Капитан мародеров. Небесный Сион. Глава 1 (О. Е. Крючкова)

Глава 1

Рене Добрый – граф де Гиз, герцог Анжуйский, Лотарингский, Провансальский, номинальный король Сицилии – пребывал в смятении. Он нервно расхаживал по одному из залов своей роскошной резиденции в Экс-ан-Провансе, где обосновался в последнее время. Выбор Рене Доброго пал на Прованс не случайно, ибо эта обширная область официально не подчинялась французской короне[7], и его высочество наслаждался относительной свободой. Почему относительной? Да потому, что Париж и Ватикан, осуществляя светскую и духовную власть, не желали упускать из своих рук столь лакомый кусок, как Прованс. И город был переполнен папскими легатами, которые проявляли особенную назойливость, свойственную духовным лицам, облечённым хоть какой-нибудь властью, не говоря уже о бесконечных посланниках короля Франции, кузена герцога Провансальского.

Рене Добрый тяжело вздохнул. Его печалили вовсе не легаты и многочисленные представители Парижа, к которым он давно привык и которые чувствовали себя в Экс-ан-Провансе настолько комфортно, что всячески затягивали своё пребывание в гостеприимном и богатом городе.

Правителя Прованса беспокоило другое обстоятельство…

Рене несколько раз прошёлся по залу и вышел на балкон. Его лица коснулось дуновение мистраля[8]. Герцог с удовольствием насладился прохладой ветерка.

Он придирчивым взором окинул свои владения – ещё несколько лет назад Экс-ан-Прованс считался ничем не примечательным городом. Но с появлением здесь резиденции герцога положение изменилось.

В город со всей Франции, а затем и Италии стекались художники, менестрели и зодчие. Возводились новые здания, их расписывали лучшие европейские мастера, менестрели слагали стихи и песни в честь своего покровителя и его жены, прекрасной Жанны, урождённой де Лаваль.

Рене Добрый поистине заслужил славу покровителя искусств и утончённого человека. Но этого герцогу было, увы, недостаточно…

Рене перевёл взор на церковь Сен-Жан-де-Мальт, принадлежавшую госпитальерам, колокольня которой возвышалась над городскими постройками, ибо составляла почти тридцать туазов[9]. Он осенил себя крестным знамением…

«Когда же корабль прибудет в Марсель?.. Неужели что-то случилось?.. Возможно, шторм?.. Корабль погиб… Не может быть… Египетские галеры тяжелы и устойчивы, они хорошо переносят морскую стихию… Жаль терять верных, проверенных людей, их и так осталось слишком мало… Нынче преданность идее и благородство, увы, не в почёте…» – размышлял герцог, любуясь готическими шпилями Сен-Жан-де-Мальт.

Герцог, услышав приближающиеся шаги, обернулся. Перед ним стояла его супруга Жанна в окружении двух камеристок.

– Ах, ваше высочество, – произнесла герцогиня приятным певучим голосом. – Клод сочинил новое произведение… Не изволите ли послушать?

Рене кивнул, ибо ни в чём не мог отказать молодой супруге, ибо был старше её почти на двадцать лет.

…Герцог и герцогиня вошли в музыкальный зал, где по обыкновению менестрели декламировали свои произведения. Клод поклонился своим покровителям, его длинные пальцы коснулись струн мандолины, и помещение наполнил сильный сочный голос:

Жюстен, один из секретарей Рене Доброго, пользовался особенным благоволением своего господина, ибо имел множество достоинств: молодость, красоту, покладистость характера, исполнительность, отменную память, прекрасный почерк и самое главное – способность к стихосложению.

Герцог особенно привечал людей, умевших с лёгкостью сочинять кансоны[11] и тотчас декламировать их восторженным слушателям. Жюстен преуспел в этом мастерстве. Хоть он и не был менестрелем, которые столь почитались в Экс-ан-Провансе, а исполнял обязанности секретаря, изящество его рифмы заставляло мужчин восторгаться, а женщин трепетать.

Он часто присоединялся к стихотворным турнирам, периодически проходившим в одном из залов резиденции герцога. Золотой лиры, миниатюрной статуэтки, учреждённой самим сюзереном как высшая награда состязания между менестрелями, он, увы, не получал. Но каждый раз с лихвой вознаграждался женским вниманием, особенно прекрасной Жанны.

