Картонные звезды. Часть первая. (Иди и ищи!) (Александр Косарев, 2006)

Наверное, многие из тех, кто открыл эту книгу, не раз смотрели фильм «Кин-дза-дза». В начальных титрах его режиссёр очень продуманно дал своеобразный словарь слов и выражений, которым пользовались обитатели планеты «Плюк». Я посчитал, что и мне просто необходимо дать моим читателям похожий краткий словарик, которым поможет им легче адаптироваться среди новых для них терминов и понятий, часто использующихся в данной книге.

Вот он, прочтите его, пожалуйста, внимательно.

1. Телетайп – электоромеханическая печатная машинка.

2. F-4 «Фантом» – боевой самолёт ВВС США, палубный штурмовик. Активно использовался в воздушных ударах по Вьетнаму.

3. ПВО – войска противовоздушной обороны

4. ХБ – летняя форма одежды рядовых и офицеров в Советской Армии.

5. Сапог (один) – одна вторая пары стандартной обуви солдата Советской армии. (Пара сапог выдаётся на год непрерывной носки).

6. «Сапог» – недалёкий офицер, окончивший лишь среднее военное училище

7. ТРГ – техническая разведгруппа войск Особого назначения.

8. ИКАО – система связи и оповещения гражданской авиации

9. ТВД – театр военных действий.

10. «Корреспондент» – партнёр на линии армейской связи.

11. «Стукач» – радиотелеграфист.

12. ДРВ – Демократическая Республика Вьетнам

Понятно, что словарик мой далеко не полон, но для начала его вполне хватит, а остальные неясные для Вас моменты я постараюсь осветить прямо по ходу повествования о тех далёких от нашего времени событий.

Советский комитет солидарности стран Азии и Африки и Советский комитет поддержки Вьетнама выступили с обращением… Они призвали все миролюбивые и демократические силы ещё шире развернуть массовые протесты против американской агрессии, увеличить сбор средств в помощь патриотам Вьетнама, препятствовать перевозкам войск и оружия для агрессоров.

Советский Союз. Камчатка. Глубокая ночь 1968 года. То ли конец февраля, то ли начало марта, короче говоря, самая середина зимы. Описки нет, для своеобразного камчатского климата март – это зима, причём глубокая, как говорится, в самом разгаре. Длинный зелёный барак, одноэтажный, наскоро сколоченный из бруса и украшенный снаружи декоративной «вагонкой». Скупо светят две слабенькие лампочки, подвешенные на вымазанных гудроном электрических столбах, но при их свете нельзя разглядеть, ни номера странного дома, ни названия улицы, на которой он стоит. Глухая безмолвная полночь и сырой, наполненный запахом тухлых яиц холод.

Вы наверняка думаете, что я пригласил вас на встречу у колхозного овощехранилища? Никак нет, друзья мои! Мы с вами сейчас стоим у одного из немногих зданий, непосредственным образом и вот уже не один год влияющих на политику всего Советского Союза. Во всяком случае, на политику внешнюю. Перед вами не что иное, как Командный Пункт одного из особо засекреченных полков самой загадочной в стране военной организации именующей себя очень скромно и коротко – ГРУ!

С фасада наш командный пункт украшен тремя утеплёнными дверями и одной простой. За четвёртой, самой ободранной дверью скрывается кочегарка и считается, что утеплять её не следует. Толкаем левую дверь, если смотреть от центрального входа. Несколько шагов и вот мы с вами вошли в святая святых. Влево уходит недлинный коридор с ещё одним дверным проёмом. Далее вы с усилием открываете подпружиненную, обитую толстым слоем войлока очередную дверь, и вас словно салютом встречает совершенно необычный шум, который в обычной гражданской жизни доведётся услышать не часто. Нет, да что там какой-то шум, жуткий гам, бедлам, грохот, словно на небольшой ткацкой фабрике.

Перед вашим взором тотчас же открывается вид на большой квадратный зал со свободным пространством в его центре. Используется оно, в основном, для прохода личного состава от поста к посту, и почти всю смену остаётся пустынным. А вот по периметру зала практически сплошной стеной стоят диковинные, в рост человека радиотехнические стойки, густо опутанные проводами и кабелями. Как устроена радиотехническая стойка и для чего она служит? Сейчас объясню. Представьте себе своеобразную металлическую этажерку с разновысокими полками, на которых один к другому плотно вбиты диковинные металлические ящики, украшенные разнообразными ручками, кнопками и моргающими лампочками. Стойки по своему назначению делятся на приёмные и обрабатывающие. Первые служат для приёма радиосигналов, а вторые для его электронного расчленения, а так же визуального отображения выделенного и должным образом усиленного радиосигнала.

А что за непрерывный механический грохот несётся со всех сторон? Это словно стальные кузнечики – переростки бойко стучат десятки телетайпов, расставленные на длинных столах образующих своеобразное квадратное «кольцо» вокруг центра зала. Собственно для них, для телетайпов, которые ещё именуются оконечными устройствами и преобразуют, выловленный из эфира сигнал, многочисленные радиостойки. Оконечных устройств вообще-то много. Это и магнитофоны, и ондуляторы, и фототелеграфы, но речь сейчас не о них. Всё наше внимание отдано именно этим, хотя и шумным, но очень деловым помощникам. То один, то другой аппарат неожиданно оживает и стремительное вращение круглосуточно вращающихся электромоторов тут же преобразуется в дробный грохот стучащих по бумаге рычажков. Минута, другая, и из верхней части механической печатной машинки бодро вылезает узенькая полоска бумаги. Всмотримся вместе с вами в скупые строки только что напечатанного на рулонной бумажной ленте короткого послания.

065

SFA to GVA 10.45

n/r R 55498 KC-135 Yankee – 94 dep. 19.48 GMT

1995 U

Вы, я надеюсь, всё здесь поняли? Как, ровным счётом ничего? Не может быть! Здесь же напечатана просто прорва крайне полезной и нужной для нашей страны информации. Спросите у меня, кому это полезной? И кому, собственно говоря, нужной? Да, виноват, совсем забыл представиться. Александр Косарев, рядовой второй роты полка особого назначения. Местоположение наше я раскрывать пока не буду, достаточно будет прозрачного намёка на то, что мы таимся в пустынной местности далёкой от Москвы Камчатки, между городом Петропавловском-Камчатским и небольшим посёлком Елизово. Номер нашей части 28103, и всюду где только можно, мы числимся как обычный батальон линейной связи, и даже погоны на плечах носим чёрного цвета с жёлтыми «жучками» электрических молний. Обычный связист, в засаленной, жутко пропотевшей гимнастёрке стоит перед вами, да и только!

Но причём же здесь слова «Особого назначения»? Каждый ведь понимает, что такие названия присваиваются не просто так и отнюдь не каждой воинской части. За какие же заслуги именно нам оказана такая великая честь и даны столь звонкие регалии? Разгадка, разумеется, есть, но только лежит она не на поверхности и в глаза случайным прохожим не бросается. Всё дело в том, что под видом обычных армейских связистов в камчатской глуши замаскировался 80-й отдельный полк особого назначения Главного Разведывательного Управления СССР. Если произнести коротко и слитно, то получится ОСНАЗ. И, следовательно, к собственно делам военной связи мы имеем несколько опосредованное отношение. Но что же тогда делают многочисленные антенные поля, привольно раскинувшиеся вокруг нашего неказистого поселения? Неужели они выстроены здесь только для отвода глаз? Отнюдь!

Но это приёмные антенны, а не передающие! Ведь основная наша задача состоит не в том, чтобы отправлять какие-то сообщения в эфир, а в том, чтобы следить за ним. Следить пристально, если так можно сказать в отношении органов слуха, беспрерывно, и днём и ночью, и в праздники и в будни. Ведь ничто не должно укрыться от внимания бойцов «ОСНАЗа». Конечно, передавать нам тоже приходится и немало, но делаем мы это тоже совсем не так просто, как могло бы показаться сторонним наблюдателям. В десяти, примерно, километрах к северо-западу от нашего расположения, на неровной возвышенности, как бы пристроившейся у подошвы Авачинской сопки, стоят несколько самодельных одноэтажных домиков, в которых и располагается наш передающий центр. Между собой мы называем его коротко – ПЦ. Таким образом, мы делаем вид, что весь поток исходящих из полка сообщений не имеет к нам ни малейшего отношения. Следовательно, и запеленговать нас невозможно, поскольку в эфире мы никак себя не проявляем. С этим местом (я имею в виду ПЦ) связано несколько довольно анекдотических ситуаций, но, не имея возможности отвлекаться на них именно сейчас, я коснусь их чуть позже, в процессе моего весьма пространного повествования.

А сейчас, давайте вернёмся чуть назад, к той самой плюгавой бумажонке, только что вылезшей из жерла стоящего на моём столе телетайпа. Срочно проведём её первичный анализ. Итак: – Первая строчка показывает мне, что радиостанция с позывными SFA (Сан-Франциско) в шестьдесят пятый раз за сутки (065) связывается с другой радиостанцией – GVA (острова Гавайского архипелага) в 10 ч.05 мин. местного времени. Оператор уведомляет в ней, что борт, извините, самолёт с позывными Yankee – 94, бортовой номер R 55498 убыл в неизвестном направлении (dep.) в 19 часов 48 минут по Гринвичу (19.48 GMT). Указан и тип летящего самолёта – KC-135, (иными словами, военный заправщик). И в заключение, оператор, передавший данное сообщение, ставит свою подпись (1995 U). Как видите, ничего особо сложного здесь нет. Я уверен, что каждый из вас, после небольшой тренировки, смог бы перевести подобную телеграммку на понятный всем язык. Обладая при этом лишь скромным запасом английских слов и выражений, полученных в обычной общеобразовательной школе. Но поскольку мы находимся не в обычной школе, то и телеграмму эту будем читать несколько по-иному.

Мы начнём изучать её не сначала, как подсказывает обычному человеку здравый смысл, а как раз с конца, поскольку люди мы не совсем обычные и многое делаем всё не так как все. Прежде всего, обратим внимание на то, что номер передавшего сообщение оператора не совсем обычный. Буква U в нём указывает на то, что оператор призван на службу временно. А раз временно, то это, скорее всего обычный пенсионер, из той категории бывших военных операторов, которые во время особого периода совсем не прочь подработать немного к пенсии. Отметим про себя этот факт, – на американской радиостанции введён особый период. С чего бы это? Далее сопоставим этот мелкий факт с позывными отправителя телеграммы – SFA. Это, чтобы вы знали на будущее, позывной не обычного гражданского аэропорта Сан-Франциско, нет. Это позывной принадлежит военному аэродрому, который отстоит от «святого» города на целых 28 километров.

Теперь обратим внимание на время отправки телеграммы. Обратили? Нет, вижу, не обратили. Вам кажется, что вылет самолёта и отправка телеграммы произошла с большим разрывом во времени, но это не совсем так. Знайте на будущее, что вылет привязан к Гринвическому времени, а уведомление о нём всегда даётся по местному времени. Скорее раскрываем рабочий журнал, где на самой первой странице вклеена карта часовых поясов. Одним пальцем цепко впиваемся в Гринвический меридиан, а другим в западное побережье США. Плюс, минус… Итого оказывается, что сдвиг по времени равен девяти часам. Значит на самом деле между реальным вылетом и докладом о нём разница не так уж и велика, всего тридцать семь минут. Но она есть! И вовсе не маленькая! Не понимаете в чём тут тонкость? И я пока не понимаю, но если при этом обратить внимание на тип взлетевшего самолёта, то завеса тайны начнёт слегка приподниматься.

Ведь самолёт серии КС – это воздушный заправщик и, следовательно, он может дозаправлять летящие с ним за компанию другие самолёты прямо в полёте. Но вот в чём загвоздка, никакие другие самолёты из Сан-Франциско в это время не взлетали, во всяком случае, не в направлении на Гонолулу. И если бы от момента взлёта, до отправки телеграммы прошло минут десять – пятнадцать, всё было бы в пределах нормы. Мы с вами были бы уверены на все сто процентов, что в сторону Азии по каким-то там делам летит одинокий заправщик. Но тридцать семь минут просрочки в докладе, это уже перебор, это уже некий нонсенс. Старый вояка диспетчер, призванный из запаса, и как минимум двадцать лет до этого момента отправлявший подобные телеграммы, наверняка послал бы её даже раньше, и не стал бы тянуть с таким рутинным делом.

Впрочем, за исключением одной единственной причины. Причина же могла заключаться в том, что вслед за заправщиком взлетели ещё как минимум два, а может быть и четыре самолёта, которые должны следовать за ним, как птенцы за своей мамой. Теперь основной вопрос, что же это были за самолёты? Ответ попробуем найти в том позывном, на чьё имя отправлено уведомление. Не забыли ещё его? GVA! Данный позывной, как должен знать назубок любой оператор советской радиоразведки, принадлежит аэродрому, расположенному на райских Гавайских островах затерянных в Тихом океане.

Что мы, кстати, знаем о самом крупном острове Гонолулу? А, навскидку? Каюсь, я сам не особо о нём осведомлён. Единственное, что мне известно точно, так это то, что эти благословенные острова были захвачены Штатами в 1898 году. И ещё там есть остров Оаху, на котором расположен печально известный по Второй Мировой войне порт Пёрл Харбор. А раз так, то, следовательно, лететь самолёты, прикрывающиеся общим позывным Yankee – 94, должны будут около четырёх тысяч километров. Исходя из средней крейсерской скорости самолёта КС-135, лететь этой компании предстоит не менее четырёх с половиной – пяти часов. Смотрю на часы. Жаль, до конца смены в лучшем случае, я успею перехватить только доклад о прибытии странного «Янки» на Оаху.

Вообще-то, не моё это солдатское дело, ломать голову над такими вопросами. Для всего этого у нас существует целая служба, хотя и маленькая, но чётко организованная. На нижнем её уровне находятся начальники очередной боевой смены. Их всего двое. Один пребывает в правом крыле здания, курирует первую роту. Второй у нас, творчески обобщает наши усилия. Обычно на эту должность ставится один из старослужащих сержантов. Наш сменный важно сидит за отдельным столом у самого входа в общий зал. Иногда он что-то пишет, но по большей части с очень занятым видом раскладывает принесённые нами бумажные полоски по кучкам. Каждая кучка – это не только радионаправление, типа Токио – Манила, или Уэйк – Гуам. Это, по большому счёту, мощное транспортное направление, по которому ежедневно летят десятки и сотни «подведомственных» нам самолётов. И ведь вы прекрасно понимаете, что они летят не просто так, а везут военные грузы и людей в погонах. А поскольку каждому известно, что самолёты довольно дорогой вид транспорта, то и эти грузы и эти люди представляют для нас особый интерес. Но прежде грузов, прежде людей, нас в первую очередь интересуют сами боевые самолёты.

Конечно, боевая авиация вероятного противника понятие довольно условное. Ведь в боевых действиях принимают участие самолёты самых различных типов, размеров и предназначений. Так вот. Собрав и разложив все полученные от нас за час наблюдения телеграммы, начальник смены скрепляет каждую пачку обычной бельевой прищепкой, важно одёргивает гимнастёрку и, поправив на голове пилотку, отправляется к дежурному офицеру. Дежурный, это, как правило, майор или, на худой конец, долго не получающий очередного звания капитан. Сидит он в самом центре командного пункта и по долгу службы пытается держать в поле своего внимания постоянно меняющуюся воздушную обстановку на дальневосточном театре военных действий (ТВД). Есть, впрочем, и ещё один офицер на КП, который формально является заместителем оперативного, но он (так уж повелось) занят исключительно вопросами, первой роты. Оно и понятно. Голосовые сообщения, перехватываемые ими, столь многочисленны и столь разнообразны, что внимания им требуется гораздо больше, нежели более формализованным телеграфным сообщениям. Обработанные заместителем голосовые сообщения оформляются на бумажном носителе и тоже попадают на стол оперативного дежурного. Вот так выглядит первая группа военнослужащих, которая в нашем полку занимается первичной обработкой и анализом добытой разведывательной информации. Каждый офицер на КП, разумеется, является профессиональным разведчиком, окончившим как минимум специальное училище в Москве или Ленинграде. Хотя есть и исключения. Некоторые из них явно окончили гораздо более серьёзные специальные учебные заведения и просто потрясают иной раз своей интеллигентностью, осведомлённостью и военным хитроумием.

Начальники смен – тоже крайне опытные и прослужившие на срочной службе не менее двух лет сержанты. Тут же надо подчеркнуть, что дежурный офицер, в отличие от нас, заступает на сутки и в эти сутки он полновластный хозяин положения на всём тихоокеанском ТВД. В самом начале книги, в своеобразном вступлении, я уже писал, что ТВД это театр военных действий, но в данном случае не грех и повториться. Самое неприятное во всём этом то, что дежурный по командному пункту несёт свою тяжкую ношу фактически в одиночку. Представьте себе, что ему приходится держать на контроле всё, что творится на, скажем честно, немаленьком пространстве, простирающимся от Аляски и до Бенгальского залива. Но эта ноша была бы ему просто непосильна без целого штата специально обученных помощников.

И первые помощники ему в этом благородном деле – планшетисты. Обычно на смену их ставят вдвоём. На громадном, по нашим конечно меркам, пластиковом планшете с контурами континентов и синими полосками государственных границ они размещают и постоянно продвигают маленькие цветные галочки, долженствующие изображать находящиеся на данный момент в воздухе самолёты. Работа, надо честно сказать, каторжная. Поясню для не верящих. Прозрачное панно имеет размер примерно три с половиной на восемь метров. Десятки авиабаз, и временами до сотни самолётов в воздухе. Все они непрерывно двигаются в разных направлениях и нужно беспрерывно наносить на прозрачный пластик всё новые позывные при вылете того или иного борта и попутно стирать позывные тех самолётов, которые уже достигли места назначения. И планшетистам приходится по шесть часов без перерыва прыгать по передвижной трёхступенчатой лесенке, которая мало помогает в работе на высоте и крайне раздражает, когда попадается под ноги при работе внизу. Мне пару раз довелось поработать планшетистом, когда народа на КП катастрофически не хватало. Удовольствие, скажу я вам, ещё то. Уж на что я не люблю бегать, но и тут я согласился бы бежать пятикилометровый кросс, вместо потогонной «планшетной» смены. Хотя и там бывает мёртвое время, особенно в, так называемую, «нулевую смену». По камчатскому времени смена эта начинается не в полночь, как можно было себе представить из её названия, а в два часа ночи.

Понять, почему это сделано именно так, достаточно легко. Если на Камчатке – два, то в Японии только час ночи. В Индокитае же 10–11 вечера. На ближайших к нам передовых авиабазах вероятного противника (читай американских), удалённых на тысячи километров от североамериканского материка, до рассвета тоже далеко. Здесь надо честно отметить, что командиры военно-воздушных сил США, (в отличие от наших забубённых военачальников) своих подчинённых стараются беречь, даже не взирая на непрерывно идущие боевые действия в Южном и Северном Вьетнамах. Поэтому они так планируют многочасовые перелёты, чтобы дать своим людям отдохнуть в ночное время. А, кроме того, они наверняка помнят о досадной статистике авиакатастроф, которая показывает, что количество аварий и прочих происшествий с несчастными случаями ночью гораздо выше, нежели днём.

Отсюда и очевидный результат – с двух ночи до шести утра в эфире царит относительное затишье. Для нас же, бедолаг, ночь – время самое тяжёлое. Проспав после отбоя не более трёх часов, приходится с тяжёлой головой подниматься с неудержимо тянущей к себе постели и на голодный желудок отправляться на службу. Правда, именно в этот момент, нелёгкая служба наша резко меняет свой статус. Ещё полчаса назад мы спокойно спали в условиях мирного времени, а, пересекая истоптанный до белизны деревянный порог казармы, мы разом, одним скачком попадаем в действующую армию, безо всяких дураков ведущую самую настоящую войну. Прошагав буквально полкилометра от порога казармы, мы оказывались в дощатых стенах КП, где в полной мере действовали все те драконовские законы, которые вводятся в войсках во время боевых действий. Но, в непрерывной круговерти суматошной военной жизни мы так свыклись с этим необычным порядком, что и в голову не брали, ни висящую над нами контрразведку, ни суды военного трибунала. И скажу почему. От хронической многомесячной усталости нам просто некогда было над этим задумываться!

Да и действительно, едва повесишь противогаз на крючок, как на тебя наваливается куча дел. Прежде всего, интересуешься у сдающего смену сослуживца, какова слышимость на каждом подведомственном направлении. Тут тоже необходимо дать некоторые уточнения. Каждое отслеживаемое нами радионаправление обычно поддерживается несколькими радиочастотами, и, казалось бы, всегда есть возможность выбрать из них ту, где в данный момент времени имеется наилучшее качество приёма. Но так просто бывает только в теории. Чаще всего в определённое время суток более или менее устойчиво действует только одна из этих частот. Остальные же либо вообще не прослушиваются, либо еле-еле пробиваются через толстые напластования эфирных помех и глубоких замираний. Но самое скверное начинается тогда, когда перестают работать и эти благословенные частоты. И ладно бы это произошло на каком-либо второстепенном направлении, наподобие таких, как Гонконг – Манила, или, например, Дарвин – Сингапур. Так ведь нет, чаще всего портятся, так называемые, основные направления, то есть те, по которым струится основной поток самых важных для нас сведений. Отчасти поэтому все наши посты разделены по своей значимости на пять рангов. Первый и второй посты у нас самые ответственные, поскольку именно они контролируют потоки информации, циркулирующие между основными американскими авиабазами. На эти посты всегда ставятся самые усидчивые, самые опытные и добросовестные операторы. Их задача держать под наблюдением следующие объекты: – Анкоридж (Аляска), Сиэтл, Сан-Франциско, Лос-Анджелес, (то есть всё западное побережье Соединённых Штатов).

И это вполне естественно, поскольку именно с этих аэродромов идёт основной поток самолётов через океан. Не менее важны и так называемые промежуточные аэродромы, через которые в массовом порядке прокачивается авиатехника с американского континента в Юго-Восточную Азию. Расположены эти узловые пункты дозаправок в разных экзотических уголках бескрайнего Тихого океана, и миновать их совершенно невозможно из-за ограниченности запасов топлива на воздушных судах. В качестве характерных примеров таких аэродромов могу назвать те же Гавайи, острова Гуам, Уэйк и Окинава. Естественно, что и столица Японии – Токио тоже крайне важна, как крупный авиационный узел, и своеобразная конечная точка в этом многотысячемильном перелёте с континента на континент. И все эти опорные точки, равно как и все переговоры между ними, касающиеся пролётов того или иного самолёта лежат на плечах операторов первого и второго постов. Определённой подмогой им служит и третий пост, который отслеживает передачи этих же направлений, но как бы в обратную сторону, то есть в сторону Америки.

Это, кстати сказать, совсем даже и не бесполезное дело. Сколько раз случалось такое, что борт, летевший, допустим, с авиабазы Ванденбер, добирался почти до Японии и вдруг, по совершенно непонятной причине, неожиданно поворачивал обратно. Вот как раз третий пост и отслеживает обратный поток самолётов, идущих на ремонт, или везущих раненых и убитых с полей вьетнамской войны. Четвёртый и пятый посты чуть менее ответственны. По большей части они наблюдают за столичными аэропортами и крупными авиабазами тех государств, которые непосредственно окружают район боевых действий в Юго – Восточной Азии.

Взглянем ради любопытства на карту этого региона. Несомненно, ближайшими к Северному Вьетнаму являются аэродромы Сайгона, Вьетнама, Тайбея, Манилы, Банкока. К этому, на самом деле весьма пространному списку можно приписать ещё и Сингапур. Это, конечно же, не столица, но как исключительное место, в системе организации воздушного движения, он для нас крайне важен. Ну, не ленитесь, взгляните на карту Мира хотя бы мельком. Не трудно понять, что нашим братьям вьетнамцам, сподобившимся родиться выше 17-й параллели, приходилось совсем не сладко. Протяжённая, но узкая, а поэтому крайне уязвимая для ударов с моря и воздуха страна была идеальным полигоном, на котором Соединённые Штаты могли практически безнаказанно демонстрировать свою поистине стратегическую воздушную мощь.

Однако я, кажется, опять отвлёкся. Продолжу по порядку. Про первых помощников оперативного дежурного – планшетистов, я уже упоминал. Вторые же по значимости помощники это пеленгаторщики. Вы, наверное, думаете, что радиопеленгатор это такая штука, над которой непрерывно крутится некая решётчатая конструкция, как в фильмах про разведчиков. Должен сразу вас огорчить. Над пеленгатором вообще ничего не крутится. С виду это очень даже скромная и незаметная машинка, обычно выкрашенная зелёной защитной краской. Чаще всего, она мирно стоит где-то на окраине какого-нибудь заштатного городка или посёлка. Осмотрите её внимательнее при случайной встрече. Если вы хотите отличить пеленгатор от великого сонмища других военных машин, то запомните, что только вокруг пеленгатора обязательно стоит словно бы кольцевой заборчик из странных полосатых «палок» на тонких растяжках. Пересчитайте эти палочки, и если перед вами действительно военный пеленгатор, то их должно быть ровно десять. Вот такие пеленгаторы, подчиняющиеся только нашему славному полковнику, разбросаны по всему восточному побережью СССР от мыса Шмидта, и вплоть до бухты Ольги.

На карту в этот раз можете не смотреть, искать слишком долго придётся. Короче, поверьте мне на слово, словно тайные соглядатаи, они стоят на протяжении многих тысяч километров, бдительно и ежеминутно ожидая команды из нашего центра. А кто, вы думаете, может дать запрос на поиск координат той или иной радиостанции? Командир полка? Нет, ему это совершенно ни к чему! Командир нашей роты? Тоже нет. Он (только между нами) даже не знает, как это делается. У него вообще другие задачи. Оперативный дежурный? Он, разумеется, может, несомненно может, но снисходить до таких мелочей не часто сподабливается. И только я, да и вообще любой наш оператор, может запросто подойти к стоящему на специальном столике микрофону, нажать кнопку и чётко сказать, допустим, следующую фразу: – Пост № 5, частота 14095 (килогерц естественно) многоканальная, время 12 часов 46 минут.

