Кляча в белых тапочках. Среда (Елена Логунова, 2004)

Среда

И не стоило удивляться тому, что под утро мне приснился Конопкин с лопатой!

– Копайте и докопаетесь! – загробным (что воспринималось как само собой разумеющееся) голосом возвестил он.

– Стучите и откроется вам, – сквозь дрему пробормотала я.

– Кыся, стучат! – в развитие темы сонным голосом сообщил мне Колян.

И тут же виртуозно всхрапнул, демонстрируя полную невозможность подняться самому, чтобы впустить раннего гостя.

Я с трудом оторвала всклокоченную голову от мягкой подушки и прислушалась. Действительно, в дверь стучали. Или, точнее сказать, деликатно скреблись.

С большой неохотой я слезла с кровати, сунула ноги в шлепки и побрела к входной двери, по дороге подхватив со стула и напялив на себя просторную мужнюю майку.

– Кто там? – зевнув, поинтересовалась я.

– Свои! – прошептали мне в ответ.

Голоса я спросонья не узнала, но свои так свои. Я повернула ключ в замке и открыла дверь.

– Привет, дорогая! – в проем шагнула моя мама с большой дорожной сумкой в руке.

Поцеловав меня, она крадучись проследовала в кухню.

– Привет, дорогая! – следом за мамулей на пороге возникла моя сестрица, тоже с сумкой и уже заранее на цыпочках.

– Пливет, дологая! – За сестрой хвостиком следовал ее четырехлетний сынишка, мой племянник Шурик.

За спиной у пацана болтался плюшевый мишка, путем элементарного харакири превращающийся в рюкзачок.

Я пропустила Шурика в дом и выглянула на лестничную площадку – больше там никого нет? А то в одной квартире с мамой, сестрицей и Шуриком живет еще кот Пуся, может, он тоже приехал? С узелком на палочке…

Кот на лестнице и в самом деле был, но не Пуся, а какой-то совершенно посторонний матроскин – безо всякой ручной клади. Он, впрочем, быстро переместился на коврик у двери и тоже изъявил желание войти и присоединиться к компании гостей, но я недрогнувшей рукой закрыла дверь перед усатой-полосатой мордой.

– Мы останемся до пятницы, – деловито сообщила сестрица.

– Отлично, – ответила я, мысленно прикидывая, сколько спальных мест смогу организовать в однокомнатной квартире.

– Не беспокойся, – словно угадав, о чем я думаю, сказала мама. – Мы уже звонили Иришке, договорились, что остановимся у нее. К вам мы сейчас зашли просто по пути.

– Отлично, – повторила я, вздыхая с облегчением.

Иришка – это моя единственная настоящая подруга. Сама я обычно называю ее Иркой. Уменьшительное «Иришка» плохо подходит к образу дамы с параметрами сто семьдесят на сто семьдесят, а именно таковы ее рост и объем бедер. Правда, при этом фигура Ирки далека от кубической, потому что у нее есть и стройная шея, и отчетливо выраженная талия. Она вовсе не толстуха, просто очень крупная, воплощенная мечта Рубенса. Свойское залихватское «Ирка» отлично сочетается с присущими моей подруге детским оптимизмом и любовью к приключениям. Даже после того, как Ирка моими стараниями обрела любимого и любящего мужа, она не перестала активно участвовать в моих бесконечных авантюрах!

– Кстати, Иришка просила передать, что ждет и вас всех сегодня вечером на ужин, – продолжила мама. – Сама она почему-то не может тебе дозвониться.

– Ага, у меня сотовый не работал, а домашний телефон я на ночь выключила, чтобы не разбудил Масяньку, – кивнула я. И с некоторым опозданием вспомнила о долге хозяйки: – Кому кофе, кому чай?

– Чай, кофе, коньяк, кисель? – хихикнула сестрица, цитируя бабушку моей приятельницы Оли.

Гостеприимная старушка этим любезным предложением регулярно ставила в тупик гостей, пораженных столь оригинальным ассортиментом напитков.

– Нет, спасибо, мы плотно позавтракали дома и еще перекусывали в автобусе, так что пойдем, у нас много дел, нужно успеть в три разных места, – сказала мама.

– Мось, Мось! – удрав из кухни, громко зашептал под дверью в комнату Шурик, очевидно, убежденный, что прозвище двоюродного братика– «Масяня» – пишется через «о» – как «Моська».

– Будем ждать вас у Иришки в восемь вечера, – напомнила мама, с ловкостью опытного торреро загоняя Шурика в коридор. – Мы ушли, пока! Коле и Масяне, когда проснутся, привет!

Родственники организованной толпой без лишней суеты и шума покинули квартиру. Я закрыла за ними дверь, поставила на огонь чайник и пошла будить своих спящих красавцев. Впрочем, малыш, оказывается, уже нетерпеливо подпрыгивал в кроватке, готовясь громким криком сообщить миру о своем пробуждении.

– Кыся, кто это приходил? Что надо? – зевая, спросил Колян.

– Кака! – радостно отозвался Масяня на вопрос, крепко запомнившийся ему благодаря стихотворению Чуковского.

– Что надо? Шоколада, – понятливо завела я требуемую «сказку». – Для кого? Для сына моего. А много ли прислать? Да пудов этак пять…

– Или шесть! – воскликнул Колян, воодушевляясь при упоминании о еде. – Больше ему не съесть, он у меня еще маленький! Кыся! А что у нас сегодня на завтрак?

И утро покатило по накатанным рельсам. Я покормила своих троглодитов, снарядила одного на работу, другого на прогулку и собралась сама. Уже подтягивая полностью экипированного Масяньку к двери, я услышала стук и посмотрела на будильник: ровно девять часов утра, наша няня на редкость пунктуальна!

– Кто там? Что надо? – совершенно автоматически отозвался Колян, задержавшийся у зеркала.

– Мама, кака! – уловив знакомое словосочетание, требовательно закричал ребенок.

– Папа, сказку! – переадресовала я заказ.

– Что надо? Шоколада, – покорно завел Колян, привычно ловко производя «хвощение». То есть собирая под резинку в гладкий толстый «хвост» свои длинные волосы – предмет моей зависти.

Я распахнула дверь, вручила младенца няне, крикнула:

– Пока-пока! Мама побежала! – и ускакала на работу.

Честное слово, даже будь я младшей медсестрой в перенаселенном сумасшедшем доме, нипочем не оставила бы работу, ведь самая беспокойная трудовая деятельность в сравнении с каторжной жизнью домохозяйки – это сплошной праздник!

Дежурный праздник жизни в нашей телекомпании предполагал мое активное участие в съемках и монтаже пары новостных сюжетов. С этой частью шоу-программы я справилась быстро, уже к обеденному перерыву, так что остаток трудового дня могла посвятить работе над сюжетом о бабушкиных именинах.

