Каноническое право. Древняя Церковь и Западная традиция. Раздел I. Каноническое право Древней Церкви (А. А. Вишневский, 2006)

2.2.1. Харизматические предшественники духовенства Древней Церкви

Первоначальное понятие о Церкви таково: она предстает не какой-либо стройной организацией, а скорее практически христианской общиной – мир последователей Христа, исповедующих Его учение, а не подчиненных церковной организации административно.

Но это единство с самого начала таит в себе зародыш раздвоения, который развивается впоследствии в разделение Церкви на клир и мирян.

Этот зародыш просматривается уже в новозаветных источниках. Так, Апостол Павел в Первом Послании к Коринфянам говорит: «И вы – тело Христово, а порознь – члены. И иных Бог поставил в Церкви, во-первых, Апостолами, во-вторых, пророками, в-третьих, учителями…». Чуть раньше речь идет о том, что Бог позаботился о том, чтобы «не было разделения в теле, а все члены одинаково заботились друг о друге».

Итак, христианская община – это единое Христово тело, но в то же время в этом теле разные члены играют разную роль. В последующие века своего развития каноническое право (параллельно развитию Церкви) все более увлекалось этой разницей, развивая нормы, посвященной церковной организации.

Что же представляет собой церковная организация в первоначальный период? Исследование данного вопроса позволяет принять утверждение, согласно которому можно выделить два этапа развития организации Древней Церкви – харизматический и епископальный.

Суть харизматического этапа состояла в том, что клир, точнееговоря, прообраз клира на этом этапе состоял не из лиц, избранных церковной общиной с соблюдением установленных организационно-административных процедур (как будет впоследствии при рукоположении священников), а из лиц, самих принявших на себя религиозное призвание в силу повеления Духа Святого.

Данные лица – это апостолы, пророки и дидаскалы (странствующие учителя) – именно так именуются «служители Церкви» в самый ранний период ее существования. Такие термины использует Апостол Павел (одно из соответствующих мест только что цитировалось), такие же термины используются в наиболее авторитетном источнике по истории харизматического периода раннехристианской Церкви – в Учении двенадцати апостолов, или Дидахэ.

Источники не дают достаточных оснований для заключения об «объеме полномочий, функциях и компетенции» (позволим себе эти современные административные термины, так не укладывающиеся в харизматический стиль мышления) апостолов, пророков и дидаскалов. Из стиля изложения соответствующих источников ясно, что современники, к которым адресовались произведения, и сами хорошо себе представляли, что означают эти «должности». Интересная и плодотворная попытка реконструкции устройства Церкви периода Дидахэ предпринята А. П. Лебедевым{Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви (от времен апостольских до X века). М., 1905. В настоящее время доступно современное издание: Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви от времен апостольских до X века. СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2003.}.

В его исследованиях апостолы предстают как странствующие проповедники (миссионеры). Это именно странствующий проповедник – Дидахэ прямо указывает на обязанность общины принимать приходящего к ним апостола «как Господа», но при этом апостол не должен был оставаться в общине более одного, максимум двух дней – в противном случае он рисковал подвергнуться подозрению в том, что он ложный апостол. Апостол – сугубо аскетический миссионер, согласно Дидахэ отправляющийся в путь апостол мог взять с собой только хлеба до дальнейшей остановки, если же он намеревался взять с собой еще и денег, он рассматривался Дидахэ как ложный апостол.

Пророки, в отличие от апостолов, не обязательно должны были быть странствующими учителями – они вполне могли быть учителями, постоянно проживающими в общине, хотя странствовать им тоже не возбранялось. Главное отличие пророков – это учителя, проповедующие в религиозном экстазе, учителя, наделенные особым даром «говорить в духе». Как только что было сказано, пророки могли постоянно проживать в общине, более того, они рассматриваются Дидахэ как «первосвященники». Однако при этом не следует представлять их в качестве священников, регулярно отправляющих богослужебные функции – пророк говорил тогда, когда на него нисходила потребность проповеди в духе. При этом пророк мог принимать и активное участие собственно в богослужении.

Дидахэ, допуская постоянное нахождение пророка в общине, содержит и лаконичные положения, касающиеся материального обеспечения пророка – в этом случае ему полагались начатки в тех пределах, которые в то время были приняты. Допуская материальное содержание пророка в общине, Дидахэ одновременно заботится о том, чтобы оно не превратилось в средство обогащения пророка – ему полагалось ровно столько, сколько было необходимо, чтобы прокормиться, не впадая в соблазн обогащения.

В отношении дидаскалов, основываясь на Дидахэ, можно заключить, что они являлись странствующими учителями. Естественно, учителями являлись и апостолы и пророки, однако дидаскалы призваны были удовлетворить потребности тех, кто желал более «изысканного», «углубленного» (по крайней мере, с точки зрения интеллектуала) христианского учения. Как пишет А. П. Лебедев, «с ранних времен немало было лиц в христианском обществе, которые не хотели довольствоваться млеком и искали твердой пищи – в духовном смысле, искали премудрости, высшего знания и разумения – в религии; им-то удовлетворить и имели в виду между прочим дидаскалы»{Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви от времен апостольских до X века. СПб, 2003. С.32.}.

Все перечисленные церковные «должности» – апостолы, пророки, дидаскалы, являлись должностями харизматическими. Апостолы, пророки и дидаскалы становились таковыми в силу исключительно внутреннего призвания, а не в силу авторизации их со стороны христианской общины. Соответственно этой их черте каноническое право (а под этим термином мы в данном случае будем понимать те нормы, которые содержатся в раннехристианских источниках относительно данных церковных авторитетов) интересуется данными должностями лишь в двух аспектах:

– в аспекте проявления уважения к данным лицам со стороны общины,

– в аспекте отделения истинных учителей от ложных.

В первом аспекте Дидахэ предписывает оказывать должное почтение апостолам, пророкам и дидаскалам, как в материальном, так и в моральном смысле. Отсюда, например, нормы о начатках в пользу пророков, об обеспечении апостолов пищей.

Во втором аспекте Дидахэ устанавливает критерии, позволяющие отличить истинного апостола или пророка от ложного. Так, например, если апостол остался в общине на третий день, то он ложный апостол, если апостол, покидая общину, просил денег, он ложный апостол, если пророк, проповедуя в экстазе, приказывает накрыть стол для совместной трапезы и сам принимает в ней участие, он ложный пророк, если проповедующий в экстазе пророк попросит денег, то он – ложный пророк.

Поскольку эти должности происходят от призвания, а не от действий общины, каноническое право не содержит и не может содержать каких-либо норм, касающихся «рукоположения» апостолов, пророков и дидаскалов – это бессмысленно, поскольку они стали таковыми не от людей, но от Духа Святого, а посему в функции людей могло входить не «назначение» апостолов, пророков и дидаскалов, разве что в необходимых случаях проверка их относительно их подлинности или ложности.

Будучи лишенными административного происхождения, апостолы, пророки и дидаскалы были лишены и административных функций в церковной общине. Как пишет А. П. Лебедев, «сама природа таких должностей, как апостольство и пророчество, исключала возможность занятия административными делами Церквей… они не были ведь должностными лицами отдельных Церквей; их миссия обращена была ко всей Церкви, они принадлежали всей совокупности верующих; от этого по первоначальному правилу… они должны были странствовать»{Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви… М, 1905. С.8.}.

2.2.2. Епископальная Церковь

В ходе исторического развития харизматическая Церковь уступила место епископальной организации. Этот процесс занимает достаточно уважаемое место в исследованиях по церковной истории, я не буду специально останавливаться на нем в настоящей книге – мы примем этот факт как данность{Из интересных доступных в настоящее время работ по логике этого процесса опять же можно порекомендовать исследование А. П. Лебедева «Духовенство древней Вселенской Церкви».}.

Для епископальной Церкви с самого начала характерен принцип иерархичности. Происхождение данного принципа скорее церковно-организационное, нежели церковно-правовое – каноническое право не создает данный принцип, а лишь закрепляет его как уже сложившееся положение вещей. Подтверждением этого может служить то любопытное обстоятельство, что при всей важности вопроса об иерархии, канонов, которые систематически излагали бы учение об иерархии мало, речь идет о фрагментарных аспектах, скорее возникших вследствие нарушения издревле существовавших в предании правил – именно так можно объяснить отсутствие систематического канонического регулирования данных вопросов.

Епископальной Церкви известны три основных уровня церковной иерархии – епископ, пресвитер (священник), диакон. В дополнение к данным трем уровням существуют «низшие уровни клира» (чтецы, певцы и др.), к которым внимание канонического права было привлечено в гораздо меньшей степени.

В основе построения и в основе взаимоотношений между различными уровнями церковной организации находился принцип иерархического строения. Данный принцип предполагал возрастание полномочий в церковной организации от низших уровней иерархии к высшим, равно как и подчинение низших уровней высшим.

