Вы здесь

Клей. 1. В районе 70-х: за старшего (Ирвин Уэлш, 2001)

Эта книга посвящается Косарю, Скрапу, Джимми, Дино, Микки, Тэму, Саймону, Майлзу, Скотту и Кроуфу за умение держаться вместе, даже когда земля уходит из-под ног

Glue: клей, сущ. – неочищенное желе, получается путем варки костей животных, используется как связывающее вещество.

Чемберсовский словарь ХХ века

Irvine Welsh

GLUE

Copyright © 2001 by Irvine Welsh


© Д. Симановский, перевод, 2016

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2016

Издательство ИНОСТРАНКА®

* * *

Уэлш неизменно доказывает, что литература – лучший наркотик.

Spin

Уэлш – редкой злокозненности тварь, одна из самых талантливых в мировом масштабе. Его тексты – хорошая, по всем правилам сделанная беллетристика, типичная британская социальная сатира. Только вот с читателем здесь не церемонятся – спички между век вставляют и заставляют смотреть, как автор выскребает души своих героев. Смотреть, сука, сидеть, я сказал! – такая вот ироническая беллетристика.

Лев Данилкин (Афиша)

Ирвин Уэлш – ключевая фигура английской «антилитературы». Проза Уэлша – один из тех редких случаев в серьезной прозе, когда разговоры о жанре, направлении, идеологии и подтекстах почти никак не влияют на прочтение. Это пример чисто экзистенциального письма, прямая трансляция происходящего. Недаром сам Уэлш как-то сказал, что его книги рассчитаны на эмоциональное, а не на интеллектуальное восприятие. Место действия здесь – неуютное пространство между смертью от передозировки, этическим экстремизмом и измененными состояниями сознания. Персонажи говорят на аутентичном эдинбургском диалекте с обильной примесью мата и экзотического сленга. Естественная интонация не оставляет места никаким литературным условностям. В сумме все это производит впечатление стилистического открытия.

Gazeta.ru

Самое прекрасное во вдохновении – то, что никто, кроме тебя, не знает его настоящего источника. Иногда не знаешь и сам. Бывает, пытаешься провести четкую линию между явлениями, которые легли в основу книги, и не можешь. Так что лично я оставляю эту работу подсознанию. <…> Время прямолинейных героев ушло безвозвратно; может, и прежде их не существовало? Ведь сегодня даже в комиксах супергерои ужас какие сложные личности. С комплексами, внутренними конфликтами. Как будто настоящие люди.

Ирвин Уэлш

1

В районе 70-х: за старшего

Windows ’70

Солнце, вышедшее из-за бетонной коробки блочного дома напротив, ударило им прямо в лицо. Яркие лучи ослепили Дейва Гэллоуэя так неожиданно и коварно, что он чуть не выронил стол, который с трудом тащил. В новой квартире было уже довольно жарко, и Дейви чувствовал себя как неведомое экзотическое растение, сохнущее в перегретой оранжерее. Это все окна, они такие здоровые, оттого и столько солнца, думал он. Поставив стол, он выглянул вниз, оглядел квартал.

Дейви чувствовал себя только что коронованным императором, осматривающим свои владения. Новые дома впечатляли: освещенные солнцем, они приятно поблескивали, искрились камешками, вставленными в швы между бетонными блоками. Светло, чисто, просторно, тепло, что еще надо. Он вспомнил сырую темную квартиру, стены, покрытые сажей и въевшейся грязью, не смываемой целыми поколениями с тех пор, как город получил прозвище Старый Вонючка. За окном мрачные узкие улицы, по которым, сжимаясь и покачиваясь от пронизывающей до костей зимней стужи, бредут люди. И этот гнусный пивной смрад, что заполнял комнату, как только откроешь окно, всегда вызывал в нем приступ тошноты, если он перебрал накануне в пабе. Все это в прошлом, настали новые времена. Вот как надо жить!

Большие окна олицетворяли для Дейва Гэллоуэя все то хорошее, что принесла программа сноса ветхих зданий. Он обернулся к жене, которая натирала плинтусы. Зачем натирать плинтусы в новой квартире? Однако Сьюзен стояла на коленях, облаченная в комбез, и ее густая черная копна покачивалась, свидетельствуя о безумной активности.

– Что мне больше всего в этих домах нравится, – рискнул Дейви, – так это большие окна. Пусть солнце светит, – добавил он и взглянул на чудную коробочку, вбитую в стену над ее головой. – Центральное отопление на зиму, тут уж ничего не скажешь. Щелкнул выключателем – и готово.

Сьюзен встала медленно, из-за начинавшей сводить ногу судороги. Она вспотела и затекшей до бесчувствия ногой принялась топать, чтобы восстановить кровообращение. На лбу собрались капельки влаги.

– Какая жара, – посетовала она.

– Ладно тебе, – оживленно замотал головой Дейви, – бери, пока дают. Это же Шотландия, тепло здесь не задерживается.

Глубоко вздохнув, он взялся за стол и возобновил свою жаркую схватку, стараясь переместиться в кухню. Стол был новый, хитроумной работы, с покрытой пластиком поверхностью и все норовил переместить центр тяжести и рассыпаться на части. Будто с гребаным крокодилом бьюсь, подумал он, и зверюга, конечно, тут же цапнула его за пальцы. Он быстро отдернул руку, засунул пальцы в рот, а стол грохнулся об пол.

– Сс… суп, – сдержался Дейви.

Он никогда не произносил бранных слов в присутствии женщины. В пабе, пожалуйста, выражайся, но при женщинах – ни-ни. Он прошел на цыпочках мимо детской кроватки. Ребенок еще крепко спал.

– А я тебе говорила, дай помогу, Дейви, так ты и стол сломаешь, и без пальцев останешься, – запричитала Сьюзен. Она медленно покачала головой, взглянув на люльку. – Странно, что ты ее не разбудил.

Дейви почувствовал раздражение в ее голосе.

– Тебе вообще этот стол не приглянулся, верно?

Сьюзен Галлоуэй снова покачала головой. Она окинула взглядом новый кухонный стол, новый гарнитур, новый кофейный столик, новые ковры. Все это таинственным образом привезли вчера, пока она вкалывала на винокурне, виски купажировала.

– Ты чего? – Дейви взмахнул пораненной рукой. Он почувствовал, как не по-доброму сверкали на все это ее большие глаза.

– Где ты все это взял, Дейви?

Он не любил, когда она задавала такие вопросы. Этим она все портила, забивала между ними клин. Все, что он делал, было ради них, ради Сьюзен, малышки, пацана.

– Не задавай вопросов, и мне не придется врать.