Честно говоря, в связи с гибелью Генки мне ужасно не хотелось возвращаться к этой теме, но материал был заявлен в программе на субботу. Значит, эмоции придется отодвинуть в сторону, хочешь не хочешь, а работу нужно сделать.

А уж если что-то делать, то делать хорошо! Поэтому я не отказалась от мысли использовать в своем материале интересное семейное фото, которое показывал мне Конопкин на празднике в Приозерном. А как же мне этот снимок получить? Телефон Капиной правнучки Генка мне не оставил, но проговорился, что она его соседка по лестничной площадке. Адрес дома, в котором жил Генка, я не знаю, но сам дом, а также подъезд и квартиру помню, потому что мне случалось бывать у него в гостях. Поеду-ка я туда, пожалуй, и на месте отыщу потомков уважаемой Капитолины Митрофановны…

Добрый Дмитрий Палыч дал мне по такому случаю служебную машину с водителем, и я с комфортом добралась в спальный микрорайон Водников. Без труда нашла нужную мне блочную девятиэтажку, оставила водителя Сашу дремать в машине и вошла в подъезд. Поднялась на второй этаж, с грустью покосилась на обитую красным дерматином дверь квартиры, в которой жил Генка, обвела взглядом две другие двери и задумалась: с какой начинать? Генкина квартира крайняя слева, значит, логично будет двигаться слева направо. Так и сделаю.

Я решительно нажала на кнопку электрического звонка.

– Хто-о? – вопросил слабый старческий голос.

Трель звонка не успела еще отзвенеть. Похоже, старикан занял пост под дверью загодя!

– Телевидение, – откликнулась я, прикидывая, может ли мой собеседник оказаться потомком столетней бабы Капы.

Если судить по голосу, старикан, скорее, «тянул» на ее предка! Не видя деда, я дала бы ему лет двести…

– Хто-о? – Дедок меня явно не услышал.

– Телевидение! – гаркнула я.

– Како-ое? – пропищал дотошный старец.

– Такое! – рявкнула я.

– Покажь документ! – деловито потребовал ровесник Мафусаила.

– Как? – удивилась я.

– Документ, говорю, покажь! – Дедок, насколько смог, повысил голос.

Интересное дело, он что же, считает глухой меня?!

– Как показать?! – заорала я. – В замочную скважину?!

Пятисекундная пауза. Потом, издав лязгающий металлический звук, дверь приоткрылась на длину стальной цепочки. Я сунула в амбразуру раскрытое удостоверение.

– Погодь, не суй мне свою корочку, я за очками сбегаю, – торопливо проговорил старец.

Судя по всему, «бегом» дед называл ленивую черепашью трусцу. Минуты полторы его шаркающие шаги удалялись прочь от двери, пока совсем не затихли. Я прикинула и решила: если даже очки попадутся старичку под руку сразу, без продолжительных поисков, раньше, чем через пять минут он не вернется.

Так и вышло: пока дедок «бегал» за своими окулярами, я успела побеседовать с обитательницей соседней квартиры.

Длинноногая девчонка, старательно накачивающая челюстные мышцы жеванием резинки, очевидно, услышала мои отнюдь не кулуарные переговоры со старцем. Ничего удивительного, думаю, наши голоса разносились, как минимум, на этаж вверх и вниз.

– Че вы с ним разговариваете, папа говорит, что у Еремеича слабее, чем слух, только мозги, – не смущаясь тем, что старичок может услышать нелестные речи, сказала мне барышня с гнусным смешком. – У него давно уже склероз пополам с маразмом! Прикиньте, смотрит по телику «Вести» и переживает: «Что-то опять нашего генсека не показывают! Небось совсем разболелся!» Старикан сам не знает, в каком времени живет!

– А ты не скажешь, у него, у Еремеича этого, есть жена или дочь?

– Наши жены – ружья заряжены! – снова хохотнула жвачная барышня. – Это Еремеич сам так говорит! У него на стене на жутком коврике с лебедями двустволка висит, обороняться, если что! Хотя кому он нужен, нищета собесовская… А ведь наверняка и сейчас свою пукалку древнюю с собой притащит – вдруг вы вовсе и не с телевидения, а грабить его пришли? Отнимать самое ценное – кошелек с мелочью и плюшевый вымпел передовика соцсоревнования!

Речи девочки меня неприятно удивили. Такая юная и такая злая! Старика Еремеича, которого я пока что и в глаза не видела, уже стало жалко. Одинокому пенсионеру наверняка не в радость такие соседи, как моя собеседница и ее папенька.

– Я ищу женщину, у которой в поселке Приозерном есть старая родственница по имени Капитолина Митрофановна, – обрывая язвительную тираду неприятной барышни, сухо сказала я. – По моим предположениям, она должна быть вашей соседкой…

– Если бы! – скривила румяное личико гадкая девица. – Соседка, как же! Она моя мамашка, Настька! Корова деревенская, королева Приозерного, буренка из Масленкина!

Я не стала дожидаться, пока злобная девица закончит перечисление всех гадких эпитетов, присвоенных ею собственной матери, и перебила негодницу вопросом:

– А где сейчас твоя мама? Могу я с ней поговорить?

С запозданием я подумала, что в этот час – почти половина третьего по московскому времени – женщина вполне может быть на работе, но на сей раз мне повезло.

– Машенька, кто меня спрашивает? – донесся из глубины квартиры приятный женский голос.

– Телевидение! – повысила я голос.

– Покажь документ! – закричал старичок, некстати вернувшийся из забега за очками.

– Извините, дедушка, я не к вам! – крикнула я, торопясь отделаться от аксакала.

– Почему не ко мне? – Обиженный старичок отстегнул цепочку и выполз за дверь.

Больше всего он был похож на черепаху – древнюю, возможно, даже ископаемую: голый череп, серая морщинистая шея, огромные выпуклые линзы на месте глаз и красно-коричневый шотландский плед на плечах. Вообще говоря, надо бы выяснить, сколько ему годков, на глазок – так не меньше ста пятидесяти, может, мне и его пристегнуть к сюжету про старушку-юбиляршу? Можно сделать пространный спецрепортаж и назвать его так: «Живые реликвии нашего города»!

– Это деньги собирают! – заорала по-прежнему торчащая в дверях барышня со жвачкой. – На памятник борцам с коммунизмом!

– Нету у меня никаких денег! На пенсию живу, – старичок на удивление быстро ретировался и с лязгом захлопнул за собой стальную дверь.

– Спасибо, – нехотя поблагодарила я находчивую врушку.

– Не за что! – Девица хихикнула и канула в глубину квартиры.

На ее месте на пороге появилась миловидная молодая женщина с усталым лицом. Вытирая мокрые руки ситцевым передником, она близоруко присмотрелась ко мне:

– Вы ко мне? Мы знакомы?

– Вы внучка Капитолины Митрофановны? Или, может, правнучка?

– Внучка, – кивнула женщина, глядя на меня вопросительно и настороженно. – А вы кто будете?

