Кино и коллективная идентичность. Часть первая. Социальное регулирование кинопроцесса (Н. А. Хренов, 2013)

Вопрос, обозначенный в названии настоящего научного труда, имеет прямое отношение к кинополитике, которую призвано осуществлять национальное государство. Характеризуя ситуацию в Западной Европе, Э. Хигсон отмечает, что государство вмешивается в кинопроцесс «лишь тогда, когда существует ощутимый страх перед потенциальной мощью иностранного кинематографа, и особенно, когда продукты – а следовательно, также идеология и ценности – зарубежного кино широко циркулируют внутри национального государства…» [1, с. 43]. В этой ситуации значительный интерес вызывают взаимоотношения в треугольнике «государство, кино и коллективная идентичность».

§ 1. В силовом поле Голливуда

Задаваться вопросом, так ли сегодня обстоит дело за пределами Западной Европы, включая Россию, нет смысла. Положение дел хорошо известно. Зреет также понимание того, что американские фильмы, доминируя в национальном кинопотреблении, оказывают денационализирующее влияние на исторически сложившуюся коллективную идентичность. Более того, подобное влияние осуществляется и через национальное фильмопроизводство, вынужденное по причинам, на которых мы останавливаться не будем, следовать стандартам Голливуда. «Ни одна кинематография, – констатирует австралийский ученый О. Морен, – не избежала его силового поля, и исторически Голливуд в большой степени определил спектр опций для других кинематографий в экономическом и культурном плане. Таким образом….эти другие кинематографии по-разному имитировали Голливуд, пытались трансформировать и варьировать голливудскую модель или сопротивлялись и отвергали его пример в пользу альтернативной эстетики, способов финансирования, систем производства и дистрибьюции, путей формирования аудитории и отношения к ней» [2, с. 7].

В странах с открытой рыночной экономикой сопротивление особыми успехами не увенчалось. Голливуд, как отмечает Э. Хигсон, является не только самой мощной в мире кинематографией, но и «натурализованной частью национальной культуры… Другими словами, Голливуд стал одной из тех культурных традиций, которые подпитывают так называемые национальные кинематографии, например, западных европейских наций» [1, с. 39]. В подтверждение своей точки зрения исследователь далее цитирует другого автора: «Голливуд вряд ли может быть понят… как нечто тотально другое, поскольку так много в кинокультуре любой нации внутренне является «Голливудом» (там же). Конечно, Голливуд тоже испытывает определенное влияние со стороны национальных кинематографий, к примеру, используя потенциал их творческих кадров. Но это не мешает ему оставаться частью американской культуры. Дело в том, что голливудское кино в отличие от российского или иного национального представляет собой экранное воплощение того, что люди делают, думают, чувствуют и чем владеют как члены совершенно другого – американского общества.

Такую социокультурную направленность Голливуда не отменяет тот факт, что здесь работают и оказывают свое культурное влияние режиссеры и актеры из других стран, что на географических просторах этих стран снимаются американские картины. Голливуд, несомненно, находится под определенным влиянием мирового кино. Надо, однако, видеть и другое. Кинематографии национальных государств функционируют и развиваются под куда более мощным воздействием Голливуда, который, особо подчеркнем, теснейшим образом интегрирован в систему экономических, социальных, политических и духовных отношений США. Как отмечает О. Морен, внешне кажется, что Голливуд функционирует всего лишь как частная институция вне сферы влияния государственного аппарата. На деле это не так: «Американское кино не существует в вакууме, причем, как в сфере международных отношений, так и внутри самих Соединенных Штатов» [3, с. 366].

Полной автономностью, утверждает исследователь, в собственной стране оно не обладает: «Находясь в частной собственности, Голливуд вместе с тем несет на себе печать глубокого влияния законодательства и регулирования со стороны муниципалитетов, штатов и федерального правительства, действий правительственных департаментов и агентств, а также более общих факторов, связанных с конституцией, отношениями в сфере труда, моральными нормами. Американское кино должно было также впитать в себя регулирование в отношении других сфер – таких как религия и политика» [там же, с. 366–367]. В пространстве России оно, естественно, распространяет нормы и ценности другой национальной культуры и их импортные вариации, рассчитанные также на потребление за пределами собственных границ.

Под его влиянием, следовательно, могут происходить деструктивные процессы не только в кинематографической культуре, но и в национальной культуре в целом. Пренебрежение определенной части молодежи к российскому кино, надо полагать, в какой-то степени оборачивается аналогичным отношением к российской культуре как таковой. Ведь «каждое поколение является носителем такой культуры, которая воспринята им в детстве и молодости в период социализации и воспитания» [4, с. 249]. В конечном счете, под угрозой оказывается «консенсус относительно ценностей» (Т. Парсонс), являющийся главным условием коллективной идентичности и стабильности общества, что, между прочим, хорошо подтверждается реалиями современной России.

Исследователей не должна вводить в заблуждение традиция в западной литературе, согласно которой, например, кино африканских стран рассматривается как национальное, а американское – как индустрия, популярные жанры и продвинутая технология. Глобальный голливудский фильм-продукт и явление американской кинокультуры, ориентированной на потребление ее продуктов мировой аудиторией преимущественно среднего класса, включая, естественно, и в первую очередь, аудиторию американскую хотя бы потому, что это самый крупный зрительский рынок в мире. Правда, исходя из современных реалий, многие западные авторы предпочитают говорить не о «национальном» кино, а о «кино национального государства». Но в этой перспективе голливудские фильмы однозначно представляют собой кино конкретного национального государства.

Мысли Э. Хигсона, заметим, подтверждаются и производством российских фильмов с американской физиономией. Так, в официальном «Отчете об итогах работы Управления кинематографии Федерального агентства по культуре и кинематографии. 2005» читаем: «Несмотря на то, что эти картины не всегда сделаны в традициях отечественной киношколы, в них, как правило, отражена российская история, представлен российский быт, российский менталитет, и диалог со зрителем ведут с экрана его соотечественники. Тем самым в полной мере реализуется воспитательная и идеологическая функция кинематографа, поскольку для российского общества предпочтительнее, чтобы молодое поколение стремилось подражать лучшим представителям своей страны, а не зарубежным героям, особенно если они представлены не очень убедительно» [5, с. 8]. Впрочем, российские герои тоже не всегда представлены убедительно. К тому же, как отмечено в процитированном выше излишне пафосном отчете, российские фильмы занимают в среднем 20-25 % рынка (там же), а их культурная физиономия далеко не всегда национальная.

Процесс американизации, начинающийся с фильмопотребления, имеет и другое, более глубокое, проявление. Когда аудитория наших кинотеатров смотрит американские фильмы, от этого американской она не становится, а данный процесс частью кинематографической жизни американского общества не является. Кинопотребление остается российским по субъекту и специфике восприятия фильмов, характеру зрительского сотворчества. Этого, однако, нельзя сказать в отношении социокультурных последствий. Возможности воспроизводства национальной культуры, существующей коллективной идентичности в таком случае заключаются в пределах общечеловеческих ценностей. Преобладает инокулыурное влияние с соответствующими последствиями для национальной картины мира.

Проблема здесь не только культурная, связанная с униформизацией и регрессом национальной культуры, но и политическая. В контексте мировой политики внедрение глобальной кинокультуры в национальную выступает как одно из проявлений подчинения более слабого общества более сильным. Кино США – мощный инструмент скрытого политического влияния в мировом масштабе. Доминирование Голливуда, на 95 % исключающего присутствие других кинематографий на собственном рынке, – результат рационально-эгоистической кинополитики США, чуждой проявлению культурной толерантности. В ситуации подобного рода глобализационных угроз действия национального государства по сформировавшемуся в иных исторических условиях принципу «вытянутой руки» требуют известной корректировки.

Участники парламентских слушаний «О реализации государственной политики в области кинопроката и кинообслуживания населения», состоявшихся в 2003 г. в Совете Федерации Федерального Собрания РФ, с тревогой констатировали, что «преобладание в репертуаре кинотеатров зарубежных фильмов играет негативную роль с точки зрения воздействия кино на массового российского зрителя» [6, с. 26]. Отмечалось также, что «в этих условиях затрудняется проведение национальной культурной политики» [там же]. По этому поводу, впрочем, можно сказать больше и точнее. Функционирующий кинорепертуар – это концентрированное выражение осуществляемой кинополитики. И понятно, чьей. Преобладание американских фильмов в кинодосуге посетителей кинотеатров означает доминирование американской политики в кинематографической жизни российского общества. Поэтому участники парламентских слушаний имели все основания обратиться к Президенту с рекомендацией: «Поручить Администрации Президента Российской Федерации взять на контроль вопросы кинообслуживания населения страны, имея в виду совершенствование нормативной базы кинематографии и влияние кино на обеспечение информационной безопасности России» [там же].

§ 2. Коллективное «мы» и его формирование

Голливуд повсеместно бросает вызов коллективной идентичности, являющейся опорой национального государства. Внутренняя политика последнего оставить без внимания это явление не может. Но из чего вырастает коллективная идентичность и какую роль играют культурные технологии в ее формировании?

Начнем с констатации, что люди, населяющие, к примеру, Россию, – не механическое множество индивидов, а некое социальное целое, обладающее исторически сложившейся коллективной идентичностью. Каждое индивидуальное «я» демографически и культурно порождено коллективным «мы», живет и действует, самоутверждается и развивается в его пространстве. «Границы культуры, в которой люди воспитаны, являются одновременно и границами того мира, в котором они могут жить, думать и действовать» [7, с. 207].

Состоящее из огромной массы индивидуальных «я» коллективное «мы», в свою очередь, внутренне дифференцировано. Оно включает в себя различные конфессиональные «мы», подразделяющиеся на «мы» этнические, те – на классовые «мы» и т. д. Разделяющая людей социальная дифференциация порождена историей. Но она же изобрела и разного рода скрепы социальной интеграции, в конечном счете способствующие возникновению у основной массы индивидов общего видения мира, чувства единой исторической судьбы. К таковым относится прежде всего единая территория, в пределах которой происходят пространственные контакты между людьми и используются геофизические ресурсы их жизнедеятельности. О существовании и исключительной судьбоносной значимости этого фактора прекрасно напоминает понятие «территориальная целостность», в очередной раз обретшее острую актуальность в российской истории.

Другим мощным фактором, стягивающим великое множество индивидуальных «я» в политическое единство коллективного «мы», является государство. Свою интегрирующую миссию оно выполняет прежде всего тем, что наделяет оказавшихся в его пределах индивидов статусом гражданства, юридически открывающим каждому от рождения в известном смысле равный доступ к ресурсам страны, к возможностям личностного самоутверждения и развития. Свою интегрирующую роль государство осуществляет и тем, что защищает пространство жизнедеятельности своих граждан от внешних посягательств. О значимости этого момента каждый гражданин узнает еще в период детства, изучая на школьной скамье многовековую историю своей страны.

Ссылкой на усвоение школьных уроков истории мы снова возвращаемся к исключительно важному фактору формирования и индивидуального осознания коллективного «мы», его совокупной идентичности-культуре. Эффективнейшим средством культурной интеграции является языковая общность людей. Владение одним и тем же языком открывает простор для делового и духовного общения людей, формирования общих идеалов и ценностей, разделяемой картины мира. Язык – часть и в то же время средство формирования национальной культуры. Уместно также добавить, что в отношении коллективной идентичности вопрос не сводим к естественному языку. Важную роль играет существующая в той или иной мере общность всех других языков национальной культуры, включая киноязык. На формирование коллективной идентичности значительное влияние оказывают также национальная экономика, система образования (включая художественное), религия, средства массовой коммуникации, искусство – народное и профессиональное.

По вопросу о формировании национальной идентичности Дж. Дональд высказал точку зрения, с которой вряд ли можно полностью согласиться, хотя и не признать значительной доли истины в ней нельзя. Исследователь утверждает, что нация – «является результатом… культурных технологий, а не их источником. Нация не выражает себя через свою культуру; это культурные механизмы производят «нацию» [цит. по: 8, с. 14]. Автор впадает в явное противоречие с диалектическим представлением о взаимодействии явлений мира. Нельзя не видеть, что, например, такая составляющая национальной культуры, как языковая общность людей на протяжении веков раздвигала свои демографические пределы путем кровопролитных войн, создававших единое политическое, экономическое и правовое пространство, в рамках которого локальные культуры, взаимодействуя между собой, формировали некое ядро национальной культуры.

Верно, однако, и то, что национальная культура транслируется от поколения к поколению, и на уровне индивидуального «я» (особенно, в условиях складывающегося информационного обществе) коллективная идентичность формируется под мощным влиянием культурных технологий. Другое дело, что распространяемые с их помощью идеалы, ценности и образцы поведения возникают не на пустом месте, они черпаются из исторически возникшей национальной картины мира. Частично соглашаясь с Дж. Дональдом в том, что нация является следствием культурных технологий, приходится признать обескураживающий факт. В пространстве культурных технологий кинематографического типа коллективная идентичность россиян на уровне индивидуального «я» формируется большей частью изнутри американского общества. Впрочем, точнее будет сказать, что она размывается, хаотизируется. И причиной тому являются реально действующие механизмы социальной организации кинопроцесса, к анализу которых мы далее и обратимся. Конкретным материалом для наших рассуждений послужит постановка кинодела в СССР, а также опыт его реформирования в пору «перестройки» и последующий период.

Почему плохо «тикает» социальный механизм кинопроцесса? И не только относительно формирования коллективной идентичности. Наши соображения, возможно, будут более убедительны, если предварительно сравнить два типа познавательного поведения человека. Когда он чувственно воспринимает конкретный предмет, пусть это будет лес, в его психике целостный образ предмета не возникает таким образом, что поочередно запечатлеваются отдельные деревья, а потом из всего этого, как бы суммируясь, складывается целостный образ леса. Процесс развертывается в обратном порядке. Человек сразу же видит лес как таковой. Отдельные его части воспринимаются уже на фоне обозначившегося целого. Такого рода примат целого над частью помогает человеку ориентироваться в предметном мире.

