1
Хорошим, если верить в знаки судьбы, было то, что они помогали как-то ориентироваться в запутанной карте жизненных путей. Но плохо было то, что они отдавали вас на произвол ваших несовершенных решений, если вы ошибочно истолковывали эти знаки.
Она все испортила! Ей подвернулась неожиданная удача, а она все испортила. Целых пять дней вместе с профессором Бошаном, вдвоем с ним по ту сторону Атлантики! Из груди Нелли вырвался стон отчаяния, когда она, как оглушенная, на заплетающихся ногах шла назад по улицам Латинского квартала, а вокруг всюду маячили влюбленные парочки, которые шли рука об руку мимо кафе и ресторанов или бросали друг на друга влюбленные взгляды поверх бокалов с вином! Это было ужасно! Непереносимо! И словно всего этого еще мало, в конце улицы Жюльен-ле-Повр, неподалеку от книжного магазина «Шекспир и компания», стоял американский студент, который играл на гитаре и с чувством пел песню Синатры «Come fly with me»[7].
«Let’s fly, let’s fly away…»[8] Молодой человек с белокурыми кудрями весело раскачивался в такт мелодии и еще издалека улыбнулся, завидев Нелли. Когда она подошла ближе, он вложил в следующие слова всю обольстительность, на какую только был способен: «Once I get you up there… I’ll be holding you so near…»[9] И тут он, этот белобрысый парень, подумать только, еще заговорщицки ей подмигнул, сопроводив слова «up there» выразительным покачиванием бедрами. Нелли сердито сверкнула на него глазами и, проходя мимо, чуть было не пихнула ногой футляр от гитары, в котором уже лежало несколько монет и бумажек.
«It’s such a lovely day…»[10] – громко пропел ей в спину уличный музыкант, чуть не свернув себе шею вслед удаляющейся красотке в осеннем плаще с погончиками, которая, высоко вскинув голову и распрямив плечи, направилась в близлежащий парк и села там на скамейку. Некоторое время Нелли неподвижно смотрела на свои синие туфли с ремешком. Затем пробормотала:
– Кто бы мог такое подумать!
Час назад она сидела в кабинете профессора Бошана, и он с улыбкой объявил, что имеет на нее некоторые виды:
– Я знаю, что это предложение застает вас врасплох, но…
У Нелли вдруг пересохло во рту.
– Да?
– Я подумал, не согласитесь ли вы поехать со мной на философский конгресс в Нью-Йорк? Сабине Марсо, с которой мы об этом договаривались, помешали неожиданно возникшие обстоятельства. Кстати, тема, о которой там пойдет речь, – Вирильо и новейшие техники мгновенной интерактивности, и я читаю там доклад «Где я, если я нахожусь всюду». Это, наверное, должно представлять для вас интерес в связи с вашей дипломной работой…
Какое огорчение для Сабины Марсо, зато для меня какая удача!
Нелли едва сдержалась, чтобы громко не закричать от радости. В голове закружился рой мыслей. Вот он, нужный момент, счастливый случай, которого она ждала все это время!
– Но это же… Это же…
Она раскраснелась от радости и уже собиралась выразить восторженное согласие, как вдруг вспомнила одну вещь, от которой ее счастье лопнуло точно мыльный пузырь.
Съездить в Нью-Йорк означало лететь в Нью-Йорк самолетом. Маловероятно, чтобы профессор Бошан планировал морское путешествие на лайнере «Королева Мэри». А полеты были единственным, на что Нелли никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах не могла согласиться. Даже ради Даниэля Бошана она не взойдет на борт самолета. Сколько Нелли себя помнила, она всегда страдала ужасным страхом перед самолетами – и у этого были свои причины (хотя, надо признать, и несколько странные). Страх перед самолетами был ее тщательно скрываемой тайной, истоки которой коренились в детских воспоминаниях. Нелли ужасно стыдилась этого страха. Она ни за что бы в нем не призналась, тем более перед этим замечательным человеком, на которого она так хотела произвести впечатление. Страх перед самолетами смешон и постыден. Он ставит ее в дурацкое положение. В наше время все летают. Даже Поль Вирильо, сказавший однажды, что изобретение самолета равнозначно изобретению авиационных катастроф (что очень понравилось Нелли), наверняка как ни в чем не бывало летал себе на реактивных самолетах по всему свету, чтобы читать лекции о теории скорости и аварий. Даже ее бабушка Клэр, впервые севшая в самолет после смерти мужа в возрасте пятидесяти семи лет, нашла этот способ передвижения замечательным. «Не успеешь кашлянуть, и ты уже в Италии. Ах, Италия! Как вспомнишь, сколько времени потребовалось нам с твоим дедушкой, чтобы добраться до Рима на машине…»
Хотя Клэр была родом из Финистера[11] в Бретани, она просто обожала юг. Как, бывало, загорались ее глаза, когда она вспоминала об Искии, Амальфитанском побережье, Неаполе или Венеции! В такие мгновения Нелли узнавала в ней ту молодую светловолосую женщину в юбке в горошек и остроконечных туфельках на шпильке, которую она видела только на старых фотографиях.