Как уже указывалось, каноническое право не создает, а закрепляет сложившееся в данных вопросах положение вещей. Очевидно в силу именно этого мы не найдем в соборном праве систематического изложения или четкого перечня полномочий епископа, пресвитера, диакона. Напротив, стиль изложения иерархических вопросов в соборном праве таков, что конкретный объем этих полномочий известен ранее, известен из церковных обычаев и устного предания. Такое положение вещей представляется вполне естественным – в любой древней религиозной традиции лица, облеченные сакральным достоинством, получают свои знания в той форме, которая позволяет получить знания о них не любому образованному человеку, но одним лишь посвященным{Несмотря на все доводы, которые можно привести в пользу уникальности христианской религии и Церкви, едва ли будет правильным полностью отрицать присутствие в древней христианской Церкви традиций, похожих на эзотерические традиции других религий.}.

Отсюда стиль канонических норм, устанавливающих иерархические правила, отличается одновременно прямотой и косвенностью – он прямо устанавливает или фиксирует правила и в то же время позволяет о чем-то догадываться, упоминая что-либо хотя и не установленное прямо канонами, но воспринимающееся как обычное положение дел.

Отсутствие четкого «перечня полномочий» различных уровней иерархии в каноническом праве представляется вполне естественным с точки зрения задачи той организации, об иерархичности которой мы рассуждаем. Обратимся к 39 Апостольскому канону, который провозгласил вполне иерархический принцип – «пресвитеры и диаконы без воли епископа ничего да не совершают». Далее в каноне следует очень существенное объяснение: «Ибо ему (т. е. епископу – А.В.) вверены люди Господни, и он воздаст ответ о душах их».

Эта фраза представляется нам простым и достаточным объяснением положения вещей, сложившегося в иерархическом каноническом праве. Задача епископа (а вместе с тем и Церкви) в лучшем смысле этого слова сверхъестественна, она явно выходит за пределы этого земного мира. Для правотворца («канонического законодателя») это может означать и в какой-то степени невозможность, и, главное, ненужность «детальной проработки»{Как контрастно звучит эта закавыченная фраза в сравнении с процитированной чуть ранее задачей епископского служения!} полномочий различных уровней иерархии в каноническом праве. Право не создает эту сакральную иерархию, задача права – позаботиться о том, чтобы она сохранилась, и лишь в той степени, в которой решается эта задача, мы и находим присутствие иерархических норм в каноническом праве. Каноническое право выполняет, главным образом, не конституирующую, но охранительную функцию по отношению к церковной иерархии, заботясь о решении исключительно тех вопросов, нерешенность которых может означать угрозу для ее существования.

И еще одно важное замечание: если соборное (нормативное) право отметило лишь внешнюю оболочку фигуры епископа, то позитивное наполнение этой оболочки осуществилось ранее – в дидаскальной традиции. Ведь учительская традиция уделила очень серьезное внимание указанию того, какими качествами должен обладать кандидат в епископы (см. об этом ниже). Соединение задачи епископа (попечение о душах людей Господних) с качествами, которые позволяют эту задачу выполнить, представляются древнему каноническому праву достаточным правовым основанием епископства.

Приведенные рассуждения доказывают достаточность закрепления в нормативной традиции только принципиальных положений, относящихся к иерархическому строению Церкви. И эти принципиальные положения находим уже в Апостольских канонах.

Первый иерархический принцип, отраженный в Апостольских канонах, состоит в том, что пресвитеры и диаконы ничего не вправе делать без согласия на то епископа{Апостольский канон 39.}. Комментаторы указывают при этом, что речь идет о тех действиях, совершение которых в Церкви возможно на основе епископского достоинства (наложение церковных наказаний, совершение действий в отношении церковного имущества). Как бы то ни было, наличие такого правила подчеркивает основной иерархический принцип – подчинение нижестоящих уровней иерархии вышестоящим. Закрепление данного принципа в Апостольских канонах может показаться недостаточно конкретным, но в свете над-земной задачи Церкви и ее иерархии такое широкое закрепление данного принципа может расцениваться как наиболее приемлемое – ведь задача канонического права в части иерархического устройства направлена на создание для епископа как наследника апостолов максимально широких рамок, в которых он мог бы осуществлять попечение о вверенных ему душах.

Второй иерархический принцип, отраженный в Апостольских канонах, относится уже собственно к отношениям между епископами. Согласно Апостольским канонам, епископы каждого народа «должны знать старшего среди них». Без совета с ним епископы ничего не могут делать за пределами их епархиальных полномочий, а он, в свою очередь, ничего не должен предпринимать без совета со всеми епископами{Апостольский канон 34.}.

Кого следует понимать под старшим среди епископов? Африканский кодекс позволяет думать, что первоначально под старшим среди епископов понимался старший из них по возрасту{Такой подход отражен в Кодексе канонов африканской Церкви.}, в качестве критерия также могло использоваться время посвящения (рукоположенный ранее пользовался большей честью, нежели рукоположенные позднее). Последующие толкования под старшим среди епископов понимают митрополита{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С. 75–76.}.

Эти два правила, относящиеся к иерархическому построению духовенства, означают, с одной стороны, традиционное для иерархического принципа подчинение нижестоящих уровней вышестоящим, с другой стороны, специфическое для церковной иерархии завершение ее не единоначалием, но общим согласием епископов как предстоятелей Церкви, с этой целью и провозглашается правило о взаимоотношении епископов со старейшим среди них в 34 Апостольском каноне.

Каноническое право содержит и нормы, отражающие «негативный» аспект иерархического построения духовенства – к таким нормам относятся каноны, устанавливающие наказания для клириков, нарушающих иерархические правила. Так, апостольские каноны предусмотрели отлучение для пресвитера или диакона, «причиняющего обиду» епископу, лишение сана для пресвитера, презревшего своего епископа и основавшего собственный алтарь.

Канонические нормы оцерковной иерархии позволяют заключить также о наличии двух критериев построения иерархии в епископальной Церкви, которые назовем религиозным и организационным.

Религиозный критерий означал, что принадлежность клирика к определенному уровню церковной иерархии определяла различный объем религиозных полномочий. Так, например, пресвитер являлся священником и мог совершать те священнодействия, на которые не имел права диакон; епископ, являясь священником, мог совершать те священнодействия (например, рукоположение священников), на которые не имел права пресвитер.

Организационный критерий означал различное место в иерархии не в силу различного объема собственно религиозных полномочий, а в силу различного объема церковно-административных, церковно-властных полномочий, при сохранении того же объема полномочий религиозных. Примером является митрополит, который обладает тем же объемом сакральных полномочий, что и епископ, но при этом располагает властными полномочиями, не принадлежащими обычному епископу.

Епископ является центральной фигурой иерархического церковного устройства. Епископ является наследником апостолов и в качестве такового главой той епархии (впоследствии в терминах Западного канонического права – партикулярной Церкви), которая ему вверена.

Общепризнанно, что епископ пришел на смену учителям времен дидаскального периода в церковной иерархии. Канонический статус епископа показывает, что смысл этого «прихода на смену» означал на деле не «замену», но соединение, сохранение в фигуре позднейшего епископа наследия Церкви доепископальной (пророческо-дидаскальной) с учительскими и административными задачами Церкви иерархической.

Епископ в учительской традиции. Было бы весьма ошибочно сводить древнее каноническое право только к соборным постановлениям о епископах. Соборные постановления закрепили необходимые церковно-управленческие аспекты епископальной Церкви. Но моральный аспект епископата, ответ на вопрос о том, кто такой епископ и каким он должен быть, содержится в учительской традиции. Без учета рассуждений о епископах (и более широко – о церковных должностях) в учительской традиции соборные нормы представятся неполными, и изложение канонического права, ограничивающее его в этой части только соборными постановлениями о епископах, останется изложением с выхолощенной сутью. А поскольку учительскую традицию очень непросто излагать в форме, которая более подходит для последующего нормативного канонического права, я снова позволю себе привести обширную цитату из источников учительской традиции, которые своим звучанием позволят почувствовать отношение к епископу в дидаскальном каноническом праве.

«Пастырь, который назначается епископом и главой священства в церковной общине, должен быть невинным{В смысле «не подверженным обвинениям».}, безупречным, отдаленным от зла, мужчиной не моложе пятидесяти лет, отдаленным от привычек юношества и похоти Врага и от клеветы и поношений злословных братьев…

И пусть он будет без недостатков этого мира… Пусть он будет беззлобным, ибо Господь говорит: «Зло разрушает даже мудрого». И пусть он будет милосердным и благодарным и преисполненным любви, поскольку Господь говорит: «Любовь прощает множество грехов». И пусть его рука будет открыта к подаянию, и пусть он любит сирот и вдов, и бедных и странников. И пусть он будет бодрствовать в своем служении… И пусть он будет знающим, кто более достоин подаяния…

И пусть он будет свободен от лицеприятия, и пусть он не будет тяготеющим к богатому и оказывающим ему честь недолжную, и пусть он не обходит вниманием бедного и не будет настроен против него. И пусть он будет воздержан и беден в своей пище и питье, чтобы он мог наставить тех, кто не склонен к послушанию. И пусть он не будет хитрым и экстравагантным, любящим роскошь и разносолы. И пусть он не будет злопамятен, но будет терпелив в советах и предостережениях; и пусть он будет прилежным в своем учении и постоянно читающим божественное Писание с усердием и старанием, с тем чтобы он мог объяснить Писание. И пусть он сравнивает Закон и Пророки с Евангелием, с тем чтобы сказанное в Законе и Пророках было в согласии с Евангелием. Но прежде всего пусть он будет хорошо различающим между Законом и вторичным законодательством, чтобы он мог различить и показать, где Закон верующих, а где узы, для тех, кто не верит…

И пусть он будет мудр и скромен… И пусть он будет благородного ума и равнодушен ко всем вредным излишествам этого мира… И пусть его ум будет проницательным, чтобы он мог различить зло и грех заранее… И пусть он будет другом для всех, будучи праведным судьей. И что хорошего может быть в человеке, пусть это будет в епископе»{Дидаскалии, IV.}.