Иначе обстоит дело в науке при постижении сложных явлений. Исследователь склонен начинать с расчленения целостного явления на отдельные части. Целое осмысляется в последнюю очередь. Если вообще осмысляется. С постижением его частей в контексте целого, с уяснением их обусловленности целым и предъявляемых к ним требованиям с его стороны дело обстоит еще более проблематично. Подобный ход мышления, его незавершенность отрицательно сказываются на результативности познавательных и практических действий. Исследователь серьезно рискует не увидеть за деревьями лес.

Но именно так складываются научное познание, саморегулирование и общественно-государственное регулирование кинематографической жизни российского общества. Теоретики и практики кино рассматривают ее с позиций скорее «атомистического», нежели целостного подхода. Вряд ли будет столь уж большим преувеличением сказать, что кинематографическая жизнь предстает как некий хаос ее субъектов, структур, институтов и т. д. Имея в виду науку, можно констатировать, что искусствознание изучает один отрезок и аспект кинематографического процесса, экономическая наука – другой, психология – третий и т. д. Этой методологической установке во многом следует и отечественная социология кино, на протяжении своего существования изучавшая большей частью публику. В итоге целостность кинематографического процесса ускользает из поля зрения и как предмет исследований, и как методологическая установка, вытекающая из признания примата целого над его частями.

С синтезом в единое содержательное целое тех результатов, которых добиваются научные сообщества, изучающие кинопроцесс, дело обстоит тоже далеко не лучшим образом. Показательно, что в нашей литературе нет ни одного солидного труда, в котором излагались бы итоги многодисциплинарного исследования кинопроцесса, т. е. с позиций эстетики, социологии, искусствознания, психологии, семиотики и т. д. Определенные шаги в этом направлении делают зарубежные исследователи. Так, американские ученые Р. Аллен и Д. Гомери опубликовали в 1985 г. книгу под названием «История кино. Теория и практика», в которой кратко излагаются результаты исследования кино с позиций традиционных подходов к нему – эстетического, технологического, экономического и социологического. Нельзя сказать, что эта работа дает представление о кинематографической жизни общества во всех ее проявлениях. Но важные шаги в этом направлении сделаны.

Что касается реалий кинопроцесса, методология «атомистического» подхода к его организации более чем убедительно заявляет о себе фактами дезорганизации. К сожалению, эта же методология лежит и в основе многолетних усилий по реорганизации киноотрасли. Чем отличается часовых дел мастер? Его задача – восстанавливать и регулировать работу часового механизма в целом. Он находит деталь, не выполняющую свою функцию в системе механизма, и восстанавливает эту функцию. Оттого и часы «тикают». А какая работа осуществляется для того, чтобы каждая структура кинопроцесса соответствовала требованиям, предъявляемым к ней со стороны целого? Заботы о функционировании конкретной структуры определяются, скорее, с позиций ее самоценности, нежели требований системного целого. Оттого и системные связи разорваны, социальный механизм кинопроцесса в целом если и «тикает», то плохо.

Усилия по преодолению системного кризиса кинопроцесса скорее приведут к желаемым результатам, если будут опираться на надежную теоретическою базу, в частности, на обоснованные представления о социальной организации кинематографической жизни, социальном контроле в ней. Ниже мы остановимся на некоторых аспектах этой проблемы, апеллируя к отечественному опыту.

§ 3. Союз рынка, государства и общественности

Реформаторы «перестроечной» поры полагали, что в одночасье отделенный от государства рынок поставит российские киностудии в зависимость от зрительского спроса и, тем самым, поднимет планку профессионального качества и конкурентоспособности «среднего фильма». Однако естественное для советских теоретиков и практиков кино непонимание тонкостей рынка, ориентация на пришедшее с Запада идеологизированное толкование принципа его «свободы», дилетантское понимание роли государственных структур в создании и функционировании рыночного кинематографа привели к тому, что результат оказался противоположным ожидаемому. Вместо панацеи от застарелых болезней кинематографа наспех сотворенный рыночный механизм оказался неким социоэкономическим вирусом, возбудителем целого сонмища новых болезней. Механизм этот вероломно, безжалостно перемолол российское кино, подтолкнул его к самому краю пропасти. Такого исхода, пожалуй, никто – включая противников рынка – не ожидал.

Впрочем, в суждениях о рынке не следует поддаваться эмоциям и перегибать палку, что так часто бывает под воздействием сложившихся стереотипов социального мышления. Горький опыт, которым столь богата российская история, не только кое-чему научил, но и породил глубокие заблуждения, посеял болезненную подозрительность к важнейшим атрибутам человеческой цивилизации. Взять хотя бы государство, которое в массовом сознании, зачастую даже в сознании интеллектуалов, предстает не как по возможности, рациональная и формализованная система управления социумом в целом, а лишь в своих персонализированных и связанных с этим извращенных формах. Государство воспринимается как зловещая, по определению враждебная человеку сила, чиновник-бюрократ – как страшилище. Похоже, и рынок, не успев по известным причинам обрести цивилизованные формы, рациональное общественное сопровождение, обрел устойчивую негативную репутацию, хотя, по логике вещей, вина за его «шалости» лежит на «родителях», уверовавших или сделавших вид, что верят в конструктивные возможности нерегулируемого рынка.

Нынешнее соперничество национального и западного кинематографа в культурном пространстве России показывает, что сложная система рыночного саморегулирования и общественно-государственного регулирования кинопроцесса может быть по-настоящему действенной лишь при условии, что исторически она будет развиваться в соответствии с логикой известной диалектической схемы: тезис, антитезис, синтез. В переводе на практический язык российской кинополитики это означает ориентацию на следующую историческую сменяемость способов социальной организации кинематографической жизни: рынок → государство → рынок + государство + общественность. Последняя, заметим, ни в коем случае не сводима к корпусу творческих кадров.

Теоретически именно к союзу рынка, государства и общественности, к образованию этого триумвирата целесообразно было стремиться кинореформаторам начиная с конца 1980-х гг. Но тогда возобладала иная схема: тезис, антитезис, тезис (рынок – государство – рынок). Государство и общественность, хотя и участвуют сегодня в делах кино, заметного влияния на него как на общественное явление они не оказывают. Да и фильмопроизводство, существующее во многом на деньги государства, рыночным в полном смысле этого слова не является.

Заглядывая в будущее, вряд ли можно утверждать, что в условиях даже «цивилизованного» рынка российское кино сможет основательно поправить свои позиции в обществе, если ему не будет оказана рациональная, тщательно спрограммированная государственная поддержка. Столь желательному ходу событий препятствуют законы и условия мирового кинохозяйства. Это, кстати, прекрасно понимал знаменитый киноактер М. Линдер. Сегодня трудно переоценить пророческий смысл его слов, сказанных, в связи с поражением французского кино в схватке с Голливудом. «Господа, – говорил он, обращаясь с программной речью к журналистам и создателям фильмов, – не думайте, что достаточно делать большие и хорошие (подчеркнуто мною. – Автор) фильмы, чтобы победить иностранную конкуренцию… Между нашей и иностранной продукцией будет продолжаться жестокая борьба. Больше чем когда-либо мы должны привлечь внимание правительства к судьбе французской кинопромышленности и обратиться с горячим призывом к совести руководителей французского кинематографа» [цит. по: 9, с. 43]. Эти слова М. Линдера, сказанные им много лет назад и подтвержденные историей мирового кинематографа, позволяют лучше понять и будущее российского кино, перспективные пути его борьбы за место под солнцем.

Заметим, что от необходимости в серьезной государственной поддержке не застрахован даже международный монополист – Голливуд. Яркое подтверждение тому – события на рубеже 1960-1970-х гг., когда снижение посещаемости кино в США достигло критической точки, и аналитики стали поговаривать о «закате Голливуда». Отношение американского государства к возникшей проблеме характеризует, в частности, заявление члена палаты представителей Дж. Гордона, сделанное им в 1971 г. во время представления законодательного акта о производстве фильмов: «Спасение этой жизненно важной отрасли промышленности, – подчеркивал он, – мы должны рассматривать как дело нашей национальной политики. Кинематография, в конце концов, «продавая Америку» в ее живописном изображении всему миру, демонстрирует деятельность свободно конкурирующего предприятия» [цит. по: 10, с. 37]. Но разве российское государство вправе оставаться безучастным к тому, что отечественное кино утрачивает способность доносить до зрителей привлекательный и тем самым в силу социально-психологической закономерности повышающий их самооценку образ своей страны в том же «живописном изображении» и в результате эффективно участвовать в воспроизводстве культурной идентичности?

Плачевные результаты преобразований, начавшихся в конце 1980-х гг., потребовали внесения коррективов в реорганизацию киноотрасли. И они до сих пор вносятся, хотя относительно российского фильмопроизводства не совсем ясно, в каком направлении идет движение – в направлении от «антитезиса» (государство) к «синтезу» (рынок + государство + общественность) или какой-то иной альтернативе.

Вызывает вопросы, например, противоречивость государственной поддержки кинематографии. Финансовые инъекции в киноотрасль не дали распасться инфраструктуре фильмопроизводства. Благодаря им сохранены творческие кадры, появляются новые имена. В то же время социальное функционирование российских фильмов не получило должной экономической, правовой и информационной поддержки. Кинопрокат и киносеть поставлены в такие условия, когда западные фильмы оказываются куда более предпочтительными. В условиях существующего псевдорынка российские киностудии уже одним этим обречены на производство невостребованных, «мертвых» фильмов.

§ 4. Почему необходимо регулирование «сверху»?

После произошедшего глубокого разочарования в реалиях «демократического централизма» мысль о том, что регулирование кинопроцесса «снизу» должно дополняться регулированием «сверху», может быть истолкована как некая ностальгия по прошлому. С другой стороны, эта мысль может показаться обоснованной лишь постольку, поскольку российское кино в глубоком кризисе и выбраться из него без помощи государства оно не может. Суть дела, однако, в другом. Необходимость регулирования «сверху» продиктована глубинной сущностью понятия «производство» применительно к кино.

В своей многогранной цельности процесс производства средствами кино выходит за пределы создания фильма на киностудии. Обращаясь к размышлениям на эту тему, зададимся вопросом: не является ли производством фильма и та работа, что связана с его тиражированием и демонстрацией на экранах кинотеатров? Вопрос, пожалуй, риторический. Ведь что же, как не фильм, видит зритель на экране? Но если так, то границы «производства» раздвигаются настолько, что в их пределах оказывается деятельность кинопроката и киносети.

Эти границы тоже не окончательны. За пределами «производства» средствами кино, по логике вещей, нельзя оставить такую реальность, как проецирование кинообразов с одного экрана, кинотеатрального, на другой – экран зрительского сознания. В самом деле, фильм на экране кинотеатра – реальность физическая, это игра света и тени, цвета и движения. Это множество кинематографических знаков, в которых закодированы определенные значения. Свою расшифровку они могут получить только в зрительском сознании. Когда экранная «светопись» одухотворяется чувством и воображением, фильм обретает новую бытийную форму – ментально-зрительскую. Наконец массовое воображение зрителей в подлинном смысле «производит» фильм еще и как общественное явление. Поэтому традиционное узкое понимание границ реальности, охватываемой понятием «производство средствами кино», должно быть расширено. В эти границы должна попасть и сфера зрительского освоения киноискусства, то есть потребительное производство.

Обозначенный перенос границ – отнюдь не игра с понятиями. Признав, к примеру, что создание авторского фильма и его зрительское освоение образуют две разные грани одного и того же, целостного – общественного по своей сути – процесса производства в разных ипостасях его реального бытия, мы неизбежно обнаружим существенный момент относительности, заключенный в принципе художнического самовыражения, экранного монолога, столь влиятельного в теории и практике российского кино. Мы должны будем с особым уважением отнестись к творческому потенциалу того автора, о котором можно сказать брехтовскими словами: «Он думал в головах других, другие думали в его голове». Зрительское сознание не только активно творит фильм, но и «записывает» свое творение, хранит его в памяти, отчего оно обретает способность определенного мотивационного воздействия на социальное поведение индивида. Как символическая экранная реальность фильм, тем самым, в превращенной форме инкорпорируется в ткань общества. В границах «производства», как видим, оказывается и то, что является «персонификацией фильма». Производство фильма, в конечном счете, оказывается не чем иным, как производством самого человека. И в этом суть проблемы, связанной с пониманием места и роли кино в обществе. Ибо когда речь идет о потреблении духовной пищи, человек воистину есть то, что он ест.

Последовательно двигаясь к самым дальним границам пространства, охватываемого понятием «производство средствами кино», мы пришли к идее о «двух видах производства» (К. Маркс). В первом, как выразился классик, производитель себя опредмечивает, во втором – персонифицируется произведенная им вещь. В пространстве кинематографической жизни общества этими двумя видами производства будут взаимопроникающие процессы производства фильма (прочих кинематографических услуг тоже) и производства человека. Конечный результат – производство социума как общности, которой в современном глобальном мире свойственна определенная степень прочности, являющейся стержнем государственного суверенитета.

Итак, в области кино мы имеем дело с производством не только фильма и человека, но также и производством общества. К регулированию этого процесса имеют прямое отношение многие социальные институты, в том числе и государство, являющееся органом выражения воли общества в целом. Спрашивается, может ли государство полностью отказаться от регулирования кинопроцесса, если в его рамках воспроизводится само общество, на котором оно, государство, зиждется, на страже интересов которого стоит?

Трудно найти логические основания для полного отказа государства от участия в делах кинематографии, от процессов увязки и согласования «двух видов производства». Да и подлинная проблема в другом – в пределах и характере регулирования «сверху».

Можно назвать три модели регулирования взаимодействия «двух видов производства» в сфере кино: авторитарная, рыночная (хозрасчетная, как говорили раньше) и общественно-расчетная, подлинно демократическая. В любом случае предпринимаемые усилия внешне направлены, прежде всего, на регулирование производства и распространения фильмов. Но, в конечном счете, речь идет о регулировании производства человека и общества средствами кино. Если конечный результат упускается из виду, то и сугубо меценатская помощь государства кинематографии может быть истолкована как вмешательство в дела искусства. Разумеется, непосредственно в художественный процесс государство не должно вторгаться. Объект его действий – «правила игры» и ее условия.

