Глава 7
Стрелок королевской гвардии
Одному из слуг велено было спешиться и передать свою лошадь Квентину Дорварду, который вместе со своими воинственными соотечественниками двинулся крупной рысью по направлению к замку Плесси.
Дорогой, в ответ на расспросы дяди, Квентин подробно рассказал свое утреннее приключение, которое послужило причиной чуть было не постигшей его страшной беды, и, хотя сам он не видел в нем ничего смешного, рассказ его был встречен взрывом дружного хохота.
– А все-таки дело дрянь, – сказал дядя. – Ну на кой черт понадобилось этому безмозглому мальчишке возиться с мертвецом, да еще и с язычником!
– Разумеется. Если б еще он поссорился с людьми прево из-за смазливой бабенки, как случилось с Майклом Моффэтом, в этом был бы хоть какой-нибудь смысл, – сказал Каннингем.
– А по-моему, здесь дело касается нашей чести, – сказал Линдсей. – Черт бы побрал этого негодяя Тристана с его молодчиками! Как они смеют путать наши шотландские шапки с тюрбанами каких-то бродяг и грабителей! Это просто оскорбление.
– Дядя, могу я вас спросить, что это за люди, о которых вы сейчас говорите? – осведомился Квентин.
– Разумеется можешь, племянник, – ответил дядя, – только я не знаю, кто ответит тебе на этот вопрос. По крайней мере, я не могу, хоть и знаю о них не меньше других. Они появились здесь… пожалуй, года два тому назад и налетели как саранча.
– Верно, – сказал Линдсей, – и наш простофиля Жак (так мы называем мужиков, молодой человек, да и ты скоро научишься выражаться по-нашему)… Жак-простофиля мало заботится о том, каким ветром принесло эту саранчу, лишь бы знать, что он ее опять унесет.
– Они делают так много зла? – спросил юноша.
– Вот вопрос! – сказал Каннингем. – Да ведь они язычники, мальчуган! Не то сарацины, не то магометане… Они не признают ни Божьей Матери, ни святых (здесь он перекрестился), воруют все, что под руку попадет, и вдобавок колдуют и гадают.
– А водятся ли эти бродяги где-нибудь еще, кроме Франции? – спросил Линдсей.
– Еще бы! В Германии, Испании и Англии они бродят целыми ордами, – ответил Меченый. – Только одна Шотландия, благодарение святому Андрею, еще свободна от них.
– Шотландия слишком холодна для саранчи и слишком бедна для воров, – сказал Каннингем.
– А еще наши горцы не терпят других воров, кроме своих собственных, – заметил Гатри.
– Эй, ты, – сказал Меченый, – не забывай, что я сам уроженец горного Ангуса и что почти все горцы Глена – мои благородные родственники! Я не потерплю, чтобы горцев поносили в моем присутствии!
– Но не будешь же ты отрицать, что они воруют скот? – сказал Гатри.
– Угнать стадо овец – еще не значит быть вором, – возразил Меченый. – Я готов утверждать это где угодно.
– Стыдитесь, друзья! – сказал Каннингем. – Кто ссорится теперь? Подумайте, какой это дурной пример для молодого человека… Но вот и замок. Я закажу бочонок вина, и, чтобы скрепить нашу дружбу, мы выпьем за Шотландию, и горную и равнинную, если вы согласны быть сегодня моими гостями.
– Согласны, согласны! – закричал Меченый. – А я поставлю другой бочонок, чтобы спрыснуть вступление моего племянника в нашу дружину.
Когда они подъехали к замку, решетка была немедленно поднята, мост спущен, и стрелки по одному въехали в ворота. Но, когда настала очередь Квентина, часовые скрестили перед ним копья и приказали остановиться. Людовик Меченый, нарочно оставшийся подле племянника, дал необходимые объяснения, и после недолгих переговоров Дорварда пропустили и повели под сильным конвоем в помещение лорда Кроуфорда.
Этот шотландский дворянин был одним из последних уцелевших обломков доблестной дружины шотландских лордов и рыцарей, долго и верно служивших Карлу VI в его кровавых войнах, утвердивших независимость французской короны и изгнавших англичан из пределов Франции. Перемены, происшедшие с тех пор в Шотландии, а может быть, и долгая привычка к французской жизни заставили старого лорда окончательно оставить мысль о возвращении на родину, тем более что, занимая высокое место при дворе Людовика, он благодаря своему открытому, честному характеру приобрел огромное влияние на короля, который, хотя вообще и мало верил в человеческую добродетель и честь, питал неограниченное доверие к лорду Кроуфорду и охотно подчинялся его влиянию, ибо тот никогда не вмешивался ни в какие дела, кроме тех, которые входили в его прямые обязанности.
