Глава 5
Пешие прогулки на свежем воздухе
Разговор подруг в кафе был недолгим, но все произнесенные слова, словно рассыпавшиеся с нитки бусины, закатились в потаенные уголки женских душ. Внезапное признание Светланы явилось сильным толчком для личных переживаний Марьяны и Анны. Нахлынувшее смятение вызывало сомнения, повлекло к раздумьям. Но иногда даже очень близкие люди неожиданно отдаляются друг от друга в индивидуальной безбрежности мыслей, и общие события рассматривают сквозь тайную призму своих мироощущений.
Марьяна, как обычно, села в троллейбус, но вскоре вышла, много не доехав до своей остановки. Ей стало вдруг бесконечно сиротливо в людской толчее и нестерпимо душно. Захотелось пройтись по улице.
Марьяна не любила одинокие прогулки. Её всегда приводили в замешательство откровенные чужие взгляды, притянутые выразительными формами её фигуры. Но в тот день ей жгуче хотелось событийной новизны. Любой. Она вдруг ощутила, что заинтересованные беглые взоры мужчин бодрят её.
Обычно она вела за руку сына Димочку или сама держала под руку мужа Витю, и шла, чуть потупив глаза. Люди обтекали их со всех сторон, а Марьяна привычно оставалась в оболочке своей семьи. А если позволить себе смотреть чуть смелее в ответ посторонним мужчинам, то прогулка превращается в занимательную игру. Привычные рамки раздвигаются. Вот она, а вокруг плещется людское море. И все может статься, если не отвергать возможности. Все зависит от собственного настроя.
Марьяна сама в себе прекрасно разбиралась. Ей не хватало решительности в поступках. Тихий голосок, идущий от глубин подсознания, часто нашептывал ей что-то, но она не позволяла своим тайным фантазиям влиять на явную, установившуюся жизнь. Любые перемены всегда пугали её.
Светлана чуть приподняла занавес, и Марьяна смогла окончательно убедиться, как разнятся их жизни. Она иногда втайне завидовала дерзкой и отчаянной Светлане, а теперь ей и вовсе пришлось остро и коротко переболеть этим чувством. Быстротечная болезнь дала серьёзное осложнение. В дебрях Марьяниной психики прослушивалось шевеление. Зрели неведомые семена. Марьяна и сама не знала, каков будет урожай, но уже ощущала внутренний надлом. Всходы рвались наружу.
Чем отличается один её день от другого? Сегодня – наваристый борщ и котлеты, а завтра – тонкая домашняя лапша на курином бульоне и блинчики с мясом. Порезаны тонны салатов, испечены горы пирожков, а внутри столько скопилось невысказанного, нерастраченного.
Что радовало её в последние годы? Если у Димочки прошел насморк или нет болей в животике, то она счастлива. Если Димочка очень натурально нарисовал пожарную машину, а она отнесла этот шедевр показать подругам, то их восторги возвышают её. Ещё Марьяну очень воодушевляли собственные гастрономические подвиги: продукты, добытые в очередях или приобретенные по случаю. Венгерские замороженные куры и утки в ярких пакетах. Болгарский консервированный горошек. Родная сырокопченая колбаса и молочные сосиски. И, даже страшно подумать, – розовая датская ветчина в баночке в виде красочного утюжка и испанские черные маслины. Марьяне случалось отхватить и такой дефицит.
Зачем-то усердно училась в Авиационном институте и даже получила красный диплом. Преподаватели хвалили, все близкие поздравляли, чего-то наперебой желали и дарили цветы. И к чему это её привело? Восемь женщин каждое буднее утро слетаются в одну и ту же комнату с зелеными стенами. Первые полчаса щебетанье и толкотня у зеркала, а потом восемь головок склоняются к чертежам и расчетам. Восемь волшебниц портят свои прекрасные глаза, вычерчивая сложные контуры карандашом и тушью на бумаге. Когда нанесен последний штрих и поставлена подпись, их чертежи и эскизы начинают свою самостоятельную жизнь независимо от авторов.
Умницами руководят солидные мужчины. Они бывают властными, вздорными, нетерпимыми. У них всегда что-то горит. Сроки, планы, заказы, премия. А теперь и заказов все меньше, премии нет вовсе, а зато нервозности все больше.
И так всегда по будням – техпроцессы, расчеты, чертежи, согласования. А по выходным и праздникам – обеды дома, обеды у свекрови. Самые яркие впечатления – откровения близких подруг и мамины пересказы прочитанного ею вместе с Сержиком. Даже любовь к Виктору поблекла, стушевалась, скукожилась. Она вроде бы есть, но компактно свернулась. Да и как может быть иначе в тех жилищных условиях, в которых они вынужденно существуют?