Сегодня, когда псевдорынок дал себя знать многочисленными негативными последствиями, и в условиях глобализации кинематографического процесса стало совершенно очевидно, что выживание и возрождение российского кино требует регулирования его и «сверху», с особой остротой встает вопрос о содержании такого регулирования, его идеологии.

Впрочем, важно и то, насколько кинематографическое сообщество психологически готово к признанию правомерности регулирования «сверху». Как отмечалось выше, сама мысль, о его необходимости, может быть воспринята как ностальгия по прошлому. Показательна в этом отношении политическая двойственность в реакции кинематографического сообщества на решения государства относительно новых «правил игры» в «перестроечное» прошлое.

Изначально обновлению общества было задано некое тройственное – и можно сказать, типовое – направление: демократизация, гласность, хозрасчет. На эти маяки сразу же, словно по команде, взял курс революционно настроенный кинематографический корабль, руководимый новыми лидерами CK СССР. Цели и новые социально-организационные формы, их последствия не были должным образом взвешены, соотнесены и увязаны. Позже такой подход в работе правления CK СССР обрел форму «аппаратчины», критикуя которую В. Абдрашитов сетовал: Главное – необходимо как бы принять решение, а затем внедрять его, не вникая ни во что. Потому что главное для нас – политический аспект решения. В стране только заговорили о хозрасчете – тот самый передовой союз, конечно, первым должен громогласно заявить о переходе на хозрасчет. «Последствия для аппаратчины – это частности. Главное – политический аспект» [11].

Приняв установку на демократизацию, гласность и хозрасчет как руководство к действию, лидеры Союза кинематографистов СССР пытались в то же время проинтерпретировать ее таким образом, чтобы кино дистанцировалось от проблем, которым озабочено общество и государство. Идеологической платформой киноперестройки явилось постановление Совета Министров СССР «О перестройке творческой, организационной и экономической деятельности в советской кинематографии» от 18 ноября 1989 г.

Оглашая это постановление Совмина на IX пленуме правления CK СССР, его секретарь А. Смирнов заметил: «Все-таки осталась «общественная значимость», как я не выживал ее из текста». Этот импровизированный комментарий адресовался той части правительственного постановления, где говорилось о необходимости утвердить порядок установления дифференцированных нормативов отчислений в бюджет от прибыли (дохода) кино- и видеозрелищных предприятий, организаций и учреждений в зависимости от вида и качества кинообслуживания, а также общественной значимости и идейно-художественной ценности демонстрируемых произведений. Спрашивается, почему критерий «общественной значимости» вызывал возражения?

Отчасти объясняется это, надо полагать, своеобразным, не совсем корректным толкованием понятия общественной значимости. В только что приведенной ссылке на постановление Совета Министров СССР разделительным союзом «и» от нее отъединена «идейно-художественная ценность» произведения. Но ведь обладающий теми или иными идейно-художественными качествами фильм является ценностью лишь постольку, поскольку он положительно значим для людей, для общества. Значит, в самой констатации идейно-художественной ценности фильма уже заключено признание его общественной значимости. Признание того, что фильм являет собой определенное художественное достижение общества, что он вносит определенный вклад в самопознание социума. Разъятие двух понятий правомерно в тех случаях, когда «общественная значимость» берется не в ее объективной данности, а в виде бюрократически искаженных интерпретаций «социального заказа».

Слов нет, такие понятия, как «социальный заказ», «общественная значимость кино» и т. д., т. е. традиционный концептуальный аппарат внекинематографической оценки экранного искусства, социального контроля за производством и распространением фильмов был деформирован неправедным употреблением в контексте административно-командной системы социализма. Но нельзя не видеть того, что обойтись без этих критериев общество не может. В конце концов, даже святое призвание истинного художника быть совестью общества есть не что иное, как поставленный перед ним социальный заказ, а всевозможные проявления позитивной действенности кинематографа попадают все-таки под категорию его общественной значимости, выражают его КПД. Самое разумное, что здесь можно предпринять – это очищение деформированных, искаженных критериев от всех наслоений вульгарно-социологического и командно-бюрократического толка. Выплескивание ребенка вместе с водой – другая, не менее ошибочная, крайность. И она-то как раз, похоже, проявилась в цитированном выше комментарии.

Этот комментарий примечателен также как напоминание о том, что сложившаяся в советский период система регулирования кинопроцесса была уязвима в вопросах выработки и реализации кинематографической политики, нацеленной на повышение общественной – взятой в широком, исчерпывающем смысле – значимости кино. Той самой значимости, необходимость максимального обеспечения которой, если подходить к вопросу реалистично, является одновременно отправной посылкой и конечной целью сознательного регулирования социумом своей кинематографической жизни. Сегодня уместно говорить, как минимум, о том ее сегменте, который финансово поддерживается государством и которое, согласно В. Путину, «должно определить, на какие цели, прежде всего, должны быть направлены средства» [12, с. 12]. В общем виде цели, собственно, официально определяются тремя словами: «социально значимые фильмы». Вопрос заключается в конкретизации этой формулировки. В противном случае государственная кинополитика реально будет направлена на решение ряда частных вопросов как бы в обход уяснения вопросов общего порядка. Такая тенденция довольно четко обозначилась в процессе дискуссий на V всероссийской конференции, посвященной выработке стратегии развития российской киноиндустрии на период до 2020 года. И здесь прозвучала вполне обоснованная мысль: «Некому государству объяснить… эти простые вещи, что такое социально значимое кино» [13].

§ 5. Оценка фильма в системе социального контроля

Вся многогранная профессиональная работа по производству, хранению и распространению фильмов представляет собой некое социально-практическое действие, преследующее определенные – в той или иной форме обозначенные обществом – цели. Для того чтобы эти цели осуществились, по возможности, более эффективно, люди вступают, скажем так, в более или менее рационализированные кинематографические отношения. Их функционирование во многом определяется саморегулированием. Государство, со своей стороны, постоянно подвергает весь кинематографический процесс социальному контролю. Не следует только путать нормальное проявление социального контроля, этого естественного способа организации совместной жизни людей, с его тоталитарными или бюрократическими извращениями. Как таковой, социальный контроль включает в себя три компонента: выявление реальных результатов той или иной кинематографической деятельности, их оценку и ее материализацию в определенных социальных санкциях.

В данном контексте уместно вспомнить одно замечание Л. Толстого, точнее, его глубокое социологическое обобщение, свидетельствующее о ключевой роли оценок для судеб искусства: «Всякое ложное произведение, восхваленное критиками, есть дверь, в которую тотчас врываются лицемеры искусства» [14, с. 141]. А если восхваляются «истинные» произведения?

Суждение Л. Толстого и риторический вопрос к нему справедливы в отношении любой критики – официальной, художественной, зрительской и т. д. Но есть и различие. Действенность оценки зависит от того, насколько широко субъект данной критики способен, отталкиваясь от своего положения в обществе, открыть дверь субъекту кинематографического действия.

В основе социального контроля, осуществляемого путем рыночного саморегулирования и общественно-государственного регулирования кинопроцесса, лежит оценка фильма как некоей дифференцированной общественной ценности и связанные с этой оценкой социальные санкции субъектов кинопроцесса по отношению друг к другу, а также социальных институтов по отношение к ним. Идеальной можно считать такую систему оценки усилий практиков кинематографии и применяемых социальных санкций, при которой эти усилия будут вознаграждаться взвешенно – строго в зависимости от их вклада в создание (фильмопроизводство) и реализацию (кинопрокат) интегральной общественной ценности фильма. Речь идет, подчеркнем, об общественной ценности, взятой не фрагментарно, не односторонне, а комплексно, коль скоро она многопланова.

Какие социальные институты не взяли бы на себя многотрудную миссию по осуществлению социального контроля за соблюдением интересов общества в целом, всех участников кинопроцесса и каждого в отдельности, отправной точкой в выборе критериев оценки осуществляемых действий в идеале должен быть некий коэффициент интегральной общественной ценности фильма и ее реализации. Отсюда первый ключевой вопрос, в который упирается совершенствование системы социального контроля, к рассмотрению которого мы переходим.

§ 6. «Анатомия» общественной ценности фильма

Как некая общественная ценность фильм имеет четыре измерения, четыре слагаемых. Первое измерение – художественно-эстетическая, творческая ценность фильма. То есть его профессиональный уровень, художественное совершенство, вклад в воспроизводство достигнутого уровня и дальнейшее развитие профессиональной кинокультуры. Этим, как известно, ценен, прежде всего, авторский кинематограф, именно этому ценностному моменту придает первостепенное значение кинокритика элитарной ориентации.

Второе измерение – идеологическая ценность фильма. Проявляется она в том вкладе, который вносит картина в развитие массового или шире – общественного сознания. В этом измерении фильм предстает как слагаемое системы общественного воспитания, характеризующееся определенной действенностью.

В третьем измерении кинопроизведение выступает как социальная (в узком смысле) ценность. Речь идет о его способности выполнять по отношению к своей публике широкий спектр социальных функций – эстетическую, познавательную, развлекательную и т. д., о способности содействовать воспроизводству и развитию человека в широком диапазоне социальных и биологических проявлений его сущности. Рабочими показателями этого аспекта ценности, назовем ее проще – зрительской, могут служить, прежде всего, масштабы посещаемости фильма и складывающиеся в ее итоге зрительские оценки, которые социологи выражают среднестатистическим баллом. Оба показателя тесно связаны между собой, но не тождественны. Со сравнительно высокой посещаемостью иной раз может сопрягаться низкая оценка, и наоборот. Социальную ценность фильма уместно выражать индексом, интегрирующим названные показатели. Но и этого будет мало.

Имеется еще один – третий по счету показатель социальной ценности фильма: аспект его социальной полифункциональности, выраженный в зрительской интерпретации воздействия. Речь идет о том, какие социальные функции (из всего их множества, свойственного кино) осуществляет данный фильм, насколько широко «сработала» каждая из них в зрительской массе, какие преобладают. Определенная часть публики сознательно ожидает от кинематографа произведений, отличающихся достаточно широкой и глубокой полифункциональностью. Эту структуру массовой кинопотребности важно всемерно воспроизводить и развивать. И здесь полезными могут быть выделенные три критерия.

Наконец, четвертое измерение общественной действенности фильма – его коммерческая ценность. Она зависит от множества структурно-эстетических и социально-функциональных свойств фильма, именуемых на бытовом языке «смотрибельностью». Это качество фильма, кстати, является также своего рода поправочным коэффициентом на его идеологическую и социальную (зрительскую) «полезности».

§ 7. Социальные санкции в пространстве кинопроцесса

Второй ключевой, вопрос, в который упирается совершенствование системы социального контроля кинопроцесса, касается социальных санкций, с помощью которых осуществляется «притирка» интересов создателей фильмов, их импортеров, распространителей и зрителей. Что это за санкции, коими партнеры по кинопроцессу воздействуют друг на друга?

Начнем с конца кинематографического процесса. Зрители, как и их партнеры, сознательно или бессознательно оценивают фильмы, предлагаемые им в кинотеатре. Положительные и отрицательные оценки вызывают соответственно позитивные и негативные социальные санкции зрительской аудитории по отношению к другим субъектам кинопроцесса. Формы санкций и способы, которыми они достигают своих адресатов, разные. Так, условно говоря, моральные, санкции выражаются в характере зрительской молвы о фильме, сочетающей в себе в определенных пропорциях «устную рекламу» картины и ее антирекламу. Финансовые санкции проявляются в покупке входных билетов в кинотеатр, в размере кассовой выручки. Распространяются эти санкции одновременно и на создателей фильма, и на его распространителей.

Дистрибьюторы и демонстраторы проявляют свои оценки в таких санкциях, как покупка или не покупка фильма на кинорынке, включение или не включение его в репертуарную афишу, сумма, поступающая создателям картины от ее проката.

Какие санкции применяет по отношению к партнерам по кинопроцессу создатель фильма? Что касается экономического поведения кинозрителей, положительная санкция может заключаться в том, что созданием определенных фильмов поощряются и закрепляются те или иные вкусы и предпочтения. Отказ от создания фильмов, соответствующих существующей кинопотребности, означает применение негативной санкции.

Особое внимание привлекает к себе соотношение негативных санкций по отношению друг к другу со стороны главных субъектов кинопроцесса – создателей фильмов и зрителей. Некоторые кинематографисты сознательно отказываются снимать фильмы, которые хотела бы видеть определенная часть публики. Со своей стороны часть публики, иногда очень большая, отказывается смотреть уже созданные картины и, следовательно, экономически вознаграждать кинематографистов. Подобная нестыковка в принципе неизбежна. Проблема в том, каковы масштабы взаимных негативных санкций. В сегодняшнем российском кинопроцессе они приобрели катастрофические размеры. Слишком много зрителей отказываются смотреть фильмы российских режиссеров, а последние либо не способны, либо не хотят откликнуться на актуальные эмоциональные и духовные запросы зрителей. Теоретически «примирить» обе стороны могла бы кинокритика. Но функция более или менее объективного посредника ей в подобной ситуации вряд ли под силу. Критики в основном жестко придерживаются стороны творцов элитарной ориентации. Не может не сказываться и инерция. На протяжении многих лет зрители тем больше посещали конкретный фильм, чем больше кинокритика его ругала.

Третий ключевой вопрос, в который упирается совершенствование системы социального контроля за производством, импортом, хранением и распространением фильмов, сводится к концептуальному уяснению и созданию таких социальных механизмов, которые сделали бы более эффективными социальные санкции субъектов кинопроцесса по отношению друг к другу. Эффективными в том плане, чтобы фильм представлял собой, по возможности, большую ценность по сумме названных выше четырех измерений. Чтобы, скажем, кинематографисты были вынуждены реагировать соответствующим образом на отказ зрителей морально и материально поддерживать профессионально слабые картины. Чтобы, напротив, максимально были вознаграждены те дистрибьюторы и демонстраторы, которые стремятся работать с достойными произведениями российского кино, отдают предпочтение отечественным картинам перед зарубежными при формировании кинопрограмм.