Непросто добавить что-либо к этой цитате и столь же непросто ее прокомментировать, скорее, даже незачем ее комментировать. Только одно замечание: я не нахожу ничего в последующем (в том числе современном) каноническом праве, что могло бы сказать, что право дидаскальной традиции в отношении епископа устарело. Напротив, сказанное о епископе в учительской традиции живет в каноническом праве и сейчас, а иначе трудно было бы оправдать существование епископской Церкви.

Епископ в соборной традиции. Соборная традиция занята, в основном, тем, чтобы обозначить полномочия епископа как главы епархии. Но (опять же в силу сказанного выше) было глубоко ошибочно сводить задачу соборной традиции только к установлению полномочий епископа как центрального звена административной структуры, свести эту задачу только к «административно-правовой» в рамках церковной организации. В свете той роли епископа в истории развития церковного строения, о которой было сказано выше, «административные» положения соборной традиции предстают не как центральное ядро канонического права, но как всего лишь административная оболочка его сакральных функций. При ином прочтении соборное каноническое право теряет всякий смысл.

Каноническое право признает максимально широкие полномочия епископа в пределах его епархии. Одним из наиболее удачных примеров такого понимания епископских «полномочий» служит их понимание, выраженное в правилах Антиохийского поместного Собора: «…каждый епископ имеет власть в своей епархии, и да управляет ею с приличествующей каждому осмотрительностью, и да имеет попечение о всей стране, состоящей в зависимости от его града, и да поставляет пресвитеров и диаконов, и да разбирает все дела с рассуждением. Далее же да не покушается что-либо творити без епископа митрополии, а также и сей без согласия прочих епископов»{Канон 9 поместного Собора в Антиохии.}.

Итак, в рамках своей епархии епископ имеет власть. Нет смысла канонически определять перечень полномочий епископа в рамках епархии. Сочетание положения о том, что епископу вверены люди Господни для попечения о душах их{Апостольский канон 39.} с процитированным только что положением о власти в епархии приводит к пониманию, согласно которому епископу в рамках епархии принадлежит вся власть, которая может быть использована для попечения о верных Христу. Именно из такого понимания пределов епископской власти внутри епархии и исходит древнее каноническое право.

Так обстоит дело, когда речь идет о власти внутри епархии. Если же речь идет о делах, выходящих за ее пределы, то здесь существует уже власть не отдельно взятого епископа, но всех епископов соответствующей территории, действующих в согласии между собой и митрополитом. Иными словами, власть епископа территориально ограничена пределами его епархии. В подтверждение сказанного можно привести ряд канонов, которые специально подчеркивают невозможность осуществления епископом его функций и полномочий за пределами его епархии.

Так, например, епископам воспрещается простирать свою власть на Церкви за пределами своей области, дабы избежать смешения Церквей{Канон 2 Второго Вселенского Собора.}. Толкователи особо подчеркивают, что здесь речь идет не о переходе епископа в другую Церковь в стремлении занять иную, не принадлежащую ему епископскую кафедру, а о запрещении ему совершать архиерейские функции (включая священнодействие) за пределами своей епархии. А смысл такого территориального ограничения в том, что «божественные отцы употребляли многие попечения, чтобы в церквах было благоустроение и мир»{Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.84.}.

В то же время совершенное епископом в рамках своей епархии должно признаваться законным и твердым (до вынесения иного решения церковным Собором) во всех других епархиях. На этом принципе основываются, например, нормы о том, что клирик, отлученный своим епископом, не может быть принят в клир другим епископом{Апостольский канон 32.}.

Митрополит. При ответе на вопрос о происхождении фигуры митрополита резонно сослаться на соборные постановления, апеллирующие к «древнему обычаю», в соответствии с которым епископ главного города провинции (митрополии) наделялся большим объемом полномочий в сравнении с епископами других городов (областей), в том числе и по отношению к этим другим епископам. Речь идет о большем объеме административных полномочий, но не полномочий священнических – как священник митрополит отправляет те же религиозные функции, что и епископ.

Оправданно говорить о троякой функции митрополита в системе и в отношении церковной иерархии: митрополит является своеобразной «надъепископской» инстанцией, митрополит является руководителем церковного Собора, наконец, митрополит является своеобразным каналом общения между Церковью и государством.

Выражение «надъепископская» инстанция следует понимать прежде всего в свете известного средневекового принципа primus inter pares – первый среди равных. Именно такой принцип заложен в Апостольских канонах{Апостольский канон 34.}, согласно которым епископы не вправе что-либо делать без согласия на то первого епископа страны, но в то же время и первый епископ страны не может что-либо делать без согласия других епископов.

Любопытно развитие данного правила в последующем соборном каноническом праве. Если сравнить текст 34 Апостольского канона с каноном 9 Антиохийского Собора, то последний, говоря о необходимости подчинения епископов митрополиту, уже не упоминает о другой стороне принципа primus inter pares – он ничего не говорит о том, что и «первый епископ» ничего не должен предпринимать без совета со всеми другими епископами. Более того, в отмеченном каноне четко прослеживается несколько иная идея: епископы сохраняют свои полномочия в рамках своей епархии, а когда речь идет о делах надъепархиальных, они ничего не вправе делать без согласия первого епископа (митрополита) и без согласия всех других епископов. Таким образом, митрополит превращается в своеобразную «надъепархиальную» инстанцию; уровень епископской власти – это уровень епархии, уровень надъепархиальный – это уровень надъепископский, необходимость согласия всех других епископов области для совершения надъепархиальных действий – это необходимость, существующая в отношении конкретного епископа, необходимость, ограничивающая власть конкретного епархиального епископа, при этом канон не сконструирован как ограничивающий власть митрополита.

Другой аспект «надъепископской» характеристики митрополита можно усмотреть в правиле, согласно которому митрополит утверждает поставление и рукоположение епископа{Канон 4 Первого Вселенского Собора.}.

Как руководитель церковного собора митрополит обладал, прежде всего, организационной функцией – он объявлял дату соответствующего собора. Но наряду с этим существенное значение имело то обстоятельство, что сам собор менял свой статус в случае присутствия на нем митрополита. Такой собор становился «совершенным Собором» и получал возможность решать некоторые вопросы, не входившие в полномочия Собора, если на нем не присутствовал митрополит. Так, например, только «совершенный Собор» мог решать столь чувствительный для древней Церкви вопрос, как перемещение епископа из одной епархии в другую{Канон 16 Антиохийского поместного Собора.}.

В качестве канала общения с государством митрополит символизировал не только (и даже не столько) «точку соприкосновения» Церкви и государства, сколько стремление канонического права не допустить слияние, подчеркнуть разделение Церкви и государства. Данная идея прослеживается в канонах, которые запретили клирикам (епископам) обращаться к царю, минуя митрополита – обращение к царю возможно было только через митрополита. Более того, последующие каноны развили данное правило – даже митрополит должен был обращаться к царю не непосредственно, а направляя к царю диакона с поручением передать царю соответствующий документ. Идея нормы состояла в том, чтобы не допустить слишком тесного сближения митрополичьей и государственной власти, в этом смысле диакон являлся простым посыльным, с которым не могло быть общения по существу вопроса.

Как уже указывалось, фигура митрополита появляется как учет церковной организацией сложившейся государственной структуры, в силу чего в ранге митрополита оказывается епископ главного города области. В то же время древнее каноническое право в меру своих сил позаботилось о том, чтобы церковная территориально-иерархическая структура не стала простым отражением государственной структуры. В связи с этим Халкидонский Собор постановил{Канон 12 IV Вселенского Собора.}: если какой-либо город получает статус митрополии, то это не означает, что епископ данного города автоматически получает статус митрополита – вопрос о том, кто является митрополитом, должен решаться не в соответствии с государственным устройством, а в соответствии с церковными установлениями.

Патриарх. Появление института митрополитов можно расценить как проявление централизации структуры церковного управления. Другим проявлением этого процесса является институт патриархов.

Каноническое право рассматривает патриархов как епископов наиболее почетных кафедр, которых в период древнего канонического права существовало пять: Иерусалим, Константинополь, Рим, Антиохия, Александрия. Выдвижение патриарших кафедр могло быть как следствием сугубо церковной истории (Иерусалим, Рим), так и следствием того, что епископская кафедра располагалась в городе, который в ходе развития политической истории приобретал большое политическое значение.

