Из цикла: Друзья
Последние отгулы
Светлой памяти Эдуарда Умникова
«Прощальным костром догорает эпоха!»
Самый тяжёлый удар в том году судьба нанесла в начале весны. Я всё ещё с трудом приходил в себя после недавнего развода, когда в середине марта трагически погиб младший брат.
Похороны и всё, с ними связанное, легло на мои плечи, на родителей смотреть было страшно и рассчитывать не приходилось. Отец, крайне негативно относившийся к употреблению алкоголя, сам поставил в изголовье моего дивана купленный к поминкам ящик водки, понимая, что иначе мне не выдержать. Просыпаясь утром и видя перед собой на стене портрет Бориса в траурной рамке, первым делом я выпивал стакан «болеутоляющего».
Если бы не верные друзья, то неизвестно, как бы я пережил дни до похорон. Услужливых профессиональных агентов «Ритуала» в то время ещё не существовало, и все необходимые гнетущие процедуры требовалось осуществить самому. Практически не отходивший от меня Толик «Фёдор» помогал и словом и делом. И «переклинило» его только на третий день. Шофёр похоронного автобуса, крупный хамоватый персонаж неправильно оценил обстановку и внезапно потребовал «два конца» за доставку родственников с кладбища до дома. В срочном порядке пришлось искать другой транспорт, трое наших друзей с трудом оттащили «Фёдора» от полуживого водителя.
Рыдающего Костю «Малыша» после нервного срыва прямо на прощании едва доволокли до его дома. Борькина невеста и любовь всей жизни, Ирина, сама опухшая от слёз до неузнаваемости, не отходила от мамы, периодически капая ей валокордин и делая уколы успокаивающего. Любимая Тётя поддерживала отца, которого я в первый и последний раз в жизни видел плачущим. На поминках я, будучи сильно не в себе, объявил всем родственникам, что была бы моя воля – я бы их всех уложил в землю, лишь бы брат встал. Потом в течение долгого времени, перед приездом в гости к родителям, они выясняли, буду ли я на тот момент дома.
От Борькиной смерти я не отошёл до сих пор.
На этом чёрная полоса не закончилась. В конце мая на службе всем сотрудникам объявили, что научно-производственное направление, над которым работал наш отдел с момента своего образования, переходит в «закрытый режим». Тему передают на родственные «ящики», которые с распростёртыми объятиями примут и развивавших её учёных вместе с инженерным персоналом.
Во весь рост встала дилемма: полностью перейти в «невыездные», но зато продолжить трудиться по родной доме́нной тематике, по которой я уже написал несколько статей в специализированные закрытые сборники и сдал экзамены в аспирантуру, или послать семь лет службы «коту под хвост» и уволиться «по собственному». Форму допуска можно было «снять» в течение нескольких лет, устроившись на открытое предприятие.
Решение необходимо было принимать быстро, но серьёзно взвесив все последствия, и, обязательно на трезвую голову, добиться чего никак не удавалось. После развода я пустился во все тяжкие, а Борькина смерть сильно усугубила ситуацию. На службе с пониманием относились к моему состоянию, и практически каждый день непосредственный начальник, «Карась», отпускал меня с середины дня по какому-нибудь несуществующему «срочному» делу. И я двигал к кому-нибудь из друзей править тризну по брату, и «банкет продолжался».
К нормальной жизни меня совершенно неожиданно вернул Эдик, друг юности, молодости и всей дальнейшей жизни. Его младшая сестра, Наталья только что разорвала затянувшийся, измучивший её роман с «женатиком» и пребывала в депрессивном расположении духа. Желая «порадеть родному человечку» и одновременно помочь другу (а вдруг срастётся?), Эдик попросил меня сшить сестре джинсовую юбку. Далее события развивались не совсем по запланированному Эдуардом сценарию: Наташка пришла на примерку и задержалась почти на восемь месяцев. Мы проживали попеременно у меня, у неё и в холостяцкой берлоге Эдуардика. Но это, как говорится, уже совсем другая история.
Наталья оказалась именно таким человечком, которого на тот момент мне, видимо, и не хватало. Невысокая хорошенькая блондинка с огромными светлыми глазами, она обладала замечательным ровным нравом, рассудительностью, крепко «стояла на ногах» и умела самостоятельно принимать решения. Закончив технический ВУЗ, Наташка распределилась в расположенном недалеко от моего дома НИИ, где работали и многие наши с Эдиком друзья юности. Очень активная, но при этом тактичная и заботливая, девушка быстро восстановила моё душевное равновесие и наладила трезвую размеренную, так мною любимую, жизнь по режиму.
Переговорив с отцом, всю жизнь проработавшим на закрытых предприятиях, я решил расстаться с «секретностью» и начал поиски нового, «открытого» места работы. И по родительскому совету взял курс на самое крупное предприятие в Советском Союзе – автогигант «ЗиЛ»: «Пешком на работу будешь ходить! Таких социальных благ и возможностей – свои пансионаты, дома и базы отдыха – больше нигде нет!».
Заявление на увольнение я подал в середине августа, вернувшись из традиционного заезда в Гурзуф. И внезапно выяснилось: помимо отработки двух недель (согласно Советскому КЗОТу), сотрудник обязан израсходовать все отгулы, положенные за выезды в колхоз и участие в Днях Донора. Их у меня оказалось двадцать четыре дня, что в пересчёте на трудовые будни составило без малого пять недель.