Прогресс в организации такого социального контроля, который способствовал бы росту интегральной общественной ценности производимых фильмов, – дело крайне сложное и требующее достаточно много времени. В этой связи, а также памятуя о том, что история – наука о будущем, уместно бросить беглый взгляд на критерии, по которым в нашей стране в разное время оценивалась и, соответственно, позитивно и негативно санкционировалась деятельность кинематографистов, деятельность киностудий. Конечно, копировать прежнюю идеологию регулирования кинопроцесса «сверху» нельзя, но извлечь из нее определенные уроки можно.

§ 8. Экскурс в историю регулирования «сверху»

В 1920-е гг., когда кино еще не было «плановым» и единым по своим социально-организационным формам, когда действовала во многом демократическая, весьма плюралистическая система социального контроля за производством и прокатом фильмов, предлагавшийся зрителю репертуар включал в себя различные по спектру общественной значимости фильмы. В этом отношении он был довольно пестрым, во всяком случае, особо не отличался искусственно вызванными перекосами. Так, НЭП обеспечивал хорошие условия для производства и реализации коммерчески действенных фильмов. Далее, при всем том, что установка на прибыльность кинематографа и успешная ее реализация еще не гарантируют выражения и удовлетворения действительных потребностей публики, связь между этими факторами, как уже отмечалось, имеется. К примеру, эстетический интерес масс к жанровому кинематографу игнорироваться никак не может. Поэтому в целом в условиях нэпа шансы производства и проката фильмов, соответствующих системе зрительских предпочтений и положительно оцениваемых публикой, были довольно неплохими. То же самое можно сказать и о предпосылках производства фильмов высоких художественно-эстетических достоинств. Убедительным свидетельством тому могут служить шедевры С. Эйзенштейна, мировое признание его творчества.

В период НЭПа многие руководители кинодела подчеркивали, что система социального контроля, система стимулирования производства «идеологически выдержанных» картин была недостаточно эффективна. Действительно, партийное руководство киноискусством до XV съезда ВКП(б) не отличалось особо пристальным вниманием к «конкретике» кинопроцесса, особой жесткостью.

На партийном совещании по вопросам кинематографии (1928 г.) идеологическая действенность советского кино в целом была признана неудовлетворительной. Последовала перестройка кинодела в том направлении, чтобы заменить демократическое его устройство авторитарным, чтобы сделать кинематограф влиятельной частью административно-командной системы социализма: «Кино может и должно руководствоваться «безошибочными критериями общественно-политического содержания для художественного произведения…» – такова была исходная установка [15, с. 432]. Идеологическая функция в новой системе социального контроля стала главенствующей, а остальные – художественно-эстетическая, социальная и коммерческая – признавались, можно сказать, постольку, поскольку неразрывно с ней были связаны, являлись средством «организации и воспитания масс вокруг лозунгов и задач партии» [там же, с. 430].

Что касается художественно-эстетической ценности кинопроизведений, показательна следующая установка киносовещания при ЦК ВКП(б): «Основным критерием при оценке формально-художественных качеств фильма является требование того, чтобы кино дало форму, понятную миллионам» [там же, с. 438]. В этом суждении четко выражено узкопрагматическое отношение к эстетике экрана, игнорирование значимости автономного художественного эксперимента, поиска новых средств художественной образности.

Может показаться, что здесь четко обозначена практическая установка на обеспечение максимальной социальной («зрительской») ценности фильма. На самом же деле и в этом ценностном аспекте диктат принятых общественно-политических критериев оказался весьма жёстким. Было бы ошибкой утверждать, что зрительские предпочтения полностью игнорировались. Ведь выражения типа «лицом к рабочему зрителю» постоянно было в ходу у работников кинематографии и причастных к ней идеологических органов. Апеллировали они и к зрительским оценкам. «В таком массовом искусстве, как кино, – читаем в резолюции того же киносовещания при ЦК ВКП(б), – роль общественности особенно значительна. Ее основная задача – изучать запросы рабочего и крестьянина, собирать и подытоживать массовую оценку кинопродукции и тем самым помочь киноорганизациям давать кинопродукцию, по содержанию и художественному оформлению, близкую запросам рабочего и крестьянского зрителя…» [там же, с. 440]. Точка в формулировке практической установки в этом месте, однако, не ставилась. Далее следовало: «…И в то же время отвечающую задачам партии» [там же].

То, как понималась увязка задач партии с удовлетворением запросов рабочего и крестьянского зрителя, проясняется, например, уже упоминавшимся фактом. В перечне задач, стоящих перед кино, традиционные (рекреационные) зрительские запросы обозначались в последнюю очередь. Причем с оговоркой, что кино и в данном случае должно организовывать мысли и чувства зрителя «в нужном пролетариату направлении». «Нужным», разумеется, считалось направление, предначертанное партией, лично Сталиным. В итоге рекреация, та самая функция, благодаря которой кино институционализировалось как вид массового досуга, представала не более чем вынужденной уступкой зрителю, втискивалась в прокрустово ложе агитации и пропаганды. Ей отводилось место лишь по своего рода предпосылочному принципу, о самодостаточности рекреации не могло быть и речи.

В процессе перестройки кинематографа на рубеже 1920-1930 гг. аналогичный сдвиг произошел и в отношении к коммерческому потенциалу кинопроизведений. Прежнее, времен НЭПа, почтение к нему теперь подверглось резкой критике. Новая установка, разумеется, не исключает «кассового успеха» фильмов. Она даже предполагала его, но, опять же, в той мере, в какой массовое воздействие кинопроизведения является предпосылкой его идеологической эффективности.

Таким образом, предпринятая в 1930-е гг. «атака зрителя под лозунгом Октября» (Эйзенштейн) привела к выработке своеобразной ценностной линии в кинополитике, сохранявшейся на протяжении полувека. На весах административно-командного социализма истолкованные в его духе «общественно-политическое содержание» и «идеологическая выдержанность» фильма уверенно перевесили все остальные компоненты общественно полезной действенности кинематографа. При такой расстановке приоритетов естественные противоречия между идеологическими началами в экранном искусстве, с одной стороны, и художественно-эстетическими, социальными и коммерческими – с другой, воспринимались, как кажущиеся, мнимые. Соответственно и не разрешались должным образом.

Отсюда разного рода негативные последствия. Достаточно сказать, что на теле киноискусства вырос чудовищный агитационно-пропагандистский флюс. И уже поэтому оно, кстати, в принципе не могло пробиться на мировой экран. Исключения, конечно, были, но они не в счет, так как возникали не благодаря, а вопреки действовавшей кинополитике. В море киноискусства со временем поднялась мутная волна «эстетической серости», и от него стали отворачиваться собственные зрители. При огромнейшем внутреннем кинорынке отрасль, добиваясь финансового равновесия, стала прокатывать в 1970-1980-е гг. зарубежные боевики, всем своим содержанием дезавуировавшие официальную кинополитику.

Все эти последствия свидетельствовали о глубоком кризисе кино. А вместе с ним и об общественной потребности в новой системе ценностных критериев, кинематографических отношений и социального контроля, при которой взвешенно учитывалась и стимулировалась бы интегральная общественная ценность фильма. Особенно ее социальный компонент, связанный с удовлетворением запросов публики. Компонент, длительное время слабо учитывавшийся еще и потому, что в силу общих социокультурных условий зритель в 1930-е, 1940-е и 1950-е гг. валом валил в кинозалы и был счастлив едва ли не любой встречей с фильмом.

Но времена менялись, и зритель в конце концов перестал осаждать кинотеатры. На рубеже 1960-1970-х гг. публика утратила прежний исключительный интерес к кино, и за нее нужно было уже бороться. В итоге ранее не обращавшие на себя внимание компоненты общественной ценности фильма как бы ожили. Фильмопроизводство на эту метаморфозу откликнулось, но недостаточно последовательно и настойчиво. К тому же серьезное противодействие оказала ему кинокритика, забив в колокола по поводу «цены массового успеха». В итоге в фильмопроизводстве по-настоящему осталась неучтенной важнейшая закономерность, на которую в середине 1970-х гг. обратил внимание Ю. Ханютин: «Необходимость борьбы за зрителя, – констатировал кинокритик, – первый и мощный фактор, определяющий тематические поиски, стилевые особенности и жанровые структуры современного кино» [16, с. 36].

Словом, в фильмопроизводстве не были выработаны достаточно действенные социальные механизмы, которые позволили бы форсировано наращивать социальный и коммуникативный потенциалы кинопроизведений. Отдельные успехи на этом направлении, правда, были («Москва слезам не верит», «Экипаж» и др.), но общей ситуации они не определяли.

Серьезная попытка выправить положение была предпринята после создания Экспериментального творческого объединения, которым руководил Г. Чухрай. В его деятельности фильмы оценивались не только по их идеологической и художественно-эстетической ценности, но и по коммерческой отдаче. Следовательно, стимулирование деятельности определенной части творцов стало осуществляться по трем из четырех критериев общественно-полезной действенности фильма. С введением в середине 1970-х гг. новой системы материального стимулирования творческих работников по трем критериям стали оцениваться все отечественные фильмы.

Это был важный шаг вперед, но полностью проблема не решилась. Зрительская удовлетворенность фильмом в официальных оценках, как и прежде, не учитывалась, специально не стимулировалась. Ценностные ориентации кинематографа и массового зрителя не могли должным образом сойтись, согласоваться, не могли быть «примирены». Больше того, противоречие между ними накапливалось, что в «перестроечное» время дало основание официально признать: отечественное кино утратило доверие своего зрителя.

Выше отмечалось, что в аналитических и практических целях социальная – в узком смысле – ценность фильма может быть выражена как минимум тремя показателями: посещаемостью, средней зрительской оценкой в баллах и спектром социальной полифункциональности, обнаруживаемым в зрительской интерпретации воздействия. Поскольку существует традиция измерять зрительскую ценность фильма единственным показателем – его посещаемостью, то, подчеркивалось также, что первые два показателя не только не совпадают, но и не всегда сочетаются. Действительно, такой вывод следовал из социологических исследований, проведенных в 1960-1970-е гг. Впрочем, этот вывод подсказывал и здравый смысл. «Бывают, – отмечал Р. Быков, – омерзительные массовые фильмы, на которые зритель ходит и плюется, плюется и ходит. А надо, чтобы ходили и не плевались. В этом наша задача в отношении массового фильма. И тогда не будет разницы между массовым и немассовым фильмом, а в основе будет лежать творчество, блеск таланта, та духовность, которая может пробить любую неустроенность, любую неорганизованность» [17, с 44].

Очень точная формулировка проблемы популярного фильма! С началом перестройки кинематографа появился исторический шанс, в обозримое время решить ее именно в такой постановке. Требовалось лишь внедрение в новую базовую модель социальных механизмов воздаяния работникам кино, «чувствительных» ко всем четырем показателям интегральной общественной ценности фильма.

Исторически дело к этому вроде бы и шло. Накануне «перестройки» деятельность фильмопроизводителей оценивалась уже по трем критериям – художественно-эстетическому, идеологическому и коммерческому. Оставалось усовершенствовать применение названных критериев и полноценно задействовать критерий многоплановой зрительской удовлетворенности. Для этого в действовавшую систему социальной организации кинопроцесса необходимо было включить рынок. Но вместо дополнительного включения рынка произошло вытеснение им других социальных механизмов. Сегодня при создании фильмов кинематографисты руководствуются, как правило, в основном либо только коммерческим, либо только художественно-эстетическим критерием. Ныне социальная организация кинопроцесса такова, что о комплексной оценке фильма по всем четырем показателям его интегральной ценности не может быть и речи.

Что касается кинопроката, то его усилия по реализации заключенной в фильме общественной полезности в доперестрочное время материально стимулировались, по сути, лишь в одном направлении – за реализацию коммерческого потенциала. В отношении идеологического потенциала фильмов, их возможностей в плане эстетического воспитания стимулирование сводилось к моральным воздаяниям. В этом отношении мало что изменилось и на первых кинорынках. Более того, моральные стимулы явно ослабли, внимание к коммерческому потенциалу фильма стало более гипертрофированным. В системе проката фильм сегодня, куда больше, чем прежде, предстает некоей одномерной, коммерческой, ценностью.

§ 9. Комплексная оценка фильма

В исторической перспективе совершенствование социальной организации кинопроцесса, по логике вещей, должно идти в направлении от неполного, фрагментарного учета общественной ценности, значимости фильма к комплексному, исчерпывающему, всестороннему. Следовательно, зрительская удовлетворенность фильмом и спектр его полифункционального воздействия на публику, эти – по демократическим понятиям – важные показатели действенности киноэкрана, не должны игнорироваться в принимаемых творческих и управленческих решениях. Нужны социальные механизмы, которые поощряли бы производство и прокат фильмов, ценных не только в художественно-эстетическом, гуманистическом и коммерческом отношениях. Они должны обеспечить мощную поддержку художникам, создающим фильмы, любимые народом. Для этого система материального и морального стимулирования в идеале должна строиться таким образом, чтобы воздаяние художнику было тем выше, чем значительнее интегральная – по четырем показателям – ценность созданного им произведения. Соответственно и работа кинопроката и киносети должна вознаграждаться с учетом интегральной общественной ценности доведенных до зрителя фильмов.

На пути реализации данной объективно необходимой целевой установки, в конечном счете, вытекающей, подчеркнем это, из реального взаимодействия интересов в кинематографической жизни и практической необходимости их разумного, демократического «примирения», в постсоветские годы встали многочисленные новые препятствия. Система регулирования кинопроцесса «сверху» разрушена, а саморегулирование посредством рыночного механизма чрезвычайно примитивно. Кинематограф отброшен далеко назад в своем историческом движении к комплексной оценке фильма как регуляторе взаимодействий основных субъектов кинопроцесса.

Но полностью проблема комплексной оценки кинопроектов и готовых фильмов с повестки дня объективно не снята. Государство все-таки принимает определенное участие в судьбе российского кино. Усилиями правительства, Союза кинематографистов РФ и других структур нащупывается и налаживается система регулирования кинопроцесса «сверху». И здесь, важно, чтобы именно по комплексной методике оценивались «сверху» кинопроекты, реализуемые на средства из госбюджета, и особо конкурентоспособные фильмы, создатели которых когда-то, возможно, будут поощряться специальными денежными вознаграждениями для создания новой картины.