Лорд Кроуфорд был высокий, бодрый, худощавый старик, сохранивший еще всю свою силу и гибкость молодости; он так же легко мог вынести любой поход и тяжесть оружия, как самый молодой из его солдат. В ту минуту его высокая прямая фигура была укутана в просторный халат, подпоясанный ремнем, на котором висел кинжал в богатой оправе; на шее у него красовалась лента с орденом Святого Михаила.
При входе неожиданных посетителей лорд Кроуфорд с видимой досадой отложил в сторону рукопись и спросил на своем родном языке:
– За каким чертом я опять понадобился?
На это Меченый чуть ли не с большим почтением, чем он выказал бы самому Людовику, подробно объяснил ему затруднительное положение своего племянника, заключив рассказ просьбой о заступничестве. Лорд Кроуфорд внимательно его выслушал. Он добродушно улыбнулся наивности юноши, бросившегося на помощь повешенному, и озабоченно покачал головой, когда узнал о стычке шотландских стрелков со стражей прево.
– Долго ли еще вы будете являться ко мне с такими историями и заставлять меня расхлебывать вашу кашу? – спросил он. – Сколько раз мне повторять – в особенности тебе, Людовик Лесли, и тебе, Арчи Каннингем, – что солдат на чужой стороне должен вести себя скромно и прилично, если не хочет переполошить собак со всех дворов? Впрочем, на этот раз я даже не стану бранить тебя, Людовик, ибо с твоей стороны было вполне естественно вступиться за юного родственника. Мы не дадим молодца в обиду! Подайте-ка мне наши списки… вон с той полки… мы сейчас же впишем его имя, чтобы он мог пользоваться нашими привилегиями.
– Позвольте вам сказать, ваша милость… – начал было Дорвард.
– Да ты с ума спятил, братец! – перебил его дядя. – Как ты смеешь первый заговаривать с его милостью?
– Не горячись, Людовик, – сказал лорд Кроуфорд. – Послушаем, что он нам скажет.
– Всего два слова, не в обиду будь сказано вашей милости, – ответил Квентин. – Я уже говорил дяде, что сомневаюсь, поступать ли мне в здешнюю гвардию. Теперь я хотел только сказать, что, после того как я увидел, под чьей командой мне придется служить, я оставил все свои сомнения: я твердо решил стать в ряды шотландских стрелков короля Людовика. Ибо командуете ими вы, ваша милость.
– Хорошо сказано, дружок, – ответил старый лорд, не совсем равнодушный к комплиментам. – Правда твоя: опыт у меня есть, и, слава богу, я, кажется, могу, не хвастаясь, сказать, что умел им пользоваться и как подчиненный, и как начальник… Ну вот, Квентин, ты и внесен в списки почетной дружины шотландской королевской гвардии. Ты назначен оруженосцем к твоему дяде, теперь он твой прямой командир. Надеюсь, ты будешь вести себя хорошо… Из тебя должен выйти славный солдат, если верить твоей наружности, притом ты хорошего рода… А ты, Людовик, пригляди, чтобы твой племянник поусерднее занялся военными упражнениями, на днях нам, может быть, придется скрестить копья с врагом.
– Клянусь мечом, славная весть, милорд! Долгий мир может всех нас сделать трусами. Я и сам чувствую, что совсем раскис в этой проклятой клетке на башне!
– Ну уж, так и быть, слушай, что птичка недавно пропела мне на ухо: «Скоро в поле затрепещет наше знамя боевое».
– За эту песенку я нынче же выпью лишнюю чарку, милорд, – сказал Меченый.
– Кажется, ты не прочь выпить лишнюю чарку и без всякой песенки, братец, – заметил на это лорд Кроуфорд. – Берегись, Людовик: боюсь я, как бы тебе не пришлось когда-нибудь испить чашу!
Несколько смущенный этим замечанием, Лесли ответил, что вот уже несколько дней, как он не притрагивался к вину, но что его милости известен обычай дружины спрыскивать вступление нового товарища в ее ряды.
– Правда твоя, я об этом совсем позабыл, – сказал старый лорд. – Я сам пришлю вам несколько фляжек вина на подмогу. Может быть, я и сам к вам зайду посмотреть, все ли у вас в порядке.
– Милорд для нас всегда желанный гость, – ответил Лесли.
И вся компания вышла в самом веселом настроении и принялась за приготовления к предстоящей пирушке.
