Глава 4
Ранним утром янгала Дарьяна возвращалась в Анлор. Утомительный путь в Архенар и обратно не принес ничего, кроме разочарования, скверного настроения и гадких предчувствий. И Эолата, заварившая всю эту кашу с Кераной и гребущая жар ее руками, и ее братец Элгор, будто напрочь забыли, что они какие-никакие, а родственники. Таращились на нее оба, точно в первый раз услышали о мертвеце из Гнезно и монахах, будто не сообщники они, а так, приснилось, мол, ей. Расхлебывать сотворенную мерзость Первая Ветвь Невра великодушно предоставила ей одной. Измученная долгой тряской по бездорожью и тягостными мыслями, она покачивалась в седле с угрюмым видом, и бросала на спутников такие злые взгляды, что ее свита облегченно вздохнула при виде островерхих башен великого города, позолоченного рассветными лучами. И как только янгала достигла главных ворот, где ее ждали не менее двух десятков навьев из настенной стражи, ее спутники поспешно смешались с толпой встречающих. Воины с копьями, выстроившиеся по обе стороны прохода от огромных створок первых ворот до крутого поворота ко вторым, трижды ударили листовидными наконечниками в железо доспеха, приветствуя повелительницу Анлора. Полдюжины копьеносцев отделились от остальных и направились к ней. Подходили напряженным шагом один другому в затылок. Передний смотрел на янгалу немигающими глазами, и, не доходя трех шагов, остановился, приставил ногу, рванул руку с копьем к груди и склонил голову, приветствуя свою госпожу.
Она бросила поводья на руки слуг, безмолвно покинула седло и, к изумлению стражи, направилась не к своим покоям, а свернула во внутреннею галерею стены. От самого Архенара, все два долгих дня пути после неудачной встречи и бессмысленных обвинений в волчьем логове Невра, янгала непрерывно думала об этих галереях. Уверяла себя, что если фрески на стенах встретят ее пением, то и удача не отвернется. И, в первую очередь, она торопилась не к бассейну с подогретой водой, а именно сюда, в настоящее великолепие Анлора, в мягкую полутьму внутренних помещений, выходящих множеством арочных проходов на площадь перед покоями с серебряной птицей на шпиле. Построенные теми же руками, что и Риоган, они вобрали в себя и мощь и непревзойденное до сих пор искусство, и даже время в этих галереях отличалось степенностью и текло неторопливо. Просторные, со сводчатыми потолками, украшенными фресками и чудной резьбой на стенах, где в каждом рисунке камней жила своя собственная мелодия, они завораживали и заставляли восторгаться любого навья. Можно было месяцами бродить мимо этих стен и не услышать ничего, но в один миг все могло измениться и воздух наполняли чарующие ноты. Сейчас стены пели. Обычно молчаливые они источали из себя тревожную мелодию, и она перетекала от рисунка к рисунку, следуя за ритмичным позвякиванием ножен клинков о бедра Дарьяны. Встречные навьи в недоумении смотрели на стены: и строго подтянутые неразговорчивые мужчины, и всегда улыбающиеся светловолосые женщины, и веселые розовощекие дети с игрушечными мечами у пояса. Навьи, которые только что куда-то торопились, останавливались, прислушивались к неожиданно возникшим звукам и, признав дочь Мораны в доспехах, склоняли головы в поклоне.
Задумавшись, она вышла через площадь к широкой лестнице, ведущей во внутренние помещения дворца, и вздрогнула, когда стража грозно лязгнула железом, скрестив древки копий перед ее лицом. Она вскинула подбородок. Стража тут же расступилась, подняв копья на плечо. Молодые воины во все глаза смотрели на янгалу, вместо туники или хитона облаченную в воинскую защиту, и пока она проходила мимо не смели даже слово сказать, хотя любопытство переполняло их доверху. В легких доспехах без рукавов, надетых поверх кожаной нательной рубахи, она была больше похожа на молодого охотника, собравшегося в лес, чем на навку, тем более янгалу. Дарьяна повернула голову, окинула одного из стражников холодным взглядом и приподняла бровь.
– Доброго утра, Мирта. Ты еще не стал старшим одной из башен великого города? Или сразу в сарты Анлора метишь?
Она-то узнала навья, несмотря на то, что не видела его несколько лет, да и Мирта изменился, вытянулся вверх, стал еще шире в плечах, обзавелся бородкой, правда, пока ненамного отличающейся от юношеского пушка.
– Мне еще долго служить, госпожа. Возможно, в следующую встречу я склоню голову с ярлыком сарта, – воин выдавил из себя смущенную улыбку.
Отойдя на десяток шагов, она услышала возбужденный шепот:
– Признала, смотри ты.
– Янгала ничего и никогда не забывает. Охотились как-то вместе на окраине Пограничья. Давно это было.
– На зайцев? – кто-то коротко хохотнул.
– На вигулов, – зло осадил товарища Мирта.
Удивленная тишина повисла за ее спиной, и уже подойдя к ступеням лестницы перед своими дверьми, она едва разобрала далекие голоса:
– Так уж и клинком владеет?
– Два на пояс нацепила.
– Мстить кому собралась?
– А ты попробуй спроси.
– Нарежет ремней из твоей шкуры и лоб не вспотеет. Терс фехтовать учил, – пояснил Мирта. – И меч ей сам потом подал. Не на одном колене – на обоих стоял. Второй клинок однорукого волка.
– Да, уж…
Скупая улыбка тронула ее губы. Вспомнила суровое лицо искалеченного навья: пустой рукав кольчужной рубахи, тяжелый взгляд из-под набрякших век на ярком солнечном свету, левую скулу, изуродованную четырьмя шрамами от когтей, и мускулистую руку, покрытую старым узором из глубоких отметин от чужих клинков. Вспомнила и его недовольство, когда на воинский двор Архенара, где мочалили чучела деревянными мечами десятка два подростков, Серина привела светловолосую девчонку из Анлора.
– Янгала желает научиться обращению с мечом.
– Для моего возраста шутки звучат немного не так, госпожа, – буркнул воин, и заорал, отвернув голову. – Хом, ты как меч держишь, отродье вигула!