Правовое положение патриарха предстает, главным образом, не как следствие установления каких-либо соборных норм, определяющих статус данных архиереев, но как признание древнего обычая, наделявшего патриархов особым «преимуществом чести» по отношению к другим епископам, включая митрополитов. Из преимущества чести следовало правило, аналогичное тому, которое присутствовало в отношениях между епископами и митрополитом – без согласия патриарха подчиненные ему митрополиты и другие епископы не вправе было совершать что-либо, выходящее за пределы их внутренних полномочий.

2.2.3. Поставление священников в каноническом праве Древней Церкви

В вопросе о поставлении священников древнее каноническое право выделяет два аспекта. Первый аспект связан с избранием кандидата на соответствующую священническую должность в Церкви, второй – собственно с поставлением (ординацией, хиротонией) избранного кандидата. Данные аспекты не представляются изолированными друг от друга – это два аспекта одного и того же явления, по этой причине каноны Соборов нередко одновременно касаются как одного, так и другого аспекта.

Известная нам история Церкви связывает приобщение лица к духовному сану с ритуалом, центральное место в котором занимает возложение рук. Данный ритуал получил название «ординации» в латинском варианте и «хиротонии» – в греческом (в Восточной традиции).

Излишне доказывать, что данный обряд занимает одно из центральных мест в жизни Церкви, достаточно уже очевидного понимания того обстоятельства, что именно через этот обряд возрождается христианское священство. Отсюда вполне оправдано ожидать, что каноническое право адекватно отразит значимость этого обряда, уделив ему важнейшее место в системе своих норм.

Строго говоря, каноническое право (за редким исключением) интересуется не обрядом рукоположения – ведь обряды относятся более к сфере литургии, нежели права. Право занято созданием той канонической оболочки, в рамках которой обряд мог бы сохранить свою истинную природу и чистоту. С этой целью каноническое право занято такими относящимися к рукоположению вопросами, как критерии пригодности ко священнослужению, низведение роли материального (денежного) аспекта рукоположения, осуществление рукоположения с сохранением и утверждением иерархического принципа строения Церкви и ряд других вопросов.

Иерархический принцип поставления клириков. Правила соборной традиции, относящиеся к поставлению священников, достаточно четко отражают устоявшуюся иерархическую систему церковного устройства. Это выражается в принципе, согласно которому порядок поставления клириков зависит от уровня позиции, на которую поставляется клирик, в общей системе церковной иерархии. В силу данного принципа каноническое право установило, что кандидаты на позиции пресвитера и диакона поставляются епископом единолично, в то время как на должность епископа поставление происходит коллегиально другими епископами. Другими словами, поставление клириков осуществляется соответственно их подчинению: пресвитер и диакон, подчиняясь епископу, им и поставляются. Епископы же, будучи высшим звеном церковного управления, этим же звеном и избираются/поставляются.

Приведем примеры норм, в которых выражен данный принцип: «епископа поставляют два или три епископа»{Апостольский канон 1.}, «пресвитера и диакона поставляет один епископ»{Апостольский канон 2.}, «епископа надлежит поставлять всеми епископами области»{Канон 4 Первого Вселенского Собора.}.

Избрание. В вопросе об избрании кандидата на церковную должность каноническое право отразило два этапа решения данного вопроса в истории раннехристианской Церкви. На первом этапе избрание священника совершалось «клиром и миром», т. е. не только священниками, но и мирянами. На втором этапе миряне отстраняются от участия в избрании священников и вопрос решается всецело священнослужителями без участия мирян. Сложно сказать, применялся ли принцип «клиром и миром» к избранию любого священника, но в отношении епископов изначальная применимость данного принципа очевидна – канонические нормы, воспретившие впоследствии участие мирян в избрании священников, относятся именно к избранию епископов.

По свидетельству древних авторитетов в области канонического права, причиной, по которой Церковь изменила принципу избрания священников «клиром и миром», явилось то, что «божественным отцам было угодно, чтобы жизнь посвящаемых не подвергалась пересудам мирских людей»{Правила Святых Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.16.}. По этой причине вопрос об избрании кандидата на епископскую должность должен был решаться исключительно духовными лицами, но при этом каноническое право предусматривает другую конструкцию, направленную на максимально возможную «проверку» кандидата, поскольку устранение мирян от процесса избрания епископа с целью не допустить праздных сплетен и пересудов не должно было обернуться недостаточной осведомлённостью о качествах кандидата в процессе принятия решения о его пригодности к архиерейству. С этой целью каноническое право настаивает на том, чтобы вопрос об избрании кандидата в епископство решался всеми епископами соответствующей области (провинции){Канон 4 Первого Вселенского Собора.}.

Однако уже Первый Вселенский Собор отдавал себе отчет в практической сложности выполнения данного правила, в частности, тот же канон называет «крайнюю нужду» или «дальность пути» в качестве причин, которые могут помешать всем епископам провинции собраться для решения вопроса об избрании епископа. По этой причине установлено правило, что при невозможности собраться всем епископам провинции, по крайней мере 3 епископа должны собраться и решить вопрос об избрании кандидата в епископы{Канон 4 Первого Вселенского Собора.}. Но это правило не устраняет других, не присутствовавших на Соборе епископов от процесса избрания – от них требуется своеобразное «заочное голосование», в ходе которого они должны изъявить свое мнение относительно данного кандидата посредством соответствующих грамот. Таким образом, Первый Вселенский Собор не отступает от Апостольских канонов и не сокращает количество епископов, достаточное для избрания нового епископа – речь идет лишь о более приемлемой форме выражения их мнения, т. е. оно может быть выражено не только путем непосредственного присутствия на Соборе, но и путем подачи письменного подтверждения без обязательного присутствия на Соборе. Решение подлежит утверждению митрополитом.

Вопрос об избрании кандидатов во священство исключительно духовными лицами имел и еще один аспект – исключение участия мирян в процессе избрания клирика означало и недопущение вмешательства светской власти в данный процесс. По этой причине уже Апостольские каноны установили, что епископ, получивший церковную должность при посредстве «мирских начальников», подлежит лишению сана и отлучению{Любопытно, что получение церковной власти таким образом ставилось авторитетными комментаторами на один уровень с симонией. См.: Правила Святых Апостол и Святых Отецъ. М.: Паломникъ, 2000. С.63.}.

Квалификации для кандидатов в клир. В процессе предшествующего изложения было видно, какое внимание уделялось качествам кандидата во священники в учительской традиции. Соборная традиция, не отрицая значимости всего разработанного в наследии традиции дидаскальной, избирает иной стиль решения данного вопроса, более свойственный нормативному стилю изложения – соборная традиция устанавливает перечень двух типов качеств:

– качества, которыми должен обладать кандидат, с тем чтобы удостоиться возможности рукоположения,

– качества, наличие которых препятствует принятию священнического сана.

Качества, необходимые для кандидата в клир. В числе качеств, необходимых для кандидата в клир, прежде всего следует отметить наличие возрастных цензов. Достижение определенного возраста было необходимым условием получения статуса клирика, при этом возрастной порог был различным для различных степеней клира. Так, для собственно священника, пресвитера, возрастной ценз являлся равным 30 годам (в этом усматривалась аналогия священника с Христом, который именно в 30 лет крестился и начал проповедовать){Канон 14 Квинисекста.}. Для епископа (в учительской традиции) был установлен возрастной ценз в 50 лет (только при существенной необходимости и отсутствии других подходящих лиц он мог снижаться в отношении кандидата, чьи качества свидетельствовали о его готовности к епископскому служению, несмотря на более молодой возраст). Для низших степеней клира возрастной ценз был ниже{Например, канон 15 Квинисекста установил возрастной ценз для иподиакона, равным 20 годам.}.

Возрастной ценз являлся, с одной стороны, символической аналогией с жизнью и учительством Христа; с другой стороны, он являлся по крайней мере внешней гарантией наличия зрелости, необходимой для исполнения обязанностей клирика. Более серьезным критерием пригодности кандидата являлся «душевный» ценз – насколько он духовно и душевно был пригоден к тому, чтобы принять служение клирика, в том числе и священническое. Для выяснения этого вопроса епископату предписывалось испытывать кандидата в священники{Канон 9 I Вселенского Собора. Буквально текст канона говорит об испытании как о средстве изобличения в грехах, которые лишают возможности принять священство, однако мы не видим причин полностью отрицать за таким испытанием и функции исследования кандидата не в этом негативном, но и в позитивном смысле – не всякий не согрешивший достоин священства только в силу отсутствия тех грехов, которые являются непреодолимым препятствием к получению сана.}. При этом древнее каноническое право исходит из того, что с точки зрения «испытания» изначально никакой кандидат не мог рассматриваться имеющим преимущества перед другими в силу каких-либо внешних обстоятельств – значение имели исключительно внутренние качества кандидата. Например, воспрещалось давать преимущества при ординации выходцам из «священнических родов», требуя испытывать их достоинства по правилам, а не по происхождению{Канон 33 Квинисекста. Зонара справедливо рассматривает данное правило как разрыв с иудаистской традицией, в которой «одно колено (Левиино) было отделено для священства и из него только и избирались имеющие священнодействовать».}.