– Телевидение, – в очередной раз повторила я, протягивая ей удостоверение, в которое так и не удалось заглянуть близорукому Еремеичу. – Мне посоветовал обратиться к вам ваш сосед, Гена Конопкин.

– Геночка! – Миловидное лицо моей собеседницы омрачилось. – Он ведь умер, вы знаете? Такое горе!

– Подумаешь, горе великое! Одним пьяницей меньше стало! – донесся до нас из глубины квартиры голос противной девчонки. – Жаль только, что деньги он теперь так и не отдаст, этот алканавт у папы только на прошлой неделе очередную сотню занял!

Я стиснула зубы. Надавать бы как следует маленькой негодяйке солдатским ремнем по мягкому месту, да нельзя, небось мать не позволит обидеть милую доченьку…

– Наподдать бы ей ремнем по заднице, – точно прочитав мои мысли, с досадой произнесла женщина. – Да ведь нельзя, тут же нажалуется отцу, еще и приврет, пожалуй!

Хозяйка еще раз вытерла руки о передник и наконец взяла у меня удостоверение, которое я так и держала в протянутой руке.

– Елена Ивановна?

– Можно Лена, – сказала я.

– Очень приятно. А меня Настей зовут.

– Настеха-распустеха! – издевательски прокричала дрянная девчонка, явно подслушивающая нас.

– Да что же мы на пороге стоим, пойдемте ко мне, – спохватилась Настя. – Там хоть поговорим спокойно.

Следуя за хозяйкой, я прошла по коридору мимо открытой двери комнаты юной негодницы. Дурно воспитанная девчонка, валяющаяся на диване в компании игрушечной гориллы совершенно уголовного вида, показала мне язык.

– Выпороть бы тебя, – повторила я.

– Проходите, – Настя открыла передо мной дверь в комнату, которая явно служила детской.

Я вошла и с интересом оглядела помещение. Стены просторной комнаты были оклеены обоями небесного цвета. На голубом фоне белели пухлые облака и едва заметно серебрились звездочки, нарисованные специальной краской: если в комнате будет темно, звезды будут красиво мерцать. Паркетный пол прикрывал просторный палас, похожий на страницу из гигантского атласа автомобильных дорог: на нем в два цвета были изображены автотрассы и железнодорожные пути, проложенные на местности, изобилующей горными хребтами, оврагами и разного рода водными преградами. Отличный коврик, мальчишка часами сможет гонять по нему свои машинки! Я завистливо вздохнула.

– Сколько вашему мальчику? – спросила я, поглядев на завешенную кисеей кроватку, в которой мирно посапывал малыш.

– Это девочка, – с нежностью сказала Настя. – Ей уже восемь месяцев! Да вы говорите нормально, в полный голос, Катюшку, когда она уснет, пушками не разбудишь!

– Повезло вам, – заметила я. – Мой просыпается от малейшего шороха! Ему уже год, а по ночам все еще спит плохо, то животик беспокоит, то зубки болят, то водички попить хочет… Опять же, у вас девочка, ее можно в памперсах держать хоть день и ночь, а мальчикам, говорят, это вредно. Сколько я маялась с марлевыми подгузниками!

– Смотря какие памперсы, – заметила Настя.

Некоторое время, забыв о цели моего визита, мы увлеченно обсуждали достоинства подгузников разных марок. Потом я вдруг вспомнила, что привело меня к Насте и, невежливо перебив женщину, клеймящую позором коварно протекающие одноразовые штанишки, спросила:

– Настя, скажите, пожалуйста, а вам не вернули ту фотографию, которая позавчера была у Гены? Ну, то семейное фото со дня рождения Капитолины Митрофановны в семьдесят каком-то году?

– В семьдесят седьмом, – кивнула Настя. – Мне тогда только годик исполнился… Нет, к сожалению, не вернули! Я специально спрашивала, хоть и неудобно было – человек умер, трагически погиб, а меня заботит такая ерунда, как пропавшая фотография…

Она вздохнула, поправила выбившийся из высокой прически русый локон и проникновенно посмотрела на меня большими голубыми глазами. Я невольно залюбовалась ею: без преувеличения, Настя была настоящей красавицей. Большие прозрачные глаза цвета дымчатого голубого топаза, четко очерченные брови вразлет, аккуратный прямой нос, скуластое лицо, густые волнистые волосы.

– Погодите-ка, на снимке ведь был рыжий малыш! – вспомнила я вдруг. – Генка указал мне на него, то есть на нее, сказал, это, мол, моя соседка… А вы-то не рыжая, вы русая!

– Рыжая, рыжая, – отчего-то шепотом уверила меня Настя, оглянувшись на плотно запертую дверь. – Я нарочно крашусь, чтобы Маришка не видела, что у меня волосы цвета морковки!

– Зачем? – удивилась я. – Такие кудри, как ваши, да еще огненного цвета! Это же так эффектно!

– Да, а вы представляете, как она меня дразнить начнет? – скривилась Настя. – Она будет кричать мне: «Рыжая-бесстыжая!»

Подивившись тому, какие странные отношения у мамы со старшей дочерью, я заглянула в колыбельку:

– А у Катеньки волосики какого цвета?

– Рыженькие, – ласково сказала Настя. – Головушка – как апельсинчик! Солнышко мое…

– А Катю Марина не дразнит?

– Попробовала бы она! – возмутилась Настя, разом утратив всю свою кротость. – Да я бы сразу пожаловалась мужу, он бы этой паршивке быстро показал, кто в доме хозяин!

– Так почему же он вас не защитит?

Настя насупилась, шмыгнула носом.

– Он ведь и ее любит, свинку такую, говорит, она сиротка несчастная, ее в строгости держать нельзя, жалеть надо!

Наконец-то я поняла, в чем дело:

– Так Маришка вам не родная дочь? Она ваша падчерица, дочь мужа от другого брака?

– Угу, – Настя угрюмо кивнула, снова заглянула в кроватку и просветлела. – Разве не видно? Маришка-то на меня совсем не похожа! А у нас, у Спиногрызовых, в роду дочери всегда похожи на матерей, лицо в лицо, только цвет глаз может разниться.

– Кажется, вы очень похожи на свою бабушку, – согласилась я. – Те же черты лица – с поправкой на возраст, разумеется. Какие у Капитолины Митрофановны волосы, я не видела, она в платке была, наверное, сейчас уже совсем седые, а были рыжие?

– Рыжие, – улыбнулась Настя.

– И глаза у вас точь-в‑точь, как у бабушки!

– Нет, глаза у меня, как у тетки Анны, – не согласилась Настя. – Это у мамы моей были бабушкины огненные очи, да еще Нине, кузине моей, такие же «смородиновые» глаза достались. А у меня голубые с дымкой, «стылая водица» – так бабуля определяла цвет глаз своего мужа, моего дедушки.

Слушая эту тираду, я достала из сумки ручку и блокнот.