Проблема методики комплексной оценки фильма – поставлена она. кстати, еще в 1970-е гг. Н. Лебедевым – в высшей степени сложная. Но простых решений сегодня и быть не может. Какой должна быть искомая методика – это предмет специального разговора. В дальнейшем мы ограничимся лишь некоторыми замечаниями, поясняющими суть проблемы и возможные подходы к ее решению. Из всего множества возникающих методологических вопросов нами будет выделен один, наиболее очевидный: «А судьи кто?»

Дело, впрочем, не только в его очевидности. Поскольку кинематограф административно-командного социализма был устроен по авторитарному образцу, и, следовательно, покоился на убеждении, что власть имущие владеют монопольным правом на истину в вопросах, что и где, когда и в каком контексте стоит смотреть публике, то многие беды если не проистекали, то были связаны с неправильным, искаженным определением социального субъекта практически значимых оценочных суждений. Декларированная в конце 1980-х гг. демократизация была призвана возвратить всем субъектам кинематографической жизни их законные права на вынесение своих оценок, на выражение через них своих интересов и гарантировать последующий практический учет этих оценок и интересов в постановке кинодела. О каких конкретно субъектах идет речь?

Общественная ценность фильма, как определено выше, имеет четыре измерения. По каждому из них и нужно назвать социального субъекта, обладающего законным правом на вынесение «властных» оценок. Поскольку фильм выступает связующим звеном в социальном отношении «художник – публика», то, прежде всего, именно этим субъектам, персонифицируемым ими интересам нужно поставить в соответствие конкретные проявления общественной ценности фильма.

Ясно, что художественно-эстетическая ценность кинопроизведения, понимаемая как предпосылка исторического движения профессиональной кинокультуры, как проявление ее воспроизводства и дальнейшего развития, достаточно точно может быть оценена художниками. С задачей могут справиться также киноведы и кинокритики. Отсюда напрашивается очевидный вывод: в демократически организованной кинематографической жизни исключительное право художественно-эстетических оценок должно быть закреплено за художниками, киноведами и кинокритиками.

Что касается публики, за ней следует признать решающее слово в определении социальной в узком смысле, т. е. зрительской ценности фильма. Ее «голос» призваны улавливать статистика кинопроката, фиксирующая посещаемость фильмов, специальные социологические исследования. Цифры посещаемости вкупе с оперативно выявленным социологической службой зрительским рейтингом прокатываемых фильмов и спектром их полифункциональной действенности могут составить исходную информационную базу для установления индекса социальной ценности. Здесь уместно сказать, что гипертрофированное значение, все еще придаваемое цифрам посещаемости как показателю зрительской ценности фильма, не в последнюю очередь коренится в отсутствии должным образом организованной социологической службы в кинематографии, дефицитом социологической грамотности работников кино.

Идеологическую – гуманистического свойства – ценность кинопроизведения, естественно, должны определять люди, имеющие профессиональную подготовку в сфере общественного воспитания. Это будут представители заинтересованных государственных органов, широкого спектра политических партий и общественных движений, ученые и работники народного образования и т. д. Вынося свои оценки, они, помимо анализа содержания и художественной формы фильма, должны будут опираться и на результаты специально проведенных социологических замеров.

Наконец, о коммерческой ценности фильма решающее слово скажут люди, занятые статистикой кинопроката. Это, пожалуй, наименее проблематичная сторона дела, так как итоги проката показывают, чего реально стоит фильм.

Итак, в соответствии с четырехкомпонентным составом кинематографической деятельности, ее совокупного субъекта и общественной ценности фильма нами выделены четыре группы экспертов. Положим, они выносят свои оценки по пятибалльной системе. Это дает возможность свести в единый индекс полученные частные оценки, взвешивая или не взвешивая их – это особый вопрос, касаться которого мы не будем. В итоге складывается интегральный показатель общественной ценности фильма. В простейшем случае он будет выражаться суммой баллов от 4 до 20.

Следующий шаг состоит в том, чтобы перевести установленный суммарный оценочный балл в плоскость решения о целесообразности государственного финансирования кинопроекта или выделения бюджетных средств для работы над новой картиной тем, кому удалось создать социально значимую конкурентоспособную ленту. Зауспешную реализацию достойных российских фильмов могут быть поощрены также кинопрокатные организации и кинотеатры, тем самым вознаграждение за труд окажется в зависимости от созданной или реализованной общественной ценности фильма. Стремясь к лучшим коммерческим показателям, создатели и распространители фильмов будут одновременно наращивать общественно-полезную действенность кинематографа. И вот что важно: самым естественным образом определятся также перспективные пути художественного развития. Сама жизнь решит вопросы, связанные с выработкой оптимальных эстетических моделей – вопросы, перед которыми сегодня оказалась бессильной наука, о чем говорит хотя бы осмысление ею оппозиции элитарного и массового искусства в кино, по своей природе являющемуся «самым массовым».

Резюмируя сказанное выше, подчеркнем, что создание системы социального контроля кинопроцесса, в контексте которой рынок способен обрести цивилизованные формы, а процессы социального функционирования кинематографа могут быть оптимизированы, предполагает также социологические поиски теоретического характера. В противном случае принципиальные вопросы социальной организации кинематографической жизни, взаимодействия художника и публики в том числе, неизбежно, должны будут решаться интуитивно, наощупь, методом проб и ошибок.

С другой стороны, институционализация модели регулируемого рынка, способной обеспечить широкое участие в принятии решений социальных общностей, которые вовлечены в поток кинематографической жизни, требует, чтобы изучение социального функционирования кино осуществлялось постоянно действующей социологической службой. Главный предмет ее деятельности – социальная жизнь кинопроизведений. Без этой службы функционирование до конца демократической модели кинематографа невозможно. Диалектика тут такова, что, если в перспективе не будет создана модель, представляющая всем субъектам социально-кинематографического процесса возможность реализации своих интересов через участие в принятии решений, то произойдет это не в последнюю очередь из-за отсутствия развитой социологической службы. Впрочем, создание по-настоящему демократической модели социальной организации кинопроцесса требует постановки исследований в широком междисциплинарном спектре.

§ 10. Общественная наука как фактор модернизации кино в России

Социальное регулирование кинопроцесса в форме его рыночной модернизации вступило уже в свое третье десятилетие. Каковы, однако, результаты, выражаемые на языке статистических показателей конкурентоспособности российского кино?

В 2011 г. россияне платили за кинобилет в среднем 208 руб. За год кино посетили 172,2 млн зрителей, оставив в кинокассе 35,8 млрд руб. Есть основания утверждать, что в кино пришли большие деньги. Другой вопрос, кому они достаются. На долю российских фильмов в 2011 г. пришлось всего 5,8 млрд руб., т. е. 16,3 % [18, с. 37]. Среди 300 самых кассовых картин российских оказалось 54.

Если попытаться разделить весь массив показанных за год российских фильмов на три группы – высокого, среднего и низкого успеха, то обнаружится, что фильмов среднего успеха в общем-то и нет. Есть две категории фильмов – относительно конкурентоспособные и провальные.

Что касается провальных картин, количественная картина такова. В 2010 г. в прокат были запущены 72 российские ленты. Кассовые сборы 35 из них, т. е. каждой второй из числа вышедших на киноэкраны, согласно О. Березину, не окупили расходов на печать самих копий [19].

Сегодня много говорится и пишется о том, что фильмов в стране создается уже немало, а коммерческую отдачу обеспечивают совсем немногие из них. По нашим расчетам за последние три года дифференцированная количественная картина была такова. На 20 фильмов ежегодно приходилось 85-93 % кассовых сборов российского кино. Далее просматривается такая статистическая закономерность. Если суммарные сборы российских фильмов по списку Топ 20 взять за 100 %, то на Топ 10 приходится 81-83 %. Если далее взять за 100 % сборы по Топ 10, то оказывается, что на Топ 5 приходится 67-68 %. В свою очередь, на Топ 1 приходится 24-29 % кассы по Топ 5. Наконец, один самый кассовый фильм собирает большую сумму, чем все картины, оказавшиеся ниже Топ 20. На примере 2010 г. это означает, что касса Топ 1 выше кассы Дно 21-72. Эти цифры можно экстраполировать на 2013 г. И если прогноз подтвердится, в чем вряд ли можно сомневаться, то это будет означать, что Фонд поддержки кино не оправдывает тех надежд, которые возлагают на него его учредители.

Итак, в кино сегодня приходят большие деньги. 1,2 млрд долл. США приносят в кассу кинотеатров зрители. Более 100 млн евро инвестирует в кино государство. Сопоставимую сумму инвестируют частные структуры. Получается порядка 250 млн долл. дополнительно к 1,2 млрд долл. При всем том конкурентоспособность российского кино в целом низкая (16,3 % в 2011 г.) – на уровне средних европейских показателей. Следовательно, одни социальные механизмы, призванные направлять финансовые потоки в сторону российского кино, не используются, а другие работают не так, как того хотелось бы. Поэтому модернизация кинохозяйства должна продолжаться.

Практика кинематографической модернизации такова, что принципиальные целевые установки и общие рамочные условия определяет государство, советуясь с кинематографическим сообществом. Практики кино со своей стороны создают механизмы достижения поставленных целей в заданных им условиях. Какая роль при этом отводится науке?

Ситуацию проясняют, например, следующие факты. В 2011 г. проводились конференции, участники которых пытались определить основные направления стратегии развития киноиндустрии России на период 2012-2020 гг. Открывая конференцию в Сочи, Председатель Комитета культуры Госдумы Г. Ивлев отметил, что для успешного определения стратегических направлений развития российского кино организаторами форума «созданы все предпосылки: участвуют представители власти, представители кинематографической общественности, руководители кинопроизводства, показа и проката» [там же]. Представители науки не названы, что весьма симптоматично.

Речь, между тем, шла о том, чтобы нащупать направления стратегии развития российской киноиндустрии. Поскольку стратегия есть не что иное, как способ достижения поставленных целей, то возникает вопрос, имеется ли корректное определение целей российской киноиндустрии, ясно ли, куда плыть дальше. Можно ли успешно справиться с этим вопросом, ограничиваясь возможностями представителей власти и руководителей кинопроизводства, показа и проката, словом, опираясь на общую образованность, здравый смысл и практический опыт? Нет ли необходимости в диалоге общественной науки и власти?

Исполнительный директор Фонда поддержки кино С. Толстиков на конференции в Сочи высказал такое соображение относительно решения вопроса политиками: «Однозначно существуют какие-то целевые установки, как в краткосрочной, так и в долгосрочной перспективе. Однако неверно думать, что наверху есть умные, образованные, профессиональные люди, которые для нас должны подготовить какие-то документы, по которым мы потом будем жить. Более того, это несколько халявная, что ли, позиция» [там же]. С. Толстиков полагает, что в ситуации, когда в кино пришли большие деньги, участники рынка и все, кто заинтересован в развитии рынка, могут совместными усилиями прояснить существующие вопросы.

Судя по всему, предполагается, что существующие вопросы можно решить, не прибегая к помощи фундаментальной науки. Однако не может быть сомнений в том, что частные вопросы развития киноиндустрии без прояснения общих вопросов должным образом не разрешить. Силами политиков, практиков кино и исследователей-прикладников не обойтись. Подтверждение тому мы находим в том, как определена цель стратегии развития российской киноиндустрии в проекте «Кино России 2020», который разработали участники конференции в Санкт-Петербурге. Прежде чем привести формулировку цели, уместно обратить внимание на один момент, свидетельствующий о месте российского кинематографа в мировом кинопроцессе [20, с. 7].

В 2011 г. в кинотеатральный прокат за пределами России было выпущено 9 фильмов. Сборы составили 4,46 млн долл., обеспечены они большей частью двумя фильмами – один в Китае, другой в Италии. Так вот, несмотря на исчезающее малое присутствие российского кино на мировом экране, участники конференции сочли возможным определить основную цель стратегии развития российской киноиндустрии в период до 2020 г. в такой формулировке: «Обеспечение долгосрочного устойчивого развития российской киноотрасли на основе повышения конкурентоспособности национальной кинематографии на мировом рынке». Именно на мировом. Утверждается далее, что итогом реализации предложенной под эту цель стратегии станет «нецелесообразность дальнейшего существенного воздействия государства на экономические параметры развития отрасли после 2020 года». В данном случае и определение цели развития отечественной киноиндустрии, и прогноз влияния государства на экономику киноотрасли никак не вписываются в реалии статики и динамики отечественного и мирового кинопроцесса.

Примером того, как непроясненные общие концептуальные вопросы оказываются барьером на пути решения частных вопросов, может служить выявившееся на конференции противоречие в понимании самого феномена конкурентоспособности российского кино. Так, докладчик по вопросу «Рентабельность и конкурентоспособность как ключевой фактор» утверждал, что ему приходится говорить о том, «чего не существует в российской киноиндустрии» [там же]. Другой докладчик, в задачу которого входило сообщение о государственной кинополитике и саморегулировании в отрасли, предложил дефиницию, касающуюся конкурентоспособности кино: «Государственная кинополитика в области кинематографии направлена на дальнейшее развитие отечественной киноотрасли с целью обеспечения зрительской аудитории конкурентоспособной кинопродукцией отечественного производства» [13]. Если согласиться с первым докладчиком, то, выходит, что в России предмет кинополитики находится в нулевом состоянии. На самом деле это не так. Конкурентоспособность российских фильмов в коммерческом ее проявлении на кинотеатральном рынке есть мера их присутствия здесь, выражаемая процентной долей в суммарных доходах. Следовательно, российское кино не лишено конкурентоспособности. Проблема в том, что она низкая. Задача кинополитики – поднять ее до определенного количественно фиксированного уровня. Что касается направленности государственной политики, она к сугубо коммерческой конкурентоспособности фильмов не сводима. Цели шире и глубже по сравнению с тем, как их представил второй докладчик.

