мы возвращаемся к жизни «как она есть» – величественной и таинственной в своем вечнотекучем постоянстве. А общепринятые формы жизни – просто временное, даже случайное и, тем не менее, радостное пристанище в духовном странствии. Как сказал один старый китайский писатель, «этот хрупкий сосуд – наше самое надежное убежище в океане жизни».

Глава 17

Прежде чем «пользоваться властью» всегда полезно задуматься над тем, из чего происходит власть. Исток же власти – нечто совсем иное, нежели «властные функции». Чжуан-цзы говорил, что истинный правитель «предоставляет мир самому себе». Ницше заметил, что «настоящая власть, как все хорошее на земле, упраздняет себя». Эти афоризмы не об отсутствии власти, а о ее действии. Власть не может воздействовать на общество насилием хотя бы потому, что исток общественности – чистая сообщительность человеческих сердец – лежит по ту сторону всех общественных «форм» и «организаций». Как утверждали даосы, власть, чтобы воистину влиять на людей, должна быть «забыта», и люди должны чувствовать, что живут «сами по себе», без постороннего вмешательства. Вот единственное условие сильного государства и здорового общества.

Гениальное суждение Лао-цзы в первой строке наводит на мысль, что «чувство власти» врожденно сознанию, и поэтому власть наиболее прочна и эффективна как раз тогда, когда люди предоставлены своему инстинкту предстояния перед чем-то великим и могущественным, не испытывая гнета внешних сил. Вопрос в том, найдутся ли политики настолько разумные, чтобы всерьез думать об этом и руководствоваться наставлениями даосских учителей? Но люди и без поучений знают, что, коли они живы, не может не быть того, кто предоставил им пространство жизненного роста и что жить воистину – значит «оставлять себя» в соработничестве с этим великим благодетелем. Поэтому первую строку в этой главе следует понимать в сильном смысле: все точно знают, что мудрый правитель существует именно потому, что его не видно.

Запомним же эти ступени совершенства и деградации власти, соответствующие отношению подданных к тем, кто ими правит: безмолвное восхищение, любовь, страх, презрение.

Глава 18

Еще одна простая и колючая истина: любая попытка завести разговор о понятиях отрывает нас от действительности и порождает «великую ложь» – великую, надо полагать, потому, что ложь эта вездесущая и неустранимая, но… незаметная именно потому, что вечно старается доказать свою истинность. Но правильно заметил один христианский подвижник: истина не нуждается в доказательствах, они даже оскорбляют ее. Великой лжи противостоит не менее великая правда – правда безграничной гармонии, которая коренится в «центрированности» живого опыта и проявляется спонтанно, в неповторимом стечении обстоятельств. Остальное – людоедство. Эта правда непроизвольно осуществляющейся нравственности, разумеется, не отрицает морали и даже не требует полагать, что моральные нормы – это только выдумка и преднамеренный обман. Согласно Лао-цзы, ирония «достижений цивилизации» состоит в том, что проповедь добра и рассуждения о духовности точно указывают, чего лишилось общество (но всегда хранит в себе великий и вечный поток жизни).

Глава 19

Еще один пассаж с критикой отвлеченных моральных норм, обращенной, надо полагать, к последователям Конфуция и Мо-цзы. Но при всей своей нелюбви к прописной морали Лао-цзы в действительности большой моралист. Говоря современным языком, основоположник даосизма предлагает радикальную критику морали, которая призвана выявить бытийные корни нравственности, примирить нравственность с жизнью. Задача, надо сказать, присущая всей китайской мысли. Для него отказаться от одного – значит с неизбежностью принять другое. Тот, кто познал тщету людских мнений, открывает правду в самом себе. И наоборот: отвернувшийся от подлинного в жизни неизбежно угодит в плен иллюзий света. Требования Лао-цзы очень строги и даже невыносимы для ленивого и развращенного ума. Но они столь же последовательны и разумны, потому что совершенно естественны. В них нет нигилизма: как указывает даосский наставник Цао Синьи, отрицание абстрактных ценностей и связанного с ним субъективного «я» сопровождается раскрытием и даже, точнее, самораскрытием в каждом человеке его «подлинного облика».

Глава 20

Тот, кто хочет идти великим путем, должен первым делом забыть об условностях, прививаемых воспитанием и ученостью. Мы понимаем собеседника и без книжных мудрований. Нет ничего глупее, чем ученый спор о понятиях. Не нужно уподобляться людям, которые, не умея играть на музыкальных инструментах, спорят о том, кто из них лучший музыкант, показывая друг другу ноты. Во всем даосском каноне не сказано так откровенно и с такой пронзительной силой, как здесь, что «претворение Пути», которому учили Лао-цзы и его последователи, требует особой решимости: решимости выбрать внутреннюю правду жизни. Даосский мудрец может казаться со стороны совсем обычным, даже неприметным человеком, ибо он все превозмогает и самый свой покой «помещает» в движение. Но он – «не таков, как другие». И вовсе не потому, что хочет блеснуть оригинальностью. Просто он живет самой бытийственностью бытия и, значит, исключительными, неповторимыми качествами существования.

Конец ознакомительного фрагмента.