Глава 3
Грабовский не думал, что Зоя Ивановна впечатлена его мастерством настолько, чтобы выделять его среди других анестезиологов. Однако образ Любы так сильно тревожил воображение, что Стас уже почти готов был, наплевав на правила приличия, запросто подойти к начальнице и сказать: «Слушайте, мне так понравилась ваша подруга, может, познакомите?»
Он корил себя, понимая, что сходить с ума по женщине, о которой ему ровным счетом ничего не известно, – самое глупое занятие на свете.
Чтобы избавиться от наваждения, Стас взял два билета в филармонию на органный вечер, надеясь, что общество любимой девушки и возвышенная духовная музыка приведут его в нормальное состояние.
В тот день он безмятежно сидел в ординаторской и ликвидировал свои долги по аспирантской документации. Варя отпросилась домой пораньше, чтобы навести красоту перед концертом, и Стас все время отвлекался от бумаг, представляя ее в открытом шелковом платье. Под ним наверняка будет шикарный комплект кружевного белья, который он тайно подарил ей на Восьмое марта, и чулки с широкой ажурной резинкой… А после филармонии они обязательно завернут на часок в бабушкину квартиру…
Тут вошла Зоя Ивановна, и Грабовский поспешно стер с лица мечтательную улыбку.
– Стас, пошли работать в операционную! Небольшая халтурка часов на пять.
– А это обязательно? Никто другой не может? – заныл Стас. – У меня планы на вечер, Зоя Ивановна… Только сегодня, а вообще я никогда не отказываюсь, постоянно сверхурочно остаюсь, сами знаете…
– Да, мой маленький друг, знаю! Все курят, ты один у нас работаешь! Прямо не мужчина, а Золушка в штанах. У меня, между прочим, тоже были планы, но наша приглашенная звезда все похерила! Какую-то он там навертел совсем нездоровую фигню.
Что ж, Стас покорно выключил компьютер и встал из-за стола. Они зашагали по длинному коридору, на ходу надевая колпаки и маски. Зоя Ивановна продолжала возмущаться:
– Не понимаю наших – своих придурков полно, а они приглашают этого Максимова, хоть прекрасно знают, что он председатель всех дебилов! – Она толкнула тяжелую стеклянную дверь.
В операционной царила атмосфера той унылой безнадежности, когда ясно, что битва уже проиграна, но все равно надо что-то делать. Несколько раз Стасу приходилось давать наркозы в таких ужасных ситуациях. Пациент умирает, но сердце еще бьется, и надо продолжать бороться за его жизнь, хоть у тебя нет ни сил, ни возможностей для этой борьбы… И стократ ужаснее, когда такое положение дел создается по вине доктора.
Среди всей печальной суеты выделялся Максимов, неподвижно стоявший у операционного стола. Даже несмотря на хирургическую маску, оставлявшую открытой одни глаза, надменное презрение ко всем окружающим ясно читалось у него на физиономии.
– Так, что у вас? – Из-за его плеча Зоя заглянула в рану. – Просушите тампоном, я ничего не вижу.
Грабовский остановился в дверях. Сейчас узнает обстановку, перекурит и позвонит Варе, десять минут у него в любом случае есть. Пусть Варя сходит в филармонию с подругой, а лучше пусть плюнет на культурное просвещение и приедет сюда прямо как есть – в концертном платье и сексуальном белье. Так приятно будет обнять ее, когда он выйдет из операционной…
– Ну, ясно все! Шел на Одессу, а вышел к Херсону! Ты же полую вену перевязал, чудо! Теперь протезировать придется. Ладно, я моюсь, девчонки, открывайте мне венозный протез. А ты, Стасик, принимай больного у анестезиолога.
– А зачем анестезиолога менять, Зоя Ивановна? – спросил один из ассистентов.
– Если уж я исправляю чужие косяки, вместо того чтобы праздновать собственный день рождения, я по крайней мере хочу, чтобы никто не стонал у меня над ухом на тему, как я не права.