– Терс, я не шучу, – спокойно сказала Серина.
Воин смерил их тяжелым взглядом сверху вниз, сжал единственный кулак, зло выдохнув в сторону грубое слово. Терс тогда предстал перед Дарьяной, напуганной его видом, диким, раздраженным зверем: выше Серины на голову, а уж она в свои годы не доставала ему и до пояса.
– Она дочь Мораны, – он словно выплюнул эти слова, намеренно не произнося ее полное имя. – С каких это пор повелители Срединных Пределов учатся фехтованию? Их могущество не требует укрепления железом.
– Янгала может пожелать все, что угодно, как только научится правильно выговаривать слова. Не так ли, Терс? – она хлопнула ладонью по рукояти своего клинка.
– Твое обучение, госпожа, стоило мне десяти лет жизни, – пробурчал он.
– Не думаю, что наша гостья заберет у тебя больше, чем я, – Серина усмехнулась.
– Я не смогу вынести такое еще раз, – Терс скривился и в отчаянии ударил кулаком по бедру.
Он сгорбился огромным телом, зыркнул на Дарьяну, неторопливо двигал неприязненный взгляд от сандалий к светлой макушке, разделенной семью черными прядями, и она ответила ему исподлобья таким же недоверчивым прищуром с синевой летнего неба, умытого дождем.
– Это невозможно. У нее тонкая кость, – наконец сказал с уверенностью.
– А ты ее не сломай! – твердость в голосе Серины не оставляла Терсу ни малейшего выбора.
Жесткая мужская ладонь, в которую вложили ее маленькую ладошку, против ожиданий показалась Дарьяне надежнее каменной стены, и она поступила совершенно нелогично для самой себя, неуверенно добавив к первой руке вторую, подняла голову, спокойно встретив презрительный взгляд. И Терс вздрогнул, беспомощно оглянулся на молодых учеников, откровенно таращившихся на них, возмущенно открыл было рот и сник, когда Серина повернулась и торопливо пошла прочь.
Она скривилась – таким растерянным Терс навсегда остался в ее воспоминаниях, и таким смущенным его никто, кроме нее не видел. Да и не увидит – его прах давно развеяли над Великим Запредельем, как он и просил, чтобы вигулов всегда беспокоил его запах.
Через несколько часов, скинув надоевшие до смерти доспехи и вдоволь наплескавшись в бассейне, Дарьяна сидела на скамье, пытаясь привести мысли в порядок. Звонкий перестук молотков за окном отвлекал, не давал сосредоточиться, и она поднялась, распахнув створки. Поморщилась, недовольно посмотрев вниз. На площади, где солнце уже припекало вовсю, камнерезы в одних портах взобрались на леса и работали долотами над огромным камнем. На широком щите из плотно пригнанных оструганных досок углем были расчерчены пропорции будущей скульптуры. Над камнем корпели не первый день, и уже отчетливо была видна часть спины с гребнем и хвостом, появившимся из гранитной колыбели, и частично обработанные выпуклости, которые станут когтистыми лапами. Широкая и длинная пасть начинала обретать узнаваемую форму. Как волчица, облизывая новорожденного щенка, придает ему подобный себе вид, так и острые концы инструмента, вонзаясь в камень, высекали будущую фигуру сразу со всех сторон. На широком помосте стоял старший зодчих Луст, покрикивал на резчиков, давал указания, временами сверяясь с рисунком. За его спиной высилась громада недостроенного дворца, где на одном из выступов займет свое место его творение. Или не займет – она отчетливо видела огрехи, ускользнувшие от глаз камнерезов. Мастер заметил янгалу, преклонил колено, прижав руку к груди, подал знак подмастерьям. Те побросали инструменты, притихли на обоих коленях.
Дарьяна сдвинула брови. Подумала мельком, что не мешало бы лично проучить плетьми мастера зодчих. Несмотря на его должность, надо бы указать ему на изгиб спины у дракона, который слишком крут, и если он его не исправит до завтрашнего вечера, то придется вызвать настоящего. Вряд ли зверь будет доволен, если его попробуют заставить присесть так, как изображает скульптор. Потом мысли янгалы снова вернулись к Керане. А ведь вырос, силу почувствовал старший заморыш Озары, зубы показывает, не жмется в угол. Говорили, что первым из навьей гряды рвут самый приметный сорняк, да вот не уследила. Ничего, желтоглазая, посмотрим, чего стоишь, если монахи Тримира тебя раньше в землю не вгонят. А насчет самой Озары и ее второй дочери крепко подумать надо. Они, как клин, вбитый в хребет Невриды. Найдется кто-то, вроде Эолаты, что водой его без оглядки поливать начала, и разбухнет, ломая навьи земли надвое. Худой сейчас мир между Пределами, а ведь нашли способ ужиться, как волки в логове, держатся последние города друг друга. Одна Плисса меч в ножны не вложила, да и в Ронаре седло с боевого коня не снимали. Ищет слепая Велжа союзников, будто тень редаря Хрола уже в дверь костлявой рукой постучала. Посыльных к Озаре отправляет. А ну как примет та? Ей только повод дай – для ее воинов Пограничье не преграда. Плиса уже отражала натиск редаря. Как бы сама не ударила сейчас. Раздавит и не заметит. Осторожно надо, а то всех к земле прислонят. Один Архенар в стороне останется.
Янгала ударила кулаком в открытую ладонь второй руки. Повернулась, щелкнула пальцами, и бросила худой старухе в просторном сером одеянии, появившейся словно ниоткуда, и подобострастно склонившейся перед ней:
– Гожа, повесь-ка на стену щит.
Дарьяна достала из-под скамьи широкий пояс с метательными ножами, принадлежавший какому-то следопыту из Тограна. Подбросила на руке тяжелые лезвия, каждое из которых было едва ли не шире ее ладони, и, не целясь, вогнала одно за другим в дерево щита. Все пять. По самые рукояти. За четыре десятка шагов.
– Твое мастерство, госпожа, не уступает коварству.