Как только родители отбыли по профсоюзной путёвке в один из Крымских ведомственных санаториев, я немедленно ушёл в отгулы. Компанию в огромной пустующей квартире мне сразу же составили Эдуардик, именно с той поры наречённый «Родственником», и Мишка «Алхимик», мой приятель с незапамятных времён.
Эдик трудился электриком – слаботочником в смену (сутки через трое) на Московском Монетном Дворе в отделе охраны, а Мишка – вольнонаёмным «дисковиком» на огромных комплексах ЭВМ Московского округа ПВО (ракетного щита Москвы). Его рабочий график выглядел нестандартно: десять дней в бункере с аппаратурой на объектах Подмосковья, затем неделя – «пересменка» дома.
В последних числах августа Наташка с коллегами улетела на Кавказ в долгожданный отпуск, так что в рассуждении женского общества я оказался совершенно свободен. Эдик только развёлся, да и Мишка в тот период «холостяковал», что и определяло, в значительной степени, наше времяпрепровождение.
К «Алхимику» «на провед» из Волгограда периодически наезжала его Гурзуфская пассия, теперь разместившаяся в одной из комнат моей квартиры, а ко мне в гости регулярно забегала подружка юности Надежда, товаровед из нашего «Гастронома».
Эдуардик в течение продолжительного периода поддерживал «романтические» отношения с продавщицей нашего винного отдела Галиной, трудившейся вместе с золовкой на условиях солидарной материальной ответственности.
В те годы совместная работа родственников в прибыльной торговле являлась нормальным явлением (в районной рюмочной на Симоновском Валу заправляли свекровь с невесткой): все деньги в общий семейный карман.
После того, как разбитной тандем уволили из магазина по самой неприятной для торгашей статье – «по недоверию», пара веселушек перебралась на Коломенскую в пункт приёма стеклотары. Правда, к августу отношения между «Родственником» и его зазнобой утратили прежний накал, но приятельская составляющая сохранилась. Причиной разлада явилось недавнее «товарищеское недоразумение», когда Эдик едва не убил мужа своей пассии. Тот долго лежал в реанимации на грани жизни и смерти, и, к счастью, выкарабкался, но длительное ожидание последствий изрядно подточило нервную систему «Родственника».
День нашей мужской троицы начинался с автобусной поездки на улицу Новинки, где притулилось приземистое одноэтажное здание с большим огороженным задним двором. Несмотря на то, что по вывешенному при входе расписанию «приёмка» начиналась с 9 утра, уже в полвосьмого жизнь внутри заведения кипела вовсю. Добровольные помощники – бойцы за «соточку» – сортировали сданную накануне стеклотару, выуживая перед этим из винных бутылок продавленные внутрь пробки при помощи немудрёного, напоминающего гарроту (из струны и деревянных ручек), изобретения. Женский тандем всегда нас радостно встречал, предлагал чай-кофе и для поправки здоровья отпускал из-под полы с небольшой наценкой пару-тройку бутылок сухого вина, хранящихся в товарных количествах в глубине тарного склада.
Вернувшись домой и позавтракав традиционной, приготовленной хозяйственным Эдуардиком яичницей, мы определялись с программой на день. Диапазон плановых развлечений не отличался широтой. Как правило, день мы продолжали в пивном баре «Клешня» на Абельмановке, где «халдеем» трудился Вова «Дзержинец», мой товарищ по детскому саду. Обильное употребление ячменного напитка переходило в плотный обед: из соседней «Шашлычной» Вова подтаскивал разнообразные блюда кавказской кухни, вкушаемые с большим аппетитом под «пшеничное» вино, приносимое всё тем же официантом.
После продолжительной трапезы наши пути расходились: Мишка возвращался домой праздновать любовь с волгоградской гостьей, а мы с «Родственником», чаще всего, направлялись на работу к его бывшей жене на Даниловку.
По соседству с рынком в многоэтажном угловом доме №72, протянувшимся на целый квартал вдоль Люсиновской улицы, один подъезд занимала ведомственная гостиница ВЦСПС. Светлана служила в ней администратором и занималась вопросами заселения гостей, регулярно приезжавших в Москву на профсоюзные пленумы и курсы повышения. В остальное время «отель» пустовал, и Светка на свой страх и риск и, естественно, «мимо кассы» заполняла номера остро в них нуждающимися гостями столицы.
Тем летом у неё, как раз, завязались долгоиграющие отношения с коммерсантами из дружеского Вьетнама. Иноземные купцы привозили всё подряд: от ювелирки из речного жемчуга, часов и поделок из ценных пород дерева, а также других изделий народных промыслов до контрафактной одежды и сумок элитных брендов производства бурно развивающейся лёгкой промышленности Юго-Восточной Азии. Гостеприимная «хозяйка» выторговала право «первой руки» и «снимала сливки» с завозимых товаров, которые отдавала когда-то любимому мужу для реализации, предварительно оговорив свою долю.
Мой напарник обладал потрясающим напором продажника и неисчислимым количеством знакомых, постоянно желающих удовлетворить свою жажду потребления. Чем только мы с Эдуардиком не торговали – диапазон вьетнамской продукции постоянно расширялся, и уже к 5—6 часам каждого дня от «четвертака» до «полтинника» мы наваривали без каких-либо затруднений.
Кураж у «Родственника» зашкаливал, я не отставал, и вечер мы, как правило, продолжали в нашем центральном районном ресторане на Автозаводской. Туда же подтягивались Мишка с подружкой, и, воссоединившись, мы совмещали ужин с весельем допоздна в компании приятелей, завсегдатаев «Огонька». Оттуда я, обычно, ехал ночевать к Надежде на Каширку, а приятели отправлялись ко мне домой продолжать праздник.