– Настя, вы не могли бы рассказать мне историю вашего семейства? То, что вам известно, конечно. Понимаю, сейчас не заведено знать свою родословную, но…

Неожиданно красивое лицо Насти залил яркий румянец.

– В чем дело? Я что-то не так сказала? – спросила я, обеспокоенная явным смущением собеседницы.

Молодая женщина молча поднялась, подошла к комоду, выдвинула нижний ящик и вытащила из-под аккуратной стопки розовых махровых ползунков толстую ученическую тетрадь.

– Вот.

– Что это? – заинтересовалась я.

– Это мое хобби, – понизив голос, призналась Настя. – Я пытаюсь составить родословное древо нашей фамилии! Только, пожалуйста, никому об этом не говорите! Особенно Маришке, а то она меня засмеет!

– Никому не скажу, – уверила я ее. – Разве что поделюсь информацией с телезрителями, в сюжете, но источник называть не стану. Пожалуйста, Настя, расскажите мне, что вы знаете!

Оглянувшись на кроватку – рыжеволосая малышка Катюша по-прежнему сладко спала, – Настя мило покраснела, откашлялась и развернула свою толстую тетрадь.

И вот что я узнала.

Золотоволосая ясноглазая красавица Капитолина родилась в казачьей станице Приозерной в 1904 году, в уважаемом семействе Черемисовых, и была младшим, шестым ребенком – последыш, баловень, любимица. Батюшка Капы, Митрофан Игнатьевич, реестровый казак, на своем веку немало послужил государю императору, а выйдя на покой, завел небольшую мельницу, сколотил тугую копеечку и жил – горя не знал.

Умер Митрофан ровнехонько в семьдесят лет, в девятьсот тринадцатом, и с этого момента счастье от семьи отвернулось. Заболела и слегла мать, постепенно захирело налаженное отцовское хозяйство, старшие братья маленькой Капы разошлись кто куда. Ураганный семнадцатый год и вовсе разнес некогда дружное семейство в рваные клочья, и после смерти матери у Капитолины не осталось никого и ничего. И вековать бы бедной сироте в девках, кабы не ее редкая красота: благодаря ей нашлись женихи и для бесприданницы.

Капитолина недолго перебирала и в двадцатом году вышла за сельского учителя Антона Спиногрызова. Год спустя у Капы родился первый сын, Васенька, еще через год – Никита, в страшном для Кубани, голодном двадцать четвертом году родилась хрупкая девочка, дочка Анечка. В двадцать шестом – третий сынок, Сенечка, и уже в тридцать пятом – дочка Маня, такой же последышек, каким когда-то была в своей семье сама Капа.

Книгочей и мечтатель, Антон Спиногрызов был не слишком домовит, рачительным хозяином его назвать нельзя, но мужем он оказался хорошим, жену любил и жалел. Особого достатка в большой семье никогда не было, однако жили дружно, даже весело – до самого тридцать седьмого года, когда Антона среди ночи вынули из теплой постели и в одном белье увезли незнамо куда. С тех пор Капитолина ничего не слышала о супруге. В тридцать восьмом году ей сообщили, что он умер – а где, как?

Отгоревав, в сороковом Капитолина снова вышла замуж, но свить новое гнездо помешала война.

В Великую Отечественную погиб и второй Капин муж, и сыновья – все трое. Последний, восемнадцатилетний Сеня, подорвался на мине уже после Победы, десятого мая. С матерью остались только дочери, Анна и Мария.

Как повелось в роду, девочки были очень похожи и друг на друга, и на мать, отличались только цветом глаз: у Капы глаза были янтарные, у Маши чайного цвета, у Ани дымчато-голубые. А волосы у всех были одинаковые: волнистое красно-золотое руно.

Анечка вышла замуж по станичным меркам поздно, в двадцать четыре года – за ветерана-инвалида, безногого Серегу. Тот сильно пил и рано умер, только и успел наградить супругу дочкой. Рыжеволосая голубоглазая Ниночка родилась в пятидесятом году и осталась единственным ребенком Анны. Та сурово вдовела, дожидалась внуков, но не дождалась: в семьдесят первом Нина вышла за Савелия Голохатко, парня из той же станицы Приозерной, уже ставшей пригородным поселком. Но детей у них не было.

В отличие от сестры, всю жизнь прожившей рядом с матерью, младшая дочь Капитолины Митрофановны, Маша, уехала в чужие края. С мужем-военным она побывала и в Сибири, и на Дальнем Востоке, и в Монголии. Кто где, родились дети: в пятьдесят шестом – Миша, в шестьдесят втором – Саша, в семьдесят шестом – Настя. Однако мужчинам в этой семье явно не везло, ни Миша, ни Саша даже жениться не успели: один утонул в четырнадцать лет, другой в семнадцать разбился на мотоцикле. Род Спиногрызовых продолжала одна Настя, да вот теперь будет маленькая Катенька…

Я старательно стенографировала за рассказчицей, чувствуя, что тону в море цифр и фактов.

– Хватит, Настя, достаточно! – наконец не выдержала я. – Слишком много информации! Пожалуй, для короткого сюжета мне не понадобится полный перечень потомков Капитолины Митрофановны и подробный рассказ об их судьбах… Скажите, а фотографии кого-то из тех, о ком вы рассказываете, у вас есть?

– Есть, конечно, – немного обиженно ответила Настя. – Мамины, разумеется, есть, мои собственные… Есть пара детских снимков с братьями, родными и двоюродными…

– Отлично, – я обрадованно отложила в сторону блокнот. – Можно мне на них взглянуть?

Перебирая разной величины картонные прямоугольники фотоснимков, я искала на них представителей старшего поколения. В первую очередь меня интересовала, разумеется, бабушка Капа.

– Нет, бабушкин снимок был только один – тот, что я дала Геночке, – вздохнула Настя. – Очень жалко, похоже, ни у кого из родственников не осталось фотографий бабули в молодости. Дядя Савва, муж тети Нины, тоже недавно интересовался, нет ли у меня бабулиного портрета былых времен. Нету! А если у меня нет, то у других и спрашивать не стоит, родичи мои к семейной истории все, как один, равнодушны.

Я быстренько подсчитала в уме: снимок, о котором шла речь, был сделан в семьдесят седьмом году, это же сколько лет было тогда Капитолине Митрофановне?

– По-вашему, семьдесят три года– это молодость? – закончив подсчеты, удивилась я.

– Так ведь я считаю относительно столетия, – пожала плечами Настя.

Помявшись, потому что мне не хотелось чернить память усопшего Конопкина, я все-таки спросила хозяйку, зачем она отдала Генке раритетную фотографию. Разве не знала, какой Конопкин ненадежный тип? Что Генке в руки попало, то, почитай, пропало! Во всяком случае, в отношении денег всегда было именно так и никак иначе!