Гожа мерзко хихикнула, скривив губы на высохшем от старости лице, смахнула с изрытого морщинами лба редкие пряди седых волос, и уставилась на Дарьяну абсолютно пустыми глазами. Такими пустыми, будто вовсе и не глаза прятались в глубоких провалах темных глазниц.
– Я и не заметила, как желтоглазая девчонка с вечно сбитыми коленками и синяками стала взрослой, – смех захлюпал в горле старухи.
– Зачем ты постоянно напоминаешь мне о ней? – обозлилась янгала.
Гожа обмерла. Показалось, что у янгалы в волосах зашевелились черные пряди, приподнялись змеиными головками. Она хорошо помнила, что однажды, еще молоденькими несмышлеными девчонками Дарьяна и дочь Озары подрались, как самые обычные навьи ребятишки: до соплей, слез и крови. И причиной всему были именно эти черные пряди в волосах янгалы Анлора, которые Керана вздумала назвать крашеными кобыльими хвостами. Выдранные клочья оказались вполне себе настоящими, а вот их отношения с тех пор оставались не просто натянутыми. И Гожа всеми силами старалась не дать этой ненависти угаснуть, напоминала к месту и нет, а тут, видимо, перестаралась, наступив на больную мозоль крепче, чем следовало.
Дарьяна взобралась на скамью с ногами, согнула колени, положила подбородок на скрещенные руки и посмотрела прямо в глаза старухе. От этого пристального взгляда та почувствовала себя настолько отвратно, что у нее пересохло во рту. А янгала щурила синие глаза, пристально рассматривая Гожу. Брови изогнулись, на лбу появилась едва приметная морщинка, кожа на щеках порозовела, а в ложбинке между ключицами сверкнул серебряным глазом ястреб ярлыка. Она склоняла голову то на одно плечо, то на другое, отчего крохотные камни на круто поднятых бровях покачивались на едва заметных цепочках следом за ее движениями, и так же зло сталкивались, сверкая зелеными искорками. Гневаться она умела как никто другой.
– Прости меня старую, госпожа, – Гожа рухнула на пол, поползла к скамье, – я думала…
– Не думай, – Дарьяна оттолкнула ее ногой. – Пока она не опаснее мелкого зверька, который караулит добычу, но ни на миг не забывает, что и сам может оказаться в пасти более крупного хищника.
Искаженный злостью профиль янгалы застыл на фоне окна. Если бы не ноздри, широко раздувающиеся от гнева и шумно втягивающие воздух, и не желваки, узлами перекатывающиеся на скулах, то повелительница величественного Анлора могла показаться любому навью сказочной, прекрасной девицей: от изящных лодыжек в ремнях сандалий, выглядывающих из-под подола хитона с золотым поясом на тонкой талии, до самой светлой макушки, разделенной семью черными прядями. Сейчас же ее внешность мало чем отличалась от уродливой физиономии Гожи.
– Найди, проследи, выпытай. Опроси каждого, – она повернула голову, сузила глаза так, что ресницы сомкнулись, спрятав холодную ярость, и процедила: – Я хочу знать, когда он придет за ней, и буду ждать. Тешину вестника отправь. Он сейчас за Пограничьем. Пусть по землям Озары пройдется.
– Старший ночной стражи со мной и говорить не захочет, – засомневалась Гожа.
– Ты мои глаза и уши, – хмыкнула янгала, пожав точеными плечами, отчего невесомая материя хитона пошла складками, заволновалась на ее груди. – Тебе будет позволено все, что пожелаешь от моего имени. Скажешь сарту, чтобы немедленно приготовил для тебя нужный ярлык.
– Ратому бы еще отправить, – заторопилась со словами старуха. – Кому, как не старшине гончих, идти по их следу? Хватка у него, как у волка матерого. Если во что вцепится, так, пока не загрызет, не остановится.
– Выполняй! – прикрикнула янгала.
– Сказано и приговорено, – опомнилась Гожа, страстно желающая вырвать себе беспокойный язык.
Через десяток ударов сердца, когда она, напрягаясь спиной и пятясь, толкнула задом дверь и переступила порог, изгибаясь в поклонах, Дарьяна Анлор снова стала прежней. Сдержанно-веселой, прекрасной навкой, воспеваемой в стихах. Она поднялась и нетерпеливо тряхнула зовный колокольчик, приказав слуге немедленно вызвать старшего навьих гончих Ратому, который был уже достаточно седым, чтобы выполнять самые тайные поручения янгалы. Она никогда не использовала свою стражу для секретных поручений: была уверена, что тот, кто прослыл настоящим воином, не сможет стать изощренным убийцей. И когда сквозняком из открывшейся двери шевельнуло пряди волос у висков, Дарьяна, рассматривающая выдвинувшийся на окраину Предела усиленный дозор в помощь Тешину, не обернулась, так и вглядывалась в дорогу к Пограничью, пока фигурки верховых не превратились в едва различимые точки и не растворились в тени башни Риоган. Она бросила взгляд на ее стены и на нижнюю галерею со скульптурами у входа. Даже отсюда можно было рассмотреть отдельные швы в ее кладке, и даже с такого расстояния было видно, что и самый маленький из камней не пройдет ни в одни ворота Анлора. Титаническая постройка своими несокрушимыми стенами неожиданно предстала в мыслях янгалы не тем, чем была тысячелетиями на памяти навьев. Не крепостью непреступной показалась, а темницей девичьей, которая без Ожерелья Невесты не приданым ее земли умножила – обузой на шее повисла. Потом она прищурилась, нашла взглядом между далекими холмами переправу, ожидала, когда точки появятся перед рекой, сосредоточенно размышляла, не обращая внимания на замершего у дверей Ратому. Затем стала перебирать в памяти слова его соглядатаев, что докладывали о старшине дальних дозоров Плиссы. Терзалась, а вдруг пожар, который по настоятельной просьбе Эолаты сама же и раздула из крохотной искры, дай ему срок разгореться как следует, не остановится на границе Предела, обнимет пожаром Плиссу, Анлор, а затем и Невриду. И вся эта мерзость, вызванная чародейством, не сможет закончиться так просто, впитаться в землю и просохнуть, как капли дождя на нагретых камнях. Вот не сестричек из Плиссы впихнуть бы в мешок, а Эолату вместе с ее братцем Элгором в него затолкать, да поглубже в бездонную трясину, чтоб и костей для костра не сыскал никто. Поздно спохватилась. Упустила время Архенару отказать, а теперь бы саму в бочку не законопатили и не поставили у ворот Анлора, чтобы каждый входящий плевал на нее. Сидела же Керана тихо под рукой Озары, а теперь и сама старая иларис взбрыкнуть может. Ей воинов Плиссы через Пограничье бросить, что собаке за костью кинуться. Уж не новую ли войну развязать пожелает? А, может, захочет заключить кровавый договор со слепой Велжей? А она сама? Смогла бы говорить с обитателями Ронара без дрожи? А с Кераной? Сладит ли на мечах с желтоглазой, несмотря на приобретенное мастерство фехтования у Терса? Или ноги придется уносить? Впрочем, нет. Уносить ноги Терс не учил ее никогда.