В настоящее время ставится вопрос о перезагрузке в кинематографической модернизации. Чтобы решить этот вопрос с должной эффективностью, необходимо отталкиваться от глубокого понимания места и роли кино в сегодняшней России. Исходными посылками должны стать представления о сущем и должном в характере современного российского общества, его геополитическом положении, объективно существующей в нем потребности в кинематографе, об отношении к нему государства и коммерческих структур, о характере проводимой ими кинополитики, борьбе заинтересованных сторон за влияние на бюджетное финансирование и направления развития фильмопроизводства. Только отталкиваясь от этих фундаментальных посылок, можно рассчитывать на корректную и эффективную перезагрузку кинематографической модернизации.

Завершая краткое обсуждение заявленной темы, уместно сказать, что проблема кинематографической модернизации достаточно серьезна, чтобы говорить о необходимости специальной государственной программы ее информационно-научного обеспечения. Российское кино повержено коммуникативной мощью Голливуда, экономическая практика которого, среди прочих достоинств, весьма наукоемкая. На уровне того потенциала знаний и той глубины интеллектуального погружения в реалии российской и мировой киноситуации, которые возможны на основе общей образованности, здравого смысла и практического опыта, эффективно решить столь сложную проблему невозможно. В информационном обществе существующие проблемы кинематографической модернизации следует решать именно так, как того требует сама природа этого общества.

§ 11. Современная проблематика социального регулирования кинопроцесса

Кинематограф – соцокультурный институт, который может быть использован для удовлетворения общественных потребностей в широком их диапазоне. То, какие из них в конкретных исторических условиях места и времени определяют целевые установки кинозрелища, – результат исхода противоборства заинтересованных социальных сил на теоретическом и практическом поприще. С разной силой интенсивности такая борьба велась на протяжении всей истории существования кинематографа. Но можно ли сказать, что, например, в Европе, равно как и в примыкающей к ней России, более чем за сто лет теоретики и практики, в принципе, уяснили самые главные вопросы?

То есть первые верно и убедительно объяснили миру природу кинозрелища, точно определили, что в нем следует квалифицировать как добро и что как зло, а вторые – сумели создать социальные формы организации кинокультуры, надежно поставившие ее на службу добру? Можно ли утверждать, что прозвучавшие в начале XX в. определения функционирующего кинозрелища в терминах «оргия безвкусицы» или «духовное отравление народа большого стиля» никак не соответствуют характеру современной российской кинореальности? Найдены и воплощены ли в жизнь социально-организационные формы кинозрелища, в должной мере обеспечивающие его подлинную гуманистическую направленность?

Положительные ответы были бы, мягко говоря, большой натяжкой. Теория и практика социального регулирования кинематографической культуры пока не дали более или менее консолидированного ответа на основополагающие гуманистические вопросы и требования, которые ставились в пору ее институционального становления. К настоящему времени проблематика социального регулирования в области кино формально сильно не изменилась. На переднем плане в России, как и в Европе, – вопросы, связанные с положением национальной кинокультуры в условиях кинематографической глобализации, которая стара, как и само кино, а также вопросы деструктивного влияния иных фильмов в качестве реального фактора первичной социализации.

Другое дело, что за последние два десятка лет кинематографическая жизнь российского социума подверглась особенно мощному модифицирующему воздействию глобализации. Под ее влиянием трансформировались социально-организационные модели кинопроизводства. Коренным образом изменилось содержание и художественная форма функционирующих фильмов. Киноаудитория «X». возникшая в 1990-е гг. на обломках советской кинотеатральной публики, к настоящему времени обрела «свою» специфику в качестве составной части «глобальной деревни», которую старое поколение кинематографистов не принимает, а новое – толком не понимает. В целом кинематографическая картина мира, а вместе с ней интересы и вкусы публики претерпели столь глубокие качественные изменения, что приоритетно актуальным стало уже не столько некогда вожделенное позитивное социокультурное воздействие, сколько нейтрализация реально существующего деструктивного.

Поиски социальных технологий, адекватных существующим вызовам, по большому счету, не ведутся. Поэтому на повестке дня, скорее, вопрос о том, чтобы серьезно поразмышлять над извечным русским вопросом «что делать?», предварительно ознакомившись с накопленным в мире опытом с тем, чтобы сквозь его призму трезво взглянуть на ситуацию в России, и, по возможности, воспользоваться им с учетом наших непростых реалий. Мировой опыт, накопленный на протяжении многих десятилетий, чрезвычайно ценен уже тем, что высветил особенно важную проблему, своего рода камень преткновения социального регулирования в интересующей нас области. Он показал, что гарантировать одновременно и свободу выражения в коммерциализированной кинокультуре, и защиту прав ребенка как потребителя продуктов этой культуры крайне трудно, проблематично [21]. В условиях современной России решить проблему особенно трудно по той причине, что иные фильмопроизводители за долгое время пользования практически ничем не ограниченной свободой успели привыкнуть к вседозволенности. Следует также сказать о существующей в обществе аномии, специфике нынешней российской ментальности, мутациях нравственности в переходный период. Препятствием служит и то, что реальная публика кинотеатров в основном уже вписалась в сложившийся глобализированный кинематографический контекст. Словом, существующие проблемы чрезвычайно сложны. Но исследователи и управленцы для того и существуют, чтобы находить решение сложных проблем.

Литература

1. Higson, А. The concept of national cinema // Screen, 1989, № 4.

2. Film Policy: International end Regional Percpectives / Ed. By E. Moran // Ed. Moran, 1996.

3. Moran, A. Film policy: Holliwood and beyond / The Oxford Guide to Film Studies // Oxford University Press, 1998.

4. Штомпка П. Социология. Анализ современного общества // М., 2005.

5. Российская кинематография 2005 // М., 2006.

6. Кинопроцесс // 2003. № 2.

7. Художественная жизнь общества. Т. 1. Субкультуры и этносы в художественной жизни // СПб., 1998.

8. Morley,D and Robins, K. Spaces of Identity: Communications technologies and the reconfiguretion of Europe // Screen, 1989, № 4.

9. Ж. Садуль. Всеобщая история кино. Т. 4. 1. Послевоенные годы в странах Европы. 1919-1929 // М.: Искусство, 1982.

10. Guback, T. The international Film Industry / Gerbner, G., (ed.) Mass Media Policy in Changing Cultures // N.Y., 1979.

11. Советская культура // 1989, 12 декабря.

12. Кинопроцесс // 2000. № 4/5.

13. Всероссийский форум: «Кино России 2020». Стенограмма V конференции «Кино России: саморегулирование и социально-нравственная ответ ственно сть».

http://www.kino2020.ru/docs/?ELEMENT_ID=2029 (дата обращения – 02.07.2012).

14. Толстой Л. Что такое искусство? // Собр. соч. в 22-х т. Т. 15. // М., 1983.

15. Пути кино. 1-ое Всесоюзное партийное совещание по кинематографии / Под ред. Б.С. Ольховского // М.: Теа кинопечать, 1929.

16. Ханютин Ю. Фильм и зритель в системе массовых коммуникаций // Искусство кино. 1976, № 9.

17. Кино: прокат, реклама, методика, практика (Материалы конференции 18-19 ноября 1986 г., Мо сква) // М., 1987.

18. Бюллетень кинопрокатчика // 2012. № 1-2. С. 66–67.

19. Всероссийский форум «Кино России 2020». Стенограмма II конференции «Основные направления стратегии развития киноиндустрии Ро ссийской Федерации». Сочи, 6 июня 2011. http://www.kino2020.ru/docs/?ELEMENT_ID=1767 (дата обращения – 02.07.2012).

20. Кинобизнес сегодня // 2012. № 4-5.

21. Тарасов К.А. Насилие в зеркале аудиовизуальной культуры // М., 2005.

В науке последних лет все явственнее проявляется исследовательская тенденция изучать объект, по возможности, в контексте его взаимосвязей как внутренних (между отдельными частями), так и внешних – с окружающей средой. Становится все очевиднее, что адекватно рассмотреть какую либо часть системы можно лишь в контексте всей системы в целом. Отсюда проистекает все более широкое использование системного анализа и синергетического подхода, которые позволяют обнаружить в изучаемом объекте новые значимые аспекты и сделать предположения по поводу его дальнейшего развития. Социологические исследования в русле этой методологической тенденции способны дать серьезный научный результат при разработке такой новой для науки о кино проблемы, как роль отечественных фильмов в формировании и поддержании коллективной идентичности. Поскольку кино влияет на коллективную идентичность не изолированно, а как бы изнутри всей системы художественной культуры, интересующий нас методологический вопрос мы рассмотрим в более широкой постановке.

Перед исследователем, избравшим в качестве системно мыслимого объекта изучения коллективную идентичность в контексте кинематографической и шире – культурной жизни общества, актуализируются следующие задачи:

• где пролегают границы современной культуры как системы, за пределами которых начинается так называемая среда, в которую система погружена и с которой взаимодействует; и как это взаимодействие со средой определяет качество системы и динамику ее функционирования;

• каков состав системы, т. е. из каких подсистем она состоит, как эти подсистемы взаимодействуют между собой и что из этого взаимодействия проистекает.

Как правило, единственного ответа на эти основополагающие вопросы не существует – все зависит от исследовательской задачи. В дальнейшем мы в этом убедимся на примере сложной социокультурной системы «кинематографическая жизнь общества» (для удобства будем называть ее просто кинематографом) – системы, которая в ее национальной разновидности призвана активно участвовать в воспроизводстве коллективной идентичности социума в целом и его различных социальных групп.

Здесь уместно сделать несколько методологических замечаний. Как известно, эволюция и революция – два механизма развития любого объекта. Эволюционные процессы позволяют использовать трендовый анализ, поскольку в этом случае каждое следующее состояние системы непосредственно вытекает из предыдущего. И это дает возможность применить в анализе системный подход. Потому что его сфера – изучение поведения системы на участках ее эволюционного развития, когда сегодняшнее состояние системы вытекает из вчерашнего (см. марковские цепи). Революционные же сломы, когда система встает перед необходимостью выбрать дальнейшую траекторию своего развития из «букета» возможных состояний, чаще всего могут обсуждаться с применением вероятностных суждений на базе синергетического взгляда на развитие. Таким образом, любая система эволюционирует под влиянием двух групп факторов: внутренних и внешних, факторов генетических и под влиянием среды. Поэтому при изучении кинематографа в задачу исследователя входит изучение обеих групп факторов.

§ 1. Искусство как система

«Система» – слово греческое, оно означает целое, составленное из частей, находящихся в неких отношениях друг с другом. Исходным моментом здесь является аристотелевское утверждение о том, что целое – больше суммы своих частей. Эти идеи развивали и мыслители Нового времени, в частности, Г. Гегель утверждал вслед за Аристотелем, что:

• целое есть нечто большее, чем сумма его частей;

• целое определяет природу частей;

• части не могут быть познаны при рассмотрении их вне целого;

• части находятся в постоянной взаимосвязи и взаимозависимости.

С современной точки зрения, система – это тоже целое, состоящее из элементов, в процессе своего взаимодействия сообщающих этому целому свойства, которые больше суммы свойств составляющих его частей. Эти части в процессе взаимодействия внутри системы порождают некие ее новые свойства. Хорошей иллюстрацией этой закономерности может послужить важнейший выразительный элемент киноязыка – монтаж, при котором на стыке двух сюжетов может возникнуть новый образ, отсутствующий в каждом из них.

В начале минувшего века к сказанному наука добавила очень важное замечание – всякая система характеризуется организованностью. Потому что, как справедливо утверждал А. Богданов (который в истории российской культуры известен еще и тем, что вместе с А. Луначарским в парижской эмиграции придумал Пролеткульт), чем более целое организовано, тем сильнее его свойства отличаются от суммы свойств его частей. Эти новые свойства системы возникают из более тесного взаимодействия составляющих систему элементов (подсистем).

Эти соображения становятся весьма актуальными при определении границ исследуемой системы. Подробнее это будет рассмотрено ниже применительно к кинематографу, а пока обратимся к системе культуры в самом общем виде. Отталкиваться будем от известного утверждения Г. Риккерта, что культура – это все, что не природа, т. е. любой знак присутствия человека на планете (за пределы планеты Земля выходить не будем). Это самый высокий уровень системного подхода – культура в окружении не культуры. Это планетарно обширное поле культуры дифференцируется на культуры континентов, стран и народов. А в пределах каждой из этих специфических культур существует еще более специфический островок – художественная культура (искусство) соответствующего этноса, населяющего данную территорию. В соответствии с видами художественной деятельности можно выделить различные виды искусства, составляющие сферу художественной жизни общества – традиционные (живопись, ваяние и зодчество, театр и музыкальное искусство) и новые, например, кинематограф. И на каждом уровне анализа можно проследить, как подсистемы взаимодействуют между собой.

В свою очередь, целое (система) погружено в некую среду, с которой оно взаимодействует, обмениваясь, в общем случае, энергией, веществом и информацией. В нашем случае для искусства в целом средой является культурное поле, для отдельных видов художественной деятельности среду составляет поле художественной культуры в целом.

Итак, в современной науке под системой понимается единое целое, доминирующее над своими частями и состоящее из элементов и связывающих их отношений. Характер взаимодействия между элементами системы зависит от ее организации, собственной активности элементов системы и – в решающей мере – от внешнего воздействия на систему со стороны среды.

Различают линейные и нелинейные динамические системы. Именно к последнему классу принадлежат, как правило, социокультурные системы. В линейной системе ее подсистемы слабо взаимодействуют между собой. Поэтому ответ линейной системы на внешнее воздействие практически этому воздействию пропорционален. Однако в культуре (и особенно в таком элементе культуры, как искусство) преобладают сложные динамические нелинейные системы, поведение которых в разное время и при разных внешних воздействиях определяется различными законами. Нелинейные системы, составляющие сферу культуры, при одних условиях могут быть в устойчивом, а при других – в неустойчивом состоянии. Динамические нелинейные системы культуры отличаются множественностью стационарных состояний, вытекающих из альтернативности выбора путей эволюции в точках бифуркации (в точках на траектории развития, в которых система вынуждена выбирать свой дальнейший путь из набора возможных состояний). Поэтому нелинейные процессы невозможно надежно прогнозировать, ибо в точках бифуркации развитие совершается через случайный выбор траектории среди набора допустимых путей эволюции.