Эпизодически, по дороге домой на улицу Трофимова, к нашей компании в «Огоньке» присоединялась Людка, ещё одна знакомая из далёкой юности. Она трудилась в «Берёзке» на Ферсмана и заруливала в ресторан развеяться после вечерней смены. Пышная платиновая блондинка, Людмила не оставляла равнодушным ни одного восточного негоцианта, и на Автозаводских аборигенов смотрела свысока. Много лет назад я познакомил тогда ещё совсем молоденькую красотку с абхазскими родственниками своей жены, которые очень серьёзно подошли к выполнению плана инвалютного магазина. В процессе делового сотрудничества один из Сухумских джигитов осчастливил Людку мечтой всей её жизни – автомобилем, а затем и ребёнком. Приезжая в Москву на закупки, он проживал в своей московской квартире, расположенной в доме около Велозаводского рынка, известного всему району как «Слава Труду», согласно огромным светящимся буквам над его фасадом. На период «командировки» Людка с сыном перебирались на жительство к Гиви, а всё остальное время выступала в роли «соломенной вдовы» в родительской квартире в обществе папы – отставника.
В зависимости от настроения, Людмила, будучи вполне половозрелой и любвеобильной особой, не связанной узами брака, иногда ночевала у нас, предварительно предупредив строгого отца. Своё истосковавшееся без Гиви тело она доверяла тому из троицы, кто на предстоящую ночь оставался без дамы. Рано утром обстоятельная продавщица готовила на всех фундаментальный завтрак из двух блюд и отбывала на вахту за свой валютный прилавок.
В один из дней дома меня ожидала неожиданная встреча. Вернувшись после утреннего визита на Коломенскую, я застал в квартире бывшего одноклассника Вову Т-ина, заядлого болельщика «Торпедо». Он приехал на стадион незадолго до начала матча, держа в уме заскочить по-быстрому к старому школьному другу. На удачу позвонив в дверь, он хотя и был несколько удивлён видом «неглиже» открывшей ему неизвестной симпатичной девушки, но на приглашение войти откликнулся с удовольствием.
К моменту моего появления Вова уже освоился в обществе незнакомки и, учитывая отличное знание закромов квартиры, тщательно изученной им в школьный период, уже угощал на кухне новую приятельницу домашним отцовским вином из черноплодки с яблоками. Полезный «витаминный» напиток он обнаружил в схроне на антресолях в тёмной комнате перед туалетом, непонятном «изыске» сталинской архитектуры. Решив повторить удачную попытку, Вова достал из того же загашника следующую трёхлитровую банку, но тут удача изменила ему, и увесистая ёмкость выскользнула из рук об кухонный пол, выложенный крупноразмерной метлахской плиткой. Все последующие потуги смыть со стен и, главное, с потолка, оказавшееся в банке варенье, оказались безуспешными.
Володя настолько «удачно зашёл», что, когда он, наконец, поинтересовался, почему же никто не спешит на работу, наступил уже четвёртый день его участия в непрекращающемся празднике. Наш ответ удивил его больше, чем представителей правопорядка, задавшим нашей троице практически тот же вопрос за неделю до этого у входа в «Клешню».
В стране периодически проходила очередная Андроповская кампания, в ходе которой проводились рейды милиции с целью выявления местных нарушителей производственной дисциплины. В рабочее время вблизи кинотеатров, пивных и других заведений увеселительного характера выставлялись патрули, проводившие выяснение причин манкирования отловленными ими гражданами своими трудовыми обязанностями. Наша троица чётко отрапортовала: в отгулах, отдых между сменами, отпуск между командировками, и с готовностью выдала номера служебных телефонов. Естественно, никто никуда не позвонил, и нам дружелюбно разрешили идти по своим делам, что мы и сделали, зарулив в двери бара.
Опешивший Вова, мучимый головной болью и другими сопутствующими похмельному состоянию недугами, попытался придумать хоть какую – нибудь весомую причину своего трёхдневного отсутствия на работе, но «котелок совсем не варил». «Маленько» поправившись, мы устроили «мозговой штурм», и я внезапно вспомнил, что моя старинная подруга Татьяна У-ва трудится в некоем медицинском учреждении, расположенном на углу улицы Чернышевского и Потаповского переулка, где над добровольцами проводят медицинские исследования, на время которых выдаются официальные справки, правда, без оплаты, в отличие от больничного листа.
Немедленно организовалась экспедиция в центр: по дороге к Татьяне мы посетили шашлычную, располагавшуюся в зале нынешнего «Макдональдса» на Маросейке, и далее по пути следования через два дома чебуречную «Пьяная Лошадь», причём везде «применяли» бодрящие напитки. А уж на обратном пути, получив заветные справки, зашли в пивную «Фотография» у Чистых прудов, откуда виновник поездки неожиданно и загадочно исчез.
Периодически, разнообразя наши будни, на домашний обед с обильным употреблением напитков заезжала Ленка «Мартышка» – наша подружка по Гурзуфу, также продавщица «Берёзки», но самого дефицитного, обувного подразделения сети. Прожив в счастливом браке с ещё одним общим приятелем Костей «Моськой» целых четыре месяца, она, уже разведёнка, не выдержавшая безумных грузинских приступов ревности супруга, находилась в активном поиске нового спутника жизни. Ленка всегда привозила богатые вино-водочные дары и с застолья на службу не спешила. Иногда, особо плотно отобедав, она отзванивалась на работу и просила коллег её подменить, сказавшись больной. С Ленкиным участием визиты в «Огонёк» проходили особенно бурно, с её куражом отбоя от желающих потанцевать с нашей дамой не было и, как следствие, каждый вечер заканчивался «товарищеским недоразумением». Даже Эдик, большой любитель поучаствовать, регулярно уговаривал неугомонную плясунью «посидеть с рабочими» во избежание очередного конфликта.