Эта незамысловатая на вид команда в то же мгновение будет записана на магнитофон и медленно ползущая магнитная лента ровно через семь секунд проиграет её дежурному «стукачу» на далёком от нас ПЦ. Секунды три – четыре он будет осмысливать полученное распоряжение и вот уже его натруженная рука привычно ложится на головку телеграфного ключа. Примерно минута уйдёт на короткую кодированную передачу и на всех подведомственных пеленгаторах появляется мой экстренный запрос. Ничто внешне будто и не изменилось, даже не дрогнули занавески на стёклах в будке пеленгатора. Но, будьте уверены, если солдат, сидящий за поисковым экраном за следующую же минуту не выдаст точный пеленг на запрошенную частоту, то мыть ему полы в казарме следующую половину ночи. Быстрая минута пронеслась и уже в свою очередь другие «стукачи» шлют нам в ответ еще более короткую телеграммку с совсем уж дальних окраин Советского Союза. В ней всего-то несколько цифр: номер запроса, да азимут на пока неведомую им цель. Да, время ушедшее на всё про всё заметили? Нет? Считаем вместе. Десять секунд на запрос, минута на передачу, минута на пеленг, десять секунд на ответ. Итого? Итого две минуты двадцать секунд. Всё? Нет, не всё! Ответ-то ещё на ПЦ пребывает и мне он пока неведом. Но по поводу поданной мной команды телефонист звонит отнюдь не мне, ответ на мой запрос приходит лично оперативному по отдельным проводам и с особого коммутатора.

– Эй, Маркин, – на секунду отрывается оперативный от телефонной трубки, – прими пеленги по 12-му запросу! Сорок пять, тридцать восемь, двадцать два.

И запаренный планшетист Костя Маркин, взъерошенный, в расстёгнутой до пупа гимнастёрке, лёгким соколом взлетает на пресловутую лесенку, утягивая за собой толстую бечёвку от точки первого стоящего на далёкой Чукотке пеленгатора в сторону сорок пятого градуса. А Иван Митрюшин, его помощник, тоже тянет шнур от самого нижнего пеленгатора по азимуту 22. Удерживая первый шнур левой рукой, Маркин, изгибаясь всем своим телом, ловко ловит третий шнур правой рукой и, чуть не падая с предательской третьей ступеньки, рывком протягивает его налево. Пятнадцать секунд и все три шнура встречаются в одной точке, чуть южнее авиабазы Анкоридж. Всё! Местоположение разыскиваемой радиостанции установлено с точностью до нескольких километров. Авторучка в руку оперативному прыгает, кажется, сама собой и он твёрдо выписывает в оперативном журнале короткую, но емкую фразу: – Пост 5, 14095 М, АНК. 12.50. Таким образом, на всю эпопею ушло чуть более трёх минут, хотя по нормативу даётся четыре с половиной. Это вполне объяснимо. Сейчас-то случай довольно простой, и единичный. Нет слишком плотного вала заявок, нет тотального поиска, когда за несколько часов пеленгаторщикам приходится в буквальном смысле перелопачивать многие десятки чужих радиостанций.

Остаётся дописать лишь маленькое добавление к этому рядовому эпизоду. Вы поняли, что оперативный записал в журнале? Не совсем? Спешу на помощь. Задача у меня пока только одна – показать вам наглядно, как действует сложный механизм радиопоиска и слежения. И если вы смогли дочитать до этого места, то теперь, закрыв очередную страницу моего повествования, вы с удовлетворением сможете сказать: – А что? И я смог бы не хуже работать в радиоразведке!

Но вернёмся скорее к журналу. Текст, внесённый в него навечно (шутки в сторону, журналы на самом деле хранятся до тех пор, пока существует воинская часть), сам по себе крошечный, но смысла в нём несколько больше, нежели текста. Ещё раз напомню слова написанные дежурным от руки. «Пост 5. 14095 М, АНК.12.50.»

Пост № 5 это понятно, это я сам и есть, поскольку список боевой смены прилагается к каждому рабочему дню и тоже хранится вечно. И время 12.50 тоже время всем понятное. Это есть некое усреднённое время, во время которого пеленгуемая радиостанция всё ещё находилась в эфире. Но время это ставится тоже не просто так. Во-первых, здесь есть некий элемент контроля, за нашей бурной деятельностью. Не следует думать, что всё у нас так просто делается. Захотел какой-то там рядовой заказать работу по пеленгации, так взял и заказал. На всё есть свой регистр, свои правила. Прописано в распорядке дня, что за утреннюю смену должно быть не менее сорока обращений к службе пеленгации? Прописано. Так вот вынь да положи на стол эти сорок обращений в обязательном порядке. Здесь, на самом-то деле, даже двоякая польза получается. Как бы, во-вторых, по моей классификации. Самое тут основное – это постоянный, проводящийся изо дня в день, тренинг всей нашей пеленгационной службы. Но и ещё одна, чисто практическая польза для всего нашего разведывательного сообщества тоже имеется. Не часто, конечно, но с помощью таких постоянных контрольных замеров «широким бреднем», иной раз удавалось выявлять подставные или подвижные радиостанции.

Вот вам живой пример из многотрудной жизни радиошпионов. Все мы прекрасно знали, что на японском острове Кюсю постоянно работает радиостанция с позывными KWA. Станция явно военная и кроме стандартного трёхбуквенного позывного, который, везде и всюду передавался открытым текстом, о ней почти ничего не было известно. Но, в один из самых обычных тренировочных дней, пеленгаторные посты удивительно дружно указали на то, что KWA неожиданно покинула благословенную землю острова Кюсю и заметно сместилась в юго-восточном направлении. Конфуз! Просто нонсенс какой-то! Тут одно из двух, либо дружно сбились настройки всех наших приборов, либо поплыл сам остров Кюсю! Объявили маленькую тревогу по полку, и каждый час стали брать пеленги на странную станцию. И только по прошествии трёх смен кто-то догадался разделить пройденный ею путь на время наблюдения. И что же оказалось? Оказалось, что скорость передвижения KWA полностью совпала с установленной скоростью движения кильватерных колонн в японских силах самообороны. Догадка оператора требовала немедленного уточнения, и с Владивостокского аэродрома в воздух спешно поднялся Ту-16, переоборудованный из стратегического бомбардировщика в морского разведчика. Через одиннадцать часов, когда доставленные им снимки были проявлены и расшифрованы, все мы могли воочию созерцать пять японских кораблей, гуськом идущих в сторону Новой Зеландии.

Этот, на первый взгляд малозначительный эпизод, дал нам буквально на годы вперёд целую боевую задачу по отслеживанию и регистрации такого рода подвижных радиостанций. Постепенно, не сразу, но такие случаи стали выявляться всё чаще и чаще, и вскоре стало понятно, где на самом деле расположен стационарно развёрнутый передатчик, а где вместо бетонного или кирпичного здания используется флагманский корабль той или иной военной флотилии.

Но флот, всё же главная цель для ОСНАЗа второстепенная. Первейшая же и главнейшая это, разумеется, авиация. Надо сказать, что и там мало-помалу собирался соответствующий материальчик. На каждое направление, на аэродром, и даже на каждый самолёт. Не сразу, разумеется, не вдруг, но благодаря «вдумчивой усидчивости» (любимое выражение нашего ротного) удалось выявить довольно хитрую систему, по которой действовали наши вероятные противники, готовя авиационное наступление на нашего союзника в Северном Вьетнаме. Ясно, что не все самолёты, перегоняемые через Тихий океан и обратно, представляли для нас одинаковый интерес. Но среди великого сонмища ежедневно поднимаемых в воздух аэропланов, были действительно очень для нас важные «птицы». Перечислю их, поскольку обещал. Себе для лучшей памяти, а вам для общего сведения, ибо с некоторыми из этих боевых машин нам ещё не раз придётся встретиться.

Вот, например истребитель F-104 Старфайтер, «Звёздный боец», если перевести на русский язык его хвастливую кликуху. Короткокрылый и опасный в пилотировании, этот «боец» угробил своих собственных пилотов гораздо больше, нежели пилотов противника (за что и получил презрительную, но заслуженную кличку – «Летающий гроб». Но против безоружных вьетнамских крестьян он воевал довольно смело. Две тонны ракет, несколько фугасных бомб и 20-ти миллиметровая пушка позволяла нескольким таким самолётам запросто сжечь иную деревню и разогнать её население по окрестным лесам.

Другой, очень распространённый представитель американской военной техники во вьетнамском небе – А-6А «Интрудер». Задуманный поначалу как тяжёлый палубный штурмовик, он выпускался серийно компанией Грумман. Неторопливый, но берущий на борт до 7700 килограммов вооружения, этот самолёт являлся весьма опасным противником для босых вьетнамцев с мотыгами, тем более, что был оснащён новомодной интегральной цифровой навигационной системой. Первоклассная (по тем временам) электроника давала такому самолёту большие преимущества в действиях при штормовой погоде и даже ночью. Но А-6 не только в атаки ходил. Сей самолёт оказался очень удобен, для переоборудования в морской и сухопутный тактический разведчик, а так же в малый заправщик.

Другой тип самолёта, широко использовавшийся во вьетнамской войне – RB-47. Введённый в начале пятидесятых так называемым средним бомбардировщиком в состав ВВС США, RB-47 к концу шестидесятых доживал свой недолгий век самолётом авиационной и электронной разведки. Было построено всего 56 подобных машин, которые только и делали, что следили, фотографировали и подслушивали. Но честно надо признать, делали это весьма неплохо! Например, на модификации RB-47В было установлено аж 8 широкоформатных фотоаппаратов (нашим бы Ту-16 такое роскошество).

Сразу же хочу выделить из сего короткого списка самые для нас важные и опасные боевые машины вероятного противника. Их всего две, но зато какие! Не машины – летающие легенды, SR–71 и B–52! Оно и объяснимо. Первый из них – стратегический разведчик с сумасшедшим потолком полёта и умопомрачительной маршевой скоростью поднимался с аэродромов базирования совсем не часто. И поднять его на крыло может только самое высокое военное или политическое руководство глубоко враждебной нам США. Следовательно, основной вывод, который мы делаем, перехватывая извещение о взлёте такого монстра, – в американских штабах готовится нечто крайне важное и крайне секретное. Готовьтесь бойцы ОСНАЗа, грядёт очередная битва!

Теперь нашим радиоразведчикам жизненно необходимо следить за исходным и конечным пунктом перелёта SR–71. И, разумеется, каждый раз по этому поводу экстренно собирается небольшое совещание, причём прямо за рабочим столом оперативного дежурного. Ну, как же! Событие ведь неординарное, к нему нужно подготовиться наилучшим образом. Как минимум, два самых лучших слухача первой роты переключаются на отслеживание частот, где когда-либо засвечивались стратегические разведчики этого типа. Вся наша пеленгационная служба замыкается только на них. Микрофоны выдачи запросов даже накрываются специально сшитыми колпачками, и для всех нас это является сигналом, о том, что на КП объявлено особое положение.

Полёт «Чёрного дрозда» обычно непродолжителен. Два – три часа это крайний предел нахождения в воздухе этого супершпиона, но всё это время и мы пребываем во вполне понятном и постоянном напряжении. Ведь интересно же узнать, что именно привлекло внимание высшего американского командования. Само собой тут же высчитывается, в какое время SR появится над вьетнамской территорией и выдаётся соответствующие команды радиолокаторным постам, расположенным как на территории самого Северного Вьетнама, так и в близлежащей к нему морской акватории. Догнать или сбить такой самолёт мы пока не можем, но выяснить район, столь заинтересовавший американскую разведку, возможно. При согласованной работе всей системы электронного слежения нам удаётся довольно точно представить себе маршрут полёта разведчика, а это уже немало. Из набитых чужими секретами сейфов тут же извлекается подробная карта нашего юго-восточного союзника, и несколько пар глаз тут же впиваются в красочно разрисованный лист бумаги.

– Что за каверза готовится на сей раз в американских штабах? – безмолвный вопрос, казалось зримо зависает над нашими озабоченно склонёнными головами и согбенными плечами.

Наши, подрагивающие от волнения пальцы медленно ползут по карте, вслед за мчащимся в стратосфере титановым монстром.

– Для чего он полетел именно туда, – бормочут мои губы, – на что этот гад, нацелился? Не готовится ли воздушный удар по железнодорожным мостам? А может быть, под градом бомб вскоре окажутся дамбы вот на этих озёрах? Или американцами задуман налёт на склады военного завода? Будут ли завтра атакованы воинские казармы? Или под тонными бомбами окажется стратегическая железная дорога? Казармы, боеприпасы? Радарная станция? Вагоны с продовольствием, сосредоточенные на тупиковом полустанке у города «Н-ск»? Что? Где? Когда? Какими силами? Думай, солдат, соображай! Но помни, от твоих решений зависят тысячи жизней и неисчислимые материальные ценности.

Да, да, господа читатели Вы, пожалуйста, не улыбайтесь, поскольку это не вопросы популярной телепередачи. На самом деле, это вопросы жизни и смерти! И дать на них ответы нам необходимо предельно точно, без ошибок и без промедления. Сложнейшая задача стоит перед осназовцами! Велика цена данного ими ответа! Пухнут от напряжения офицерские головы, да и солдатские тоже. Сейчас за большим столом нет ни рядовых, ни офицеров! Все равны, все братья! Ответственность железобетонной плитой лежит на всех без разбора чинов и званий! Ведь ответ в Москву требуется дать мгновенно, причём, только однозначный и чётко обоснованный. Ошибиться нельзя ни в коем случае! И новые карты извлекаются из бездонного двухэтажного сейфа, и очередные бумаги из оперативного архива ковром покрывают громадный стол оперативного дежурного.

– Что у нас было в прошлый раз? Где проклятый SR пролетал две недели назад? Что последовало за этим пролётом? Какой объект бомбили штатовцы? Какими силами? Какие типы самолётов использовались для нанесения предыдущего удара? Была ли произведена доразведка иными типами летательных аппаратов? Как вела себя агентурная разведка противника? А какова была активность ближайших радиостанций? А что происходило в иные периоды? А ещё…, и ещё?

Приходят на помощь оперативному дежурному рядовые с наших постов, и я как всегда, в первых рядах добровольных советчиков. Уже десяток нарядов набрал из-за постоянных отлучек с рабочего места, но охота пуще неволи. Оперативный же нашему присутствию вовсе не препятствует. Любая свежая мысль может быть для него плодотворной. Он ведь тоже не двужильный, да и неугомонная энергия молодёжи ему явно приятна. И мы стараемся в меру своих сил и образования. Нам ведь тоже интересно поиграть в войну. Удивлены? А ведь ничего странного тут нет. Всё верно сказано, во всяком случае, честно.

Бушующая за тысячи километров от Камчатки война, для нас пока совершенно абстрактна. Как сказали бы сейчас – виртуальна. И для тех, кто непосредственно не воюет на полях сражений с оружием в руках, всё происходящее на такой войне является не более чем картинкой на плакате или телевизионном экране. То есть чисто теоретически мы понимаем, что именно в данный момент держим в руках чьи-то жизни, имеем реальную возможность одним единственным росчерком пера, изменить судьбы тысяч людей, но до нашего сознания этот очевидный факт как-то не доходит. Между собой мы часто шутим по тому поводу, что вьетнамцы после победы должны будут поставить нам памятник из чистого золота. Так сказать в память заслуг бойцов ОСНАЗ. Но, хлебнув впоследствии этого кровавого месива по полной программе, я понял, что памятники, по странному стечению обстоятельств, всегда ставят лишь тем, кто войны развязывает, а вовсе не тем, кто на них воюет.

Видимо подспудно, несмотря на все многоречивые декларации, государственную риторику и плакаты типа «Миру – мир», народы всех стран абсолютно уверены в неизбежности, и даже необходимости войн. Давайте попробуем выяснить вместе с Вами, почему же так происходит? Что такого есть в войне, что она на протяжении многих тысячелетий практически непрерывно ведётся изнемогающим под её тяжестью человечеством? Ответ мне представляется очевидным. Раздел единого по своей биологической сути общечеловеческого мира на условно независимые государства, был, есть и будет основным побудительным поводом для развязывания очередной кровавой войны. Подумайте сами. Как только какая-то часть человечества чем-то выделилась из остальной его массы, тут же автоматически возник и повод для конфликта!

Например, сосед по долине занял более удобное пастбище или перекрыл дорогу к единственному во всей округе водопою. Что делать? Можно, конечно же, послать к нему послов, предложить дары… А если дипломатическая неудача, а если дары с презрением отвергнуты? Время-то не ждёт, коней надо кормить и поить уже сегодня, а не через месяц. Вот вам и повод к первой стычке. Вот вам и первая война. Пусть сначала маленькая, локальная. Но затем случится стычка чуть побольше, малость покровавее. Растёт население планеты, растут и участвующие в конфликтах массы людей. Вскоре примитивные палицы с успехом заменили на дальнобойные арбалеты, потом дружину боярскую в броню одели и посадили на лошадей. Потом мушкеты солдатам выдали. Не успели они их освоить, как уже изобретены скорострельные автоматы. И так дальше и без конца и без края.

Возьмём, к примеру, тот же Вьетнам. Ну, зачем было делить его на две части? И вот уже одна половина ранее единой страны жаждет подчинить другую своему влиянию. Жаждет однозначно и неуклонно. Северные вьетнамцы полны решимости непременно осуществить свою задумку, не считаясь при этом ни с жизнями своих подданных, ни с чужими жизнями. Другие же (их потенциальные противники), совершенно не хотят что-либо менять, искренне полагая, что им и так хорошо. Можно ли такой конфликт утрясти мирными средствами? Нет, никак нельзя! Как поделить одну страну на двух правителей? Да в принципе невозможно! И вот именно поэтому, кто-то из них должен будет непременно умереть, чтобы в последствии не мешать другому верховному вождю, править по своему усмотрению.

Но вот удивительная загадка человеческой природы. Всяк из нас почему-то непременно хочет, чтобы умер именно его оппонент, а не он сам. Как же добиться желаемого успеха в неизбежной битве? Как одолеть надоедливого супостата? Да очень просто. Надо временно найти себе такого союзника, который непременно поможет именно тебе побороть ненавистного противника. Союзник должен быть сильный, многочисленный и хорошо вооружённый, а самое главное, он должен точно также как и ты, люто ненавидеть противную сторону. Если посчастливилось отыскать такого союзника, то можно смело начинать боевые действия, враг наверняка будет разбит и победа будет за нами. Но ведь и противная сторона тоже не сидит сложа руки. Она тоже судорожно ищет себе союзника, который бы тоже был столь же многочислен и не менее хорошо вооружён. И, разумеется, союзник № 2 тоже должен искренне ненавидеть твоего противника.

Итак, с чего же мы с Вами начали? А начали мы с того, что маленькая группка обладающих властью вьетнамцев искренне возненавидела другую группку вьетнамцев и всячески старается сжить последних со света. И чем же закончили? Закончили тем, что ненависть маленькой кучки людей, словно смертельный яд разлилась по огромным пространствам нашей планеты, отравив попутно миллионы других, совершенно непричастных к этому людей. И все эти люди, мигом позабыв про всё, что их занимало до этого момента, бросились или убивать друг друга, либо бороться за мир, публично разрывая на кусочки призывные повестки. А больше всего они начали платить, платить и платить своими деньгами и своей кровью за чью-то необоримую и необъяснимую ненависть.

Выходит, что война, это лишь ответная реакция человечества, как живого вида на возникшую в одной его части смертельную ненависть одних человекообразных к другим? Да, выходит так! И, что самое во всём этом неприятное, так это то, что сама война никак не способна искоренить само понятие ненависти. Она может только помочь одной части ненавидящих как-то побороть другую часть – ненавидимых. Получается, что войны всех сортов и размеров будут продолжаться в человеческом обществе до тех пор, пока не будет изжита сама ненависть. Не изжита, как образ мысли, как общечеловеческое понятие. Как та же оспа, которую, объединившись, уничтожали врачи всего мира. Вместе! Взялись и уничтожили. Теперь не нужно бороться с этой заразой, ибо оспы в мире нет. И только тогда наступит долгожданный мир, когда наступит эпоха всеобщей любви, поскольку только любовь является антиподом ненависти! Ах, как было правильно написано в Библии: – Возлюби ближнего своего. Как точно сказано, как прозорливо. Жаль только, не прочитал никто эту книгу, не вдумался в смысл её нетленных слов. Что, ж раз читать никто не умеет, то готовьтесь, ребята, к войне, поскольку она к вам непременно пожалует!

14, Вашингтон. Волна протестов

… 18-летний студент Альфред Томсон заявил репортёрам: – Большинство студентов против войны во Вьетнаме. Многие намерены уклониться от призыва в армию, потому что война, которую ведут Соединённые Штаты Америки в Юго-Восточной Азии – несправедливая, грязная, позорная война.

Впрочем, мы то что, мы к войнам и так готовимся денно и нощно. Вы наверняка думаете, что наша основная подготовка заключается в добросовестном изучении вверенной нам военной техники, строгом соблюдении требований Устава и меткой стрельбе из карабина? О, нет! Задача ставится куда как шире. И самая высшая наша цель – научиться понимать принцип действия воздушных сил нашего противника, научиться предугадывать его действия. День за днём, час за часом, минута за минутой мы ведём скрупулезный подсчёт количества и качества перебрасываемых в район боевых действий самолётов. И это вовсе не простая арифметика, это наивысшая алгебра! Ведь зная, какую противник сосредотачивает против тебя ударную группировку, можно примерно прикинуть, какие задачи он намерен решать, какими силами и в какие сроки!

Крайне важен для нас и качественный состав стягивающейся к фронтам будущих боёв воздушной армады. Если небо пестрит транспортными самолётами С-130 «Геркулес» и DС-10, да к тому же направляются они в аэропорт Сайгона (бывшую столицу Южного Вьетнама), то нетрудно сделать вывод о том, что происходит планомерное увеличение численности и материально-технического обеспечения именно сухопутной группировки. Следовательно, нашим союзникам – северянам следует вдвое и втрое увеличить количество «партизан» перебрасываемых в прифронтовую полосу. Надлежит выдать им больше пулемётов и гранатомётов, чтобы те могли с успехом противостоять призываемым из сытой и беспечной Америки резервистам.

Какие те, в самом деле, вояки? Что может сделать в непроходимых джунглях перекормленный гамбургерами и безвременно ожиревший мелкий банковский клерк, или неторопливый складской рабочий? Какое такое активное противодействие могут они оказать хоть и малорослым, но юрким вьетнамцам, для которых джунгли не абстрактное понятие, почерпнутое из комиксов про Маугли, а образ жизни? Что могут сделать постоянно отказывающие в условиях постоянного воздействия сырости и грязи малокалиберные винтовочки, против неутомимых и испытанных по самым строгим меркам войны русских автоматов? Вопросы я поднимаю далеко не праздные. Ведь за каждым из них стоят тысячи и тысячи жизней, судеб, разливанное море материнских слёз и солдатской крови!

Кто предупреждён – тот вооружён. Наверное, на протяжении своей жизни вы не раз слышали это крылатое выражение. Но наверняка оно в полной мере никогда не затрагивало вашего сознания. Каким образом предупреждён? – об этом Вы вряд ли задумывались всерьёз. И чем ещё кто-то там вооружён? Вы всегда считали, что этот вопрос писан явно не для вас. Ан, нет, любезнейший. Как раз для нас-то он и писан. Именно для бойцов ОСНАЗ отчеканена в веках эта прекрасная фраза, для нас голубчиков! В самую точку!

Кто же предупреждён? Ответ однозначный. Предупреждёно Главное Разведуправление СССР. А через него и генштаб, и правительство и партийное руководство страны советов. Мы даём самую точную и объективную информацию обо всех намерениях Соединённых Штатов в отношении нашего союзника в Юго-Восточной Азии. Мы просчитываем силы врага, его ближайшие и долгосрочные намерения. Мы выявляем направления главных ударов и тактику ведения воздушного и наземного наступления. Тем самым мы даём ясное представление нашему политическому руководству о том, какие потери в материальных ресурсах и живой силе понесёт наша сторона. Имея на своём столе столь подробную аналитическую разработку, подготовленную в нашем полку, верховные руководители страны могут с определённой, естественно, погрешностью, рассчитать объём тех поставок, которые необходимо осуществить, если мы не хотим скорейшего поражения нашего союзника в войне. Мало того, легко высчитывается даже время, в которое надо с поставками непременно уложиться.

Второй вопрос, не менее важный – людские потери. Естественно, Советский Союз юридически во вьетнамской войне не участвует, но исподтишка может помочь и в этом случае. Не понятно, каким образом? Очень даже понятно. Прежде всего, способствуя всемерному повышению качества подготовки вьетнамских офицеров. Ведь сами понимаете, война сейчас идёт на высоком техническом уровне, и прыгающие по лианам пехотинцы уже не столь высоко котируются в современном бою. Нужны высококлассные специалисты, знающие как современные артиллерийские системы и ракетную технику, так и радиотехнические комплексы обнаружения и сопровождения воздушных целей. Параллельно с этим потребны и сотни других мастеров и специалистов, умеющих готовить к бою, чинить и настраивать очень даже непростую и секретную военную технику.

Где нищей стране взять такое количество высококлассных и широко подготовленных спецов? Вопрос вполне закономерный. За ним стоят уже не сотни, и тысячи, а миллионы жизней. Судьба всей страны зависит от положительного решения данного вопроса! Вот тут-то, в этот роковой момент и должен сказать своё веское слово генеральный союзник, вот тут-то он и должен проявить соответствующую его высокому рангу щедрость и прозорливость. Ну, со щедростью у нас всегда было намного проще. Народ наш к трудностям привычный, глядишь, и ещё пару лет без колбасы потерпит. А вот с прозорливостью дело обстоит несколько сложнее. Чтобы быть воистину прозорливым, надо ох как много чего знать, и ох как далеко уметь вперёд заглядывать. Так кто же этот бинокль дальнозоркий к глазам наших самых высоких руководителей громадной империи поднесёт? Кто завесу их тотального незнания развеет? А вот мы и поднесём, кадровые бойцы ОСНАЗа. Вот потому-то нас и строгают без устали наши отцы-командиры, строгают и полируют наши боевые навыки каждый Божий день без выходных и праздников!

