Крым. Коктебель. Наши дни
Крымский воздух особый. Он густой от эфирных масел можжевельника и кипариса, жаркий от разогретых гор, соленый от моря. Он обволакивает, втекает в легкие, наполняет грудь. И чем южнее по полуострову передвигаться, тем насыщеннее палитра ароматов. Вадим наслаждался этим воздухом, прикрыв глаза, пока толчок в плечо не вывел его из состояния покоя.
– Закрой окно, вонь глаза выедает, – проворчала Сэб. – Там что-то сгнило?
Вадим нахмурился. Чужакам не объяснить, что гниющие арбузы, персики и дыни возле рынка – это такая же традиция, как гамбургер в их Америке.
Санаторий, куда были направлены выжившие бойцы после проекта «Гидра», находился вдалеке от моря. Забор из металлической сетки сильно покосился. Кипарисы разрослись по обе стороны дорожки из бетонных плит, тень создавали кроны акации.
– Это санаторий? – уточнил Колин.
Вадим вышел из машины. Сердце защемило. Он отлично помнил, как сидел на лавочке, от которой теперь остался только остов, как звенел фонтанчик со страшненькой девочкой-пионеркой, которой теперь вовсе нет. Он один дошел до распахнутых дверей с разбитыми стеклами. Ассасины даже не потрудились его проводить. Очевидно, что здание заброшено.
Послышались шаркающие шаги и цокот когтей по плитке. Обернувшись, Вадим увидел с десяток беспородных собак разных размеров, а среди них, не то вместо вожака, не то как наседка среди утят, шла квадратная женщина, одетая в плащ и косынку, несмотря на жару. За плечами болталась порванная кожаная сумка, превращенная в рюкзак. Собаки пару раз гавкнули в сторону Вадима, но без агрессии, скорее из страха, и плотнее обступили своего человеческого соратника.
– Чего стоишь? – спросила женщина, останавливаясь. Невозможно было определить ее возраст. Лицо могло принадлежать старухе, но кожа на руках, не знающих ухода, была молодой. – Закрыто.
– Давно? – Вадим не знал, откуда эта странная пустота где-то под ребрами. Он не хотел снова попасть сюда, боялся этого места. Когда-то он так же не хотел идти к стоматологу, будь тот неладен, пришел и уткнулся в закрытую дверь. Врач уехал в отпуск. Первую секунду Вадим радовался, а потом осознал, что пытка не отменилась, просто перенеслась. И значит, ожидание ее тоже продлится.
– Уж лет десять назад… Нет, погоди, больше. Тогда еще Витька живой был, – она задумалась, подсчитывая что-то на пальцах с черными ногтями.
Вадим собрался идти обратно к фургону, но решил спросить:
– А внутри там еще что-то осталось целое?
– Стены, и то не все, – рассмеялась она, демонстрируя отсутствие многих зубов. Потом ее лицо посерьезнело, скукожилось, точно фига. – А чего нужно-то?
«Зачем я с этой бомжихой говорю? – сам себе удивился Вадим. – Видно же, что ничего толкового не скажет. От ее шавок блохами заражусь только».
Но, несмотря на доводы рассудка, он все же попытал счастья.
– Может, они переехали куда-то? Не слышали?
Женщина проходила мимо него. В нос Вадиму ударил неприятный запах немытого тела и собачьей мочи.
– Не слышала, – буркнула женщина себе под нос. – Так ты спроси у Митрофаныча.
– Кого? – в памяти шевельнулось что-то крошечное, точно мышка в чулане.
– Ну Митрофаныча, он тут главным был.
Яркая вспышка пронзила голову. Григорий Митрофанович, главврач. Высокий, статный, худощавый. Лицо молодое, но волосы седые, очки с модной прямоугольной оправой. Голос резкий, громкий, выдает военнослужащего.
– Где он теперь? – бесцветно спросил Вадим.
Узнав от бездомной, где живет бывший главврач, он не поверил, но спорить оказалось бессмысленно. Вернувшись к ожидающим его ассасинам, Вадим сообщил, что есть адрес. Подробности никого не интересовали, и они снова заняли места в фургоне. Кондиционер спасал их от жары, но за целый день езды тело устало, ноги затекли, и в целом, появилось огромное желание пройтись по узким тропинкам пешком. Тем более, что им предстояло проехать по красочной дороге мимо горы Кара-Даг, в чьих очертаниях явно виднелся лежащий в море верблюд, хотя поэтически настроенными людьми было решено, что склон горы напоминает профиль художника-пейзажиста Александра Волошина.