– Не слишком ли вы много на себя берете? – Поняв, что у больного появляется шанс выжить, Максимов осмелел. – Почему называете меня на ты? И что значит «косяки»? Сложная невринома, я отходил от аорты…
– Лучше бы от больного вовремя отошел, – фыркнула Зоя, бесцеремонно выталкивая Максимова с места оператора.
– Знаете что? Вы гонора-то поубавьте!
– Да иди ты на фиг!
– Что вы себе позволяете? У вас тоже бывают ошибки, между прочим! И еще неизвестно, кто из нас совершил их больше. Наверное, придется доложить вашему руководству, пусть оно растолкует вам, что недопустимо публично говорить «пошел на фиг» людям, равным вам по званию.
Зоя Ивановна отвлеклась от ревизии раны:
– Боря, увянь! Я ведь не первый раз за тобой подтираю. Между прочим, у меня день рождения, друзья устраивают прием в мою честь, а я тут веселюсь с тобой. Не умеешь оперировать – не лезь, а пока лезешь, то посылать я тебя буду куда захочу! У меня еще есть адреса! – неожиданно закончила она строкой из Мандельштама.
Максимов фыркнул и, картинно швырнув перчатки в таз, покинул операционную. Анестезиолог, сдав Стасу больного, последовал за ним.
В принципе Зоя Ивановна была не права. Никто не застрахован от ошибок, все пациенты разные, и вариации их внутренней анатомии, усугубленные заболеванием, поистине безграничны. Ошибка происходит не от незнания анатомии или ручной неумелости, а в силу отклонений от нормы. Никто не гарантирован от фатальных оплошностей, и хирург, твердо убежденный, что уж он-то никогда не ошибется в идентификации сосуда, на самом деле просто самоуверенный идиот. Но доктор должен быть уверен, что сумеет заметить и исправить свою оплошность, иначе не стоит самостоятельно оперировать. Ведь, определяя операбельность, хирург принимает в расчет и собственные возможности.
И Зоя Ивановна ругала Максимова именно за самоуверенность, а вовсе не за то, что он случайно пересек нижнюю полую вену. Сейчас существует много методов диагностики, дающих точную информацию о размерах и расположении опухоли, значит, Максимов заранее знал, что невринома связана с крупными сосудами. Ему следовало сразу попросить Зою об участии в операции.
Стас убавил скорость инфузии. Интересно, сколько времени Максимов пытался сладить с ситуацией самостоятельно? Венозный возврат почти на нуле. Нужно срочно определить время свертывания крови и, если оно нормальное, ввести гепарин.
Зоя не подкачает, поставит протез в самом лучшем виде, за техническую часть можно не волноваться. Значит, жизнь больного сейчас целиком зависит от его анестезиологического мастерства. Нужно поддерживать функции организма в условиях, когда венозная кровь не поступает от нижней половины тела.
Вытащить пациента стало для Стаса не только врачебным долгом, но и делом чести. Если тот, не дай Бог, умрет, Максимов начнет всем подряд рассказывать, что Зоя умеет только оскорблять и материться, а на самом деле оперирует ничуть не лучше его.
Грабовский сочувственно вздохнул. Бедная Зоя Ивановна! Ему-то что, знай измеряй параметры гемодинамики и заказывай анализы, а потом думай, как компенсировать все это безобразие. А начальнице нужно сшить стенку вены, по виду напоминающую шкурку помидора, с грубой пластиковой трубкой, используя нить толщиной с человеческий волос. И сделать это после напряженного рабочего дня, в течение которого она провела две сосудистые операции.
Наказав Алисе последить за больным, Стас выскочил в коридор и позвонил Варе. Та сказала, что все понимает, пусть Стас работает спокойно. С подругой она идти не хочет, на работу тоже не поедет, какой смысл? Родители все равно не разрешат ей ночевать в клинике, и уставшему Стасу, вместо того чтоб перейти улицу и рухнуть на кровать в собственной общаге, придется тащиться ее провожать, а потом обратно. Лучше она останется дома и приготовит его любимые пирожные.
«Все так, – подумал Стас уныло. – Провожать действительно будет влом, особенно, если они не смогут быстренько заняться любовью. Но лучше бы она все равно приехала. А пирожные эти долбаные… Я и не люблю их, это они с мамашей решили, что я их люблю. Назначили меня фанатом корзиночек. Кормят теперь. А скажешь, лучше сосиски мне сварите, обидятся».
