4
Во время ужина Катюша громко всем объявила:
– Мы завтра поедем смотреть, как люди летают на деревянных птицах!
Малышка, конечно, немецкого языка не знала, хотя уже бойко произносила несколько фраз. Но, как ни странно, она легко общалась со всеми. Викентий Павлович смеялся, видя, как дочь живо рассказывает что-то норвежке или служанке Грете, а те внимательно слушают и кивают, словно понимают… Но эту фразу ему пришлось перевести – в прямом и переносном смысле. Он рассказал по-немецки, чтоб могли понять все, о том, что завтра они поедут в Карлсруэ смотреть на показательные полеты авиаторов – немецкого и русского.
– Русского авиатора Сергея Ермошина я знаю лично.
Он чуть было не проговорился, что летал вместе с ним, но вовремя вспомнил: ведь он аптекарь! С чего бы это аптекарь оказался в воздухе?
Еще за столом Викентий Павлович заметил, что Эльза поглядывает в его сторону, но быстро отводит глаза. Девушка подошла к нему сразу же, как только окончился ужин и он вышел на веранду.
– Викентий Павлович! – У нее дрогнул голос. – Позвольте мне поехать завтра вместе с вами!
Пока он молчал, раскуривая трубку, девушка то бледнела, то краснела.
– Конечно, Лиза, мы будем рады… Вам уже приходилось видеть полеты?
– Нет… Но я много читала… Мне интересно!
Она закусила губу, стараясь справиться с волнением. Викентий Павлович улыбнулся ей ободряюще:
– И что же вы читали?
– Я покупаю журнал «Аэро и автомобильная жизнь», Санкт-Петербургское издание.
– О! – Петрусенко даже вынул изо рта трубку. Он по-настоящему удивился. – И кого же из авиаторов вы считаете лучшим?
Эльза вздохнула глубоко, переводя дыхание, непроизвольно сжала перед собой ладони.
– Мне нравится Сикорский, Ефимов… – Голос ее опустился почти до шепота, когда она окончила: – Ермошин Сергей тоже…
«Ну и ну! – подумал Викентий Павлович, едва удержавшись, чтоб не покачать головой. – Какое неожиданное совпадение. А что, если познакомить эту славную девушку с Сергеем? Доставить ей такое удовольствие! Будет потом вспоминать всю жизнь…»
Подошла Людмила.
– Представляешь, Викентий, оказывается, здесь и в самом деле никто не знал о полетах!
– Мы газет не выписываем, – сказала Эльза, оправдываясь. – В городе мало с кем общаемся, выходим на рынок или в магазин. Последнее время забот много.
– Вот, Люсенька, – кивнул Викентий Павлович, – Лиза завтра поедет с нами. Она, оказывается, большой энтузиаст летного дела, а вот аэропланов… и живых авиаторов никогда не видала.
– Что же тут удивительного? Я тоже завтра все это увижу первый раз! – Люся подхватила Эльзу под руку, и они пошли в сад. – Надеюсь, завтра погода не испортится.
– Нет, нет, что вы! – зазвенел возбужденный Лизин голос. – Я уверена, будет так же солнечно и тепло!
Викентий Павлович еще немного постоял на веранде, докурил, выбил трубку в специальную урну и собирался уже последовать за женщинами. Но тут отворилась дверь, ведущая в кухню, и на веранду вышла Грета. Эта девушка помогала Анастасии Алексеевне и Эльзе по хозяйству, хотя многое они делали сами. Собственно, кроме Греты и кухарки, слуг у Лютцев не было. Девушка жила в деревне Лиденбах, чьи белые домики и высокая колокольня виднелись на другом конце обширного луга, сразу за оградой пансионата. Каждый вечер она уходила домой и сейчас, видимо, собралась в путь. Но только она начала спускаться с веранды, как рядом оказался Лапидаров. Наверное, он поджидал ее внизу. Грета от неожиданности вскрикнула и тут же вскрикнула еще раз – Лапидаров ущипнул ее за бок.