Объехав вокруг горы, они спустились по вьющемуся серпантину к побережью. Микроавтобус пришлось оставить на каменистой площадке, а дальше идти пешком. Колин остался охранять автомобиль. Едва ли кому-то придет в голову в той глуши угонять транспортер, но рисковать оборудованием они не имели права. До ближайшего поселка было несколько километров, здесь же, в тени заповедника, коим была объявлена гора Кара-Даг, находился приют доктора Григория Митрофановича Рагульского. Хоромами ему служил старый, проржавевший насквозь прогулочный катер, на борту которого выцветшими буквами было написано: «Нептун».
– Это точный адрес? – спросила Сэб, чертыхнувшись, когда очередной раз подвернула ногу на осыпающихся камнях.
– Ржавое корыто возле горы, – отозвался Вадим. – Не думаю, что здесь таких много.
Они спустились. Мелкие и крупные камни перетирались под ногами. Прозрачные волны плескались возле поросшего водорослями и мидиями борта. Катер напоминал выбросившегося на берег кита, такое же печальное и красивое зрелище.
Их появление не могло быть неожиданностью. Подкрасться по каменистому берегу было непросто. Заскрежетала и хлопнула металлическая дверь, и неожиданно громыхнул выстрел. Эхо отразилось от горы, прокатилось к самой вершине.
Вадим замер. В руках Алекса очутился пистолет. Сэб присела за крупным камнем, достала из кобуры оружие.
– Убирайтесь, у меня ничего нет, – послышался голос. – А патроны еще остались!
Вадим перешел на русский:
– Мы не воры! – он поднял руки. – Вы доктор Рагульский?
Последовала тишина. Алекс переглянулся с Сэб, кивком головы велел ей поменять укрытие. Она, пригнувшись, подбежала к носу катера, прижалась к нему спиной.
– Нет, – ответили, наконец. – Уходите! Быстро!
Он снова выстрелил, и пуля угодила в камень всего в метре от Вадима. Он отступил назад, чувствуя, как напрягаются и цепенеют мышцы. Не та уже реакция, что по молодости.
– Мы не причиним вам вреда, – на русском произнес Алекс. – Где мы можем найти Рагульского?
Пока он говорил, Сэб по воде прошла вдоль борта туда, где катер осел, увязнув в мелких камнях. Уровень воды там был выше, но металл так прогнулся, что по нему было проще взобраться. Сэб бесшумно вскарабкалась наверх, и Вадим потерял ее из виду.
– Я уже сказал: таких здесь нет. Оглохли?… Ах ты!
Послышалась возня и выстрел. Пуля, улетевшая в небо, жалобно звякнула о камни.
– All right! – Сэб подошла к перилам и махнула рукой.
Алекс и Вадим подбежали к катеру и взобрались на борт.
Сэб держала в руках свой пистолет и ружье, из которого отстреливался доктор Рагульский. Вадим не сразу смог его узнать. Этому человеку было лет семьдесят, и он походил на живой труп: лысый череп покрывали клочья редких седых волос, пигментные пятна сделали кожу болезненно-желтой, один глаз закрывало белесое бельмо. Он был одет в обноски и очевидно голодал. Сейчас же несчастный старик лежал на грязных досках, испуганно глядя на обступивших его незнакомцев.
– Это он? – спросил Алекс на английском.
Вадим подтвердил.
– Доктор Рагульский, – обратился к нему старый моряк, присев на корточки, – вы еще соображаете?
– Что вам нужно? – спросил тот дребезжащим голосом.
Не похоже, чтобы старик лишился рассудка, хотя едва ли его нахождение на катере и внешний вид свидетельствовали о здравом уме.
– Я был вашим пациентом, – Вадим опустил глаза всего на мгновение, и снова посмотрел в лицо врача.
Сколько таких бедствующих стариков по всей стране. Одни тянут руку, просят на хлеб, другие – умирают, напившись дешевой водки. Возможно, кто-то достоин сочувствия, даже жалости, кто-то заслуживает помощи, но не этот человек. Рагульский был врачом-психиатром, экспериментатором, бесчувственной советской боевой единицей, чьим оружием были медикаменты и чудовищные пытки, за которые никто никогда не привлечет его к уголовной ответственности.
– Я никого не помню, – бескровными синюшными губами прошептал Рагульский.
– Проект «Гидра» вы помнить должны. И то, как заперли выживших мальчишек в своих крошечных камерах. И то, как неделями держали нас связанными. Мы лежали там, в собственной моче и говне, думая, что лучше бы пристрелили на трибунале, чем лечили. От чего нас лечили, кстати?
Рагульский смотрел на него зрячим глазом, распахнув рот. Возможно, он снова бы отнекивался, но, покосившись в сторону Алекса, затем Сэб, все же ответил:
– Я выполнял приказ. Ты же знаешь, тогда было другое время.
