Катастрофа. Глава первая (Сергей Протасов)

© Сергей Протасов, 2017

ISBN 978-5-4485-8849-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Мелкая водяная пыль сверху и снизу осыпает людей, улицы, машины, дома, деревья. Брызги с мостовой долетают даже до запотевшего изнутри стекла автобуса. Холодный ветер порывами треплет и раскачивает кроны тополей, верхушки которых касаются тяжелых, медленно ползущих по небу сизых туч.

Сменяются сезоны, увядшие листва и трава превращаются в перегной, умирают и прорастают деревья, отжившие насекомые и звери разлагаются в земле. Туда же уходят и люди, не оставив, за редким исключением, даже памяти о себе. Планета, дышит, крутится, покрывая свою поверхность поколеньями разносортной биологической массы, залечивая следы жизнедеятельности миллиардов тех существ, каждое из которых называет себя человеком и даже, возможно, думает, что это звучит гордо. Однако Герман уверен: гордо звучит только конкретный человек, имеющий имя и сделавший нечто, повлиявшее на судьбу человечества, нечто, за что его будут помнить. Тот индивидуум, который сумел отлепиться от общей серой массы, занятой, подобно муравьям, исключительно борьбой с внешним миром и друг с другом за пропитание и жилье. Отлепившись, он навсегда прославит себя и свой народ, и не важно, со знаком плюс или минус окажутся результаты его деятельности. История знает случаи, когда с течением времени плюс обращался в минус, а потом обратно. Не это главное. Главное оторваться от этой черной дыры, вырваться из плена засасывающей в бездну небытия чудовищной гравитации, стать Человеком. Кому-то же удается!

Автомобили нескончаемым потоком несутся, разбивая дождевые капли, мокрые разноцветные пешеходы, укрываясь под зонтами, перескакивают через лужи. Ненастье! Герман любит дождь. Дождь успокаивает, настраивает на размышления, помогает забираться в своих мечтах на недостижимую в погожий день высоту, особенно когда обозримое будущее выглядит светлым и радостным. Все идет по плану, и удача сопутствует ему. Герман сегодня едет в университет с особой задачей – встретиться с деканом факультета и утвердить дату предзащиты кандидатской диссертации. В душе сладостное предвкушение скорого достижения цели, до которой шел три года, – кандидат наук! Звучит! Эту чудесную вибрацию хотелось продлить, вдоволь насладиться ею.

До университета можно добраться на метро или на автобусе. Он выбрал автобус. Получается значительно дольше, но в тепле так уютно думается, глядя через полупрозрачное окошко на захваченный дождем город.

Глава первая

– Поймите меня правильно, Герман Сергеевич, я отдаю должное той огромной работе, которую вы проделали, я понимаю, как это было сложно. Понимаю, как много вашего времени заняли поиски в архивах, – пожилой декан сочувственно смотрел на Германа из-под косматых, рыжих с сединой бровей, словно ждал от него помощи в поиске неприятных, но нужных им обоим слов. – Отдаю должное вашему упорству, это необходимое качество для историка, и вы наделены им в полной мере…

Герман перевел взгляд с декана вглубь помещения кафедры. Тут, видимо, ничего не менялось последние лет тридцать-сорок. Светлая, «под орех», ветхая, но фундаментальная мебель: встроенные шкафы с пыльными антресолями до потолка, огромные двух тумбовые столы в ряд, протертая до дерева коричневая доска на стене. «У меня, кажется проблемы с защитой. А ведь я с самого начала знал, что так будет. Захотел побыть честным, делал так, как считал нужным. Демагог и глупец! Все три года подсознательно ждал подобного разговора, – отстраненно констатировал Герман, чувствуя, как легкая тошнота и озноб поднимаются откуда-то из желудка, превращаются в мурашки на затылке и опадают по пояснице. – Дождался, и что же теперь? Всё впустую?»

Декан неумолимо продолжал свой трудный приговор:

– Руководство университета, некоторые члены совета, внимательно ознакомились с вашей диссертацией и имеющимися публикациями и, учитывая все аспекты, тем не менее настоятельно рекомендуют не представлять работу на предзащиту. Не надо… Надеюсь вы сами всё понимаете. С этой темой и в особенности теми выводами, которые вы делаете, как-то это все не соответствует современным реалиям, современным трендам, что ли, хотя это бесспорно интересно… Нас могут не понять, в том числе и жертвователи университета, а это финансирование. Да-с! Мне искренне жаль… Примите совет, – вдруг воодушевился декан. – Это совсем не трагедия. Вы спокойно сможете защититься в любом другом университете на кафедре истории или политологии, думаю даже, там вам будут рады, поскольку работа действительно интересная; можно сказать, острая. Я готов посодействовать, позвонить кое-кому.

Декан факультета современной истории Краснов, доктор исторических наук, профессор и заслуженный деятель науки, недавно отметил семидесятипятилетний юбилей, украшенный почетной грамотой от замминистра образования. Он выглядит бодрым и крепким стариком с ясной головой без признаков маразма. Его умные, бледно-голубые в окружении желтоватых белков глаза внимательно и грустно разглядывают Германа Талинского, одного из десятков невезучих аспирантов, прошедших через его руки. Сцепив пальцы в замок, он сочувственно вглядывается в мимику Германа. «Что тебе не ясно-то? – думает он. – Голова от тебя болит уже. Ну, уходи же, давай. Свободен!»

– Это все несколько неожиданно… совсем как-то неожиданно и странно, Михаил Михайлович, недоразумение какое-то. Тема была утверждена кафедрой, я работал и мой научный руководитель был всегда в курсе дела, мне помогали с доступами в архивы, в том числе и в секретные. Вы же знаете! Может быть, есть возможность изменить что-то, хотя это нежелательно, ну, название, что ли, подправить. Нет? – Герман пытался для виду сопротивляться, хотя знал огромное количество случаев, когда диссертации по общественным наукам внезапно и безапелляционно снимались с защиты по конъюнктурным идеологическим причинам.

– Герман Сергеевич, дорогой мой, вы же все понимаете. Я не могу вам сказать больше, чем уже сказал, но умному человеку, такому, как вы, достаточно и сказанного. Давайте сделаем так: подумайте недельку, посоветуйтесь с семьей и приходите ко мне. Ситуация вовсе не безвыходная, уверяю вас, и что-то наверняка можно придумать. Обязательно приходите. Обещайте, что придете, – он обнадеживающе улыбнулся. – Буду ждать.

Декан поднялся и протянул Талинскому для пожатия красную в веснушках широкую ладонь.

В дверь заглянула высокая худая женщина лет сорока пяти.

– Лариса Николаевна? – обрадовался Краснов возможности красиво прекратить эту пытку. – Заходите, я уже освободился, прошу вас. Всего доброго, Герман Сергеевич! Жду вас через неделю. К вашим услугам, Лариса, слушаю.

Лариса Николаевна с порога громко и бодро поприветствовала декана: «Здравствуйте!» – с любопытством оглядела шедшего навстречу Германа и заняла его стул. В дверях Талинский произнес, неизвестно к кому обращаясь: «Да-да, конечно», – и вышел в коридор, обеими руками тихо затворив за собой высокую тяжелую дверь.

Раз – и все! Десять минут назад ты успешный, справляющийся с планом аспирант и перспективный преподаватель университета, а сейчас уже нежелательное лицо, persona non grata. Прощайте, мечты о кандидатской и докторской, о возможной стремительной карьере, известности и о сопутствующем всему этому благосостоянии. Его немного покачивало, ноги сделались мягкими. За всю его жизнь это был первый удар, и сразу такой сокрушительной силы. Нокдаун с открытием счета. Голова в прострации, мысли путаются, требуется время, чтобы успокоиться и как-то начать дышать. Первым движением души приближающейся к нему лаборантки было предложить помощь человеку с белым лицом, но, увидев, что тот слишком молод для нее, к тому же на нем дешевая одежда, обувь и простые часы, она, устыдившись собственной меркантильности, опустила глаза в пол и прошла мимо. Герман же вспомнил про кафе, находившееся этажом ниже, и повлекся туда.

Проводив взглядом аспиранта, Михаил Михайлович нахмурился и коротко мотнул головой, отгоняя нано частицу угрызения совести, пытающуюся пробиться в голову и заразить мозг. Это не помогло, и у Краснова испортилось настроение. Тут необходимо сообщить, что примерно неделю назад Краснова задержал после совещания проректор по безопасности. И между ними состоялся следующий разговор.

– Михалыч, есть деликатная просьба. Уверен, ты сможешь мне помочь, буду обязан.

– Да ладно! Чем могу – помогу, – Краснов считал полезным иметь в должниках бывшего генерал-лейтенанта ФСБ, имеющего связи и наделенного властью в такой щекотливой области. – Ставь задачу, Петрович!

– Это не задача, это просьба, но я прошу не от себя, – проректор закатил глаза к потолку и вздохнул. Для советского человека других объяснений и не нужно – сразу понятны и уровень, с которого спустилась просьба, и ответственность. – У тебя по факультету проходит такой аспирант – Талинский, у него в следующем году по плану защита кандидатской; так вот, надо, чтобы он снял свою диссертацию с рассмотрения. Сам снял. Прошу отнестись к этому вопросу со всей ответственностью, но действовать деликатно. Поговори с ним, как ты умеешь.

– Знаю я этого Талинского, он преподает у нас, а что с ним не так? Вроде нарушений с его стороны нет, работает хорошо. Во взятках не замечен, жалоб на него не помню, не пьет, в полицию не попадает. Чего-то нарушил по твоей линии, чего мне знать не положено?

– Вот, возьми, – вместо ответа Горовой протянул Краснову флешку с прикрученной биркой «Информация ограниченного пользования». – Завтра вернешь. Тут материалы его диссертации, предварительные. Посмотри – и сам все поймешь. Нам такие работы в отчетах не нужны, – и снова задрал зрачки к потолку.