– Так я и не собиралась давать, – призналась Настя. – Не только Геночке, вообще никому не хотела этот снимок раньше времени показывать. Я надумала его бабушке подарить, но не успела в рамочку вставить. Купить купила, хорошенькую такую рамочку, из красного дерева с маленькими золотыми ангелочками, но, когда я ее покупала, не посмотрела, что мне подсунули брак: стекло с трещиной!

Оказалось, что приобрела Настя «хорошенькую рамочку с ангелочками» уже по пути в Приозерный, направляясь на бабулин юбилей. Покупала наспех, держа на руках другого ангелочка – свою дочурку. Девочка капризничала, у нее зубик резался, и Настя улучила момент, чтобы развернуть покупку, уже только в станице, в разгар праздника. Тут-то и выяснилось, что рамочка с разбитым стеклом для подарка не годится, а вручать фотографию просто так Настя не захотела. Решила, что сначала купит другую рамку.

Проныра Генка углядел, как его соседка достала из сумочки конверт фотоателье и немедленно сунул туда свой нос. Бесцеремонно сцапал фотографию «только на одну минуточку», да и смылся с ней! Гоняться за бессовестным Конопкиным Насте было некогда, капризничающая малышка дочка такой праздник устроила, что мать толком и юбилея не запомнила. Честно говоря, по сторонам Настя почти не смотрела, речи слушала вполуха и ничего не замечала, кроме своей рыдающей малышки. Даже на бабушку-юбиляршу толком не взглянула и, хоть убей ее, сейчас не вспомнит, как баба Капа в свой большой праздник себя вела и во что была одета, а это, согласитесь, нетипично для женщины – забыть, как выглядела героиня торжества!

Тут из колыбельки донесся писклявый плач, молодая мать мгновенно слетела с дивана и поспешно вытащила из кроватки хнычущего младенца.

– Привет! – улыбнувшись, я приветливо помахала рукой толстощекому существу в мокрых панталонах.

Младенец разинул рот, продемонстировав четыре белоснежных зубика с кружевными кромками, и распахнул глаза – болотно-зеленые, почти коричневые. На вспотевшей головенке смешно топорщились редкие волосики, похожие на тонкие медные проволочки.

– Ну, не буду вас отвлекать! – понимая, что теперь хозяйке не до меня, я поспешила откланяться. – Спасибо, что уделили мне время и рассказали так много интересного!

Настя кивнула и с малышкой на руках проводила меня до двери. Я еще раз поблагодарила ее, попрощалась, послала воздушный поцелуй рыжей крошке и спустилась к оставленной у подъезда машине.

– Доброе утро, страна! – зевнув, миролюбиво сказал мне разбуженный водитель Саша.

– Кому утро, а кому уже и вечер, – не согласилась я, мысленно прикидывая, стоит ли вообще в половине пятого возвращаться в офис? По всему выходило, что не стоит. – Отвезешь меня домой, ладно? Или нет, сначала заскочим в кондитерскую на Наждачной, я там куплю фирменный торт-мороженое, а уже потом домой.

И я снова посмотрела на часы: к восьми меня, Коляна и Масяньку ждала на званый ужин Ирка. Я заранее созвонилась с мужем и условилась, что он привезет сынишку сам.

Купив вкусный торт, а к нему бутылку сладкого вина, я поспешила втиснуться в плотно набитый трамвай и потрусила в нем на конец города, в Иркины края.

На окраине Пионерского микрорайона трамвайные рельсы делают вытянутую петлю, так что, садясь в вагон на условно конечной остановке, пассажиры, следующие в центр, сначала движутся в обратном направлении. Трамвай идет по параболической кривой, разворачивается и делает следующую остановку точно напротив предыдущей. Я, когда еду к Ирке, обычно выхожу именно там, потому что тогда мне не нужно пересекать рельсы и пролегающую между ними оживленную трассу. Правда, перегон получается довольно длинный, он занимает минут десять, не меньше. За это время трамвайный кондуктор успевает, высадившись из вагона на конечной, перебежать пути и посетить туалетную кабинку на рынке. Естественно, что плату за проезд «на петле» никто с пассажиров не взимает. За те пятнадцать минут, которые я провела в вагоне, кондуктор ко мне не подошел ни разу – или же это я, задумавшись, не обращала на него внимания. Я уже начала было радоваться тому, что сэкономила деньги на билете: мелочь, а как приятно! Поэтому была немного удивлена, когда услышала над ухом вежливый мужской голос:

– Что у нас сегодня?

Я дисциплинированный пассажир, всегда честно плачу за проезд, поэтому четыре рубля давно уже держала наготове в кулаке.

– Ах! Опять деньги! Сколько можно! – скорбно вздохнул приятный баритон.

Я с интересом поглядела на юношу в кургузой желто-зеленой накидке кондуктора. Мне еще не встречались сборщики податей с аллергией на денежные знаки! Молодой человек подмигнул мне и с полупоклоном вручил надорванный билет.

– Это вам!

Сказал таким тоном, словно презентовал мне не рваный фантик, а бесценную орхидею!

– А что у вас для меня? – вкрадчиво-нежно вопросил юноша следующую пассажирку.

Я засмеялась. Надо же, какой оригинальный тип! Нашел подход к дамам! Какая женщина сможет отказать такому галантному кавалеру, пусть даже он всего лишь кондуктор? Вон, все до единой представительницы прекрасного пола платят за проезд как миленькие! Никто не делает морду кирпичом, не отворачивается, притворяясь, будто не видит кондуктора! И все довольны: ему – положенная мзда, нам, дамам, хорошее настроение.

Все еще одобрительно улыбаясь, я вышла на своей остановке, пересекла рыночек и зашагала по тропинке через поле к виднеющимся в отдалении частным домам.

– Помочь вам с сумкой? – спросил кто-то сзади.

Голос показался мне знакомым, я обернулась и увидела юношу кондуктора, правда, уже без форменной накидки.

– Это не сумка, а коробка с тортом. Она большая, но легкая, – ответила я. – А ваша смена уже закончилась?

– Пока да, – на ходу пожал плечами молодой человек. – Следующий выход через пятнадцать минут. Хотя я решил его пропустить. Сбегаю домой, перекушу чего-нибудь.

– Выход куда? – не поняла я.

– На сцену! – воодушевленно вскричал юноша.

Видя мое недоумение, он засмеялся и полез рукой в карман куртки. Я напряглась: не дай бог, маньяк! Похож ведь на сдвинутого! Сейчас как выудит острый нож или удавку, и что я тогда буду делать? В чистом поле мы одни, до ближайшего жилья метров двести, даже моих криков никто не услышит! А в единоборствах я не сильна, если не считать шахматы…

Но странный парень достал из кармана не оружие, а свернутую сине-зеленую тряпицу.

– Это у вас что, флаг футбольной команды «Кубань»? – невольно заинтересовалась я.

– Это у меня сценический костюм, – юноша развернул накидку трамвайного кондуктора.