– Время – всегда другое, законы физики никто не отменял, – усмехнулся Вадим. – А нелюди – это величина постоянная. Говори, что ты там с лечением химичил, иначе вот эти…
Он указал на своих спутников:
– …спросят тебя иначе.
– Я старый больной человек, – принялся ныть доктор, представляя собой жалкое зрелище. Если бы Вадим не знал его прежде, то его сердце сжалось бы от сострадания. – Голодаю, пенсии нет. А вы меня пугать будете?
– Ты стрелял в нас, – напомнил Вадим, – а не мы в тебя. Так что лучше напрягись и вспомни, что было в том проклятом госпитале.
Наконец, здравый смысл проснулся, и Рагульский перестал изображать припадочного старца. Он поднялся и, хромая, прошел в трюм. Здесь было сухо, воняло машинным маслом, грязной постелью, старыми засаленными тряпками и посудой. Доктор сел на сколоченный из досок стул, гостям присесть не предлагал, но они и не особо хотели.
– А что вам рассказать? Рассказать-то нечего. Госпиталь наш официально значился, как ведомственный санаторий для военнослужащих. К нам поступали пациенты с контузией, неизлечимыми психическими травмами. Однажды привезли целую команду, это был 86-той год, как раз перед Чернобылем. В марте. Поначалу боялись огласки, но когда рвануло, стало не до того.
– И мы что, всем отрядом контуженные были? – прорычал Вадим.
Рагульский повернул к нему голову:
– А что ты помнишь про «Гидру»?
Вадим напрягся, но за провокационным вопросом ничего не последовало. Вспоминать не хотелось. Все равно, что загонять иглу под ноготь.
– Я постарался это забыть.
– Ты? – усмехнулся Рагульский, и его почти беззубый рот скривился. – В этом нет твоей заслуги.
– О чем ты говоришь?! – Вадим невольно сжал кулаки, и зубы заскрежетали так, что заболела челюсть. – Ты что, память мне стер?
Рагульский рассмеялся, и это было страшно. Звук напомнил лай дряхлой умирающей собаки.
– Стереть память невозможно, это миф! Ее можно только заблокировать. Ну а дальше механизм работает на самоочищение.
– Мудак вонючий, – Вадим не удержался и, схватив старика за грудки, рывком поднял со стула и встряхнул. – Что ты тявкаешь?!
В глазах доктора появился страх, он распахнул рот, судорожно вдыхая.
– Отпусти его, – Алекс придержал моряка за руку. – Это не ложь. Человеческая память так устроена. Она постоянно проигрывает события, как в записи, копирует их и уничтожает исходники. Но эти копии – не точные клоны первичной информации, они – ее пересказ. Поэтому людям свойственно что-то забывать или запоминать в искаженном виде. А если какой-то участок воспоминаний заблокировать, он не будет перезаписываться. То есть фактически – сотрется.
Вадим медленно разжал пальцы и брезгливо отряхнул руки. Доктор рухнул назад на стул, который захрустел под его тяжестью.
– Какого хрена?
«Зачем было так с нами поступать? Мы что, крысы какие-то? Кролики?!» – Вадим чувствовал, как тяжело бьется сердце. Он тоже совсем не мальчик, и переживания так просто не проходят. На секунду перед глазами потемнело, но он взял себя в руки.
– Что это был за проект? Какое задание?
– Я не знаю.
Кулак Вадима просвистел в воздухе. Рагульский сжался, закрывая голову руками:
– Я не знаю! Клянусь! Не знаю!
Он пугливо выглянул из-под руки, посмотрел на разъяренного моряка, затем на Алекса, который будто между прочим проверил наличие патронов в магазине. Выпучив глаза, он хриплым шепотом прокричал:
– Я могу назвать адрес, куда сдавал отчеты.
– Москва, Кремль? – горько усмехнулся Вадим.
– Нет, – доктор был даже удивлен таким предположением. – Это в ГДР, тьфу ты, в Германии. Мюнхен.
– Мюнхен? – не веря собственным ушам, переспросил Вадим. – У немцев? Какого лешего?
– I know… I think, – произнесла Сэб, прислушиваясь к их разговору. Она переглянулась с Алексом, и тот согласно кивнул.
– Что? Чего вы тут перемигиваетесь? – прошипел Вадим, отходя от Рагульского.
Они отодвинулись к выходу, чтобы доктор их не услышал.
– В Мюнхене находится один из важнейших штабов тамплиеров, – сказал Алекс на английском. – Второй по величине после Лондона.
– Ух ты, вот это да! – фыркнул Вадим. – А какое это имеет отношение к «Гидре»? Я советский солдат, мальчик! Нам тогда фашисты поперек горла были.