Препятствия к получению статуса клирика. С самого начала для канонического права характерно стремление допустить в клир лишь тех, кто был «чист сердцем и телом», поэтому с самого начала в каноническом праве устанавливаются препятствия к получению статуса клирика, целью которых было не допустить ко священству лиц, которые не могли с чистой совестью учить паству слову Божьему, поскольку сами были недостаточно чисты для этого.

Препятствия, установленные для получения статуса клирика, разнообразны. Их можно сгруппировать следующим образом:

– препятствия, исходящие из степени греховности прежней жизни кандидата,

– препятствия, исходящие из физических недостатков или болезней кандидата,

– препятствия, связанные с недостаточным опытом кандидата.

Кроме препятствий, общих для всех кандидатов во священство, существовали (и развивались) дополнительные требования к кандидатам на более высокие ступени церковной иерархии.

Препятствия, исходящие из степени греховности прежней (до ординации) жизни кандидата, обнаруживают принцип, согласно которому совершение греха препятствует принятию духовного сана. Но данный принцип предстает не как жестко-прямолинейный, он обнаруживает открытость к различного рода квалификациям, позволяющим оценить степени и характер совершенного греха. В силу этого доступ в священство закрыт не для всех согрешивших, но для тех, чей грех достаточно тяжкий, чтобы являться препятствием к принятию сана.

Прежде всего следует отметить, что, когда речь идет о грехе как препятствии для вступления во священство, то имеется в виду грех, совершенный после крещения. Это видно, например, из Апостольских канонов, согласно которым. «кто по святом крещении двумя браками обязан был… не может быть ни епископ, ни пресвитер, ни диакон…»{Апостольский канон 7.}. Толкователи прямо обращают внимание на оговорку «по святом крещении» – так, Зонара отмечает: «мы веруем, что божественная баня святого крещения омывает всякую скверну… и никакой грех, соделанный кем-либо прежде крещения, не препятствует крещенному быть произведенным во священство. Но кто после крещения совершит блуд, или вступит в два брака, тот признается недостойным никакой степени священства»{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.43.}. И хотя не все каноны, устанавливающие квалификации для вступления в клир, содержат оговорку о грехах, совершенных именно после крещения, это не должно рассматриваться как подрыв данного принципа, поскольку его отрицание вступало бы в противоречие со смыслом крещения как очищения.

Апостольские каноны в качестве основного вида греха, препятствующего принятию священства, рассматривают грехи, совершенные в «матримониальной предыстории» кандидата в священство. Соответствующие нормы преследовали целью отсечь от духовного служения тех христиан, которые либо совершили матримониальное прегрешение (прелюбодеяние, блуд), либо заключили брак, хотя и допускаемый, но не приветствуемый каноническими нормами. Примерами могут служить вступление во второй брак после крещения, связь с наложницей после крещения, заключение брака с разведенной женщиной или вдовой – все перечисленные действия полностью прекращали возможность принятия священного сана (хотя и не все являлись матримониальными преступлениями по каноническому праву){Апостольские каноны 17, 18, 19.}. Естественно, что действия, расцениваемые каноническим правом в качестве матримониальных прегрешений (прелюбодеяние, вступление в брак с 2 сестрами, многобрачие), однозначно лишали совершившее их лицо возможности стать священником{Апостольский канон 19.}. Характерно, что толкователи настаивают на расширительном толковании данного препятствия – не только запрещенные браки, перечисленные в каноне, но любой запрещенный законом брак препятствует быть в клире{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.47.}.

Еще одним матримониальным препятствием ко вступлению в клир являлось заключение брака с определенными категориями женщин, а именно вдовой, «отверженной от супружества», блудницей, рабыней, «позорищной» (т. е. женщиной «позорной» профессии –, например, актрисой){Апостольский канон 18.}. Смысл данного препятствия, по мнению Вальсамона, заключался в том, чтобы «не только посвящаемый вел жизнь целомудренную, но и сожительница его». А поскольку целомудрие перечисленных женщин сомнительно «по причине худых обстоятельств их жизни», то заключивший с ними брак лишается возможности принять священство{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.46.}.

Последующее развитие канонического права расширило нормы о «препятствиях от греха» принципиальным положением, согласно которому грех, обличенный после принятия сана, лишает священства (обличенный в грехе подлежит извержению). Данный принцип находит свое выражение на Первом Вселенском Соборе: если после хиротонии священник будет обличен в каком-либо душевном грехе, то подлежит извержению (если грех подтвержден не менее чем двумя свидетелями){Канон 2 Первого Вселенского Собора.}.

В данном каноне внимание толкователей было привлечено прежде всего к тому, что канон говорит о душевном грехе – недоумение вызывалось умолчанием канона о грехах телесных, совершение которых однозначно лишает священства. Толкование данного недоразумения пошло по пути признания того, что всякий грех является душевным, потому что имеет свое основание в душе. «Я думаю лучше сказать, что всякий грех справедливо может быть назван душевным, так как имеет начало в развращении душевных сил. Ибо если усматриваемое в душе разделяется на три силы, на силу ума, силу вожделения и силу раздражения, то из каждой силы обыкновенно рождаются добродетели и пороки; первые, когда пользуемся сими силами правильно и так, как вложены они нам от Творца, и пороки, когда злоупотребляем ими»{Правила Святых Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.8}. «А я говорю, что всякий грех, причиняющий вред душе, называется душевным, хотя бы от телесного, хотя бы от душевного влечения получал он свое начало»{Правила Святых Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.10.}.

Судьба понимания данной нормы в значительной степени обуславливалась тем обстоятельством, что текст канона 2 Первого Вселенского Cобора рассуждал вначале о недопущении в клир неофитов (новообращенных). В связи с этим положения канона о душевном грехе, препятствующем духовному званию, пытались распространить на тех, кто принял сан, будучи сравнительно недавно обращенным, но прошедшим испытания, позволяющие заключить о его пригодности к духовному служению.

Всё же представляется, что задача канона более широкая – указать на душевный грех как на препятствие духовному служению, независимо от того, о каких священниках идет речь.

В контексте рассматриваемого вопроса – препятствия к получению духовного сана – душевный грех предстает именно как препятствие к получению духовного сана. В нашем понимании, если какой-либо душевный грех является основанием лишения духовного сана, то он, несомненно, должен являться и препятствием к его получению.

Но необходимо обратить внимание и на следующее обстоятельство – правило, установленное данным каноном, очень широко. Сложно представить себе ситуацию, чтобы наличие любого душевного греха практически вело к недопущению в священство или к лишению священства уже полученного. В корреспонденции с данным положением находится правило, установленное 61 Апостольским каноном: обвиненный в любодействе, прелюбодействе, или ином каком запрещенном деле не может быть введен в клир. Очевидно, что решение вопроса зависело в каждом конкретном случае от обстоятельств конкретного дела.

Препятствия, связанные с физическими недостатками или болезнями кандидата, базировались на принципе «не телесная, но душевная скверна препятствует священству». В силу данного принципа болезнь или физический недостаток не всегда являлись безусловными препятствиями к рукоположению. Лишь те болезни и физические недостатки, которые однозначно лишали человека возможности отправлять функции священника, рассматривались в качестве препятствий к получению статуса клирика. Так, глухой или слепой человек не мог стать священником{Апостольский канон 78.}, поскольку данные физические недостатки действительно лишали возможности исполнения священнических функций, но человек, лишенный одного глаза, либо с поврежденными ногами мог стать священником и даже епископом, если по своим душевным качествам был того достоин{Апостольский канон 77.}.

Особую квалификацию представляли собой случаи, когда телесный недостаток хотя и не препятствовал осуществлению священнического служения, но был нанесен себе человеком собственноручно, членовредительски. Таковые лишались возможности принять священство, поскольку рассматривались в качестве «врагов творения Божьего», примером являются скопцы, оскопившие себя добровольно{Апостольский канон 22.}. Какое значение каноническое право придавало данному правилу, видно из того, что один и тот же телесный недостаток имел совершенно различные последствия для решения вопроса о пригодности кандидата к священству, в зависимости от того, был ли этот недостаток совершён собственноручно (добровольно) или же в результате насилия. Например, Никейский Собор постановил, что оскопленные по насилию могут быть приняты в клир в противовес тем, которые оскопили себя добровольно{Канон 1 Первого Вселенского Собора.}.

Препятствия, связанные с недостаточным опытом кандидата в священство, отражают то обстоятельство, что не всякий даже духовно и душевно чистый человек имеет качества, необходимые для обучения паствы и заботе о душах в согласии с христианским учением. В силу этого уже Апостольские каноны устанавливают правило, согласно которому человек, недавно крещенный либо лишь недавно обратившийся от неправедной жизни, не может быть произведен в епископы{Апостольский канон 80.}. Данное правило, впрочем, составлено таким образом, чтобы не лишить по чисто формальному основанию доступа к епископскому служению лиц, недавно принявших крещение – предусматривается возможность принятия сана таковыми, если они окажутся достойными после прохождения испытания, а также, «если по благодати Божией все иначе устроится»{Апостольский канон 80.}.