Зоя Ивановна быстро вшила протез. После того как пустили кровоток, состояние больного стало улучшаться на глазах. В реанимацию Стас передавал уже стабильного, готового к экстубации[6] пациента.
Вернувшись в отделение, они обнаружили в ординаторской Максимова. Наверное, в нем проснулась совесть и заставила дождаться известий о судьбе пациента, которого он чуть не отправил на тот свет.
– Можешь расслабиться пока, – проворчала ему Зоя.
– Спасибо. Кажется, в операционной мы оба погорячились…
– Проехали!
– Знаешь, ты, пожалуй, лучший сосудистый хирург, которого я знаю.
Стас с Зоей Ивановной переглянулись с легким ужасом. Это надо же, Борис Владиславович кого-то хвалит!
– Ты не сглазь! А то будет как в стишке – медицинское светило утопает в похвалах, а больного ждет могила, ибо так судил Аллах! Погоди хвалить.
Максимов вежливо улыбнулся. Он любил черный юмор.
– Я тоже недавно неплохую частушку слышал. Пришел хороший анализ, лежу в гробу – какой каприз!
– Разве это частушка? – усомнилась Зоя. – По форме больше похоже на это, как его… хокку!
Стас пролистал историю болезни, проверяя, не забыл ли он заполнить какую-нибудь графу.
– Хокку, саке, гейши и харакири – вот что нас губит, – вздохнул он.
– Кстати о саке и гейшах! Мужики! Поехали ко мне на день рождения! Стас, не вздумай отнекиваться! – Зоя грозно встала в дверях. – И ты, Боря, собирайся. Выпьем на брудершафт, официально на ты перейдем. Не будем терять времени, нам в Петергоф пилить.
– В Петергоф?
– Ага, мой одногруппник Яша Розенберг в мою честь прием устраивает в своем загородном доме. Я поэтому и взъелась на тебя, Боря. Человек ради меня старался, народ созвал, а я черт-те чем занимаюсь. Без обид?
Максимов снисходительно кивнул. Он даже готов был оплатить такси до Петергофа, но Стас настоял, чтобы взять половину расходов на себя. Зоя решила не требовать, чтобы ее тоже взяли в долю.
«Какую шикарную жизнь я веду последнее время! – весело подумал Стас. – Катаюсь на такси, еду в загородный дом на вечеринку…»
Зоя отпустила машину на шоссе, так что по сумрачным тихим улицам коттеджного поселка они шли пешком. Начальница торопилась – после того как она закончила операцию, ей то и дело звонили на мобильный, не слишком трезвыми голосами осведомляясь, скоро ли она появится, и подначивая сообщениями, что выпивка подходит к концу.
Стасу же, напротив, торопиться не хотелось. Так приятно было вдыхать еще не остывший после теплого дня вечерний воздух, слушать нежный шум листвы и угадывать в сгущающихся сумерках причудливые контуры особняков.
На душе воцарилось какое-то странное щемящее настроение, то ли предчувствие чуда, то ли грусть…
Нужное место Стас заранее угадал из-за веселых голосов, музыки, модной в девяностые годы, и гирлянд фонариков, развешанных по забору и кронам деревьев.
– Наконец-то! – Хозяин дома, невысокий крепыш аэродинамических пропорций, бросился навстречу Зое Ивановне. – Счастье мое, был ли в твоей жизни хоть один день рождения, на который ты попала? Сколько себя помню – гости маются, водка стынет, а дорогая именинница оперирует.
Хмыкнув, Зоя Ивановна представила своих спутников, и Розенберг повел их к столу, устроенному прямо в саду. Гостей насчитывалось человек двадцать, и, наверное, все они были хорошими друзьями именинницы, ибо не теряли времени в ее ожидании, уверенные, что она простит им разграбление стола. Большинство уже насытились, и кто-то танцевал на гравийных дорожках сада. Когда хозяин громогласно возвестил о появлении Зои, все подтянулись и взяли бокалы. Стали чокаться, целоваться, говорить праздничные приятности.