– Трудновато это будет, но постараюсь, – Краснов убрал флешку в карман с некоторым облегчением. Если работа слабая, дискредитирует или что-то в таком роде, то это хоть какое-то основание. Смущало только то, что работа засекречена. Тут совсем другой механизм выдачи и хранения материалов, нужны соответствующие допуски, в том числе и у членов диссертационного совета. Такую работу проще пропустить, чем закрыть или перевести: хлопотно и могут возникнуть вопросы у соответствующих органов. Но раз включился проректор по безопасности, то, видимо, он поможет уладить эти моменты. Все равно нехорошо.

Когда Краснов ознакомился с текстом Талинского, вопросов стало еще больше. Работа была, без преувеличения, сильной и грамотной. Обычно люди защищаются для личных целей. Кому-то по должности положено быть кандидатом наук, кто-то значимость свою подчеркивает или статус, другой самооценку поднимает, а непосредственно наукой заниматься сейчас практически никто не хочет. Тем более за это и не платят.

Но только не в данном случае. Тут работал настоящий молодой ученый. Толковый, заинтересованный не в самой защите, но именно в деле, за которое взялся. Не сказать, что блестящий ученый, но способный. Такого человека просто нельзя зарубать, тем более в его диссертации особой крамолы не было. В целом материал получался очень патриотичным и современным, и линия особой миссии России ненавязчиво, но непрерывно проходила через все содержание. Выводы интересные, слегка не то чтоб острые, а неожиданные, но при этом аккуратные – догадайся сам, что называется. Тем не менее это совсем не повод для отказа, но он уже пообещал решить вопрос.

Друзья по университету, коллеги по научному сообществу и студенты иногда называли Краснова Атаманом, ему это льстило. За глаза его чаще называли «Хорьков» или «профессор Хорьков». Это было неприятно, но терпимо – в связи с тем, что имело под собой почву, поскольку свою родословную Краснов то ли вел, то ли вывел от Платона Николаевича Краснова, брата известного атамана Войска Донского Краснова, имеющего отношение к семье поэта Блока и бог еще знает к чему. Ученый народ считал так: если он действительно предок, то это заслуживает уважения в связи с дворянскими корнями, заслугами семьи и так далее, а если он не предок, то научная работа по обоснованию своего происхождения тем более заслуживает уважения. История, равно как и философия или политология, относится к той категории наук, которые не укладываются в привычную представителям точных наук схему: сбор данных – их систематизация – эксперимент – математическая модель – прогноз – корректировка после внедрения. Здесь нет необходимости и возможности подтверждать теоретические выводы практическими результатами. Эксперимента с достаточным объемом выборки нет, внедрение невозможно, математика на уровне подготовительной группы детского сада. Руки развязаны, остается только уловить направление руководящего ветра, встроиться в поток и лететь, пожиная в пути лавры, согласно штатному расписанию. Лучше всего, конечно, предугадать направление этого ветра и обосноваться в авангарде. В данном же случае Краснов немного поставил науку на службу себе в качестве хобби, и в этом не было ничего зазорного.

Чем спровоцирован остракизм Талинского, Краснов знать не мог и не хотел, но осознание несправедливости, творящейся его руками, все-таки вызывало угрызения совести. На склоне лет обязательно нужно считать себя порядочным человеком, но жизнь – череда компромиссов, главным образом с самим собой. Благо память стирает неприятные моменты, защищая мозг от психических болезней и комплексов. Можно, допустим, восстать и отказаться участвовать в этом фарсе, открыто защитить молодого аспиранта, исходя исключительно из собственной оценки ситуации. Лучше, заблуждаясь, не дать свершиться злу, поступить по чести, упасть на амбразуру, чем стать послушным орудием неведомых сил. Эффектно! Однако последствия такого шага могут оказаться роковыми для профессора глубоко пенсионного возраста. Талинского все равно снимут с защиты – не его руками, так чьими-то еще, но тогда самому Михаилу Михайловичу, скорее всего, придется уходить: команда поступила из очень высоких, если учесть до предела закатившиеся глаза проректора, сфер, а там разбираться не любят и прежние заслуги не учитывают. Место его очень скоро займет другой человек, даже можно догадаться, кто именно, а уж тот никакими угрызениями страдать не станет, к тому же он некомпетентен и понимает только деньги. Результатом его подвига, таким образом, станет крушение судьбы минимум двух человек, а то и более, и что полное ничтожество получит власть для умножения своего вреда обществу. Придется, как на войне, жертвовать солдатами ради победы в сражении. Скорее всего, не нужно подключаться к переводу Талинского в другой университет, по крайней мере, пока не прояснится, кто блокирует его защиту и почему. Видимо, это очень большие люди, намерения их не ясны, но последствия могут оказаться серьезными. Инициатива здесь неуместна. Это не подлость, это ответственность, хотя гаденькое чувство все-таки присутствует: знаменитый в первой половине прошлого века родственник – атаман Краснов – до конца боролся за свои идеалы и окончил жизнь в петле в Лефортове, но это был его выбор.

Оглушенный новостью, Герман шагал по коридорам университета и отмечал, что ничего вокруг не поменялось. Преподаватели не спеша несли свои бумаги и папки. Быстро перемещались редкие студенты и студентки, озабоченно вглядываясь в номера аудиторий, доски объявлений и в преподавателей. Его персональная катастрофа осталась никем не замеченной. Только дождь за окном стал мерзким, костюм оказался промокшим, мятым и несвежим, а лицо потным и отталкивающим.

Июль в этом году выдался рекордно холодным и дождливым. Редкое солнце сменялось проливными дождями, и сейчас в кафе было сумрачно и пусто. Студенты в основном на каникулах, и народа с утра мало.

Кофе-машина, холодильник с пирожными и бутербродами, десяток никелированных круглых столиков и стульев – вот и все оборудование. Герман сделал заказ и сел в угол, привычно включив смартфон. Время 11:15, сообщений нет, Интернет не ловится, смена на кафедре начинается в 14 часов.

«Наверное, ничего ужасного не случилось, – неторопливо успокаивал он сам себя, двигая пальцем по экрану гаджета. – В самом деле, защититься ведь можно и в другом вузе. Потребуется время, конечно, и организационные мероприятия по переводу и прочее, но если Краснов действительно поможет, то реально и перевестись. Он хороший мужик, видно было, как переживал за меня. Слава богу, материал практически весь уже собран, осталось описать и проработать, а это вопрос времени. Хорошо, что все прояснилось до предзащиты, не придется проводить ее повторно. Нормально, прорвемся! С работы никто не гонит, до следующего лета отработаю, однако в будущем нужно будет искать новое место. Ладно, всему свое время». Отрывчатые мысли постепенно формировались в некий смутный предварительный план действий, который не обязательно воплощать немедленно. Есть время все обдумать. Чувство крушения всей жизни уходило, но на смену ему пришло чувство собственной несостоятельности, невезучести какой-то. Они с женой жили скромно, в квартире ее родителей. Преподавательский заработок невелик, но цель – ученая степень Германа – сплачивала молодых супругов, позволяя смиряться с временными неудобствами во имя неясного, но обязательно счастливого будущего.

Молодая официантка неслышно принесла чай и эклер и исчезла где-то за прилавком. Из приемника тихо звучала музыка. Есть, если честно, совсем не хотелось, и Талинский уперся бессмысленным взглядом в эклер, словно тот являлся виновником всего произошедшего. Мыслительный процесс остановился, перенастраиваясь, видимо, на прием пищи.

– Кофе латте, пожалуйста, – услышал он женский голос и поднял глаза. Это была та самая Лариса Николаевна, сменившая его у Краснова. – Гипнотизируете десерт? – весело обратилась она к Талинскому через зал. – Не против, если я к вам подсяду, Герман Сергеевич?

– Сделайте одолжение, – ответил он без энтузиазма. Вообще, он пришел сюда остыть и осмыслить произошедшее. Говорить ему совсем не хотелось.

– Михаил Михайлович рассказал мне про вас немного, – она уже садилась к нему за столик. – Вы уж извините, но у вас был такой потерянный вид, что я не смогла удержаться и спросила профессора о вас. Меня зовут Лариса Николаевна Вилкова, я президент и генеральный директор фонда «Открытая история», – она покопалась в сумочке и вынула визитку. – Вот. Наш фонд в настоящее время готовит серию изданий, посвященных периоду середины тридцатых годов прошлого века. Приоткрываем завесу тайны, так сказать.

– Полагаете, в нашей истории остались завесы и тайны? – Герман ощутил неприязнь к этой особе и какую-то неопределенную странность в ее лице.

– Я понимаю ваше раздражение. Наверное, неделикатно навязываться к вам со своими разговорами, особенно сейчас, – она задвинула полутемные очки к переносице. – Но не исключаю, что мы сможем наладить некое взаимовыгодное сотрудничество. Мне интересно то, чем вы занимаетесь в рамках своей диссертационной работы. Если вы сейчас не расположены говорить, то просто возьмите мою визитку и позвоните, когда появится время или будет интерес. Фонд поддерживает молодых историков, учреждает гранты; думаю, мы могли бы быть друг другу полезны. Такое вот неожиданное предложение.

– Вы в курсе моей работы? – Герман от удивления откусил сразу половину пирожного.

– В общих чертах. Михаил Михайлович сказал, что вы разрабатываете тему «Смена курса внешней и внутренней политики в СССР в 1934—1936 годах и связанные с ней перестановки во власти», как-то так.

– Практически дословно, – наконец-то проглотив, ответил он. – Что еще сообщил Михаил Михайлович?