Он улыбнулся, но взглянуть на нее не смог. Этот ответ удовлетворил его не больше, чем ее. Вместо этого он наклонился и поцеловал свою дочурку в щеку.

Подняв глаза, он спросил вслух:

– А где Эндрю? – Он мельком взглянул на Сьюзен.

Та обиженно отвернулась. Он опять прятался, прятался за детишками.

Дейви вышел в коридор, стараясь остаться незамеченным, с осторожностью траншейного солдата, опасающегося снайперов.

– Эндрю, – выкрикнул он. Его сын прогремел вниз по лестнице. Крепкая, плотно сбитая боевая единица с такой же копной темных волос, как у Сьюзен, только остриженных до минимума, проследовала за Дейви в гостиную. – Вот он, – радостно отрапортовал он Сьюзен. Заметив, что она намеренно его игнорирует, он повернулся к мальчику и спросил: – Ну что, нравится тебе там, наверху, в твоей новой комнате?

Эндрю посмотрел на него, потом на Сьюзен.

– Я нашел книгу, у меня такой раньше не было, – честно признался он.

– Вот и хорошо, – сказала Сьюзен; она подошла и сняла нитку с полосатой футболки Эндрю.

Взглянув на отца, Эндрю спросил:

– Пап, а когда у меня будет велик?

– Скоро, сынок, – улыбнулся Дейви.

– Ты говорил, что когда пойду в школу, – сказал Эндрю по-детски искренне, и во взгляде больших карих глаз почувствовался упрек, но помягче, чем у Сьюзен.

– Так и есть, дружок, – признал Дейви, – и осталось совсем недолго.

«Велосипед? Откуда это у него деньги на чертов велосипед?» – думала Сьюзен Гэллоуэй и подрагивала, как от холода, стоя под ослепительным жарким летним солнцем, безжалостно бьющим в широкое окно.

Терри Лоусон

Первый день в школе

Маленькие Терри и Ивон Лоусон сидели за деревянным столом в «Лощине», на огражденном бетонными стенами пространстве, которое называлось пивным садиком, пили сок и хрумкали картофель. Они смотрели за ограду, где возле крутого берега искусственного водоема Воды Лейта копошились утки. Через несколько секунд трепет и восхищение сменила скука; сколько можно смотреть на уток, а Терри было о чем подумать. Сегодня у него был первый день в школе, и ему там не понравилось. Ивон пойдет в школу на следующий год. Терри сказал ей, что ничего хорошего там нет и что он даже напугался, но теперь они были с мамой, и папа тоже был с ними, теперь все было в порядке.

Мама с папой разговаривали, и дети понимали, что мама сердится. Они слышали, как она спросила:

– И что это ты должен мне сказать?

Терри посмотрел на папу, тот улыбнулся, подмигнул ему и только потом повернулся к матери и спокойным тоном произнес:

– Не при детях.

– Не притворяйся, будто тебе не все равно, – усмехнулась Элис Лоусон. Голос ее неуклонно и неумолимо звучал все громче, как мотор самолета на взлете. – Тебе б избавиться от них поскорее! Нечего притворяться!

Генри Лоусон огляделся, не слышал ли кто. Парочка старых, не в меру любопытных пердунов уставилась, да он так зыркнул, что те потупились. Назойливые уроды, суют свой нос, куда не следует. Он снова заговорил напряженным шепотом, сквозь зубы:

– Я тебе уже говорил, без опеки они не останутся. Сколько, бля, тебе повторять. Мои, блядь, дети, – рявкнул он, и на его шее проступили жилы.

Генри знал, что Элис всегда хотелось верить в лучшее в людях. Он прикинул, что, подпустив толику сдерживаемого возмущения, толику оскорбленной добродетели, он сможет придать своему голосу тон, который даст понять, что помыслить, будто он (несмотря на все промахи, которые и сам готов признать) готов оставить своих детей без опеки, – это уже наглость, переходящая все границы, даже принимая во внимание эмоциональный накал, сопровождающий разрыв их отношений. На самом деле именно подобные обвинения и заставили его пасть в объятия Полы Маккей, незамужней женщины из Лейта.

Пола, милая девушка, чьи неоспоримые достоинства и высокая добродетель многократно ставились под сомнение озлобленной Элис. Не была ли Пола единственной сиделкой своему отцу Джорджу, владельцу таверны «Порт-Саншайн» в Лейте, пораженному раковой опухолью? Пройдет немного времени, и Поле, чтобы пережить все эти трудности, понадобится всемерная поддержка. Генри станет для нее каменной стеной.

Да и его имя постоянно поливалось грязью, но великодушный Генри был готов признать, что в моменты, когда эмоции бьют через край, люди часто говорят необдуманно. А разве ему не больно от разрыва их отношений? Ему ли не тяжелей пережить все это – ведь он вынужден оставить своих детей. Потупив взор, Генри блеснул влажными глазами и подпустил комок к горлу. Он рассчитывал, что Элис заметит это и что этого будет достаточно.

Похоже, сработало. Послышались булькающие звуки – похожие на ручей перед ними, подумал он, – и он растрогался настолько, что положил свою руку на сотрясающиеся плечи.

– Пожалуйста, Генри, останься.

Элис дрожала, прижимаясь головой к его груди. Ноздри наполнил аромат «Олд-спайса», исходящий от его наждачного подбородка. Черные тени ложились на лицо Генри даже не к вечеру – к полудню он уже покрывался щетиной, и бриться ему приходилось по крайней мере дважды в день.

– Будет тебе, – заворковал Генри. – Нечего тебе беспокоиться. У нас дети – наши с тобой дети.

Он улыбнулся и, протянув руку, взъерошил кудрявую копну малыша Терри. Надо сказать, чтоб почаще его в парикмахерскую водила, подумал он. А то ходит как чучело огородное. Еще, чего доброго, вырастет парень со странностями.

– Ты так и не спросил, как там у него в школе.

Элис выпрямилась. Она снова сконцентрировалась на происходящем, и горечь и обида опять подступили к ней.

– Да ты не даешь мне ничего спросить, – раздраженно отрезал Генри.

Его ждала Пола. Ждала его поцелуев, прикосновений его руки, которая теперь лежала на плечах Элис. Плачущей, опухшей, оплывшей Элис. Какой контраст с молодым телом Полы, крепким, гибким, нерожавшим. Да какое тут может быть сравнение.

Под воздействием его слов, запахов и сильных рук ей сложно было собраться с мыслями, но, когда она поняла, что, в сущности, происходит, в груди начала пульсировать незатихающая боль. Элис собралась с силами и выдала:

– Он ревел всю дорогу. Чуть глаза не выплакал.