Герцогиня как ценительница всего красивого и утончённого не могла обойти вниманием молодого секретаря своего супруга. Жанна, а она едва перешагнула свой двадцатилетний рубёж, была на диво хороша, свежа и желанна. И не отказывала себе в плотских удовольствиях.

Жюстен, успевший достаточно хорошо изучить женскую натуру, несмотря на свою молодость, не без удовольствия улавливал предназначавшиеся ему пламенные взоры герцогини. Секретарь боялся прогневать своего сюзерена и потому ограничивался лишь ответными взорами, полными обожания, приводившими Жанну порой в трепет. Иногда Жюстен позволял себе сочинить новый кансон, где клялся герцогине в вечной преданности, и, украсив свиток, испещрённый витиеватым изящным письмом, цветной ленточкой, передавал его в руки одной из камеристок, сопровождая свои действия томным видом и вздохами безнадёжно влюблённого мужчины. Но на большее не претендовал…

Подобная игра между герцогиней и секретарём продолжалась довольно долго, Жанна даже назначала свидание предмету своей страсти, и он, трепеща от страха и желания, являлся в назначенный час в тайное место, о котором ему сообщала одна из молоденьких камеристок.

Жюстен старался быть сдержанным, но ни в коем случае не оскорбить Жанну своей вынужденной холодностью, ибо благоволение герцога для секретаря было важнее любовного вожделения его супруги.

К радости Жюстена, в Экс-ан-Провансе появился новый менестрель, по имени Клод Савойский, которому приписывали сочинительство некоторых популярных баллад, воспевающих куртуазную любовь. Жанна тотчас отправила ему приглашение; менестрель не заставил прекрасную даму ждать, очаровав её своим голосом и игрой на мандолине.

Жюстен облегчённо вздохнул…

Теперь он стоял в Марсельском порту, где причаливали корабли со всего света. Особенно выделялись тяжеловесные испанские каравеллы. Вот уже три дня по распоряжению герцога секретарь ожидал прибытия некоего корабля.

Поначалу Жюстена весьма удивило то обстоятельство, что герцог отправил в Марсель именно его. И то, что герцог, не называя имён ожидаемых гостей, лишь заметил: они прибудут на египетской галере, носовую часть которой украшает протея[12] в виде сокола. Жюстену вменялось в обязанность встретить прибывших, предоставить им осёдланных лошадей и проводить в Экс-ан-Прованс, не задавая лишних вопросов.

Жюстен неспешно прогуливался, не забывая тем временем поглядывать на вновь прибывшие корабли, но, увы, среди них не было ни одной египетской галеры. В порту царили суета и сутолока, успевшая утомить Жюстена за минувшие дни.

На прилегавшей к порту площади шла бойкая торговля рыбой и различными дарами моря. Тут же среди торговых рядов прохаживались девицы, завлекавшие моряков в ближайшую таверну, где можно было не только сытно поесть и выпить вина, но и вкусить плотские удовольствия за умеренную плату.

Взор Жюстена скользнул по одной из таких девиц. Она призывно улыбнулась и, определив в Жюстене состоятельного клиента, направилась прямо к нему. Заметив это обстоятельство, Жюстен предпочёл раствориться в пёстрой многоязычной толпе, нежели поддаться искушению.

…И вот, наконец, в порт на вёслах вошла египетская галера. Жюстен напрягся, а затем, заметив протею в виде сокола, облегчённо вздохнул:

– Слава Богу… Надоело ждать… – едва слышно произнёс он. – Поскорей бы вернуться в Экс-ан-Прованс, я весь провонял рыбой…

Галера под белыми парусами из плотного египетского хлопка пришвартовалась к свободному пирсу; смуглые мускулистые моряки, облаченные в одни лишь широкие штаны и подобие тюрбанов на голове, сбросили сходни.

По ним спустился важный, напыщенный египтянин, окинул взглядом порт и направился к таможне, дабы заплатить положенные налоги на ввозимые из-за моря эбеновое дерево, хлопок, благовония и специи.

Жюстен поспешил за ним.

– Сударь! – окликнул он египтянина.

Тот оглянулся.

– Что вам угодно? – спросил тот на приличном провансальском наречии.

– Я ожидал вашу галеру… – начал Жюстен.

Чёрные густые брови египтянина невольно приподнялись вверх.

– С какой целью?

Жюстен не смутился и продолжил:

– Вы прибыли из Египта, не так ли?

– Истинно так… – подтвердил египтянин. – Но разве я нарушил здешние законы? – он постарался опередить последующий вопрос настырного провансальца. – Я намеревался, как и положено, оплатить пошлину и пригласить ваших людей на досмотр судна.