Нелли смущенно заерзала на стуле перед столом, за которым сидел профессор, и повертела старинное гранатовое колечко на среднем пальце, которое торчало там, как малинка, и которое она получила в подарок от бабушки на свое двадцатилетие. Клэр, одна из немногих, кто знал про ее страх перед самолетами, протянула его ей со словами: «От души желаю тебе, детка, встретить однажды человека, с которым ты не побоишься летать».
Уже потом, много времени спустя, Нелли обнаружила выгравированные на кольце полустершиеся слова: «AMOR VINCIT OMNIA».
Любовь все побеждает.
Может быть, любовь действительно все побеждает и даже учит тебя летать, но все, что летает, может упасть, подумала тогда Нелли. Тогда она еще даже не знала теорий Поля Вирильо. Но старинное гранатовое кольцо из бабушкиной шкатулки стало ее счастливым талисманом, и она его почти никогда не снимала.
И вот она сидит перед своим профессором, приветливые слова которого доносятся до нее словно сквозь вату, и чувствует, как при одной мысли о том, что надо лететь из Парижа в Нью-Йорк и провести несколько часов без твердой почвы под ногами, у нее кружится голова.
– Думаю, что мы еще успеем переоформить заказанные билеты, – произнес в это время Бошан. – Ну, что вы на это скажете, мадемуазель Делакур? Составите мне компанию? Мне это было бы очень приятно.
– Мм… Д-да, – промямлила Нелли, листая с несчастным видом свой еженедельник. – И когда именно это нужно?
– В среду через две недели.
– Ах… Ну да… – Опустив голову, Нелли продолжала перелистывать страницы. – Боюсь… Боюсь только, что это, к сожалению, невозможно, потому что… В это время никак не получится…
И затем она наплела профессору довольно путаную историю про свою кузину Жанну, которой она как раз на упомянутую неделю обещала позаботиться о ее собачке, потому что кузина ложится в больницу и ей предстоит операция на коленном суставе («Это мениск, очень неприятная штука!»), поэтому, мол, очень важно, чтобы ее тявкающая питомица Лула была на это время пристроена в надежные руки.
– Видите ли, я ей уже обещала и не могу так вдруг все отменить! – Нелли и сама слышала, как в ее голосе зазвучали истерические нотки. Она откашлялась и попыталась снова перейти на нормальный тон. – Что поделать! Лула вообще с причудами. Она чихуа-хуа. Знаете эту породу? Уж если Лула кого невзлюбит, тому с этим дрянцом вообще не справиться. Меня она, к счастью, признает. И поэтому… Так что я не могу, и я очень сожалею!
Тут Нелли закрыла свой еженедельник и молча подняла взгляд на профессора. В этой наспех придуманной истории была доля правды. Кузина, которая была на шесть лет старше Нелли, уже давно переехала в Париж. Она благополучно жила в районе Сен-Жермен, с коленями у нее все было в порядке, и она была хозяйкой небольшого кафе под названием «Друзья Жанны», куда Нелли с удовольствием сводила бы профессора, потому что фирменным блюдом там был вкуснейший грушевый пирог с лавандой. («Груши – еще недооцененный продукт», – приговаривала Жанна, доставая из духовки очередной ароматный пирог.) Что до Лулы, то она была миролюбивой собачкой, которая свободно помещалась в дамской сумочке.
– Гм, – произнес Бошан и растерянно посмотрел на свою ассистентку, которая сидела перед ним красная, как свекла, и явно очень взволнованная.
Затем он снова заговорил, стараясь ее успокоить:
– Не беспокойтесь, мадемуазель Делакур! Я предложил вам на всякий случай, но если у вас не получится, в этом нет ничего страшного. Наверняка найдется кто-нибудь другой, кто сможет поехать. – Профессор откинулся в кресле, сложил пальцы домиком и улыбнулся. – А маленькому дрянцу Луле здорово повезло заполучить такую симпатичную няньку. Хотя, конечно, очень жаль, что так получилось.
– Да, очень жаль, – упавшим голосом повторила Нелли.