Стас чувствовал себя неловко. Во-первых, он был намного моложе всех собравшихся, во-вторых, никого из них не знал и, в-третьих, не приготовил даже маленького подарка. Зоя, увлеченная старыми приятелями, не собиралась опекать его. Стас решил уйти в тень, но тут его легонько тронули за локоть. Очень симпатичная молодая женщина, приветливо улыбаясь, наполнила его тарелку деликатесами и подала бокал вина.
Грабовский ужасно проголодался за день. Аккуратно доев содержимое тарелки, он хотел наполнить ее еще раз, но тут увидел Любу и моментально забыл о еде.
Люба стояла поодаль, загадочная и прекрасная в неверном золотистом свете фонариков. Совсем одна, с растерянной улыбкой на лице. Стас понял, что она так же одинока на этом празднике, как и он.
Сегодня она была совсем другой, чем тогда, в автобусе. Темное вечернее платье – в сумерках и не поймешь, какого цвета, – подчеркивало тонкую талию, а декольте чуть не свело Грабовского с ума. Он обожал такие лифы, когда платье без рукавов и бретелек держится неизвестно на чем и, кажется, готово упасть при глубоком вздохе. У Любы оказались очень красивые плечи и, насколько можно было рассмотреть, небольшая высокая грудь. В меховой накидке, на фоне куста шиповника Люба была похожа на старинный портрет.
Поставив тарелку на первую попавшуюся плоскость, Стас решительно двинулся к ней.
– Разрешите вас пригласить?
Люба кивнула, и они, не очень попадая в музыку, вышли танцевать под древний хит. Люба танцевала неважно, робко, делая слишком мелкие шаги, но Стасу было все равно. Он наслаждался, что его рука лежит на ее талии, а вторая сплетается с ее рукой, что его щеке тепло от ее дыхания и что у нее так приятно пахнут волосы… Осмелев, он потихоньку увлек ее подальше от эпицентра праздника – за линию кустов, где весьма кстати обнаружилась уединенная беседка.
Люба не хотела уединяться, но Стас был настойчив.
– Я так хочу посмотреть на вас при свете луны, – сказал он выспренно.
– Да? Думаете, я оборотень и у меня отрастут сейчас клыки и шерсть? – Увы, его объятия совсем не будоражили эту женщину.
– Хочу увидеть, сможет ли луна сделать вас еще красивее, чем вы есть. – Образ красавицы XIX века располагал к тяжеловесным комплиментам. – Вы мне так нравитесь, – шептал он в маленькое розовое ушко. – Если бы вы только знали, как я рад видеть вас здесь… Люба…
Следовало завязать светский разговор, ведь при первой встрече Зоя даже не представила их друг другу, но этот чудесный вечер опустился на землю не для пустых бесед.
– Я думал о вас, – прошептал он, усаживая ее на скамью в беседке.
У Стаса был высоковатый для мужчины голос, поэтому приходилось шептать, чтобы в самый ответственный момент не дать петуха.
– Но вы меня совсем не знаете…
– Это не важно. Не зная вас, я всю жизнь о вас мечтал… – Он взял ее руку в свои. Пальцы были совсем холодными, поэтому Грабовский решительно натянул на Любины плечи меховую накидку. – Мне кажется, я думаю о вас, сколько себя помню.
Люба отстранилась и хихикнула.
Они сидели рядышком на скамье беседки, вокруг, за ненадежной линией кустов, танцевали и веселились люди, играла музыка… Но для Стаса весь земной шар сжался до размеров малюсенького астероида, как в «Маленьком принце». Астероид бешено крутился, и на нем с трудом помещалась беседка.
Грабовский обнял Любу за плечи и притянул к себе, осторожно, еле касаясь, пробуя губами мочку уха. Потом легонько взял ее за подбородок.
Люба рассмеялась:
– Перестаньте! Так себя не ведут даже герои сериалов!
Но не сделала ни малейшей попытки встать, наоборот, осторожно положила руку на колено Стаса.
А потом был головокружительный, неуправляемый поцелуй, когда тела действуют независимо от воли своих обладателей. Они встали и прижались друг к другу крепко, как только могли. И только когда желание Стаса стало слишком явным, Люба отпрянула.