Это рассердило Генри. Терри был на год старше своих одноклассников – прошлый год он пропустил из-за менингита. Кто-кто, а уж он-то не должен был плакать. Это все Элис виновата. Она его испортила. Из-за болезни до сих пор возится с ним, как с младенцем. Теперь-то парень уже в полном порядке. Генри хотел было и по прическе проехаться, мол, чего от него ждать, если он ходит как девчонка. Но Элис уставилась на него в упор, и в глазах ее горели сотни обвинений. Генри отвернулся. Она взглянула на его подбородок, на крепкую шею и почти машинально перевела взгляд на Терри.

Всего полтора года назад мальчик был так болен. Он едва выжил. И вот Генри кидает их всех, кидает ради нее: грязной, неразборчивой сучки.

Беспощадная реальность ударила ей в грудь, и Элис даже не попыталась съежиться, уйти от удара.


БАХ


Элис еще сидела с гордо поднятой головой, чувствуя на плечах его вялую руку. Следующий приступ мучительной боли будет, конечно же, полегче прежнего


БАХ


Когда же станет легче, когда же стихнет боль, когда она, они переживут это


БАХ


Он уходит от них – к ней


И тут якорь его руки отпустил Элис, и она поплыла в окружающем ее воздушном пространстве. Периферийным зрением она видела, как он подкинул Ивон в воздух, потом собрал детей в охапку, обнял обоих; прошептал на ушко важные наставления, как тренер школьной команды по футболу, подбадривающий игроков в перерыве.

– Папа устроился на новую работу, и теперь он часто будет в разъездах. Видите, как мама расстраивается? – Генри не видел, как Элис сначала вся вытянулась, напряглась, а потом обмякла, как подкошенная его словами. – Это значит, что вы оба должны будете ей помогать. И чтоб я больше не слышал, что ты ревешь в школе, Терри. Ревут только глупые девчонки, – сказал он сыну, подставив кулак под мальчишеский подбородок.

После чего Генри порылся в карманах брюк и выудил пару монет в два шиллинга. Одну он сунул в руку Ивон, сохранившей беспристрастное выражение, в то время как глаза Терри округлились и загорелись предвкушением.

– Запомни, что я тебе сказал, – улыбнулся Генри сыну, прежде чем выдать ему такой же презент.

– Папа, ты будешь к нам приходить? – спросил Терри, не отрывая глаз от серебряной монеты на ладошке.

– Ну конечно, сынок! Мы пойдем на футбол, смотреть «Джем-тартс»!

От этих слов Терри воспрял духом. Он улыбнулся папе и снова уставился на дареные два шиллинга.

Элис ведет себя очень странно, размышлял Генри, поправляя галстук и собираясь откланяться. Просто сидит вся скукоженная. Ну что, он свое слово сказал, дал ей все гарантии. Он будет рядом, будет присматривать за детьми, будет водить их в «Милк-бар» на молочный коктейль или в «Браттисанни» есть рыбу с картошкой. Они это дело любят. Продолжать разговор с Элис резона не было. Она только озлобится, детям это видеть не следует. Лучше всего просто потихоньку слиться.

Генри стал продираться меж столов. Он снова зыркнул на старческую парочку. Те глаз не отвели и вызывающе уставились на него. Он пробрался к их столику и, указывая на нос, сказал мертвецки спокойным тоном:

– Прибор этот держите подальше от окружающих, а не то сломается на хер.

Старики онемели от такой дерзости. Задержав на секунду тяжелый взгляд, Генри изобразил лучезарную улыбку и пошел к задним дверям паба, не взглянув ни на Элис, ни на детей.

На сцену лучше не нарываться.

– Ну ты кремень! – выкрикнул Дейви Гирван и встал, намереваясь пойти за Генри. Но тут его осадила жена, Несси:

– Да сядь ты, Дейви, не связывайся со всяким сбродом. То ж отребье, а ты…

Дейви неохотно сел на место. Этого парня ему нечего было бояться, просто он не хотел заваривать кашу при Несси.

В пабе, по пути к выходу, Генри обменялся несколькими кивками и «привет, как делами». Старина Дойл был с одним из своих пацанов, Герцогом, кажется, и еще с каким-то придурком. Вот, пожалуйста, клан гангстеров: папаня – лысый, жирный, скорченный, как припадочный Будда, Герцог Дойл с тонкими редеющими волосками, все еще собранными в кок а-ля «тедди-бой», чернеющими зубами и печатками на пальцах. Он кивнул медленно, осклабившись по-акульи. Да, подумал Генри, окраины – лучшее место для этой публики. Чем хуже здесь, тем лучше в центре. В воздухе тяжелой тучей висело почтение, которое остальные выпивохи испытывали к мужчинам, сидящим за столом, где за игрой в домино по рукам ходили суммы побольше, чем каждый из них получал за месяц на местной стройке или фабрике. В этот паб Генри ходил с тех пор, как они переехали. Были пабы и поближе к дому, но он предпочитал этот. Здесь наливали приличную пинту «Тартан-спешиал». Но сегодня он пришел сюда в последний раз, во всяком случае он еще долго здесь не появится. Ему здесь особо никогда не нравилось, подумал он, выходя на улицу; у черта на куличках. Нет, пожалуй, сюда он больше не вернется.

Во дворе Несси Гирван вспоминала передачу про голод в Биафре, которую она посмотрела накануне вечером. Бедняжки, посмотреть на такое – прямо сердце разрывается. А вот попадаются ж упыри, и таких – пруд пруди. Она не понимала, зачем некоторые заводят детей.

– Да он просто самец, животное, – сказала она Дейви.

Дейви клял свою нерасторопность. Надо было живее пойти за ним. Это ж записной мерзавец: весь смуглый, взгляд злой, нечистый. Дейви и не таких валил, но когда это было.

– Если б Фил с Алфи были здесь, он бы так не умничал, – сказал Дейви. – Когда я вижу такую сволочь, жалею, что сам уже немолод. Пять минут, и все дела… боже…

Дейви Гирван прервался, не веря своим глазам. Малыши пролезли в дырку в проволочной ограде и теперь катились вниз, к реке. Мелкая на этом участке, она была опасна ямами с водоворотами и крутым скошенным берегом.

– ДАМОЧКА! – закричал он женщине, неистово тыкая пальцем в сторону бреши в ограде, – ЗА ДЕТЬМИ БЫ СМОТРЕЛИ, РАДИ БОГА!

Ее дети


БАХ


В слепом ужасе Элис оглянулась, заметила дырку в ограде и побежала к ней. Дети стояли на полпути к крутому берегу.

– Ивон! Иди ко мне, – попросила она со всем хладнокровием, на которое была способна.

Ивон оглянулась и хихикнула.