– Ах ты, лакомый кусочек! – хохотнул он и схватил не успевшую отпрянуть девушку за руку. – Почему ты перестала приходить убирать мои комнаты? На кой дьявол мне старая болтливая хозяйка?
Он говорил по-русски, девушка же, вырывая свою руку, отвечала по-немецки:
– Пустите же, как не стыдно! Вы пожилой, лысый человек, не приставайте ко мне! Накличете беду на свою голову!
– Боишься меня? – Лапидаров отпустил руку Греты, но продолжал загораживать ей дорогу. – А я хорошо заплачу тебе! Марок дам, много марок, понимаешь? Пойдем ко мне в комнату, покажу. У меня их много, я богатый! Понимаешь?
В столовой никого не было, веранда тоже пустовала. Петрусенко стоял в другом, темном ее конце, за большим кустом китайской розы в деревянной кадке – его не было видно. Он с интересом наблюдал происходящее, не делая попытки прийти на помощь Грете. В этом не было необходимости: Лапидаров вел себя нагло, но насилия применять не стал бы. А девушка, судя по всему, могла дать ему отпор, да и не боялась его. Это была невысокая, типично крестьянская девушка, с пышными, тугими формами, крепкими руками, розовощекая, с подобранными в узел светлыми волосами. Легкая в движениях, улыбчивая, она нравилась всем вокруг. Лапидарову, как выясняется, нравилась особенно. Он продолжал загораживать Грете проход, но вдруг буквально отлетел в сторону от сильного толчка. Однако толкнула его не Грета.
– О, Ганс! – воскликнула девушка, спрыгнула со ступенек и прижалась к коренастому крепкому парню. Тот еще не успел разжать кулаки и глядел на Лапидарова, набычив голову. Викентий Павлович усмехнулся: теперь уж точно его помощь не понадобится. Он уже встречался с Гансом Лешке – Гретиным женихом из той же деревни Лиденбах. Парень тоже весь курортный сезон подрабатывал в городе – кельнером в двух больших табльдотах: то утром, то вечером. Иногда, когда мог, он приходил встретить Грету, но чаще его рабочий день кончался лишь к полуночи. Что ж, в курортный сезон сюда со всех концов Германии едут толпы не только отдыхающих, но и желающих заработать. А уж местные жители своего не упускают. От весны до осени в их карманах оседает неплохой капитал, правда, и дается он им нелегко…
– Я вас предупреждал? – спросил Ганс хриплым от злости голосом. – Хотите побаловаться – в городе есть места, вы их знаете. А к честной девушке не приставайте! Руки отобью!
– Я твой тарабарский язык не понимаю! – Лапидаров явно испугался, отступил на два шага, но пытался говорить спесиво.
И вновь Петрусенко усмехнулся про себя: он еще раньше обратил внимание на то, что этот человек изо всех сил старается показать свое незнание немецкого языка. Однако, когда Викентий и Людмила ходили в курзал на водевиль, они видели такую сценку: Лапидаров давал какое-то поручение динстману – посыльному, причем говорил по-немецки. Говорил хотя и с сильным акцентом, но без особых затруднений.
– Я предупредил! – Ганс обнял девушку за плечи. – Пойдем, Грета.
Они ушли. Лапидаров сплюнул, выругался и тоже нырнул в уже потемневший сад.
На другой день вся семья Петрусенко и Эльза Лютц уже через полчаса после окончания завтрака ехали в поезде в Карлсруэ. Все были веселы и оживленны, но особенно девушка. Ее глаза блестели, на губах часто появлялась улыбка – ни с того ни с сего, на щеках алели красные пятна. И без того нежное, милое лицо Эльзы от этого стало просто красивым. Странно было понимать, насколько сама девушка не осознает своей прелести! Она явно считала себя дурнушкой, была слишком застенчива и простовата в одежде. «Впрочем, – подумал Викентий Павлович, – возможно, это синдром «пересаженного дерева». Она ведь выросла и повзрослела в иной стране, а здесь, в Германии, за пять лет все еще чувствует себя чужестранкой».