Абсолютно непредсказуемо, как «Летучий Голландец», на пороге квартиры возникал Игорь «Бамбина», иногда один, иногда в компании своего нового приятеля Ивана, очередного продавца нашего винного. Не стоит объяснять, что происходило дальше. Описание Гиляровским одного из своих персонажей почти идеально подходило Игорю: «Последний был одержим запоем, а во время запоя страдал страстным желанием хоть перед кем-нибудь, да говорить!». Но в отличие от литературного героя, «Бамбине» не надо было никого уговаривать – мы часами могли слушать его бесконечные байки, заходясь от хохота. Да и вещать Игорь был горазд вне зависимости от наполненности алкоголем, просто после употребления оного его речь становилась существенно красочней и проникновенней: прозвище «Секрет великого рассказчика» «Бамбина» носил недаром.
Исчезал Игорь всегда также спонтанно, как и появлялся, что однажды сыграло с нами недобрую шутку. Оставленный утром дома «на хозяйстве», «Бамбина» неожиданно сгинул во время нашего затянувшегося посещения Коломенской «приёмки», затем продолжившегося в нашей «Шашлычке», куда мы зашли к знакомой кассирше Кате заказать любимых восточных яств «на вынос». Напрасно протрезвонив в дверь, мы серьёзно озадачились проникновением в квартиру, к счастью находившейся на первом высоком этаже. Спасибо неизвестному архитектору, спланировавшему под высоко расположенными окнами ванной и кухни широкую горизонтальную площадку, служившую крышей полуподвала – бункера. Открыв форточку и отогнув решётку, мы с трудом пропихнули самого изящного из нас, Мишку, в ванную комнату. После того, как он запустил нас внутрь, я нигде не смог обнаружить ключей от квартиры, оставленных Игорю на случай, если его прижмёт навестить своего друга-продавца с целью потушить пожар в «горящих трубах». До очередного внезапного появления «Бамбины», всю последующую неделю Мишка «работал форточником», или же кто-то из нас вынужденно «давал привратника».
Однажды утром, когда мы по традиции посетили приёмный пункт, Галя нас познакомила с симпатичной мурманчанкой Ниной, своей родственницей, навестившей Москву по дороге в Крым. Её муж, военный моряк регулярно уходил в длительные походы, и тоскующая молодайка, чтобы скрасить одиночество, поддруживала с непосредственным начальником – главбухом местной потребкооперации. Он и пригласил свою пассию совместно отдохнуть в бархатный сезон в престижном Ялтинском пансионате, достав по блатным каналам дефицитные профсоюзные путёвки.
Целью двухдневного транзита через столицу являлось приобретение вещевого дефицита себе и малолетнему сынишке, оставленному на попечение бабушек. Эдику Нина сразу понравилась, и он предложил сопроводить её в центральный «Детский Мир», где у него подрабатывал приятель, коллега – слаботочник. Не откладывая в долгий ящик, пара стартовала на Дзержинку, пообещав не задерживаться.
Слово они сдержали! Не успели мы с Мишкой вернуться домой, как влетевшие с покупками из «Детского Мира», практически у нас «на хвосте», Эдуардик с Ниной стремглав проследовали в «свою» комнату, из которой появились только к вечернему выходу в «Огонёк». Зная Эдика много лет, я не сомневался в его умении околдовывать девушек, но чтобы настолько! В ресторане «морячка» решительно объявила, что передумала ехать в Крым, и проведёт свой отпуск в столице, тем более, что в средствах не стеснена.
Нина не расставалась с Эдиком все две недели «путёвки», проживая то в нашей квартире, то у него в коммуналке, приезжала в ночную смену к Монетному Двору, чтобы подкормить его домашней стряпнёй под непременный коньяк, который она предпочитала всем остальным напиткам. Изредка почитывающий классическую литературу «Родственник» сравнил случившиеся отношения с Бунинским «Солнечным ударом», чем несказанно меня восхитил.
Я «облагодетельствовал» Нинульку двумя «фирменными» джинсами «Levi’s» из вельвета и греческой рогожки, сшитыми точно по её хорошенькой фигурке, так что уезжала она, отчасти выполнив план по закупкам. Сверх намеченного, её поклажа изрядно пополнилась разнообразным вьетнамским дефицитом с лёгкой Светланиной руки.
Не особо горестное расставание мы все вместе отмечали в Текстильщиках, в квартире уже приехавшей с отдыха Натальи. Нина очень благодарила за ярко и бурно проведённый отпуск и пообещала по приезду домой прислать нам с Эдиком настоящие военно-морские тельняшки. Своё слово она сдержала: через пару недель Галина вызвонила «Родственника» на встречу у Коломенской, где и вручила ему «дорогую передачу».
С возвращением Натальи жизнь вошла в привычное размеренное русло, да и отгулы подходили к концу. Навёрстывая разлуку, мы с Наташкой зачастили в кино, иногда прихватывая и «Родственника» с очередной подругой.
К приезду моих родителей втроём с Натальей и Эдиком мы в течение двух дней вылизывали квартиру, но окончательно стереть с потолка остатки черносмородинового варенья, названные отцом по возвращении в родные пенаты «следами неизвестного животного», так и не удалось.