Требование к нам они выдвигают только одно: – Думайте, обормоты бестолковые, думайте непрерывно! От вас, безмозглых дуралеев, столько всего зависит, что вы даже себе и не представляете! А мы представляем, не все конечно, но многие. Ясно, как Божий день, что именно от тщательности нашей работы зависит, сколько вьетнамских офицеров должно пройти высшие командирские курсы, и сколько снарядов к зенитным орудиям всех калибров должны изготовить Тульские и Ижевские заводы. Тут же приблизительно определяется и потребное количество стали, угля, энергии, ложек алюминиевых, банок консервных и прочее, прочее и прочее, которые тоже должны выпустить наши оборонные предприятия. Всё это, до последней гайки нужно позарез, чтобы не покорился братский народ проклятым империалистам, чтобы выстоял и, в конце концов, непременно победил! А, кроме того, Советский Союз имеет возможность напрямую послать уже подготовленных специалистов братскую страну. Почему бы и нет? Кто такие эти советские люди? Они что, какие-то особенные. Да они везде и всюду должны своему родному государству по гроб жизни. Ведь учили их в школе бесплатно? Бесплатно! И в институте тоже бесплатно натаскивали! И лечили и в спортивных секциях тренировали и пионерских лагерях оздоровляли… Вот времечко и пришло послужить отечеству за заботу и ласку. Надо платить по счетам, ребята, хватит уж жить на халяву. Пора бы верой и правдой послужить взрастившему вас государству…, естественно тоже за бесплатно.

Ханой, 9. (ТАСС)

Южновьетнамские патриоты внезапной атакой овладели сегодня городом Кхием-Кыонг, расположенным в 33-х километрах севернее Сайгона. Они водрузили над городом флаг Национального фронта освобождения и несколько часов удерживали город в своих руках.

Только нам обо всём этом напрямую, естественно, не говорится. Думаю, даже нашим командирам в таком виде всё это не излагается. И нас и их держат за рабочих лошадок, с шорами на глазах, безотказно волокущих это безжалостное и прожорливое чудовище под названием ВОЙНА. Кстати немного о прожорливости. Нигде не читал я соответствующих статистических данных, и никто об этом по телевизору не рассказывал, но мне почему-то представляется, что именно Вьетнамская война в корне подорвала и расстроила весь последующий ход развития Советского Союза. И непонятной народу денежной реформе, и пустоте на магазинных полках, и убогостью крестьянских подворий российской глубинки, мы обязаны именно своей огульной и безоговорочной готовностью снабжать своего неожиданного союзника всем необходимым для ведения масштабной и долговременной войны. Ведь Вы прекрасно понимаете, что схватка шла не с регулярной армией Южного Вьетнама, величиной мелкой и незначительной. Битва фактически велась с генеральным союзником южной части страны – с Соединёнными Штатами Америки!

М-да. Когда мне некоторые говорят, что вот мол, Советская Система Социализма всё же победила Американскую Систему Капитализма во время вьетнамской войны, я только грустно улыбаюсь. Да, верно, военная организация СССР, опираясь на прекрасно поставленную систему глобальной разведки, систему ШКОЛА и свои значительные военные ресурсы одолела военную машину США. Да, американцы в конце концов ушли из Вьетнама, поняв, что поддерживаемый ими режим уже не в состоянии далее даже обозначать свою поддержку титаническим усилиям своего генерального союзника. Но что с того? Военная машина Соединённых Штатов, разумеется, понесла серьёзные моральные и материальные потери, но она же и сделала правильные выводы из своего поражения, осознала свои промахи. Политическая элита Соединённых Штатов вынесла бесценный опыт из той войны, который в кратком виде гласит: – Вести войну против кого бы то ни было, следует только в том случае, когда противная сторона не имеет за своей спиной враждебного Америке генерального союзника. Всё! Точка! Вырублено навеки! И тех пор военная машина США смело действовала только в том случае, если генеральный союзник очередного противника заранее выведен из игры политическими или экономическими методами.

А вот Советский Союз, к большому сожалению, такого урока из той войны не вынес. СССР бездарно промотал во вьетнамской авантюре гигантские капиталы, и опрометчиво растратил жизненно необходимые стране ресурсы. Но это ещё далеко не всё. В конце концов, деньги можно и заработать. Но из-за недостатка оборотных средств, страна по уши влезла в долги к тем же самым империалистам (ну не анекдот ли?), которые чугунными гирями повисли у неё не шее, лишая свободы манёвра, как в экономике, так и в политике. Из-за недостатка ликвидных ресурсов в последующие годы Страна Советов безнадёжно отстала в развитии современных электронных технологий, проиграла гонку в космосе, и что самое печальное – оставила свой собственный народ прозябать в нищете.

Партийные функционеры наивно полагали, что советские люди уже настолько привыкли к бедности, что последствия вьетнамской авантюры в очередной раз сойдут им с рук. А вот и не сошло. Экономическое и технологическое отставание, заложенное в те безумные годы всеобъемлющего интернационального мотовства, впоследствии аукнулось тем, что простой народ, наконец-то понял, что Система уже не тянет! И раньше всех это поняли представители инженерной и культурной интеллигенции. Система-то надорвалась, – вдруг осознали они, – и в реалии ничего из многократно обещанных партией социальных чудес и благ коммунизма никогда не случится. Это был страшным шоком для тех, кто десятилетия гнул шею на заводах и фабриках. Но одновременно это был и удар в самое сердце коммунистической идеи. И хотя ещё вовсю гомонили о скорой победе коммунизма партийные агитаторы, и всё ещё клеймила загнивающий капитализм газета «Правда», почти все в нашей стране уже чётко поняли, что крах социализма неминуем.

В связи с этим хочу привести маленький пример, на первый взгляд совершенно незначительный, но по-своему очень показательный. Недалеко от того места, где я жил в юности, располагался какой-то закрытый институт. И гуляя по вечерам с приятелями вдоль его высокого забора, я часто видел сотни окон, горевших деловыми огнями даже в поздний час. Но так было перед армией. Вернувшись со службы, я как-то вновь оказался рядом со знакомыми стенами. Было всего половина седьмого вечера, но в институте светились лишь редкие оконца. Простому обывателю, даже с партбилетом в кармане сей факт ничего не скажет. Но человек, прослуживший два с половиной года в стратегической разведке, и научившийся мыслить глобальными понятиями, поймёт многое. Если основанная на вере в светлое будущее страна, в лице своего простого народа потеряет веру в такое будущее, то крах такой страны неминуем. Пусть он будет растянутым во времени, пусть на эту грандиозную катастрофу уйдёт целых двадцать лет падения и гниения, но разгром и развал неотвратим! Это пример не только для бездарно размотавших великую державу коммунистов, это пример для всех последующих российских правителей. Внимательно смотрите за окнами, господа. Если они уже погасли, то скоренько собирайте вещички и ищите местечко поспокойнее, ибо скоро грянет гром! Вот так-то! А вы говорите, арифметика. Нет, господа, разведка это вам не арифметика, и даже не алгебра, это высшая математика!

Итак, я продолжаю разговор о важнейших крылатых боевых машинах наших основных ротивников с растленного Запада. Один из таких самолётов я уже как бы описал. Что же касается стратегического бомбардировщика В-52, то это самолёт и вовсе особый, можно сказать уникальный. Самолёт – легенда, одним своим названием долженствующий подавить возможного соперника. Назван же он как «Stratofortress», что в переводе означает «Высотная крепость». Иначе и лучше про него просто не скажешь. Неудержимый и непобедимый, готовый и в 21-м веке запросто стереть в порошок всех жалких людишек, осмеливающихся противостоять его необоримой мощи! А тогда в шестидесятые, он и вообще олицетворял собой костяк стратегического воздушного флота Соединённых Штатов. Не припомню, чтобы у кого-нибудь в мире на тот момент существовал самолёт, способный за один раз поднимать по сорок тонн бомб и нести их со скоростью в 900 км. в час.

Теперь Вы, мои дорогие читатели, гораздо лучше представляете, с какими противниками СССР готовился вступить в схватку. Причём мы ни в чём не должны были уступать такому мощному противнику. Мы были просто обязаны его превзойти и победить!

Вашингтон, 9 (ТАСС) Планы Пентагона

США приближаются всё ближе и ближе к большой войне в Юго-Восточной Азии, которая не ограничится Вьетнамом, а распространится на весь Индокитайский полуостров, – пишет журнал «Юнайтед Стейтс энд Уорлд Рипорт».

Мои чуткие, вечно настороженные уши уже почти что профессионального радиоразведчика внезапно подают в мозг сигнал на открытие глаз. Распахиваю веки, рывком поднимаю голову с подушки, и с тревогой смотрю в далекое, чуть посеревшее окошко, врезанное в торце казармы. Что за часть суток сейчас? Утро? Или же ранний вечер? Да и вообще, какой сегодня день-то на дворе?

– Рота, – скучным голосом бубнит в этот момент дневальный, словно привязанный у неизменной в веках армейской тумбочки, – приготовиться к построению на ужин.

– Это хорошо, – думаю я, проворно выскальзывая из-под тёплого одеяла, – значит сейчас вечер, и никаких казарменных заморочек больше не предвидится. Едва натянув бриджи, босиком семеню к доске объявлений, прикрученной около двери. На ней, кроме запылённого «боевого листка» висит самый главный для всех нас документ. Называется он весомо и по военному просто: – Боевой приказ!

Приказ гласит. «Заступить на боевое дежурство с 20.00. 7-го марта 1968-го года следующим военнослужащим».

Пост № 1 Крашенинников В.А.

Пост № 2 Сусин П.В.

Пост № 3 Щевров А.С.

Пост № 4 Косарев А.Г.

Пост № 5 Тошин Е.М.

ТРГ – Семикин А.И.

Начальник смены: Старший сержант Мартыненко Д.Д.

В самом низу приказа, как и предписано полковой канцелярией, выведено скромно, но твёрдо: – Командир 2-й роты В. М. Рачиков и тут же подпись его самоличная красуется, аккуратная и разборчивая.

Приказ, он ведь не просто так на самое видное место вывешен, приказ нас мобилизовать должен. Солдатик ещё со сна не очухался, ещё глаза толком не продрал, но прочитает он этот приказ, и мысли его совсем по иному руслу потекут. Прямо тут же! И всё то время, пока он будет приводить себя в порядок и принимать пищу, помнить будет заветную строку из приказа со своей фамилией. Но разговоры разговорами, а надо дело делать. Дел этих, до вожделенного ужина, всего три. Первое. Умыться в солдатском умывальнике по пояс ледяной мартовской водичкой, чтобы на полночи бодрости хватило. Второе. Заправить кровать, как положено по старшинскому ранжиру. Третье. Привести себя в относительный порядок, как и положено образцовому бойцу полка особого назначения.

Вы, кстати, можете в этом месте и удивиться. Кто такой этот рядовой Косарев, что нагло спал средь бела дня? Да где это видано, чтобы обычные солдаты Советской Армии, непобедимой и легендарной, после обеда почивать ложились? Поясняю без обид на всех скептиков всего мира. У нас в полку видано и не такое. Дело тут вот в чём. По Уставу Вооружённых сил, действовавшему на тот период, военнослужащий срочной службы имел законную возможность спать по 8 часов в сутки. То есть, теоретически был просто обязан треть суток беспробудно спать. Теперь представим нашу запутанную ситуацию. Отдежурил я, например, с восьми утра до четырнадцати дня. Сдал смену, дошагал до роты, потом до столовой, поел, вернулся в казарму. А знаю заранее, что мне заступать опять, на сей раз с 20.00 до 2х ночи. Теоретически, верно, я должен спать 8 часов, но ровно 8 за одни сутки при таком режиме не набирается никак. Если только после обеда прикорнёшь часика на два, да с половины третьего ночи до половины седьмого утра столько же. Вот и считайте, всего-то набегает за сутки шесть часов рваного пополам «сна».

Но так бывает в очень редком случае, почти что в идеальном. Чаще наше ротное начальство умудряется устроить нам вместо законного отдыха какую-нибудь мелкую пакость. Не из-за особой ненависти к личному составу, естественно, а просто так, чтобы подчинённым служба мёдом не казалась. Придёт, допустим, солдат утром с нулевой смены, голова тяжёлая от хронического недосыпания, веки слипаются, а ноги подкашиваются даже на ровной дороге. Просто самое время ему чуток поспать, набраться сил перед следующей сменой. Но только он после завтрака намыливается поближе к желанной коечке, как тут же получает достойный отпор.

– Стой, ты это куда ноги свои грязные тащишь? – следует грозный окрик взводного. У нас сегодня по плану боевой работы полковая спартакиада предстоит. Иди-ка лучше на кросс. Пробежишь пять километров…, а потом можешь идти спать.

– Ах вы жопы, – думает про себя солдат, – мудилы сраные! Вам бы после бессонной ночи попробовать на сытый желудок пять километров пробежать, а после этого умудриться срочно уснуть, аж на целый час! Уроды убогие! «Сапоги» нечищеные…!

Злобные ругательства в подобных случаях сыплются из меня точно так же, как и из прочих, каюсь. Впрочем, только мысленно, без сотрясении воздуха. Ведь с нашими отцами-командирами особо не поспоришь, если только заочно, про себя. Особо строптивых и назойливых правдолюбцев у нас любят загонять в смену по очень хитрому графику. Называется он в нашей солдатской среде, «ночной гамбит». Суть его такова. Весь день солдат присутствует на занятиях, производит уход за техникой, ходит на хозяйственные работы и прочее, а в 20.00. его ставят на радиопост. В казарму он приходит в половине третьего, и до половины седьмого может поспать, то есть до того времени, пока не протрубят общий подъём. А на следующий день его снова запускают на пост с 20-ти вечера. И так дальше и дальше. Вся заковыка тут вот в чём состоит. Неугодный солдат сознательно выбивается из привычной колеи тем, что подолгу, иной раз по два месяца подряд может спать всего по три часа в сутки. Я и сам через такой «гамбит» проходил, причём неоднократно. Но, вот что удивительно! Проходит пара недель, а то и меньше, и ты так втягиваешься в такой дурацкий режим, что привыкаешь к такой жизни, как и к обычной. И когда, иной раз, удастся поспать положенную норму, то встаёшь просто с чумной головой и даже одеревенением во всём теле. Оказывается, что пересып, по голове бьёт иной раз похуже перепоя!

Но что это я всё о грустном, да о грустном, надо бы поговорить немного и о весёлом. Например, о наших праздниках. Как ни странно, но праздники бывают и в армии. Их в году всего пять. 23 февраля (день Советской Армии), 1-е Мая, День Присяги, 7-е Ноября и Новый год. Праздники приятны служащему народу хотя бы тем, что во время них не планируются ни общественные работы, ни учения, ни какие-то иные докучливые занятия. У всех неожиданно появляется целая куча свободного времени, если эти слова можно применить к тем чисто тюремным условиям, в которых мы тогда пребывали. Но, естественно, что те, кто был ранее назначен в кухонный наряде, так и работают на кухне. Кто попадал на боевую смену, тот, соответственно, «трубит» на смене. А кто оказывался в карауле, тот, само собой, караулил «веселящихся» со всей своей советской бдительностью!

Но где-то примерно семьдесят процентов личного состава бестолково топтались в казармах. Для хоть какого-то увеселения незанятого народа обычно приносили с 3-го склада громоздкие технические магнитофоны, и замполиты во всех ротах самолично заводили эстрадную музыку. Музыка, кстати говоря, у нас в полку была весьма приличная. Тут замполитам даже и напрягаться не надо было для поисков музыкальных новинок. Из Японии на всю тихоокеанскую округу голосит мощнейшая радиостанция, призванная развлекать американский воинский контингент во Вьетнаме. Именно она, эта станция, имеет в своём распоряжении не только искусных ведущих (ди-джеев тогда ещё и в помине не было), но и последние, самые популярные музыкальные новинки. Ну, и мощность разумеется. Такую мощность, чтобы самый захудалый солдатик в окопе с транзисторным приёмничком мог безо всяких проблем круглосуточно слушать и «Битлз» и «Ролинг Стоунс». Соответственно и мы грешные получали от американских щедрот свою долю музыкального пирога. Но не только музыкой и свободным временем хороши праздники.

Обычно в такие дни устраиваются и спортивные соревнования. Футбольный или волейбольный матч между ротами заставлял всех забыть о повседневных заботах и отдаться болельщицкой страсти. По вечерам же бывали концерты, свежие фильмы и даже выступления иллюзионистов. Чтобы заранее пресечь ненужные вопросы, сразу скажу, что все эти мероприятия проводятся всегда, невзирая на погоду и время года. Для этого у нас в полку есть все возможности. Ещё нашими предшественниками был выстроены: – громадный бревенчатый клуб, открытый стадион и наша особая гордость – тёплый спортивный зал. Если клуб был раньше выстроен для чисто военных целей (в нём изначально располагался старый КП), то спортивный зал целиком и полностью построен по солдатской инициативе.

Разумеется, строили его методом народной стройки, то есть за счёт своего свободного времени. А основным строительным материалом была обычная печная зола, ежедневно выгребаемая из множества полковых кочегарок. Ведь уголь для отопления нам завозили с Сахалина, и качество его оставляло желать много лучшего. Большая часть мелкого и бурого уголька (не менее половины) не сгорает в топках, а превращается в буро-жёлтую массу обгоревшей породы. Добавив в неё небольшое количество цемента и воды, и набив полученной массой специальные формочки, вскоре вытряхиваем из них почти готовые строительные блоки для последующей просушки. Через сутки они полностью застывают, и становятся вполне пригодным для применения в строительстве. Вот так, кирпичик за кирпичиком и был выстроен пусть и неказистый, но вместительный и светлый зал. Правда, командование наше и ему нашло достойное применение. Когда та или иная казарма ремонтируется, солдатские койки переносятся в спортзал. Но такие события происходят не так часто, и большую часть года мы имеем возможность хотя бы изредка побоксировать, или поиграть в волейбол. Впрочем, вряд ли читателей интересует такие мелочи. Самое время мне продолжить рассказ о жизни войск особого назначения.

Хоть мы все служим в полку Главного Разведывательного Управления, но настоящих офицеров разведки, в полной мере профессиональных «грушников», в нашем полку совершеннейший мизер. Их еле-еле хватает для того, чтобы как-то закрывать собой боевую работу на «КП», и на что-то другое их просто не хватает. К сожалению и наша служба проходит под их крылом лишь частично. И по возвращению со смены, мы тут же оказываемся под командой самых обычных выпускников самых обычных средних военных училищ. А среди них всякий народ случается. Бывают и ничего, а бывают и полные дуралеи. Примером тех, кто вполне нормально относится к подчинённым, вполне может служить наш ротный командир, которого зовут Рачиков Станислав Авдеевич. Откуда он родом и кем были его родители, мы само собой, оповещены не были, но по круглому, вечно улыбающемуся лицу нашего капитана, было явно видно, что происходит он из семьи потомственного священника рядового сельского прихода. Негромкий голос его, ясные, слегка на выкате глаза, благостная улыбка, привычно сложенные на животе руки с переплетёнными пальцами… Эх, ему бы ещё кучерявую бородку, да рясу вместо армейского ХБ, и перед нами окажется вылитый дьячок при храме.

Руководит он всеми нами, скажем так, весьма своеобразно. Понимая, что из солдат физически невозможно выжать всего того, что требует неумолимый Устав, в котором никоим образом не укладывается тот неестественный ритм жизни, который мы все вынуждены вести, он старается как-то сгладить существующие в роте противоречия. Пытается соблюсти некий баланс (уж как у него получается, так получается) между «грушниками» и «сапогами». Грушникам ведь нужны не просто выжатые, как лимон, манекены в солдатской форме, еле живые после бессмысленной очистки плаца от снега, или очередного зубодробительного забега на выносливость. Им нужны выспавшиеся, нормально накормленные солдаты, которые способны не только сонными мухами клевать носами у телетайпов, но и вести крайне деликатную, требующую досконального знания предмета боевую работу. Их очень даже можно понять. Фактически на двух офицерах, круглые сутки дежурящих в центральном зале «КП», совершенно неподъёмным грузом ложится вся работа по оценке непрерывно меняющейся обстановки в громадном по протяжённости регионе Тихого океана и его окрестностей.

Взгляните сами, ради любопытства на глобус, оцените масштаб их работы. В сферу непосредственных интересов нашего полка входит всё пространство, омываемое Тихим океаном, а это десятки стран, сотни аэродромов и авиабаз. Не забудьте также, что работать приходится в регионе, в котором идёт полномасштабная война. И эти офицеры гораздо лучше остальных понимают, что малейшая ошибка оператора, либо недооценка им ситуации, даже случайного выпадения из общей цепи одного единственного донесения, вполне может стоить жизни сотням, а то и тысячам людей.

«Сапогам» же наоборот, вообще наплевать на то, чем мы занимаемся на смене. У них совсем иные заботы и задачи. Они сидят целыми вечерами в своих кабинетах и непрерывно пишут планы, в которых отражены все те проблемы, которые должны решать офицеры небольшого по численности подразделения, заброшенного в медвежий угол, нашей поистине необъятной Родины. Там, в этих бесконечных планах, умещается всё и сразу. И заготовка дров на кухню, и завоз угля для полковых котельных. Там не забыты и занятия по строевой подготовке, и изучение практически совершенно бесполезного для нас воинского Устава. Забой свиней, копка картофеля на колхозных и личных огородах, починка инвентаря в подшефном детском саду, обслуживание подшефного автотранспорта, натяжение колючей проволоки, покраска фасада полкового штаба и т. д, и т. п. И нет этому потоку многообразных дел ни конца, ни края.

Да, вы, впрочем, не слишком обманывайтесь, пожалуйста, когда я произношу слово «полк». Полк-то он хоть считается полком, (потому, что во главе его стоит полковник), но на самом деле, полк наш по составу никак не превосходит обычный мотострелковый батальон. Да и то, с большой пребольшой натяжкой. Судите сами. Нормальный полк состоит уж как минимум из трёх батальонов, каждый из которых в свою очередь состоит из трёх рот. В каждой роте по три взвода, разбитых на три отделения. Начнём разматывать этот кроссворд как бы с конечного звена, чтобы выяснить численный состав полка. Стандартное отделение обычно состоит из семи – восьми человек. 3 отделения – это уже больше двадцати солдат. Рота, даже самая обескровленная, включает в себя никак не менее семидесяти человек. Ну а батальон и вовсе, целая куча народа. 220, а то и 250 душ служат в его составе. Несложно подсчитать по этой методике, что стандартный полк содержит в своём составе не менее восьмисот вооружённых людей – сила, ну просто необоримая!

Теперь быстренько утрём слёзы восторга, и обратим более пристальный взор на наше скромное воинство. Наш замечательный полк состоит всего-навсего из четырёх куцых рот. Сразу поделим их общее количество примерно пополам, в строгом соответствии с пожеланием Библии, на чистых, и нечистых. Все «чистые» бойцы собраны у нас в первых двух ротах. Именно они и составляют как бы местную солдатскую элиту. Именно там служат все местные профессионалы радиоразведки. А третья и четвёртая – эти рангом пониже будут. Третью роту мы отбрасываем сразу. Это, стихийно выделившаяся из общей массы вояк, хозяйственная обслуга. Тут и шофёры, и дизелисты, и электрики, и кочегары. А так же хлеборез, многочисленные каптёры и даже свинарь. Извините, но каждый понимает, что в работе разведчика знание устройства восьмицилиндрового двухсотсильного дизеля помогает крайне слабо.

Теперь окинем беглым взглядом последнюю, четвёртую роту. В ней собраны все, кто осуществляет связь полка с внешним миром. Сами понимаете, что без радиосвязи с центром и внешними подразделениями мы не полезнее дырки от бублика. В ней, в четвёртой роте, собраны наши славные «стукачи», все виртуозы азбуки Морзе. В ней же осели и просто бесподобные пеленгаторщики, о которых я сказал ранее много тёплых слов. Здесь же служат и наши трудолюбивые антеннщики, которые из последних сил поддерживают наше солидное антенное хозяйство в работоспособном состоянии. Честь им всем и хвала! Без их труда, без их ежедневного солёного пота, радиоразведка жить не может, как голова без тела. Но согласитесь, в человеке всё же именно голова исполняет самую главную функцию. А головы наши как раз и сосредоточены в первой и второй ротах. Таким образом, получается так, что всего-то две обычные роты стоят на страже всех наших необозримых дальневосточных рубежей!

– И что с того? – слышу я возмущённый голос какого-нибудь отставного подполковника. – Так ведь это же целых две боевые роты! Они-то вполне смогут прикрыть Родину-мать своим воинским искусством!

Ага, сейчас! Вот они две наши образцовые роты, взглянем на них открыто и беспристрастно. Первая и вторая. Рассмотрим их повнимательнее. Первая, она всегда первая. При любом построении полка она занимает место на правом, самом почётном фланге. Она ближе всего к начальству и именно их одухотворённые постоянной бессонницей лица видит полковник Карелов А. И, выходя утром из помещения штаба. И, правда, там есть на кого посмотреть. Основной костяк первой роты – сплошь молодые и здоровые парни из Москвы и Питера. Но не только здоровьем и отменной выправкой они приятны полковничьему сердцу. Есть у каждого из них свой особый талант. Начнём с того, что минимум две трети из них окончили спецшколы с уклоном на изучение английского языка.

Вы представляете себе радость нашего Андрея Илларионовича, когда ему, призванному постоянно бороться с распоясавшимся американским империализмом, но не знающего, как по-английски звучит «Доброе утро», и вдруг на помощь приходит этакая подмога! Сопливые новобранцы, даже не умеющие ходить строем и не знающие ни одной строевой песни, и вдруг вовсю лопочут на самом, что ни на есть ненавистном английском языке! А если их ещё на годочек в полковую школу запихнуть, да ежели подковать их технически как следует! Тогда уж точно, только молиться на таких парней.

Вот только одна закавыка заставляет хмуриться начальственное чело. Маловато, таких, как они, головастых, добирается до гористой, покрытой вулканами и непроходимыми лесами Камчатки. Лишь жалкая кучка, не дотягивающая числом и до трёх десятков голов, грудью стоит на страже эфирных рубежей Страны Советов. М-да, конфузец. Но, ничего. Вслед за ними могучими рядами выстроилась наша вторая рота. И капитан из подъячих во главе её. Здесь, конечно, не такой хит-парад, как в первой, народ малость попроще выглядит. И лица наши посвоеобразнее, да и биографии повитееватее. Хотя и здесь парни по большей части из европейской части СССР собраны. Есть из Москвы, есть из Загорска, а есть и из Вологды. Всякой твари, как водится, по паре. И ряды наши чуть покучнее будут. Но и здесь, как говорится, бойцы через одного стоят. Ведь телетайпы чинить надо? Надо. Хорошо, что чудом попал к нам в роту мастер по ремонту пишущих машинок – Вова Широбоков. Без его волшебных молотков и длинных отвёрток вся эта непрерывно стрекочущая механическая орда не продержалась бы и недели. А наши мастера по ремонту бесчисленных электронных шкафов, приёмников, магнитофонов, наушников и прочего электро и электронного имущества, забивающего половину объёма нашего «КП»? И хотя они у нас не числятся в оперативниках, но тоже нужны как воздух. Так что, если внимательнее начать отделять агнцов от козлищ, то и здесь основного состава едва ли наберётся немного больше, нежели в первой роте.