Итак, любой объект, на который мы бросаем свой исследовательский взгляд, есть система, состоящая из каких-то взаимодействующих между собой частей (подсистем) и погруженная в некую, в большей или меньшей мере небезразличную к ней, среду. Определение границ системы вытекает из той задачи, которую ставит перед собой исследователь. Если его (впрочем, как и нас) интересует художественная культура, то ее средой окажется культура в целом, включающая в себя государственную культурную политику, политические, экономические, юридические и иные аспекты жизни общества. Если исследователя интересует (впрочем, как и нас) экранное искусство, то средой для него станет вся художественная культура в целом, в том числе все другие виды искусства. В этом свете коллективная идентичность некоего множества людей представляет собой систему, образующуюся в результате коммуникативного взаимодействия личностных идентичностей этих людей с их обязательствами по отношению к конкретной социальной группе, а также с обращенными к ним ожиданиями со стороны группы. Кино предстает как один из элементов среды, в которую погружена коллективная идентичность.

Следует отметить, что в широком смысле системный взгляд на мир – это не только специальная методологическая установка ученого, исследующего какую бы то ни было реальность, но философская позиция, которой должен руководствоваться и исследователь, и обыватель, наблюдающий окружающий мир через такую («системную») координатную сетку – сформировавшуюся у него картину мира. Правда, человек, далекий от науки, о своем системном отношении к миру может и не подозревать, как не догадывался персонаж одной из пьес Мольера, что он говорит прозой.

Таким образом, любой объект является частью какой-либо системы, включающей совокупность неких объектов – даже планета Земля есть подсистема солнечной системы. Эти объекты в рамках системы взаимодействуют между собой, обеспечивая ей новые качества, выходящие за рамки суммы качеств объектов, составляющих систему. А сама система погружена в некую среду, с которой она (в общем случае) обменивается информацией, энергией и материей. В изучении этих взаимодействий и их результатов – подсистем между собой и системы со средой – и состоит задача исследователя.

При этом следует учитывать, что эволюция любого исследуемого объекта происходит под влиянием двух групп факторов – генетических, внутренних и факторов, обусловленных влиянием внешней среды. Эту закономерность можно проиллюстрировать следующим примером. Если мы возьмем зерно пшеницы и поместим его в почву, то из этого зерна вырастет только колос пшеницы и ничего иного – сработает внутренний генетический фактор. Но это зерно может попасть в плодородную или неплодородную почву. Оценивать качество внешних условий можно в диапазоне от весьма благоприятных, позволяющих в полной мере развернуться генетическим возможностям объекта, до крайне неблагоприятных, приводящих к его гибели. Подобная модель работает во всех сферах, включая и сферу художественной культуры. И здесь каждый вид искусства (а внутри него творчество каждого художника) развивается в соответствии со своим «генетическим кодом», внутренней логикой развития, а социум, в который погружена сфера искусства, создает для реализации потенциальных возможностей каждого из его видов соответствующие условия. Практика показывает, что абсолютное благоприятствование среды часто сказывается негативно на развитии системы. Ей нужны некие трудности, преодолевая которые система находит оптимальную траекторию своего развития.

На траектории эволюционного развития, когда каждое следующее состояние системы закономерно вытекает из состояния предыдущего, могут возникать так называемые точки бифуркации, когда система оказывается на распутье. Перед ней открывается возможность выбрать траекторию дальнейшего развития, революционно отличающуюся от эволюционного периода ее развития. Причем в точках бифуркации система выбирает свой дальнейший путь случайным образом, правда, только среди принципиально возможных траекторий. А, как известно, случайность не прогнозируема, в то время, как на траектории эволюции работает трендовый прогноз. Например, кто мог предполагать в 1970-х гг. появление бытовой видео- и компьютерной техники, революционно реформировавших кинофикацию и кинопрокат, систему массовых коммуникаций?! Нашел ли кинематограф оптимальный путь дальнейшего развития? Это вопрос, на который пока нет однозначного ответа.

§ 2. Кинематограф в системе искусств

Извлечем из предложенной выше системной модели систему «художественная культура» (искусство), которая при таком подходе становится средой для включенной в нее подсистемы – «кинематограф», и поглядим на него с системных позиций, т. е. рассмотрим его как самостоятельную систему.

Система «кинематограф» (кинопроцесс, киножизнь и т. д.) состоит из нескольких подсистем – кинопроизводства, хранения и распространения кинопроизведений (кинопрокат) и восприятия кинопроизведений аудиторией (кинофикация). Все эти подсистемы активно взаимодействуют между собой, в то время как кинематограф в целом также активно взаимодействует со средой – художественной культурой в целом. Именно эти подсистемы кинопроцесса и их взаимодействие являются объектом системного анализа.

При несомненном своеобразии каждого из блоков, образующих кинематограф, все они имеют принципиально общее свойство – зависимость от развития технических средств. Так, за свою не слишком долгую историю кинематограф, базирующийся на технических устройствах, пережил ряд революций. При своем рождении кинематограф – «Великий немой», боровшийся за свое место в ряду искусств и породивший первых кинематографических гениев, разработавших оригинальный язык этого нового вида искусства. Затем появились звук, цвет, широкий формат и панорамный экран, объемные (стерео) звук и изображение. Быстрыми темпами расширяется круг средств доставки кинофильмов и других произведений экранного искусства потребителям. Но все же следует отметить, что именно революционные изменения средств создания и транслирования потребителям звука и изображения в наибольшей мере – среди других видов искусства – обусловливают динамику и социально-эстетического, и художественного развития кинематографа. И в других видах искусства технические устройства, безусловно, расширяют палитру художественных средств, например, в сценическом искусстве – возможность использования крупного плана. Пишущие машинки уже вытеснены компьютерным набором. Обостряется конкуренция электронных книг с традиционными бумажными носителями информации. Но что очень важно, при этом принципиально не меняются технологические принципы создания и восприятия художественных ценностей. Как известно, кинематограф – близкий родственник театрального искусства, и прошло некоторое время, прежде чем он обрел собственный голос, сформировал собственную палитру средств художественной выразительности. Кинематографические спецэффекты эпохи немого кино во многом были заимствованы у сценического искусства и – особенно – у эстрадных иллюзионистов. Другими словами, на заре кинематографической эры шел интенсивный процесс взаимодействия нового искусства с искусствами традиционными, и в этом процессе новичок на арене искусства вырабатывал свой художественный язык. Но взаимодействие кинематографа с искусствами традиционными не носило односторонний характер. Несомненно и влияние на них кинематографа, обретавшего свое место в системе искусств.

Так, под влиянием кинематографа театр и другие виды сценического искусства стали использовать крупный, средний и общий планы, появилась возможность использовать эффект монтажа с помощью быстрой смены сценических планов и сюжетов. Стала использовать кинематограф и эстрада, включая в свои представления киносюжеты. В середине минувшего века была сделана попытка не просто использовать кино, но соединить в едином представлении кино и эстраду, когда по сюжету актеры выходили из экрана на сцену и уходили в экранное пространство (называлось это представление, созданное чехами, «Латерна магика»). Художественный язык кинематографа оказался психологически созвучным реалиям XX века. Он оказал воздействие даже на литературное творчество – от американца Джона Дос-Пассоса, объединявшего в своих романах беллетристику с документами, до современных литераторов, свободно монтирующих свои сюжеты и тексты.

Итак, базируясь на достижениях научно-технического прогресса, кинематограф постепенно стал не только неотъемлемым элементом системы «художественная культура», но и в значительной мере стал определять ее облик (что позволило нашему политику назвать его «важнейшим из искусств»). Кино действительно стало «важнейшим из искусств», потому что как никакое другое оказалось способным стать общегосударственным культурным явлением, формировать культурную идентичность социума, объединяя разноплеменный и слабограмотный народ в единое «Мы – советский народ». Идентифицирующий потенциал этого проекта не утратил силы и до сих пор.

Сказанное позволяет заключить, что сложившаяся система художественной культуры – это весьма динамичное образование, подсистемы которого активно прогрессируют в значительной мере под влиянием социокультурных изменений, научно-технических открытий и т. д. На эволюцию комплекса художественной культуры активно влияют процессы взаимодействия между его подсистемами. В результате, с течением времени происходят качественные изменения в общем облике современного искусства. И, как уже было сказано, вся эта подвижная система искусств погружена в социум, в котором мы можем выделить так называемые «ближний» и «дальний» круги.

Что можно отнести к «ближнему» кругу? Всю совокупность факторов, влияющих на функционирование искусства непосредственно и воплощающихся в деятельности околокультурных социальных институтов, сообщающих статус и культурной деятельности, и культурным деятелям. Это, прежде всего, институты, вырабатывающие и осуществляющие культурно-управленческую деятельность и, в частности, конкретную практику раздачи бюджетных финансовых средств, участвующие в организации и проведении различных фестивалей и конкурсов, раздающих почетные звания и другие награды. В этом же «ближнем» круге находятся активно влияющие на художественный процесс всевозможные творческие объединения и союзы, художественная критика, эксперты, имеющие свои пристрастия в искусстве, и т. д. И над всей этой разнонаправленной совокупностью воздействий на художественный процесс витает рынок со своим универсальным критерием – оценкой экономической эффективности любого культурного деяния.

Есть и еще один сильнейший «фоновый» фактор, существенно влияющий на художественную жизнь и – особенно – на кинопроцесс. Это – глобализация, устранившая барьеры на пути обмена художественной информацией. Происходит формирование глобальной информационной сети, в которую включена и художественная информация, на базе научно-технического прогресса появляются новые каналы транслирования продуктов художественного труда (видео, Интернет, новые магнитные носители информации, прогресс кинопроизводства и кинопоказа). Одновременно, в частности в нашей стране, рыночные отношения выходят на доминирующие позиции в общественной жизни, в том числе и в художественной.

Понятно, что деление факторов, определяющих социальное функционирование художественной культуры на «ближний» и «дальний» круги, весьма условно. Но, продолжая принятую здесь парадигму, отметим, что к «дальнему» кругу, не менее эффективно регулирующему социальное функционирование художественной культуры, следует отнести юридические и экономические правила (законы) существования искусства в социуме, а также наличие или отсутствие цензуры. Таким образом, исследование внутренних факторов системы «художественная культура» – поле деятельности искусствоведа, «ближний» круг исследуется социологом и культурологом, а «дальний» круг – исследовательское поле для экономиста, правоведа и социолога культуры.

Культура, как всякая иная отрасль, обслуживающая социальные потребности, нуждается в ресурсах. Что это такое? Это, прежде всего, финансовые ресурсы, ресурсы материальные, кадровые и информационные. Главным держателем и распределителем всех этих ресурсов является государство. Тем необходимее ему процесс распределения ресурсов проводить на основе достаточно убедительной концепции культурной политики, желательно поддержанной обществом.

В новых условиях появились богатые люди, имеющие возможность точечно поддерживать то или иное культурное начинание – спонсоры (ищущие в этой деятельности какую-то выгоду) и меценаты (оказывающие материальную поддержку вполне бескорыстно). Однако и в таких условиях главным субъектом культурной политики остается государство – распределитель основного объема ресурсов всех видов.

Несомненно, и по сей день в нашем отечестве те, кто находится у власти, т. е. распределяет ресурсы, хотели бы, чтобы искусство, прежде всего, обслуживало их интересы – работало на укрепление действующего политического режима. Однако сохранившиеся постперестроечные элементы демократии делать это открыто не позволяют.

Очевидно, что в кино как высокотехнологичном и потому высокозатратном виде искусства финансовый ресурс играет самую значительную роль в регулировании кинематографического процесса в целом. Именно это обстоятельство заставляет нас присмотреться к характеру взаимоотношений искусства и рынка.

Вопреки существующему мнению, рынок художественных ценностей вовсе не антагонист, не душитель художественной культуры, как его иногда трактуют. Он всего лишь инструмент, имеющий ограниченную сферу применения, и который нужно грамотно использовать только для решения присущих ему задач. Так, например, бесполезно возлагать на рыночные механизмы задачи приобщения населения к художественной культуре и развития искусства. Рынок для этого не приспособлен, для этого существуют иные социальные инструменты. Верно и то, что, резко ограничивая присутствие отечественных фильмов на киноэкране и, по сути, толкая национальное кинопроизводство на подражание Голливуду, рынок в кино не способен надлежащим образом участвовать в воспроизводстве коллективной идентичности социума. Восполнить этот пробел призвана государственная кинополитика.

Рынок художественных ценностей весьма специфичен. В частности, известно, что, поскольку в сфере искусства объективных оценок не существует, то представление покупателя о ценности того или иного факта художественной культуры, значимости для него художественных ценностей или услуг определяются в решающей мере эстетической подготовленностью (эстетической компетентностью) потребителя, которая базируется на его генетической предрасположенности и способности воспринимать факты данного вида искусства (например, отсутствие или наличие музыкального слуха). Важную роль играют также установки, сформированные в обществе. Так что один и тот же художественный продукт или услуга на художественном рынке будут иметь для различных покупателей неодинаковую ценность.

Уникальные художественные ценности, отражающие неповторимость личности создавших их художников, их реакцию на действительность, в которой им довелось жить и работать, выступая в качестве субъектов восприятия на рынке ценностей искусства, встречаются с дифференцированными художественными потребностями различных групп населения, отражающими их склонности и пристрастия в этой сфере. При этом некоторые люди интересуются широким спектром художественных ценностей, другие – предпочитают «свои» виды искусств и «своих» авторов. Эта реальная структура художественного спроса существует объективно и нимало не озабочена тем, как наличный, сложившийся на данный момент художественный спрос населения соотносится с так называемой «нормой» художественного вкуса, на которую нередко ориентируются специалисты в своих рекомендациях по оптимизации художественной жизни. Эти особенности взаимоотношений потребителей с художественными ценностями, функционирующими на рынке, следует учитывать при попытках регулирования этих взаимоотношений. Потому что в подобных условиях одно и то же регулирующее воздействие может вызвать неоднородную реакцию различных групп потребителей.