– Не-а! – прокричала она.


БАХ


Терри держал в руке прут и бил по высокой траве, скашивая верхушки.

– Вам тогда не достанется конфет и сока, – взмолилась Элис. – А у нас еще здесь мороженое!

Детские глазки засветились пониманием. Сообразив, Ивон и Терри быстро вскарабкались к забору и пролезли сквозь дырку. Элис хотела отлупить их, выбить из них душу


она хотела выбить душу из него


Элис Лоусон разразилась сиплыми рыданиями, что есть сил прижала к себе детей, судорожно шаря по волосам, растирая им спины.

– А где же мороженое, ма? – спросил Терри.

– Вот сейчас пойдем и купим, сынок, – переведя дух, сказала Элис, – прямо сейчас.

Дейви и Несси Гирван смотрели, как сломленная женщина нетвердой походкой направилась к выходу. Дети схватили ее за руки, и было в них столько жизненной энергии, что она казалась совершенно, окончательно опустошенной.

Карл Юарт

Производство

Мельчайшая металлическая стружка висела в густом, как пыль, воздухе. Дункан Юарт чувствовал, как она заполняет его легкие, застревает в ноздрях. К запаху можно было привыкнуть, он чувствовался, только когда к нему примешивался другой аромат. Сейчас он соперничал с более приятным запахом бисквита с кремом, который доносился через машинный цех из столовой. Каждый раз, когда открывались шарнирные двери кухни, Дункан вспоминал, что скоро обед, да и выходные не за горами.

Он ловко управлялся с токарным станком, слегка жулил, приподнимая защитную крышку, чтоб получше обточить кромку обрабатываемой детали. Это нарушение, думал он, и как профсоюзный уполномоченный по цеху он наорал бы на всякого, кто попытался бы упростить процесс таким образом, пренебрегая правилами техники безопасности. Хочешь рискнуть своими пальцами в пользу богатых держателей акций, которые живут где-нибудь в Суррее? С-с-сука, как он разошелся. Но это его работа, он вовлечен в производственный процесс. В этом мире он вращается практически без остановки, каждый день с девяти до пяти тридцати. Он просто старается сделать его лучше, насколько это возможно.

На краю поля зрения появились неясные очертания, которые прояснились, когда мимо прошел Тони Рэдден уже без защитных очков и перчаток. Дункан взглянул на свои новые ультрасовременные электронные часы. 12.47. Что за херня? Уже почти без десяти. Пора собираться на обед. Дункан снова принялся рассуждать над сложившейся дилеммой, с которой он сталкивался уже не первое пятничное утро.

Сегодня выходил новый сингл Элвиса, «The Wonder of You».[1] На этой неделе его постоянно крутили по «Радио-один». О да, король снова на вершине славы. «In the Ghetto»[2] и «Suspicious Minds»[3] были еще лучше, но дальше второго места им не подняться. Этот сингл более коммерческий, баллада, которую легко напевать, и Дункан полагал, что она будет в топе. Он уже представлял себе, как люди подпевают ей пьяными голосами, танцуют под нее медленные танцы. Если ты смог заставить слушателей петь и плясать – значит ты выиграл. Обеденный перерыв – шестьдесят жалких минут, а автобус номер один до пластиночного магазина «Лейт-энд-Ардс» шел пятнадцать минут туда и столько же обратно. Достаточно, чтобы купить пластинку и перехватить булочку с начинкой и чашку чая в «Канасте». Нужно было четко выбрать между приобретением пластинки и приятным времяпрепровождением за пинтой с мясным пирогом в «Спиэрс-баре» – ближайшем к фабрике пабе. Но сейчас дразнящие запахи столовой возвещали приход пятницы, а значит, будет знатный обед. По пятницам они особенно старались, чтобы в паб рабочие шли не в обед, а после работы, иначе высокая производительность труда и последние рабочие часы недели никак не женились.

Дункан выключил станок. Элвис Аарон Пресли. Король. Вне конкуренции. Пластинке быть. Он опять посмотрел на часы и решил так и отправиться, прямо в комбинезоне. В нетерпении он ударил по часам и побежал, чтобы успеть на автобус, отходящий от проходной. Дункан добился от руководства установки шкафчиков, чтобы рабочие могли ездить «по гражданке» и здесь уже переодеваться в рабочую одежду. На самом деле пользовались этим новшеством не многие, да и сам Дункан не парился, если только в пятницу сразу после работы не собирался в город. Усевшись на втором этаже и отдышавшись, Дункан зажег сигарету «Регал» и подумал, что если ему удастся купить пластинку с «The Wonder of You», то сегодня же вечером он поставит ее в клубе «Тартан» с Марией. Урчание автобусного мотора будто эхом вторило его довольному мурлыканью на душном солнцепеке.

Да, выходные, похоже, складывались удачно. Завтра «Данфермлайн» играет с «Килли», и Томми Маклин уже оправился после травмы. Малыш будет крутить фентеля, на которых уже поднаторели Эдди Морисон и этот новичок – Мэти. Да, Мэти и другой, еще молодой пацан, Макшерри его звать, оба, похоже, были многообещающими игроками. Дункан любил ходить на «Данфермлайн», он считал эту команду чем-то вроде «Килмарнока» с Восточного побережья. Обе команды из шахтерских городков за последние десять лет добились настоящей славы и вступили в борьбу с лучшими клубами Европы.

– С этими автобусами каши не сваришь, – закричал на него старикан в фланелевой рубахе, попыхивая «Капстаном», чем и сбил его с мысли. – Двадцать пять минут прождал. Неча было убирать все трамваи.

– Это точно, – улыбнулся Дункан, снова мягко погружаясь в предвкушение выходных.

– Неча все трамваи было убирать, – повторил сам себе старик с трубкой.

Со времен эдинбургского изгнания Дункан в основном проводил субботние вечера между «Истер-роуд» и «Тайнкасл».[4] Последний ему всегда нравился больше и совсем не из-за удобств, просто это место напоминало ему тот великий день сезона 1964 года, когда в финале чемпионата, чтобы выиграть кубок, «Хартс» нужно было всего лишь сделать с «Килли» ничью. Они даже могли позволить себе проиграть один – ноль. «Килмарнок» же должен был выиграть с преимуществом в два мяча, чтобы впервые в истории поднять свой флаг над стадионом. Никто, кроме айширцев, в это не верил, но когда Бобби Фергюсон буквально спас ворота от Алана Гордона, Дункан знал, что это будет их день. И когда потом он три дня отмечал с друзьями победу, Мария даже слова не сказала.