Теперь давайте с Вами прикинем чисто арифметически, сколько же полку требуется бойцов наивысшей квалификации, чтобы за заморским супостатом смотреть в оба глаза, вернее, слушать его в оба уха. Так, для обеспечения каждой смены только в нашей роте требуется шесть человек непосредственно на постах и ещё один небольшой начальник из того же контингента. Итого семь бойцов. Чтобы при этом спать по восемь часов, иметь возможность привести себя в порядок, заниматься спортом, производить хозяйственные работы, писать домой треугольные письма, и вообще, что называется служить, необходимо, чтобы один штатный солдат в течение суток появлялся на «КП» только на время одной смены, то есть на шесть часов. И, следовательно, в роте нашей должно быть не менее двадцати восьми солдат основного, то есть боевого состава.

Но не будем забывать с Вами о том, что Советская армия – это армия особого типа. Пять человек в ней приравнены к бульдозеру, а десять уже к экскаватору. Ломи братва!!! Наряд на кухню – пожалуйста. 9 человек, становись в рядочек! Наряд в караул – будьте любезны. Построиться 15 человек перед казармой. Дорожки чистить, траву косить, забор в подшефном детском садике ладить – нет проблем, и снова нет конца и края солдатским заботам и начальственным забавам. Но, как говорят педантичные немцы: – Война войной, а обед по расписанию. У нас, правда, эта фраза звучит немного по-иному: – Еда едой, а война по расписанию. Поэтому самое обычное дело для нас – это ходить на смены через шесть по шесть (часов, разумеется). Неудивительно, что в результате такой потогонной системы, люди вообще перестают соображать не только насчёт того, какой сегодня день, но даже и какой на дворе идёт месяц!

– Смена равняйсь! – громко звучит командный голос в распределительном коридоре Командного Пункта, – Смирно! Приказываю: Заступить смене на боевое дежурство!

Сержант роняет вниз руку от своей выгоревшей старой шапки, и строй наш мгновенно рассыпается. Все, формальности закончены, и мы направляемся к своим постам. Мой сменяемый – Вовка Ворохов нетерпеливо манит меня к себе пальцем. Я не обижаюсь. Он за свою жизнь уже дважды тонул, и голос его сорван до тонкого, едва ли не поросячьего визга. Поэтому он старается, как можно меньше разговаривать, и как можно больше пользоваться языком жестов.

– Саня, – пронзительно верещит он мне в самое ухо, стараясь перекричать грохот очнувшегося от оцепенения ближайшего телетайпа, – GWA сдохла совсем, с четырёх часов поймать не могу. Манила с перебоями идёт и туда и обратно. Зато Токио сегодня просто порадовало, полчаса назад принял убытие двух «Фантомов»! С-130 ушёл в Бангкок, да и оттуда же прибытие заправщика десять минут назад было передано. Позывной у него – «Янки-95». Проследи за ним. Куда он там дальше двинет…?

– Вторая смена, – слышится от двери, – на выход! Становись!

Старший сержант из «стариков», по прозвищу «Дышло», отдав команду, с отвращением на лице рывком вытаскивает свой противогаз из небольшой кучки «средств защиты органов дыхания» и навешивает его на плечо. Мне «Дышло», как человек совершенно не нравится, поскольку он нагл и спесив, но и мне понятна его ненависть к совершенно бесполезному предмету солдатского туалета.

– Ладно, – хлопает меня Ворохов по плечу, пока. Будь!

Дробный стук каблуков, прощальный хлопок двери тамбура, всё – сменное время пошло. Вначале мне необходимо попытаться найти проклятое, неведомо куда запропастившееся направление GWA (Гуам – Уэйк). Направление не особо важное, но всё же оно находится на главном транзитном пути из Америки в Азию, и наблюдать за ним просто необходимо. Кидаюсь к четвёртому приёмнику. Известные основные частоты, на которых работает эта радиостанция, записаны на справочной картонке, но я их и так знаю наизусть.

8322 кгц. Глаза и руки всё делают одновременно. Левая рука с лязгом крутит ручку диапазонного барабана, правая же проворачивает ручку точной настройки. Несколько секунд и я на нужной частоте. Чуть прибавляю громкость, чуть шире ставлю полосу кварцевого фильтра. Чуть вправо, чуть влево – ничего похожего! Проклятье!

12393 кгц. Стремительно щёлкает барабан, молнией несутся перед глазами цифры шкалы точной настройки. Должна же она где-нибудь быть! Не может не быть её! Нет, глухо. Шипение, посторонняя морзянка – одна туфта. Дальше, скорее!

22119 кгц. Чуть вправо, чуть влево. Где-то на самом пределе слышимости, словно из-под толстого матраца прорывается характерный звук многоканальной передачи. Одна рука заученным движением перебрасывает сигнал на стойку многоканального приёма, другая сдвигает чёрный лопух наушника с виска на ухо. На слух характер передачи похож, но слух мне помощник пока не надёжный. Почему? А Вы-то сами знаете, как звучит в наушниках многоканальная передача из затерянного в океане крошечного островка Гуам? Нет, скорее всего, вы даже не подозревали до этой минуты, что такой вид радиопередачи вообще существует. Ну что же, ничего страшного.

Позволю себе, между делом, коротенький экскурс в историю радиотехники. Практически все радио и телепередачи, с которыми обычный человек сталкивается на протяжении всей жизни, являются одноканальными. Как это определить? Да проще простого. Одна несущая частота (или волна, как говорится в простонародье) соответствует одному каналу передачи. Очень просто и понятно. Одна частота – Маяк. Одна частота – Радио «Свобода» Одна частота – радист полярник отстукивает сводку погоды на Большую землю. Но многоканальная передача – это несколько иной способ передачи информации. Представьте себе, излучается одна частота, словно ствол дерева, а на нём гнездится много других каналов-ответвлений, по которым одновременно и независимо может передаваться самая разнообразная информация. Видите, как удобно? Платишь только за одну частоту, и ею совершенно независимо могут пользоваться сразу несколько пользователей. Как много? По-разному. Бывает, и два канала задействуют, бывает и четыре, а бывает и восемь. В зависимости от потребностей. Как же отличить эту передачу от всех остальных? Нетрудно. Вы даже сами можете проделать опыт по поиску многоканальной передачи, если у вас имеется любой радиоприёмник с коротковолновым диапазоном. В тот момент, когда вы крутите ручку настройки своего приёмника, то неожиданно услышите странный гудящий звук, напоминающий сильные помехи. Обычно он не привлекает вашего внимания даже на секунду. А жаль. Но если бы на минуту, всего лишь на одну минуту вы оказались на моём месте, то отнеслись бы к этому досадному шуму куда как более внимательно, я бы даже сказал, благоговейно.

Закрываю глаза, и плотно прижимаю наушники к голове, стараясь полностью отключиться от окружающего меня гомона. Где-то там, за тысячи километров от меня вражеский оператор пододвигает свой стул к полированному столу и кладёт пальцы на клавиатуру своего телетайпа. Щелчок тумблера, дробный стук пальцев по клавиатуре и через несколько секунд в эфир уйдёт очередная, может быть крайне важная для нас передача… А я тут вожусь, как мокрая курица! И без того еле прорывающаяся сквозь помехи частота умирает прямо на глазах, если так можно выразиться в данном случае.

Выдёргиваю вилку наушников из розетки и бегом несусь в «красный угол». «Красным» это место в нашем зале названо потому, что там стоит особая коммутационная стойка, к которой подведены все восемь больших ромбовидных антенн, имеющихся на вооружении нашего полка. Украшена она ярко-красными панелями (отсюда и название), и сорока восьмью латунными «коннекторами». К ним-то и подключены все без исключения радиоприёмники нашего КП, как первой роты, так соответственно и второй. По идее, для каждого рабочего приёмника уже давно найдена наиболее подходящая антенна. Но, стабильная коммутация, то есть испытанная схема подключения, работает, к сожалению, только при стабильных метеоусловиях. А такое состояние атмосферы в нашем регионе бывает не часто, особенно в межсезонье. Вот и сейчас, у меня назревает провальная ситуация. Мой приёмник имеет номер 21, и штекер с таким номером я по очереди засовываю во все восемь свободных ячеек на пространной коммутационной панели. Разумеется, не в слепую сую, слушаю, что при этом получается. Мои наушники заранее подключены к пятиметровому удлинителю, и я контролирую результат поисков прямо с выхода звукового канала приёмника. На шестой антенне полудохлая многоканалка слегка оживает, и я мигом возвращаюсь на временно покинутый пост.

Руки заранее развожу в стороны, как при игре в баскетбол. Левая кисть охватывает вариатор разделителя каналов, правая же ложится на тумблер включения печати. Призывно грохочет телетайп из Манилы, кто-то срочно убывает из Бангкока, а на четвёртом телетайпе заканчивается бумажный рулон. Потом, потом, всё потом, не до вас. Довожу мизинцем ручку точной настройки, а указательным пальцем одновременно делаю три четверти оборота на верньере делителя каналов. То есть протягиваю первые 400 герц полосы расширения. Неудача, первый канал, прямой как стрела, мёртвый. Ещё 400 герц, второй канал. Тоже прямой. Ещё один прямой. Ещё. Вот пятый! Капли пота ручьём бегут по переносице, но смахивать их некогда, время давит! Шестой показывает обратную полярность. Ура, это точно GWA! Мой указательный палец пулей сбивает тумблер переключения полярности, и в тоже секунду краем глаза замечаю, что на контрольном экране резво побежали зигзагообразные «червячки». По одному из каналов пошла информация! Быстрее, рядовой Косарев, шустрее шевели лапами! Ещё щелчок выключателем на панели разводки, самый последний и радионаправление восстановлено.

Ловлю одобрительный взгляд Дениса Мартыненко. Сегодня он наш начальник смены. Хоть Денис и призван вместе с нами, но он нам не одногодок. Имел отсрочку на два года и успел за это время не только жениться, но и завести ребёнка. Образцовый отец семейства. Ротный его любит. Да и чего его не любить? Парень спокойный, положительный, полковую школу окончил почти на отлично. Досрочно присвоено звание сержанта. А теперь вот доверили руководить и сменой. И он старается, по мере сил, конечно. Ведь за потерю направления спросят, прежде всего, с него, а не с меня, как оператора. Дениска, конечно, тоже может на меня наехать. Впаять за халатность пару нарядов на каторжные работы. Но толку-то что от этого? У меня и так этих нарядов штук двадцать накопилось. Однако, даже один-то из них некогда отработать, не то, что все двадцать. Безголовые «сапоги» (пишу с маленькой буквы, до большой они ещё не доросли), лучше бы помогли скостить эти дурацкие наряды, чем стоять над душой и грозить очередными карами. Или, они думают, что от этого мы будем лучше работать? Да нет, что я, в самом деле. Думать – это наша работа, мы для этого здесь и поставлены. А их работа состоит в том, чтобы нами командовать. Впрочем, я, кажется, опять отвлёкся от основной темы. Виноват, исправлюсь.

Кажется, лишь на секунду уехали в сторону мои мысли, а на посту уже воцарился полный раздрай. В четвёртом телетайпе кончилась-таки бумага. Затухла далёкая и загадочная уже одним своим названием Манила. Настроенный на неё телетайп безжизненно задёргался, спорадически выплёвывая хаотический набор букв и цифр. Вскидываю к глазам часы. Швейцарские, между прочим, «Омега», а не хухры-мухры. Хоть и старенькие, послевоенные, а время держат классно. Ага, к одиннадцати уже. Значит, близится ночь, и основные радиостанции тихоокеанского региона начинают переход на ночные частоты. Глаз да глаз нужен во время этого неуловимого перехода. В смысле ухо да ухо. Штекер от оставшегося без телетайпа канала втыкаю на резервный пятый аппарат, который всегда должен быть заправлен и готов к работе. Теперь надо действовать быстро, как карточному шулеру. Бумажную трубку из ящика хвать, щёчки бумагодержателя требуется пальцами другой руки развести, заклейку ногтем содрать, рулон вставить на место, каретку печатающую приподнять, хвост бумажный под неё протянуть, каретку толкнуть назад и штекер обратно переставить. Тра-та-та, пошла бумажная руда. У-фф, уф, уф! Первая атака отбита, осматриваю поле битвы. Пора бы собирать урожай. Вон и Денис поднялся со своего места, одёргивает гимнастёрку, прихорашивается, к оперативному сейчас пойдёт. Поспешно рву с телетайпов заполненные «портянки», складываю их торопливо в аккуратные кучки на свободном конце стола. Заранее, ещё в казарме отточенный карандаш, который парился у меня всё это время за правым ухом, немедленно бросается в бой. Так сказать завершающий штрих.

Поверх каждой бумажной «портянки» в левом углу чётко и крупно пишу интервал, в течение которого на том или ином направлении не было слышимости. Взглянет оперативный офицер на эту мою приписку, и тут же увидит, что почти на полтора часа напрочь выскочила информация на одном из основных подотчётных направлений. Нахмурится он, красным карандашом, чиркнет в своём боевом журнале, стукнет им досадливо и на начальника нашего взглянет недобро. Полтора часа оно вроде как и не много, но не здесь, не в разведке. Это когда в кинотеатре сидишь, то время сходное по продолжительности со стандартным советским фильмом пролетает просто незаметно. А на поднадзорной территории за полтора-то часа ох как много чего случиться может. Обычное звено штурмовиков, взлетев с какого-нибудь заштатного аэродромчика вблизи Лусона, может быть, уже в данную минуту вовсю бомбит промышленный район Ханоя, а мы даже и не знаем о том, что они взлетели! Раз не знаем, что взлетели, то и не смотрим, куда летят. Раз не смотрим, куда летят, то и никогда не узнаем заранее, когда и где ударят. И это значит, что не успеют укрыться в бомбоубежищах люди, не успеют зарядить пушки зенитчики, не смогут рассосредоточиться по тропическим зарослям боевые части на марше. Просто мороз по коже продирает, как представишь себе весь этот ужас. Горы трупов, море крови! Вот что такое полтора часа плохой слышимости! В обиходе между собой мы такое атмосферное явление называем «непроходом». Звучит несколько неблагозвучно, но зато точно выражает самую суть явления.

Некоторое время назад одному очень умному парню из первой роты пришла в голову интересная идея.

– Не связаны ли длительные периоды столь досадного явления с возникновением или продвижением тропических циклонов? – подумал он. Вероятно, громадная масса наэлектризованных водяных паров, проносясь вблизи передающих радиостанций, каким-то образом нарушает условия распространения радиоволн?

Но как проверить столь революционную идею? Мы, при всей своей оснащённости, никоим образом не могли в тот момент узнать состояние погоды в Индокитае, или вблизи Гонолулу. Во-первых, нам категорически запрещалось слушать гражданское радио. Любое гражданское радио нельзя было прослушивать свыше тридцати секунд! Ни советское радио, ни американское, ни чьё-либо иное. Во-вторых, полк ОСНАЗ не входит в перечень тех военных объектов, которым Госкомгидромет обязан поставлять предварительные прогнозы погоды по всему миру. Да и было бы очень подозрительно, если бы какие-то занюханные камчатские связисты регулярно получали сводки, положенные лишь лётчикам перед вылетом или, например, морякам в походе. И, в-третьих. К нашему стыду в полку не было ни одного фототелеграфа, который запросто мог бы принимать метеокарты, которые в изобилии распространялись в то время едва ли не десятком гражданских радиостанций. Парень тот светлоголовый недавно ушёл в запас, но об идее его замечательной я помню, и при случае постараюсь дать ей ход.

Время незаметно приблизилось к часу ночи. В зале ощутимо спадает напряжение непрерывной гонки за чужими секретами. Постепенно затихают телетайпы, и в зале становится несколько тише. Слышимость в это время на всех направлениях просто идеальная, да вот только не передаёт никто ничего. На холостом ходу гудят разогревшиеся за день электромоторы, свистят встроенные в стойки вентиляторы, душно. Вытираю со лба пот и иду к бачку с водой. В этом вопросе, на КП, всё сделано, как положено, всё строго по Уставу. Вода кипячёная, кружка железная, цепь её держит стальная, несокрушимая. Делаю первый глоток: – Фу, гадость застойная!

Возвращаюсь после водопоя обратно, и тяжело плюхаюсь на табуретку. Устал как собака. Ноги после очередного сумасшедшего дня уже не держат, да и спать уж очень хочется. Прикорнуть бы хоть на полчасика, да как на грех, пост мой как раз напротив ясных очей нашего сменного начальника. Он хоть парень и свойский, но сами знаете, дружба дружбой, а служба службой. Слегка отворачиваюсь в сторону и вроде бы как в задумчивости, подпираю голову рукой. На несколько минут можно смежить свинцовые от усталости веки. Голова моя непроизвольно свешивается на грудь и тишина-а-а-а-а словно пушистое домашнее одеяло укутывает мою голову. Кажется, она будет длиться вечно. Блаженная, расслабляющая теплота медленно поднимается от запревших в сапогах ног и неспешно движется к давным-давно опустевшему животу.

Ах, чёрт, зачем я вспомнил про живот! Как некстати-то. Ведь в нагрудном кармане у меня лежит бережно завёрнутый в осьмушку газеты медовый пряник. Я мгновенно просыпаюсь и непроизвольно сглатываю голодную слюну. Пряник жалко тратить просто так. Гораздо выгоднее съесть его с чаем, в столовой, но где она, эта столовая, где он тот чай? Рука сама тянется в нагрудный карман, и вот уже мои пальцы нащупывают вожделенный глазурованный кругляш. Теперь моя главная задача состоит в том, чтобы вытащить и сожрать его как можно незаметнее, поскольку кроме меня в зале ещё несколько голодных ртов, так же как и я изнывающих от отсутствия пищи. Делая вид, что просматриваю припрятанную статейку, я ловко перекидываю пряник в левую руку и, прикрывая его от посторонних взглядов куском газеты, впиваюсь в него зубами. Поскольку кусок газеты оказывается перед моими глазами, я естественно прочитываю первую же попавшуюся на глаза строчку.

«Рабочие завода «Уралмаш» на митинге, посвящённом солидарности с вьетнамским народом… Председатель профкома, предложил однодневный заработок…, янки гоу хом… одобряем политику партии…, не допустим…»

Меня словно толкнуло в спину.

– Янки!!! Чёрт побери, совсем забыл про такой позывной! Что там мне Ворохов пищал по Yankee?

Позабыв про недоеденный пряник, я со всех ног бросаюсь в центральный зал за консультацией к оперативному дежурному. Хоть так и не полагается поступать в обычное время, но на КП в крайних случаях оператор с любого поста может обращаться к старшему офицеру напрямую. Крайний у меня случай или нет, решать некогда, и я смело врываюсь на центральный пост. Мне везёт, сегодня у нас за главного дежурит капитан Воронин. Он тоже вымотан, как никак 16 часов торчит на посту и ни о чём другом, кроме как о чашке крепкого чая с лимоном наверняка не думает. Но сантименты мне разводить некогда. Обогнув неудобно рассевшегося прямо на дороге планшетиста, подхожу к громадному столу и, чтобы привлечь к себе внимание, громко щёлкаю каблуками. Михаил Андреевич медленно разлепляет смеженные веки и несколько мгновений молча смотрит на меня.

– Чего тебе…, Александр? – наконец вспоминает он моё имя.

– Можно мне утренние радиограммы просмотреть? – указываю я глазами на сложенные слева от него толстые пачки телеграмм, – по делу нужно.

– Валяй, – милостиво кивает он, – ройся.

Благодарно кивнув, бросаюсь на подшитые кипы макулатуры, словно голодный коршун. Спасибо нашему дежурному капитану, благо он мне симпатизирует. Ещё когда я впервые появился на КП, именно он дал мне несколько дельных советов, которые, впрочем, были интересны только фанатам радиодела. Впрочем, именно таким я в то время и являлся. Впервые я познакомился со спортивным радиолюбительством в кружке, который работал, как мне помнится, в старинном здании, которое теперь занимает «Уголок Дурова». Кружок был небольшой, но преподавал в нём истинный знаток своего дела, который смог чуть ли не мгновенно привить и нам любовь к делу, которому отдал всю жизнь. Бывало, он говорил нам, как бы между делом: – Когда я собирал свой первый… телевизор… Это необычайно поднимало его престиж в наших глазах. Вы только представьте себе, шёл 1965-й год и не во всякой советской семье был даже приличный радиоприёмник, не то, что телевизор. Лично у меня был небольшой, всего двухламповый радиоприёмник «Москвич», через который я и получал скудную информацию из другого, забугорного мира.

Да, так я продолжаю. И именно этот инструктор научил нас не только собирать и обслуживать простейшие радиоприёмники, но и вывел в большой эфир, дав первичные понятия о том, как увлекательно отыскивать в бесплотной сущности радиоэфира родственные души. В те, не столь уж далёкие времена это было неким прообразом современного Интернета. Там тоже каждый имел свой пароль – позывной. И каждый мог найти там собеседника по интересам, в строжайших рамках радиообмена, разумеется. Но тем не менее. Это был маленький росточек личной свободы, который, протягиваясь из страны в страну, запросто помогал мне встретиться, пусть и заочно с точно таким же любителем радио из Германии, или, например, из Бразилии. И я запомнил с тех пор на всю жизнь это радостное чувство свободного полёта с континента на континент. Потому-то оказавшись волею случая в полку ОСНАЗ, я почувствовал себя словно рыба в воде, притом в воде знакомой чуть ли не с детства. Всё что меня здесь окружало и составляло суть основной работы, было мне в какой-то мере не только знакомо, но и любимо. И те офицеры, которые служили здесь не по приказу, а по любви, видели, наверное, во мне родственную душу и относились к моей скромной персоне соответственно.

И вот я уже торопливо перебираю плотные стопки бумаги. Ага, вот и вожделенная Юго-Восточная Азия. Что там говорил Ворохов? Кажется про Токио, или про Бангкок? Память отшибло напрочь. Придётся просмотреть всё и за весь день. Время вновь начинает поджимать, как-никак конец смены на носу, и этот факт заставляет меня действовать максимально быстро. Выношу нужные пачки к свету и, разложив их прямо на полу, принимаюсь за поиски.

TWA 14.56. dep. Roodi – 39 Не то. 15.06. TWF dep. Piton – 66. Не то! TWA 15.28. dep. Fariey – 71. Не то!!! Боинг 323. Не это! DC – 10. Опять не то! Ну, где же вы, проклятые Янки!? Пальцы мои лихорадочно перебирают очередную плотно сшитую книжицу. Вот оно! Ура! Попался! 231. TWA 15.28. dep. Yankee – 95. КС – 135. 0054С.

– Нашёл? – подозрительно вопрошает несколько очнувшийся от сонного оцепенения Михаил Андреевич.

– Угу, – киваю я, – нашёл.

– И что там? – не отстаёт он.

– Заправщик, – неопределённо отвечаю я, ещё даже не зная, зачем он мне собственно понадобился.

Возвращаюсь на пост, в полном недоумении. Что я ищу? Почему прицепился именно к этому самолёту? Денис, завидев меня, демонстративно стучит пальцем по своим наручным часам, давая понять, что наша смена уже на исходе. Киваю ему в ответ, в свою очередь, давая понять, что всё прекрасно помню. Торопливо заполняю журнал дежурства. (Интересно бы узнать, куда их девают по заполнению?) Механически срываю накопившиеся на телетайпах телеграммы и складываю их в тощие стопки. Скудновато, но ведь глубокая ночь на дворе. Все лётчики кругом на тысячи километров и морских миль, все операторы всех аэродромов и авиабаз либо спят, либо крепко дремлют и только наиболее неотложные дела заставляют людей бодрствовать.

Та-тра-та – тра-та, – оживает совсем уж было уснувший 3-й телетайп. Вытягиваю руку и, не глядя, отрываю свежачок.

– Мама миа (Мамочка моя! (итал.))! – непроизвольно восклицаю я, – пробежав глазами текст. Лёгок на помине!

Телеграмма от свежести аж дымится. Ещё раз жадно пробегаю по ней глазами.

385

TWA to GUB. 00.46.

n/r R 56336 KC-135 Yankee – 96 arr. 09.08 GMT

0105С

– АRR, это от английского слова «arrival», что переводится как прибытие, приход. Так это что же получается? Не успел Токио несколько часов назад отправить Yankee – 95, как уже рапортует о прибытии Yankee – 96! Странно всё это. Что там у них за траффик такой? Что за удивительная ночная спешка?

Отупевшая от ночного бдения голова еле-еле способна воспринять и переварить лежащую на поверхности информацию, но я всё же вновь отмечаю про себя недопустимый разрыв между фактическим прибытием самолёта и докладом об этом.

– Тридцать восемь минут задержки? – недоумеваю я. И это ночью-то, когда самолёты прилетают в час по чайной ложке.

За дверью явственно слышен грохот сапог подходящей смены.

– А из Токио-то он, когда улетел, – озаряет меня вдруг, – с какой задержкой в сообщении? С такой же разницей в докладе, или меньшей?

Времени у меня не больше пяти минут и я, торопливо сунув поднявшемуся со своего места Денису телеграммы, со всех ног несусь на центральный пост. Завидев моё перекошенное от немого вопроса лицо, капитан только машет рукой, давая понять, что согласен со всеми моими поисками заранее. Слава Богу, пачки с последнего моего посещения не перекладывали, и телеграмму об убытии подозрительного заправщика я нахожу в мгновение ока. Номер, дата, борт, вот оно! Вычитаю одни цифры из других, перепроверяюсь, и пачка с шелестом вываливается из моих непроизвольно разжавшихся пальцев.

– Восемь минут, – шепчу я, боком ретируясь на своё место, – всего восемь минут и доклад был отправлен.

– Косарев! – слышу я недовольный до официальности голос Дениса, – ты, куда опять пропал?

– Тут я, туточки, – бормочу я, – выныривая из-за его плеча, – к оперативному на минутку бегал.