Солдатские застолья незатейливы: было бы вдоволь выпивки да закуски, и больше ничего не нужно; но на этот раз Лесли позаботился раздобыть вина получше, пояснив товарищам, что старик – тоже не дурак выпить, хоть и любит проповедовать воздержание; сам он, говорят, здорово отличается за королевским столом да и ввечеру никогда не упустит случая побеседовать с бутылочкой. «Так вы, братцы, готовьтесь нынче слушать старые рассказы про прежние битвы».
Готический зал, служивший столовой шотландским стрелкам, был наскоро приведен в порядок; разослали слуг за зеленым камышом, чтобы устлать пол, а стены и стол убрали старыми шотландскими флагами, видевшими немало битв, и знаменами, отбитыми у неприятеля.
Следующей заботой было достать для молодого рекрута необходимую форму и вооружение, чтобы он мог явиться на пир в приличном виде, настоящим шотландским стрелком, достойным пользоваться дарованными его дружине привилегиями, благодаря которым теперь, с помощью своих товарищей, он мог открыто презирать могущество и злобу всесильного и неумолимого прево.
Пир удался на славу; гости веселились от души; к обычному оживлению присоединилась еще радость свидания с земляком, так недавно покинувшим далекую любимую родину. Стрелки распевали старые шотландские песни, рассказывали старинные предания о шотландских героях, о подвигах отцов и дедов и вспоминали места, где они были совершены, – словом, на время богатые туреньские равнины превратились для наших стрелков в их родную Каледонию.
Когда веселье было в полном разгаре и каждый старался вставить словечко, вспоминая далекую милую Шотландию, явился наконец и лорд Кроуфорд, который, как предсказывал Меченый, сидел словно на иголках за столом короля и воспользовался первым предлогом, чтобы присоединиться к своим соотечественникам. Появление старого воина еще подогрело общее веселье. На верхнем конце стола для него заранее приготовили почетное место, так как обычаи того времени, да и самый состав шотландской дружины, все члены которой были дворянами, вполне дозволяли ее начальнику, несмотря на его высокое положение (выше его стояли лишь король и великий коннетабль), не только садиться за один стол со своими подчиненными, но и пировать с ними, нисколько не роняя своего достоинства.
Однако на этот раз лорд Кроуфорд отказался занять приготовленное для него место и, попросив собравшихся веселиться и не обращать на него внимания, отошел в сторонку и, по-видимому, с большим удовольствием стал смотреть на пирующих. Наконец он будто вдруг вспомнил, что нельзя же не выпить за здоровье нового товарища, вступающего в их ряды, и предложил тост за Дорварда, встреченный, само собою разумеется, дружными и веселыми криками. Затем старый воин сообщил товарищам, что он уладил дело с Оливье.
– А так как брадобрей, как вам известно, не очень-то долюбливает живодера, – прибавил он, – то он охотно помог мне добиться от короля предписания, чтобы прево прекратил всякие преследования Квентина Дорварда и всегда уважал привилегии, дарованные шотландской гвардии королем.
Эти слова были встречены новыми оглушительными криками восторга. Кубки были наполнены до краев, и все выпили за здоровье лорда Кроуфорда, благородного защитника прав и привилегий своих соотечественников. Разумеется, почтенный лорд не мог не ответить на учтивость такой же учтивостью, после чего, рассеянно опустившись в кресло, он подозвал к себе Квентина и засыпал его вопросами о Шотландии и о знатных шотландских семьях – вопросами, на которые Квентин часто не знал, что и отвечать. В то же время старик продолжал прикладываться к кубку, вставляя изредка замечания насчет того, что шотландский джентльмен должен быть общительным и не чуждаться веселой компании; однако молодым людям вроде Квентина следует в этом отношении соблюдать большую осторожность, чтобы не впасть в излишество. Старый лорд наговорил по этому поводу кучу прекрасных вещей и говорил так долго, что под конец его язык, усердно прославлявший воздержание, стал заметно тяжелеть и заплетаться. Между тем с каждой новой распитой флягой воинственный пыл веселой компании все возрастал, и наконец Каннингем предложил тост во славу Орифламмы – французского королевского знамени.
– И за ветер из Бургундии, чтобы его развернуть! – подхватил Линдсей.
– От всей души, уцелевшей в этом изношенном теле, принимаю ваш тост, дети мои, – тотчас откликнулся лорд Кроуфорд, – и, несмотря на свою старость, надеюсь еще увидеть, как развернется это знамя! Да что там! Слушайте, друзья, – добавил старик (вино сделало его болтливым), – все вы верные слуги французского короля, и я не вижу, почему бы мне не сказать вам, что сюда приехал посол от герцога Карла Бургундского с поручением далеко не миролюбивого свойства.