Крохотные точки достигли реки. Дарьяна глубоко вдохнула, все-таки определившись с последовательностью своих действий. Потерла пальцем переносицу. Камни над ресницами столкнулись, застучали так же часто, как и ее сердце. Ратома, переминавшийся с ноги на ногу у двери, кашлянул.
– Для начала я хочу голову Кераны, – твердо сказала она. – Или ее саму, живую или мертвую.
Старшина гончих сделал несколько шагов вперед, небрежно мотнул подбородком на спину янгалы, не утруждая толстую шею поклоном,
– Мертвую, – бесстрастно уточнил он. – Живую притащить не получится.
Дарьяна задумалась. Вряд ли Войдан остановится на полпути, если проберется в Анлор следом за желтоглазой, а в том, что он проскользнет мимо ее стражи она не сомневалась. В другом сомневалась: что она сама может бросить на чашу весов, чтобы восстановить равновесие, если та качнется не в ту сторону? Свою красоту, ум и положение? Так и у дочерей Озары этого с лихвой хватает, особенно у Нисары. Ходил одно время слух, что они обе к Элгору нежные чувства питают. Так сама же только от него два дня назад уехала, а он и словом не обмолвился, хоть и выросли, считай, вместе в волчьем логове Архенара, как сестра с братом. Значит, Керану надо схватить раньше, чем ее найдет Войдан. Или, в крайнем случае, поскорее прикончить.
– Пусть мертвую, – вымученно согласилась она.
– Что янгала предложит взамен?
– А если ты не принесешь ее?
– И такое может случиться, – он ответил со смешком, нервно сглотнув слюну. – В противном случае придется назначить на мое место другого.
«Мерзок Ратома, но кто б еще смог так раскинуть сети доносчиков, лазутчиков и убийц по всей Невриде и за ее пределами? – тоскливо подумала она. – Предложи она подобную службу даже простому воину – отказ получит презрительный, даром что янгала. Отчего же тогда она держит себя с ним так, словно торгуется с купцом за последнюю куну?». Сдвинулись вместе тонкие брови. Разгорелась ледяная синева в глазах. Приподнялись от гнева плечи, лязгнуло железо в голосе, чуть напряглась белая шея, и старшина упал на колени, посерев лицом.
– Я ослышалась?
– Да, янгала. Я принесу ее, – едва слышно прошептал он, и этот шепот показался ему самому громче самого громкого вопля.
Махота сгреб в жменю рубаху на груди хмельного еще с ночи Бахаря, встряхивал так, что тот, мотаясь головой во все стороны и выстукивая подбородком о могучий кулак, мог только мычать. Не добившись ни одного внятного слова, стражник злобно ткнул вторым кулаком в слюнявый рот мужика и швырнул обмякшее тело обратно в канаву. Старший Южной башни Стохода и сам исходил пеной от ярости. Ему едва удалось уговорить корта отпустить его на несколько часов из караула. Не найдя этой ненавистной девки, он обшарил все соседствующие с ее домиком хаты и, раздав парочку зуботычин не в меру любопытным обитателям слободки, помчался к постоялому двору, а тут такое. Стражник окинул задумчивым взглядом кривобокие домишки, теснившиеся вокруг, сжал кулаки и решительно свернул в ближайший переулок. Подумал, что не могла же Лагода бесследно исчезнуть, когда вокруг столько глаз таращится сквозь щели в заборах. Хоть один да должен был ее увидеть. Ему оставалось только найти обладателя этого глаза. Быстро найти, пока корт не спросит у караульных: вернулся ли старший в башню? А корт, пес такой, обязательно спросит. Чует, что сарт Некрас скоро его сменит, может, и старшего Южной башни вместо него поставит. А совета Некрас ни у кого никогда не спрашивает.
И сейчас он торопливо шел по узкой улочке, оскальзываясь в раскисшей глине и придерживая меч, чтобы не гремел ножнами о железо наколенника, бросал из-под сведенных вместе бровей на искаженном злобой лице подозрительные взгляды по сторонам. Ломиться во все подряд двери не стал – только время зря потеряешь. Делал вид, что направляется по делам службы, а сам тщательно высматривал хоть малейшее движение во дворах, чтобы коршуном кинуться за забор и услышать любое слово о девке. Остановился на очередном перекрестке перед широкой лужей, прикидывая куда свернуть, и услышал возбужденные голоса. Рванулся, но сдержал нетерпение, замер у края забора, вытягивая шею в проулок. Сначала разглядел женские спины. Потом приметил и шустрого мальца, безуспешно пытающегося вырваться из цепкой хватки старой ворожеи.
– Цыц! – прикрикнула на мальчишку Шепетуха. – Девка, говоришь, с ним была? А не Лагодой ее, случаем, кличут?
– Ага, – тот ковырнул грязь в луже босой ногой. – Эта, с рваной мордой.
Ворожея ухватила мальца, навострившегося кинуться в проулок, покрепче за ворот.
– Стоять! – рявкнула ему над ухом. – Воин тот не из местной стражи?
– Не-а. Но тоже в доспехе. Да вот только что на лошадь перед собой посадил и увез.
Тощая, как жердь, молодица с дитем на руках зацокала языком, и скривила бескровные губы на вытянутом от удивления лице.