Мысли роились и больно жалили изнутри. Голова походила на гудящий улей. Нужно было действовать, чтоб избавиться от этого.
Когда Марьяна входила в дом, она уже была немножечко другая.
На кухне хозяйничала Жанна Ивановна. Рядом сидел Сергей Николаевич с книгой и карандашом. Марьяна невольно залюбовалась, как мать вполне ловко и энергично управляется вместо неё на кулинарном поприще.
– Доченька! – воскликнула Жанна Ивановна. – А мы то разволновались! Тебя нет и нет! Димочку из садика забрал Сержик. Представляешь?
Такой лапочка!
– Кто, Дима? – уточнила Марьяна.
– Сержик! – восторженно поправила её Жанна Ивановна.
– А-а… Спасибо, – слабо отозвалась Марьяна. – А где Витя?
– Я послала их с Димочкой в магазин за свежим хлебом, – сообщила Жанна Ивановна. – Сейчас уже должны явиться. А вас что, задержали? Устала деточка?
– Да, немного.
Опять хлопнула входная дверь.
– Мама! – закричал с порога вошедший сын. – Мы с папой купили хлеб, булки и даже торт! Я сам платил деньги! Я помогал нести продукты!
Марьяна снисходительно улыбнулась:
– Оказывается, вы у меня все умеете.
– Да, мы с папой будем тебе вместе помогать! – пообещал сын.
– Предлагаю выдвинуть стол, чтоб всем разместиться по такому случаю, – сказал Сергей Николаевич. – Витя, помоги.
– А у меня есть бутылочка сухого вина, – торжественно заявила Жанна Ивановна. – Болгарская «Монастырская изба».
Ужин получился неожиданно праздничным, шумным и долгим. Такого давно не случалось. Все оживленно общались, толкались локтями, передавали тарелки, роняли вилки.
– Вилка упала! К нежданным гостям! – шутил Сержик.
– А у меня салфетка улетела! – включился в игру Димочка. – А у папы большие крошки падают.
– Деточка, ты не забыла, нам в среду вечерком надо навестить тетушку Майю, – напомнила Марьяне Жанна Ивановна.
Марьяна и правда запамятовала о безнадежно больной диабетом тетке, старшей сестре матери. Она ужасно располнела, едва перемещалась по дому и очень редко выходила на улицу. Её поочередно навещала вся родня. Напоминание о Майе Ивановне вдруг навело Марьяну на некоторые соображения, которые она пока не хотела никому высказывать.
– Конечно, мама, конечно, – сказала она матери. – В среду обязательно пойдем к нашей толстушке Майке.
Посуду вызвался помыть Виктор, а вытирать её напросился Дима. Они остались на кухне, а Марьяна направилась в комнату матери. Она присела на краешек кровати и обратилась к Сергею Николаевичу:
– Сережа, ты ведь, кажется, руководишь отделом?
– Да, а что? – удивленно спросил Сержик.
– И большой у тебя коллектив?
– Почти тридцать человек.
– Такие все славные! – воодушевленно защебетала Жанна Ивановна.
– Ваша организация ведь довольно большая? – въедливо уточняла Марьяна.
– Ну, сравнительно невелика, но финансирование наших проектов и изысканий пока на должном уровне, – с достоинством ответил Сергей Николаевич.
– И очень удобно – ваша контора рядом с домом, – подметила Марьяна.
– Ты это к чему? – насторожилась мать.
– Я могла бы работать там. Подыщи мне, Сережа, хорошее место. Я бы хотела иметь неполный рабочий день. Это будет удобно для нас всех.
– Что это ты надумала, деточка? – встрепенулась мать.
– Я хочу сменить работу. И уверена, что Сережа в состоянии мне помочь.
Слова Марьяны прозвучали тихо, но твердо.
– Я постараюсь, – также тихо пообещал Сергей Николаевич.
– Вот-вот, постарайся, – чеканно произнесла Марьяна и вышла.
В квартирке воцарился вечерний покой. Жанна Ивановна с мужем углубились в чтение, лежа в постели. Виктор занялся с сыном. Марьяна пошла в душ.