Они тогда только обручились, и вести себя так было рискованно, но она все отлично поняла. И в этом было ее чудесное качество, она понимала, что для него значит эта победа, ему даже не пришлось объяснять. Она знала, что он не любитель всяких вольностей.

«The Wonder of You». Дункан подумал о Марии, как ему сказочно повезло, как посчастливилось встретить ее. Как он поставит ей вечером эту пластинку, ей и пацану. Выходя на Джанкшн-стрит, Дункан размышлял о том, что музыка всегда была стержнем его жизни, как он до сих пор трепещет от ребячьего восторга, когда покупает свежую пластинку. Рождественское утро – каждую неделю. Это чувство предвкушения: ты не знаешь, есть ли еще то, что тебе нужно, или все уже распродано. Ему даже иногда приходилось в субботу утром ехать в «Бэндпартс», чтоб уж достать наверняка. Когда он подходил к магазину «Ардс», в горле у него защемило, в груди забилось сердце. Он дернул за дверную ручку, вошел и сразу направился к прилавку. Там стояла Биг-Лиз: толстый слой косметики и шлем из твердых, залакированных волос. Глаза ее просветлели при виде знакомого. В руках она держала «The Wonder of You».

– Я подумала, что тебе пригодится, Дункан, – сказала она и зашептала: – Специально для тебя приберегла.

– Отлично, Лиз, ты гений, – улыбнулся Дункан, легко расставаясь с десяткой.

– С тебя выпивон, – сказала она, поднимая брови домиком и обрушивая на него всю мощь своего кокетства.

Дункан изобразил неопределенную улыбку.

– Если доберется до первого места, – ответил он, стараясь, чтоб овладевшее им смущение не чувствовалось в голосе.

Говорят, когда женишься, девки привечают даже больше; похоже на правду, подумал он. А может, просто замечаешь больше.

Лиз засмеялась слишком усердно над этой одноразовой шуткой, отчего Дункану захотелось поскорей уйти из магазина. Открывая дверь, он услышал:

– Я тебе еще напомню про наш разговор!

Еще несколько минут Дункан чувствовал себя как-то неуютно. Он подумал о Лиз, но даже здесь, у дверей магазина, он не мог вспомнить, как она выглядит. Перед глазами у него стояла Мария.

Однако пластинка у него. Это хороший знак. «Килли» выиграют наверняка, хотя с этими отключениями электричества неизвестно, до скольки продлится матч, ведь скоро уже станет рано темнеть. И все равно это небольшая плата за то, чтобы избавиться от этого упыря Хелса с его тори. Отлично, теперь эти уроды не будут ездить на рабочем человеке.

Его родители многим пожертвовали, решив, что он не пойдет по стопам отца – в шахту. Они настояли, чтоб он поступил в обучение, чтоб за спиной у него было свое ремесло. Поэтому Дункана отправили к тетушке в Глазго, где он поступил подмастерьем в машинный цех «Киннинг-парка».

Впечатлительному парню из провинции Глазго показался огромным, живым и жестоким городом, однако он легко сходился с людьми и быстро приобрел популярность среди заводских. Лучшим его дружком был парень по имени Мэтт Муир из Гована – записной фанат «Рейнджеров» и коммунист с партбилетом. На заводе все болели за «Рейнджеров», и, будучи социалистом, он со стыдом признавал, что место подмастерья, как и многие его сослуживцы, он получил через масонские связи его семьи. Его отец не видел никакого противоречия между франкмасонством и социализмом, и многие завсегдатаи ложи были активными социалистами и даже, как Мэтт, партийными коммунистами.

– Первые, кто получит, – это мудачье из Ватикана, – горячо объяснял он, – их сразу к стенке поставим.

Мэтт научил Дункана самому важному – как себя вести, как одеваться, куда ходить на танцы, показал парней, у которых всегда перо в кармане, а главное, кто их девчонки, с которыми, соответственно, лучше не танцевать. Потом как-то раз они поехали с друзьями в Эдинбург, где в танцзале Толлкросса он увидел девушку в голубом платье. Всякий раз, когда он на нее смотрел, ему казалось, что сердце выпрыгивает у него из груди.

Несмотря на то что Эдинбург казался расслабленней Глазго и Мэтт утверждал, что перья и лезвия здесь редкость, на танцах случилась потасовка. Дородный детина вдарил одному и хотел продолжить. Дункан и Мэтт вмешались, и им удалось уладить ситуацию. К счастью, их вмешательство спасло одного парня из той же компании, что и девушка, которую Дункан гипнотизировал весь вечер, но так и не решился пригласить на танец. И вот она перед ним, ее острые скулы и манера опускать глаза, что придавало ей надменный вид, однако впечатление это рассеивалось после первых же минут разговора.

И что лучше всего, парень, с которым он подружился, по имени Ленни, оказался братом Марии.

Номинально Мария была католичкой, хотя ее отец испытывал необъяснимую неприязнь к священникам и давно перестал ходить в церковь. В итоге жена и дети последовали его примеру. И тем не менее Дункан волновался, как отреагирует его семья, и решил съездить в Айшир, чтобы обсудить этот деликатный вопрос.

Отец Дункана был человек спокойный и рассудительный. Его стеснительность часто принимали за грубость, и впечатление это усиливалось его размерами (он был под два метра ростом), которые Дункан унаследовал вместе с соломенной шевелюрой. Отец молча выслушал его изложение, время от времени подбадривая кивком. Когда же он заговорил, у него был тон человека, которого поняли в корне неверно.

– Мне не за что ненавидеть католиков, сынок, – настаивал отец. – Я не имею ничего против религии, какой бы она ни была. Тут речь о свиньях из Ватикана, которые держат народ в невежестве, угнетают его, чтобы наполнять свои денежные сундуки, вот кого я ненавижу.

Успокоившись по этому поводу, Дункан решил скрыть свое членство в ложе от отца Марии, который масонов ненавидел, похоже, не меньше, чем священников. Они поженились в Эдинбурге, в загсе «Виктория-Билдингз», и устроили прием в пабе «Каугейт», этажом выше. Дункан боялся, что тост Мэтта Муира будет иметь розовый, если не красный оттенок, поэтому в свидетели позвал своего лучшего друга еще из школы в Айшире – Ронни Ламби. Ронни, к сожалению, надрался как следует и произнес откровенно антиэдинбургский тост, огорчивший гостей, после чего, поддав еще, затеял кулачный бой. Дункан и Мария сочли это сигналом к отходу и удалились в зарезервированный номер в гостинице «Портобелло».

Вернувшись на завод, к станку, Дункан напевал «The Wonder of You». Мелодия вертелась у него в голове, как стружка от металла, уступающего кромке резца. И вот свет за огромными окнами обернулся тенью. Кто-то подошел к нему. Он выключил станок и поднял глаза.