– Так вы не настоящий кондуктор? – смекнула я. – Вы жулик, маскирующийся под кондуктора?

– Я не жулик, я артист! – обиделся парень. Следом за свернутой накидкой он извлек из кармана бумажник.

– Должно быть, вам стало стыдно и вы хотите вернуть мне мои четыре рубля? – догадалась я.

– Почему мне должно быть стыдно? Вы заплатили свои четыре рубля за проезд в общественном транспорте и билет получили как положено, – возразил лжекондуктор. – Я вам хочу дать не деньги, а свою визитку.

Я машинально взяла белый бумажный прямоугольник и в наступающих сумерках с трудом прочитала написанное витиеватыми буквами: «Виктор Иванович Суриков, драматический актер».

– Не смотрите на меня с таким подозрением, я и вправду актер, а не жулик! – опять засмеялся юноша. – С трамвайными кондукторами «восьмого» маршрута у меня договоренность: пока они бегают в сортир на остановке, я играю роль кондуктора и собираю плату за проезд. Деньги сдаю на следующей остановке настоящему кондуктору, когда тот возвращается.

– А какая вам в этом выгода? – заинтересовалась я. – Кроме актерской практики, конечно?

– Так ведь не все пассажиры берут билеты, – объяснил мой собеседник. – Многие из тех, кто выходит на следующей остановке, отказываются от талончика. По моим наблюдениям, обычно это женщины. Они более сердобольны, чем мужики, и подают чаще. В смысле, жертвуют свои четыре рубля в пользу бедного кондуктора – конечно, если он им симпатичен. А я стараюсь понравиться! В результате настоящему кондуктору я сдаю только ту сумму, которая соответствует количеству проданных билетов. Все, что набегает сверху – мой личный «навар», своего рода гонорар артисту.

– И много зарабатываете?

– При хорошем раскладе – на каждой «петле» могу обаять с полдюжины пассажиров, а это двадцать четыре рубля! А трамваи восьмого маршрута в час пик идут с интервалом в десять-пятнадцать минут, пять трамваев в час, вот и посчитайте: если двадцать четыре рубля умножить на девять-десять выходов – за вечер работы иной раз до двухсот рублей набегает! Для бедного студента это деньги! И что особенно приятно: никакого мошенничества, и всем хорошо! «Горэлектротранспорт» получает свои кровные за трамвайные талончики, кондуктора с чистой совестью могут отлучиться, чтобы справить нужду, пассажиры получают удовольствие от общения со мной, а я очень прилично подрабатываю к стипендии!

За интересным разговором я не заметила, как дошла до Иркиной улицы. Попрощавшись с предприимчивым студентом-актером, я зашагала прямиком к нужному дому, а Витя Суриков, помахав мне ручкой, побежал куда-то в глубь квартала.

Поздним вечером, уложив спать измотанных беготней по просторному двору и возней с котом и собакой Шурика и Масяньку, мы сидели на ступенях высокого крыльца дома Ирки и ее супруга Моржика: сами хозяева плюс гости, то есть Колян, я и моя сестрица. Мама задержалась в доме, подтыкая одеяльца любимым внукам, и опоздала к раздаче пива с орешками. Впрочем, пиво разобрали мужики, Колян и Моржик, а орехов было еще навалом, полная корзинка. Ирка, исполняя хозяйский долг, размеренно тюкала молотком по ступеньке, впотьмах рискуя промахнуться и попасть не по очередному ореху, а себе по пальцам. Я все ждала, когда это произойдет, чтобы не испугаться, если она внезапно завопит. Однако громкий возглас донесся с другой стороны.

– Послушайте, что это?

Мы обернулись. Мама стояла на пороге за нашими спинами, близоруко вглядываясь в исписанный листок.

– А в чем дело?

Мама откашлялась и медленно, с чувством прочитала:

– Это стихи, – авторитетно сказал мой муж.

– Где ты взяла листок? – недовольно спросила я.

– В своем кармане. То есть в кармане халата, который мне дала Иришка, – поправилась мама.

– Это не мой халат, а Ленкин. В моем вы бы утонули, – отбив фразу ударом молотка, веско заметила Ирка.

– Аленка! Это что, твое?! – недобро оживилась моя младшая сестра, вполне наделенная фамильным ехидством.

– Ясное дело, мое, – буркнула я, предвидя неприятные расспросы. – В моих карманах чужого не бывает!

– Да я не о том! Это ты такое написала?

– Какое – «такое»?

– Да жутко глупое, вот какое! – бестактно заявила сестра. – Интересно было бы узнать, под кем там Земля вертится? Причем не как-нибудь, а неспешно… Про кого стихи-то? Про парашютиста?!

– Почему обязательно про парашютиста? Вовсе и не про парашютиста, – с достоинством возразила я. – Насколько помню, стихи написаны были про космонавта!

Это произвело впечатление: все замолчали. Ирка перестала стучать, как оголодавший дятел.

– Про кого?! – первым очнулся мой муж.

– Тебе что, конкретную фамилию назвать? Хочешь – про Гагарина! А хочешь – про Васю Пупкина! – разозлилась я.

– Я не знаю такого космонавта – Пупкина, – призналась мама.

– А я вообще не знаю ни одного Пупкина, – заметил Моржик. – Кажется, это довольно редкая фамилия…

– К черту Пупкина! Я говорю условно! Стихи про анонимного космонавта, – раздраженно пояснила я.

– Безымянный космонавт! Звездоплаватель инкогнито! – издевательски подхватила сестрица.

– Про космонавта! – упрямо повторила я. – Про любого космонавта, который на орбите! Высоко в небе! Наверху! А Земля внизу! Под ним! И она, как вы понимаете, вертится! Под ним же!

– Это вполне логично, – присаживаясь, осторожно сказала мама – математик по образованию.

– Ха! – фыркнула сестрица, от полноты чувств звонко шлепнув себя по коленкам.

– Что, комары донимают? – понимающе спросил Моржик. – Хочешь, дам тебе специальный дезодорант? Я его с собой на рыбалку беру – так комары на лету мрут!

– Дай ей лучше воды, – посоветовала я. – Или валериановых капель! Пусть выпьет и успокоится!

– Дети, дети! – миролюбиво сказала мама.

– Ну, ладно, положим, речь идет о космонавте, – сестра заговорила тише. – Пусть Земля вертится под ним, не буду придираться. Но на какую крышу льется темнота? На голову ему, что ли?

– Почему бы нет? – Мама тоже не удержалась от шпильки. – Говорят же, имея в виду голову: «Крыша поехала». Слова-синонимы! Алена у нас филолог, словарный запас у нее немалый…

– Черт! – Я не выдержала. – Да я вовсе не имела в виду космонавтову голову! По-вашему, он там, в космосе, сам по себе летает? Как ангел господень? Ясное дело, у него там есть свой космический дом – планетолет, станция какая-нибудь или что-то в этом роде! Крыша над головой! И вот на нее-то – заметьте! – и льется темнота!