Словно подслушав его мысли, Эльза стала рассказывать о брате:
– Может быть, вам Эрих кажется грубоватым и нелюдимым? Но это не так! Он очень впечатлительный мальчик и добрый. Только легкоранимый, потому и вспыльчивый.
– Мне ваш брат понравился сразу, – успокоил девушку Викентий Павлович. – А что с ребятами юношеского возраста ладить не так-то просто, это нам хорошо известно.
– Да, Лизонька, – подхватила Людмила. – У нас ведь есть еще двое сыновей: Саша и Митя… племянник Викентий Павловича. Остался сиротой, мы его усыновили.
Викентий Павлович улыбнулся, заговорив о мальчиках. Десятилетний сын Саша был верным оруженосцем своего двоюродного брата. Скоро у них начнутся занятия в гимназии, Митя идет в последний выпускной класс. Потому они не поехали с родителями и Катюшей в Баден-Баден, но нисколько этому не огорчились. Остаться на целый месяц хозяевами в доме – это же настоящее приключение!..
– Племянник? – Лиза запнулась, посмотрела на Петрусенко, словно хотела что-то сказать, но лишь вздохнула. – Эриху труднее, чем мне, здесь, на новом месте. Потому что я живу, как и жила: хлопоты по дому, чтение тех же любимых книг – здесь легко достать русских авторов. А вот он очень хотел жить по-новому, стать истинным немцем.
– Не получилось? – спросил Викентий Павлович, вспомнив шрам на щеке у парня. Он, как только увидел этот шрам у Эриха, сразу подумал о студенческой «мензуре» – дуэли.
Эльза вздохнула:
– Не вышло… Но сейчас он уже успокоился, особенно когда встретил Труди. Она ведь тоже настоящей немкой себя не чувствует.
Викентий Павлович уже слушал разговор краем уха: собственные воспоминания пришли к нему. Он смотрел в окно на веселую долину, по которой катил поезд, на близкие склоны лесистых гор, на мелькнувшую одинокую ферму… А думал о своей так рано и трагически погибшей сестре Кате – матери Мити.
Викентий и Катя фактически были уже взрослыми, когда остались без родителей: ему – девятнадцать, ей – семнадцать. Но Викентий хорошо помнил, как часто в то время он чувствовал себя брошенным маленьким мальчиком, которому так нужны умные, любящие родители!.. Сестра, хоть и была на два года младше, не позволяла себе расслабляться. Сжав зубы, она взяла на себя заботы и о доме, и о денежных делах, и о своем старшем брате. К этому времени она уже была знакома с молодым инженером-путейцем Владимиром Кандауровым, только что окончившим институт. Он стал им лучшим другом и поддержкой в трудное время. Вскоре Катя и Владимир сыграли скромную свадьбу, через год родился их сын Митя. На пять лет Кандауровы стали семьей Викентию – до того времени, пока он сам не женился. Его сыну Саше не было еще и двух лет, племяннику Мите исполнилось восемь, когда случилась трагедия… В то лето Владимир уехал в Крым, на строительство железной дороги через Байдарский перевал. Приболел там, и Катя, оставив сынишку у Викентия и Людмилы, поехала к мужу. Когда с гор сошла лавина и накрыла поселок строителей, Владимир и Катя погибли вместе со многими другими людьми. А Митя остался жить в семье Петрусенко как старший сын…
Поезд по дуге огибал гряду скал. На одной вершине медленно открывался тот самый замок, который они накануне разглядывали со смотровой площадки. Викентий Павлович услышал, как Люся спросила:
– Скажи, Лиза, в самом ли деле владелица замка Альтеринг заслужила свое прозвание – Кровавая? Или это только легенды?
Эльза покачала головой:
– Нет, не легенды, хотя, конечно, местные жители уже и сами напридумывали много ужасных подробностей. Но графиня Альтеринг и правда была чудовищем… Я интересовалась, читала о ней. Специально… Ведь она – наш предок.
– Вот как? – Викентий Павлович с нескрываемым удивлением посмотрел на девушку. – Значит, вы – из рода графов Альтеринг?
Эльза покачала головой.
– Мы боковая ветвь, прямых наследников у Кровавой Эльзы не было.