Послышался звон колоколов Нотр-Дам, и Нелли, которая все еще сидела на скамейке, глядя себе под ноги, уже в который раз спросила себя, как может женщина с таким великим именем оказаться такой неудачницей! Ибо Нелли, которую на самом деле звали Элеонорой, как это ни печально, не стала такой же волевой и бесстрашной, как знаменитая Элеонора Аквитанская, в честь которой была названа, потому что ее мать во время своей беременности увлеченно читала биографию этой выдающейся королевы. Маленькая Элеонора, как это вскоре выяснилось, к великому огорчению ее матери, оказалась скорее робкой, чем храброй, и скорее чувствительной, чем волевой, она пошла совсем не в ту породу решительных бретонок, какими были прежние представительницы семейства Делакур. Элеонора! Ну как могла мама с ней так нехорошо поступить! Нелли сердито отшвырнула ногой какой-то камешек. Это имя она ненавидела с детства, предчувствуя, что никогда не сможет до него дорасти. В то время как крепко сбитые кузины с визгом кидались в волны бретонского прибоя, маленькая Элеонора пряталась от накатывающихся на берег волн подальше в дюнах. Если за столом кто-нибудь вдруг скажет что-то не так, она убегала и запиралась у себя в комнате. В ранней юности она обижалась из-за пустяков. А в тринадцать лет избавилась от завещанного матерью имени, сменив его на уменьшительное Нелли.
Нелли хорошо помнила те вечера, когда она, сидя на бархатном синем диване с потертой обивкой, который стоял на кухне сложенного из местного песчаника дома с лиловыми ставнями, делилась с бабушкой крупными и мелкими горестями, от которых ей тяжело было на сердце. Клэр Делакур терпеливо слушала ее, стоя у огромной плиты, которую тогда еще топили углем, и пекла сладкие блинчики с шоколадным и миндальным соусом, от которых по кухне распространялся замечательный, утешительный аромат. У Клэр всегда находился для любимой внучки хороший совет. «Деточка, – говорила она (для нее взрослая Нелли и в двадцать лет все еще оставалась деточкой), – деточка, не надо принимать все так близко к сердцу. Иначе тебе трудно придется в жизни. – Чтобы ободрить внучку, она ласково гладила ее по голове. – Нельзя быть такой мимозой, Нелли. Будь лучше розой».
Нелли сидела на скамейке, вертела гранатовое кольцо на пальце, чувствуя, как к глазам подступают слезы. Как бы она хотела быть розой! Но она была не Скарлетт О’ Хара, а всего лишь Нелли – трусиха, которая боится летать. По щеке у нее скатилась слеза, и вдруг перед глазами у нее появилось что-то белое. Это был носовой платок.
Нелли вздрогнула и подняла голову. Перед ней стоял, опершись на футляр с гитарой, белокурый уличный музыкант и, склонив набок голову, глядел на нее с сочувственным выражением.
– Why are you so blue, mademoiselle?[12] – спросил он. – Такой хорошенький девушка, как вы, не должен быть такой грустный! – И, указывая на скамейку, добавил: – Можно?
Нелли взяла протянутый платок и кивнула. Иногда в жизни случаются такие обстоятельства, когда принять помощь от добросердечного уличного музыканта становится чем-то естественным.
– Well… What happened? Что случилось? Вы так горестно на меня посмотрели, когда промчал мимо.
Нелли невольно улыбнулась.
– Промчались, – поправила она.
– Yeah…[13] Промчались, – засмеялся музыкант. – Боже мой, на секунда я даже боялся, что вы ступит на футляр от гитары. – Он скорчил забавную гримасу, его глаза весело блеснули. – Неужели я так плёко пел, что вы даже заплакал, а?
Нелли решительно вытерла глаза и помотала головой.
– Hell[14], по крайней мере, я рад, что не из-за меня вы так огорчились, мадемуазель.
Сейчас было самое время встать и с достоинством удалиться. Но Нелли осталась сидеть.
– Вы летаете? – спросила она неожиданно, все так же глядя себе под ноги.
– Это в смысле… на… э-э-э, – он взъерошил свои густые волосы, – в смысле на самолете? Sure…[15] Я не приплыл через Атлантический океан. А вы что думал? – Он широко улыбнулся.
Нелли покивала головой, потом обернулась к нему.
– Вы хоть понимаете, как это опасно? – сказала она, понизив голос и многозначительно посмотрев ему прямо в глаза. – Изобретение самолета равнозначно изобретению авиакатастроф.
– Ну, это… – Он равнодушно пожал плечами. – Жизнь вообче – штука опасный. No risk, no fun![16]
– А я, знаете ли, не летаю. Ни за что бы не согласилась! Ни за какие коврижки!
Он посмотрел на нее внимательным взглядом.
– И это вас сейчас мучит, да? – спросил он, удивленно подняв брови.
«Видимо, кто-то его научил добавлять по-французски в каждом вопросе словечки „да“ или еще что-то в этом роде», – подумала Нелли, затем откинулась на спинку скамейки и глубоко вздохнула.
– Я могла бы полететь в Нью-Йорк… Но пришлось отказаться. Видите ли, я никогда ни за что не сяду в самолет… А теперь ругаю себя.
Она снова толкнула носком туфли подвернувшийся камешек.