– Чудеса, – она закатила глаза от зависти. – Нашелся же настоящий молодец, которому и такая приглянулась.
– Тебе чего горевать-то? – хихикнула Елица-травница. – Мать, поди, рада-радешенька, что хоть какой мужик на твою красоту нашелся.
– Ко мне сватов засылали! – окрысилась та на старуху. – Да не по одному разу!
– Угу, – подбоченилась травница, вздернув подбородок, и заголосила, гордо оглядываясь по сторонам: – Папаша твой, царствие ему небесное, горшок с серебром приданым на стол выставил. Оно, конечно, сваты в дом потащились со всей округи. Вся погань окрестная ваш порог коленями обстучала да животами вытерла!
Молодка побелела, выпучив глаза, даже слова сказать от возмущения не могла, только ртом хлопала выброшенной на берег рыбой.
– Куда увез? – не отставала от мальца ворожея.
Мальчишка ткнул пальцем в сторону дороги на Замяту, завертелся юлой, пытаясь укусить схватившую его руку. Шепетуха отпрянула и он, не разбирая дороги, сиганул прямо по лужам, ухитряясь еще и язык через плечо показывать. Молодка безуспешно искала глазами камень, чтобы кинуть ему в спину, и визгливо бранилась, вновь обретя голос и отряхивая забрызганный грязью подол.
– Надо же, как оно повернулось, – Шепетуха изумленно почесала длинный нос.
– Что повернулось?
Глуховатая Елица поспешно выпростала из-под платка ухо, чтобы не пропустить хоть слово. Ворожея отмахнулась. Еще разум не потеряла рассказать, что на рассвете на ее крыльце загрохотало сапогами это страшилище из Герсики. Большеголовый Уло молча швырнул на стол жменю серебра, так же молча вскинул свой чудовищный мешок на плечо, приторочил его на круп лошади и убрался вместе с ожидающим его монахом. Она даже размашисто перекрестила их вслед и трижды сплюнула через плечо, искренне уповая, что видела в последний раз.
Махота бросился обратно к постоялому двору. Мчался, не разбирая дороги, и отчаянно надеялся, что старший возничих ворот и два его воина, которые после ночного караула за стенами начали вливать в глотки подогретое вино, еще не упились настолько, чтобы свалиться со скамьи. И, когда распахнул дверь общей комнаты в харчевне и увидел широкую спину Мевы, крепко сидящего на скамье, то перевел дух, расправил плечи, двинувшись спокойным шагом к сидящим с полными кувшинами стражникам.
– Мева, – позвал он. – Отойдем. Разговор есть и дело срочное.
– Обождешь, – тот даже головы не повернул. – Ну, Гаркун, отошел ты до ветра. Дальше, что было?
– А то, – один из стражников поплевал через плечо и постучал костяшками по столу. – Нечисть этого принесла, не иначе. Зыба мне рассказывал. Он его на переправе первый встретил и хорошенько рассмотрел. Глаза, что угли, морда страшная и на ярлыке у него чуть ли не перстень Некраса вдавленный. Говорит из Лани ехал. А туда, как попал, если не видел его раньше никто? Тут сынок Бородая, что на Ясельде путников переправляет на тот берег, в Стоходе кстати оказался. Тоже не слышал о таком. Таился, значит, гость странный наезженных дорог. Где-то вплавь через Скриву рванул. А обратно, как паломник благочестивый, мол, доски писчие Мурашу везу. Ярлыком своим перед Берестом тряс, не страшился, что проверят. И мешок у него чудной. Никто эту поклажу пощупать не рискнул. Отчего так?
– Берест его пропустил! Ты-то о чужих приказах чего печешься? – нетерпеливо зарычал Махота и потряс Меву за плечо. – Дело, говорю, срочное.
– А ты мне не указ. Сам свои дела уладить попробуй, – недовольно заворчал тот и пнул Гаркуна ногой под столом. – Это все я знаю. Сам, что хотел сказать?
– Вышел я, значит, – стражник опасливо покосился на Махоту, – до ветра. Темно еще было. А в слободке огонек блеснул. У Шепетухи. Тут не спутаешь. В этом проулке от возничих ворот одно ее крыльцо просматривается. У остальных хат только самый край окошка увидишь. Верховой от нее отъехал и на Герсику повернул, а следом второй. Я пробежался через лесок до торгового тракта. Как раз за спиной спутника этого гостя и выскочил к канаве. Шагов десять до них было. И мешок видел. Человека туда спрятать, как камень в колодец бросить.
– Мне почему не сказал?
– А вдруг и в самом деле нечисть?
– А сам чего не спросил?
– Боязно, – буркнул Гаркун. – Не один он был, да и меч у него.
Воины нервно захохотали.
– Эх!
Махота размахнулся, чтобы отвесить по оплеухе каждому, но стиснул зубы и швырнул на стол свой кошель.
– Два десятка серебряных. Не какие-то резаны – куны полновесные, что у султана чеканят!
– Да что ж тебе так припекло? – Мева недоуменно поднял одну бровь и повернулся. – Ведь за медяк удавиться готов.
– Верхового догнать надо, – старший Южной башни скривился, заметив испуг в глазах разговорчивого Гаркуна. – Да не этого. Пришлый тут один девку Бахаря увез, а мне никак отлучаться нельзя.
– Ага, – старший караула понимающе осклабился. – Девка тебе – кошель, лошадь и пришлый нам. Двадцать серебряных, говоришь?
– Не веришь – пересчитай! – обозлился Махота.
– Зачем тебе меченая?
– Жениться на ней хочу.
– Вот те на, – ухмыльнулся Мева, выпрямился огромным телом и подмигнул: – А я слышал, что от этой невесты у тебя одна рвота. Как целовать-то ее станешь?
– Не твое дело.
– Пришлый этот откуда? – спросил Гаркун, поднимаясь следом за старшим.
– У него и спросишь, как через час догонишь.
