Коробков
Сразу же после разговора с Жучковым адвокат поехал к выселенному соседу, и надо сказать, новое жилище Коробкова выглядело ужасно. Снаружи это был двухэтажный деревянный барак с двумя подъездами, один из которых оказался заколочен досками крест-накрест. Все многочисленные жильцы этого прогнившего насквозь строения вползали через единственный вход и растекались по двадцати восьми комнаткам, чтобы затем встретиться на единственной кухне. Встречались они там по острой нужде: чувство голода гнало одних, чтобы приготовить какую-то еду, а других, чтобы попытаться эту еду украсть – такой уж контингент. По этой причине кухня и была местом, где крики и ругань не стихали круглые сутки.
Павлов пригнулся, чтобы не разбить лоб о подвешенный каким-то умником прямо над входом скелет велосипеда. Тут же увернулся от изгнанных с кухни бросившихся прямо в ноги трех орущих котов. И тогда справа из темноты кто-то противно и хрипло захихикал:
– Кхе-хе-хе, пижончик залетел на пистончик.
Павлов, не мешкая, двинулся по длинному коридору, но обладатель сиплого голоса не отставал:
– Слышь? Дай полтинничек, мил-человек? У меня нутро сгнило. Сдохну щас, если не промочу глотку. Не жлобись…
Но Павлов уже толкнул дверь под нужным ему номером. Она оказалась незапертой, и его взору предстала абсолютно убогая комната величиной с обувную коробку. Может, в ней и было четыре квадратных метра площади, но все они уже были использованы и заставлены невообразимым барахлом. И вот поверх всей этой груды картона, тряпок, разобранных деревянных панелей от шкафов и столов громоздилась кушетка, на которой безжизненно лежал Василий Коробков.
Артем с трудом протолкнулся через мусор и скарб и легохонько потряс за плечо бывшего соседа:
– Василь Василич, проснитесь! Это я, Павлов. Вы меня… – Тут он и увидел, что Коробков не спит: глаза старика неестественно выкатились, рот был широко раскрыт, а лицо приобрело фиолетовый цвет.
– Только этого не хватало!
Артем попытался пощупать пульс на шее Коробкова. Бесполезно. И тогда он прижал застывшие веки бывшего соседа и закрыл глаза несчастного. Затем надавил на нижнюю челюсть и прикрыл его рот. Потом повернул тело на спину и с трудом сложил его руки на груди, как положено добропорядочному христианину. И тут же заметил клочок бумаги, зажатый в кулаке Коробкова.
«Неужели записка?»
Мгновение Павлов сомневался, ему ли предназначено сие послание. Но поскольку он уже и без того слишком расхозяйничался в новом и последнем жилище Василия Васильевича, то решил не стесняться. Листок, а точнее, фрагмент листка, был вырван из настенного календаря – из тех, что любили наши дедушки и бабушки. На нем стояла едва уцелевшая дата «9 мая». Остальная, большая часть страницы была оборвана, и клочков от нее не наблюдалось.
«Либо Коробков оторвал так неаккуратно лист календаря. Либо…»
Артем почувствовал легкую дрожь. Еще неделю назад он и не подумал бы выстраивать таких вот отдающих манией преследования версий. Но события последних шести дней многое поставили с ног на голову, и Артем был уверен: кто-то мог пытаться вырвать из пальцев Василия Коробкова этот лист. И нужная часть осталась у этого таинственного посетителя. Он еще раз осмотрел клочок.
– День Победы? Странно… – повертел он листок в руках. Никаких записей. Просто обрывок. – И что же случилось девятого?
Артем оглядел убогую конурку, заметил в самом углу небольшое бюро, сверху – груда бумаг, и вот из-под них выглядывал тот самый настенный календарь. Толстенький, как будто нетронутый. Бережливые старики, как правило, не вырывали листки по окончании дня, а аккуратно заворачивали. Именно поэтому к концу года томик календаря оставался нетронут.
Правда, особо деловые еще и оставляли собственные записи и пометки на каждый день. Таким, видимо, был и Василий Васильевич, его календарь за почти истекший и подошедший к концу год оказался нетронутым.