– Несмотря на ее страшное прозвище, вы, наверное, все-таки ею гордитесь?
Девушка грустно улыбнулась.
– Гордиться нечем. Но если вы имеете в виду то, что меня тоже зовут Эльза… что ж, тут вы правы. Это наше родовое имя.
– Имя очень красивое! – энергично вмешалась Людмила. – Какой смысл отказываться от имени из-за плохого человека, когда-то носившего его!.. Лизонька, расскажи нам о графине, ведь толком мы о ней не знаем.
– Хорошо. – Эльза глянула в окно. – Мы скоро приедем, я успею рассказать, но без ужасных подробностей…
Графиня Эльза Альтеринг происходила из древней княжеской династии Гогенштауфенов. К этому роду принадлежали и правители Германии, и князья католической церкви. Многие из них отличались неуравновешенностью и жестокостью.
Эльза Альтеринг родилась в середине шестнадцатого века. Ее отец практически царствовал на землях Баденского маркграфства и Вюртембергского герцогства.
Маленькая Эльза с детства отличалась от других детей – и внешностью, и повадками. У нее была необыкновенно белая кожа, которой природа наделяет обычно светловолосых или рыжих людей. Но густые черные волосы Эльзы отливали непроницаемой синевой, а глубоко сидящие глаза с немигающими зрачками были черны, как ночь. И именно с наступлением ночи они загорались необыкновенным светом, а сама девочка становилась не просто оживленной, а сильно возбужденной. Ведь днем часто она бывала вялой, полусонной, апатичной… У нее были подруги – двенадцать девочек, которых она отбирала сама. С наступлением ночи во главе с Эльзой они садились на коней и уезжали в поля, в леса – до утра. В окрестностях ходили упорные слухи, что все тринадцать – и особенно сама княжна, – колдуньи: устраивают шабаши, занимаются черной магией, посещают кладбища… Чтобы все это прекратить, родители, как только Эльзе исполнилось шестнадцать лет, отдали ее замуж. Но через год, за очень короткий промежуток времени, умерли от непонятной и таинственной болезни один за другим отец, мать и муж Эльзы. Она стала владетельной графиней Альтеринг.
Как и многие из ее предков, графиня Эльза страдала частыми тяжелыми мигренями. Лучше всяких лекарств помогало ей средство, которое она изобрела сама: только что убитую птицу, разрезанную пополам и выпотрошенную, еще теплой ей клали на лоб. Но это было лишь началом. Скоро она лечилась уже другим способом: чувствуя приближение сильнейшего приступа головной боли, она звала служанку, начинала ругать ее за что-нибудь, распалялась до звериной злобы и откусывала у почти загипнотизированной до шока девушки ухо, палец или просто кусок тела. Урча, слизывала горячую кровь и чувствовала, что боль уходит…
Между тем графиня Альтеринг была очень красива, умна, образованна. Она много читала, хорошо рисовала и сочиняла музыку. Время от времени она выезжала в свет, появлялась на балах и приемах, вводя многих в недоумение: нет, не может быть, чтоб эта красивая, воспитанная, веселая молодая женщина была тем чудовищем, о котором ходят столь страшные слухи! В нее влюблялись мужчины, и то, что потом с каждым из них случалось какое-либо несчастье, далеко не сразу людская молва стала связывать с колдуньей-графиней. Подобные появления в свете позволили графине долгое время скрывать свои жестокие забавы.
