© Мария Фомальгаут, 2015
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru
1
Несмотря на то, что зима только-только вступала в свои права, за окнами уже вовсю бушевала метель, бросая в дрожащие стекла горсти колючего снега. На улице было так пасмурно, что в залах пришлось зажечь огни – не большие люстры под потолком, а изящные лампочки наподобие канделябров по углам комнат, а мне в этот день совершенно не работалось.
Гаддам неожиданно возник из-за угла, прямо у меня перед носом, словно вышел из параллельных миров, остановился передо мной, кутаясь в теплую куртку.
– Совершенно замерзаю, – как бы извиняясь, проронил он, – камин раскален добела, и все-таки я замерзаю.
– Я тоже, Гаддам. Сегодня за утро в голову не пришло ни одной мысли, должно быть, Он тоже мерзнет.
– Сомневаюсь, чтобы Он замерз, – с легким оттенком гордости произнес Гаддам, – кстати, Кендалл, я думаю, седло барашка в собственном соку и домашний пирог вернет вас к жизни. Позвольте пригласить вас к обеду, Кендалл. Все уже собрались.
В этот момент я и без него догадался, что обед начинается. Из зала слышались нежные, казалось, чуть простуженные, звуки скрипки и, чуть наклонив голову, я увидел Эллис Белл: она зачарованно водила смычком по струнам. Я восхищался ею, и не только как писатель, даром, что считал себя убежденным холостяком.
Чуть поодаль от Элис замер в массивном кресле маленький щуплый Амассиан. Его встопорщенные усы теперь бессильно висели, едва не касаясь уголков губ, отчего казалось, что Амассиан отдыхает от непосильного труда – я был уверен, что он один из всех нас сделал что-то за это утро и сделал немало. По другую сторону стола напротив Амассиана стояло пустое кресло, в котором покоился маленький портрет Родуэлла.
Я еще раз посмотрел в сторону обеденного зала в предвкушении обеда: не то чтобы я хотел есть – я вообще в данный момент не думал о еде, разве что о чашке крепкого кофе – просто обед всегда был для меня таинством нашего клуба. Обед сопровождался остроумными беседами, чтением набросков, а заканчивался тем, что мы благодарили миссис Брэккет и удалялись в кабинеты, откуда день-деньской слышалось стрекотание клавиш. В обеденном зале на нас нисходило вдохновение, должно быть, от него.
В такой холод Озарение было просто необходимо, чтобы продолжать работу, поэтому я ждал обеда с предвкушением не только домашнего уюта, но и единения всех нас под Его началом. Его присутствие ощущали не только мы, но и Элис, и миссис Брэккет, никогда не писавшие даже стихов.
– Кстати, – я еще раз посмотрел в зал, – Радова все еще нет.
– Вы правы, – кивнул Гаддам, – судя по всему, он у себя. Я хотел зайти за ним и за вами. Что если нам вместе пройтись до его комнаты? Я вижу, вы устали сидеть, Кендалл.
Я согласился, и мы зашагали по коридору поместья. Гаддам сегодня показался мне разговорчивым не по погоде.
– Как ваш новый роман? – спросил я, – отнимает у вас все силы?
– Вчера работал до трех ночи.
– Устали?
– Кажется, Он устал, – почти шепотом произнес Гаддам.
– Трудно поверить.
– Но это так. А Радов все сочиняет какие-то дивные миры.
– Что же, мальчику только двадцать лет!
– При чем тут мальчик? Это все это Его заслуга.
– Да, несомненно. А вот и комната Радова. Эй, мистер! – я слегка постучал в дверь, которая тут же открылась от моего прикосновения.
– Пора обе… Радов? Радов?
– В чем дело? – недовольно спросил Гаддам.
Вместо ответа я сделал шаг в сторону, пропуская Гаддама в кабинет. Радов полулежал в кресле, запрокинув голову, а с его бледного виска стекала черная струйка, падала на ковер, впитывалась в подлокотник кресла. Я указал Гаддаму на пол: на ковре возле ботинка Радова лежал, словно забытый кем-то, маленький револьвер.