Знакомы они не были. Так, виделись в столовой, в автобусе. Он, очевидно, не курил – всегда сидел внизу. Дункан решил, что они живут в одном квартале, ведь парень этот сходил на остановку раньше него. Росту в нем было где-то метр семьдесят, брюнет, волосы короткие, глаза оживленные. Насколько Дункан помнил, манеры у него непринужденные, был он весел, даже грубоват, что не сочеталось с его внешностью: парень по всем меркам достаточно симпатичный, вполне мог страдать бытовым нарциссизмом. Однако теперь он стоял перед ним в крайней степени возбуждения. Явно чем-то расстроенный, он выпалил:

– Юарт? Дункан? Профсоюзный по цехам?

Оба заметили дурацкую рифму и улыбнулись друг другу.

– Да, Юарт Дункан, уполномоченный по цехам. А ты кто, – продолжил шутку Дункан. Он знал эту дразнилку, только наоборот.

Однако парню было уже не до смеха. Он перевел дыхание.

– Вулли Биррелл. Моя жена… Сандра… у нее начались схватки… Аберкромби… он не отпускает меня в роддом… нужен больничный… приказ Крофтона… он говорит, что если я уйду с работы, то могу уже больше не возвращаться…

В два удара негодование заклокотало в груди Дункана, как бронхиальная слизь. Он на секунду стиснул зубы и заговорил спокойно и авторитетно:

– Поезжай в больницу прямо сейчас, Вулли. Кто может не возвращаться, так это Аберкромби. Я все улажу, у тебя на это полное право!

– Так мне звонка дожидаться или как? – спросил Вулли Биррелл, и от подернувшегося века по лицу пошла судорога.

– Об этом не волнуйся, поезжай и все. Возьми такси и попроси чек, я возмещу через профсоюзную кассу.

Вулли Биррелл благодарно кивнул и поспешно удалился. Он уже был за проходной, когда Дункан выключил станок и не спеша направился к телефонному автомату в столовой. Там он сначала позвонил члену комиссии по созыву собраний, потом секретарю местной организации и поговорил с ними сквозь бряканье моечных котлов и столовых приборов. Затем он направился прямо к заведующему производством, мистеру Каттеру, чтобы выразить официальный протест.

Слушая его, Каттер сохранял спокойствие, но по ходу рассказа Дункана в нем росло возмущение. Выполнение приказа Крофтона – первоочередная задача, это факт. Ну и что, Юарт-то может поднять весь цех на забастовку в поддержку этого Биррелла. О чем, черт побери, думал этот клоун Аберкромби? Да, безусловно, сам Каттер говорил, что приказ Крофтона необходимо выполнить любыми средствами, и сам он пользовался теми же методами, но этот идиот, похоже, растерял последние мозги, утратил связь с действительностью.

Каттер рассматривал стоявшего перед ним высокого мужчину с открытым лицом и ясным взглядом. Каттер много раз сталкивался с крепкими парнями в роли профсоюзных уполномоченных с четкой программой в голове. Они ненавидели и презирали его, компанию и все, что за ними стояло. Юарт таким не был. В глазах его играл теплый огонек, такая спокойная уверенность в своей правоте, в которой при ближайшем рассмотрении угадывалось больше озорства и юмора, чем гнева и раздражения.

– Это очевидное недоразумение, мистер Юарт, – медленно произнес мистер Каттер, изображая заразительную, как он надеялся, улыбку. – Мне придется разъяснить мистеру Аберкромби нашу позицию.

– Отлично, – кивнул Дункан и добавил: – Весьма признателен.

Со своей стороны, у Дункана к Каттеру особых претензий не было. Он всегда показывал себя человеком, в сущности, порядочным и беспристрастным. Когда же ему приходилось осуществлять на местах идиотские распоряжения сверху, видно было, что делает он это без особого удовольствия. В любом случае, тянуть на себе таких мудаков, как Аберкромби, – то еще удовольствие.

Аберкромби. Вот псих.

По пути в цех Дункан Юарт не смог отказать себе в удовольствии заглянуть в отгороженный от станков загончик, который Аберкромби называл своим кабинетом.

– Спасибо, Тэм!

Аберкромби взглянул на него, оторвавшись от графиков на кальке, разбросанных по столу.

– За что? – спросил, пытаясь изобразить удивление на покрасневшем уже лице.

Он был на взводе, на него давили со всех сторон, он не думал, что Биррелл так себя поведет. Он сыграл на руку этой большевистской суке Юарту.

Дункан Юарт недобро улыбнулся.

– За то, что пытался задержать Вулли Биррелла на работе в пятницу в конце дня, тогда как у ребят прямо руки чешутся вырубить машины и выйти на забастовку. Отличный пример мудрого руководства. Не стану скрывать, я только что его отпустил, – добавил он заговорщицки.

В груди у Аберкромби разорвался заряд злобы, и волна быстро дошла до кончиков пальцев рук и ног. Он вспыхнул, весь затрясся. Сдержаться он не мог. Юарт, скотина, чего эта сука о себе думает?

– Я в этом цеху начальник, мать твою! И ты, бля, не забывай об этом!

На извержение Аберкромби Дункан ответил спокойной ухмылкой:

– Прости, Тэм, сейчас вступит кавалерия.

В ту же секунду Аберкромби сник, но не от слов Дункана. За ним, как в очереди, появился Каттер с каменным лицом. А что еще хуже, за Каттером в каморку втиснулся Бобби Афлек, отвечающий за созыв общего собрания. Афлек походил на приземистого быка и имел обыкновение принимать пугающе свирепый вид, даже когда бывал лишь слегка раздражен. Однако сейчас Аберкромби с ходу заметил, что Бобби от ярости накалился добела.

Дункан улыбнулся Аберкромби, подмигнул Афлеку, вышел и закрыл за собой дверь. Однако тонкая фанерная дверь не смогла сдержать волну гнева.

Каким-то чудом все токарные и сверлильные станки выключились один за другим, и по цеху пронесся хохот, разливаясь и вспыхивая, как весенние краски по серому бетонному полу завода.