– Непосредственно из ковша Большой Медведицы, откуда же еще! – невинно заметил муж.

Предатель! От возмущения я потеряла дар речи.

– Ты о чем? – заинтересовалась сестричка.

– Молчи, – сказала я мужу. – Уж лучше я сама объясню…

– А в чем дело? – спросила мама. – Прекратите, пожалуйста, спорить: созвездие Большой Медведицы действительно имеет форму ковша!

– Ну да, а все прочие созвездия имеют форму Большой Медведицы, – вздохнула я.

– Что-о?! – Сестра аж подпрыгнула.

– Сиди спокойно, – одернула ее я. – Чего скачешь? Толкаешься, как эта…

– Большая Медведица, – тихо подсказала Ирка, звонко тюкнув молотком.

– Как Большая Медведица!.. Тьфу!.. Прекратите издеваться! Или я не скажу больше ни слова!

– Как миленькая скажешь! – Это, конечно, опять сестренка.

– Не перебивайте, а то передумаю признаваться! Ну, вот… Дело в том, что по астрономии у меня, конечно, была пятерка…

– Ко-онечно! – Это муж.

– Но астрономию мы в школе изучали по книжке! По картам звездного неба, по картинкам. И все созвездия там были отмечены и подписаны, потому-то я их знала и одно с другим не путала… А вот в настоящем небе ни одной подписи нет! И я всегда вижу там только одну Большую Медведицу!

– У тебя так испортилось зрение?! – испугалась мама. – Аленушка, надо обратиться к врачу, с этим не шутят!

– Да нет же! Зрение у меня нормальное…

– А что у тебя ненормальное? – встряла сестра.

– Ты у меня ненормальная! Отцепись! Зрение мое здесь ни при чем, просто я куда ни посмотрю, всюду вижу этот самый ковш! Большую Медведицу! За какую звезду ни зацеплюсь взглядом, непременно найду поблизости все прочие медвежьи составляющие! Знаю, так не бывает, но у меня других созвездий нет! Одни медведи, чтоб им лопнуть!

– Шишкин, – мечтательно сказал Колян. – «Утро в сосновом лесу», картина маслом!

– «Три медведя», фантик от шоколадной конфеты фабрики «Красный Октябрь»! – подхватила сестрица.

– Погодите, не мешайте, – попросила заинтересовавшаяся феноменом мама. – А ты пробовала с этим бороться?

– Как?!

– Ну, не знаю… Попробуй для начала найти не только Большую Медведицу, но и Малую… Потом поработай над чем-нибудь близкородственным – скажем, над Гончими Псами, – не спеша пройдись через всю фауну к флоре, а мифологию оставь под конец…

– Не расстраивайся, – пожалел меня добродушный Моржик. – Ты ведь не одну Медведицу, ты еще и Луну в небе видишь!

– Спятить можно, – убежденно сказала сестра. – И такие люди работают на телевидении!

– При чем тут телевидение? – оскорбилась я.

– При том! Ты же в новостях работаешь, сообщаешь народу, помимо прочего, о последних достижениях в области науки и техники, а сама в них – ни в зуб ногой! Ничего не понимаешь!

– Ясное дело, не понимаю! – Я перешла в наступление. – Понимала бы, писала бы не тексты для новостей, а диссертации! И кому было бы интересно их читать? Да и потом, какие это новости, если они о хорошо известном? О неизвестном надо сообщать! Новости общеизвестными не бывают!

– Но…

– Никаких «но»! Да, у меня нет специальных знаний по целому ряду вопросов! И слава богу! Мои зрители тоже не все сплошь астрономы, программисты и геронтологи!

– Что ты имеешь против программистов? – обиделся за все свое профессиональное племя Колян.

– Геронтологов-то ты к чему приплела? – добродушно поинтересовалась Ирка, поигрывая молотком.

– Да сюжет мне нужно сделать про юбилей столетней старушки, – пояснила я, забирая у мужа ополовиненную бутылку пива. Хлебнула и скривилась: – Вот гадость, как ты это пьешь, оно же горькое!

– Не отвлекайся, расскажи про старушку, – попросила Ирка.

– Да что рассказывать? Бабке стукнуло сто лет…

Ирка в унисон стукнула молотком по очередному ореху. Слишком сильно: орех лопнул и брызнул во все стороны битой скорлупой.

– По поводу юбилея наши власти организовали шоу с застольем и подарками, – успешно увернувшись от ореховой шрапнели, поведала я. – Если следовать логике моей сестрицы, то освещать подобное мероприятие должен специалист по старцам, то есть именно врач-геронтолог. Или какой-нибудь шоумен. Но ни шоуменов, ни геронтологов в штате нашей телекомпании нет, так что за них за всех придется отдуваться мне одной, уж извините. А кому не нравится, пускай отравится!

– Это справедливо, – кивнула мама.

– А я что говорю!

– Ну, хватит дискуссий, – Моржик откровенно зевнул. – Спать пора! Завтра некоторым из нас с утра на работу…

– Идемте в дом, – поддержала его Ирка. – Чего мы, собственно, сидим тут в потемках? Глазеем в чистое поле… Ждем прибытия рейсовой летающей тарелки?

По хрустящей под ногами ореховой скорлупе один за другим мы потянулись в дом. В окнах загорелся свет.

– Значит, летающей тарелки сегодня не будет? – тихонько спросила у меня мама.

В голосе ее слышалось сожаление.

– Сегодня – нет, – уверенно сказал Колян, быстро глянув сначала на Луну, прочно застрявшую в одной из Больших Медведиц, а потом на светящийся циферблат своих наручных часов. – Сегодня среда, а она прилетает по понедельникам, и не раньше полуночи.

– Он тебя разыгрывает, – я гулко стукнула мужа по широкой спине. – Летающих тарелок в природе не бывает! Как и телепатов, ясновидящих, говорящих животных, честных политиков и зомби…

Не будучи ясновидящей, я тогда не могла знать, что в ближайщее время мне предстоит пересмотреть свое мнение по последнему пункту.

Я не очень хорошо сплю на новом месте, потому что ни одно ложе не бывает удобнее и уютнее собственной постели. Поэтому вполне комфортная широкая кровать, предоставленная в наше с Коляном распоряжение гостеприимной Иркой, не была оценена мной по достоинству. Давно уже крепко спал на своей половине ложа Колян, уютно сопел в круглом надувном бассейне, временно возведенном в ранг детской кроватки, Масянька, а я все лежала, тупо таращась в темноту. Мне никак не удавалось уснуть, хотя я перепробовала уже все народные средства: добросовестно пересчитывала воображаемых баранов, напевала заунывные колыбельные и даже пыталась сама себя укачивать, обхватив руками бока. Где-то в третьем часу ночи мне стало ясно, что без снотворного обойтись не удастся, и я потихоньку, чтобы не разбудить спящих Колянов, выползла из-под шуршащего шелкового покрывала, вышла из темной комнаты и побрела в кухню – искать аптечку.