Гаркун передернулся и скользнул в дверь, а Махота схватил его кувшин и осушил до дна одним длинным глотком. Отдуваясь, вышел во двор, долго смотрел в спины удаляющихся воинов, рванувших лошадей с места в галоп. Мрачнел лицом с каждым ударом копыта: не кошель с серебряными жалко было – о себе самом сожалел, что не сможет своими руками этого молодца прикончить, да и Лагоду где-нибудь поглубже прикопать. Затем повернул голову, прислонил ладонь ко лбу, разглядывая открывшиеся ворота обители Мураша. Сначала монахи вывели несколько оседланных лошадей. Потом вышел и брат Пяст, вокруг которого толпились балахонники. Тут же крутились и монастырские стражники. Он уже начал почесывать затылок, соображая, следует ли ему немедленно вернуться в Южную башню и отправить проследить за хольдом отца Тримира парочку воинов, которые не станут задавать лишних вопросов. Однако тут же и передумал. Как бы ему не хотелось узнать подноготную странного гостя от него самого, но лучше уж у старой ворожеи эти сведения выбить вместе с зубами. Не тот человек первый хольд тайного сыска, чтобы безнаказанно тащиться у него за спиной. Заметит – завтра же в канаве с перерезанным горлом окажешься. Вздохнул и поплелся к главным воротам Стохода, волоча ноги по грязи. Пора уже доложить корту о возвращении.
Хрупкая на вид светловолосая девчушка в мужском облачении, отвернув голову назад, что-то говорила смеющемуся, подставляющему ветру пряди длинных волос, молодому воину. Она первая и заметила преследователя. Вскрикнула испуганно.
– Стража!
– Так, – протянул Стожар.
– Стой!
Мева еще издалека, до поворота, по стуку подков на лошадиных копытах понял, что перед ними те, за кем мчались уже десяток верст, и расслабленно отпустил поводья, когда верховой обнял девку и придержали лошадь.
– А ну, слезай с лошади! – рыкнул старший возничих ворот.
– Ты бы туда, где падальщики кружатся, ехал. Путникам на дороге спокойнее было бы, – произнес чужак.
Старший возничих ворот опешил от такой наглости, а Стожар одним легким движением соскользнул на землю, положил ладонь на бедро Лагоды, задержал руку и ободряюще улыбнулся ее испуганному лицу. Мева ухмыльнулся. Неторопливо покинул седло, потянулся огромным телом, широко расставив ноги, будто дуб посреди леса встал – не выкорчевать. Он был выше пришлого воина на полголовы и раза в полтора шире в плечах. Поставь этого парнишку вместе с девкой за его спиной, как на лавке сидеть будет, так никто и не разглядит. Высморкался в рукав, показав полное пренебрежение. Сказывают, что и среди тощих бывают знатные воины, да хоть Береста с паромной переправы через Скриву возьми. Но Мева, который два года назад без единой царапины выстоял против ляхов Болеслава при осаде Полоты – не за каменной стеной прятался, а с деревянного заборола не слезал! – был уверен в своей силе. И еще никому из живых не удавалось поколебать эту уверенность. А мертвые? На то они и мертвые, раз уронили свои головы перед ним.
Навий воин с интересом посмотрел на огромные кулаки стражника, на тяжелый шипастый кистень за поясом, на толстые пальцы, поросшие пучками рыжеватого волоса, и на кривой нож с резной костяной рукоятью. Лагода охнула, прикусив пальцы – похожее на это лезвие и вогнал упырь Махота ей под ребра. А Стожар нахмурился, сделал пару шагов ближе, стоял, покачиваясь с носка на пятку, большие пальцы обеих рук за ремень всунул рядом с латными рукавицами и молчал. Слова не сказал Меве, а как в самое нутро тому плюнул.
Стражник пригнулся, встряхнулся, как цепной пес, только что сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор перед одиноким путником. Выбирал место, куда широкое лезвие вонзит. Как бы не был хитер и коварен незнакомый противник, но и с клинком в руках он ему не соперник. Подбадривая себя чем-то средним между рычаньем и уханьем, он направился к Стожару, неподвижно ставшему посреди дороги и загородившему девку на лошади. Тот разве что слегка развернулся боком, и не сдвинулся с места даже тогда, когда Мева все-таки размахнулся и нанес удар. Молодец не дрогнул, отклонился чуть в сторону с презрительной усмешкой. Стражник несколько мгновений недоуменно смотрел на собственные руки, которые едва не упустили меч от удара о землю, после чего зарычал и ударил еще раз. И снова тот отклонился и позволил концу широкого лезвия черкнуть по песку за пядь от своих сапог. И тогда Мева взбеленился, крутнул мечом, попробовал подсечь противнику ноги, тут же кольнул в грудь и в шею. Не достал, а тот даже приблизился, заставив отступить на шаг. Стражник был ошеломлен такой неуязвимостью, но пройдя многие сечи, знал, что умелого, даже с одним ножом противника так просто, наскоком, не возьмешь. Сколько костей таких самонадеянных лежит по лесам да болотам? Однако он и представить не мог, каково это – не управиться с безоружным. Решил прикончить сразу. Завертел тяжелым лезвием перед собой, быстрее, быстрее. И нанес стремительный удар: меч выплюнул из сверкающего железного круга смертоносное жало. Во всю мочь, всем огромным телом, во всю силу рук. И еще. И еще. И снова. Тоненько заскулила Лагода, крепко зажмурив глаза, когда ее суженый исчез, пропал в неистовом вихре сокрушительных ударов, каждый из которых был способен рассечь их лошадь вдоль хребта. А как открыла вновь, то увидела только чудовищный оскал на мокром от пота лице старшего возничих ворот, спутанную бороду и могучее плечо, двигавшееся в ритме стремительных ударов. А Меве руку уже сводила судорога, едкий пот заливал, слепил глаза, все труднее стало махать тяжелеющим мечом, все медленнее выпады. Силы он был неимоверной, а вот мастерству ратному и выносливости звериной для долгой сечи не довелось обучиться – всегда на единственный удар, что никакой доспех не останавливал, уповал. Противника он так и не срубил, точно туман резал, лишившись разума. Вспомнил через злобу, что подмога, рядом, только кликни. Заорал:
– Гаркун!