Освежившись и обсыхая, Марьяна долго рассматривала себя в большое зеркало в ванной комнате. В туманящемся стекле отражалось её нежное сливочное тело. Марьяна протерла зеркало полотенцем, и в нем четко проступили волнующие, головокружительные очертания её фигуры. Мелкие, светлые, игривые пружинки влажных волос придавали всему облику мягкость. Они у неё подобны на голове и внизу, где образуют тайный, трепетный треугольник. Его всегда жалко подбривать. Эта легкая поросль – словно продолжение божья замысла молодой красивой женщины. Ботичеллиевская Венера, рожденная из морской раковины, только даже более чувственная. И что, это все великолепие должно медленно увядать в тесноте двухкомнатной квартирки? Нет, эти бедра должны соблазнять. Марьяна должна покорять и восходить выше.
Зеркало быстро покрывалось влажным налетом. Марьяна протерла его и вгляделась в свое отражение вновь, словно ища поддержки у своего двойника, словно ожидая одобрения своих мыслей.
Марьяна вслушивалась в себя, как акустик, пытаясь нащупать свою многомерность и неординарность. Нащупать и зафиксировать ощущение, чтоб создать необходимый настрой. Её подруга Светлана уверена в себе и в своем жизненном успехе. Она свободно перемещается в житейском море, имеет свой остров с твердой почвой под названием «Семья» и смело присваивает себе все остальное, что ещё сочтет нужным. Фортуна сама плывет к ней в руки. Светлана спокойно дожидается её даров.
Все верно, люди могут быть кем угодно по профессии. Даже бездельниками могут быть. Но все они обязательно делятся на удачливых и неудачников. Марьяна пока ощущала себя пленницей в чужом стане. Ей очень захотелось перебраться к любимчикам фортуны.
Анна любила ходить пешком. Ей нравилось энергично и быстро шагать по знакомым улицам. Воздух бодрил, усталость отступала. Анна знала, что даже после короткой прогулки она хорошеет. Восхищенный взгляд художника Эдуарда Ивлева при встрече – лучшее тому подтверждение.
До мастерской Эдика двадцать минут ходьбы. Они и познакомились именно на этом коротком пути, прямо на улице. Она неспешно выбирала у лотка журналы, а он подошел купить газету. Это произошло более двух лет назад, весной, в погожий майский день.
– Чудный выдался день, не правда ли? – сказал он ей тогда так естественно, будто старой знакомой.
– Да, – легко согласилась с ним Анна. Ведь это была правда.
– А таких женщин, как вы, теперь уже не бывает, – доверительным полушепотом заметил он. – Вы – штучная. Раритет. Мне можно верить.
– Почему?
– Я – художник, – просто ответил он. – А мы в этом кое-что понимаем.
Вот так красиво все началось.
Позже от самого Эдуарда Анна узнала, что он применил простой психологический прием, обратившись к ней у газетного лотка. Любого человека можно быстро расположить к себе, если говорить с ним ровно и доверительно, а в начале беседы невзначай задать ему какой-либо вопрос, на который собеседник ответит заведомо утвердительно. Это настраивает на позитив. Она вообще многое узнала, общаясь с Эдиком.
С ним было занятно. Он был изобретательным любовником и неутомимым рассказчиком, но он не годился в мужья.
Он исподволь воспитывал её на свой лад. Он рисовал её. Он любил её крупное тело. Он играл её именем. Эдуард пристраивал к имени своей подруги буквы, слоги, сокращал его и переиначивал. Каждый раз получалось нечто новое. Нюра. Анюта. Анита. Антуанетта. Анина. Анта.
Произвольно меняя её имя, он извлекал из Анны новую сущность. Начиналась их сугубо интимная, увлекательная игра. Эдуард сам делал ей прически, выстраивая особый образ своей любовницы. Анна обычно вступала в его игру по наитию, не ведая точных правил, но, догадываясь, что непременно испытает неведомые ранее ощущения.
Эдуард был действительно талантлив и востребован. Он умел ладить с нужными людьми. Он неплохо зарабатывал. Но все же он не годился в мужья. Во-первых, потому что был уже женат, а во-вторых, никогда и не рассматривал всерьёз такую возможность.
Анна постепенно привязалась к своему художнику. Эдуард был старше её на десять лет, а её неодолимо тянуло к более зрелым мужчинам. С ровесниками у неё ничего не складывалось. Ещё одной причиной этой привязанности была ранняя смерть её любимого отца. Анна подсознательно искала ему замену в своей жизни.