– Эй! Не надо огорчаться, мадемуазель! No worries![17] И вообче – для чего вам в Нью-Йорк, я ведь здесь! – пошутил он.
Нелли не откликнулась на его игривое замечание.
– Но я бы отправилась туда с человеком, который мне очень, очень нравится, понимаете?
– А этот… человек – он знает, что вы боитесь летать?
– Нет! – На лице Нелли отразился ужас. – Он не должен об этом узнать.
– Oh… well![18] – Уличный музыкант на секунду задумался. – А если поупражняться на авиасимуляторе? – предложил он.
– Поздно, – ответила Нелли. – До полета осталось всего две недели. – Она немного помолчала. – И теперь профессор Бошан, наверно, возьмет в Нью-Йорк другую сотрудницу, – пояснила она. – А мне бы так хотелось его сопровождать!
– Это очэн обидно, – сказал уличный музыкант и сочувственно дотронулся до ее плеча.
– Ирония судьбы, – сказала Нелли. – Между прочим, у Вирильо сказано, что в самолете человек утрачивает местоположение в пространстве, а все это ускорение, достигаемое благодаря средствам передвижения и телекоммуникациям, которое перманентно испытывает на себе человек, ведет к разрушению реальности.
– О-о-кей… – протянул уличный музыкант, который не понял ни слова. – А этот Вирильо – он вам тоже небезразличен, да?
– Нет. – Нелли задумалась. – То есть в смысле как мужчина.
– Тогда как друг? – продолжал выяснять музыкант. – Как в «Гарри и Салли»?[19]
Нелли вздохнула:
– Послушайте, я с этим человеком вообще не знакома. Если бы познакомилась, то, может быть, мы стали бы друзьями. Но точно не так, как в фильме «Гарри и Салли». Вирильо – это просто человек, которого я очень уважаю как мыслителя. Понимаете? Он – дромолог.
– Дромо… кто?
Нелли снова откинулась на спинку скамейки и устремила мечтательный взгляд на башни собора Нотр-Дам, высившиеся на фоне безоблачного неба несокрушимо, как крепостная твердыня.
– Дромолог, – повторила она.
– Oh, wow! Вот это да! Просто сьюпэр! И чем же занимается этот ваш дромолог?
– Он занимается ускорением и тем, какое воздействие оно оказывает на человеческий род.
– Cool![20] – восхитился уличный музыкант. – Он провел рукой по светлой трехдневной щетине и, судя по выражению лица, серьезно задумался. – О дромологах, знаете, я никогда еще не слышал. Много их тут во Франции? – Он произнес это так, словно речь шла о какой-то редкостной разновидности вымерших ящеров, занесенной в Красную книгу, и Нелли невольно расхохоталась:
– Нет, по всей вероятности, не много. Но это не профессия, а скорее особое мировоззрение. Поль Вирильо – выдающийся французский философ и критик, и он, так сказать, изобрел дромологию. Поэтому он называет себя дромологом.
– Поньял, – сказал американец, и это была чистейшая ложь. Сложив губы дудочкой, он покивал, прежде чем вновь вернуться к первоначальной теме разговора. – Но при чем тут профессор, который хотел летать с вами в Нью-Йорк? – приступил он к расспросам. – И что, дромолог тоже туда летит?
Нелли мысленно застонала от его непонятливости. Она совершила ошибку, вступив в разговор с простоватым американским бардом, который о философских теориях имел такое же представление, как Нелли об управлении самолетом. Это была минутная слабость. Разговоры с незнакомцами ни к чему хорошему не приводят.
Она выпрямилась и небрежно махнула рукой:
– Ах, забудьте об этом! Слишком сложные вещи. Не буду вам больше надоедать, и вообще, мне пора идти.
Она встала и разгладила помятый плащ.
– Нет, что вы, совсем не пора! – Он тоже торопливо вскочил, заслонив своей двухметровой фигурой вид на Нотр-Дам. – Вы же остановились на самый интересный место, ведь так? Пожалуйста, расскажите мне поподробнее!
– Я же вас совсем не знаю!
– Я – Шон, – одарил он ее обезоруживающей улыбкой. – И я очэн льюблю сложные истории. Знаете, как говорят у нас в Мэне?
Нелли мотнула головой:
– Нет, не знаю. А как говорят у вас в Мэне?
– В жизни вообще все непросто. Life is trouble. Only death is not, you know[21]. – Шон перекинул через плечо футляр с гитарой и протянул ей крепкую мужскую руку. – Пойдемте что-нибудь выпьем! – Он смотрел на нее с улыбкой во все лицо, а заметив ее колебание, добавил: – Да пойдемте уж. У нас в Мэне говорят еще, что нельзя бросать несчастную женщину одну, пока она снова не будет улыбаться.
Нелли закусила губу:
– Очень остроумно! Уверена, что вы только что это придумали!