– Смену сдавай, – отмахивается он от моих проблем, – минуту тебе на всё про всё.

– Меняет меня на этот раз Лёха – лунатик, которому долго рассказывать про положение дел не надо. Его вечно прищуренные «монгольские» глаза уже торопливо перебегают с телетайпа на телетайп, вполне адекватно оценивая состояние переменчивого эфира.

– Уэйк, у меня на шестой антенне, вместо седьмой, – торопливо сливаю я ему последние «постовые» новости. Красящая лента на «Маниле» почти протёрлась, скажи утром Вовке, не забудь. Да, и посмотри, пожалуйста, за появлением заправщиков с позывным «Янки». Ладно? Ну, бывай.

Жму Алексею руку и бегом бросаюсь на выход.

– Лёха, Лёха, – думаю я, пристраиваясь в хвост куцей цепочке, – он всё же странная личность. Кажется, самый простой парень из неведомого мне городка Тутаев, но кроме лунатических «закидонов», обладает и весьма полезным для армии умением – играет на трубе. Соответственно и привилегии имеет исключительные. На всех полковых разводах он не марширует, как все мы, а играет в маленьком (трёхчеловечном) оркестре. Кроме того, командование частенько сдаёт его в «аренду», когда в недалёком посёлке случается свадьба или похороны. По таким дням и мы получаем ощутимую пользу от его таланта. Как правило, на таких мероприятиях он голодным не остаётся, и мы делим его обеденную пайку на оставшихся. Конечно, прибавка получается крохотная, но наши вечно голодные желудки любому куску рады.

Кстати, пока наша смена добирается по неожиданно раскисшей дороге к казарме, расскажу вам о том, как нас кормят. Должен сразу признать, что этому вопросу в нашем полку уделяется исключительное внимание. Начать с того, что официально выделенное Министерством обороны продуктовое довольствие, мы получаем гораздо лучшее, нежели обычные военнослужащие. И лучше оно не только по количеству, но и по качеству, о чём нам не забывают регулярно напоминать наши командиры. Но это ещё не всё. В порядке взаимопомощи мы осуществляем шефство над близлежащим колхозом. Или вы думаете, раз дело происходит на Камчатке, то значит, там ничего не растёт? А вот и ничего подобного. Такой громадной картошки, капусты и свеклы я не видел нигде, даже на юге. Всё дело, видимо, в том, что все окрестности завалены вулканическим пеплом, являющимся великолепным естественным удобрением. Разумеется, что все доходы от такой сельскохозяйственной деятельности оседают в нашем пространном овощехранилище. Но и это ещё не всё. Над нами в свою очередь шефствует рыболовецкий колхоз, который раз в неделю присылает от своих щедрот пару-тройку бочек солёной горбуши. Я так пропитался специфическим запахом этой рыбы, что двадцать лет после окончания службы не мог заставить себя взять в рот даже крохотный её кусочек. Да что там, не я один был укормлен этим солёным ужасом до полного и пожизненного насыщения. Однажды даже случился обеденный бунт, во время которого весь полк в полном составе отказался есть рыбный суп с горбушей. Только после столь единодушного проявления недовольства, подобное блюдо стали готовить гораздо реже.

Всё-таки солидарные действия военных, даже по такому пустяковому поводу, крепко напрягали партийные власти и заставляли реагировать незамедлительно. Впрочем, я же о пропитании рассказываю, а не о чём-либо ином. В завершение, кроме всего прочего, в нашей части есть и своя немаленькая свиноферма, абсолютно собственная. Отходы с пищеблока позволяют нам совершенно свободно содержать и откармливать в год до тридцати-сорока голов этих быстрорастущих и калорийных животных. И некоторые экземпляры вырастают там до совершенно чудовищных размеров. Но даже и такой добавки нам не хватает. Оставшуюся часть мы добываем сами. Летом это получается несколько проще, достаточно выбраться в ближайший лесочек или на речку. Там мы отовариваемся на славу. Самую большую прибавку к летнему солдатскому рациону дают удивительно крупные белые грибы, лесные ягоды повсеместно растущей дикой жимолости и маленькие, но удивительно вкусные рыбёшки, которых удаётся выловить плетёной кошёлкой из недалёкого ручья. Но самое приятное событие для солдатского желудка происходит тогда, когда удаётся попасть в состав команды, направленной на заготовку речного гравия. Его мы собираем на берегах реки Авачи, и, пока трое солдат орудуют ломами и лопатами, четвёртый обязательно занимается рыбной ловлей.

Снасть для этого мы используем самую простую. Тридцатиметровая, толстая леска с привязанной к ней двухкилограммовой гирей, составляет её основу. К леске крепятся несколько выкованных из обычных гвоздей крючков…, вот собственно говоря и всё. Основная трудность при таком способе «рыболовства» заключается в том, чтобы раскрутить гирю на леске и забросить её как можно дальше вверх по течению. После заброса остаётся только тащить быстрее леску на себя, в надежде зацепить одним из крючков рыбину покрупнее. Статистика удачных бросков не слишком радужная, на два десятка попыток попадается едва ли одна рыбка, но зато какая! Килограмма на три, а то и четыре. Розовая, нежнейшая на вкус и приятнейшая на вид…, у-мм, сплошной восторг!

Впрочем, пора заканчивать с воспоминаниями о далёком лете, поскольку мы с вами уже вошли в мёртво спящую казарму. Сейчас хочется только одного, поскорее скинуть раскисшие от пота сапоги и упасть под одеяло. Мозги мои отключаются прежде, чем голова успевает коснуться заледеневшей подушки. Но тело в течении нескольких секунд ещё сопротивляется безудержному напору обморочного сна, пытаясь натянуть верхними конечностями тощее армейское одеяло на уже успевшую замёрзнуть голову.

Очередной день марта (какой точно, не знаю) Вечерняя смена. Половина первого (следующего утра, разумеется). На посту моём всё нормально и загадка каравана заправщиков вновь начинает будоражить мою временно оставшуюся без работы голову.

– Если они кого-то вели за собой, – размышляю я, рассеяно глядя на экран многоканальной стойки, – то куда делись доставленные ими в Токийский воздушный узел самолёты? Теоретически имелись три возможности дальнейшего использования доставленных в Японию машин. Если это были транспортные самолёты с военным грузом, то они обычно незамедлительно разгружаются и отправляются восвояси. Но ведь заправщики ушли ничуть не задерживаясь в пунктах прибытия и, стало быть, это вряд ли были транспортные самолёты. Вспомним о том, что отлёт их обратно был мягко сказать спешным и (что очень показательно) отчёт об отлёте давался практически мгновенно. Поэтому отставим эту гипотезу в сторону, как маловероятную. Если же перегонялись боевые самолёты, то они обычно через день или два начинают разлетаться с центрального аэродрома по авиабазам первой линии и авианосцам. Здесь ситуация была не столь ясна, поскольку полной картины авиаперелётов я перед собой, естественно, не имел. Но вполне возможно, что это были срочно доставленные на театр военных действий аэромобильные госпитали. Они-то вполне могут так и остаться в районе Токио, поскольку тяжелораненых и больных американцы свозят именно туда, для последующего лечения или эвакуации.

Токио. 21. (ТАСС) Госпитали переполнены

Армейские госпитали вооружённых сил США в Японии переполнены ранеными, ежедневно прибывающими из Южного Вьетнама. Особенно усилился поток раненых в последние дни.

Но как же мне проверить две последние догадки? Как? Представим себя на месте американского командования. Есть ли такая уж срочная необходимость переброски авиационных подкреплений? Неизвестно! Может быть, и есть. Надо будет проверить сводки по самолётам, сбитым в последнее время.

– И, кроме того, – с явным запозданием соображаю я, – интересно бы посмотреть, сколько всего заправщиков с позывным «Yankee» прибыло в интересующий нас район?

Поднимаю голову и внимательно осматриваю притихший зал. Почти все мои сотоварищи попрятались по углам и сидя у приёмников, пытаются удержать в неподвижном равновесии хрупкую грань между сном и бодрствованием. И только один Васька Тошин уныло топчется у антенного распределителя, пытаясь нащупать исчезнувшую из эфира станцию. Самое время активно действовать и я бочком выскальзываю из своего рабочего отсека. Воспользовавшись тем, что оперативный дежурный, (вопреки всем правилам и инструкциям) ушёл вздремнуть, проникаю на центральный пост. Я точно знаю, что в центральном зале никого из офицеров нет, поскольку по неписаным правилам жизни и деятельности КП наступило законное время дежурного офицера слегка перевести дух. Основной поток оперативных сообщений иссяк, словно лесной ручей в засуху. Смены давно приняли дежурство, и никаких чрезвычайных происшествий до пяти утра, кажется, не предвидится. И маленький уютный закуток с лежанкой, устроенный между трансформаторной и котельной, принимает очередного офицера в свои тёплые и расслабляющие объятия.

Разумеется, все оперативные документы при оставлении рабочего места положено обязательно убирать в сейф, но… Но этому обязательному правилу удивительным образом препятствуют особенности местности, в которой расположен наш командный пункт. Дело в том, что он стоит в небольшой впадине и как бы отрезан невысоким холмом от всех прочих полковых построек. Таким образом, из окна нашего невысокого строения виден только покрытый серым снегом пологий склон с протоптанной по нему глубокой дорогой.

Вот отсюда-то и следует, что все секретные бумаги дежурному офицеру приходится оставлять на столе без присмотра. Не видите связи? А ведь она очевидна. Дело тут вот в чём. Оперативный дежурный, так же как и мы – салаги, тоже опасается внезапной проверки. И, к его сожалению, извилистая тропинка, идущая из расположения полка к командному пункту, на большем своём протяжении прикрыта холмом. Таким образом, времени на то, чтобы среагировать на внезапное появление проверяющего у оперативного дежурного остаётся катастрофически мало. Конечно, во время отдыха начальника, за единственной проходимой дорогой непрерывно наблюдает один из находящихся на смене планшетистов. Но всё равно, за те тридцать две секунды, которые требуются, чтобы выйти из-за поворота дорожки и войти в парадную дверь КП, можно успеть совсем немногое.

Конечно вперёдсмотрящий планшетист, при внеплановом появлении на горизонте человека в фуражке, бросается будить уснувшего офицера в заветный закуток у кочегарки. Но чтобы до него добраться, ему надо преодолеть целых три двери. Даже бегом, это занимает минимум двенадцать секунд. Далее надо растолкать спящего офицера, причем деликатно, а не абы как. На это кладём ещё пять секунд. После пробуждения, оперативный может добраться на своё место за рабочим столом тоже никак не быстрее чем за те же 12 секунд. И получается, что на всё про всё у него уйдёт никак не менее 29-и секунд. Казалось бы, всё в порядке, в запасе у него остаётся ещё целых три секунды!

Но, но и но! Но мешают проклятые документы! Если убрать их (как и положено) в стоящий в углу центрального поста сейф, то получается полная ерунда. Пока оперативный отыщет в карманах ключ, пока трижды провернёт его в замочной скважине, пока распахнёт дверцу сейфа, пока достанет нужные кипы бумаг, пока донесёт всё это хозяйство до стола и раскроет рабочий журнал на нужной странице… о-го-го! Ясное дело, успеть осуществить всё эти телодвижения за три секунды совершенно невозможно. К чему я всё это рассказываю? Да только к тому, чтобы показать вам, что получить доступ к секретным документам Главного Разведуправления не всегда безмерно трудно. Иногда секреты лежат на самом видном месте, достаточно только выбрать подходящее время, чтобы с ними спокойно ознакомиться.

Итак, я в центральном зале. Второй планшетист безвольно сидит на полу, раскинув ноги и прижавшись спиной к прозрачному пластику. Его давно не стриженная голова, устало свесилась набок, а из руки на пол выпал зелёный мелок. Спит, собака! Помех, таким образом, никаких. И хотя цели у меня самые благие, но осторожность, вернее сказать предусмотрительная осмотрительность, никогда не помешает. Свет в зале с двадцати четырёх приглушен и только за столом дежурного ослепительно ярко горит настольная лампа. Змеёй проскальзываю к раскрытому журналу и спешно перелистываю его изрядно затёртые офицерскими рукавами страницы. На поиски много времени не уходит, и через несколько минут картина происходящего начинает вырисовываться более отчётливо.

Выясняется, что первый Yankee, под номером 90, был засечён второго марта. Я тут же обратил внимание на то, что никаких особых отметок, около этого позывного сделано не было. Стало быть, никаких особых вопросов он к себе не вызвал. Второй заправщик той же серии, под индексом 91 появился третьего числа. Его прибытие было дружно перехвачено и первой и второй ротами. 92-й воспользовавшись хорошей слышимостью, вели от Гонолулу. 93-й так и не был засечён. 96-й поймал я сам. Ага, а вот и обратный поток. Yankee – 92 доложил о прибытии на Уэйк. И почти тут же взлёт, но какой! Срочный, спешный, авральный. Наверное, аэродромной команде едва хватило времени на то, чтобы вкачать в его баки подвезённое к самой взлётно-посадочной полосе топливо. И, что удивительно, с разрывами во времени между взлётом и докладом везде наблюдается одна и та же картина. Когда заправщики из серии «Yankee» шли с американского материка, временная разница в отправке подтверждающей телеграммы колебалось от 35 до 47 минут. Когда же они возвращались обратно в США, то этот разрыв резко сокращался до стандартных семи – двенадцати минут.

– Но если каждый из них тащил с материка ещё по два, а то и четыре самолёта, – принялся подсчитывать я в уме, – то выходит, что оператор на аэродромной вышке сообщал об убытии основного ведущего только тогда, когда взлетал последний самолёт из их группы. Значит, – подвожу я итог своим размышления, – вначале взлетал сам заправщик, а уже за ним, как бы следом, и сопровождаемые им самолёты. А поскольку они движутся своеобразной неразрывной группой, то нет нужды присваивать каждому из самолётов свой собственный позывной. Всё вроде получается логично и понятно. Как это понятно? – тут же одёрнул я сам себя. А почему же в таком случае не давалось обязательное для ИКАО уточнение количества самолётов, летящих в группе? Сколько раз бывало так, что передаётся сведения об убытии какого-либо позывного, допустим Jerri – 62 с обязательной приписочкой – «Fore F – 104 DJ».

Получи я такую телеграмму, то всё стало бы предельно ясно и понятно. Со всей возможной в авиации определённость текст такой телеграммы гласит: – С острова Хонсю на Окинаву вылетели четыре учебно-тренировочных самолёта фирмы Локхид модель F-104, построенных специально для японских сил самообороны (DJ). А кто же летит в данном случае? Глухой молчок. Американцы прячут концы своей новой авантюры так глубоко, как только могут. А раз молчок, то дело здесь явно не чисто, дело пахнет тайной операцией. Но где скрываются военные тайны, там должны быть и мы, непобедимые бойцы ОСНАЗа!

Медленно возвращаюсь на рабочее место. Усталым взором обвожу ряд нудно жужжащих телетайпов. Натягиваю на виски сырые от непрерывной носки наушники и по очереди проверяю слышимость на всех подотчётных направлениях. Всё вроде бы в порядке. Присаживаюсь на тяжеленную, отполированную тысячами солдатских задниц, армейскую табуретку, и прислоняюсь спиной к тёплой стойке.

– Американцы организовали воздушный мост и потихонечку перебрасывают в Токийский военный округ какие-то необычные самолёты, – медленно ворочаются в моей голове тяжёлые – претяжёлые мысли. Это кажется довольно ясным. Но в связи с этим фактом возникают совсем иные вопросики. Первый вопрос, и он же самый главный, – какие именно самолёты перегоняют американцы? И вопрос второй, который органически из первого вытекает, – для каких дел эти самолёты предназначены? Если, допустим, перегоняются истребители, или штурмовики, то это вполне понятно и объяснимо. Вьетнамская война день ото дня всё веселее разгорается и для более надёжного прикрытия не слишком надёжных южновьетнамских войск требуется всё большее и большее количество самолётов тактической авиации. Но стандартный заправщик способен в несколько приёмов перетащить через океан сразу четыре самолёта. Но четыре борта взлетают и выстраиваются несколько дольше, так что, скорее всего их было всего два… Ага. Значит, у меня получается по два тяжёлых самолёта на заправщик… Может быть, американское командование перегоняет военные транспорты, с подкреплениями?

– Дубина, – весьма нелестно обозвал я сам себя, – надо было просмотреть, кто прибывал в Лос-Анджелес и Сан-Франциско в конце февраля и начале марта! Там-то, на своей территории, они не стесняются регистрировать перелёты всех типов самолётов!

Но я ещё колеблюсь. В принципе, отслеживанием перелётов на внутриамериканских линиях мы не занимаемся. Лишь иногда, во время поиска или при идентификации новых радиостанций нам случается перехватить несколько радиограмм с западного побережья Америки. Но такое счастье бывает достаточно редким, расстояния слишком велики. Да и операторам, стоящим на заданных командованием направлениях, заниматься досужим поиском совсем не с руки. В основном, так сказать по-настоящему развёрнутыми поисками в эфире новых станций и редко используемых частот занимаются только в ТРГ – технической разведгруппе. Как же должны быть счастливы те, кто туда попал! Заниматься поисками в необозримом эфире это и так одно удовольствие, а с теми техническими возможностями, которые есть у них, это удовольствие вдвойне!

Вы только представьте себе: – у технической группы имеется отдельная большая комната, четыре свободных от рутинной работы радиоприёмника, один из которых самого последнего поколения, поскольку собран исключительно на суперсовременных транзисторах! Две стойки многоканального приёма, анализатор радиочастотного спектра, стойка для приёма многократных передач и ещё много другого, сладостно манящего меня оборудования. Ясно, что моя душа стремится попасть туда, в эту заветную комнату, чтобы всецело отдаться любимой страсти – слушать эфир. Но туда берут далеко не каждого желающего. Во-первых, необходимо быть истинным знатоком эфира и электронной материальной части, находящейся на вооружении ТРГ. Во-вторых, всем кандидатам желательно обладать определёнными способностями по адекватному анализу складывающейся в воздухе обстановки. К тому же, необходимо иметь недюжинную усидчивость и умение даже в самых неблагоприятных атмосферных условиях выловить скрывающуюся за помехами радиостанцию и непременно обеспечить получение нужной информации. Эх, мечты мои, мечты!

Поднимаю голову и с тоской смотрю в единственное окошко на противоположной стене. До рассвета ещё часа полтора и всё моё разморенное жарой, словно бы набитое ватой тело жаждет только одного – спасительного сна! Но как раз спать здесь и нельзя! Как минимум три наряда можно схлопотать за сон на посту, да ещё и издевательскую статейку тут же напишут в Боевом листке. Листки те с удовольствием стругает мой сосед по нижнему ярусу коек – Семён Ерастов, (давно подбивающий клинья под нашего замполита). И ради того, чтобы накропать очередной сатирический материалец, он не пожалеет и родного отца, не то, что нас грешных. У него, видимо, тоже есть мечта, которую он, собственно, особо и не скрывает. Мечтает устроиться писарем при, так называемой, «Ленинской комнате». Планов у него на этот счёт просто громадьё, и ими-то он и обхаживает вечно насупленного капитана Крамаренко. Впрочем, некогда об этом думать, работать надо.

– Рота, подъём! Тревога!

От выдавленной в подушке ямки моя голова самостоятельно никак не отрывается и я, зажмурив глаза от режущего электрического света, помогаю ей обеими руками. Разлепляю веки, верчу затёкшей шеей. Прямо у дверей рядом с дежурным по роте вижу две офицерские фуражки и постепенно соображаю, что заваруха, затеянная нашими славными «сапогами» совсем и не шуточная. Со всех сторон несутся погоняющие крики взводных, грохот солдатских пяток по дощатому полу, звон запоров в оружейной комнате. Охваченный общим порывом, я тоже кувыркаюсь вниз, стараясь не попасть на чью-нибудь голову. Бриджи, портянки, сапоги, всё остальное с собой подмышку. Оттираю плечом более щуплого собрата и скорее вперёд, в бушующую толчею у оружейки.

– Не могу с тех пор без горькой усмешки смотреть наши незамысловатые фильмы про армейскую службу. Там почему-то часто любят показывать тот момент, когда из оружейной пирамиды бравые, тщательно одетые в отутюженные гимнастёрки солдаты строго по порядку достают из пирамиды боевое оружие. Наверное, режиссеры хотят подчеркнуть этим моментом особую слаженность и продуманность всех поступков советского солдата. Вот только кинооператоры почему-то никогда не показывают того, что происходит после того, как солдаты достали своё оружие. Что б вы знали на будущее, там происходит вот что. Как известно, военное руководство Красной Армии испытывало постоянную озабоченность по поводу того, как бы, в основной своей массе не желающие служить солдаты, не получили слишком лёгкий доступ к огнестрельному оружию. Поэтому наши командиры придумали массу преград для этого. Самая замечательная их находка заключалась на тот момент в следующем. Вход в оружейную комнату во всех армейских подразделениях делался всего один, и пройти в неё можно было только тогда, когда старшина роты откроет свои ключом обитую железом узкую дверцу. Мало того, сами ружейные пирамиды закрывались здоровенными амбарными засовами и навесными замками, снять которые быстро тоже невозможно. Но и это ещё не всё. Стальной, сейфоподобный ящик с патронами так же запирается на два замка висячий, и внутренний и для пущей верности, наглухо привинчивался к полу.

У-фф, всё, министр обороны СССР и руководство Коммунистической партией могло теперь спать спокойно. В случае внезапного нападения на армейскую казарму высшими приказами было 100-процентно гарантированно, что никто из военнослужащих ни за что не успеет вооружиться и дать отпор нападающим. И сейчас, во время учебной тревоги, все эти несуразности мигом вылезают наружу. Но «сапоги» их не замечают даже в упор, поскольку их учили делать не как лучше и быстрее, а как положено. Вот и сейчас, я скромно топчусь в проходе и с тоской смотрю на схватку в дверном проёме оружейной комнаты. Картина передо мной разворачивается воистину безрадостная. Те, кто успел заскочить в оружейную комнату раньше, не могут из неё выйти, поскольку снаружи в ту же дверь ломятся припозднившиеся. На данный момент припозднившихся примерно вдвое больше, и они своими телами бодро вдавливают рвущихся наружу шустриков обратно. Однако, просочившись вовнутрь и похватав свои карабины, противогазы и защитные комплекты от химической напасти, и вторая волна тоже не может выйти наружу, поскольку на них яростно давят самые припозднившиеся и торопящиеся наверстать упущенное время.

Конечно, рано или поздно эта безумная пихаловка рассасывается, но времени на неё уходит просто море. Но мало взять оружие и противогазы, требуется надеть после этой схватки и шинели, поскольку на улице всё ещё стоит зима. С ними же тоже полная морока. Дело в том, что в обычной нашей жизни, шинелями мы практически не пользуемся. Да и зачем? Утром подъём и бегом по кругу как лошади на ипподроме. Когда бежишь, шинель не нужна даже зимой. Далее по распорядку завтрак. Но поскольку столовая буквально рядом, то тратить время на одевание, тоже нет никакого смысла. Потом мы рысью несёмся на КП. Пятьсот метров, для молодых парней, разумеется, не расстояние, и шинели на такой дистанции только помешают. И так далее и всё в таком же роде. Наши бедные шинели пылились на крюках месяцами и естественно, все мы напрочь позабывали, где какая весит. И теперь среди ночи, в шуме, гаме и бестолковой толчее, нам ещё приходилось разбираться и с этим вопросом. Наконец всё утрясается, и весь наличный состав нашей роты кое-как выстраиваемся перед казармой. Примерно пять утра. Мороз опять под пятнадцать и лёгкая снежная пороша.

Появляется капитан Рачиков. Поднимается на крыльцо, подходит к двери, поближе к единственной лампочке над дверью. Торжественно вынимает из-за пазухи бумажку и, подняв её повыше, зачитывает приказ.

– «Противник, силами до батальона, высадился в районе семнадцатого километра, – негромко вещает он самым благостным голосом. Имеет целью выйти к городскому аэродрому и блокировать прибытие подкреплений по воздуху. Задачей нашего полка является… Он глухо прокашливается и продолжает: – Прикрыть посёлок Елизово с его западной стороны на участке от шоссе, отметка 21-й километр, до сопки Песчаная, ориентир – вершина её. На правом фланге соседом мы будем иметь отдельный мотострелковый батальон, слева с нами будет взаимодействовать 7-ая рота морской пехоты.

Капитан сует уже ненужную бумажку за отворот наутюженной шинели и, грозно вскинув свой мягкий округлый подбородок, пытается рассмотреть наши утопающие в тени лица. Но кроме скрипа из-под нетерпеливо переминающихся ног, ничего более не доносится с засыпанного свежим снежком плаца. Уяснив, что мы свою задачу поняли, он умиротворённо вздыхает и машет кому-то перчаткой.

– Напра-а-во, – внезапно доносится с правого фланга, и мы заученно выполняем команду. Шагом марш!

Справа из мутного предутреннего мрака, грохоча сапогами, уже показалась головная колонна первой роты, возглавляемая печально известным майором Григоряном. Почему он так несчастливо известен, я расскажу вам как-нибудь потом, поскольку сейчас моё внимание привлёк уныло бредущий в третьей шеренге Лёва Базиков. Потомственный одесский еврей, он делает большие успехи в службе, поскольку отличается не только удивительным, уникально чувствительным слухом, но и феноменальной памятью на всяческие, иной раз совершенно незначительные подробности. Воспользовавшись тем, что наши две колонны какое-то время двигались параллельно, я пригнулся и одним большим прыжком преодолел разделяющее нас расстояние.

– Лёвчик, не грусти – по-дружески толкаю я его локтем в бок, – улыбнись!

– Да кому нужны эти дурацкие манёвры, – уныло отзывается он. Я, таки, третьи сутки на ногах! Глаз сомкнуть не можу! Мабуть, пора бы и честь знать. (В раздраженном состоянии Лёва иной раз теряет контроль над речью и щедро приправляет в неё неуставными украинизмами).

– Да ладно тебе дуться, – презрительно машу я рукой, – как-нибудь выдержим!

– Спасибочки вам на добреньком слове, Александр! – благодарно кивает он, и мимолётным движением рукава смахивает с носа повисшую на нём большую мутную каплю.

– Хочешь, я тебе баранку дам? – с готовностью лезу я в бездонный нагрудный карман гимнастёрки, понимая, что без положительного настроя он вряд ли будет мне хорошим помощником.