Остановился на миг, полнее вздохнуть, расправить изнемогшие уже члены, как железные пластины латной рукавицы врезались ему между глаз, проламывая нос, швырнули на землю. Он выплюнул обломки зубов, поднимался страшный в крови, безумно крутил головой, выглядывая своих спутников. Зарычал, бешеным вепрем кинулся вперед рубить в куски, жаждал нанести удар, хоть один, но последний. Не достал. Тяжеленный удар в висок подкосил колени, а затем второй кулак вогнал осколки костей носа до самого мозга, опрокинул на спину. Его противник, так и не обнаживший клинок, задрал стражнику всклокоченную бороду кверху, накинул хрипящему кровавыми пузырями его же собственный пояс на шею. Мева выгибался дугой и сучил ногами, пока не хрустнула крепкая шея. Лагода вздрогнула от треска костей, а Стожар приподнял за пояс обмякшее тело и столкнул в канаву. Девушка, едва пережившая безумный страх за своего будущего мужчину, захлестнувший ее с головой, вздохнула облегченно и, брезгливо посмотрела на мокрую дорожку на песке.
– Умереть и то не смог по-людски, – угрюмо бросил Стожар, – а гонору-то было у выродка.
Он замер, прислушался, выхватил из-за спины арбалет и первой же стрелой выбил из седла всадника, вылетевшего из леса на дорогу. Вторую заряжать не стал, просто шагнул навстречу следующему, в этот раз обнажив меч.
Брат Пяст уже потерял остатки терпения, когда в полдень на дороге к скромной обители в дубовой роще, укрывшей за своими стенами десяток дряхлых старцев, застучали копыта. Трое всадников появились из-за огромных стволов и остановились за сотню шагов от монастырских ворот. Их доспехи были прикрыты черными плащами, а лица скрывались за низко надвинутыми капюшонами. Первый из троицы, двинул лошадь на пару шагов ближе.
– Вы не торопились, – раздраженно пробурчал хольд.
Он спешился и остановился перед прибывшими верховыми. Задрав голову, вглядывался ближнему в смуглые черты лица под капюшоном.
– Сказано было в полдень, – глухо прозвучал голос второго всадника, и брат Пяст понял, что не ближний, а тот старший, повернулся к нему.
– В полдень, – подтвердил он.
– Мы не опоздали. Где они?
– Пропали, будто туман с дороги слизнул, – ответил хольд, покрутил головой и хмуро добавил: – Что-то мало вас.
– Не твоя забота. Иларис?
– Донесли, что на хуторе Спыха гости были утром. Недолго были. Может, и желтоглазая, – он развел руками. – А, может, только ее спутники. Как с утра вестника вам отправил, так и не видел никто их больше. Один из ее воинов ту девку, что знак подала, с собой увез. Соглядатай из слободки сообщил, что сартовы стражники за ним увязались. Этого искать не стоит. Прикончат.
– Встретила его стража, – кивнул всадник. – Сегодня корту Стохода придется раскошелится на плотника и искать новых охотников сдохнуть за серебряный в неделю.
– Ушел? – поразился брат Пяст. – От Мевы?
– Молись своему богу, что сам следом не кинулся, – усмехнулся собеседник.
– Пошарьте по окрестностям и найдите мне этого ублюдка Уло, нечисть его раздери, – попросил хольд.
– Неужели покойники нынче в такой цене, что нас сюда через Волму за ними отправили? – удивленный голос из-под капюшона прозвучал отрывисто и зло. – Куда он направился?
– На Вилоню, – похолодел брат Пяст. – Если уж не его тело, так хоть весть какую о его судьбе разнюхайте.
Всадники молча развернули лошадей, а он чертыхнулся, бросился к монастырю и загромыхал ногой в калитку ворот. Ждать ему пришлось долго. Наконец где-то в отдалении послышались шаркающие шаги, загремел один запор, потом другой. Равнодушный голос спросил:
– Кого там нечисть принесла?
– Открывай, – он зло прищурился в приоткрывшееся окошко, забранное частой решеткой.
– Кому? – равнодушия в голосе не убавилось.
– Герсике!
– Зачем?
– Спросить хочу.
– О чем?
– О жизни твоей, Вербен, – завопил брат Пяст.
Он врезал кулаком в дерево ворот. Белое лицо, иссеченное черными полосками теней, отшатнулось от решетки. Следом вновь громыхнули запоры. Скрипнули петли. Из-под седой брови на него вытаращился подслеповатый глаз.
– Пяст?
– Он, милостью Тримира, – хольд расплылся широким лицом в вымученной улыбке.
Старик в длинной рубахе до колен, переступил босыми ногами, распахивая дверь полностью, почесал бок.
– Смотри ты, – буркнул удивленно. – Не прикончили еще.
– Жив еще, Вербен. Жив, – он нетерпеливо потянул створку двери на себя.
– Хотел чего?
– На один простой вопрос ответ нужен.
– Их у тебя в последнее время прибавилось, – хмыкнул тот. – Один другого проще, а ответы на них с каждым разом страшнее. Есть у меня подозрение, что именно этот и будет твоим последним.
– Не кличь беду, старый хрыч. Накаркаешь еще.
– Входи, чего уж там, поговорим.
Разговор Пяста с седым старцем был долгим, и закончился только на следующее утро. Посланцы из-за Волмы ждали его у ворот. Один из них протянул ему обрывок бересты с небрежно нацарапанными линиями.
– Уло? – спросил второй. – Мешок с телом у него был с собой?
Старший тайного сыска испуганно кивнул, разглядывая странный рисунок.
– Карта, – третий верховой отбросил капюшон и окинул хольда насмешливым взглядом. – Заберешь его, если похоронить захочешь.
У Пяста подогнулись колени. Едва троица скрылась за деревьями, как он с позеленевшим лицом развернулся обратно к обители и загремел кулаком в дерево ворот. Вербен выпучил на него глаза.
– Когда ты уже угомонишься? – завопил со злостью.
– Заткнись! – коротко бросил Пяст. – Забыл спросить кое-что. Это точно последнее. Всечета помнишь? Который в Герсике наставником у послушников был.