После этого оставшиеся вольные осенние денёчки мы проводили у Наташки или в коммуналке «Родственника», где напоследок с помпой отметили сдвоенный День Рождения Мишки и Эдика, родившихся с разницей в одни сутки.
Периодически натыкаясь на хит Юрия Шевчука «Что такое осень», я до сих пор поражаюсь созвучности настроения клипа с моим мироощущением сентября 85-го года: такие же неприкаянные как Шевчук со товарищи, мы втроём с Эдиком и Мишкой весело колобродили по солнечной и ещё по-летнему тёплой Москве.
И уж совсем в унисон тому короткому куску нашей жизни звучит «Последняя осень» ДДТ: мы все находились в преддверии крутых перемен и в своей судьбе и в стране в целом.
Сейчас, много лет спустя, вспоминая последние вольные деньки до того, как я снова впрягся в лямку «трудовых свершений и побед», меня охватывает невыразимая грусть по испытанной тогда свободе и гнетущая тоска по друзьям, которых уже не вернуть.
Как же хочется, хоть иногда и ненадолго, вернуться в беспечность прошедшей юности!
«Юный Ленинец»
«Я сегодня не брит и не чёсан
Подошёл к вам с интимным вопросом,
Подошёл к вам сегодня в час ночи
С ароматом коньячно-чесночным.
Вы сказали, что я как опоссум,
Перекрещенный с пьяным матросом,
И общаться со мной между прочим
Вы готовы лишь только по почте!»
В 92-ом году, приехав в Гурзуф в неурочное время – во второй половине августа, я маялся от скуки, вызванной отсутствием друзей и приятелей по многолетнему совместному проведению досуга. Из-за опоздания на «московский заезд» (с конца июля) меня ожидал тихий, почти пенсионный отдых. Единственным плюсом «мёртвого сезона» явилась возможность заселиться в прежде недоступные для простых смертных ММЛ «Спутник» и Военный санаторий. Стоимость путёвки в пересчёте с «фантиков» (красочной украинской валюты того времени) на рубли – просто грела душу.
Выбрав Международный Молодёжный Лагерь, я обосновался в самой удалённой от моря линии «бочек» с потрясающим видом на заросшие лесом горы. Единственная комната коттеджа, стилизованного под половинку разрезанной поперёк упомянутой ёмкости, вмещала две пружинные койки, стол с парой стульев, одёжный шкаф и холодильник. Мощно гудел встроенный в стену кондиционер, но все сантехнические удобства располагались на территории лагеря, и не в самом близком соседстве.
На третий день застоя я обратил внимание на бурно веселящуюся на променаде четвёрку отдыхающих. Дамы ничем особенным не выделялись, зато оба кавалера привлекали любопытствующие взгляды окружающих. Худой, если не сказать измождённый, и заторможенный, поэтического вида длинноволосый юноша составлял разительный контраст второму участнику квартета: плотному решительному мужчине «в самом расцвете сил» в дорогих тёмных очках и супермодных плавках, типичному представителю уже появившейся прослойки «новых русских».
Начало 90-ых ознаменовалось эрой «Рояля», так в народе называли продававшийся повсеместно «американский» спирт «Royal». Я не составил исключения и, предчувствуя тоскливое времяпрепровождение, захватил из Москвы пару бутылочек означенного «нектара», надеясь им скрасить не самый весёлый отдых.
У задорной группы наличествовал тот же напиток, активно употребляемый ими прямо из бутылки, что вызвало даже у меня непроизвольные горловые спазмы. Когда носитель очков забрался на волнорез и принял позу прыгуна с трамплина, я понял, что пора вмешаться. Но не успел – он сиганул вниз! Заскочив на парапет, я с изумлением наблюдал, как отчаянный спортсмен вполне профессионально «плывёт» кролем в гальке, разводя её могучими гребками, суча ногами и тренированно поворачивая голову для вдоха. До моря оставалось ещё примерно метров десять, когда он, наконец, ощутил отсутствие водной преграды и прекратил необычное развлечение.
Именно так состоялось моё первое знакомство с Анатолием С-вым, позднее переросшее в прочную дружбу, длящуюся до сих пор.
Как выяснилось позднее, на этот дебютный для Анатоля заезд в Крымский посёлок его подбил бывший сокурсник Андрей, непризнанный поэт, не раз по стопам Пушкина посещавший Гурзуф в поисках вдохновенья. Друзья сняли половину домика в начале улицы Строителей и сразу приступили к активному отдыху. В первый же день после заселения выяснилось, что вторую часть постройки занимает пара весёлых девчушек из подмосковного Обнинска. Андрей прочёл дамам тройку своих романтических неопубликованных стихотворений, а Анатоль угостил «Роялем». И сразу же склеились любовь и дружба «не отходя от кассы».
Я застал весёлый коллектив уже на излёте их отпуска, но мы ещё успели вместе прокатиться на «пьяном пароходе» и предпринять экскурсию в Ботанический Сад, прошедшую исключительно бурно и познавательно.
Утром в первую субботу сентября Анатоль с Андреем встретили своих зазноб на Киевском вокзале Москвы, и квартет в полном составе посетил Гурзуфскую «стрелку» на Маяковке. Оттуда компания, прихватив меня с подружкой, отправилась к Тольке на «фазенду», где и продолжила веселье.