Жюстен застыл в изумлении…

– Простите, вы не тот, кого я ожидаю…

Египтянин слегка поклонился и продолжил свой путь по направлению к таможне.

Жюстен, разочарованный своей ошибкой и слишком долгим ожиданием заморских гостей, поплёлся по направлению к портовой площади, по которой деловито шествовали чопорные испанцы; туда-сюда сновали итальянцы, сицилийцы, корсиканцы, мальтийцы, магрибы[13], греки, турки, евреи, сирийцы и ещё бог знает кто.

Неожиданно за спиной Жюстена раздался голос:

– Вы здесь по поручению герцога Провансальского?

Секретарь оглянулся. Перед ним стояли двое мужчин преклонного возраста, но на редкость подтянутые и сильно загоревшие. Морской бриз развевал их длинные седые волосы и плащи из серого хлопка, под которыми Жюстен успел различить тонкие восточные кольчуги и перевязи с короткими мечами.

«Заморские гости… – вихрем пронеслось у него в голове. – На менестрелей явно не похожи… На египтян тоже… Отлично владеют провансальским наречием… Похожи на рыцарей…»

Жюстен усилием воли заставил себя обрести уверенность и произнёс:

– Честь имею приветствовать вас от имени герцога Провансальского. Но…

– Вас удивляет видимое отсутствие нашего корабля? – поинтересовался один из заморских гостей и тотчас поспешил объяснить: – Наша галера бросила якорь в ближайшей бухте…

Ответ рыцаря несколько удивил Жюстена, но тот не подал виду, снял с шеи медальон, данный ему герцогом перед отъездом из Экс-ан-Прованса, и протянул его «египтянам». Один из рыцарей, старший по виду, извлёк из-под плаща весьма похожий медальон, а затем сложил обе части вместе.

– Всё в порядке, – удовлетворённо заметил он и вернул Жюстену медальон герцога.

– Лошади готовы… Сколько вас? – спросил Жюстен.

Рыцари переглянулись.

– Нас четверо… – ответствовали они почти одновременно.

Жюстен как раз располагал именно таким количеством лошадей.

– Вас что-то смущает? – настороженно поинтересовался рыцарь, что помоложе, уловив замешательство Жюстена.

– Ничего, – заверил тот.

– Тогда поспешим, не будем терять времени.

Весна и лето 1454 года во Франции выдались на редкость ненастными. Графу д’Аржиньи казалось, что весь мир настроен против него, в том числе и природа. Его обширные владения терпели убытки от непогоды: урожай зерновых прел на корню, виноград не набирал положенной зрелости, сервы умирали от лихорадки.

Соседи-бароны, добровольно перешедшие под длань графа, признав в нём своего сюзерена, находились в бедственном положении, ибо не располагали столь обширными землями и богатствами, как д’Аржиньи.

Шарль помогал своим вассалам, как мог. Он понимал, что урожая в этом году не собрать, а значит, зима будет голодной, тяжёлой, а казна его не пополнится новыми доходами. Давно ему не доводилось переживать подобные трудности. Невольно Шарль вспомнил свою юность и матушку в убогом полуразрушенном замке Кастельмар, доставшемся по наследству от отца, который сложил голову на поле битвы против англичан.

В последние годы Шарль стал сентиментальным. Перешагнув сорокапятилетний рубеж, он оставался подтянутым, бодрым, сильным, не потерявшим интереса к жизни и женщинам. Граф частенько предавался воспоминаниям и даже несколько раз посетил свой родовой замок в Гаскони, а летом 1454 года сделал это в последний раз. И то лишь для того, чтобы продать его одному из местных гасконских баронов, ибо граф остро нуждался в деньгах.

Затем он проделал путь вдоль Гаронны и, углубившись в горы, попытался найти то место, где когда-то много лет назад стояла хижина Итриды, ведьмы, которая помогла появиться ему, наследнику барона де Кастельмар, на свет и дух которой являлся ему на протяжении всей последующей жизни.

Увы, за прошедшие годы течение Гаронны изменилось, так же как и ландшафт здешних мест. Шарль не нашёл ни хижины, ни захоронения Итриды.

Расстроенный, он вернулся в замок Кастельмар и провёл в своей комнате последнюю ночь. На следующий день во владение замком вступит уже новый хозяин.