– Ну, еще он сказал, что вы дотошный, въедливый, – она скосила глаза на остатки эклера со следами от зубов. – Историк со своим взглядом на события и, можно сказать, специфическим способом исторического анализа. С нетрадиционным подходом к оценке как известных, так и новых фактов, в том числе способностью из старых материалов создавать новые факты путем их перегруппировки, переосмысления, анализа и даже синтеза, что ли. Как Менделеев создавал свою периодическую таблицу и предсказывал неизвестные на тот момент элементы.

– Мудрено как-то. Но про Менделеева мне все равно понравилось.

– Так он говорил…

– Вы давно его знаете, Лариса Николаевна?

– Невежливо намекать женщине на возраст! Шучу. Давно. Лет, наверное, двадцать. Он был моим научным руководителем когда-то. Очень интересный человек и большой ученый. Так что относительно моего предложения? Подумаете? Сразу предупреждаю, Краснов не в курсе. Это я за его спиной, можно сказать, делаю вам спонтанное предложение, но если вы потребуете – я ему расскажу о нашем разговоре.

– Мне все равно, поступайте, как считаете верным. Раз уж речь зашла, посвятите меня в детали, что конкретно вы от меня ждете.

– Это так сразу не объяснишь. Вам доводилось когда-нибудь участвовать в создании альманахов или других сводных трудов?

– Никогда.

– Понятно. Тогда немного расскажу вам о принципах нашей работы. Мы – некоммерческое объединение, работающее на грантах и пожертвованиях. Обычно один грант – один проект. Мы получаем гранты и учреждаем гранты для наших исполнителей. В данном случае формируется рабочая группа под проект – создание серии изданий, предположительно три тома, посвященных личности Сталина в период тридцатых годов. Это фотодокументы, другие свидетельства о личности самого вождя и его окружения, события, анализ, последствия и так далее. Работа не бесплатная, можно даже сказать хорошо оплачиваемая, – Лариса Николаевна излагала уверенно, не торопясь, давая возможность собеседнику усвоить материал. – Мы ищем, тем не менее, энтузиастов, преданных делу, работоспособных с незамутненным идеологическими штампами взглядом. Что касается конкретики, она возникает в процессе работы и зависит от нарезанных конкретному исполнителю задач. Зависит от возможностей исполнителя, его таланта и способности выдерживать сроки при заданном качестве. Финансирование проектное, поэтапное, в соответствии с планом. У нас есть сайт, на котором можно найти выполненные нами проекты, узнать о фонде побольше. Адрес на визитке. Как-то так в общих чертах.

– НКО? Наслышан, тема популярная!

– Да, – Лариса Николаевна улыбнулась одними губами. – Но мы, разумеется, не призываем к свержению власти, не подстрекаем к цветным революциям и не финансируем мятежников. Нас никто не запрещал и не запретит. Мы формулируем альтернативную историю для тех, кто хочет разобраться в прошлом. Мы открываем историю для мыслящих людей. Это не опасно и не наказуемо. И вообще, нельзя все, что говорят по телевизору, принимать за чистую монету. Не мне вам объяснять, какое количество нюансов определяет конкретное политическое решение, но никогда не озвучивается в СМИ. Простые объяснения – это для народных масс, которые понимают только то, что могут потом объяснить сами. Издержки профессии. Впрочем, это не относится к теме нашего разговора.

– Вы меня заинтересовали, Лариса Николаевна. Мне импонирует ваша способность четко и сжато излагать свои мысли. Как-то даже непривычно слышать такую связную речь от женщины, извините. Теперь я доем эклер, допью чай и пойду на кафедру заниматься работой, за которую получаю зарплату. Через день-два я вам обязательно позвоню.

– Рада слышать! – она опять как-то криво улыбнулась. – Надеюсь, мы найдем общие точки соприкосновения и эта случайная встреча послужит прологом для длительного конструктивного сотрудничества. Спасибо за компанию! – Лариса Николаевна поднялась, промокнула салфеткой губы, скомкала окрасившуюся помадой бумажку и бросила ее в свой стакан. – Звоните, Герман Сергеевич, и не унывайте. Часто окончание чего-то хорошего – это начало чего-то лучшего.

– Назначили предзащиту? – молодая жена Талинского встретила мужа у порога вопросом, который ее мучил весь день. – Я думала, ты позвонишь. Привет! Когда? Чего ты такой?

– Танюш, давай я умоюсь с дороги и все тебе расскажу. Не хочется на ходу. Привет!

– Как скажешь. Я тогда накрываю на стол, а ты умывайся и переодевайся. Что-то не нравится мне твой вид.

Супруги Талинские вместе с родителями Татьяны живут в двухкомнатной квартире в двадцати минутах ходьбы от станции метро «Красносельская» или «Сокольники».

«Хорошо, что мы живем дружно, – каждый раз подходя к подъезду, уговаривал себя Герман. – Старики не вмешиваются в нашу жизнь, живут сами по себе, как соседи. Странно это как-то выглядит, но так, безусловно, спокойнее. Приняли меня и ни одного дурного слова не сказали, можно сказать, как родного, – иронично усмехнулся он. – Не упрекают, хотя без нас, наверное, им было бы комфортнее. Может быть, скучнее. Нам бы без них точно жилось комфортнее и веселее. Они хорошие люди, терпеливые и понятливые, всем бы таких родственников».

– Тебе не кажется странным появление этой мистической Ларисы Николаевны? – глядя в потолок, спросила Татьяна, когда молодые уже лежали в своей комнате в постели. За ужином она терпеливо выслушала мужа, поддержала его там, где он нуждался в поддержке, успокоила тогда, когда он сомневался. – Тебе зарубают защиту, и вдруг, как спасение, – она, да еще с предложением. Если это совпадение, то удивительное. Какое-то детективное совпадение. Невероятное. Почему-то в моей жизни так никогда не бывает, может быть, у молодых ученых все по-другому, а?

– Кто ж их знает, этих ученых? Вот Краснов, например. К молодым ученым его трудно отнести, мягко говоря, но живет небедно, это видно. Ездит на «ауди», часы дорогие носит и очки желтого металла. Крутит, наверное, что-то или пишет кому-то за деньги. Зарплаты у преподавателей скромные, а он не тужит. Что за дела у него с этой дамой? Точно, какие-то дела есть. Не удивлюсь, если Краснов ее ко мне и подослал. А впрочем, какая разница? Она же не банк грабить меня вербует. Думаешь, соглашаться?

– Я не знаю. Зайди на их сайт, разберись, что это за фонд такой. Я поддержу любое твое решение, кроме романтических связей с этой Ларисой. Она симпатичная?

– Смешная ты! Как-то я не посмотрел на нее с этой стороны. Она старая, отвратительная, и от нее пахнет чесноком, – усмехнулся Герман. – Но обязательно при встрече обращу на нее дополнительное внимание и потом расскажу тебе. Спокойной ночи, родная!

– Спокойной ночи, дорогой!

«Таньке надо выспаться, ей рано вставать на работу, трудится пчелка моя, – Герман крутился в постели не в силах заставить себя спать. – Пойду на кухню, чтоб не мешать». Он тихонько выскользнул из комнаты и затворил за собой дверь.

В доме все спали, всем завтра рано вставать, и только ему некуда спешить. Обычно он засиживался до глубокой ночи, работая над диссертацией, пропадал в компьютере с головой, обкладывался книгами, распечатывал отдельные разделы, черкал и дописывал. В целом работа в значительной степени выполнена, но постоянно хотелось что-то дополнить или переписать. Возникали новые идеи, требующие отражения в тексте. Он мечтал создать самостоятельную монографию, диссертацию, которую захотят читать как литературу, которая не только станет событием в научном мире, но и заинтересует обывателя, а заодно послужит основой для будущей докторской работы. Герман писал для себя, получая удовольствие от результата или огорчаясь, когда что-то не шло.

Он с некоторых пор вывел правило: в сфере творчества успешной может быть только работа, изначально не нацеленная на коммерческий успех. И не важно, что именно создает творец: книгу, картину, музыку, стихи или фильм. Стремление к идеальному произведению, совершенному по замыслу и исполнению, где все отвечает лично твоим ценностям и восприятию, где ты честен по отношению к себе, где ты и объективен, и субъективен, и не стараешься понравиться кому-то. Когда ты не думаешь о цензуре или о своих скромных способностях, когда ты сам себе устанавливаешь планку и сам ее достигаешь. Только такой подход, по его мнению, достоин того, чтобы браться за дело.

Если же автор, наоборот, заранее предвидит реакцию аудитории, учитывает требования рынка, интересы дистрибуции, математически точно вычисляет свои аллегории, он убивает душу своего произведения, теряет именно то неуловимое, что заставляет людей сопереживать и в итоге добивается прямо противоположного результата – его работа не интересна.

Смотришь, допустим, кино, и в одной из сцен вдруг появляется белый бумажный мотылек, неестественно летающий между говорящими и явно отвлекающий собеседников в этой сцене. Летает он себе, то появляясь в кадре, то исчезая, потом – хлоп! – мотылька вбивают в пыльный лист раскрытого уголовного дела. И пауза. Это автор дает зрителю время переварить предъявленную аллегорию, намекает на что-то. Подумаешь – к чему бы этот мотылек и на что это он такое намекает? Ведь не просто так! Совершенно непонятно, или я тупой, или мотылек как-то неорганично летал. Не могу догадаться, ну не летают мотыльки в густом табачном дыму по своей воле. Подумаешь несколько секунд, а кино дальше крутится, и решишь: да ну его в баню, этого мотылька, а заодно и фильм, да и автора этого заумного с его аллегориями, сыт я ими по горло уже. А вот в другом фильме – белый газовый шарф развевается, то на шее героини, то сам по себе. Сразу понятно, что аллегория очередная, авторский почерк уже угадывается, а что означает – не ясно, но совершенно понятно, что дальше смотреть не стоит: замучает аллегориями. Получается, огромные народные деньги освоены, а результата, кроме личного обогащения режиссера, его родственников и съемочной группы, нет. Лучше бы на хоспис какой-нибудь потратили.