Артем взял в руки маленький аккуратный томик, но открыть не успел. Дверь с треском распахнулась, и Павлов резко повернулся на звук и машинально сунул календарь в широкий карман пальто. На пороге стояли два милиционера и бородатый мужичонка в телогрейке. Он кивнул в сторону кровати, как бы не замечая Павлова.
– Вот он, жилец-то новый. Кажись, Васька звать. С утра так и лежит. Мертвяк мертвяком. Я зашел в районе обеда спросить… ну, попросить… ну… – замялся дедок, но тут же нашелся и продолжил: – Ну, в общем, зашел. А он так и лежал. Смотрю – не дышит. Вот я и позвонил.
– А вы кто будете? – стоявший впереди прапорщик обратился к Павлову, и Артем сделал шаг вперед.
– Я сосед гражданина Коробкова. Адвокат Павлов. Московская адвокатская палата.
– Ух ты! – не выдержал молоденький сержант, который уже во все глаза разглядывал известного правозащитника. – Точно! Я вас сразу узнал, да не поверил, что вы и вдруг здесь! Автограф для мамы дадите?
Он протянул какую-то книжку, и Павлов кивнул и подхватил ее.
– Уголовный кодекс? Надо же!
Сержант улыбнулся:
– Я учусь в академии на заочном. Вот и приходится на службе заниматься. Напишите для Сергея и Раисы Матвеевны.
Артем размашисто подписался на второй странице обложки: «Стражу правопорядка и будущему коллеге-юристу Сергею и его маме Раисе Матвеевне с наилучшими пожеланиями. На добрую память от А. А. Павлова» – и поставил подпись и дату. Все молча следили за манипуляциями адвоката.
– Все это хорошо, – первым нарушил молчание прапорщик. – Только непонятно, что вы все-таки делаете в комнате этого Коробкина? И какой он вам сосед? Паспорт покажите, гражданин Павлов.
Артем начал шарить по карманам.
– Во-первых, Коробкова, а не Коробкина. Во-вторых, меня пригласил сам хозяин. Вчера передал через нашу соседку Варвару Штольц. Вот я и приехал. Только поздно.
Он протянул красную корочку адвокатского удостоверения, и прапорщик, шевеля губами, прочитал. Потер шею, наморщил лоб, вернул удостоверение и лениво приложил руку к шапке-ушанке:
– Извините, Артемий Андреич. Сами понимаете, служба. Вам придется пройти с нами. Надо дать объяснения, и все по форме, чтоб зафиксировать.
Артем ужаснулся: тратить драгоценное рабочее время на поездку в участок милиции было немыслимо.
– Прапорщик, какие объяснения? Я зашел за две минуты до вашего появления в комнату моего бывшего соседа. Он мертв уже, как минимум, часов пять. Скорее всего, сердечный приступ. Следов насилия нет. И что я могу вам пояснить?
Артем раздраженно надвинулся на милиционеров, и прапорщик невольно сделал полшага назад. Он совсем не был уверен в том, что этого здорового и нагловатого, а к тому же весьма известного юриста можно будет задержать и отправить в отделение. К тому же сержант, хоть и был младше по возрасту и званию, все же явно не одобрял подобной «бдительности» старшего коллеги. Прапорщик сплюнул в сторону и процедил сквозь зубы старику в телогрейке:
– А, ладно. Давай, дед, оформлять жмурика. Сейчас спецперевозку вызовем, а ты пока мне все расскажешь по порядку. Остальные свободны. А вас, гражданин Коробков, – наклонившись к лежавшему на кровати трупу, гоготнул он, – я попрошу остаться, – и вышел из комнаты.
Павлов, не дожидаясь специального приглашения, выскочил за ними вслед и, кивнув на прощание чуть задержавшемуся сержанту, поспешил прочь. И только в машине Артем достал календарь покойного и быстро пролистал его до нужной даты. Увидел записи седьмого и восьмого мая. Вырванный лист. Снова записи на странице за десятое число… Артем вздохнул и сунул календарь в портфель – разобраться в записях покойного при тускловатом освещении салона да еще посреди рабочего дня было нереально.