Шарль, не раздеваясь, лёг на тюфяк. Невольно он вспомнил покойную матушку… и почти сразу же заснул. Длительная пешая прогулка по здешним окрестностям его утомила.

– Шарль, мой мальчик… – проскрипел знакомый старческий голос. – Как это похвально, что ты навестил родные места… и вспомнил обо мне.

Граф открыл глаза и в полутьме с трудом различил Итриду.

– Давно ты не приходила ко мне! Я уже думал, что утратил способность общаться с тобой, – признался Шарль.

Ведьма рассмеялась.

– Эту способность нельзя утратить. По крайней мере, при жизни…

– Ведь ты появилась неспроста, признайся мне! – с жаром воскликнул граф.

– О да! Ты прав, мой мальчик… Хоть тебе и минуло почти полвека от роду, но ты всё равно останешься для меня ребёнком, которому я помогла появиться на свет… Причём дважды! Но… Я должна предостеречь тебя.

Шарль напрягся.

– Предостеречь? От чего?

Образ ведьмы начал резко отдаляться и исчезать…

– Бойся волков… Береги сына… Ему предстоит раскрыть великую тайну… – произнесла Итрида и исчезла в темноте.

Шарль проснулся на ложе из простого крестьянского тюфяка, набитого сеном. Он ощутил, что нижняя рубашка взмокла от пота и прилипла к телу, несмотря на то что в помещении было прохладно.

Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди – Шарль тяжело дышал. Наконец он поднялся и испил холодной воды, зачерпнув её глиняной чашей из деревянной бадьи.

– Итрида не приходит просто так… Долгие годы я жил в достатке и спокойствии, поэтому она не являлась ко мне… Сейчас же она пришла с предостережением… – размышлял граф. – Но что значит: бойся волков? Что хищники нападут на меня на охоте?.. Береги сына… Я и так берегу его, он постоянно под охраной моих верных людей… Неужели архиепископ Ледесма узнал о существовании Бернара? Не может быть! Каким образом? Неужели моя возлюбленная Консуэло – его шпионка?! – От такого предположения у Шарля закружилась голова. – Неужели она жила в моём замке, делила со мной ложе и доносила Ледесме?!

…Через три дня граф спешно вернулся в поместье Аржиньи и первым делом направился к Консуэло. В компании Исидоры, которую в замке все считали матерью Бернара, она занималась шитьём. Женщины совместными усилиями мастерили мальчику новую курточку.

Увидев Шарля, они обрадовались и стали наперебой рассказывать обо всём, что случилось за время его отсутствия.

Шарль выслушал своих возлюбленных спокойно, не сводя глаз с Консуэло. Та заметила повышенное внимание графа, истолковав это по-своему и решив, что тот снедаем любовным нетерпением. Консуэло была преисполнена уверенности, что на ложе она великолепна.

– Я прикажу приготовить ванну с мелиссой… – произнесла она, одарив Шарля полным обожания взглядом, и удалилась.

Граф терпеливо дождался, когда за Консуэло затворится дверь.

– Исидора, ты не замечала в замке ничего необычного? – спросил он возлюбленную, которой безгранично доверял.

Женщина удивлённо приподняла брови.

– Нет… Всё как всегда… А что-нибудь случилось?

Шарль не знал, стоит ли делиться с Исидорой своими подозрениями… Но всё же решился.

– Консуэло… Скажи, её поведение не показалось тебе странным или вызывающим подозрения?..

Исидора пожала плечами.

– Нет… Вы же знаете, я очень внимательна и заметила бы подобные вещи… – заверила она, воткнула иголку с цветной нитью в незавершённый рукав курточки и спросила: – Отчего вы задаёте все эти вопросы? Неужели вы в чём-то подозреваете Консуэло?

– Да… В том, что она шпионка архиепископа Ледесмы, – признался Шарль.

Исидора рассмеялась.

– Право, вы меня удивляете! Консуэло, которая обожает вас, для которой ночь с вами – смысл жизни, и – шпионка?!

– Одно другому не помеха… – резонно заметил граф.

– Я не знаю, отчего вас посетили подобные мысли, но хочу с уверенностью сказать: Консуэло не имеет ни малейшего отношения к Ледесме. Можете мне верить.

Шарль скрестил руки на груди. Он был весьма удивлён тем, как искренне Исидора защищала свою, по сути, соперницу.

В комнату вошла Консуэло.

– Мой господин, всё готово… – произнесла она, предвкушая, как поможет раздеться Шарлю и омоет его сильное тело в ароматической ванной. А потом… Ах, с каким наслаждением она упадёт в его страстные объятия!