На книжных развалах можно найти горы, а то и целые горные хребты книг в духе соцреализма, написанных когда-то по заказу партии. Встречаются нередко и известные талантливые писатели, но сами книги читать-перечитывать желания нет и никогда не возникнет. Аналогично стихи или музыка.

Герман же, искренне руководствуясь данным правилом, вкладывал всю душу в свою работу, но все-таки в итоге рассчитывал подарить ее людям. Где-то в уголочке его души жила вера в успешность созданного произведения. Конечно, он не отказался бы от признания и известности. А если бы за это еще и заплатили, то было бы совсем хорошо. Хотя в общем-то это совсем не главное. И вдруг ситуация поменялась – стало непонятно, зачем делать то, что никто не увидит и не оценит?

Наверное, он мог бы найти место, где больше платят, и обеспечивать свою маленькую семью. Возил бы Танюшку на теплые моря, ввязался бы в ипотеку, купил машину. Она молодая привлекательная женщина, осенью только двадцать пять будет, и, конечно, хочет жить в достатке, иметь красивые вещи, маникюр и педикюр, знакомого парикмахера и хвастаться перед подругами, но она посвятила свою жизнь Герману, считает его талантливым и предана его замыслам. Работает сменами по двенадцать часов в химчистке на приемке-выдаче, как старушка, и не ропщет, ждет обещанного мужем результата. Не пилит, ни на что не намекает, гордится им и всячески поддерживает. Хотелось, конечно, для нее сделать что-то приятное или заработать на что-то приятное.

Герман налил себе чаю и углубился в Интернет – идея, предложенная Ларисой Николаевной, давала надежду, интриговала и притягивала.

«Может быть, в самом деле, конец чего-то хорошего – это начало чего-то лучшего? Переход количества в качество, как утверждали марксисты, – рассеянно думал Герман, списывая название сайта с визитки. – Сайт неплохой у них. Книги, диски, фильмы на разных языках, семинары, даже выездной лагерь по истории для детей. Странно, что я про них ничего не слышал, хотя что я вообще слышал, кроме себя и научного руководителя? В стране гудит общественная и политическая жизнь, а я изображаю из себя затворника. Обложился тайнами и готовлю секретное варево, которое всех излечит. Похоже, книги и прочую муру они рассылают по библиотекам, университетам и фондам бесплатно. Государственные просветительские программы, наверное. Моя тема довольно скромно представлена, а упомянутые три книги даже не анонсированы. Что-то мне подсказывает, что я завтра позвоню этой таинственной… как ее? Госпоже Вилковой. Лучше послезавтра, надо выдержать паузу для солидности. Действительно, для сидящего ночью на табуретке на чужой кухне в сатиновых трусах паренька солидность – это первое правило!»

В прихожей послышался шорох. Тесть, с всклокоченными волосами, смешно щурясь на свет, появился в проеме, спросил: «Пашешь?» – и, не дожидаясь ответа, укрылся в уборной. Относительно молодой, пятидесятилетний мужчина казался Герману стариком. Болельщик английского футбола, сам бывший футболист заводской команды, поклонник тяжелого рока, Антон Васильевич несколько лет назад превратил себя в верующего человека и теперь старательно постился и посещал церковь, однако не утратил присущей ему иронии. Через некоторое время, под аккомпанемент сливного бачка, он вышел и добавил: «Не надорвись. „Манчестер Юнайтед“ – чемпион!» – после чего отправился спать дальше. Это он произносил всегда, когда заставал Германа за работой, и именно в такой последовательности.

Герману стало не по себе, как бывает у всех людей, в которых уживаются невероятные амбиции и ожидание со дня на день того самого шанса всей жизни и фактическая неспособность обеспечить самый минимум, дающий возможность сейчас жить независимо. Татьяна действительно никогда не упрекала его, но это-то и было еще хуже, поскольку приходилось все объяснять только себе, а себя обмануть трудно. Улетая в своих мечтах и планах днем на головокружительные высоты, вечерами он был вынужден смотреть в ее большие грустные глаза, слушать рассказы о барынях, приносящих безумно дорогие, как ей казалось, вещи на чистку и часто незаслуженно отчитывающих ее. А если шанса не будет или он его упустит? Как тогда объяснить ей, а главное, самому себе, что такой талантливый и так далее не может просто заработать на достойную жизнь? Что, в конце концов, мешает совмещать научную работу и заработок? Почему его однокурсники и школьные друзья Гена и Димка смогли достойно устроиться? Гена в рекламе, а Дима вообще в Америку перебрался. От этих вопросов всегда ухудшалось настроение и пропадал сон, но раньше он побеждал это угнетенное состояние работой с материалами, и настроение постепенно восстанавливалось. Планируя свои дальнейшие шаги, он успокаивался и быстро засыпал. Только не теперь, когда все стало зыбко в плане смыслов, целей и перспектив.

Но на следующий день Лариса Николаевна не подняла трубку, и на другой день тоже. Потом были выходные. Дозвониться удалось только в понедельник.

– Хорошо, что вы позвонили, Герман Сергеевич. Я на этой неделе уезжаю в командировку, и потом меня десять дней не будет, – торопливо тараторила Вилкова. В трубке слышны были звонки других телефонов. – Приезжайте завтра. Мы находимся на территории МГУ, в зоне химического факультета, – она продиктовала адрес офиса и объяснила, как найти корпус и помещение. – Часам к десяти утра. Если меня не будет, прошу вас подождать – я обязательно приеду. Ну, если что-то срочное – вот мой сотовый…

Ему повезло, он попал на территорию МГУ в день какого-то массового мероприятия. Казалось, это первомайская демонстрация времен развитого социализма. Яркая и нарядная молодежь, охваченная общим подъемом, оккупировала прилегающую территорию. Румяные, зубастые девчонки непрерывно смеялись, освещая все вокруг себя задорным оптимизмом и убежденностью в обязательном счастье. Глядя на компании этих чудесных молодых девушек, мечтающих вскоре стать абитуриентками и уверенных, что это самое главное событие во всей их жизни, Герман вспомнил себя в этом возрасте. «Молодость, – размышлял он, с интересом разглядывая девчонок. – Счастливое, беззаботное время безвременья. Сидишь на полном родительском довольствии и считаешь, что взрослый, что все про жизнь понимаешь и даже можешь учить. Впереди светлая и дальняя, за горизонт, дорога, сложенная из иллюзий, ведущая прямиком к полному окончательному счастью». Настроение его выправлялось.

Отвлеченный приятными воспоминаниями, он уже открывал дверь подвального помещения. На обтянутой черной кожей железной, с красивыми ручками, двери висела толстая бронзовая табличка «Фонд „Открытая история“», значились часы посещения. Дверь вела в приемную, где за сложной формы офисным столом сидела средних лет чистенькая и строгая секретарша. Мебель выглядела добротно и дорого. Приемная вмещала кожаный диван, журнальный столик, большие кожаные кресла, качественную офисную технику, кулер, большую кофе-машину, стеллажи, на которых экспонировались литература и коробки с DVD. Одна дверь, поменьше, видимо, вела в санузел, другая, деревянная, двухстворчатая – в кабинет генерального директора.

Секретарша поднялась.

– Господин ТАлинский Герман Сергеевич? – констатировала она, сделав ударение на первый слог.

– ТалИнский, – поправил ее Герман, сделав ударение на второй слог. – Я к Ларисе Николаевне.

– Это неважно, – спокойно отреагировала секретарша. – Присаживайтесь, пожалуйста, она вас сейчас примет. Желаете чай или кофе?

Герман сел в мягкое светлое кресло и провалился почти до подбородка. Его острые колени, обтянутые голубой тканью, оказались практически на уровне глаз. «Вот зараза, – огорчился он. – И не выберешься отсюда, если что. И кофе пить неудобно. Нарочно они, что ли, такие кресла ставят? А если так попробовать?» Он откинулся на спинку, освободился из кожаной трясины, и стало несколько лучше.

– Чашку кофе я бы выпил.

В этот момент дверь кабинета открылась, и оттуда задом наперед стал выходить мужчина, мелко кланяясь и повторяя: «Огромное спасибо, Лариса Николаевна! Не волнуйтесь – все будет сделано в срок. Обязательно учтем все замечания. Благодарю вас за доверие, спасибо, не подведем. Больше не подведем, передадим, как договорились». Из кабинета не донеслось ни слова в ответ. Выйдя целиком в приемную, он медленно, но плотно затворил дверь, повернулся и, кивнув секретарше, быстро направился к выходу, утирая на ходу платком пот со лба. Гипертоническое красное лицо его украшали черные усы и густая седая шевелюра. На мужчине был дорогой светлый костюм, и весь мужчина выглядел дорогим, светлым и холеным.

Секретарша кивнула на дверь: «Входите». Она так и не начала готовить кофе. Герман уперся в подлокотники, отжался и высвободился из кресла.

Кабинет оказался раза в три больше приемной и имел две двери по левую и правую сторону от входа, ведущие, вероятно, в комнату отдыха и еще куда-то. Т-образный стол директора, круглый стол для переговоров со стульями, прямоугольный журнальный столик и кресла, портреты руководителей государства, дипломы, лицензии и грамоты на стенах. Все это не соответствовало вышедшей навстречу в джинсах и футболке рослой Ларисе Николаевне. Тень предыдущего, видимо неприятного, разговора сходила с ее лица, и она уже улыбалась Герману открыто и приветливо.

– Бывает и такое, – пожав плечами, объяснила она марш респектабельного господина и размеренно начала: – Хорошо, что вы приехали, и отдельное спасибо за пунктуальность. Отсутствие пунктуальности у нас не поощряется, мягко говоря. Всё по принципу: сказал – сделал. Только так, и никак иначе. Устраивайтесь. Кофе? – Герман отрицательно мотнул головой. – Значит, к делу.