Всех потребителей художественных ценностей и услуг (а кинематограф – это услуга), с точки зрения их взаимоотношений с художественной культурой, можно расположить на условной шкале, один полюс которой составят люди, вполне равнодушные к внедомашним формам взаимоотношения с искусством и потому довольствующие домашними формами его потребления, а другой – тонкие знатоки соответствующего вида искусства, оценивающие его эксперты. Реальная, массовая аудитория любого вида искусства располагается между этими двумя условными полюсами. Более того, вполне вероятно, что один и тот же потребитель может в своих отношениях с одним видом искусства тяготеть к одному полюсу в то время как его общение с другим видом поставит его ближе к противоположному полюсу шкалы.

В свете сказанного очевидно, что реальная аудитория любого вида искусства, т. е. потребители художественных ценностей или услуг, расположится на шкале где-то между обозначенными двумя полюсами. Более того, вполне вероятно, что один и тот же потребитель может в своих отношениях с одним видом искусства тяготеть к одному полюсу, в то время как его общение с другим видом поставит его ближе к противоположному полюсу шкалы.

На предложенной шкале располагаются те любители, например, театра или кино, для которых не важно, какой фильм или спектакль показывают и на какой площадке. В этом случае мотивировка посещения учреждения культуры примерно такая: что-то мы давно не были в кино (театре, на концерте и т. д.). Эта часть аудитории ориентирована на соответствующий вид искусства и время от времени считает необходимым с ним общаться. Главный мотив здесь – выход «на люди». Но при этом такие люди не интересуются автором произведения или какими-либо подробностями, связанными с его созданием. Очевидно, что и для таких людей рынок художественных ценностей не очень отличается от рынка других потребительских товаров и услуг.

Близка к полюсу шкалы «знатоков» та часть аудитории искусства, чье поведение на рынке художественных ценностей и услуг характеризуется высокой избирательностью. Это люди с развитым художественным вкусом (с высокой эстетической компетентностью), по крайней мере, в любимом виде искусства. Такие потребители идут не просто в кинотеатр, на концерт или на выставку, но стремятся познакомиться с творчеством определенного художника или творческого коллектива, они сравнивают трактовки одного и того же сюжета, представленные различными художниками, они интересуются творческой историей художников. Для них акт восприятия произведения искусства – не просто проведение «культурного досуга», но глубоко интимный процесс сотворчества, приобщения к духовному содержанию, вложенному в произведение художником. Ясно, что для таких людей, которые составляют меньшинство аудитории любого вида искусства, творчество конкретного художника или коллектива приобретает черты уникальности, незаменимости. Другими словами, художник или творческий коллектив для этой части аудитории выступают на художественном рынке как монополисты – независимо от того, насколько богат на нем выбор художественных ценностей и услуг аналогичного вида.

Уникальный характер художественных ценностей делает бессмысленным – применительно к эстетически компетентной аудитории – разговоры о конкуренции, например, произведений Рафаэля и Леонардо, Тициана и Рубенса в сфере музейно-выставочного предложения или о конкуренции постановок пьес Шекспира и Мольера, Островского и Гоголя, а также фильмов классиков этого вида искусства – в сфере кинематографа. Уникальные художественные ценности, отражающие неповторимость личности создавших их художников, выступая в качестве объектов восприятия на рынке ценностей искусства, встречаются с дифференцированными художественными потребностями различных представителей потенциальной аудитории, отражающими их склонности и пристрастия в соответствующей сфере искусства. Эти особенности взаимоотношений потребителей с ценностями, функционирующими на художественном рынке, следует учитывать при попытках его регулирования, потому что в подобных условиях одно и то же регулирующее воздействие может вызвать прямо противоположную реакцию у различных групп потребителей.

Существенным обстоятельством, определяющим специфику рынка художественных ценностей и услуг, является тот факт, что в отличие от потребностей материального характера, которые – при всей их возможной изощренности – в принципе имеют пределы насыщения. Как отмечал А. Леонтьев, «предметно-вещественные «потребности для себя» насыщаемы, и их удовлетворение ведет к тому, что они низводятся до уровня условий жизни», духовные потребности принципиально не насыщаемы. Так, если по мере удовлетворения потребностей материального характера непременно наступает момент, когда они перестают быть актуальными, то по мере восхождения индивидуума по «лестнице» приобщения к тому или иному виду искусства (по мере роста его эстетической компетентности) для него потребность общаться с соответствующими произведениями становится все более настоятельной. Единственным ограничением (не считая материальных факторов) здесь остается ресурс свободного времени. Поэтому главную трудность в формировании аудитории любого вида искусства, т. е. его потребителей, составляет процесс первоначального рекрутирования новых представителей в ее состав. Эту задачу можно сформулировать как воспитание у людей потребности к общению с данным видом искусства. И по мере того, как человек приобретает все более глубокие навыки общения с произведениями данного вида искусства, он все в меньшей степени нуждается в каких-либо внешних воздействиях и стимулах для их потребления.

Предложенную линейную модель (шкалу) целесообразно трансформировать в модель пирамидальную, что нам даст возможность делать нетривиальные выводы. Для этого возьмем декартову систему координат, по оси абсцисс расположим потребителей данного вида искусства по мере роста их эстетической компетенции (кстати, этот параметр мы до сих пор не умеем надежно определять и измерять), а по оси ординат – количество людей, имеющих соответствующую эстетическую компетентность. Очевидно, что мы получим пирамиду, потому что людей, слабо приобщенных к искусству, всегда значительно больше, чем знатоков-экспертов, умеющих тонко воспринимать художественные ценности. Для чего может понадобиться такая модель? Прежде всего, для того, чтобы, хотя бы на уровне теории, разделаться с проблемой «искусство и рынок».

Посмотрим на такую пирамиду, в которой представлены все зрители, в том числе и потенциальные, т. е. те, кто еще не приобщен к данному виду искусства (они расположены в области отрицательных значений эстетической компетентности). При этом, как уже было сказано, по мере роста эстетической компетенции доля таких потребителей искусства неуклонно уменьшается. Так что на этой пирамиде и люди в той или иной степени приобщенные к данному виду искусства, причем непосредственно, а не лежа на диване. В то же время, как известно, в наш динамичный век «лежащих на диване» значительно больше, чем тех, кто находит в себе силы и интерес посещать учреждения культуры.

В рыночной ситуации баланса спроса и предложения у каждого вида искусства (у каждого учреждения искусства) существует некий минимум посетителей, который обеспечивает покрытие расходов. То есть для каждого вида искусства на нашей пирамиде существует (или не существует, если предложение адресовано малочисленному элитному посетителю) некая горизонтальная линия, ниже которой расположено необходимое и достаточной количество посетителей, способных обеспечить баланс доходов и расходов. Для остального репертуара нужно искать иные внерыночные доходы.

Реальная платежеспособная аудитория соответствующего вида искусства, как это очевидно, принципиально неоднородна. В ней доминируют эстетически не очень грамотные потребители художественной продукции. Их преобладающая численность в условиях рынка нередко вынуждает художников идти на компромисс, подстраиваться под массовый художественный вкус, тем самым обеспечивая экономический успех предприятия. Кстати, и в советское время представители союзных республик, входящие в репертуарный совет Госкино СССР, боролись за индийские мелодрамы, низко оцениваемые специалистами, но обеспечивающие планы по кассовым сборам.

Но рынок художественных ценностей чаще всего не бывает стихийным – обычно государство, имеющее в области культуры свои интересы, этот рынок регулирует. Опустим здесь много раз обсужденные методы административного регулирования художественной жизни (цензура и др.) и посмотрим, какие существуют возможности экономического регулирования рынка художественных ценностей.

Использование экономических рычагов регулирования рынка художественных ценностей и услуг предполагает воздействие как на их производителей, так и на потребителей. Можно, в частности, влиять на номенклатуру функционирующих на рынке художественных ценностей и услуг. Потому что государству и обществу небезразлично, какие именно произведения предлагаются потребителю: совершенствующие его вкус и художественные потребности или апеллирующие не к самым возвышенным струнам его души. Во втором случае общество может предоставить возможность производителям таких ценностей создавать их без всякой поддержки государства на свой страх и риск (естественно, если такая деятельность не запрещена законом), то есть полностью погрузить их в стихию рынка, свободного спроса и предложения. Государство может также ограничить функционирование таких произведений и услуг (например, ограничивая тираж кинофильма), а также ограничивая территорию и во время реализации той или иной услуги.

В случае же, если общество заинтересовано в преимущественном функционировании каких-то художественных ценностей или услуг, оно имеет возможность с помощью бюджетных средств или соответствующих фондов культурного развития поддерживать их производителей, создавая им более благоприятный экономический режим деятельности. В том числе финансировать создание конкретных произведений (аналог госзаказа), а также поддерживать текущую деятельность соответствующих учреждений художественной культуры. Общество, например, в лице государства может учреждать стипендии и иные пособия наиболее талантливым художникам, творящим в различных видах искусства и т. д. Все эти меры позволяют регулировать сферу производства художественных ценностей и услуг.

Экономическими мерами можно воздействовать и на поведение потребителей художественных ценностей и услуг. Например, используя ценовой механизм. Здесь возможны различные способы. Один из них состоит в том, что, дотируя работу дистрибьюторов и кинотеатров в целях продвижения к зрителю отечественных фильмов, а также компенсируя им часть понесенных в связи с этим расходов, можно ставить им условие – ограничить цену кинобилета. А это сделает отечественную кинопродукцию более доступной для широких кругов потенциальных потребителей. Воздействие на цены может быть и более целенаправленным. В частности, можно установить льготные цены адресно – для определенных социальных групп: школьников и студентов, пенсионеров и инвалидов и т. д.

А теперь наложим на приведенные выше общие закономерности социального функционирования художественной жизни и способы ее регулирования на такую специфическую подсистему художественной культуры, как кинематограф.

В составе системы «художественная культура» широко понятая подсистема «кинематограф», как уже отмечалось, состоит из следующих блоков: создания кинофильмов, хранения и распространения произведений экранного искусства и восприятия (потребления) этих произведений.

Очевидно, что культурная политика в сфере кинематографа должна учитывать специфику каждого из указанных блоков. Следует иметь в виду и еще одно обстоятельство – фундаментальную зависимость экранных видов искусства от достижений научно-технического прогресса. И эта зависимость в эпоху быстрых перемен как в процессах создания кинофильмов, так и в их распространении и освоении, не дает возможности сформировать достаточно стабильную культурную политику в этой сфере – она должна корректироваться с учетом эволюции (а иногда и революционных изменений) технических средств создания и доставки экранного изображения потребителю.

Следует иметь в виду и основополагающую фундаментальную проблему – кинематограф как подсистема художественной культуры в пределах этой системы взаимодействует с другими подсистемами, оказывает на них определенное воздействие, но при этом испытывает некое влияние и с их стороны. И – соответственно – кинематограф, как и вся система художественной культуры, взаимодействует со средой – с обществом и его политико-экономическими, социально-психологическими и культурными факторами. Именно в системе таких сложных взаимодействий, многие из которых трудно достаточно отчетливо отследить, строго говоря, и необходимо формировать и осуществлять культурную политику в сфере кинематографа, что требует предварительной серьезной исследовательской работы. Теперь после замечаний общего характера взглянем с системных позиций на подсистемы кинематографа.

Подсистема фильмопроизводства – создание произведений киноискусства, т. е. формирование предложения на кинорынке. Как это отмечалось выше, на рынке киноискусства представлены потребители с самым различным уровнем эстетической подготовленности к восприятию произведений экранного искусства. Поэтому следует заботиться о кинопредложении, более или менее соответствующем диапазону спроса. Массовую публику не даст забыть рынок, ибо именно эта категория зрителей обеспечивает кассовые сборы. Так что, если взять фильмы, ориентированные на массовый коммерческий успех, особенно боевики, скроенные по голливудской колодке, то, видимо, было бы справедливо осуществлять финансирование их производства заинтересованными коммерческими структурами.

Но культурная политика в сфере кинематографа должна включать в себя и поддержку творческого эксперимента, производства фильмов, пока еще не понятных массовому зрителю, но открывающих новые пути в развитии киноискусства. А это задача государства.

Следующий блок – хранение и распространение произведений киноискусства, тоже связанный с формированием предложения на рынке киноискусства. И здесь роль государства весьма значима.

Государство заинтересовано в том, чтобы кинопроизведения, несущие в массы политические, идеологические, этические и иные ценности, способствующие упрочению коллективной идентичности социума в разных ее проявлениях, были доступны максимальному числу граждан. Для этого нужно обеспечивать максимальный тираж соответствующих кинолент, продвигать их к зрителю с помощью различных каналов транслирования – кинотеатров, телевидение, видео, DVD, Интернета и т. д. Реализация этих аспектов культурной политики требует от государства определенных организационных усилий и соответствующих материальных затрат.

Обратимся теперь к блоку восприятия произведений киноискусства. Научно-технический прогресс радикально изменил роль прокатного кино в художественной жизни общества. Так, если раньше кинотеатр был единственным местом, где можно было посмотреть фильм, то сегодня у кинотеатра появились сильные конкуренты – другие каналы транслирования кинофильмов. В этой связи очевидно, что в современных условиях кинотеатр неизбежно должен меняется.

Каков выход из сложившейся ситуации? Просмотр фильма в кинотеатре должен обеспечивать такое качество изображения и звука, которые пока недоступны другим каналам транслирования кинофильмов. Научно-технический прогресс постоянно обеспечивает для этого технические возможности. Но мало этого. Сегодняшний поход в кинотеатр (в том числе в связи с очень чувствительной для средней семьи стоимостью билетов) стал в системе досуговых занятий весьма нечастым и значимым мероприятием. В этой связи кинотеатр должен обеспечивать не только просмотр кинофильма, но и комфортные условия для праздничного времяпрепровождения. Следовательно, должны радикально измениться фойе, другие помещения для отдыха, должны работать буфеты с достойным ассортиментом. Другими словами, кинотеатр должен приобрести дополнительные рекреационные функции. Значит, помещения кинотеатров должны проектироваться, исходя из их новых функций. А это требует от государства соответствующих капитальных вложений.

Как уже было сказано, научно-технический прогресс и социальное развитие неизбежно будут провоцировать изменение места и роли киноискусства в системе художественной культуры и художественной жизни общества. Будет изменяться и роль кино в воспроизводстве коллективной идентичности социума, что, безусловно, потребует внесения коррективов в государственную культурную политику в этой сфере.