Вся юность Анны прошла подле отца-инвалида. С самого её рождения он уделял дочери много своего радетельного внимания, но ужасный недуг свалил сильного, умного человека в самом расцвете лет и карьеры. Рассеянный склероз. Год за годом, шаг за шагом, болезнь обездвиживала тело отца. Это было страшно, но мать и Анна стойко боролись до последнего дня. Но отец все равно угас, и дух тяжелой болезни и горя до сих пор не выветрился в их доме.
– Я жду тебя с нетерпением, Энн! – бросил ей вместо приветствия Эдик, не отрываясь от работы. – Ты сегодня мне очень нужна. Мне никак не дается замышленный образ. Поработаешь моей моделью?
– Конечно. Как всегда.
– Ты голодна?
– Съела бы чего-нибудь. Немного.
– Посмотри сама. Есть вяленый инжир, яблоки, печенье. Конфеты были.
– Я люблю мясо, ты же знаешь.
– А-а, колбасная душа! – снисходительно рассмеялся Эдик. – Открой холодильник. Я приберег для тебя твою любимую – московскую летнюю. И знаешь что – выпей немного вина.
– Это обязательно? Я хотела кофе.
– Нет, вина, только вина, моя дорогая! – с пафосом возразил Эдик. – Кофе бодрит и отрезвляет, а ты мне нужна сейчас слегка хмельная.
Анна порезала бутерброды, налила себе вина. Проделывая все это, она не переставала наблюдать за Эдуардом. Ей нравилась его увлеченность новой работой.
– Ты еще не разделась? – нетерпеливо поторопил он её, обернувшись.
– А ты мне не поможешь? – Анна призывно улыбнулась. Ей захотелось ощутить его крупные руки на своей коже. Вино слегка вскружило Анне голову. Желание медленно вызревало в молодой женщине.
– Помнишь, как в излюбленном всем народом фильме – сама, сама! – скомандовал Эдуард.
Анна послушно разделась, а затем Эдуард уложил её, так, как требовалось ему по замыслу картины.
– Ты – утомленная вакханка. Тот, кто желанен тебе, напротив. Смотри податливо. Думай – я есть только то, что ты хочешь. Вот-вот, то, что мне надо! Глаза, румянец. Даже соски поднялись и затвердели! Умница моя! Замри!
Эдик говорил, как режиссер, выстраивающий мизансцену, – серьезно и безапелляционно. Анна знала его манеру работать. Она только осторожно спросила вполголоса:
– Хороший заказ?
– Более чем. Несколько картин для нового ресторана.
– Какая честь! – пошутила Анна. – И где же я буду своим телом способствовать наилучшему пищеварению граждан?
– В Амстердаме, дорогая, в Амстердаме. В Голландии. Все, за дело!
Но плодотворно поработать над заказом Эдику в тот день не удалось. В дверь мастерской требовательно позвонили.
– А, черт! Кто там ещё? – возмутился Эдуард. – Ты закрыла дверь?
– Да.
Эдик придвинул ширму, отгораживая свою утомленную вакханку от суетности всего мира, и пошел открывать. Анна сменила позу, накинула халат, потянулась за глянцевым журналом.
Анна не могла видеть вошедших, но догадалась по их голосам, кто они. Сомнений не было – пришла жена Эдуарда вместе с детьми.
– В чем дело, Зина? – голос Эдуарда звучал раздраженно, но не громче обычного тона. – У меня заказ, я работаю! Я занят, черт возьми!
– Ты всегда занят, – с нервозной веселостью в голосе отвечала ему Зинаида. – А мне надо уехать дня на три. Иногда и ты мог бы позаботиться о детях.
– Я работаю, – настойчиво твердил Эдуард. – Неужели нельзя как-то иначе решить вопрос с детьми? Ты ведь мать…
– А ты отец, – запальчиво напомнила ему жена. – И что в том плохого, если дети посмотрят, что творит их папочка? Это даже пойдет на пользу им и тебе. А кто там у тебя за ширмой спрятался? Натурщица?
Послышалось ходкое цоканье каблучков, и через мгновение миниатюрная, ухоженная женщина возникла прямо перед Анной. Хорошо зная творения своего друга, Анна с первого взгляда на неё поняла, что именно этот мотив несколько кукольного лица улавливался в обликах некоторых женских персонажей, созданных художником.
– Подрабатываете натурой, милочка? – с легким вызовом и превосходством в голосе спросила Зина.
– Да, в свободное от основной работы время, – спокойно, с достоинством ответила Анна. – Денег, знаете, часто не хватает. Так что позирую творческим людям, когда приглашают.
– Это не вы послужили моделью для известной скульптурной композиции «Рабочий и колхозница»? – Зина откровенно провоцировала, вызывала на скандал. – Вы Мухиной не позировали?