Она села в свое кресло и уставилась на Германа, потом в компьютер, как бы соображая, с чего начать. В глазах ее, просматривающихся через затемненные линзы, было нечто притягивающее и отталкивающее одновременно. Свет экрана от раскрытого ноутбука отражался в ее очках, и даже можно было прочитать в них английское слово «Phoenix». «По-моему, изображение букв на стеклах очков должно быть перевернутым, как на капоте скорой помощи. То есть оно перевернуто на экране. Ну, мало ли, – неосознанно анализировал Герман увиденное. – Пауза, однако, затянулась».

– М-да, – прервала молчание Лариса Николаевна, перевела взгляд на Германа, потом снова на экран и умолкла, но через минуту воодушевленно заговорила: – Что только эти дизайнеры не пришлют, паразиты. Сорванцы! Но чертовски талантливые ребята. По-настоящему талантливые. Вы знаете, Герман Сергеевич, в нашей стране огромное количество талантливых людей. Мы с вами каждый день проходим мимо них, спотыкаемся об них на улицах, толкаем в метро, наступаем им на ноги в трамваях и не знаем, что это сплошь Эйнштейны, Ньютоны и Шостаковичи. В данном случае я не имею в виду национальную принадлежность. Бывают и русские, конечно, совершенно не в этом дело! Они есть, и их больше, чем мы с вами себе можем представить. А ведь нашей стране сегодня, как никогда, нужны светлые умы в самых разнообразных отраслях народной хозяйства. Теперь, когда Россия отвергнута Западом и не принята еще на Востоке, нам ничего не остается делать, как развиваться самостоятельно. Вы скажете – об изоляции в эпоху расцвета Интернета говорить не приходится, но это бред невежества, полный идиотизм, простите мою прямоту, обмен технологиями – это не обмен информацией. Тут надо понимать разницу. Чтобы из информации получилась технология, нужны ученые, инженеры, рабочие, организаторы опытного и серийного производства, руководители, наконец, и много-много других высококлассных специалистов. Не говоря уже про оборудование, материалы, время и деньги. А у нас с вами одни только менеджеры по продажам в обтягивающих брючках и коротеньких пиджачках…

Герман покраснел. На нем был синий костюм, состоящий именно из тесных коротковатых брюк и укороченного пиджака. Хипстерский вариант в бюджетном исполнении. «Интересно, упомянет она про узкий галстук?» – только и успел подумать он.

Неожиданно строго она спросила:

– Где все эти необходимые как воздух специалисты, я вас спрашиваю? А? – На секунду могло показаться, что именно Герман отвечает в стране за кадры, и теперь его обязательно уволят, а то еще и посадят. – Они здесь, они вокруг нас, но они не готовы. И дело не в разгромленном высшем и среднем специальном образовании. А оно разгромлено! И не в отсутствии производственной базы. А базы-то нет! Дело в отсутствии внутренней и внешней мотивации. Допустим, внешнюю мотивацию мы с вами создадим. А как быть с внутренней? Думаете, она сама появится? Ошибаетесь. Для этого нужны годы жизни в совершенно других культурных условиях, селекция, воспитание. Да и что там получится, бабка надвое сказала. А страна ждать уже больше не может. История не оставила нам времени. Или сейчас – или никогда. Что вы думаете об этом? Лично!

– В принципе, я согласен. – Из всего этого потока он уловил только один раз слово «история», но пока не мог понять, при чем тут он. «Куда это она клонит-то?» – думал Герман, стараясь не упустить мысль Ларисы Николаевны.

– Это я и хотела услышать! Но в том-то и дело, – торжествующе пропела Лариса Николаевна. – Кого ни спросишь – все поголовно согласны, но делать никто ничего не хочет. Или еще хуже – делают вид, что делают, а сами не делают, а другие, странное дело, и делать вид не хотят.

Она откинулась на спинку кресла, сняла очки и большим и указательным пальцами правой руки коснулась уставших глаз. Стало понятно, что эта тяжелая борьба совсем утомила ее. Снова воцарилась тишина.

– Могу я попросить чашку кофе? – робко прервал Герман затянувшееся молчание. – Что-то во рту пересохло.

– Разумеется, – Лариса Николаевна надела очки, нажала кнопку на селекторе, сказала: – Две чашки кофе, и поскорее, – и тут же продолжила монолог: – Наш фонд выиграл грант в семнадцать миллионов рублей на создание серии книг. Пока планируется три книги, о личности товарища Сталина и его окружения в разрезе от начала коллективизации до пакта Молотова – Риббентропа. Тираж ориентировочно – пятьсот экземпляров на русском и пятьсот на английском, полос по триста в каждой книге. Бумага мелованная, восемьдесят грамм, один плюс один, переплет – семь БЦ, в суперобложке. Авторский коллектив уже создан и работает. План книги разработан и выполняется, срок сдачи в печать – ноябрь-декабрь текущего года, получение тиража – февраль-март следующего. Сроки очень сжатые.

Секретарша внесла поднос с кофе, сахаром, сливками и конфетами и установила его на круглом столе. Лариса Николаевна замолчала и заговорщицки посмотрела на Германа, а когда секретарша вышла, продолжила, понизив голос:

– Если вы все-таки примкнете к нашей группе, то прошу вас никому не сообщать, в особенности финансовые параметры и технические характеристики: будет подписан договор о конфиденциальности. Если согласитесь, то детали обсудите с руководителем проекта, я вас потом познакомлю. Если да – подпишете договор, надеюсь, ИНН у вас есть. Теперь детали. В принципе, от вас нужны кое-какие копии решений Политбюро и узкого круга того времени, а также записки Сталина, Крыленко, Вышинского, Бухарина и других товарищей по перечню и по темам, которые вам обозначат. Разумеется, речь идет о документах эксклюзивных, никогда ранее не публиковавшихся. Копии мы делаем сами, исключительно с подлинников. Таковы правила препресса и требования полиграфического производства.

Из селектора телефона донесся голос секретарши: «Лариса Николаевна, вам звонят из бухгалтерии аппарата президента».

– Соедините, – ответила Вилкова. Она сняла трубку, и громкая связь отключилась. – Слушаю, – ее голос стал нежным. – Да, здравствуйте. Уже неделя, как отправили. Исходящий номер вам скажет секретарь, я переключу. Да, всего доброго. – Нажала кнопку и положила трубку.

– Извините, Герман. Итак, платим мы по договору сто тысяч рублей в месяц, если план выполняется; если не выполняется – оплата снижается пропорционально невыполнению вплоть до расторжения, если перевыполняется или выполнена особо ценная работа, то начисляется премия до пятисот процентов от суммы в месяц, к сожалению, больше мы платить пока не можем. Сейчас у всех тяжелые времена, вы должны нас понять, но премии у нас платятся регулярно. За это я отвечаю. Понимаю, вам надо подумать, все-таки диссертация отнимает уйму времени. Я позвоню вам по возвращении, и вы объявите свое решение. Надеюсь на утвердительный ответ, тем более вы уже сказали, что в принципе согласны. А теперь давайте пить кофе, а то у меня через пять минут следующая встреча.

Они перешли к столу для переговоров, и Лариса Николаевна изрекла:

– Круглый стол символизирует равные права и возможности участников! Угощайтесь, Герман Сергеевич! Расскажите немного о себе, пожалуйста. О чем мечтаете, чем живете? Вы женаты, у вас есть дети? Если хотите, конечно.

– Почему нет? Я женат, детей пока нет…

Потрясенный всем услышанным, Герман с трудом выжимал из себя слова. Казалось, его переехали катком для укладки асфальта. Огромные деньги, президент, молодые таланты, какие-то дурацкие менеджеры в дурацких штанишках… Он и не заметил, как, пятясь, кормой открыл дверь кабинета со словами: «Конечно, Лариса Николаевна, спасибо за доверие, всего доброго, да-да, буду ждать звоночка…»

Так рано сегодня, в час дня, дома никого не должно быть. Таня как раз эту неделю работает.

Герман открыл дверь и услышал с кухни звук включенного телевизора. Таня с красными глазами и красным носом сидела на кухне и смотрела женское кулинарное шоу.

– Что случилось, родная? Почему ты дома? Ты плакала?

Жена отвернулась к окну, и волна рыданий сотрясла ее тело.

Это совершенно невозможно каждый раз сообразить, что делать в таких случаях. Хорошо, что так случается не часто.

В голову начинают лезть самые ужасные варианты случившегося с ней несчастья, в том числе те, за которые придется мстить, убивать, потом обязательно садиться в тюрьму на двадцать лет. То, на что Герман вообще не способен, даже в состоянии аффекта.

Он обнял Таню, потом налил ей воды, снова обнял, сел рядом. Молодая женщина вытерла слезы, промокнула нос. Она постепенно успокаивалась и, наконец, смогла говорить:

– Гера, меня уволили с работы.

– Почему, Танюша? – он почувствовал облегчение: слава Богу! – никого не надо убивать. И тут же наоборот: какой ты мужчина, если боишься заступиться за жену? Облегчения все же было больше. – Расскажи.

– Какая-то коза написала заявление, что в сданной ею шубе лежали деньги. И якобы я их не отдала. Присвоила, утаила, украла. Принимала я – моя смена и моя подпись, но ни женщины этой, ни шубы не помню, хоть убей. Короче, мне предложили написать заявление по собственному, иначе могут возбудить уголовное дело, уволить по статье. А так типа контора сама решит вопрос с клиенткой.

– И ты написала?

– А ты бы не написал? А что мне делать-то? Проклятая эта работа никогда мне не нравилась, – голос Тани начинал звенеть от злобы. – Ты даже не представляешь, что такое работать с гражданами, будь они неладны, да еще по услугам, да еще за двадцать три тысячи. Уроды одни! Они же смотрят на тебя, как на грязь. Они же всегда правы, они деньги платят и рассматривают свое барахло под микроскопом. Но я же не чищу, я приемщица, а не завод, какие ко мне претензии? Не нравится – верни на переделку, но унижать не надо.