– Это все так странно, – сказала она, поправляя корсаж резким движением.
– Да.
– Если разобраться, мы абсолютно незнакомые люди.
– Так точно.
– Это просто наваждение какое-то…
– Да, это очень сильное наваждение.
– И мы говорим как идиоты! – Люба досадливо топнула ногой, но тут же спохватилась: – Простите, это у меня профессиональное. Я пишу сценарии мелодрам, поэтому в жизни совершенно не переношу слащавости.
– Тогда что ж… – Стас сам удивлялся, как ему удается боготворить Любу, хотеть ее и в то же время быть таким развязным и непринужденным. – Меньше слов, больше дела.
Второй поцелуй оказался так же сладок, как и первый. Люба отвечала Стасу доверчиво и нежно. Ему удалось усадить ее на перила беседки, и он оказался в кольце ее длинных сильных ног.
«Будем надеяться, – думал он, – что никто сюда не забредет. Зоины друзья слишком старые, чтобы обниматься по беседкам…»
Но все же каким-то краем сознания Стас понимал, что секс может испортить этот чудесный вечер. Дело было даже не в том, что он, как гурман, хотел насладиться предвкушением. Просто, думал он, Бог свел их в этот вечер для чего-то другого. «Близость» только отдалит их друг от друга.
А целоваться – это совсем другое дело…
Остановились передохнуть. Глаза обоих дико блестели в темноте.
Стас мягко взял Любу за плечи.
– Тебе чего-нибудь принести? Мороженого? Я слышал, что будет мороженое. Хочешь?
– Ага… Прямо как в старом фильме про Золушку, помнишь? Сколько он ей принес, сто порций?
– Я помню этот фильм. Смотрел его, когда был совсем маленький. У нас был древний телевизор, и он все показывал в зеленом свете. Так было, знаешь, сказочно… Сейчас принесу, только ты не исчезни, ладно?
Оказалось, они целовались в беседке целую вечность. Стол с закусками давно убрали, а десерт подали в доме. Немного конфузясь, Стас переступил порог и тут же был схвачен начальницей.
– Где ты болтаешься? – спросила она строго.
– Я…
На ум ничего не приходило, но Зоя Ивановна лучше его знала, где он был:
– Ясно, сидел на кухне и питался! Надеюсь, ты не особо запивал хотя бы?
– Как можно, Зоя Ивановна!
– Ладно, дело молодое. Диана, – обратилась она к молодой жене Розенберга, – выдай ему сухой паек, нам ехать надо. Шунт встал. Дашь наркоз?
Стас обреченно кивнул. Кажется, Зоя Ивановна задалась целью разрушать все его любовные дела. Хотел с Варей в филармонию сходить – остался на операцию, хотел быть с Любой – снова здорово! Или это больной так подгадал, чтобы Стас остался с носом?
Тромбоз шунта, стало быть. Частое осложнение, которое зависит от многих факторов, не только от мастерства хирурга. Плохо подготовленный протез, характеристики свертывающей системы крови больного… Вот это уже напрямую зависит от анестезиолога! Хотя Стас дал большую дозу гепарина, даже чрезмерную, если учитывать объем кровопотери. Теперь придется удалять тромб, а если не поможет – заново перекладывать шунт.
– Зоя Ивановна, пять секунд! – Пусть думает, что ему надо в туалет.
Она крикнула, чтобы Грабовский выходил к воротам, а они вместе с Максимовым вызовут пока такси.
– Сглазил все-таки, – мрачно добавила Зоя.
Не задумываясь, как он выглядит со стороны, Стас схватил креманку с мороженым и устремился в беседку.
– Вот! Мороженое! А я должен бежать. Прямо сейчас, извини.
– Что случилось?
– Зоя Ивановна едет оперировать, я с ней.
– Это обязательно?
– Спрашиваешь! – На счету была каждая секунда, но он все-таки привлек Любу к себе. – Если я сейчас же не поеду, она, как настоящая добрая фея, превратит меня в тыкву.
– Хоть бы хрустальный башмачок оставил! – В Любином голосе ему отчетливо послышалась насмешка.