Рассматриваемая квалификация понимается каноническим правом как имеющая новозаветное происхождение. Апостол Павел в Первом послании к Тимофею, рассуждая о качествах кандидата в епископы, отмечает, между прочим, что таковой «не должен быть из новообращенных, чтобы не возгордился и не подпал осуждению с диаволом»{1 Тим. 3:6.}. По мнению отцов Никейского Собора и их толкователей, подобно тому как оглашенному необходимо время, чтобы принять христианство (время, которое необходимо для того, чтобы быть наставленным в вере), так и крещенный вначале должен дать доказательства того, каков он по вере и по жизни, прежде чем может быть решен вопрос о его допуске к священническому служению.

Показательна расширительная тенденция толкования данной квалификации в каноническом праве – если Апостол Павел и Апостольские каноны устанавливают данное требование в отношении только епископов, то Первый Вселенский Собор распространяет ее и на кандидатов в пресвитеры.

Обстоятельства, порочащие рукоположение. Концепция священника, чистого сердцем и телом преломлялась и в нормах, которые требовали чистоты и от самого процесса рукоположения. Критерием чистоты являлось соответствие рукоположения его сверхъестественной цели, передаче благодати новому священнику через рукоположение и исключительно через рукоположение. Это «исключительно через рукоположение» исключало вмешательство в процесс рукоположения каких-либо сугубо мирских обстоятельств, не соответствующих духовной миссии Церкви. В качестве таких мирских обстоятельств могли выступать деньги, заинтересованность светских властей, родственные отношения и т. п.

Среди перечисленных негативных «мирских» критериев основное внимание древнее каноническое право уделило деньгам. Древнему каноническому праву известен термин симония, под которым понималось рукоположение, совершенное за деньги. Уже Апостольские каноны осуждают такую ординации, предписывая отлучение и лишение сана как тех, кто был рукоположен за деньги, так и священников, совершивших такое рукоположение{Апостольский канон 29.}.

Данное правило повторялось и впоследствии в ходе Вселенских Соборов, которые подтверждали недопустимость рукоположения за деньги, исходя из того, что «непотребно все, чего начало нечисто». Так, канон 2 IV Вселенского Собора подтверждает те же последствия рукоположения за деньги, что и установленные Апостольскими канонами.

Последующие каноны пытались поставить нормативный заслон на пути более изысканных либо замаскированных способов симонии. Так, например, было воспрещено епископу требовать каких-либо подношений от подчиненного ему клира после рукоположения{Канон 4 Седьмого Вселенского Собора.}, «дабы искоренить из среды носящих имя Христа постыдную страсть корыстолюбия» (Вальсамон). Канон 5 VII Вселенского Собора осудил тех, кто добровольно приносил в церковь деньги перед рукоположением (посвятив их Богу), а потом высмеивал более бедных священников, рукоположенных без таких приношений. Канон предписывал ставить их «на последнее место в чине, в котором они стоят». Комментаторы рассматривали такие действия в качестве смертоносного греха, т. е. греха неисправленного и нераскаянного, в данном же случае имело место и соединенное со смертоносным грехом бесстыдство.

Остается лишь с сожалением отметить, что непрекращающееся внимание соборного канонического права к проблеме симонии свидетельствовало о том, что факты рукоположения за деньги имели достаточно большое распространение, несмотря на каноническое запрещение такого рукоположения.

Участие светской власти в процессе выдвижения кандидата в священники и его рукоположения рассматривалось каноническим правом в качестве другого обстоятельства, порочащего посвящение. Данная традиция подтверждается опять же еще Апостольскими канонами, установившими лишение сана и отлучение священников, получивших священство вследствие вмешательства «мирских начальников»{Апостольский канон 30.}. А подтверждением того, что данную практику Церкви искоренить не удалось, может служить хотя бы реплика Зонары по поводу канона 3 Седьмого Вселенского Собора (содержащего тот же запрет), о том, что избрание епископов светскими правителями является «старым злом», увы, неискорененным.

В качестве обстоятельств, порочащих рукоположение, выдвигались и обстоятельства, имеющие «внутрицерковный» характер, когда речь шла об ординации, хотя и совершенной без денежной заинтересованности и вмешательства светских властей, но с нарушением внутрицерковных норм, имеющих существенное значение для данного процесса. Так, например, Апостольские каноны воспрещают ординацию, произведенную епископом вне пределов своей епархии, установив в качестве последствия лишение сана как в отношении таким образом рукоположенного, так и самого епископа, совершившего рукоположение за пределами своей епархии{Апостольский канон 35.}.

Инкардинация (приписка) клириков. Начиная с древнего периода, каноническое право постоянно (хотя и с разной степенью последовательности) придерживалось идеи принадлежности конкретного клирика конкретной Церкви. Будучи введенным в священный сан, клирик должен был служить в совершенно конкретной церкви – в той, в которой и для которой он был рукоположен. Данный институт получил название приписки, или инкардинации (Западный вариант) клириков.

Трудно указать на новозаветное происхождение данного института, скорее он имеет свои корни в потребностях церковной дисциплины. Его главное назначение – не допустить неконтролируемой миграции клириков из одной Церкви в другую. Издревле в Церкви бытовала теория, по которой клирик, будучи рукоположенным, «обручался» с соответствующей Церковью, которая становилась его духовной невестой. Поэтому переход в другую Церковь рассматривался как своеобразный духовный адюльтер. Стремление же перейти из одной Церкви в другую могло быть продиктовано совершенно различными соображениями, не последнюю роль здесь играла материальная или политическая заинтересованность.

Принцип инкардинации находим уже в Апостольских канонах, которые установили наказание в виде лишения сана для клирика, который помимо воли своего епископа оставляет свою Церковь и переходит в другую{Апостольский канон 15.}. Аналогичное наказание устанавливалось и для епископа, который принимал подобного клирика{Апостольский канон 16.}.

Последующие древние Соборы внесли не слишком много принципиально нового в эти правила – они, главным образом, повторяли данные основополагающие правила (сетуя по поводу того, что они находятся в забвении и игнорируются), иногда проясняя некоторые нюансы данной проблемы.

Следует отметить, что принцип инкардинации не должен восприниматься как вообще невозможность ни при каких обстоятельствах перейти в иную Церковь (епархию). Древние комментаторы выделяют в связи с этим, по крайней мере, три вида перемены клириками места своего служения: перемещение, переход и вторжение.

Под перемещением понимался перевод клирика из одной епархии в другую. В качестве примера Вальсамон приводит перевод епископа, украшенного разнообразною мудростию, по призыву многих епископов для большего вспомоществования вдовствующей Церкви, которая подвергается опасности в отношении благочестия, как имело место при переводе Григория Богослова из Сасима в Константинополь.

Переход (перехождение) понимался как действие «свободного» епископа (в смысле не имеющего своей епархии, например, вследствие того, что она занята язычниками), который побужден, будучи вынужденно свободным, перейти в иную Церковь («праздную» Церковь, т. е. не имеющую епископа), причем такой переход «обещает великую пользу для православия и прочих дел». Такого рода переход допускался каноническим правом, причем не только для епископов, но и для клириков низшего уровня{Например, канон 20 IV Вселенского Собора допускал переход клириков в церковь другого города, если они, «лишась отечества, по нужде перешли в другую церковь».}. При этом впоследствии было установлено ограничение, согласно которому по прошествии тех обстоятельств, которые вынудили клирика перейти в другую Церковь, он обязан был вернуться в свою прежнюю Церковь{Канон 18 Квинисекста.}.

Наконец, вторжением являлось самовольное, незаконное занятие «вдовствующей» (временно не имеющей епископа) Церкви другим епископом, как не имеющим, так и имеющим Церковь{См. Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С. 52–53.}.

Данными видами покрывались не все возможные случаи перехода клирика в другую Церковь – эти виды относятся к переходам на уровне церковного руководства, т. е. на епископском уровне, и речь идет о смене, выражаясь современным языком, партикулярной Церкви или епархии. Последующие же соборные правила ужесточили данный принцип, установив незаконность самовольного перехода клириков и из одной Церкви в другую (из одного города в другой) в рамках одной епархии.

Так, на Первом Вселенском Соборе был запрещен переход епископов и других священников в другие города, а перешедший священник должен быть возвращен Церкви, в которой он был рукоположен{Канон 15 Первого Вселенского Собора.}. Налицо сужение границ возможно самовольного перехода до рамок внутриепархиальных переходов.

Этот же Собор установил правило, препятствующее «предординационной миграции» клира. Речь идет о том, что никакой епископ не вправе рукополагать в священство клирика, состоящего в Церкви другого епископа без согласия этого епископа{Канон 16 Первого Вселенского Собора.}. Тем самым для клирика низшего уровня закрывалась «лазейка», через которую можно было перейти в другую Церковь, формально не нарушая правил, будучи еще не рукоположенным в священника, относясь к низшим уровням клира, причисление к которому не обязательно требует рукоположения{Данное утверждение, впрочем, должно восприниматься с пониманием и того обстоятельства, что в различных церквах могли существовать (и существовали) расхождения в обряде причисления к различным чинам клира, в силу чего в ряде церквей могли рукополагаться и низшие уровни клира (например, чтецы).}.

Существенные дополнения в правила об инкардинации были внесены Четвертым Вселенским Собором (Халкидон).