– Танюша…

– Что – Танюша? Что? Я написала заявление сегодняшним числом, получила трудовую и расчет и теперь счастлива. Лишь бы не видеть больше эти рожи!

Очередная волна накрыла Таню. Состав волны: обида на жизнь, которая несправедлива, на мужа, который не может освободить ее от унизительной работы, не может позволить ей родить ребенка, потому что рожать сейчас дорого, и обеспечивать дорого, и лечить, а денег нет. Более того, он обязан ее защищать, а он не защищает. Ее оскорбляют, унижают, а он ничего не делает. Вот у Юльки муж – взял и врезал одному алкашу на улице. А Герман? Ни разу никого не ударил из-за нее. Не чувствует она ни защиты, ни финансовой стабильности.

Что можно сделать? Уговорить ее не работать. Но ведь тогда придется зарабатывать. Драгоценные годы ее молодости проходят, и через пять лет она постареет и ей ничего этого уже будет не нужно. Конечно, она его любит, даже очень, но почему обязательно при этом нужно во всем себе отказывать? И еще выслушивать оскорбления чужих людей?

У нее есть подруги, которые замужем и живут в достатке, а есть – которые не замужем, но тоже в достатке. Она делает все. И готовит, и убирает, и гладит. Ему остается только заниматься своей наукой, он весь в своей диссертации, думает о своих вождях. Раньше он зачитывал ей отдельные, особенно удачные, как ему казалось, места, а теперь перестал. Герман, конечно, очень умный – закончил с отличием университет, без пяти минут кандидат, и тут она ему не ровня со своим колледжем.

Но она же девочка! У нее другое предназначение – семья, дети, уют, любовь, красота. Герман рассказывал, что еще с первого курса мечтал об ученой степени, потом о карьере, женитьба для него – как очередной этап, а о чем она мечтала в молодости? Мечты молодой девушки, за редким исключением, упираются в удачное замужество, а вот дальше – дело любимого мужа создавать будущее, дальше ее мечты не простирались никогда.

Он думает – она счастлива, но не представляет, каких усилий требует улыбка, когда хочется плакать. Он зарабатывает двадцать семь тысяч в месяц с подработками, она почти столько же, и все эти деньги уходят на питание.

Не на такую жизнь рассчитывала первая красавица в классе. Ей обязательно нужны украшения, наряды, походы в театр, маленький автомобиль – ощущение уверенности. Она молодая красивая женщина и хочет красивой, достойной ее внешности и вкусу, жизни.

Он думает – она спит, а она рассматривает в Instagram фотки одноклассниц с невероятных курортов, где белый песок и пальмы, и тихо плачет в подушку. Некоторые даже свадьбы делают на Мальдивах или на Гоа. Когда они собирались жениться, мама сказала, что у Германа правильная фамилия – евреи никогда не живут бедно, это их народная традиция – умение зарабатывать деньги, тем более он умница, учится в аспирантуре. Таня хотела сделать ему приятное и предложила не тратиться на традиционную свадьбу, просто расписаться в джинсах, а вечером посидеть в кафе с родителями. Он обрадовался, что нашел полного единомышленника в ее лице, и они так и поступили. Но ждала-то она, что он убедит ее, заставит купить свадебное платье, перчатки, венок, закажет лимузин и ресторан на друзей и родственников, а потом они уедут в Грецию на Санторин, где синее море и белый город, в свадебное путешествие.

Каждая девушка мечтает о красивой свадьбе с платьями, бросанием букета и завистливыми взглядами холостых подруг. Взгляды просто обязательны. Потом выяснилось, что Герман не еврей, и теперь родители втихаря дают ей деньги. Без этой помощи Тане просто не хватило бы на проезд. Конечно, она его очень любит и будет всегда любить, но он что-то должен сделать, что-то придумать, так невозможно же дальше!

– Любимая, – утешал ее Герман. – Если по собственному желанию, то можно ведь устроиться в химчистку и поближе? Я тут приглядел, как чувствовал, что пригодится: в пяти минутах ходьбы от нас есть сетевая химчистка. Удобно. Можно на обед домой ходить…

О нет, хватит! Да когда же он поймет, наконец… Она нарочно ездит через полгорода, чтоб соседи и знакомые не знали, где она работает, а он возле дома нашел! Как можно быть таким умным и тупым одновременно? Это эгоизм, он думает только о себе, он всегда думает только о себе, а я так, бесплатное приложение для домашнего хозяйства и кое-чего еще. Все мужчины эгоисты и вруны. Пока ухаживают – внимательные, как женятся – забывают жен, а те, глупые, принимают все за чистую монету и верят, мечтают о вечной любви. Она думала, что с ней такого не произойдет, она же не такая, как все, она особенная – а все произошло как у всех. И это теперь на всю жизнь, и неизвестно, что делать, et cetera, et cetera…

«Никогда бы не подумал, что можно так убиваться из-за химчистки, – думал Герман, глядя на заливающуюся слезами Таню. – Вот у меня проблемы, и то я держусь, не раскисаю, а тут такие эмоции. Странный народ эти женщины все-таки. Обязательно завтра загляну в здешнюю химчистку, возможно, там даже и зарплата выше, думаю, еще и посмеемся с ней над сегодняшним „горем“. Из негатива всегда надо уметь делать позитив. Знала б она, какое мне предложение сегодня сделали! И чего мне стоит от него отказаться. Наверняка она бы мной гордилась. Что ни говори, но система ценностей у нас с ней одна и понимание жизни тоже. Реакции несколько разные, но это все женские приколы, на которые не нужно обращать внимания».

Людей в университете прибавлялось день ото дня, начиналась пора подготовки к началу нового учебного года. В течение следующих двух недель Герман настойчиво пытался увидеть профессора Краснова, но тот был неуловим. Совещания и заседания без начала и конца, неожиданная командировка, обеды, просто отсутствие в университете и т. д. Вилкова тоже не объявлялась, и стало казаться уже, будто никто ничего и не предлагал.

В химчистку он так и не ходил, догадался о неуместности такого рода помощи супруге. Таня сидела дома и штурмовала рекрутинговые сайты в поисках работы, но летом активность работодателей резко снижается, и до собеседований дело пока не дошло, хотя интересные предложения все-таки были. Отношения в семье опять стали ровными, почти как до того злополучного дня Таниного увольнения, только с некоторыми особенностями, вызванными отсутствием необходимых средств к существованию.

Герман искал подходящий для защиты университет, но все ответственные лица оказывались занятыми и просили выйти на связь месяца через два-три. Иного и не следовало ожидать.

Изнурительное ожидание затягивалось, деньги тем временем заканчивались. Восстановившиеся отношения накладывались теперь на внутреннее напряжение от ожидания неизбежной финансовой катастрофы и приобрели новый, трагический оттенок.

Дело определенно шло к взрыву, когда Лариса Николаевна позвонила Герману.

– Герман Сергеевич! Вилкова, – по-военному представилась она. – Извините за задержку, командировка продлилась дольше запланированного времени. Готовы к труду и обороне?

– Здравствуйте, Лариса Николаевна! – Герман вышел из комнаты, где Таня сидела в наушниках и смотрела фильм онлайн. – Относительно готовности. Не могу сейчас ответить однозначно. Есть моменты, которые необходимо решить. Без этого все то, о чем вы мне говорили, невозможно. Может быть, есть какие-то другие варианты, я пока не знаю.

– Что за моменты-варианты? – казалось, она не расстроена. Человек привык всегда добиваться своего.

– Моменты такие: доступ к оригиналам тех документов, о которых вы упомянули, мне предоставлен в связи с диссертационной работой. Сами же документы засекречены, и работа с ними потребовала открытия формы допуска, соответствующих разрешений соответствующих органов. Вынос документов исключен. То есть от меня лично ничего не зависит. Я дал подписку о неразглашении сути документов, перечня документов и так далее, со всеми вытекающими. Если в подобных материалах у вас есть крайняя необходимость, а я этого не знаю, поскольку не в курсе дела, наверное, придется оформлять всё как положено. Кстати, готов помочь с перечнем документов, оформлением допуска и каталогизацией. Но только после разрешения. Увы! Однако я не теряю надежды, что смогу пригодиться в этом проекте и без секретности.

– Ясно. Может быть, есть какие-то компромиссные варианты решения вопроса? Мы ничего никому не скажем, и ссылок не будет. Откуда к нам попали документы и куда потом делись, и вообще, подлинные они были или нет – кроме вас и меня никто знать не будет, – голос был все еще добрый, даже ласковый.

– Лариса Николаевна, я понимаю, на что вы намекаете, поверьте, я искренне хотел бы помочь, но только в рамках, определенных законом, а там про компромиссы четко указано: от трех месяцев до семи лет в зависимости от последствий. Статья 283 УК РФ. А если будет определена госизмена, то статья 275-я, а там свыше десяти лет. Есть еще и репутация. А самое главное, только не смейтесь, – нравственные причины. Я обещал, я подписал, я дал слово, и мне поверили. И все-таки…

– Категорически? – нажимала Лариса Николаевна.

– Боюсь, что так, – упавшим голосом подтвердил Герман.

– Вы усвоили сумму вознаграждения и премии?

– Это невероятные для меня деньги, фантастические, но все-таки я вынужден отклонить ваше предложение. Вот если бы работа без секретности, другая, пусть и на меньшие деньги. Я очень хочу поучаствовать в проекте. – Герман понял, что сейчас она положит трубку – и все закончится, вернее, продолжится в его беспросветной жизни, надежно двигающейся к краху. – Но только не это. Извините ради бога.