– Подтянись! – слышится энергичный голос нашего ротного замполита, капитана Крамаренко. Что вы там плетётесь, как пленные мадьяры?! Учтите, полевой завтрак будет только на Песчаной!

– Ой, ой, ой, – непроизвольно вздыхаю я, – да здесь целое сражение затевается!

– Окружные манёвры накатили, – горестно шмыгает носом Лёва, энергично расправляясь с окаменевшей от долгого лежания баранкой. Мы у себя слышали о том, что они готовятся, вот только точной даты не знали…

Словно в подтверждении его слов со стороны посёлка Елизово доносится мощный грохот авиационного двигателя и с небольшой возвышенности, на которой мы сейчас находимся, видно, как по взлётной полосе начинает разбегаться истребитель.

– Кстати, Лёвчик, – плавно приступаю я к интересующей меня теме, – ты случаем не помнишь марку самолёта с позывным Yankee? Сутки, или двое назад он возле Токио болтался? С американского материка летел, – уточняю я, желая как-то облегчить ему задачу.

– Yankee? – задумчиво охватывает подбородок Лев.

Это его фирменный жест, и когда его рука непроизвольно потянулась к подбородку, я сразу внутренне успокоился. Если пресловутый заправщик как-то привлёк внимание операторов первой роты, то сейчас я про него услышу всё.

– Был такой, – наконец открывает он рот, – и даже, помнится, не один. Был Yankee – 90. Был и Yankee – 92, и другие тоже… А, что такое?

– Было ли в их поведении что-нибудь особенное?

Лёва хитро скашивает на меня глаза.

– Да на шо они табе задалися, янки те? Хай себе лётають!

– Это же были обычные заправщики, – включается в разговор ефрейтор Балицкий, идущий рядом со Львом и поэтому слышащий весь наш разговор. Но шли они, почему-то в полном радиомолчании. Попались на сущей ерунде, во время утреннего прочёсывания. Видимо болтанка во время дозаправки сопровождаемого самолёта была несколько выше допустимого предела, и человек, ответственный за точность стыковки никак не мог попасть раструбом шланга в топливоприёмную трубу. И тогда пилот заправщика видимо в сердцах рявкнул на них что-то вроде: – Левый, прибавь, мать твою, скорость, нас сбивает… Связь тут же отключилась, но дело было сделано, и мы принялись держать их частоту постоянно. Шли два самолёта, это точно. Позывной имели – Янки.

– Так я не понял, – решил уточнить я. – Два самолёта, это два КС-135? Или каждый из них за собой ещё двоих тащил?

– Трудно быть таким бестолковым! – не преминул съязвить несколько взбодрившийся после моей баранки Лёва. Тебе же Владислав только что жутко доходчиво объяснил. Было два заправщика, два!

Для убедительности он поднёс к моему носу два растопыренных пальца.

– И тащили они с собой ещё по два самолёта каждый. Значит, всего их летело шестеро!

– Первая рота, – донеслась до моего слуха приглушённая расстоянием команда, – на месте. Вторая и третья рота, правое плечо вперёд!

Поддёргиваю сползший с плеча карабин и незамедлительно покидаю замершие ряды своих коллег. Рассвет уже наступил, но солнце лишь на несколько секунд показалось над зубчатым горизонтом. Чёрные, грозно вздымающиеся облака, неудержимо надвигаются на нас с юга.

– Что там хорошенького говорят у слухачей? – встречает меня вопросом ефрейтор Семикин, ревниво следивший за моим недолгим «побегом».

– Говорят, что мы на окружные ученья угодили, – неопределённо ответил я, совершенно не желая вдаваться в подробности своих переговоров. Нам бы теперь не промахнуться мимо этой проклятой «Песчаной», а то до вечера придётся на голодный желудок воевать.

Но вскоре, первая порция наших мучений заканчивается. Меся сапогами раскисающий на глазах снег, мы из последних сил взбираемся на очередную гору. Погода продолжает стремительно меняться. Лёгкий и поначалу сухой снежок быстро превращается в довольно плотный поток мокрого снега, который с всё большей и большей скоростью начинает заметать всё вокруг. Обещанной кухни не видно, а вскоре и вовсе следует команда занять «оборону».

Легко сказать, занять. Это летом легко вставать в оборону на старом, ископанном вдоль и поперёк полигоне. А теперь, зимой, все окопы и полуобвалившиеся траншеи напрочь завалены снегом. Мы некоторое время бестолково топчемся по плоской вершине, но добиваемся лишь того, что для всех объявляют команду «Газы». Делать нечего. Натягиваем противогазы, облачаемся в общевойсковые защитные комплекты и сразу становимся удивительно похожими на стадо копошащихся в снегу диковинных хоботных земноводных.

Команда следует за командой, и, следуя им, вовсю суетятся сержанты, расталкивая нас редкой цепочкой по всей вершине. Мне достаётся место на самом краю невысокого обрыва. Лежу, слушаю. Над головой то и дело встревоженными птицами проносятся боевые самолёты. А в промежутках между протяжным рёвом реактивных двигателей где-то сбоку слышится сильный металлический скрежет. Приподнимаюсь на локтях и вдруг с удивлением вижу, что вдоль тянущегося под сопкой ручья в нашу сторону как-то неуверенно двигается несколько древних танков. Поскольку видно их мне достаточно плохо, особенно сквозь запотевшие стекла противогаза, я, не дожидаясь разрешающей команды, стаскиваю его с лица. Боковым зрением замечаю, что моему заразительному примеру последовало ещё несколько человек. Танки бодро приближаются, а снегопад валит всё сильнее и сильнее. И тут у меня совершенно неожиданно мелькает догадка, что ползущие на нас танкисты просто-напросто заблудились в условиях плохой видимости, из-за так не вовремя разыгравшейся метели. Надвигающуюся опасность заметили и наши начальники. Хлопнул негромкий выстрел, и красная сигнальная ракета мерцающим шариком полетела в сторону наступающих боевых машин. Рёв моторов стихает только тогда, когда до первой траншеи остаётся не более пятидесяти метров. Лязгает люк и из снежного вихря возникает фигура в шлеме и чёрной от копоти куртке.

– Это… кто? – командирским голосом спрашивает фигура именно у меня, поскольку я совершенно случайно оказываюсь ближе всех остальных.

– Вторая рота полка ОСНАЗ, – вкратце информирую его я.

– Это… где? – удивляется фигура.

– Сопка Песчаная, – рапортую столь же кратко.

Танкист явно озадачен. Одна его рука медленно лезет под шлем, чесать «репу», вторая же начинает нервно отстёгивать кнопки на планшете.

– А где же тогда сопка Покатая? – спрашивает он, начесавшись вдоволь, после чего ловко развёртывает передо мной планшет с картой.

Где сия сопка располагается на карте я, естественно, не знаю, и мы вдвоём минуты полторы дружно водим пальцами по мокрому целлулоиду.

– Да вот же она! – наконец восклицает танкист, всё же отыскав пункт своего назначения.

– А-а-а вот где Песчаная! – бойко стучу я по другому углу на карте, отмечая наше местоположение.

– У-у, чёрт, – танкист явно недоволен, – так вот куда мы запёрлись-то!

– Не так уж и далеко, – возражаю я. Надо спуститься к ручью и километра три двигаться вдоль него. Потом взять немного правее, перевалить через бугор с берёзовой рощей…

– Эй, здорово, – приветственно машет танкист подбежавшему командиру нашего взвода, – это твой что ли солдатик?

– Лейтенант Свирко, – козыряет тот, выжидательно глядя на незваного пришельца.

– Майор Преображенский! – важно кивает тот в ответ.

Я деликатно, делаю два шага в сторону.

– Ты куда? – сразу спохватывается Преображенский, делая ловящее движение рукой. Лейтенант, – поворачивается он к Свирко, – одолжи-ка мне этого бойца в порядке боевого взаимодействия. А то мы сослепу затесались к вам в этакой круговерти, а должны были выйти совсем в другой район.

Свирко (он в нашем полку совсем недавно) с сомнением смотрит на меня, не зная, как следует поступать в данном случае.

– Знаешь, куда надо провести танковую колонну? – спрашивает он, наконец, с сомнением глядя мне прямо в глаза.

– В принципе, да, – киваю я. Мы там летом камни для строительства шестой кочегарки добывали. Только туда-то я, конечно, попаду быстро, а вернуться обратно смогу только к обеду. Вы точно здесь к тому моменту будете?

В моём голосе звучит искренняя забота о спокойствии непосредственного начальника.

– Не знаю, – неуверенно пожимает тот плечами, – учения окружные, вводные могут последовать любые. А, знаешь что, – его лицо озаряется счастливой догадкой, ты прямо оттуда шуруй в полк! Доложишь старшине, что выполнял по моему приказу особое задание. Пусть он тебе найдёт работу в казарме, до нашего возвращения.

– Как же, – недовольно бурчу я, взбираясь на мокрую и скользкую танковую броню, – разбежался. Как лазутчик буду таиться, лишь бы Фомин меня не заметил. А то он, дьявол желтоглазый, быстро найдёт работу, какая погрязнее. У него ума на это хватит!

И вот я на башне. Мне незамедлительно вручается большой разводной ключ, с помощью которого я должен подавать сигналы механику головного танка. Один удар – поворот направо. Два удара налево. Дробь – стоп. Тем временем люк захлопывается, и танк судорожно дёргается вперёд. Чтобы не свалиться с него, я нервно хватаюсь за фару. Ключ тут же выскальзывает у меня из пальцев и мгновенно исчезает в глубоком снегу. Едем вперёд. Едем явно не туда. Но сигналить мне уже нечем. Чёрт, подери! Стучу по металлу каблуком – куда там. Сам ничего не слышу. К счастью вовремя вспоминаю про праздно болтающийся за спиной карабин. Срываю его с плеча и с размаху бросаю прикладом вниз. Блям-ц, и смрадно воняющая громада танка послушно поворачивает чуть правее. Ещё удар и ещё поворот.

– Ура, – задорно воплю я, радостно потрясая в воздухе карабином, – вперёд, стальная гвардия!

Чтобы лучше видеть движение колонны, я приподнимаюсь со своего монументального насеста и с интересом оглядываюсь назад. Оглядываюсь, и мой восторг гаснет. За исключение командирского Т-55, все остальные машины представляют собой древние Т-34, завезённые на Камчатку едва ли не после разгрома Квантунской армии императорской Японии. Бренча всем, что может бренчать, допотопные железные «жуки» гуськом спустились в заросшую кустами лощинку и, уверенно попирая их гусеницами, поползли в направлении Покатой. Слава Богу, добраться до неё нам удалось без особых проблем. С башни я не свалился, и ни одна машина от колонны не отбилась. Понаблюдав некоторое время за танковыми игрищами, неторопливо направляюсь в сторону шоссе. Наконец удаётся набрести на просёлочную дорогу, которая здорово облегчает мне обратный путь. Вот и родная часть. Вхожу в помещение КПП. Возле чахло дымящей печки, прямо на полу сидит дизелист по фамилии Питерцев, гораздо охотнее отзывающийся на кличку «Питерсон». Он с недовольной миной на лице тычет кочергой в спёкшийся, плохо горящий уголь и приглушённым голосом мурлычет какой-то популярный мотивчик. Услышав скрип двери, он поворачивается ко мне.

– А-а, привет Сашок! – кивает он ко мне. Ты с учений, что ли удрал, что такой мокрый заявился?

– Да нет, не удрал, – утираю я взмокшее лицо, – просто случай помог оттуда сдёрнуть. Заблудившихся танкистов выручал!

Присаживаюсь рядом с печкой и протягиваю к огню окоченевшие на ветру кисти рук. Со стоящего рядом с печкой карабина на пол капают мутные капли, и от нечего делать я провожаю их взглядом.

– Долго собираешься здесь сидеть? – не выдерживает затяжного молчания «Питерсон».

– Мешаю?

– Да нет. Но что ты такой смурной сегодня, не разговорчивый.

– Устал потому что. Сколько можно не спать? А тут как назло, не успеешь прикорнуть, как очередная заваруха приключается.

– А чего же в казарму не идёшь?

– Светиться там не хочу!

– Но и здесь тебе долго сидеть нельзя, – круглые глаза «Пита» смотрят на меня почти что с жалостью. Точно кто-нибудь из офицеров сейчас заявится, и будут потом тебя склонять по всем падежам.

– Скажу, что только пришёл! – отмахиваюсь я от него.

Мой ответ несколько успокаивает собеседника, и его желание поболтать разом иссякает.

Но определённое беспокойство в моей душе он породил.

– Да, – думал я, – хоть и не хочется, но придётся в роту идти. А то, вроде как саботаж с моей стороны получится. Интересно, где другие отсиживаются при подобных обстоятельствах? Тоже, наверное, от старшин по кочегаркам хоронятся? А может, в других ротах старшины почеловечнее будут? Понимают, что мы не железные. Ладно, – достигаю я сам собой компромисс, – дождусь обеда и пойду. Раньше никак нельзя идти. Точно наткнусь на Фомина, и точно он меня в куда-нибудь дыру пристроит. Нет, нет, жду ещё полчасика и потихонечку ползу в роту. А собственно, зачем мне здесь-то сидеть, – вдруг приходит мне в голову спасительная мысль, – а не пойти ли мне сейчас на командный пункт? А что такого? Скажу, что вышел случайно, заблудившись в снегопаде. Там и посижу. Обсохну, да к тому же и последние новости узнаю!

Сказано – сделано. Окольными тропами, иногда по пояс в снегу, добираюсь до командного пункта. Мокрую шинель, шапку и карабин прячу в кочегарке, за исходящей жаром печкой. Вытираю вспотевшее лицо свежим снегом и смело захожу внутрь здания. Что-то озабоченно пишущий за столом сержант Савотин даже не поднимает на меня глаза, поскольку видом своим я ни на йоту не отличаюсь от снующих вокруг сослуживцев. Поскольку в общем зале мне толочься совершенно не с руки, направляюсь прямёхонько в комнату технической разведгруппы. Благо, они занимают отдельную комнату, и руководство к ним заглядывает не часто. Осторожно оттягиваю дверь на себя и заглядываю в образовавшуюся щель. Предосторожность вовсе не напрасная. В комнате вполне может оказаться кто-либо из офицеров, или моих явных недругов. И с теми и с другими мне сталкиваться просто неохота. Но, к счастью, вижу только Валерия Артименко, сидящего за столом в самой грустной позе у раскрытого оперативного журнала. Поскольку никакой опасности нет, смело проскальзываю вовнутрь. Олег поднимает голову, и лицо его украшается радушной улыбкой.

– А-а, Саня, – восклицает он, – какими судьбами?

– С учений повезло удрать, – пожимаю ему руку. Танкисты, заблудившиеся, на нас случайно напоролись. Вот я и вызвался их проводить до Покатой сопки. А там огородами, огородами…

– Это где мы камень долбили? – взъерошивает он свою фантастическую для армии шевелюру.

Артименко вообще забавный парень. Самый миниатюрный из нас, он отличается совершенно неуёмным темпераментом и постоянной готовностью на любую проказу и авантюру. Его скромные размеры тоже оценили в роте, и используют иной раз весьма своеобразно. После особо сильных ночных метелей, когда входную дверь казармы заметает до половины и открыть её изнутри становится совершенно невозможно, именно его, на пару с лопатой, выталкивают наружу сквозь узенькую форточку. На моей памяти он уже раз пять спасал роту из подобного снежного плена.

– Именно, – киваю я. Чтобы в роте лишний раз не показываться, я сюда и прибежал.

– Правильно сделал, – понимающе кивает он. Тем более, мне тут такую задачку сейчас подкинули, без пол-литры не разберёшься.

Присаживаюсь к столу, и он, с озабоченным видом тыча пальцем в страницы журнала, начинает излагать суть проблемы.

– Приходил полчаса назад Воробъёв Михал Саныч, и двадцать минут парил мне уши насчёт того, что давно пора отыскать ещё одну частоту «Джанапа». «Что за фигня! – кричал на меня, будто я один во всём виноват. Совсем мышей ловить перестали! Такую, прости Господи, малость, а сделать не можете!»

Я ему: – Какая же это малость, товарищ майор? Это совсем даже и нелёгкая задача. Вон сколько солдатских поколений над ней билось и ничего. Саня, будь другом, давай хоть план какой-нибудь набросаем на эту тему. Иначе заездят меня ни за что, ни про что!

Чтобы читающему эти строки было понятнее, о чём идёт речь, сделаю маленькое отступление в моём пространном повествовании. Крохотная и маломощная японская радиостанция с запоминающимся позывным «Джанап» относилась к тому мизерно малому классу гражданских радиостанций, пользу от деятельности которой для советской радиоразведки было просто трудно переоценить. По форме своей работы это была одноканальная и нерегулярно действующая в эфире станция. Время от времени она передавала открытым текстом лишь короткие метеосводки. Предназначались они как отдельным кораблям, так и военно-морским соединениям американцев, базирующимся в Южно-китайском, Восточно-китайском, Жёлтом и Японском морях. Тексты передач были самые, что ни на есть заурядные. Штормовые предупреждения, направление и сила ветра, температура воды и воздуха. Но вовсе не этими данными был нам любезен бесценный «Джанап». Вся прелесть для нашей разведки состояла именно в том, что в этих незамысловатых сводках указывалось; как название конкретного флагманского корабля, так и его координаты!

Вы представляете себе, какое было счастье перехватить даже отдельную телеграмму подобного содержания! Какая-то микроскопическая, плюгавая, еле слышимая радиостанция чуть ли не каждый день раскрывала нам и местоположение основных ударных кораблей шестого флота США и их перемещения. А отсюда следовало очень многое. Зная, куда и в каком составе направляется то или иное авианосное соединение, можно было с большой точностью предугадывать направление и силу последующих авиационных ударов.

Ведь всё дело было в том, что взлетающие с авианосцев самолёты каждый раз стоят перед почти неразрешимой дилеммой. Чего взять на борт больше: бомб или керосина? Возьмёшь больше керосина, сможешь дальше лететь, но бомб, в результате такого перераспределения, несёшь с собой самую малость. Возьмёшь больше бомб, – а вдруг да не хватит топлива на обратный путь? Американские командиры, те же самые «сапоги», что и наши, но только в другой форме, решили спорный вопрос предельно просто. Бомб грузить по максимуму, а керосина брать только-только, чтобы долететь.

То есть весь полёт атакующего «крыла» проходит строго по прямой линии, без всяких затратных отклонений в сторону. А чтобы самолётам было легче дойти до цели, авианосцы дружелюбно подвозят их к ближайшей точке оптимального взлёта. Но, раз мы знаем эту точку, (нам о ней доложил наш любимый «Джанап»), то, следовательно, знаем и ближайшие планы американского командования! И всё бы хорошо, да вот одна противная заковыка не давала нам пользоваться этим источником знаний на все 100 %. Мы знали только одну единственную частоту этой станции. Одну разъединственую! А ведь, по большей части, все радиостанции мира имеют в своём распоряжении две, три и даже пять рабочих частот. Необходимость этого обусловлено состоянием ионосферы Земли, которая в течение суток значительно меняет свои отражающие свойства. Затухание слышимости на одной частоте заставляет операторов использовать ту рабочую частоту, которая в данное время суток имеет наибольшую «дальнобойность». Естественно, все эти переключения они производят спонтанно, никак не ставя нас в известность, чем здорово мешают тайной деятельности советских разведчиков. Конечно, наши операторы при исчезновении несущего информацию сигнала, тут же переключаются на другие, заранее выявленные частоты, и работают (в смысле подслушивают) дальше.

Но вот именно с «Джанапом» этот фокус не прошёл. Иной её частоты мы до сих пор не знаем. Какое-то время, видимо, наше командование с этим неприятным фактом мирилось, но видимо теперь положение стало столь серьёзным, что оно начало принимать меры. Как у нас в стране принимаются меры, каждый из нас прекрасно знает. В лучшем случае сурово наказываются невиновные, и щедро награждаются непричастные. Но наш случай особый. Награждений в какой-либо форме у нас не бывает вовсе, зато по части наказаний… у-у, тут всё в полном порядке.

– Вот я и просматриваю старые записи, – продолжает жаловаться Артименко, – может быть кто-то, что-то, где-то, как-то цеплял?

– Давай рассуждать логически, – останавливаю я бурный поток его неудержимого южного красноречия. Известная нам частота относится к классу дневных частот и ночью почти никогда не используется. Лишь только летом, в спокойную погоду «Джанап» на ней можно поймать даже ночью. Давай посмотрим с тобой, на сколько и в какую сторону отличаются от дневных частот, ночные частоты других радиостанций. Выявив наиболее распространённые и популярные промежутки, мы отсчитаем примерно столько же от известной нам джанаповской частоты, и будем шарить там по ночам. То есть, как бы сузим пространство для поисков.

– О, это идея, – аж подскакивает Валерий, – и идея прекрасная! И что тебя к нам не ставят? – пожимает он плечами. Самое место тебе в ТРГ, а Сёму этого занудливого выгнать бы на пост!

Но мне не до досужей болтовни. Идея с поисками не так глупа и поэтому мы незамедлительно принимаемся за дело уже в четыре глаза. Просматриваем более сотни известных нам частот всех направлений и вскоре устанавливаем, что разница между дневными и ночными частотами по большей части, не превышает 4000 килогерц. Но в процессе поисков выявились и промежуточные варианты с плюсом в 2500 килогерц и минусом в 6000 килогерц.

– Ну, вот тебе и программа работ, – выписал я на отдельную страничку радиодиапазоны, которые требовали нашего усиленного внимания, – можешь смело отбиваться ею от оперативного, если ещё будет приставать!

В этот момент я даже и не подозревал, что мне самому и придётся работать по столь залихватски составленному плану. Буквально через два дня после завершения учений, на очередном ротном построении зачитали приказ, суть которого сводилась к тому, что на пост № 6 в ТРГ должны отправляться двое операторов, а не один как раньше. Для меня это было просто праздником, поскольку именно меня переводили на эту самую замечательную в полку работу. Но все остальные восприняли эту весть не с таким энтузиазмом, поскольку разбухание штата в одном месте, грозило повлечь за собой недостаток их в другом. Но, как бы то ни было, усиление именно поисковой составляющей нашей работы подсказало мне, что отношение нашей военной разведки к разворачивающимся вокруг Северного Вьетнама событиям начало круто меняться. В этом я вскоре смог убедиться, поскольку начавшиеся в полку изменения прошлись и по моей собственной шкуре.

Но всё это произошло лишь через несколько дней, а пока я бродил по жаркой натопленной комнатке ТРГ, и лениво просматривал отбитые на бумажном рулоне телеграммы. Просмотрев их с добрый десяток, я неожиданно увидел уведомление о прибытии стратегического бомбардировщика В-52 в аэропорт Тайбея.

– Валер, – взглянув на часы и на время отправления телеграммы, окликнул я закопавшегося в бумаги оператора, – ты давно на ленту смотрел?

– Да-а, – беспечно взмахивает он рукой, – там сегодня одна фигня летит. Гражданские вылеты, ну, раз в день транспортник появится.

– А В-52, не хочешь? – яростно потрясаю я, оторванной бумажной «портянкой». Пятьдесят минут назад он доложил о своём прибытии, а ты даже не ворохнулся!

– Где? – пулей выскакивает Артименко из-за стола. Ах ты-ж, Боже-ж ты мой! – причитает он, торопливо отделяя злополучную телеграмму от остальных. Понесу скорее Игорю, а то и так все сроки проскочили!

Грохоча сапогами, он выбегает из комнаты, а я внимательно уставился на карту Мира, висящую прямо над телетайпами.

– Каким образом неотловленный ранее В-52 оказался на Тайване? – подумалось мне. Да если бы он пролетел над Тихим океаном все десять тысяч километров, его бы десять раз отловили и сосчитали. Но в Тайбейском аэропорту до настоящего времени не было отмечено никаких стратегических самолётов! Ни одного! Откуда же этот «гусь» туда прилетел и для чего?

Мои глаза, словно повторяя маршрут возможного перелёта тяжёлого самолёта, скользнули от Западного побережья США, к Гавайям. Оттуда к острову Уэйк, к Гуаму… Где-то что-то недавно шло по этому маршруту, – пробормотал я. Да! Точно! Заправщики шли! Янки! Целая куча! И они с собой что-то тащили через океан. Неужели же эти бомбардировщики? А что! Запросто. И сосредоточат их теперь в едином кулаке и именно на Тайване. Мудрое решение! Во-первых, островная территория. Нет чужих глаз. Во-вторых, – правительство полностью лояльно ко всем американским начинаниям. И, в-третьих, относительно близко от злополучного Вьетнама, лететь совсем недалеко, часа полтора. Бери на борт по сорок тонн бомб, только бы от земли оторваться, и вперёд, бомби направо и налево!

От столь захватывающих предположений меня буквально бросило в дрожь. Схватив лежащий на столе лист бумаги, я принялся излагать свои мысли в письменном виде, что в данных обстоятельствах было гораздо более уместно.

«Оперативному дежурному» – красиво вывел я в качестве заголовка. «Прошу обратить Ваше внимание на то, что американское командование создаёт на острове Тайвань ударную группировку из стратегических бомбардировщиков типа В-52. Предполагаю, что именно их в первой декаде марта месяца сего года перегоняли заправщики КС-135 с общим позывным Yankee, порядковые номера с 90, до 99. Каждый из заправщиков сопровождал по два В-52. Итого было перегнано из Лос-Анжелоса не менее двадцати машин стратегического резерва. В аэропорт Тайбея они приходят с позывными Zulus. В 12.02 местного времени было отмечено прибытие Zulus – 12.»

Требовалось как-то подписаться и я, не особо раздумывая, начертал: – Косарев А.Г., 2-я рота, рядовой.

Поставив дату, я поспешно бросаю авторучку на стол и, едва не задавив в дверях возвращающегося из зала миниатюрного Валерия, выскакиваю в общий зал. Оперативный дежурный как всегда сидит на своём месте. Мокрый от жары, с расстёгнутым воротом, он азартно копается в мощном бумажном месиве, затопившем весь его огромный стол.

– Михаил Александрович, – робко пытаюсь я оторвать его от такого занимательного занятия, – минуточку Вашего внимания можно?

Воронин свирепо озирается в мою сторону и отрицательно крутит всклокоченной головой.

– Тогда я вам просто оставлю записочку? – вопрошаю я, понимая, что ему сейчас не до меня.