Валери Сконци вот уже несколько дней не покидало чувство приближающейся беды. Вот и сегодня он почти не спал, задремал лишь под утро, а когда колокола церквей Вероны отзвонили заутреню, с трудом поднялся с постели.

Сконци выбрал в качестве своей резиденции Верону потому, что ему были чужды бесконечные интриги Ватикана, и он старался держаться от них на расстоянии, несмотря на то что продолжал преданно служить Святому престолу.

В спальню Сконци, теперь генерала ордена иезуитов, вошёл слуга.

– Желаете умыться, монсеньор? – сдержанно поинтересовался он, ибо был немногословен, как и все слуги в доме иезуита.

– Разумеется… Помоги мне подняться с постели…

Слуга приблизился к своему господину, помог спуститься с роскошной постели, украшенной бархатным тёмно-зелёным балдахином. В последнее время генерал ордена всё более тяготел к роскоши и комфорту, которого был лишён на протяжении долгих лет службы.

Сконци, кряхтя, опустил ноги в мягкие тёплые туфли. Слуга накинул на его исхудавшие плечи атласный халат, подбитый лисьим мехом.

Вошедший молодой слуга, почти мальчик, принёс прибор для умывания – серебряный тазик и кувшин, украшенный вставками из цветного стекла, наполненный тёплой ароматизированной водой.

Сконци при помощи слуг тщательно умылся. Юный слуга гребнем расчесал седые, но ещё густые волосы иезуита. Затем подал ему склянку, наполненную зеленоватой жидкостью. Сконци жадно припал к ней. Содержимое склянки уменьшилось ровно наполовину…

– Прикажи моему лекарю изготовить новую настойку кервеля… – приказал Сконци, обращаясь к пожилому слуге. – Силы, увы, покидают меня. И это единственное средство поддерживает ясность ума и бодрость духа…

Слуги поклонились, готовые удалиться.

– Позовите моего секретаря Альбано…

Сконци, опираясь на простой деревянный посох с витиеватой резьбой, внешний вид которого резко разнился с царившей в покоях роскошью, направился в смежную со спальней комнату, служившую ему кабинетом.

Сконци расположился за огромным столом, обтянутым тёмно-красным сукном, и в ожидании секретаря предался размышлениям:

«Отчего чувство тревоги не покидает меня?.. Неужели приближается моя смерть?.. Я стар, мне нечего бояться… Всю жизнь я служил ордену… Всё делал во имя ордена…»

Неожиданно в цепкой памяти Сконци всплыли образы тех людей, которых он, руководствуясь распоряжениями Ватикана, лишил жизни или приказал подвергнуть пыткам, увы, и не только регламентированным.

– Монсеньор, вы позволите войти?..

Появление Альбано прервало череду тягостных воспоминаний, Сконци встрепенулся и воззрился на своего секретаря.

– Монсеньор, вы себя хорошо чувствуете? – уважительно поинтересовался Альбано, ибо генерал Сконци служил для него примером для подражания и образцом иезуита. И ухудшение здоровья генерала беспокоило не только его ближний круг, но и весь орден.

Несколько месяцев назад Сконци лично отписал папе Николаю V[14], дабы тот позволил созвать капитул ордена с целью избрания нового генерала.

Николай V, здоровье которого также оставляло желать лучшего, ответил старому служаке, что позволяет созвать капитул в конце лета, а лучше в сентябре, ибо намерен присутствовать на заседании лично.

К тому времени понтифик намеревался поправить здоровье и предстать перед членами ордена иезуитов в хорошей форме. Ибо задача стояла непростая: на место генерала претендовало, по крайней мере, пять членов ордена: все они были достойными кандидатами, преданно служившими Святому престолу на протяжении долгих лет. Поэтому заседание капитула обещало быть жарким – ни для кого не было секретом, что за каждым кандидатом стояла та или иная часть ордена, преследовавшая свои интересы.

Увы, понтифик понимал, что организация теряет свою силу и влияние в католическом мире из-за внутренних разногласий. Он не раз пытался воззвать к разуму её членов, и это удавалось, но лишь на время.

По этой самой причине Николай V приложил все усилия, дабы пять лет назад именно Валери Сконци был избран главой ордена. Понтифик доверял Сконци; мало того, этих почтенных мужей связывала тайна. И этой тайной был Бернар, за которым следила специально учреждённая служба Ватикана.