– То-то, проходя мимо тутовой рощи, я видел там карету, лошадей и свиту графа де Кревкера, – заметил один из гостей. – Говорят, король отказался принять его в своем замке.
– Но в чем дело? Что послужило причиной неудовольствия герцога? – спросил Гатри.
– Во-первых, столкновения на границе, – ответил лорд Кроуфорд, – но главное, то, что король недавно принял под свое покровительство одну знатную даму, подданную герцога, молодую графиню, бежавшую из Дижона, потому что герцог, ее опекун, хотел выдать ее замуж за своего любимца Кампо-Бассо.
– Она приехала сюда одна, милорд? – спросил Линдсей.
– Нет, с какой-то старухой родственницей, тоже графиней, которая согласилась ее сопровождать.
– Только захочет ли король вмешиваться в ссору между этой графиней и герцогом, – заметил Каннингем.
– Король, по обыкновению, поступит так, как ему будет выгоднее, – сказал Кроуфорд. – То, что он принял дам неофициально, доказывает, что он намерен действовать в зависимости от обстоятельств.
– Но герцог Бургундский не признает такой двуличной политики, – сказал Каннингем.
– Разумеется, – отвечал Кроуфорд, – оттого-то и трудно рассчитывать, чтобы переговоры окончились мирно.
– Да поможет им святой Андрей хорошенько подраться из-за юбки! – воскликнул Меченый.
– Довольно, довольно, друзья, – сказал лорд Кроуфорд. – Не играйте острым оружием: насмешка – не шутка. Давайте лучше выпьем за ее здоровье, потому что она, говорят, изумительно как хороша.
– Должно быть, ее-то я и видел сегодня, когда ее вместе с какой-то другой дамой внесли в замок в крытых носилках.
– Стыдно, стыдно, Арно! – сказал лорд Кроуфорд. – Солдат никогда не должен рассказывать того, что он видел, стоя на часах… И кроме того, отчего ты думаешь, что это была именно графиня Изабелла де Круа?
– Я ничего не думаю, милорд, я знаю только, что мой конюх Стид, прогуливая лошадей по дороге к деревне, встретил Догина, погонщика мулов, который возвращался из замка, чтобы отдать носилки хозяину гостиницы – той, знаете, с лилиями на вывеске… Вот Догин и предложил Сондерсу Стиду распить с ним бутылочку, и, разумеется, тот охотно согласился…
– Ну еще бы, как не согласиться! – перебил рассказчика старый лорд. – Я давно собирался сказать вам, друзья, что пора изменить ваши порядки. Все эти ваши конюхи да телохранители готовы пить со всяким встречным. Плохой обычай, но… что же сказал погонщик твоему конюху?
– Не в обиду будь сказано вашей милости, – продолжал Арно, – он сказал ему по секрету, что две дамы, которых они с товарищем только что отнесли в замок в крытых носилках, очень знатные леди. Они уже несколько дней скрываются в той гостинице, и сам король не раз тайно посещал их и оказывал им высокие почести. А теперь они скрылись в замке – должно быть, из боязни встретиться с графом де Кревкером, послом герцога Бургундского, приезд которого был заранее возвещен прискакавшим гонцом.
– Так вот оно что! – заметил Гатри. – Ну, теперь я готов поклясться, что слышал, как пела графиня! Сегодня, когда я шел через внутренний двор, я слышал пение и звуки лютни из Дофиновой башни. Ничего подобного я еще не слыхивал в нашем замке…
Между тем пирушка шла к своему окончанию, но ни одно слово из того, что говорилось за столом о прекрасной графине Изабелле, не ускользнуло от молодого Дорварда, и, когда его привели в его крошечную комнатку, он весь отдался сладким мечтам. Что, если и обитательница башенки, прелестная певица, голосом которой он так восхищался, и служанка, прислуживавшая утром дядюшке Пьеру, и богатая, знатная графиня, спасающаяся бегством от жестокого опекуна, – что, если все это одно и то же лицо?
Грезы нашего героя не раз заслонялись таинственным образом дядюшки Пьера, имевшего, по-видимому, власть даже над тем страшным, могущественным человеком, из рук которого Квентину с таким трудом удалось сегодня вырваться. Наконец мечты юноши были прерваны появлением дяди. Лесли посоветовал племяннику поскорее ложиться в постель, чтобы завтра встать пораньше, так как ему предстоит сопровождать дядю в приемную короля, куда он назначен на караул вместе с пятью товарищами.