– Вам – не спорю. А то, что ваши государства имели тесный контакт до Второй Мировой и после – это факт, с которым нелепо спорить.
– Насрать мне на ваши факты, – прорычал моряк. – К черту. К черту!
Он бросил взгляд на сгорбленного Рагульского, развернулся и стремительно покинул катер. Спрыгнув на берег, утонув по щиколотку во влажной гальке, он почувствовал себя лучше, но мерзкое ощущение не покидало. Будто он испачкался, но не снаружи, а изнутри. Так запросто не отмоешься.
Он сунул руки в карманы джинсов, пошел вдоль побережья. Время к закату, солнце устремилось к горизонту, будто и впрямь небо было пологим. Вода потемнела раньше неба и сразу стала какой-то отталкивающе-холодной. Вадим остановился, уперев взгляд в горизонт.
– Уезжаем, – послышалась команда позади.
Он обернулся, увидел, как Алекс и Сэб прыгают с катера на берег. Белобрысый парень отправил свою спутницу к машине, а сам подошел к Вадиму.
– Это сложно, да? – он спросил без улыбки, но его голос и выражение лица располагали к беседе.
Вадим сначала хотел послать его куда подальше, но не смог. Фыркнул, отмахнулся, устало потрепал затылок, пытаясь сформулировать хотя бы часть одолевающих его чувств.
– Да, непросто, – усмехнулся Вадим, с удивлением осознавая, что это самые точные слова, которые можно было найти в данной ситуации. – Прожить полвека, чтобы узнать, что мою память кастрировали, и что я в прошлой жизни был еврейской девчонкой. А я ведь одному парнишке, еврею, вместе с другими полудурками жизни не давал, жидом называл. А вон оно как…
Алекс хмыкнул, пожал плечами:
– Разное бывает. Но про прошлую жизнь – это не совсем корректно. Речь идет не о религиозном значении, а…
– Заткнись, парень, – душевно попросил Вадим.
Алекс помолчал, постоял рядом, хоть было видно, что он мысленно отсчитывает каждую потерянную секунду. Выдержав паузу, он напомнил:
– Этот доктор… У тебя к нему счеты?
– Счеты? – нахмурился Вадим, не понимая, о чем речь. Рагульский его пытал, изувечил морально, а многих из его товарищей угробил. «Счеты» – не совсем подходящее слово. Но затем до него дошел смысл вопроса. – Ты мне его грохнуть, что ли, предлагаешь?
Судя по тому, как молчал в ответ ассасин, Вадим правильно понял. Ему стало тошно, желудок скрутило. Он выругался на родном языке, шокированный таким невероятным предложением. Но взглянув на равнодушное лицо Алекса, вдруг понял, что это не было ни глупой шуткой, ни, собственно, вопросом.
– Он больше не нужен, – сказал тот, приглаживая растрепанные ветром волосы. На бледной щеке проступила щетина.
– Ты что, вальнешь его? – не поверил Вадим, и сам не заметил, как перешел на шепот. – Эй, ты же не отморозок вроде. Что ты там втирал про кредо, что ассасины не убивают просто так.
Алекс посмотрел на катер.
– Я не могу допустить, чтобы его нашли другие.
Вадим отшатнулся от него. Стало холодно, хотя южная теплая ночь была душной.
– Отвали, слышишь? Я в людей никогда не стрелял и не собираюсь. Чтобы живого человека…
Алекс пожал плечами и направился к ржавой посудине, которая служила последним приютом сумасшедшему доктору.
Не оглядываясь, торопливо передвигая отяжелевшие ноги, Вадим поднимался к фургону. Приглушенный хлопок, донесшийся из консервной банки, которая когда-то была катером, заставил его ощутить невероятную тоску, ноющую, как давняя рана. Обернувшись, он увидел быстро поднимающегося по дороге Алекса.
«Мы не из разных поколений, мы из разных вселенных, – подумал Вадим, глядя на бледное непроницаемое лицо парня. – Когда старые волки зализывают раны, на охоту выходят волчата».
Алекс махнул рукой, и Колин, сидящий за рулем, завел двигатель транспортера.
– В Германию? – уточнила Сэб, садясь в салон. – С паспортами как быть? Наши уже не действительны. А новые – без бюро не наштампуем.
– У меня есть человек, – отозвался Колин.
– Документы сделает? А визы?
– Ха! Какое вам гражданство нужно? Заказывайте, – Колин с ухмылкой потянулся к телефону.
– Звони, – Алекс одобрительно хлопнул его по плечу. – Паспорта нам нужны уже сегодня.
– Жаль, – притворно огорчился тот. – Мой приятель любит, когда на вчера.