До наступления холодов мы с Анатолем успели ещё несколько раз посетить дачу его семьи в Домодедово, где я познакомился с частью родственников и институтским другом Сергеем К-ным, сразу запомнившимся неожиданной привычкой дарить свои наручные часы каждому понравившемуся ему персонажу.
В начале января Анатоль пригласил меня на свой День Рождения. Оказалось, что я старше его ровно на год и двое суток. На торжестве я впервые увидел весь многонациональный клан именинника и, познакомившись с его главой – Толиной бабушкой «Дифой», понял, откуда в моём новом приятеле такое фантастическое жизнелюбие, могучая тяга ко всему прекрасному, особенно противоположному полу, и глубокая интеллигентность.
Подаренный Юдифью Александровной дневник личных воспоминаний долго служил мне настольной книгой, заряжая оптимизмом и отличным настроением. При любом горестном или трагическом событии в жизни бабушки внезапно «вдруг откуда не возьмись» появлялся замечательный мужчина, с помощью которого всё вокруг стремительно налаживалось! Во всяком случае, именно так я воспринял «красную нить» мемуарного произведения. Регулярно перечитывая его, я, наконец, осознал, что фраза «Кровь не водица!» подразумевает именно постоянство круга интересов, переходящее из поколения в поколение и впитанное с молоком матери.
Выросший в семье научно-технической интеллигенции достаточно пуританских нравов, я несколько опешил от услышанных на Толькином празднике задорных тостов, красочных оборотов и озорных выражений, сравнимых по сочности с прозой Бабеля. Я бы совершенно не удивился, если бы кто-нибудь из родственников презентовал имениннику дорогостоящий подарок с замечательной, обыгранной Ильфом и Петровым, гравировкой «За успешную сдачу экзаменов на аттестат половой зрелости», настолько это соответствовало духу всего семейства.
На празднестве в роли подруги юбиляра выступала его бывшая одноклассница Наталья, очень складненькая и чрезвычайно миниатюрная особа, полностью соответствующая пословице «Маленькая собачка до старости щенок!». Глядя на её хорошенькое личико, я ни за что не дал бы ей больше 25-ти лет, а фигуркой она напоминала девочку-подростка с живым весом до 40 кг. Её с Анатолем связывали непростые, периодически возобновляющиеся отношения, длящиеся с начальной школы. В 7-ом классе «изменщик» решительно переметнулся к другой комсомолке, оставив Наташу с разбитым сердцем, но между своими «любовями» и браками регулярно находил утешение в её объятьях. Наталья тоже в монастыре не затворялась, однажды побывала замужем и теперь успешно растила сына – подростка, существенно превосходившего её габаритами. Толька относился к нему как к своему собственному.
Позднее я, наконец, выяснил, почему в кругу родных Анатоля называли «Юный Ленинец»: его первой серьёзной школьной любви и двум последующим жёнам их родители дали замечательное имя Елена. А учитывая тот факт, что дебютным браком молодой муж ознаменовал своё совершеннолетие, эпитет «юный» выглядел совершенно корректным.
Толик долго проходил в кругу «гурзуфцев» под прозвищем «Террорист», отражавшим его неутолимый интерес к прекрасному полу. Тёплым московским вечером, сильно отягощённые употреблёнными алкогольными напитками во время Гурзуфской стрелки, мы стартовали на «флэт» из ЦПКиО, куда переместилось гулянье после «утренника» у «левой ноги» Маяковского. В процессе движения из глубины Парка к воротам находящийся в активном поиске Анатоль не оставил без внимания ни одну повстречавшуюся даму. На вопрос моей заинтересовавшейся происходящим спутницы «Ну что, Толь, попалась достойная особь?», последовал запомнившийся на всю жизнь ответ: «Из своей кровати ни одну не выгнал бы, а вот жениться не на ком!».
В течение последующих нескольких лет я регулярно пересекался на пару-тройку дней с Анатолем в Гурзуфе. Они с Натальей и Андреем тяготели к бархатному сезону. Но, несмотря на то, что «семейство» не придерживалось дат московского заезда, на Гурзуфскую «стрелку» всегда появлялось «как штык» и принимало самое активное участие в продолжении праздника, перемещавшегося узким кругом, как правило, на дачу к Тольке.
В «опасные», как теперь говорят, «девяностые» я ударно работал в синдикате из четырёх компаний у своего старинного приятеля «Петровича», офис которого размещался в гостинице «Урал» на Чернышевского. Анатолий, вполне успешный бизнесмен, регулярно оказывал нам различные услуги и консультации финансового плана. Контора его бывшего сокурсника Сергея, однажды встреченного мной на Толькиной даче, располагалась в Лялином переулке, в пяти минутах ходьбы от нас. Сам Серёга трудился финансовым посредником при двух крупных частных банках, занимаясь всем, что имело отношение к деньгам: конвертация всех видов валюты, «тёмные» кредиты, финансирование загадочных проектов и т. п. Мы нередко прибегали к его услугам, особенно в части обмена валют. Спасибо Анатолю: его очень своевременное предупреждение о том, что Сергей – натура увлекающаяся, и настоятельная рекомендация в его «полуфантастические химеры» не впрягаться, уберегли нас от весьма серьёзных проблем.
В одну из посиделок в загородных владениях, Анатоль, собиравшийся по коммерческим делам своей компании в Страну Обетованную, предложил мне составить ему компанию. Я в тот момент находился на распутье: работа «Генералом Манагером» в английской компании подходила к завершению (из-за внезапного исчезновения владельца в бескрайних просторах родной ему Великобритании), а новые перспективы пока не вырисовывались.