Прежде всего, на нем получает каноническое закрепление правило, согласно которому клирик может рукополагаться только для совершенно конкретной Церкви, но не может рукополагаться «отрешенно», т. е. без определения Церкви, к которой он рукоположен{Канон 6 Четвертого Вселенского Собора.}. При этом канон исходит из максимально конкретного истолкования понятия «Церковь» – речь идет не о епархии, а о совершенно конкретной городской или сельской церкви или мученическом храме или монастыре, т. е., иными словами, речь идет о приписке клирика на уровне прихода (монастыря). Смысл правила именно в подтверждении незыблемости рассматриваемого принципа инкардинации, о чем прямо говорит, например, Зонара: «отрешенное» рукоположение воспрещается с тем, чтобы клирик не мог «уходить куда хочет и священнодействовать»{Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.172.}.

Несмотря на то, что правило это было закреплено только на Четвертом Вселенском Соборе, т. е. уже достаточно поздно, можно быть уверенными в том, что его происхождение гораздо более древнее, и смысл его повторения на Соборе состоит скорее в напоминании в силу забвения, а не в том, чтобы установить новое правило. На существование такого древнего правила указывает и Зонара «…в древности каждый рукополагаемый прямо наименовываем был священником, или диаконом, или клириком именно определенной церкви», хотя впоследствии это правило было забыто{Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С. 172–173.}.

Халкидонскому Собору принадлежит иное правило, касающееся ухищрений, происходящих из намерения обойти запреты инкардинации. Речь идет о «двойной инкардинации», когда клирик пытался быть приписан к двум Церквам. По этому поводу Собор установил запрет «в одно и то же время числиться в церквах двух градов», а если какой-либо клирик окажется в таком положении, он должен быть немедленно возвращен той Церкви, в которой был изначально рукоположен{Канон 10 Четвертого Вселенского Собора.}. Впоследствии Седьмой Вселенский Собор уподобил служение в двух Церквах служению двум господам, установив единственное исключение для случаев нехватки клириков{Канон 18 Седьмого Вселенского Собора.}.

Этот же Собор постановил запрет в отношении не просто перехода в иную Церковь, но и оставления своей Церкви без перехода в иную. Как сказано в 23 каноне, «дошло до слуха святого Собора, что некоторые из клира и монашествующие, не имея никакого поручения от своего епископа… приходят в царствующий град Константинополь, и в оном долго жительствуют, творя смятения, нарушая церковное устройство и даже домы некоторых расстраивают». Собор постановил необходимость возвращения (вплоть до принудительного) таких клириков к своим Церквам (монастырям).

В ходе дальнейшего развития принципа инкардинации ограничения распространились не только на переход в другую Церковь (даже в рамках одного города), но и на случаи, когда клирик шел служить в молитвенный дом какого-либо сановника, оставляя свою Церковь{Канон 10 Седьмого Вселенского Собора.}. Для того, чтобы такие действия получили каноническое признание, необходимо было заручиться согласием двух епископов – «собственного» епископа клирика (которому он подчинялся в силу первоначального рукоположения и приписки) и епископа, на территории которого находился соответствующий молитвенный дом сановника (как правило, Константинопольского епископа).

Наконец, древнее каноническое право не оставило без внимания и такой способ (самовольного) перехода, как переход в созданный «собственный» молитвенный дом. Соборные правила воспретил самовольно создавать молитвенные дома «из любви к начальствованию» без ведома епископа{Канон 17 Седьмого Вселенского Собора.}.

Провинциальные Соборы содержат ряд иных правил, направленных на обход запрета самовольного перехода. Например, установлено пожизненное отлучение епископу, который в качестве оправдания своего самовольного перехода принесет «послание народа» соответствующего города, призывающего данного епископа{Канон 2 Поместного Собора в Сердике.}. Собор рассматривает такого рода послания как написанные в силу «прельщения воздаянием и ценою». Если же имело место искреннее желание народа призвать конкретного священника на епископскую должность, то каноническое решение вопроса могло иметь место на «совершенном Соборе». В качестве совершенного Собора поместный собор в Антиохии понимает собор, на котором присутствует митрополит{Канон 16 Поместного Собора в Антиохии.}.

Столь ревностное воспрещение самовольных переходов обнаруживает под собой не просто поддержание церковной дисциплины, но и моральную основу – в этом смысле самовольные переходы не признаются каноническим правом в силу «низкого своекорыстия» и «страсти славолюбия» (Зонара), которое чаще все лежало в основе стремления клирика перейти из одной церкви в другую, но которое рассматривалось святыми отцами как неприемлемое качество для людей, призванных жить по Богу{Показателен в этом отношении канон 1 провинциального Собора в Сердике, воспретивший переход клирика из малого града в большой. Текст канона содержал пояснение, вскрывающее мотивы таких переходов: «поскольку никто не тщится перейти из большого града в малый», явствует, что «таковые пламенной страстью многостяжания возжигаются и гордостию и стремлением получить большую власть». В то же время каноническое право позаботилось и о ликвидации другой диспропорции, когда епископ поставлялся в сельскую местность или малый город – согласно канону 6 того же Собора, «не должно быть епископу в селе и малом городе, чтобы не уничижалось имя епископа и власть». Другой поместный Собор, Лаодикийский, распорядился на тот случай, если все-таки епископ был поставлен в малый город или село: они сохраняли епископское достоинство, но не имели права совершать что-либо без ведома и согласия епископа соответствующей епархии (канон 57).}.

В то же время допускался и оправдывался переход, совершенный в интересах Церкви (см. выше о перемещениях и перехождениях). Такие переходы представляли собой явление скорее исключительное и составляли незначительную величину в сравнении с самовольными низкокорыстными переходами.

Для таких переходов соборное право установило нормы, касающиеся подтверждения согласия церковных властей на такой переход. Для подтверждения использовались т. н. церковные грамоты. В частности, право на переход должно было подтверждаться увольнительной грамотой епископа{Канон 17 Квинисекста.}. Кроме того, древнему каноническому праву известны «представительные грамоты», подтверждающие степень клирика и его право на служение в другом городе, а также «мирные церковные письма», получившие свое название в силу того, что служили к утверждению церковного мира, которые выдавались странствующим клирикам. Впрочем, древнее каноническое право содержало исключение из данного правила во славу высших иерархов – признавалось, что константинопольский и карфагенский патриархи могут принимать к себе клириков без увольнительных грамот их прежних епископов{См. Каноны 11, 13 Четвертого Вселенского Собора, канон 17 Квинисекста. Также толкование Вальсамона в: Правила Святыхъ Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.339.}, впоследствии на Западе аналогичная привилегия возникла в отношении Римского епископа{Вишневский А. А. Каноническое право в Западной Европе. Jus antiquum. М.: Изд-во Российского университета дружбы народов, 1994. С. 64–65.}.

Канонические переходы допускались древним соборным правом и для достижения другой цели. Речь идет о случаях, когда архиерей переходил в другую область для совершения архиерейских действий по приглашению братии, «дабы не закрывались двери любви» (Зонара). Одновременно создавались правовые гарантии с целью того, чтобы такие переходы не способствовали развитию тех нежелательных аспектов, о которых речь шла выше. С этой целью, например, установлено правило{Канон 11 поместного Собора в Сардикии.}, согласно которому приход епископа в другой город по законному основанию должен быть ограничен продолжительностью в три недели{При определении срока было принято во внимание 80 правило трулльского Собора, постановившее отлучение мирянина, который не явился в церковь три воскресенья подряд.} с целью «не допустить хитрых козней по предобручению себе другой Церкви». Исключение составляли переходы насильственно изгнанных или несправедливо осужденных епископов – их пребывание в другом городе не ограничивалось сроком{Канон 17 поместного Собора в Сардикии.}.

2.2.4. Дисциплина клира в каноническом праве Древней Церкви

Дисциплина клира в миру. Статус клира в миру традиционно определялся не только каноническим правом, но и (что естественно) правом, исходящим от государства. Последнее весьма зависит от конкретного государства в определенный исторический период и не входит в предмет рассмотрения настоящей книги, которая посвящена исключительно каноническому праву.

Что касается канонического права, то его основной заботой в этом смысле являлось создание для клира такого «мирского» статуса, который не позволял бы клирикам погружаться в мирские заботы и суету. В каноническом праве степень установленных с этой целью различного рода ограничений также различалась (достаточно упомянуть принципиально различный подход Восточной и Западной традиций канонического права к возможности вступления клирика в брак).

Основу правового статуса клира в миру составляет принципиальный запрет клирикам заниматься «мирскими делами». Данное правило установлено еще Апостольскими канонами, согласно которым епископ, пресвитер и диакон «не приемлют на себя мирских попечений» под страхом лишения сана{Апостольский канон 6.}. Толкователи понимали термин «мирские попечения» как действия, направленные на «приобретение постыдной прибыли себе»{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.22.} и допускали исключение только в отношении мирских дел, связанных с заботой о детях-сиротах, вдовах и больных. Выражаясь современным языком, речь идет о воспрещении клирикам заниматься каким-либо мирским промыслом, кроме отмеченного выше исключения.