– Я вас услышала, – разговор приближался к концу. – Я подумаю, как вас можно использовать с учетом ваших особенностей. Будьте на связи, я позвоню в течение недели-двух.

Телефон отключился без прощаний и любезностей. Вряд ли она позвонит. Когда Герман пытался устроиться на работу, после собеседования эйчары тоже всегда обещали позвонить, но почти никогда не звонили. Зачем? Он для них уже умер, как и для Ларисы Николаевны.

– Кто это звонил? Лариса Николаевна? – Таня сняла наушники и повернулась на кресле к Герману.

– Предлагала работу, я отказался.

– Ну и не переживай. Работы на наш век хватит. Я решила пока у мамы занять пятнадцать тысяч, так что перекрутимся. На месяц хватит. А там что, совсем мало предлагают?

– От ста тысяч до полумиллиона в месяц, родная, но придется продать не только свои способности, а еще и Родину.

– Долларов?..

Герман рассказал о посещении конторы Вилковой и причинах своего отказа. Он был подавлен, и Таня была подавлена. Это и был тот шанс, которого они ждали. Шанс, который он так бездарно упустил. Таня думала, что он себе нравится в этот момент, но он проклинал себя за неспособность договориться, переступить через свои атавистические принципы, что-то придумать, найти пути решения. Она молча смотрела на него, а он на нее.

Они познакомились около четырех лет назад на молодежном патриотическом форуме. Он поехал туда по направлению университета, она – по направлению колледжа. Им довелось работать вместе в одной из секций форума в течение трех дней. Удивительная атмосфера молодости, интеллекта, сплоченности вокруг фигуры Лидера нации, депутатов и представителей правительства овладела сознанием и навсегда осталась в нем. Вера в величие Родины и огромное желание работать на это величие, подпитанные визуальной близостью к руководителям государства, которых обычно видишь только в телевизоре и которые теперь казались полубогами, создавало иллюзию непосредственной причастности к чему-то огромному, светлому и правильному. Такими они вернулись с форума, стали встречаться, в прошлом году поженились и больше уже не расставались.

Два разных человека, сплетенные общей судьбой. Женщина и мужчина. Он – пытается смотреть вперед, мечтает о чем-то в будущем, работает на это будущее и готов жить своей мечтой, не замечая сегодняшних неудобств. Она – живет сегодня и видит свое будущее в сегодняшнем Германе, который живет в завтрашнем дне. Но у них было и много общего. Понятие нравственности не раз обсуждалось ими, и их взгляды совпадали. Они оба принципиально берегли себя до свадьбы. Впервые они познали противоположный пол друг с другом, поклялись никогда не изменять и не изменяли до сих пор. Понятие личной чести, вытекающее из нравственности, было четко принято обоими.

Именно в силу близости характеров они молча смотрели друг на друга. Чем больше у людей общего, тем меньше возникает лишних, необязательных и неудобных вопросов. Таня подумала: «Понимает ли он, насколько мне трудно? Понимает, конечно!» Герман подумал: «Понимает ли она, что убеждения нельзя продавать? Разумеется, понимает!» Она смотрела на него снизу вверх огромными мокрыми зелеными глазами, как беспомощный ребенок на всесильного родителя, и он сжался внутри от этой невыносимой ответственности. Сглотнув подкативший к горлу ком, он прошептал:

– Я обязательно что-нибудь придумаю, родная.

– Я верю в тебя.

Через две недели после того, как Таню уволили с работы, Герман уже заходил в знакомую дверь фонда «Открытая история». Он страшно волновался, настроив себя, что должен относиться к встрече как к самому важному событию в жизни, и только и думал, как не показать своего волнения, но чем больше об этом думал, тем труднее получалось сдерживать дрожь в руках и предательскую испарину. Сегодня его длинную, худую и нескладную фигуру облегал строгий, почти новый шерстяной костюм, оставшийся с выпускного вечера. Белая рубашка подчеркивала черные волосы и черные глаза. Таня пошутила с утра: мол, в таком виде и на похороны не стыдно показаться, но Герман тогда шутку не оценил, а толкая тяжелую железную дверь, вспомнил, повеселел и почему-то несколько успокоился.

Секретарша была другая, но такая же. Над поверхностью одного из опасных кресел-ловушек торчала голова провалившегося в него господина. Герман улыбнулся и отрапортовал:

– Талинский.

Секретарша сверилась с ежедневником, кивнула и указала на свободное кресло: «Присаживайтесь».

Герман встретился глазами с утонувшим и проследовал к витрине. Очень жарко в костюме, но снимать пиджак никак нельзя. Он набрал из кулера воды в пластиковый стаканчик, выпил и принялся рассматривать экспонаты. Книги выглядели впечатляюще красочно и дорого, но брать их в руки не хотелось. Что-то было в них бездушное, отталкивающее, искусственное. Как и во всей приемной, секретарше и даже в кабинете вместе с его хозяйкой. Словно он только приоткрыл завесу, тайком заглянул в другой мир, туда, где живут другие люди, с другими ценностями и по другим правилам. Где только внешне все как в привычном Герману мире, но на самом деле все иначе. Слегка приоткрыл, и оттуда повеяло могильным холодом. А может быть, это были просто галлюцинации взвинченного до крайности мозга. Ничего определенного. Секретарша подняла трубку и выкликнула: «Герман Сергеевич, вас ждут».

– Ну, здравствуйте Герман Сергеевич, – с места вальяжно протянула Лариса Николаевна и сменила позу в своем директорском кресле. Сегодня она была одета строго официально. – Присаживайтесь.

– Добрый день, Лариса Николаевна, – Герман решил быть сдержанным, четким и следить за каждым своим словом. – Благодарю.

– Не за что благодарить. Это я должна вас благодарить. Когда спонсор узнал, что в сборнике не будет новых документов, он ограничил финансирование, а мы-то уже потратились. Так что, получается, вы нам должны, будем пока работать в убыток, то есть дофинансировать за счет других проектов. Но пусть вас это не тревожит, всего три с небольшим миллиона. Для наших оборотов не страшно. Чепуха! Мы можем подождать, пока вы отдадите. Вам они не нужны, заказчик их вернул себе.

Герман налился краской, как помидор, и молча кивнул, давая понять, что все слышит и юмор оценил. Не сказать, чтобы он напугался, но все равно как-то неприятно. Никто не заставлял их подписываться за него под эксклюзивные материалы. Но говорить об этом не имело смысла, Вилкова сама все знает. Он внимательно смотрел на нее и понял, в чем заключается странность ее взгляда: левый глаз у нее слегка косил. «Современная ведьма, – подумал он, – хранительница ключей от потустороннего мира».

– Интересный вы человек, Герман Сергеевич, – вдруг тихо, как будто с пришепетыванием, продолжала она, не моргая, с любопытством глядя на собеседника и даже подперев слегка подбородок сложенными домиком руками. – Живете с родителями жены. Факт! В квартире жилой площадью двадцать два квадратных метра и кухней шесть метров вчетвером. Кошмар! На птичьих правах, можно сказать. Работаете много, а зарабатываете мало. Жена с недавних пор не работает, занимает с вашего одобрения деньги у своих родителей, а вы делаете вид, что вас это не касается. Или по вашему поручению занимает? Шучу, шучу. Стыдно должно быть? Науку вашу срезали, из преподавателей, скорее всего, тоже попросят. Они такие, уж я их знаю всех! Между нами, на работу сейчас, когда везде сокращения, устроиться совсем не просто. Скоро ваша маленькая молодая семья останется совсем без денег, бесценный Герман Сергеевич. По-моему, это роскошь – в данных условиях морализировать и отказываться от супервыгодного предложения ради тайн государства, которое не хочет обеспечить преподавателя вуза мало-мальски нормальной зарплатой. Что мне с вами делать-то?

«Бум-бум-бум», – отдавались в ушах Германа удары сердца. Вся кровь бросилась в голову, и, казалось, он сейчас «поплывет» и потеряет сознание. Спина вспотела. Отвращение, недоумение, но в основном бешеный гнев вопили в нем, срывая горло: «Заткнись! Закрой рот! Это не твое дело, не лезь! Не сметь! Сгинь, ведьма, изыди, пропади!» С середины выступления голос Ларисы Николаевны плавно отделился от нее и стал доноситься откуда-то сверху. Он стиснул зубы и решил дождаться развязки.

– Молчите? Понимаю, сказать-то нечего. А и не говорите ничего. Не надо. Слушайте, – голос стал постепенно воссоединяться с костлявым телом Ларисы Николаевны и обретать твердость. – Предложение украсть секретные материалы – это была обычная проверка на вшивость. Вы ее прошли. Вы устояли, но понервничали. Не смертельно, мы всегда так делаем. Отклонение вашей диссертации – тоже испытание из того же плана. Моя работа! Кроме того, мы проверяли вас, ваших родственников и родственников вашей жены по всем базам, сетям, через знакомых и друзей. Да, чуть не упустила, Таню, кстати, уволили тоже по нашему приказу. Да! Подумайте, ну в самом деле, не место ей в общепите или где она там работала, не помню. Верно же? У меня есть полное досье на вас, включая информацию, которую вы, возможно, давно забыли, и ту, которую наверняка хотели бы забыть. Теперь мне понятно, – она достала из ящика стола толстую папку-скоросшиватель и бухнула ее перед собой на стол, – что вы человек честный, надежный, достаточно стрессоустойчивый, а то, что вы человек не глупый и талантливый, мне было понятно уже давно. Кофейку не желаете? Отказываться от предложения будущего коллеги невежливо.

Герман кивнул, а директорша-ведьма продолжала:

– Мы хотим предложить вам работу в нашем институте, фонд – это так, прикрытие, хотя он действительно существует и работает при правительстве Москвы. Полагаю, что вы подходите нам. Предлагаю преподавательскую ставку, защиту проведем у нас. Институт называется МИРК – Московский институт руководящих кадров при аппарате Президента. Раньше он назывался «Центральный», но по понятным причинам название поменяли. Я возглавляю отделение 67, или «отделение Вилковой», как у нас принято называть.