«Поехали, прокатишься, глянешь на историческую Родину, может и с работой наладится?!», – и по здравому рассуждению я принял Толькино предложение. У самого Анатоля в тот период на службе дела шли в гору, он являлся совладельцем и финансовым директором крупной, развивающейся оптово-торговой компании.
Перед посадкой в самолёт в «Шереметьево-1» нас с приятелем едва не задавили своими тюками упитанные молодцы ярко выраженной среднеазиатской внешности, при выяснении отношений на повышенных тонах, едва не перешедшем в «товарищеское недоразумение», оказавшиеся «бухарскими евреями». Анатоль настолько горячо выражал им своё негодование, что активным нарушителем спокойствия и порядка заинтересовалась служба охраны аэропорта и впоследствии отыгралась на нём, гоняя через рамку металлоискателя около часа и последовательно раздев до трусов, но в Тольке таки постоянно что-то звенело.
В аэропорту Бен-Гурион нас встретил давний друг Анатоля Стас, сразу же прокативший нас по Тель-Авиву, и, после короткого приветственного застолья на набережной Средиземного моря, доставил в свою квартиру в новом районе Иерусалима с потрясающим панорамным видом.
На следующий день, поднявшись по устоявшейся привычке очень рано, я восседал в одиночестве на кухне Стаса за необычной и очень понравившейся мне барной стойкой, уставленной хозяйской коллекцией маленьких бутылочек всевозможных крепких напитков, и попивал традиционный утренний кофе. Анатоль и Стас с вечера довольно бурно отпраздновали встречу друзей, оприходовав не только привезённую мной презентационную литровую бутылку водки «Юрий Долгорукий», но и усугубив её вместе с соседом, бывшим аргентинцем, Педро Винокуром текилой «Ацтека», поэтому их раннего подъёма я не ожидал. Внезапно входная дверь беззвучно распахнулась, и на пороге вырос молодой мужчина «заниженного роста» относительно интеллигентной внешности с объёмным коробом подмышкой. Совершенно не удивившись незнакомцу, он вежливо поздоровался и поинтересовался наличием хозяина. Вполуха слушая мои объяснения про затяжной сон Стаса, «интеллигент» прошёл вглубь объединённой с кухней «залы», привычно приткнул коробку в угол за диван и произнёс на ходу уже в дверях: «Пусть немного здесь постоит, а то я обыска ожидаю!». Знакомый облик – тёмный добротный костюм в сочетании с расстёгнутой у ворота белоснежной сорочкой, из-под которой виднелась толстая золотая цепь, чёрные туфли с блестящими золотыми застёжками в виде кинжала – в сочетании с чистым московским выговором до боли напомнили мне родной город пару-тройку лет назад. Странное ощущение: то ли я никуда не уезжал из Москвы, то ли я опять туда вернулся, не покидало меня, пока у стойки не возник иерусалимец Стас. «Кто это был?», – на моё описание утреннего визита наш гостеприимный хозяин в двух словах объяснил: «Это сосед – Гришка! Московский грузинский еврей. Пенсионер бауманской бригады!» и более в подробности не вдавался.
В обед, выяснив у Стаса количество разрешённого промилле алкоголя в крови и соответствующе «поправившись», Толька сел за руль арендованного автомобиля, вручил мне карту «Будешь за штурмана!», и мы стартовали в направлении Красного Моря.
Уже стемнело, когда Анатоль благополучно довёз нас до Эйлатского отеля «Американа». Обопнувшись и слегка спрыснув приезд, мы выдвинулись на ознакомительную прогулку.
Поравнявшись с 5*-ным отелем «King Solomon», Толька приметил дефилирующую у входа даму. Не обратить на неё внимание было невозможно: оголённые сверх всякой меры потрясающей красоты и длины бронзовые ноги едва прикрывала светлая микро юбка, а выпирающий загорелый «высокий балкон», как минимум, четвёртого размера, резко контрастировал с мини-топом кипенно-белого цвета. Разогретый алкоголем Анатоль ничтоже сумняшеся затеял с барышней, как ему казалось, «совершенно деликатный» разговор на «родном английском языке», позже напомнивший мне текст песни Чижа и Со «Руссо Матросо»: «I know a place, where we can be free», – Пройдёмся налегке!». Реакция девушки нас несколько огорошила: «Я немедленно не вызываю полицию только потому, что вижу, что вы только приехали в Страну! Как вам пришло в голову, что я – проститутка?!». Произнесённая на чистом русском языке отповедь нисколько не смутила «Юного Ленинца»: «В таком виду у входа в валютную гостиницу кто ещё может отираться?». Опасаясь смены благодушного настроения красотки, я стремительно уволок Тольку в направлении Красноморского побережья.
Последующий «галантный» заход оказался куда удачней: Анатоль «распустил хвост» перед молоденькой продавщицей ювелирного бутика «Ротонда», расположенного на углу центрального променада Северного пляжа. И к обоюдному удивлению оказалось, что она выпускница Толькиной Московской школы. На хитрый заходец: «Куда вы едете развлекаться, когда на променаде всё надоедает?», девушка ответила: «В центр!», чем привела Толика в изумление: «Так здесь ещё и центр есть?!». Впоследствии выяснилось, что девчушка имела в виду центр страны, до которого езды всего-то четыре часа по имеющимся хорошим дорогам. Мгновенно найдя общий язык, уже вечером следующего дня пара отправилась в шикарный приморский ресторан с продолжением банкета у нас в отеле.