Понимание мирских дел в древнем каноническом праве весьма широкое – это не только «обычный» мирской промысел, составляющий заботу только что рассмотренного 6 Апостольского канона, но и участие в государственном управлении, в том числе в армии. 81 Апостольский канон, установивший запрет для клирика заниматься государственным управлением, раскрывает логику, стоящую за такими запретами, когда объясняет причину запрета необходимостью клирика неукоснительно заниматься церковными делами, ибо никто не может служить двум господам – именно в этом евангельском изречении раскрывается смысл данного канонического запрета.

В ряду указанных ограничений Апостольские каноны{Апостольский канон 20.} содержат и другое правило, постановляющее лишать сана клирика, выдавшего поручительство. В понимании толкователей (Зонара), смысл данного запрета тот же – «это и тому подобное запрещено клирикам, дабы они не вдавались в беспокойные дела, избегали придирок и судебных кляуз: ибо в таком случае они дают подозрение, будто принимают это на себя из-за корысти, а корыстолюбивым клирикам быть не дóлжно»{Правила Святых Апостолъ и Святых Отецъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.48. В то же время толкователь пытается смягчить данное правило, высказывая предположение, что поручительство за явку обвиняемого в суд, данное из милосердия, не должно вменяться клирику в вину.}.

Уместно поместить в ряду рассматриваемых ограничений и категорический запрет клирикам давать деньги в рост. Соборное каноническое право рассматривает данный запрет в качестве имеющего свое основание в Писании{Псал. 14:5.} и настаивает на максимально широкой трактовке данного понятия. Так, Первый Вселенский Собор позаботился о том, чтобы запрет на выдачу денег в рост не был обойден путем соблюдения буквы при нарушении смысла. Например, комментаторы приводят в качестве примера следующий обход данного запрета: формально проценты не взимаются, но заключается соглашение об участии клирика-займодавца в прибыли с исключением риска его ответственности, в результате клирики «таким образом давшие деньги, будучи на самом деле ростовщиками, прикрываются наименованием участников»{Правила Святых Вселенскихъ Соборовъ с толкованиями. М.: «Паломникъ», 2000. С.61.}. В связи с этим запрещается как «откровенный» заем под проценты, так и «нечто иное, вымышляемое ради постыдной корысти»{Канон 17 Первого Вселенского Собора.}.

Печальной справедливости ради следует отметить, что воспрещение клирикам заниматься мирскими делами никогда не достигало своей желаемой цели – как сокрушенно замечает Зонара, несмотря на то, что это запрещают правила апостолов и святых Соборов, «так делалось и делается». Соборное каноническое право в связи с этим повторяло данный запрет и впоследствии (например, 3 канон Четвертого Вселенского Собора (Халкидон), воспретивший клирикам и монашествующим брать на откуп имения и вступать в распоряжение мирскими делами, 9 канон Квинисекста, воспретивший клирикам содержать таверны).

Говоря о предписаниях, направленных против вовлечения клира в светскую жизнь, уместно напомнить и о существовании в соборном праве норм, направленных на невмешательство светской власти во внутрицерковные дела. Примером могут послужить хотя бы нормы, воспрещающие вмешательство светских властей в процесс избрания епископов.

Матримониальные ограничения для клира. Правила внешней дисциплины клира (специальная одежда, воздержание от мирских занятий и т. п.), несомненно, способствовали созданию особого образа жизни, представлявшегося Церкви соответствующим тем задачам, которые клирики призваны были решать в ходе своего служения. Эти нормы о дисциплине клира подчеркивали отличие, разделение клира и мира, были направлены на обособление клира от мирян в Церкви. Но правовым институтом, выполнявшим эту задачу в большей мере, нежели все остальные, несомненно, являлся особый матримониальный статус клира.

Процитируем в подтверждение этой мысли церковного историка А. П. Лебедева: «Мы уже знаем, что в III веке клир руководился стремлением выделить себя из ряда мирян…Рассматриваемое стремление… выражается в следующем: во-первых, в желании наложить безбрачие на духовенство – безбрачие, как особое отличие для него от мирян; клир в этом случае хочет противопоставить себя, как класс святых, народу, как классу грешных»{Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви. СПб, 2003. С. 125–126.}.

Мы оставляем за пределами настоящего исследования собственно оценку А. П. Лебедевым этого явления («святые» против «грешных») – цитата приведена исключительно с целью подтвердить важность особого матримониального статуса клира для его особого статуса вообще, независимо от того, какими нравственными мотивами диктовалось стремление создать такой статус.

В первоначальной практике христианской Церкви безбрачие духовенства не было обязательным. Более того, наиболее древние канонические источники позволяют заключить обратное. Так, Апостольские каноны содержат запрет на вступление в клир для лиц, которые после крещения были женаты более одного раза либо имели наложниц{Апостольский канон 17.}. Равным образом не могли быть допущены в клир лица, женатые на вдовах, разведенных, блудницах, рабынях, женщинах позорных профессий, а также те, кто «имел в супружестве двух сестер или племянниц»{Апостольские каноны 18, 19.}. Понятно, что, если устанавливаются ограничения на доступ в клир именно для лиц, заключивших такие браки, одиозные с точки зрения Церкви, то лица, состоящие в «нормальном» браке не лишаются доступа в клир, если удовлетворяют другим критериям.

Древнейшее каноническое допущение в клир женатых мужчин соседствовало, тем не менее, с распространяющимися доктринальными положениями, утверждающими если не необходимость, то, по крайней мере, желательность безбрачия клира. Так, А. П. Лебедев приводит высказывания на этот счет Климента Александрийского, который называл безбрачных «избраннейшими из числа избранных», Оригена, по мнению которого «совершенному иерею не подобает сношение с женой»{Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви. СПб, 2003. С.127.}. Приведем высказывания по этому поводу Григория Богослова: «Брак – хорошее дело, но не могу сказать, чтобы он был выше девства». «Брак законен и честен, но все же плотский; гораздо лучше свобода от плоти». Безбрачие «выше и божественнее, но труднее и опаснее»; брак «ниже, но безопаснее»{Цит. по: Иеромонах Илларион (Алфеев). Жизнь и учение Св. Григория Богослова. М, 1998. С.158.}.

Трудно сказать, чего в древнехристианской доктрине было больше – признания допустимости брака для духовенства либо акцента на его если не недопустимости, то, по крайней мере, нежелательности для клира. На «макроуровне» оба этих подхода представляются сосуществующими в единстве и противоборстве.

Естественно, что проблема безбрачия священников не могла остаться вне внимания церковных Соборов. Уже на Первом Вселенском Соборе был поднят вопрос о целибате духовенства, причем необходимость целибата поддерживалась выдающимися церковными авторитетами того времени, присутствовавшими на Соборе. Но не меньшего уважения заслужило и противоположное мнение, выраженное епископом Пафнутием: «Не возлагайте тяжкого ига на лиц посвященных: честен брак, и ложе не скверно. Как бы от избытка строгости не произошло вреда для Церкви; ибо не все могут принять на себя подвиг бесстрастия. Довольно того, если, по древнему преданию Церкви, вступивший на служение Церкви в безбрачном состоянии – и будет оставаться таким. А кто женился до посвящения, тот отнюдь не должен оставлять жены»{Цит. по: Лебедев А. П. Духовенство древней Вселенской Церкви. СПб, 2003. С.130.}.

Риск вреда для Церкви, к которому привлек внимание епископ Пафнутий (к тому же известный своим целомудрием и аскетизмом, не знавший брачных удовольствий), по всей видимости, оказался решающим аргументом для церковного Собора – по этой причине Собор не установил каких-либо специальных правил относительно безбрачия духовенства, тем самым косвенно узаконив практику, сложившуюся в церковной жизни до того, т. е. возможность заключения брака для будущего священника до принятия сана и невозможность вступления в брак для священника, который принял сан, не будучи женатым.

Но противоборство указанных двух тенденций не утихало даже тогда, когда соборные правила в соответствии с правилами Апостольскими канонически узаконили отсутствие необходимости безбрачия для священника. Это противоборство носило не только доктринальный характер в среде ученых богословов и иерархов, но и характер вульгарно-практический – так, церковные историки приводят свидетельства о случаях, когда оглашенные не хотели принимать крещение из рук женатого («оскверненного») священника, а крестившиеся отказывались принимать причастие от таких священников. Соборное право вынуждено было отреагировать, подвергнув анафеме тех, кто отказывался принимать таинства от женатых священников{Канон 4 поместного Собора в Гангре.}.

Вопрос о безбрачии священства являлся тем вопросом, в котором уже в древний период развития канонического права проявилось различие Восточной и Западной традиций. Восточная традиция следовала тому, что было обозначено Пафнутием как «древнее предание Церкви», т. е. вступление в брак было возможно только до принятия священного сана, в то время как Западная традиция последовательно проводила традицию целибата духовенства.

Соборное право Восточной традиции так или иначе отражает «компромисс» в подходе к данному вопросу, с одной стороны, допуская брачный статус клира, с другой стороны, пытаясь в максимально возможной степени устранить те неблагожелательные последствия, которые могли быть связаны с таким статусом.

Конец ознакомительного фрагмента.