– Угу, – кивает он. Кнопкой её к доске приделай, – просит он, показывая подбородком на деревянную стойку слева от стола, – иначе потеряется.

Я и рад стараться. Сразу четырьмя кнопками, насмерть приколачиваю свою писульку к изъеденному остриями планшету. Пусть почитает, как освободится. До конца смены ему, конечно, некогда будет, обедняшняя запарка не даст, но попозже пяток минут у него наверняка найдётся.

Впоследствии я много раз вспоминал этот суматошный день, и каждый раз не знал, правильно ли тогда поступил, проявив неслыханную дерзость с подачей докладной записки. Наверное, я тогда просто не представлял, насколько она повлияет на всю мою дальнейшую жизнь.

Ханой, 14. (ТАСС) Сбито пять!

Сегодня бойцы вьетнамской Народной армии сбили 3 американских самолёта вторгшихся в воздушное пространство ДРВ. По дополнительным данным вчера в провинциях Куангбинь и Нгеан было сбито ещё два американских самолёта.

Дни несутся мимо меня просто ворохом. Едва успеваю следить за валом накатывающихся на нас событий. Моё переназначение в техническую разведгруппу, кстати сказать, состоялось почти незаметно. В очередном приказе рядом с моей фамилией просто появилась запись «Пост № 6» И всё и больше никаких комментариев. Видимо офицеры с КП, недовольные слишком малой отдачей от самого хорошо оснащённого поста, настояли на увеличении его экипажа вдвое (с одного, до двух солдат). Но долго радоваться осуществлению моей заветной мечты, мне было не суждено.

С грохотом распахивается дверь и в занимаемую ТРГ комнату стремительно вваливается сам полковник Карелов со всей своей свитой. Было слышно, как на ходу он продолжал свою, видимо начатую еще в общем зале, речь. Поднимаюсь, и поворачиваюсь к нему лицом, даже не снимая наушников. На боевом дежурстве операторы никому и ничего не докладывают, и поэтому я просто стою по стойке «смирно».

– На шестом посту второй роты, – мельком заглядывает оперативный дежурный в список смены, – сегодня дежурит рядовой Косарев и ефрейтор Преснухин.

Полковник явно пребывает не в духе, и глаза его словно бы мечут во все стороны трескучие молнии.

– Что же вы, – хрипло рычит он, грозно озираясь по сторонам, – столько аппаратуры, а такой безделицы прочитать не можете? Вот ещё один остолоп тут стоит, – указывает он своей лопатообразной ладонью в мою сторону. Вот спросите его, что он здесь делает, так не ответит же толком!

– Никак нет, – почувствовав себя незаслуженно задетым, возражаю я, – отвечу. Дел у меня, товарищ полковник, просто по горло. Веду приём направления Лос-Анжелес – Сан Франциско. Приёмник № 1, аппарат № 4. Параллельно контролирую недавно открытую линию Гуам – Кодена. Поскольку эта частота используется нестабильно, то мы пытаемся выявить периодичность её использования. Приёмник № 2, аппарат № 3. А на приёмнике «Калина» произвожу поиск хотя бы ещё одной частоты метеостанции «Джанап».

Последнее добавление, видимо, было совершенно излишним. Прерванный на полуслове командир полка разом побагровел перезрелым помидором и недобро прищурил глаза.

– Раз ты такой умный…, рядовой, – процедил он сквозь зубы, – то ответь мне, почему до сих пор вы тут не можете наладить перехват американских релейных линий?

– Да потому, – ни мало не смущаясь, отвечаю я, – что перехватить их можно только в двух случаях. Либо наш приёмник должен находиться между двумя релейными вышками одного направления, либо расстояние хотя бы до одной из них не должно превышать ста десяти километров. Но, поскольку, ближайшая к нам релейная линия находится на расстоянии более трёх тысяч километров, то ни какого путного перехвата нам осуществить никогда и не удастся!

– Это ещё почему? – бойко наседает на меня полковник, словно пытается оттеснить меня животом от рабочего стола.

– По законам физики! – нагло пожимаю я плечами, не сдвигаясь с места и на сантиметр.

– Так, – грохнул Карелов по ближайшей стойке кулаком, – хватит для меня этих демагогий! (Так и сказал, демагогий). С вами всеми мы ещё поговорим, – обвёл он гневным взглядом поприжухнувшую свиту, – распустили, понимаешь, своих подчинённых! А этого умника, – ткнул он в мою сторону пальцем…

Тут он на секунду прервался, видимо задохнувшись от негодования, а я наоборот надул грудь, всем своим видом показывая, что мне и сам чёрт не брат.

– …Добавьте этому говоруну парочку нарядов, – кивает полковник нашему несчастному капитану Рачикову, который на протяжении всего разговора скромно топтался у него за спиной, – и пусть отрабатывает их сегодня же!

– Так точно, – отчеканивает капитан, преданно «поедая» начальство глазами.

В мою же сторону он взглянул лишь мельком, но с заметным сочувствием. Так вот и случилось, что в результате неожиданного начальственного визита я получил к имеющимся двадцати двум ещё три наряда, (один, для кучи, добавил начальник смены). Но в результате этого же визита я узнал так много для себя интересного, что и жизнь моя и служба вскоре переменились самым коренным образом. А произошло это так. Поскольку с предстоящей ночной смены меня с позором сняли, то старшина роты Фомин, с плохо скрываемым удовлетворением объявил, что меня направляют на грязные работы.

Поначалу меня бросили на очистку полковых туалетов. Камчатка, сами понимаете, земля несколько более северная, нежели тот же Сочи. А солдатские туалеты у нас располагались исключительно на улице. Естественно, что зимой во всех них нарастали, весьма опасные для определённого солдатского места, сталагмиты. Вот для того, чтобы предотвратить несчастные случаи, и требовалось каждый день сбивать бритвенно-острые каловые натёки. За три часа я смог справиться с порученной работой и думая, что все мои неприятности на сегодня кончились, вернулся в казарму. Но, Фомин, посчитав, что я отделался слишком легко, тут же придумал мне новое наказание. Сделал он это, как всегда, по-иезуитски. Дождавшись, когда все мы после отбоя уляжемся в койки, он, судорожно скрипя своими неправдоподобно сияющими сапогами, появился из ротной каптёрки и во всеуслышание объявил деланно ласковым голосом: – А ты, Косарев, чего это в постели развалился? Тебя же половая тряпка в штабе дожидается! Вставай дружок и шагом марш!

Он видимо ожидал, что надо мной ещё и посмеются сослуживцы, однако никаких смешков в замершей роте не прозвучало. Все понимали, что я в данном случае сработал обычным громоотводом, приняв на себя весь начальственный гнев. Но мне от этого легче не стало. Пришлось вставать, одеваться и тащиться в штаб. Старшина же не успокоился на этом, и не поленился проводить меня до предстоящего места отбытия очередной трудовой повинности.

– Я приду поутру, проверю, – пообещал он мне, когда я взялся за отполированную рукоятку двери, – насколько чисто ты убрался!

– Буду ждать вас с нетерпением! – злобно буркнул я, но только издевательский скрип старшинских сапог был мне ответом.

Работа на самом деле мне предстояла совсем нешуточная. И я понимал это очень даже отчётливо. Сорокаметровый коридор, шесть больших кабинетов и всё вручную. К тому же никаких швабр в нашем полку не признавалось принципиально. Всё делалось только ручками, ручками, и ручками. Хотя мыть полы – занятие не самое приятное, но отношусь я к нему вполне по-философски. Ведь здесь мы сами за всё в ответе. Живём и работаем по нехитрому жизненному принципу: – Сам нагадил, сам и убрал! С одной стороны, не очень-то приятно треть свободного времени посвящать уборке всяческой грязи. Но жизнь в армии штука многообразная. Такая практика «сам за всё» поневоле приучает человека к самостоятельности и определённой изобретательности. Мало-помалу начинаешь разбираться в таких вещах, с которыми на гражданке, тем более в безоблачные школьные годы, сталкиваться даже не приходилось.

Допустим, случилась у меня такая, вроде бы, малость, – протёрлись сбоку сапоги. Какие проблемы на гражданке? Сходил в магазин и купил себе новые. Но в камчатской глуши не так всё просто. Идти некуда, да и покупать не на что. Поневоле отыскиваешь старый сапог, вырезаешь из него заплатку и думаешь, как бы её ловчее присобачить на повреждённое место. Оказывается, для такой работы потребна толстая игла, специальная дратва, да плоскогубцы, да шило для пробивки отверстий. Короче говоря, всё это надо собрать, да время на работу найти, да сделать так красиво, чтобы тот же Фомин потом не потешался над результатом. Вот так, понемногу, потом и кровью вчерашний неумёха и белоручка осваивает сложную науку мужской многотрудной жизни. Впрочем, хватит философствовать, дел у меня сегодня просто сверх меры.

Сопровождаемый сонным взглядом, скучающего на посту № 1 ефрейтора, иду в начальственный туалет. Горячей воды, естественно, уже нет, но та, что сочится из крана, всё же имеет комнатную температуру. Ведро, тряпка, хозяйственное мыло – вперёд, штрафник! Если повезёт, часа за полтора управлюсь. Ибо сомнений в том, что наш старшина первым таки заявится в штаб раньше всех, у меня нет никаких. Пока есть кое-какие силы, прибираю комнату строевой части, кабинет Карелова, и спецчасть. Злость уже прошла, и усталость потихоньку берёт своё.

Шаги мои уже не так энергичны, а руки трут пол не с таким энтузиазмом. В очередной раз меняю воду, и направляюсь в другое крыло здания. Прохожу мимо изнемогающего от безделья часового, и шутки ради, предлагаю ему поменяться. Мол, ты пока тут малость помой, а я уж, так и быть, немного постою за тебя у знамени части. Тот зло шипит что-то в ответ. Но я его не слушаю, поскольку совсем иные звуки привлекают моё внимание. Из самой крайней, угловой комнаты несутся чьи-то не в меру возбуждённые голоса. Воровато озираюсь и на цыпочках тихонько подкрадываюсь ближе. Дверь закрыта неплотно, и через крохотную щель можно даже кое-что увидеть. Приближаюсь к ней вплотную, и, расстелив тряпку по полу (конспирация должна быть соблюдена безукоризненно), вытягиваю левое ухо к светящейся в полумраке щели.

– … выделить столько ресурсов мы не можем физически, – слышу я глуховатый голос подполковника Дулова. (Он читал нам в полковой школе лекции по следующим курсам: «Шифрование и кодирование», «Основы криптографического анализа» и «Принципы частотного модулирования радиосигнала».) У нас в полку нет ни одного достаточно мощного вычислительного комплекса, способного даже приступить к решению проблемы «Линейного шифра». А заставлять солдат вручную перебирать сотни вариантов возможных расшифровок одной единственной радиограммы, как предлагает Командир (так офицеры полка называют между собой Карелова), абсолютно бессмысленно!

– Да и потом, – подхватывает его мысль кто-то ещё, – ну, допустим, расшифруем мы одну радиограмму. Но за это время, которое будет потрачено на её расшифровку, актуальность переданной информации сведётся к нулю. И всю нашу предварительную работу можно будет смело выбросить на помойку.

– Мы и так еле-еле справляемся с возложенными на нас обязанностями. При таком некомплекте солдат на постах, при такой устаревшей материальной части, сделать что-либо ещё, просто нереально! (А я-то думал, что она у нас вполне современная). Да вы посмотрите на наших бойцов, они просто спят на ходу! С ног валятся!

– Мы вновь уклонились от темы, – вновь загудел Дулов. Мы с вами всё время пытаемся одним выстрелом убить сразу двух зайцев. А ведь будет гораздо продуктивнее поделить проблему на две составляющие. Ведь никто, на самом деле, не приказывает нам заниматься проблемами декодирования военных шифров. С этими кодами не справляются и в Москве. От нас на данном этапе требуется только одно – как-то поспособствовать более точному ориентированию наших средств ПВО, выдвигаемых в настоящее время на поддержку вьетнамских военных. Вот на что должен быть сделан основной упор! У нас с вами для этого есть и силы, и некоторые средства…

– Да мы с вами находимся в самом неудобном месте, из которого только можно это осуществлять! – перебивает его кто-то. Вы уж должны бы знать, что мы едва-едва способны здесь принимать 60 % открытых телеграфных сообщений. А по голосовой связи наши возможности не превышают и 10 %. И это ещё в спокойные периоды состояния ионосферы!

– Как мы можем оперативно помогать вьетнамским ПВО-шникам, когда перехват на ультракоротких частотах из данной местности вообще невозможен?

Это уже капитан Воронин Михаил Андреевич не выдержал. Я его очень уважаю. Без подхалимажа, честно. На мой взгляд – это образец военного. С прекрасной выправкой, блестяще образованный, уверенный в себе, мужественный внешне, он кажется мне совершенным воплощением офицера разведки.

– Мы день за днём попадаем в своеобразный заколдованный круг, – тем временем продолжает он. Можно с определённой точностью просчитать время предположительного налёта стратегической авиации. И это довольно просто. Зная время убытия той или иной авиагруппы и место, откуда произведён вылет, можно приблизительно рассчитать полётное время до вьетнамской территории. Но как определить конкретную точку предстоящего удара? Вот тот проклятый вопрос, найти ответ на который, труднее всего!

Было слышно, как по невидимой из коридора грифельной доске дробно застучал мел.

– Как видно из приведённой схемы, из-за своего меридионального расположения Вьетнама он может быть легко пересечён поперёк самолётами противника, причём за весьма короткое время. А противник наш и силён и хитёр. Кроме того, он может предпринять и вовсе нестандартный трюк. Смотрите. Самолёты тактической авиации могут стартовать прямо с аэродромов южного Вьетнама или из Камбоджи и, двигаясь вдоль межгосударственных границ, наносить быстрые удары, используя тактику булавочных уколов. Выскочил, долбанул намеченный объект и вновь ускользнул за границу. А наводить их на цели могут тяжёлые самолёты разведчики. Вы же видите, сколько их туда понагнали. То есть, мы возвращаемся к тому же, откуда начали. Ведь все разведданные с бортов типа RC-135 или RB-47 передаются именно по телетайпу. И ответы с Окинавы и Таншоньят на летающий командный пункт тоже приходит по телетайпу. Но и вопросы, и ответы на них уходят и приходят исключительно в зашифрованном виде. Получив же указание на коротких волнах, командир разведчика отдаёт приказ штурмовикам уже на ультракоротких частотах и голосом. Мы прекрасно слышим радиообмен высоких американских начальников, но не понимаем его, поскольку он закрыт шифром. Мы могли бы в таком случае хотя бы перехватить речевой приказ боевым самолётам. Хотя бы. Но все вы в курсе, что мы базируемся слишком далеко от места боевых действий. Наши УКВ приёмники в таких условиях совершенно бесполезны!

Какое-то время за дверью было слышен только шум от передвигаемых стульев да негромкий многоголосый гомон, и я проворно отползаю подальше, едва не сбив при этом предательское ведро. Но моё предположение, что собравшиеся в комнате офицеры собираются выйти на перекур, не оправдалось. Там, видимо, просто произошла некоторая пересадка. И когда я осмелился вновь подползти к дверной щели, речь в комнате шла совсем о другом.

– Предлагаю ходатайствовать перед командиром о создании специально натренированной группы, которая должно работать непосредственно во Вьетнаме, буквально рядом с передовой! Представьте себе, – надрывал горло Воронин, – если в нашем распоряжении будет этакий миниатюрный командный пункт на колёсах. Мы сможем с его помощью не только оперативно перехватывать многие команды на недоступных нам ныне частотах, но и на месте принимать оперативные меры по противодействию враждебным действиям американской воздушной группировки. Находясь в гуще событий, имея прямые завязки с местными станциями наведения и выдавая им же обоснованные целеуказания…, да вы представляете, каких дел можно будет там наворотить, даже и с небольшими силами!!!

– Увлекаетесь, Михаил Андреевич, – тут же услышал я голос Дулова, сразу же покрывший возникший в комнате шум. Кто же нам даст такие полномочия? Вы представляете, как трудно будет пробить разрешение на столь масштабную командировку!

– Сам Карелов и даст такое разрешение, – постарался перекричать всеобщий гомон Воронин, – и спрашивать ни у кого не будет. Как вы не понимаете? В его распоряжении есть все ресурсы, и хорошо обученные кадры, в придачу. Насчёт переброски небольшой по численности команды в Юго-Восточную Азию он тоже сумеет договориться, где надо. У него ведь вокруг полно однокашников из академии. А они сидят на всех видных постах в нашем военном округе. Вы поймите одно, ему ведь просто необходимо как-то отличиться именно сейчас! Если он перевалит через предельный возраст и не получит генеральских погон, то так и выйдет в отставку полковником. Вы что себе думаете, почему он в последнее время так рвёт и мечет? Уже чувствует за спиной тяжёлое дыхание, как бы это поточнее выразиться…, пенсионной пижамы!

Зазвучал смех, и вновь дружно заскрипели стулья. Опасаясь, чтобы меня случайно не «прищучили», я подхватил ведро и юркнул в ближайший открытый кабинет. Плеснул воды и принялся интенсивно размазывать грязь по полу. Дыхание моё сбилось, сердце готово было просто выскочить из груди. Только что подслушанная информация потрясла меня буквально до глубины души. Так вот оказывается, какие мысли бродят в головах наших командиров! Вот какие революционные идеи зреют в офицерской среде!

Но на этом собрание вовсе не закончилось. После короткого перекура разговоры вёлись ещё более часа, так, что я почти успел выполнить и своё задание. Общий же итог обсуждения, – который мне так же удалось подслушать, был таков. Решено было подкинуть Карелову идею о том, что для надлежащего выполнения директивы Генштаба необходимо быстро перебросить на территорию Северного Вьетнама передвижной мини-КП. В его задачу должно было входить отслеживание тех радионаправлений и голосовых сообщений, которые на Камчатке либо вообще не принимались из-за чрезмерной удалённости, либо принимались крайне нерегулярно.

– Раз туда поедет группа офицеров, пусть и маленькая, – размышлял я, плетясь глубокой ночью обратно в казарму, – то значит, с ними непременно поедут и рядовые. Ведь не будут же офицеры сами сидеть на постах и крутить ручки! А убирать, а готовить, а в карауле стоять… А раз так, то…

Ах, какие чудные видения возникли после этого умозаключения в моём распалённом воображении, ах какие потрясающие картины будто бы развернулись передо мной. Лазурное море, омывающее покрытые зелёнью острова, розовые закаты, груды кокосов, белозубые туземки с непременными корзинами фруктов на головах… Я размечтался настолько, что словно в каком-то забытьи проскочил свою казарму и незаметно для себя вышел ко 2-му складу, огороженному мощным забором из колючей проволоки.

– Стой, кто идёт? – вернул меня к реальности голос часового.

Я оторопело встряхнул головой и увидел, как из-за угла здания появилась нахохлившаяся фигура Лёхи – лунатика, на худой шее которого сиротливо болтался карабин.

– Ты чего здесь бродишь? – спросил он меня, подходя ближе к забору из колючей проволоки, – спать, что ли не хочется?

– Из штаба тащусь, – обескуражено развёл я руками. Два наряда подряд отбарабанил, теперь аж сплю на ходу.

– Закурить есть? – тут же поинтересовался Лёха, а то ещё сорок минут до смены терпеть.

– Нет, – развожу я руками, – не курю я. Да ты и сам бросай курить, тебе же здоровые лёгкие нужны, как трубачу, а не прокуренные!

Алексей, с тяжёлым вздохом поднимает воротник шинели, и, втянув голову в плечи, медленно и скорбно удаляется в ночную мглу.

Странное дело. Не успела минуть и неделя после столь заинтересовавшего меня собрания, как в полку начали происходить удивительные события. Прежде всего, в каждой роте внезапно появилось по одному лишнему офицеру. Были они, как водится в таких случаях, разных воинских званий и носили погоны разных родов войск, но в глубине души я понимал, что они здесь не просто на стажировке или в порядке повышения квалификации. Они, казалось, без особой цели разгуливали по территории части, но при этом постоянно заглядывали, то в спортзал, то на занятия, то в библиотеку. Причём действовали они или по отдельности, то все вместе.

Кстати, именно в нашей библиотеке и произошёл один случай, который, как мне кажется, слегка подправил мою военную судьбу. В связи с этим эпизодом хочется немного рассказать о самой библиотеке. Естественно, по московским меркам была она неприлично крохотной, но в условиях дальневосточной бедности и дикости это был настоящий очаг культуры. Частенько заходил туда и я. Началось эти походы ещё тогда, когда я учился в полковой школе. Несмотря на то, что занятия у нас шли почти без перерыва по семь – восемь часов, ближе к вечеру образовывался небольшой, полуторачасовой перерыв, по идее предназначенный Уставом для личного времени военнослужащего. Что во время этого самого «времени» должен делать военнослужащий, точно не указано, но военные теоретики искренне полагают, что солдат за эти недолгие часы и минуты должен подшить свежий воротничок, написать письмо на малую родину и выгладить поизмявшиеся за день бриджи. Но в действительности это благословенное время все используют на самые разнообразные нужды. Чтобы не поддаваться соблазнам, а главным образом потому, что меня просто распирала излишняя любознательность, я в свободное время просиживал за книгами почти до отбоя. Вы, наверное, думаете, что я читал беллетристику или стихи (по молодости-то лет)? Ничего подобного. Меня интересовало только одно – боевая техника и вооружения наших потенциальных противников!

Удивлены? А что вы хотите? Молодой человек, романтического склада характера, да ещё угодивший в столь необычный полк, и волею случая приставленный к решению столь необычных, поистине государственного масштаба задач… Естественно, что все мои мысли были сосредоточены только на одном – узнать как можно больше того, что в гражданской жизни было абсолютно недоступно. Меня неподдельно и всерьёз увлекали технические характеристики авианосцев, боевых самолётов, танков и стрелкового оружия американцев, англичан и даже шведов. Я всё время чувствовал, что знаний, даваемых на официальных занятиях, мне катастрофически не хватало. Там где прочие были вполне удовлетворены и даже перенасыщены, я ощущал определённую недосказанность и ущербность полученных сведений. Собственно именно за этим я и бегал в нашу библиотеку, когда для этого выдавалась свободная минутка.

В тот раз я сидел на своём любимом месте (спиной к тёплой печке) и торопливо перелистывал только что пришедший с Большой земли справочник по вооружённым силам стран НАТО. Примерно через пятнадцать минут после меня, туда же заявился один из новоприбывших офицеров. Я мельком отметил его появление, но поскольку справочник был намного интереснее, нежели он, вернулся к прежнему занятию. А тот, пошептавшись несколько минут с библиотекаршей, уселся с каким-то журналом за соседний столик. Библиотека, ничуть не хуже бани в том смысле, что в ней все равны. Конечно, появись в зале сам командир полка, я бы естественно встал, и вытянул руки по швам. Но только он никогда сюда не приходит. Наверное, если ему что-то нужно, то литературу приносят прямо в служебный кабинет. А неизвестно откуда взявшийся лейтенант с голубыми погонами лётного состава никаких почестей и подавно не заслужил. Сижу, читаю дальше. Выписки не делаю. Во-первых, память ещё хорошая, а во-вторых, старшина наш, поганец этакий, устроил настоящую охоту за какими-либо бумагами в наших прикроватных тумбочках. Поэтому всё своё хозяйство приходится носить в нагрудных карманах, а туда, сами понимаете, много не влезет. Сидим так минут пять, а может быть и десять. Он листает, и я листаю. Он чуть почаще листает, а я чуть пореже. Ведь мне запоминать надо, а не просто так просматривать.

– Как, интересно? – с некоторым удивлением спрашивает через некоторое время лейтенант, слегка поворачиваясь в мою сторону.

– Так точно! – уклоняюсь я от «задушевного» разговора.

Ответ для армии стандартный. Каждый получивший его, должен сразу сообразить, что как-либо развёрнуто, на его немудрёный вопрос, отвечать не хотят.

– А у меня не очень, – откладывает он журнал в сторону, и я замечаю, что это правдинский «Огонёк».

– Ничего странного, – отвечаю, – эти (кивок в сторону журнала) ведь пишут только то, что разрешено. А эти (кивок в сторону справочника) то, что нужно и интересно!

– Зачем же это тебе нужно?

Удивление его вполне искренне и я столь же искренне и отвечаю: – Для работы, конечно. Для чего же ещё?

– Здесь у тебя вроде служба проходит, а не работа, – уточняет он.

– Это в роте служба, – парирую я. А на «горке» – работа. (КП наш стоит среди небольших холмов, потому мы его иногда называем между собой «горкой»). Служба мне глубоко безразлична, а вот работа нет.

– Точки над «i» я расставил, теперь посмотрим, как он на это заявление отреагирует. Если передо мной классический «сапог», то начнёт недовольно сопеть, а если он из другого ведомства, то реакция его будет иная.

– Не ты ли тот Косарев, который подал докладную записку по поводу скрытого перегона ударного бомбардировочного авиакрыла? – мгновенно меняет он тему разговора.

– Моя фамилия действительно Косарев, – киваю я с некоторым удивлением, – но всё что касается боевой работы, (я выделяю это слово голосом), – может обсуждаться только на КП в присутствии как минимум начальника смены.

Смотрю на часы. Долго, демонстративно. До вечерней переклички (вот ещё тоже одно бесспорное доказательство тотального недоверия армейской верхушки к насильно загнанной в армию солдатской массе) остаётся всего пятнадцать минут.

– Извините, – поднимаюсь я из-за стола, – но… пора на службу.

Лейтенант молча кивает, словно соглашаясь. Сдаю справочник и бегом к выходу. Мимо автопарка. Мимо стадиона. По плацу. Вот видна и вторая рота. Бегу, естественно, лишь по утоптанным тропинкам, глубина которых иной раз превышает рост человека (так много вываливает за зиму снега). Сразу вспоминается эпизод, произошедший со мной в прошлом году. Хотя я ещё и учился в армейской школе, но присяга была уже позади, и в караул мы ходили со всеми на равных. Так вот. Дело происходило опять же в марте, правда, в конце месяца. Откуда-то со стороны Охотского моря пришёл к нам страшный циклон. Однако никаких изменений в размеренную и заранее расписанную жизнь полка он естественно не внёс. И надо же было такому случиться, что именно в тот страшный день мне пришлось идти в караул. Первую смену было ещё терпимо, но ближе к полуночи буря рассвирепела не на шутку. Разводящий долго и озабоченно вглядывался в полузалепленное снегом окно караулки и, наконец, вынес свой окончательный вердикт.