– Ну, – задумался старец, поглаживая бороду. – Помню. Давненько о нем вестей не слышал. Помер, наверное, в монастыре Тепта.
– Мог он мне лгать?
– Тебе? – Вербен прищурился через решетку. – Я бы удивился обратному.
Солнечный свет проклюнулся сквозь утренние сумерки, когда Петера добралась до старой гати на окраине Пограничья. Проход над бездонной трясиной, различимый только для наметанного глаза лесного жителя, еще скрывался в серой пелене. Она надеялась, что точно помнила, где через каждые пять десятков шагов над шевелящимся под ногами зеленым ковром мха торчала вешка. Многие из них перегнили и лежат, укрытые поверху накопившимися слоями прелой растительности, но если найти первую и знать порядок поворотов по остальным, то пройти не составит большого труда. Главное, не спешить, иначе булькнет под сандалиями бочажина, сомкнется над головой черная жижа и не сыскать никому, где болото тело спрятало.
Девушка осмотрелась, выискивая знакомые приметы. Прошла вдоль трясины влево, затем вправо, вздохнула облегченно, разглядев в мутной серости утра перекрученную из трех стволов березу. В двух саженях за ней должна быть первая вешка. Она не успевала пройти к следовым камням, что лежали на берегу Чарны, обычными путем, поэтому рискнула пересечь гиблые топи заброшенными тропками. Пойдет в обход, так чуть ли не день потеряет. Задержалась не по своей воле, но то, что она узнала, искупит эту задержку с лихвой. Лишь бы Войдан, обратный вестник от которого разбудил ее вчера уже за полночь, дождался. Она подняла слегу и, не раздумывая, шагнула вперед: некогда ей ждать – туманы здесь могли стоять неделями.
Петера обогнула истлевший осиновый ствол, покрытый пятнами осклизлой белесой плесени. Нащупала гать и осторожно двинулась в серую мглу, укрывшую ее с головой. Болото захолодило ступни, забрызгало струйками ледяной воды, а длинные, острые побеги травы полезли между пальцами, цеплялись за ремешки сандалий, так и норовя остановить. Иногда она оскальзывалась на сгнивших прутьях невидимой дороги, проваливалась по пояс в чавкающую грязь и с трудом выбиралась обратно, со страхом вслушиваясь в чьи-то жуткие крики в глубине трясины, и едва не растеряла всю решимость в тумане, заполненном неизвестными, пугающими до смерти звуками. И уже потом, на твердой земле лесной прогалины, покрытой росной травой, вздрагивая от пережитого ужаса, отстирала одежду в безымянной речушке и немного отогрелась на утреннем солнце. Теплая, как в полдень, ласковая вода мягко обнимала ее ступни. Густой лес на другом берегу приветливо шумел могучими кронами. Невидимые в ветвях птицы заливались трелями, деловито жужжали мохнатые шмели, перелетая с цветка на цветок. И тропка, поднимаясь наверх прямо из воды, вилась между деревьями – солнечная, чистая, манящая тут же вступить на нее. Пряный запах цветущих трав возбуждающе пьянил, ласкал ноздри, вызывая странные чувства родства с этим местом. Петера, снова озябшая под влажной тканью, побежала через этот лес, чтобы рубаха и штаны быстрее просохли, и влетела в мастерски состряпанные колдовские насторожи…
Щупальца тумана ползали у подножия двуглавого холма, холодные звезды отражались в стоячей воде озера, над которым не проносилось даже слабое дуновение ветерка. Слева от груды битого камня немая кладбищенская дорога упиралась в полуразрушенную стену, а справа чернел безмолвный старый пруд с осколком луны посередине. Из темноты у дальнего склона холма, сплошь заросшего колючим кустарником, выехала на лошади женщина со столь отталкивающей внешностью, что у Петеры подкосились ноги. Всадница покрутила головой, задрала острый подбородок вверх, неуловимым движением выхватила арбалет и выпустила стрелу в черноту над головой. Покрутив перед широким носом маленькую летучую мышь, пронзенную стрелой, она засунула ее за пазуху и дернула поводья, приближаясь. Остановив худую кобылу на том месте, где дорогу обрывала каменная стена, она отвязала чересседельные торбы и легко спрыгнула из седла на землю. Размалывая сапогами камень в крошево, добралась до огромной черной проплешины. Расшнуровала торбы, достала лопату и поставила по обеим сторонам тропки два человеческих черепа с вставленными в глазницы свечами. Затем сбросила пояс, зазвеневший мечом о камень, подобрала вверх, завязав тяжелым узлом, волосы, что были чернее самого черного мрака, плюнула на ладони, похожие на старые плоские корни с кривыми отростками, и принялась расчищать дорогу, размеренно махая лопатой. Тихий стон дуплистой вербы, склонившейся над водой пруда, пополз внутрь девушки леденящим страхом. Испуганно закрутились в водовороте мысли, то поднимая ее на крыльях, то жаля беспощадными шершнями, и она одной рукой схватилась за грудь, пытаясь унять гулко застучавшее сердце, второй крепко вцепилась в ствол дерева, и вскрикнула, едва не задыхаясь от ужаса, накатившего волной, а женщина обернулась, принюхалась и вдруг рассмеялась, подняв уродливое лицо в беспросветное небо.
– Она здесь, – яростный шепот, слетевший с искривленных усмешкой губ, ударил в уши.
Еще три тени появились в тумане, подобрались к ней ближе, проплыв над ломким бурьяном и не касаясь стеблей ногами, уплотнились, превращаясь в призрачные уродливые фигуры. Тонкие руки поднялись, указывая пальцами прямо на нее. А чудовищная женщина потекла страшным лицом, сбрасывая кожу, будто вместе с волосами сняла ее с голого черепа, и протянула к ней обе руки:
– Я так хочу обнять тебя.
Ласковый голос матери возник прямо в голове, согрел нутро горячим травяным отваром, застил глаза слезами. Петера потянулась навстречу женщине и выпала из морока, услышав стук копыт…
– Ты смотри, – удивленно протянул кирвенский мечник, вгоняя обнаженный меч обратно в ножны, и крикнул за спину: – Тешин! Глянь, кого встретили.