А забавы эти с годами становились все страшнее. Эльза Альтеринг уверилась, что сможет жить вечно. Но годы шли, она начинала стареть. В древних книгах по черной магии она вычитала рецепт омоложения и сохранения красоты: необходимо было регулярно омываться в ванне, наполненной кровью девственниц. И она стала это делать. Ее верные, специально отобранные слуги раз в неделю отправлялись на «отлов» молодых девушек, почти девочек, для очередной ванны. Но оставаться молодой и красивой – это еще не все. Был у графини Эльзы и рецепт бессмертия: для него нужны были нерожденные младенцы, вырезанные прямо из чрева беременных женщин… По владениям Альтерингов словно шла чума, люди жили в животном страхе за себя, своих жен и дочерей. Беременные женщины, как могли, скрывали свое будущее материнство, уходили жить в леса, прятались в тайные схроны. То же самое делали и девушки… Нет, ничего не помогало – дьявольским чутьем по их следу шли жестокие посыльные Кровавой графини Эльзы! И лишь много лет спустя, когда богатый и плодородный край почти обезлюдел, а слухи о Кровавой Эльзе, прорвав плотину неверия, хлынули по всей стране, власть – светская и духовная – ужаснулась. Король и церковь назначили над графиней суд.
В то время Германию постоянно потрясали религиозные войны – католическая церковь боролась с Реформацией. И все деяния графини Альтеринг были названы сатанинскими кознями еретиков-реформаторов. Курфюрст юго-западных земель Германии, который самолично вел многодневный суд над графиней, с ужасом смотрел на нее, а однажды даже был вынужден покинуть зал – ему стало плохо во время рассказа свидетеля ее забав. Но и курфюрст не мог не отдать должное красоте этой уже пятидесятилетней женщины и магическому взгляду ее немигающих глаз…
– Вот здесь, в этом замке, – Эльза указала на скалу с развалинами, которую поезд почти уже миновал, – графиню Альтеринг, по решению суда, навечно замуровали в одной из комнат. Даже дверь была снята и заложена наглухо камнями. Оставили только маленькое окошечко, через которое она получала еду и воду. Так она прожила несколько лет, точно я не знаю, но недолго… Страшная жизнь и страшная смерть!
– Конечно, эта женщина была преступницей, но даже все ее преступления не оправдывают иезуитскую охоту на ведьм – сколько было тогда жестокости и мракобесия!
– Слава богу, мы живем в цивилизованное время!
Люся воскликнула это вроде бы серьезно, но Викентий все же уловил легкую иронию в голосе жены. Кивнул головой:
– Верно, нынче время великого подъема науки. Однако глубины человеческой психики – все еще тайна. И сейчас бывает всякое…
Он хотел добавить, что кому, как не ему, знать о преступлениях нынешнего времени, но вовремя одернул себя: он ведь аптекарь! Усмехнулся: все время забывает об этом – вот что значит расслабиться, отдыхать! Иногда он даже жалел, что придумал себе другую профессию, но ведь не признаваться же теперь? Неудобно как-то… А чтобы успокоить Эльзу, он добавил весело:
– Однако научно уже доказано, что проклятия по наследству не передаются!
Девушка тоже улыбнулась:
– Моя мама тоже это утверждает. И назвала меня Эльзой не только потому, что имя ей нравилось, но и специально – опровергнуть, что ли…
– Видите, мы с ней единомышленники! Науке надо верить.
Но Эльза покачала головой:
– Вряд ли подобные вещи подвластны науке. Наш род всегда ощущал это проклятие – пусть даже малую частицу, но все же отравленной крови.
– И в чем же это выражается теперь, в вашей семье? – Петрусенко, склонив голову набок, с любопытством рассматривал Эльзу. – На мой взгляд, вы спокойные, интеллигентные люди. Я бы даже сказал – слишком интеллигентные… по отношению к некоторым господам!
– Вы, наверное, правы, Викентий Павлович. И все же… есть в нашей семье тайна – плохая, позорная… Ой, мы уже подъезжаем!
Эльза слишком оживленно вскочила с места. Петрусенко понял, что она досадует на себя за излишнюю откровенность. Он тут же подхватил на руки Катюшу, стал показывать ей в окно дома Карлсруэ. Поезд тормозил на вокзальном перроне, все заторопились к выходу. Через пять минут Эльза уже была совершенно убеждена, что ее последним фразам никто не придал значения, о них просто позабыли. Но это было не так: Петрусенко хорошо их запомнил. И, незаметно поглядывая на девушку, он думал: «Семейная тайна… Какое-то позорное проклятие… Не о нем ли стало известно пройдохе Лапидарову? Не им ли он шантажирует этих славных людей?»