Вечерами гостиничный музыкант, Анатолий из Риги, при каждом появлении тёзки на горизонте немедленно начинал исполнение небезызвестной песни «Мне мама тихо говорила» на русском с переходом на иврит, после чего два Анатоля дружно шествовали в бар отмечать встречу.
Из завсегдатаев приморского променада сильнее всего нас потрясли резервистки, патрулирующие набережную в цивильном платье: мини-юбки, короче некуда, открывающие длиннющие загорелые ноги в тяжёлых армейских ботинках и короткие топы, разделенные точно посередине ремнём болтающейся на попе американской винтовки М-16, и потому ещё наглядней обрисовывая выдающиеся формы девушек.
По настоятельному совету Стаса мы с Толькой как-то утром решили посмотреть всемирно известную Эйлатскую подводную обсерваторию. Одинаково одетые в футболки, тёмные очки и бейсболки, да ещё оба с усами – мы вызвали у продавщицы входных билетов повеселившую нас неожиданную реакцию: «You’re twins! No?1». «Blood brothers for sure!2», – чем неугомонный «Юный Ленинец» не преминул воспользоваться, немедленно пригласив девушку разделить с «братьями» трапезу в местной харчевне.
Однако усы и бритые физиономии доставили нам с Толькой немало неприятных минут на блок-постах по всей территории Израиля. «Коренные» израильтяне так не выглядят: или усы и борода во всё тело или гладко выбритые лица. Усы – предмет национальной гордости арабов, и если я со своими сине-серыми глазами сомнений у недремлющих стражей не вызывал, то Анатоль своими глубокими карими очами с поволокой, провожавшими масляным взглядом пышногрудых аборигенок в армейской форме, наводил на серьёзные подозрения.
После посещения Красноморского курорта мы решили повидать ещё одно Израильское чудо – Мёртвое Море, куда нам навстречу должен был подтянуться и Стас с семейством. Вот тут-то и выдвинулся на первый план пространственный кретинизм Анатоля, ранее мной не замеченный и особенно ярко проявлявшийся «после вчерашнего». Когда на выезде из отеля Толька, как и в три предыдущих дня, поинтересовался у меня «Направо или налево?», я несколько затревожился. Направление движения предполагало только поворот направо, и у меня возникли некоторые сомнения в достижении нами конечной цели нашей поездки, но до отеля «Морайя» класса люкс мы домчались даже раньше семьи друзей, невзирая на две продолжительные проверки бдительными погранцами на блок-постах. Дорога по безлюдному шоссе потрясла: красота окружающего ландшафта перебила присущее мне равнодушие к окружающему пейзажу, и я навсегда «заболел» пустыней. Кроме того, чёткие указатели на всём протяжении пути не давали возможности заблудиться.
После незабываемого дня, проведённого в неприятной, но очень целебной солёной маслянистой рапе в самой низкой точке планеты, с употреблением всевозможных «полезных и укрепляющих» напитков, наш автомобиль к дому в Иерусалиме вёл уже сам Стас.
На протяжении всей заграничной поездки Толька устраивал мне встречи со своими друзьями и друзьями друзей на предмет будущего трудоустройства, хотя я к успеху этой задумки относился весьма скептически. Но неожиданно инициатива Анатоля «срослась»: следующие 14 лет я вполне успешно служил на сосватанном им предприятии в Москве.
За истекший период я наблюдал многих Толькиных пассий, но главенствующую роль в течение практически всего времени занимала миниатюрная одноклассница. Поэтому, когда Анатоль торжественно пригласил меня на свою свадьбу с Натальей, я не особо удивился. Потрясение я испытал, появившись в назначенный день в ресторане гостиницы «Космос»: в качестве новобрачной выступала совершенно неизвестная мне особа. «Знакомься, Наташа! Мы вместе работаем!», – любезно пояснил молодожён, заметив моё ошеломление.
Затем опешил уже Анатоль, когда вместо здравицы в честь молодых внезапно со сцены смутно знакомый мне голос внезапно объявил: «А сейчас для Константина будет исполнена любимая песня его молодости «Отель Калифорния». Приятель из далёкой юности и сосед по микрорайону, не виданный мною лет пятнадцать, музыкант Женька «Емеля» оказался солистом кабацкого ансамбля. Он даже разрешил поиграть на своей гитаре и спеть со сцены Толькиному племяннику – студенту МГУ Семёну, с которым нас к тому времени связывали производственные отношения, позднее переросшие в тёплые дружеские и практически родственные.
Анатоль с молодой женой, памятуя накал южных любовных страстей, Гурзуф уже не посещал, но на Московскую «стрелку» появлялся регулярно, причём иногда с коляской, в которой мирно спала подрастающая дочка.
Именно благодаря интересующемуся литературой Анатолю я познакомился с творчеством одного из ныне моих самых любимых писателей. Ещё когда имя Сергея Довлатова было совершенно неизвестно отечественному читателю, я впервые увидел фильм «Комедия особого режима» по его повести на видеомагнитофоне в гостях у Тольки. Позднее, на мой день рождения, (дату которого он с каждым годом вспоминал всё точнее, что говорит о возрастном улучшении памяти) Толя подарил трёхтомник Довлатова, и я окончательно «заболел» его творчеством.
Как человек с ярко выраженной творческой жилкой, Толька попробовал свои силы в изящной словесности. Для выражения своих сокровенных чувств и мыслей он выбрал поэзию. Эпиграфом к этой рассказке я взял одно из наиболее понравившихся произведений его стихотворного сборника «Птицепад», на мой взгляд, наиболее полно отражающее непреходящее внутреннее устремление автора.