Билли Биррелл

Два королевских кровососа

Карл, сынишка Дункана Юарта, стоял на серванте и выплясывал под Каунта Бейси. Элвис порядком запилился за эти выходные, и Дункан хорошо выпил под него, вернувшись из Файфа, где «Килли» и «Данфермлайн» сыграли вничью. Сейчас отец и сын были одного роста, и мальчуган копировал движения Дункана. В гостиную вошла Мария и присоединилась к ним. Она подхватила малыша с серванта и закрутила по комнате, напевая:

– Голубую кровь днем с огнем не сыщешь, а у меня сразу два королевских кровососа – Карл и Дункан…

Волосы у мальчика были светлые, как у отца. Дункан думал, приклеится ли к сыну его заводское прозвище Соломенная Шляпа, когда он пойдет в школу. Дункан надеялся, что малышу, которого Мария сейчас ставила на пол, очки не понадобятся. Он почувствовал, как Мария обвила его руками за талию, повернулся, и они, обнявшись, слились в долгом поцелуе. Карл не знал, что ему делать, и, чувствуя себя брошенным, хватался за ноги родителей.

В дверь позвонили, Мария пошла открывать, а Дункан воспользовался моментом, чтобы еще раз поставить Элвиса, на этот раз «In the Ghetto».

Перед Марией стоял мужчина с квадратной челюстью и слегка ошарашенным видом. Ей он был незнаком, в руках он сжимал бутылку виски и детский рисунок. Он был заметно навеселе, в приподнятом настроении и в то же время немного стеснялся.

– Простите, э, миссис Юарт, а муж ваш дома? – спросил он.

– Да… подождите минутку, – сказала Мария и позвала Дункана, который сразу пригласил Вулли Биррелла зайти и представил его Марии как своего друга с работы.

Биррелл был доволен, хоть и немного смущен свойским обращением Дункана.

– Мистер Юарт, э, Джонни Доусон дал мне ваш адрес… я так, заглянул сказать «спасибо» за давешнее. – Он нервно кашлянул. – Я слышал, над Аберкромби потешался весь цех.

Дункан улыбнулся, хотя, по правде говоря, ощущал уколы совести за унижение Аберкромби. Да, его надо было осадить, он заслужил, и Дункан предвкушал это с тайным злорадством. Но потом он видел, с каким искаженным от боли лицом тот шел через парковку после работы. Обычно Тэм Аберкромби уходил из цеха последним, но сейчас не мог дождаться пяти часов, чтобы выскочить за дверь. Отец Дункана всегда говорил, что не стоит выносить поспешные суждения о людях, даже если это враги. Никогда не знаешь, что за дерьмо может происходить в их жизни. У Аберкромби явно что-то стряслось, и это что-то много важнее, чем события злополучного дня.

Да и хер с ним. Жена Вулли Биррелла должна была вот-вот родить. Кто он такой, чтобы запрещать отцу быть рядом с роженицей?

– Он это вполне заслужил, Вулли, – ухмыльнулся Дункан, – пусть знает, с кем связываться. Да, старому пню не поздоровилось, но не стоит поминать его в этом доме. Однако как жена? Какие новости? – спросил он, оглядывая Вулли с ног до головы и уже зная ответ.

– Мальчик. Семь с половиной фунтов. У нас уже один парень есть. Этот брыкался и вопил с первых минут, так и продолжает в том же духе, – объяснял Вулли с нервной ухмылкой. – Не то что первый, тот тихий. Ровесник вашего молодца, – заметил он, улыбаясь Карлу, который изучал незнакомца, держась матери. – У вас еще дети есть?

Дункан громко рассмеялся, а Мария закатила глаза.

– Нам и этого больше чем достаточно, – сказал Дункан и, понизив голос, продолжил: – Мы думали собрать вещички, купить два билета до Америки, взять машину напрокат и пересечь материк. Посмотреть Нью-Йорк, Новый Орлеан, Мемфис, Нэшвилл, Вегас, всё-всё. Но тут у нас случилось небольшое происшествие. – Он потрепал молочно-белые волосы Карла.

– Не говори так, мальчик вырастет с чувством, будто он нежеланный ребенок, – зашептала Мария.

Дункан посмотрел на сына.

– Куда там, мы никому не отдадим нашего маленького мартовского зайца, правда, дружище?

– Поставь Элвиса, пап, – попросил Карл.

Дункан ухватился за подсказку сына.

– Отличная идея, сынок, я вот только возьму пару пива и стаканы, и мы обмоем рождение малыша. «Экспортное» пойдет, Вулли?

– Пойдет, Дункан, и прихвати еще стопки для виски.

– Ни слова против, – кивнул Дункан и отправился на кухню, подмигнув Марии. Карл потянулся за ним.

Вулли, как будто извиняясь, протянул Марии рисунок, который он держал в руках. На нем был цветной шар и карандашный портрет семейства. Мария поднесла листок к свету, чтобы изучить надписи. Здесь была целая история.

про нового малыша Вильям Биррелл пять лет начальная школа саутон рассказал Венди хайнс одиннадцать лет записал Бобби Шарп восемь лет

меня зову Вильям, но вообще-то я Билли мой папа тоже Билли и у нас скоро будет новый малыш. я люблю футбол и Хибз самая лучшая команда папа берет меня с собой на стадион а маленького пока не будем брать все равно он еще в животике у мамы а ее зовут Сандра Биррелл

я живу в большом доме с окном у меня есть подружка ее зовут Салли ей семь лет и она в соседнем классе мистера колинза который старый а класс большой

– Просто здорово, – сказала Мария.

– В этой школе очень толковые учителя. Там дети всех возрастов помогают им присматривать за самыми маленькими, – объяснил Вулли.

– Отлично, наш пойдет в школу уже в конце лета. Ваш-то старшенький, похоже, умный ребенок, – заворковала она.

Гордость и алкоголь вступили в тайный сговор, и лицо Вулли наконец приобрело здоровый румянец.

– Да, он сделал это для меня, когда я вернулся из роддома. Да, я думаю, Билли будет мозговитый, а этот новый, мы его Робертом хотим назвать, он будет боец. Он так брыкался и кричал, порвал жену дальше некуда… – Вулли взглянул на Марию и густо покраснел. – Э, простите… я хотел сказать…

Мария лишь искренне засмеялась и махнула на него рукой. В этот момент вошел Дункан с напитками на подносе «Янгерз», который он однажды пьяной ночью притащил из клуба «Тартан».

Билли Биррелл пошел в школу в прошлом году. Вулли гордился своим сыном, хотя ему и приходилось постоянно следить, чтоб тот не хватал спички. Маленький огнепоклонник жег спички, где только мог, – в саду, на пустыре, а однажды ночью он чуть не спалил весь дом.

– Да и хорошо, что он любит огонь, Вулли, – сказал Дункан, когда виски стал действовать, накладываясь на уже принятое. – Аполлон, бог огня, он же бог света.

– Хорошо, вот если бы занавески вспыхнули, света бы было предостаточно…

– Это такой революционный порыв, Вулли, иногда нужно все разрушить, спалить все дотла, чтобы потом начать все сначала. – Дункан засмеялся и плеснул еще виски.