– Нет, это не я, – миролюбиво улыбнулась Анна и добавила, выдержав паузу. – Но я знаю кто.
– Кто же? – искренне удивилась Зина.
– Моя бабушка. Вы немного заблудились во времени.
Жена художника не стала парировать выпад. То ли запал у неё истощился, то ли она его приберегала для мужа. Зина лишь небрежно скользнула взглядом по крупной фигуре Анны, и Анна, перехватив его, поняла, что ситуация для Зины не нова. Она даже и не встревожена по настоящему. Каблучки её дробно застучали назад.
Из-за ширмы Анна невольно услышала незначительное продолжение супружеского диалога. Ничего скандального, даже без колкостей. Обычный, пресный супружеский обмен уступками и мнениями. Каждый что-то выторговывал, но всё же приспосабливал свою позицию к позиции партнера. Затем Зина зацокала по направлению к выходу.
– Зизи! – вдруг с досадой окликнул свою жену Эдуард, словно вспомнил, что же он ещё не успел сказать ей на прощание.
Ответа не последовало. Лишь глухо хлопнула входная дверь. Видимо, детали для Зины не имели значения. Она добилась чего-то важного для неё.
Пока Анна неловко одевалась за ширмой, в её мозгу звенел этот оклик Эдуарда – «Зизи!» Короткое, интимное имя удивительно подходило миниатюрной Зине. Значит, и с женой изобретательный муж играл, метко подбирая ей имена по своему настроению. Значит, участницы игры чередуются, а сама забава неизбывна. Это у неё, у Анны, всё имеет место быть в первый раз. А у даровитого Эдика, возможно, даже не во второй, и не в третий. Все старо, как мир. Их треугольник оказался банален, как и многие.
Выйдя, Анна увидела две растерянные симпатичные детские мордашки и обескураженного Эдика.
– Ну, что с ними делать? – сказал он то ли себе, то ли ей.
– Что делать? Чай пить! – весело откликнулась Анна. – Здравствуйте, ребятки! Я иногда помогаю вашему папе. Работа на сегодня закончена, давайте к столу! Любите конфеты?
– Шоколадные? – деловито уточнил мальчик. Он был старше своей сестренки на год-два.
– А вот сейчас посмотрим. Давай, помогай мне.
Анна усадила детей. Эдуард тоже примкнул к ним. Он выглядел обмякшим, усталым, голодным мужчиной. Зина ловко сбила весь его богемный апломб.
– Ну, вот и славно! Кушайте, а я теперь пойду! Мне пора! – засобиралась Анна.
– Анюта, я завтра этих гавриков пристрою к бабушке, – извиняющимся тоном пообещал Эдуард, подавая ей у входа пальто. – А ты приходи в это же время. Придешь?
– Не могу обещать, но постараюсь, – неопределенно ответила Анна.
На улице падал редкий снежок и тут же таял под ногами. Первое зазимье. Анна вспомнила, как бабушка именовала октябрь месяцем-свадебником. Красивое название. Мудрый смысл. В преддверии долгой зимы очень хорошо обрести свой отдельный семейный очаг. Со многими это случается вполне естественно, а вот у неё, у Анны, никак не выходит.
Воздух заметно выстудился. Анна спешила домой, но все же она остановилась купить на лотке несколько газет с объявлениями о вакансиях на различных предприятиях. Ей нестерпимо захотелось перемен.
Любые волнения в своей жизни Анна привыкла делить с близкими подругами. От этого отрада утраивалась, а печаль дробилась натрое и постепенно измельчалась вовсе. Перемалывалась в муку.
Первой она позвонила Марьяне. Эмоционально обрисовав происшествие в мастерской Эдуарда Ивлева, Анна с волнением ждала её суждения.
– По крайней мере, нескучно, Анечка, – певуче откликнулась подруга. – И картины у него получатся замечательные, я уверена.
– Так что, ты считаешь, мне продолжать позировать ему дальше?
– Люди сходятся и расходятся, а картины остаются, – также нараспев загадочно сказала Марьяна. – Доведи работу до конца.
– И на фига тебе такой кордебалет с участием этой Зины-корзины? – по-простецки сказала Светлана, когда услышала рассказ Анны. – Не трать на этого Эдика свои годы, Анька. Оглянись вокруг!
– А как же заказ для голландского ресторана? Ведь уже начали…
– А картины надо завершить! – резюмировала Светлана. – Мы ещё будем гордиться тобой. А Эдику потом дашь отставку.