– Я бы хотел выразить свое отношение к тому, что услышал о моей личной жизни, – голосом Левитана, еле размыкая сведенные челюсти, начал Герман реагировать на озвученные ему факты.

Но Лариса Николаевна перебила его:

– Оклад сто тысяч и сто процентов премия на испытательный срок в месяц. Продолжительность испытательного срока – три месяца. После прохождения оклад увеличится процентов на тридцать-сорок, точно не помню. Так что там у вас за отношение?

У Германа перехватило дыхание, он с трудом сглотнул.

– Что я должен буду делать?

– Ага! – удовлетворенно кивнула она. – Преподавать историю, то, что и раньше делали. Можно подумать вы что-то еще можете. Младенцев пожирать вам не придется. Герман Сергеевич, вы прошли все проверки, и теперь у вас есть возможность поступить на работу в особый институт, который занимается подготовкой очень особых руководящих кадров для нашего государства. Это исключительно серьезно! Работая и продвигаясь здесь по карьерной лестнице, вы не будете испытывать материальных неудобств, но это потребует от вас соблюдения определенных условий. Мы – это особая группа людей, выполняющая очень ответственную работу для правительства, для России. Я предлагаю вам стать частью нас. – Ее голос стал серьезным и даже торжественным.

Он ждал, что вот-вот она начнет извиняться за жестокость всех этих проверок, и готовился уже к мягкому осуждению с элементами понимания.

– Я жду ответа! – торжественно настаивала она. – Итак?

– Я готов, – отважно кивнул Герман. – Когда можно приступать?

– Завтра и приступите, а сейчас давайте попьем кофе. Потом я выдам вам документы, которые необходимо будет прочитать и подписать, и, когда мы уладим все формальности, – договоримся о завтрашнем дне. Хотелось бы до двух управиться, самое позднее до трех, потом мне нужно будет уехать.

Старинные напольные часы пробили полдень, и в кабинет вплыла секретарша с подносом.

Герман устроился за столом для переговоров, а Лариса Николаевна унесла чашку за рабочий стол и уткнулась в компьютер. Время от времени она нарушала тишину репликами:

– Оклады ежегодно индексируются на величину официальной инфляции.

Герман чуть не поперхнулся, начал вычислять размер индексации в деньгах, но не успел дойти до суммы.

– По итогам года выплачивается тринадцатая зарплата до двух окладов.

Это уже не вмещалось ни в какие рамки! Внутри сразу организовался неконтролируемый карнавал, и вычислять стало бессмысленно.

– Бывают иногда премии по окладу примерно, но это зависит от финансирования и вашего отношения, – это напоминало серию пенальти, где каждый мяч с пушечной силой влетал в ворота. – Хорошо это вы сказали: «Выразить отношение»!

Герман отставил кофе и приготовился поглощать будущие прибавки всухомятку, однако больше Лариса Николаевна ничего не обещала.

– Пошли, – позвала она и ввела Германа через боковую дверь в комнату отдыха. Войдя, коснулась заключенной в папку стопки бумаг сантиметра два высотой на низком журнальном столе. – Почитайте, ознакомьтесь. Я вас оставлю часа на два. Если что, – Вилкова кивнула на дверь, – здесь уборная.

Герман открыл папку, на обложке которой значилось: «Талинский Г. С. таб. №4640», и принялся читать. Трудовой договор, дополнительное соглашение к договору, соглашение о конфиденциальности, согласие на обработку персональных данных, должностная инструкция, заявление на удостоверение, заявление о приеме на работу, анкеты, огромный список сведений, отнесенных к секретной информации, и много чего еще в четырех экземплярах. Дело предстояло серьезное, и отношение к формальной стороне вопроса – самое серьезное.

Он читал, читал, читал, уже не соображая, что и для чего, пока не дошел до документа на одном листе в одном экземпляре, но на плотной тонированной бумаге с цветной типографской тисненой печатью. Документ назывался «Торжественная Присяга», и вот ее текст: «Я, (пропущенное место), гражданин Российской Федерации, поступая на службу в Московский, ордена Дружбы народов, институт Развития кадров имени Дня независимости России, принимаю присягу и торжественно клянусь высоко и с достоинством нести честь сотрудника института, добросовестно выполнять возложенные на меня должностной инструкцией обязанности, выполнять требования Конституции, законов Российской Федерации, локальных нормативных актов, правил внутреннего трудового распорядка, соблюдать правила охраны труда и техники безопасности на работе и в быту. Быть честным, верным, самоотверженным работником. Постоянно повышать свой профессиональный уровень, беспрекословно выполнять распоряжения вышестоящих руководителей. Хранить доверенную мне государственную, служебную и иную тайну. Если же я, вольно или невольно, сознательно или случайно, нарушу эту мою Торжественную Присягу, то пусть меня, моих близких и родственников постигнет суровая кара и всеобщее презрение народа. Да хранит Бог Россию!» Ниже оставлено место для подписи. «Страшно становится, – крутилось в голове, – кара родных и близких! И проклятие до пятого колена. Подписал – и все, ты уже не человек, а винтик. То был человек, и сразу – винтик!»

Герман откинулся на спинку кресла и посмотрел на часы. До истечения отпущенных двух часов оставалось десять минут. До разделения его жизни на «до» и «после» оставался один шаг, и ногу он уже занес. Теоретически можно отказаться и сохранить в себе что-то очень дорогое, главное, чему Герман не мог придумать определения. Там, в прошлом, обязательно должно было остаться что-то настоящее и святое. Так всегда и у всех в прошлом есть что-то такое, с чем в переломные моменты жизни трудно расстаться, без чего ты уже не тот чистый и светлый, чем обязательно нужно пожертвовать, чтобы всю последующую жизнь жалеть об этом. Герман тщетно рылся в памяти, ничего подходящего не обнаруживалось, и он решил отложить эту сладкую страдальческую работу на потом.

Тем временем внутри уже шел диалог между разделившимся «я» Германа. Появилось правое и левое крыло его сознания. Правая и левая оппозиции друг другу. «У тебя есть выбор? – агрессивно напирал, как и положено, левый Герман. – Тебе работу предлагают, о которой ты даже мечтать не мог. Это пропуск в касту избранных, причем делать надо то, что ты любишь и умеешь. Это будущее. Или желаешь продолжать влачить жалкое существование?» «Ты внимательно читал Присягу, – возвышал голос правый. – Могут пострадать мои родные, Таня, неродившиеся дети, когда они родятся, конечно. Мы не знаем, во что ввязываемся и какие последствия могут быть. А если я во сне что-то брякну? Всем на плаху?» «Желаешь получать большие деньги и жить спокойно? – глумился левый. – Заделайся рантье. Сдай свою комнату в родительской квартире тысяч за десять и наслаждайся. Там поселятся неисчислимые веселые гастарбайтеры, и вскоре вся квартира будет твоей, сумма увеличится!» «Прекрати!» – начал гневаться правый, но вошла Лариса Николаевна, и Герман поднялся и воссоединился.

– Прочитали?

– Да.

– Все понятно?

– В общем, да.

– Тогда подписываем.

– Кровью?

– Нельзя, только шариковой ручкой синего цвета, – бесстрастно отреагировала она. – Таков порядок. У вас в роду душевнобольных не было?

– Пока нет, – удивился он. – А что?

– Ничего, просто ваши показатели… хотя ладно, все в пределах нормы по нижнему краю. Подписывайте, время дорого.

Они присели, Герман начал подписывать, а Лариса Николаевна внимательно проверяла, везде ли он подписал. В допсоглашении к договору она своей рукой вписала оклад: «Сто тысяч рублей». Через несколько минут все было кончено.

– Хорошо, – Лариса Николаевна посмотрела на часы. – Идем в графике. Теперь наши с вами пути, Герман Сергеевич, расходятся. Осталось передать вам некоторую информацию, и на сегодня вы свободны. Итак, с завтрашнего дня вы поступаете в распоряжение вашего куратора, нового руководителя – Дмитриева Игоря Владимировича. Документы дооформите уже у него, я ему их перешлю.

Герман достал блокнот и потянулся за ручкой.

– Ничего записывать не надо, – оборвала она его движение. – У нас вообще ничего никогда без команды записывать не надо, кроме случаев, когда вам выдадут блокнот из секретной части. Запоминайте. Завтра вы к десяти часам подъедете по этому адресу, – она показала Герману визитную карточку с адресом и телефоном, но без имени и названия фирмы. – Найдете Игоря Владимировича, и он введет вас в курс дела. С собой – трудовую, паспорт, ИНН, СНИЛС, полис ОМС, дипломы. Вопросы?

– Все понятно, только трудовую завтра не смогу.

– Действительно. Тогда сразу отсюда поезжайте в университет, в отдел кадров, пишите заявление на увольнение в связи с переводом. Я им позвоню. Трудовую вам сегодня отдадут, расчет вам переведут на карточку. Ну, раз все понятно, последнее напутствие: никому, даже жене и родителям, не говорите о своей работе и зарплате. Легенда такая – секретный институт, секретная работа, должности аттестованные. Куратор вам обязательно озвучит легенду. Размер оплаты труда? Коммерческая тайна. Это принципиально, ничего объяснять не буду, тем более что преамбулу своего обвинительного заключения вы уже подписали, – она передвинула по столу лист присяги. – Вы вступили в новый этап вашей жизни. Новая работа – это новая жизнь. Здесь высокие зарплаты и большие перспективы, но за них вам придется платить нервами и перенапряжением. Высочайшая ответственность! Вам потребуются весь ваш интеллект, такт и много чего еще. Удачи вам, Герман Сергеевич, и прощайте.