– Чушь, – усмехнулась Мария, кинув суровый взгляд на стакан, в который Дункан налил слишком много виски и теперь разбавлял его лимонадом.

Дункан передал Вулли стакан.

– Я вот что хочу сказать… Солнце – это огонь, но это и свет, исцеление.

Марии надоели эти разглагольствования.

– Исцеление понадобилось бы Вулли в первую очередь, проснись он однажды ночью с ожогами третьей степени.

Вулли чувствовал себя виноватым, что невольно представил своего сына в дурном свете перед едва знакомыми людьми.

– Да нет, он хороший мальчик, то есть мы стараемся учить их только хорошему… – пробормотал он и почувствовал себя уставшим и нетрезвым.

– Мир стал сложнее, чем тот, в котором мы выросли, – сказал Дункан. – Даже не знаешь, чему их учить-то. Есть, конечно, основные положения, типа всегда подставляй плечо другу, никогда не лезь в чужой карман…

– Не смей бить девчонок, – кивнул Вулли.

– Совершенно верно, – решительно согласился Дункан, а Мария посмотрела на него с вызовом: мол, только попробуй. – Никого не сдавай копам…

– Будь то друг или недруг, – добавил Вулли.

– Вот что я думаю сделать. Я заменю десять заповедей своими десятью правилами. Для детей это будет лучше, чем любой Спок. Покупай пластинку каждую неделю… нельзя прожить неделю без хорошей мелодии, которую хочется послушать…

– Если хотите составить для своих сыновей моральный кодекс, как насчет такого правила: не слишком усердствовать в набивании карманов держателей пивных и букмекеров? – засмеялась Мария.

– Есть вещи и поважнее, – рискнул Дункан, а Вулли глубокомысленно кивнул.

Они просидели почти до утра, вспоминая, рассказывая о своем прошлом до программы сноса ветхих домов и переезда в новый район. Все единодушно согласились, что эта программа – лучшее из того, что делалось для рабочего класса. Мария была из Толлкросса, а Вулли и его жена родом из Лейта и какое-то время жили в блочных домах в Вест-Грантоне. Им предлагали Муир-хаус, но они предпочли этот район, потому что так ближе к матери Сандры, которой нездоровилось, а живет она в Чессере.

– У нас квартира в доме постарше вашего, не такая роскошная, – сказал Вулли, как будто извиняясь.

Дункан старался не давать волю чувству собственного превосходства, однако в округе мнение было единодушным: квартиры последнего образца – лучшее жилье. Юартам, как и другим семьям, нравилась их просторная квартира. Соседи делились впечатлениями от отапливаемых полов, и всю квартиру можно было прогреть, щелкнув одним выключателем. Отец Марии недавно умер от туберкулеза, что не редкость в сырости домов Толлкросса. Но теперь все это уже в прошлом. Дункану очень нравился крупный теплый кафель, покрытый ковром. Засовываешь ноги под коврик – и полнейшая роскошь.

Потом, с наступлением зимы, когда по почте стали приходить первые счета, системы центрального отопления выключили во всех квартирах. И случилось это настолько синхронно, будто все они были подключены к общему, главному рубильнику.

Эндрю Гэллоуэй

За старшего

Так здорово было я сидел на коленках на полу и «Бино» лежал рядом на стуле и охранял меня, чтоб никто меня не трогал и на табуреточке у меня было шоколадное печенье и стакан молока, а папа мой сидел на другом стуле и читал газету а мама готовила ужин, а моя мама – она готовит лучше всех на свете, и папа мой – лучший папа на свете потому что может кого хочешь отлупить и однажды даже хотел отлупить Пола Маккартни потому что он нравился моей маме и он собирался на ней жениться но папа первый на ней женился а если б не женился то я б тогда был в «Битлз».

Шина в колыбельке… расшумелась, лицо все красное. Плачет плачет плачет… в этом она вся, бывает ревет целыми днями, будто рождество, так папа говорит, я – совсем другое дело потому что я уже большой, я уже школьник!

Я был на войне.

Терри плакал в первый день в школе а я нет, а Терри плакал, пла-кса-ва-кса Тер-ри… сидел на кафедре, где стоит стол мисс Манро, и все ревел и ревел.

Мисс Манро посадила его к себе на колени, везука же ему. Я женюсь на мисс Манро потому что от нее вкусно пахнет и она добрая и я обнял Терри потому что он мой друг и сказал ему чтоб он был большим мальчиком а Терри боялся что его мама за ним не придет но я-то знал что моя вернется потому что она говорила что мы пойдем съедим по стаканчику мороженого у мистера Уиппи.

У тетушки Мэй-рэй была канарейка…

Пола Маккартни отлупили! Мы с папой взяли его и отлупили! Ча! Бах!

Мисс Манро сказала Терри что все в порядке, Эндрю ведь с тобой. Я был как большой.

У нее на ногах чулки…

Дать ему в голову. Если я разойдусь могу всех «Битлз» отдубасить.

Папа зовет меня Деннис Грозный потому что я хочу такую же собаку как у него но мама говорит только когда подрастет Шина потому что некоторые собаки едят маленьких детишек. Вот наверно почему у них изо рта так неприятно пахнет, ведь детишки пахнут писями и каками. Собакам нужно есть овощи и картошку и хорошие бифштексы только не дешевые.

Придется ждать до следующего июня…

Я съел печенье все до конца потому что это было хорошее печенье со вкусом пшеницы и толстым слоем шоколада. Дешевое печенье таким вкусным не бывает. Кто-то постучал в дверь. Папа пошел открывать. Потом, когда он вернулся за ним вошло еще два дяди они были полицейские и один был противный такой а другой хороший потому что улыбнулся мне и погладил по головке. Папа сказал что ему надо пойти помочь полицейским, но скоро он вернется.

Пол Маккартни и моя мама не смогут теперь сделать ребеночка потому что есть Шина она лежит в своей кроватке.

Она села на газ и обожгла попу…

Мама заплакала, а папа сказал что все в порядке. Он сказал мне:

– Я должен пойти помочь этим полицейским. Заботься о маме и слушайся. Помни, ты теперь за старшего.

И там где ее чулки заканчиваются…

Когда он ушел, мама посадила меня на коленки, обняла и стала плакать, а я не плакал, потому что я уже большой и никогда не плачу! Сначала мне было немножко грустно потому что у меня был комикс и все должно было быть так здорово – лучшее время – между школой и ужином но я не плакал потому что знал что папа скоро вернется только поможет полицейским схватить плохих дядек и побить их и я тоже ему помогу потому что я побью Пола Маккартни если он будет приставать к моей маме и даже если папа задержится это ничего потому что тогда я буду дома за старшего.