– Монсеньор… – снова повторил Альбано.

Сконци окончательно пришёл в себя, отогнав от себя неуместные в данный момент воспоминания, мешавшие сосредоточиться на текущих проблемах.

– Я– весь внимание, Альбано… Говори… – произнёс генерал.

Секретарь откашлялся.

– Разбирая почту, я обнаружил интересное сообщение от одного из наших братьев… – он достал из чёрной кожаной папки листок бумаги, испещрённый мелким убористым почерком. – Вы изволите прочесть сами?.. – на всякий случай уточнил Альбано, скорее из вежливости, ибо знал, что у генерала плохое зрение и он предпочтёт выслушать краткий доклад и только потом, если будет необходимость, уделит вопросу повышенное внимание.

Сконци махнул рукой. Сей жест означал, что он готов выслушать краткий доклад.

Альбано откашлялся, приосанился и начал излагать суть дела:

– Наш брат Жюстен, находящийся в Экс-ан-Провансе, в своём послании докладывает о том, что сюзерен Прованса, Рене Добрый, известный покровитель менестрелей и различных служителей искусства, принял в своём замке неких гостей, прибывших из-за моря, а именно из Египта. По его мнению, эти люди отнюдь не похожи на менестрелей, а скорее на рыцарей, ибо под их непритязательными одеждами скрываются тонкие восточные кольчуги и короткие мечи.

Глаза Сконци округлились.

– Неужели мои предположения о том, что Рене Добрый – глава Приората Сиона[15], оправдываются?! – с жаром воскликнул он.

– Возможно, монсеньор… Далее наш брат сообщает, что эти рыцари были приняты при дворе герцога весьма почтительно. Рене Добрый имел с ними разговор…

– Надеюсь, наш брат сообщает о его содержании? – Сконци сгорал от нетерпения.

– О да, монсеньор… Но, увы, не обо всём разговоре, а лишь о том, что ему удалось услышать. Вы же понимаете, это занятие сопряжено с определёнными трудностями… – Альбано пытался заранее заступиться за иезуита, уловившего лишь обрывки разговора из своего тайного убежища рядом с кабинетом герцога.

– Разумеется! Продолжайте, Альбано…

– Так вот, – продолжил секретарь, – в письме говорится, что гости прибыли с некой целью. А именно: им нужны мальчики, дабы обновить кровь… Ибо смешение с темнокожими женщинами претит им, а других, к сожалению, нет…

– Что ж, пожалуй, найти в Египте светлокожую женщину непросто… Неужели Приорат обосновался в Египте? – Сконци цепким взором впился в Альбано, которому доверял как самому себе. – Подними архивные списки, найди наших братьев в Египте; если же таковых нет, то можно использовать людей ордена Валломброза. Тем более что валломброзанцы охотно с нами сотрудничают. Я должен знать о Приорате подробнее.

– Да и ещё эти заморские гости упоминали о какой-то тайне, которую они хранят вот уже почти триста лет. Они просили помощи у герцога, в основном финансовой. Затем один из гостей поведал ему о том, что там, на дальней земле, ждут появления нового мессии. О том якобы говорят звёзды…

Сконци невольно почувствовал волнение и дрожь в коленях. Уж он-то прекрасно знал, на что способны разного рода предсказатели, астрологи и алхимики.

«Вот и причина моего волнения… Эти египетские гости как-то узнали про Бернара… Но как? При помощи магии? Колдовства? Всё может быть… После острова Ферментера я готов поверить во что угодно… Но почему они называют Египет дальней землёй? Возможно, они имеют в виду Верхний Египет? Или земли доселе неизведанные, лежащие за пределами Египта и населённые дикими племенами? Туда не проникал ещё ни один европеец… Возможно, Приорат ставит целью обратить дикарей в истинную католическую веру… Похвально… А если – нет? И за всем этим скрывается некая тайна, неизвестная Ватикану…»

Затем Альбано ещё долго докладывал генералу о текущих делах. Тот слушал рассеянно, думая лишь о том, что следует отправиться во Францию к графу д’Аржиньи и лично убедиться, что с мальчиком всё благополучно. Сконци уверовал: само Провидение оставило младенца в живых, не дав ему совершить необдуманный поступок. Да и потом: Сконци уважал графа д’Аржиньи, ведь их связывала давняя дружба. Кто знает, сколько ещё времени уготовано генералу на этой земле? Он хотел повидаться с Шарлем, возможно, в последний раз.