– Будем добираться каждый до своего поста в одиночку! – объявил он нам. Оружие с собой не брать, патроны тоже оставьте здесь. Не ровён час, ещё потеряете что-нибудь. Как доберётесь до постов, срочно звоните сюда. Буду знать, что вы в порядке и… ждать ваших напарников.

И мы пошли во взбесившуюся ночь. Каждый сам по себе, на свой страх и риск. Мне выпало охранять автопарк и из предосторожности, (поскольку ветер уже два часа назад пообрывал почти все провода сети освещения) я пошёл по хорошо известной дороге. Она была хоть и длиннее, но гораздо лучше утоптана. Сашку Гусева, которого должен был сменить, я отыскал с большим трудом, обыскав почти всю территорию поста. Стремясь удержаться на ногах, бедняга вцепился в дощатый забор, окружающий заправочную станцию, и держался за него мёртвой хваткой. Держался так, что я с трудом оторвал его одеревеневшие пальцы от облепленных снегом досок. Сняв с полумёртвого вояки карабин и подсумок с патронами, я указал ему в каком направлении выбираться, и остался один посреди лютующей пурги. Скоренько натянув огромный двухпудовый тулуп, я поначалу попытался нести караульную службу по Уставу. Но куда там! Мощные удары снежной лавины раскачивали меня, словно хлипкий весенний стебелёк и мне в голову незамедлительно пришла мысль о том, что в такую погоду даже ни один дурак не вылезет на улицу. А образованный и культурный западный диверсант не вылезет и подавно!

Поэтому, утопая по колено в рыхлой снежной каше, я принялся спешно искать незапертый автомобиль. Найдя таковой, проворно влез в его промёрзшую кабину и, закутавшись в тулуп, принялся терпеливо ожидать окончания пурги. Напор ветра в ту ночь был столь велик, что стоящая на подпорках машина раскачивалась, словно на качелях. Я даже начал беспокоиться о том, как бы она не свалилась со своих хлипких чурбачков. Наконец пришла смена, всё так же в единственном числе и, вручив карабин уже успевшему очуметь от снега сменщику, я заторопился к вожделенной тёплой караулке. И тут не иначе как сам чёрт дёрнул меня за полу шинели.

– И что, я поволокусь в обход? – с неудовольствием подумалось мне. Рвану-ка я напрямик через стадион, авось как-нибудь пролезу.

Сказано – сделано. Свернув с уже плохо различимой дороги, я, безрассудно презрев правило, которое денно и нощно проповедовал наш ротный, двинулся напрямик через стадион. Правило, которое я только что упомянул, гласило: – Лучше плохая дорога, нежели хорошее бездорожье! И в справедливости его я убедился незамедлительно. Дело в том, что наш полковой стадион, на котором крайне редко проводились футбольные матчи, и крайне часто изматывающие кроссы, был устроен в естественной низине. Её за многие годы выровняли и сильно углубили трудолюбивые солдатские руки. И вот со всего маху я ухнул в эту засыпанную пушистым свежевыпавшим снегом пространную ямину. Погрузился с первого шага почти по пояс, но мальчишеское самолюбие не давало возможности изменить опрометчивое решение и я, понадеявшись на свои силы, полез вперёд. Утоптанная тропинка внезапно оборвалась, и я почувствовал, что погружаюсь уже по грудь. Ужас, который обуял меня в ту же секунду, был просто оглушающим.

Я судорожно барахтался в необъятной снежной купели, словно сказочная лягушка, которая случайно попала в банку со сметаной. Но по сказке лягушка смогла сбить из сметаны твёрдое масло и, оттолкнувшись от него, выскочить. Я же мог бултыхаться в середине стадиона вплоть до второго пришествия, но ничего кроме более глубокой ямы, в данных обстоятельствах выдолбить не мог. Но сдаваться было не к лицу доблестному воину ОСНАЗа, тем более, что сквозь снежные заряды уже видны были освещённые керосинками окна караульного помещения. Я грёб, плыл, утопал с головой, но когда под моими ногами ощутил нечто относительно твёрдое, облегчённо… захохотал. Вот так и хохотал, даже войдя в хорошо протопленное караульное помещение, не обращая внимания на недоумённо косящихся сослуживцев. Меня было просто не остановить. Я ржал как заведённый. Только потом, много месяцев спустя, встречая таких безостановочно хихикающих людей, я смотрел на них совсем по-другому. Уже понимал, что они только что избежали смертельной опасности и в данный момент просто не в силах изменить своё неадекватное поведение. Но давайте не будем о грустном. Грустного, будет ещё ох как много!

Нью-Йорк, 13. (ТАСС) Американские базы у границ Камбоджи

Американское военное командование в Сайгоне объявило о создании новых американских военных баз вблизи границы с Камбоджей… На двух новых базах сооружают взлётно-посадочные полосы для тяжёлых транспортных самолётов. Эти базы расположены на расстоянии менее семи километров от камбоджийской границы в зоне «С».

Благословенное время обеда. Все, кто не на смене, оживлённо толпятся в сушилке и коридоре, ожидая скорого построения.

– Эй, дневальный! – у тумбочки дежурного неожиданно появляется посыльный из штаба.

Некоторое время он что-то негромко шепчет ему на ухо, затем суёт в руки листочек бумаги и исчезает за дверью. Всякое движение в роте мгновенно замирает, поскольку появление штабного посыльного событие довольно редкое, и обычно ничего хорошего не сулящее.

– Внимание, – демонстративно поднимает дежурный листок на уровень глаз, – слушай распоряжение! Сержант Савотин, ефрейтор Преснухин, рядовой Косарев, рядовой Щеглов. Он делает многозначительную паузу и продолжает. В 14.00. срочно прибыть в штаб в распоряжение подполковника Щербины. Все слышали?

– Все-е-е, – отвечаем мы хоть и в разнобой, но всё же довольно радостно.

Щербина, это совсем не страшно. Максимум, заставит кого-нибудь из нас приколотить на фронтоне оружейного склада плакат типа «Да здравствует светлое будущее!» или «Перекуём орала на мечи!» Подполковник вообще был мастером сочинять и развешивать где надо и не надо такого рода литературные перлы. Недавно он прославился тем, что сочинил новый лозунг, которым напрочь переплюнул всех партийных агитаторов страны. Видимо после бессонной ночи, он приказал нашему собрату Ерастову (попутно подрабатывающего писарем) написать на кумачовом отрезе совершенно потрясающий лозунг. Звучал он так: – «Шире знамя социалистического соревнования!» Вот так вот! По всей стране знамя должно было быть «выше», а у нас оно было «шире». Еще подполковник Щербина был знаменит своей дикцией. Вы представляете себе заместителя командира полка, который не выговаривает букву «Р». Я – да. Бывало, выстроится наш славный полк на плацу, выйдет перед ним Щербина и как завопит: – Полк, – Гавняйсь! Смигно! Гавнение на сгедину!

– Ну вот, – тут же начинают перешёптываться ротные остряки, – опять говнение. Нам уж и говниться нечем, а он всё туда же.

Но это я так, к слову. Григорий Алексеевич совсем не плох и не так занудлив, как некоторые его коллеги. Службу свою несёт честно и лишний раз простых солдат не напрягает. Что ж скоро увидим, что он удумал новенького. Но только после еды!

Долгожданный обед пролетает в тот раз как-то незаметно, поскольку все мои мысли заняты только одним.

– Этот вызов в штаб, – думаю я, – не есть ли начало той операции, о которой я услышал во время отработки наряда? То, что нас вызывает именно Щербина, тоже очень даже кстати, поскольку он включался в работу только тогда, когда какое-либо дело в ротах уже было всесторонне подготовлено и одобрено командирами нижнего звена. И раз моя фамилия прозвучала в списке, то у меня появляется шанс отличиться. Ведь я знаю, о чём идёт речь, и заранее всё для себя уже решил. К двум часам я готовлюсь особенно тщательно. Подшиваю свежий подворотничок, начищаю до блеска сапоги. Тут же появляется и взводный.

– Савотин, Щеглов, Преснухин, Косарев… – скороговоркой тараторит он, – в одну шеренгу становись! Равняйсь, смирно! Напра-во! Шагом-м-м, марш!

Все идут, тяжело шлёпая подошвами и устало понурив головы, поскольку сильно измотаны за предыдущие дни. Не заметно, что кто-то радуется очередной начальственной затее. Один я вышагиваю бодро, как молодой петушок. И глаза мои возбуждённо сверкают, словно у новобранца при виде грудастой девчонки. Уже на подходе к штабу вижу, что к его входу тянутся ещё две тощенькие шеренги. Одна ползёт от первой роты, вторая от четвёртой. Внутри меня будто бы полощется на свежем ветру красный флаг победы.

– Угадал, – ликую я, – это точно ОНО!

Нас заводят в ту же самую комнату, где проходило ночное совещание, и рассаживают по трём длинным лавкам, явно принесённых из клуба. Кручу головой, оглядываюсь. Всего собралось человек двадцать, не больше и к моему удивлению, отнюдь не самых лучших представителей нашего воинского братства. Если судить по школьным меркам, одна половина хорошистов, а другая половина отъявленных троечников. Впрочем, это тоже объяснимо. Ни один командир роты не отдаст на сторону самых лучших солдат. Самые-то лучшие ему и самому позарез нужны! Конечно, можно предложить на отправку отъявленных разгильдяев, (чтобы от них поскорее избавиться). Но, так поступать тоже негоже. Более высокие начальники могут запросто заподозрить ротного в противодействии своим гениальным замыслам. А так всё в порядке. И волки будут сыты (то бишь Карелов со Щербиной) и овцы, тоже целы.

– Но странно, – мелькает у меня напоследок мысль, что среди приглашённых нет ни одного «старичка» из предыдущего набора, совершенно ни одного. Что бы это могло означать?

– Встать! Смирно! – звонко командует стоящий у распахнутых дверей наш ротный замполит. Откуда он здесь появился? Я в суматохе и не заметил.

Мы дружно вскакиваем. Входит Щербина и поднявший нас на ноги капитан Крамаренко докладывает ему, что все вызванные прибыли. Подполковник мельком окидывает нас строгим взглядом, нацепляет очки и легко поднимается на трибуну.

– В наше неспокойное вгемя, – начинает вещать он, запинаясь посередине слишком длинных предложений, и постоянно заглядывая в листочек бумажки, – когда оголтелый американский импгериализм топчет землю бгатского вьетнамского нагода…

На время неизбежной преамбулы я несколько отключаюсь, поскольку она меня ничуть не интересует. Умение отключать на время слух я отточил, будучи ещё в средней школе. В девятом классе к нам пришла учительница литературы, которая излагала материал таким скрипучим и заунывным голосом, что поневоле пришлось учиться, как-то отключаться от такой пытки. И мне это удалось. Постепенно я достиг такого совершенства, что мог сидеть прямо напротив включённой автомобильной сирены и не слышать при этом ни единого звука. Наконец Щербина складывает листок и с видимым облегчением суёт его во внутренний карман кителя. Включаю слух, чтобы не пропустить что-то важное.

– А это значит, товагищи, что нам со своей стогоны необходимо оказать всемегную помощь нашим бгатьям по социалистическому лагерю. Наш командующий дальневосточным военным окгугом тги дня назад издал дегективу, огиентигующую нас на активизацию богьбы за свободу социалистического Вьетнама…

Я сижу, как на иголках, напружинив ноги и готовясь при первой же возможности вскочить и отрапортовать о готовности отправиться куда угодно, помогать кому угодно, и чем только возможно. Но Щербина всё продолжает разглагольствовать о необходимости всячески противостоять нападкам проклятых империалистов. Украдкой озираюсь по сторонам. Мои сослуживцы все как один пребывают в полном недоумении и озадаченно переглядываются. И только Федька Преснухин, хитрый и ушлый ярославец, сразу почувствовал неладное. Видно за километр, что и он навострил уши, подлец, и тоже ловит каждое слово подполковника. Это не есть хорошо, это есть довольно плохо. В ротной иерархии, то есть по фактическим заслугам в боевой работе он стоит значительно выше меня. Кроме того, Фёдор уже получил значок второго класса, а я всё ещё ношу третий.

В эту минуту Щербина заканчивает свой пространный доклад, и так и не сказав ничего существенного, с шумом усаживается на стул. Наступает непонятная пауза. Но длится она недолго. Задремавший было Крамаренко бодро встаёт со своего места и подходит к трибуне.

– Какие будут предложения товарищи бойцы? – спрашивает он, многозначительным взглядом обводя притихший зал.

– Так вот оно что! – наконец доходит до меня. Да им требуется инициатива снизу, как бы порыв от масс трудящихся! Инициатива снизу!

– Разрешите мне, – бойко вскакиваю я, буквально на долю секунды опередив тоже дёрнувшегося Федьку Преснухина, – рядовой Косарев, вторая рота.

Капитан вопросительно глядит на подполковника. Тот важно кивает. Капитан в свою очередь кивает мне.

– Все воины второй роты, – бойко тараторю я много раз прокрученную в голове речь, – горят желанием немедленно протянуть руку помощи братьям-вьетнамцам. На своих боевых постах мы стараемся вскрыть все передвижения корабельных группировок и военно-воздушных сил вероятного противника, который нагло вторгается в воздушное и морское пространство суверенного Вьетнама. Однако, своевременно раскрыть цели и намерения агрессора мы пока не можем, и этому есть объективные причины. Прежде всего, нам мешает огромное расстояние между нами и Юго-Восточной Азией. Обстановка в воздушном пространстве меняется столь стремительно, что как-либо своевременно помочь ПВО Вьетнама мы просто не в состоянии. Было бы гораздо легче работать, если бы небольшая часть нашего полка была развёрнута в непосредственной близости от театра военных действий. Знание не только стратегической, но и тактической обстановки, непременно позволит такой группе заранее предупреждать вьетнамское командование о направлениях возможных ударов и силах, принимающих непосредственное участие в массированных авиационных налётах.

– Как по писанному отбарабанил, – с удовлетворением думаю я, с хрустом усаживаясь обратно на скамью, – и даже не сбился ни разу.

Явно не ожидавший от меня такой активности Крамаренко, открыв от удивления рот, растерянно смотрит на Щербину, но тот тоже недоумённо пожимает плечами. Однако наш картавый подполковник, тёртый калач и пребывает в растерянности не долго. Он величественно поднимается со своего места, солидно откашливается и спрашивает, пристально глядя в мою сторону.

– Вы сами это пгидумали, гядовой (мою фамилию он естественно уже позабыл), – или в этом направлении вам что-то подсказал капитан Гачиков?

– Никак нет, – вновь вскакиваю я. Товарищ капитан столь занят воспитательной работой в роте, что ему просто некогда вникать в обстановку складывающуюся на тихоокеанском ТВД.

Замполита вдруг осенило.

– Это тот самый Косарев, который самовольно подал докладную записку о массовой переброске В-52 в Японию, – слегка прикрыв рот ладонью, шипит он Щербине на ухо.

Тот, склонив голову набок, некоторое время рассматривает мои начищенные сапоги (я ведь специально для этого уселся на первый ряд), после чего кивает в мою сторону более милостиво.

– Гядовой Косагев пгавильно ставит вопгос, – уже с большей уверенностью подхватывает он вброшенный мною тезис о необходимости выдвигаться к местам непосредственных боестолкновений с американцами. Именно хогошее знание опегативной обстановки способствует достижению победы в бою. Именно тот газведчик, который внедгился в самое логово пготивника, может добыть самые нужные высшему командованию сведения!

Он говорит ещё довольно долго, и смысл его речи сводится к одному – из солдатской среды требуются добровольцы, для сопровождения первой, как бы пробной группы офицеров, направляемых во Вьетнам.

– Ты что, – толкает меня локтем Фёдор, – заранее, что ли речь свою выучил? Может, оповещён был кем-то об этом мероприятии?

– Нет, – отрицательно мотаю я головой, – никто меня, разумеется, не предупреждал. Да и куда мне против вас, таких умных. У меня и классность-то всего третья. Ясно, как Божий день, что наш капитан со мной никаких речей не вёл.

– Если не вёл, – Преснухин задумчиво поднимает глаза к потолку, – значит, сегодня вечером непременно к себе вызовет. Вероятно, даст подумать часа три и вызовет.

Предсказания моего приятеля оправдываются полностью. Правда, речь на собеседовании заходит вовсе не об отправке в жаркие страны, а пока только о дополнительной стрелковой подготовке на зенитно-артиллерийском полигоне. Но это меня не обескураживает. Из разговора я понял, что предварительно из нас будут готовить зенитчиков-артиллеристов в течение двух с половиной недель, а уж по результатам обучения, возможно, может быть…

Почему именно зенитчиков? Это-то как раз яснее ясного. Наш основной противник – ВВС США, и, вполне естественно, наши офицеры, соотносясь именно с этим фактом, строят планы по собственной защите от нападения сверху. Если для прикрытия средней руки города требуется до десятка крупнокалиберных зенитных батарей, а для завода, две – три, то для небольшого отряда, понадобится одна, ну, максимум две скорострельные малокалиберные пушки. Намного ли они помогут в обеспечении какой-либо безопасности – непонятно, но начальство решило загодя и однозначно, что вообще без прикрытия даже и высовываться не стоит.

Списки отъезжающих на обучение были составлены с завидной скоростью, и оглашены а следующий же день. Как я и предполагал, в них включены практически все, кто был на собрании в штабе. Отсидев последнюю ночную смену, получаю приказ срочно собираться и к одиннадцати дня быть готовым к отъезду. Сбор назначен прямо у автопарка, чтобы не привлекать к отъезжающим лишнего внимания. Незамедлительно подаётся крытый автомобиль, брезентовый полог которого после посадки наглухо задраивается снаружи. Слава Богу, что быстро поехали, ветерок освежает во время движения. Хотя мы и не видим, куда нас везут, но по положению солнца, пробивающегося через ткань, быстро догадываемся, что нас везут не в аэропорт, а в противоположную сторону, к Петропавловску.

– Ура, – наивно радуемся мы, – на пароходе опять поплывём! Вот отоспимся-то! Вот отъедимся!

Въезжаем в город, спускаемся к морю. Хорошо слышны гудки морских судов, звон цепей и прочие припортовые звуки. Но машина не останавливается. Ещё примерно полчаса движения по явно не сильно оживлённой дороге и, наконец, двигатель умолкает. Брезент поднимается, и мы с удовольствием спрыгиваем на каменистый берег океана. Около машины стоит тот самый лейтенант, с которым я беседовал в библиотеке. Теперь на нём уже общевойсковые погоны с паучками связистских молний. Строимся по росту. Лейтенант отпускает машину и, дождавшись, когда та исчезнет за поворотом, пересчитывает нас по головам и командует: – Разойдись!

Разбредаемся кто куда. Большинство принялось швырять в воду камни (кто дальше), курильщики задымили кто «Примой», кто «Севером», остальные же, в том числе и я, окружили кольцом своего нового командира.

– Не подскажите, товарищ лейтенант, – по-свойски обращаюсь я к нему, – как долго мы будем до полигона добираться. А то харчей нам всего на сутки выдали.

– Не волнуйтесь, парни, – загадочно улыбается он, – к вечеру уже койки будете застилать. Вот сейчас сядем на самолёт, и через четыре с половиной часа прибудем на «точку».

– Как на самолёт? – хором недоумеваем мы. На самолёт садиться нужно было на аэродроме Елизово, а не здесь.

Но совершенно неожиданно, будто в подтверждение его слов за недалёким мыском начинает работать авиационный двигатель. Через пару минут к нему присоединяется второй, и вскоре мы видим гидросамолёт Ве-12, гордым белым лебедем скользящий в нашу сторону.

– Построиться, бойцы! – зычно кричит лейтенант. В колонну по одному, к эстакаде, шагом марш!

Вы, наверное, понимаете, что восторгу нашему просто нет предела. Полетать на настоящем гидросамолёте – тайная мечта каждого, кто хоть раз в жизни видел это чудо техники.

– Садиться строго по одному, – не унимается раздражённый нашей чрезмерной весёлостью командир. Кто попадает на борт, тут же помогает идущему следом. Все поняли?

– Поняли! – дружно вопим мы, вспугивая стаю жирных чаек.

Самолёт подруливает к насквозь проржавевшей решётчатой эстакаде, выдвинутой в море метров на сорок, и его люк для приёма пассажиров приветливо распахивается. Два, одетых в оранжевые спасжилеты лётчика, привычными движениями втаскивают нас вовнутрь машины. Взвывают моторы. Летающая лодка бренчит и раскачивается сразу во всех направлениях. Рёв усиливается. Толчок, ещё один будто бы прощальный шлепок волны по корпусу, и мы плавно взмываем в воздух. Приникаю носом к выпуклому иллюминатору. Картина просто потрясающая! Передо мной будто игрушечный город, куличики вулканов, чёрные извилистые проталины по склонам сопок. Красота неземная! Только сейчас я понял, на что похожа земля Камчатка. Она ужасно похожа на иную планету, абсолютно отличающуюся от Земли, по-своему прекрасную и неповторимую.

Вираж заканчивается, высота полёта набрана, и наш самолёт ложится на заданный курс. В иллюминаторы уже никто не смотрит, что на воду-то любоваться! Монотонно гудят моторы, тонко дребезжит отставшая кое-где обшивка. Головы наши поначалу свешиваются вниз, затем постепенно пристраиваются на плечо соседа, и издаваемый самолётом звук плавно уходит куда-то в бесконечность.

Блин-зд-д, блин-зд-д, – заливается укреплённый на стенке зуммер.

– Подъём, братва! – рявкает высунувшийся из пилотской кабины штурман. Всем держаться за леера! И покрепче!

И он, выразительно хмурясь, стучит ладонью по одному из толстых оранжевых канатов, протянутых вдоль обоих бортов. Послушно поднимаем руки и вцепляемся в засаленные от долгого использования верёвки. Авиалодка плавно кренится на хвост, и корпус её сильно содрогается от первого касания о воду. Второй удар, уже мощнее и хлеще. Кто-то не удерживается на своём месте и кубарем летит в проход, остальным под ноги. Крики, заливистый смех, ругань. Но моторы уже сбавили обороты и мы чувствуем, что находимся в какой-то тихой лагуне. По довольно долгому ожиданию понимаем, что посадочной эстакады здесь нет, и придётся выгружаться на какое-то плавучее средство. Наконец распахивается люк, и мы с удивлением и, что скрывать, восторгом рассматриваем высящиеся неподалёку уже покрытые первой зеленью холмы.

– Где это мы? – любопытный и непосредственный, как истинный сын кавказских гор, рядовой Камков, извлечённый командованием из недр «Передающего центра», бойко высовывается наружу.

– Это Сахалин, – коротко поясняет лейтенант. Он втаскивает Камкова обратно за ворот шинели, и командует всем остальным. Приготовиться к высадке. Вещмешки полностью надеть на спины, на две лямки, а то некоторые, особо самонадеянные деятели, всё своё имущество умудряются утопить при высадке.

– Ага, – тут же догадываюсь я, – да это у него далеко не первая командировка на сей таинственный полигон. То-то он так уверенно про баню рассуждал, как будто знал о ней всё заранее.

К открытому люку осторожно подходит небольшая баржа, переоборудованная в припортовый заправщик, и мы покидаем наш воздушный корабль. Что ж, хоть немного, но всё же действительно поплаваем.

Вода в бухте на удивление спокойная, будто в парковом пруду и цвета она совсем другого, нежели у камчатского берега. Здесь она какая-то прозрачная и зеленоватая, а там чёрно-синяя. Исследование вод мне вскоре приходится прервать, поскольку баржа с ощутимым сотрясением уткнулась носом в широкую бревенчатую пристань. Посередине её видим выкрашенный охрой дощатый домик, около которого, слегка за ним скрываясь, стоит обычный городской автобус. Вначале мы на него не обратили никакого внимания, мало ли для чего он там стоит. Но вскоре выяснилось, что он прибыл именно за нами. Впервые за полтора года усаживаемся не на жёсткие скамейки или доски, а на мягкие, цивильные сидения. Кайф! По ходу движения, лейтенант со знанием дела, даёт нам необходимые пояснения, указывая пальцем на те или иные местные достопримечательности.

– Вон там видите, – тянет он руку, – крыша покатая. Это рыбзавод. Селёдка там просто объедение! И в путину именно оттуда крабовое мясо отправляют прямо в Москву, в Кремль, в специальных маленьких бочонках.

Мы с Преснухиным многозначительно переглядываемся. Неоценимую информацию выбалтывает по ходу дела лейтенант. Подсыпь здесь кто-нибудь из нас яда в эти самые бочонки, так ведь власть в стране сменится в одночасье. И никто никогда не поймёт, откуда подкралась такая напасть. Но от нас удара в спину можно не опасаться, мы как-никак бойцы ОСНАЗа! В действующих войсках мы самая первая основа нынешней власти, самая надёжная её защита!

В том, что мы так думаем, нет ничего зазорного. Когда человеку долго промывают мозги, то у него они, естественно, становятся стерильно чистыми. Если целый год каждый день внушать любому из нас, что он дурак, то и действительно, даже самый умный из нас резко поглупеет. А если наоборот говорить ему, что он самый что ни на есть передовой боец Советской армии, держащий оборону против заокеанских «ястребов», то и это тоже сработает. Во всяком случае, мы себя таковыми героями ощущали на самом деле. Тем более что и действительно, работая в пользу Северного Вьетнама, мы искренне хотели помочь несчастным вьетнамцам, подвергавшимся, как нам казалось, неспровоцированной агрессии неизмеримо более могущественного противника. И даже то, что именно северовьетнамские вожди явились первопричиной кровавого конфликта, ничуть нас не смущало.

– Подумаешь, – размышляли мы про себя, – вьетнамцы имеют полное право объединиться в единую нацию. Пусть и сломив сопротивление кучки национальных капиталистов, препятствующих этому благородному делу.

Короче говоря, мы всецело были на стороне угнетённых и униженных, и, следовательно, на стороне собственной коммунистической партии, всецело поддерживающей и помогающей такому правому делу.

Варварские бомбардировки

… интенсивность бомбардировок, за первую половину июля значительно возросла. В частности американское командование всё чаще применяет стратегические бомбардировщики В-52. За первую половину месяца в налётах участвовало 282 этих бомбардировщика, которые сбросили более 7000 тонн бомб…