Топографию Иркиного домовладения я знаю досконально, поскольку мне случалось подолгу жить в этом доме. Как-то я даже выдержала настоящую осаду, прячась здесь от охотящихся за мной киллеров. Поэтому мне не составило труда отыскать дорогу в кухню, а в ней найти шкафчик, на полке которого лежал вместительный чемодан, который Ирка ласково именует «аптечкой». Порывшись в этом саквояже, я отыскала пузырек с таблетками валерьянки, вытряхнула из него сразу три приплюснутых желтых горошины и проглотила их, запив водой из-под крана. «Докторский чемоданчик» забросила обратно на полку, закрыла дверцу шкафчика, отошла на пару шагов, и тут за моей спиной ка-ак грохнет!

В ужасе я обернулась и увидела, что кухонный шкафчик сорвался с петель и упал на пол.

– Пустяки, дело житейское, – успокоила я сама себя. – Ничего хрупкого, легкобьющегося там не было, один чемодан с лекарствами!

С трудом открыв дверцу перекосившегося шкафчика, обморочно валявшегося на спине и похожего на разбитый гроб, я взглянула на чемодан, похожий на лежащего в гробу гиппопотамчика. Он выглядел неповрежденным, но почему-то был мокрым. Я вытянула обмочившегося гиппопотамчика наружу, машинально пробормотав незабвенное:

– Ох, нелегкая это работа – из болота тащить бегемота!

С бегемота, то есть с чемодана капало. Я озабоченно заглянула в опустевшую домовину: ох! Похоже, на полочке рядом с «аптечкой» стояла какая-то посудинка с разведенной марганцовкой, а я метким броском саквояжа ее раздавила!

– Я так и знала, что это ты хулиганишь, кто же еще! – возмущенно произнесла появившаяся на пороге Ирка – в белой шелковой ночнушке, похожей на парашют и смешных тапках с помпонами. – Угомону на тебя нет! Три часа ночи! Ты смерти моей хочешь!

– Кто убился? – по-своему услышал последние слова жены подоспевший Моржик в дивной пижаме с Симпсонами.

Он окинул встревоженным взглядом кухню, заметно побледнел, увидев на светлом линолеуме красно-черную марганцовочную лужу, и подкорректировал вопрос:

– Кого убили?

Я не успела ничего ответить, потому что в проеме двери, столкнувшись лбами, проявились мои мама и сестра.

– С ума сошла, сунула труп в чемодан! – с ходу оценив обстановку, накинулась на меня сестричка. – Что, в доме не нашлось большого полиэтиленового мешка? А ну, живо, бери тряпку и вытирай с баула свои отпечатки!

– Аленушка, детка, как ты могла?! – воскликнула мама.

– Как – это не вопрос, инструмента в доме навалом, – отмахнулась сестра, кивнув в сторону украшающего рабочий стол декоративного поленца с торчащими из него ручками разнокалиберных ножей.

– В чемодане никакого трупа нет! – с трудом перекрыв гудящие голоса, сообщила я.

– А где он? – тут же спросила сестра.

– А кто он? – вторил ей Моржик.

– А где Колян? – быстро пересчитав присутствующих по головам, испугалась мама.

– Вы что, поссорились? – схватилась за голову Ирка.

– Коляна в чемодане тоже нет! – продолжала отбиваться я.

– А где он? – видно, на этом вопросе сестрицу заклинило.

– Он в постели! – выкрикнула я.

На мгновение стало тихо. Потом Моржик многозначительно присвистнул и с отчетливой завистью в голосе сказал:

– Красиво погиб! Как мужчина!

– А зарезала ты кого? – ожила бесцеремонная сестрица.

– И зачем? – поинтересовалась Ирка.

– Третий лишний! – многозначительно изрек понятливый Моржик.

– Деточка, не пытайся скрыться с места преступления, это бесполезно! Поставь чемодан и сядь, я сейчас дам тебе валерьянки! – захлопотала вокруг меня заботливая мама.

– Я уже выпила валерьянку! – взвизгнула я.

– Непохоже, – заметила Ирка.

– Где у тебя лекарства, Ириша? – продолжала метуситься взволнованная мамуля.

– В шкафчике, в большом саквояже, – машинально ответила Ирка.

И она автоматически посмотрела сначала на кухонную стенку, в которой оторвавшийся шкафчик образовал брешь, потом на сам шкафчик, а затем и на чемодан у моих ног.

Еще пару секунд до присутствующих доходил смысл Иркиных слов, потом Моржик наклонился над красной лужей, принюхался и сообщил:

– Это марганцовка!

– Не поняла, – с претензией сказала сестрица. – Это что, не кровь? Выходит, ты никого не убила? А зачем тогда глотала валерьянку?

– Затем! – рявкнула я, отпихивая протянутый мне мамулей стакан с водой. – Успокоиться хотела, уснуть! А то все дрыхнут, как мертвые, и Колян там лежит-валяется, а я мучаюсь!

– А Колян, значит, все-таки того? Лежит? – снова напрягся Моржик.

– Чего это вы разорались среди ночи? – зевая, хрипло вопросил из-за спин опоздавший на шоу Колян. – Галдите, как вороны! Шумите так, что мертвого поднимете!

– Свят, свят, свят, – тихо сказала мама, глядя на Коляна округленными от испуга глазами.

– Ты кто – зомби? – прямо спросила сестрица, на всякий случай протягивая руку к свисающей с крюка в потолке вязанке чесночных головок.

– Не понял? – Колян изумленно крутил головой.

– Где у нас серебряные вилки? – не сводя с него глаз, громким шепотом спросил у Ирки Моржик.

– С ума вы все, что ли, посходили! – очнулась от ступора я. – Ну, сказочники! Подумать только, Коля, эти ненормальные записали меня в кровавые убийцы, а тебя – в зомби!

– Но почему? – удивился Колян.

– Сейчас я тебе все объясню, – возвращая на место чеснок, поспешила вмешаться сестрица.

Торопясь и перебивая друг друга, сестра, мама, Ирка и Моржик изложили свое видение ситуации. Я несколько раз порывалась открыть рот, но мне и слова вставить не дали. Колян внимательно слушал и уже на середине рассказа начал обидно хохотать.

– Пойдем прочь от этих психов! – Схватив веселого «зомби» за руку, я отволокла его обратно в постель.

Заглянула в надувной загончик к малышу и убедилась, что Масянька крепко спит.

– Брали бы пример с ребенка, оболтусы, – обиженно ворчала я, забираясь под скользкое покрывало. – Вот, младенец – образец для подражания: среди ночи по дому не бегает, драматических сцен не устраивает, мирно спит и видит приятные сны!

О том, что первой вылезла из кровати и пошла бродить по дому я сама, я почему-то напрочь забыла.