Глава 5. К ДЕЛУ
Нашим первым посетителем был вовсе не капитан Береговых сил и даже не рядовой офицер базы. Им стал маленький мальтийский еврей в мягкой фетровой шляпе, которого все называли мистер Гринберг, поскольку он был представителем этого известного портного из Валетты. Он очень быстро получил заказы от большинства членов команды на разные комплекты форменной одежды. Ни один уважающий себя моряк не носил одежды массового пошива – такое могли позволить себе только сухопутные крысы. Настоящий морской волк всегда щеголял в специально скроенном костюме, главным украшением которого являлись широченные клеши. Впоследствии мистер Гринберг стал на борту частым гостем, и, хотя на первых порах мы в нем сомневались, со временем он стал своим человеком, и всякий раз, возвращаясь на Мальту после длительного отсутствия, мы видели на причале его тщедушную фигурку и понимали: в жизни не все проходит, кое-что все же остается неизменным.
Он был не единственным «местным», с кем мы сразу же установили контакт.
Мальтийскую базу прибрежного флота называли «Григейл» – так же как сильный северо-восточный ветер, периодически дующий прямо в гавань Валетты и поднимающий волнение, которое делало ее причалы чрезвычайно неуютными для маленьких судов.
Она располагалась в нескольких строениях на противоположной стороне бухты Марксамаксет, и, чтобы добраться на нее на шлюпке, следовало изрядно поработать веслами. Однако уже на второй день нашего пребывания на Мальте выяснилось, что нас взял под свое покровительство Джо – владелец небольшой дгазы, который в обмен на мелкие безделушки безотказно перевозил нас туда и обратно за символическую плату и к тому же оказался хорошей и надежной прачкой – в общем, чрезвычайно ценный человек. Дгаза – это нечто особенное. Ее можно увидеть только на Мальте. Любой путешественник, попавший сюда впервые, непременно обратит внимание на это оригинальное создание рук человеческих. Короче говоря, дгаза – это длинная, изящная лодка, построенная по образу и подобию венецианских гондол. Гребец управляет ею стоя с помощью двух весел.
Прошло несколько дней, и мы пришли к выводу, что июнь обещает стать спокойным месяцем, но ведется подготовка к какой-то крупной операции. Поэтому основной темой разговоров стали всевозможные догадки на тему «Где?» и «Когда?». Наиболее очевидным объектом будущего вторжения представлялась Сицилия. Следующими в умах наших стратегов-любителей шли юг Франции, Сардиния, Крит и Греция. Пантеллерия в беседах не обсуждалась, поскольку была занята вскоре после нашего прибытия на Мальту. Самые сведущие предлагали также островки Лампедуза и Линоса.
Из Бона прибывало все больше и больше дог-ботов. Вместе мы уже представляли нешуточную силу. Но о двух конвоях, которые должны были прибыть из Англии (в одном из которых шла 662-я с нашим командиром и моим другом Гордоном Сертисом), ничего определенного не было слышно. Ходили слухи, что их следует ожидать не ранее конца июня.
6 июня Корни отправился в оперативный отдел и вернулся оживленный.
– Парни, полагаю, у нас сегодня ночью будет работа, – объявил он и отдал мне приказ на выход в море. – Штурман, проверь, все ли минные поля и протраленные каналы нанесены на твои карты. Пик, я думаю, тебе следует сегодня лишний раз проверить орудия. Нам предстоит первая настоящая боевая операция, и я хочу, чтобы не было никаких сбоев.
Я внимательно прочитал приказ. «Будучи во всех отношениях подготовленными к выходу в море… мотобот 633 и канонерки 658 и 663 проследуют для патрулирования к побережью Сицилии от мыса Пассеро к северу до мыса Мурро-ди-Порко».
Через 10 минут Дерри и я уже сидели в дгазе Джо, направлявшейся в сторону базы. Нам было необходимо встретиться с оперативником штаба. Мы уже успели с ним познакомиться и знали, что можем рассчитывать на любую помощь с его стороны в части корректировки карт, сводок погоды и разведывательной информации по сицилийским портам. Оперативником штаба был молодой лейтенант добровольческого резерва по имени Тим Блай (позже лейтенант-коммандер Т. Дж. Блай, кавалер орденов «Крест за боевые заслуги» и «За безупречную службу» и ордена Британской империи 4-й степени), обладавший замечательной бородкой и очень внушительными манерами.
Тим Блай недавно потерял лодку и уже несколько недель находился на берегу. Он командовал «воспером», севшим на грунт во время патрулирования мелководной и не отображенной должным образом на карте вражеской бухты. Не имея возможности спасти лодку, Тим уничтожил ее, выпустив осветительный патрон по днищевым цистернам с бензином. Этот весьма зрелищный эпизод, сопровождавшийся нешуточным взрывом, снискал Тиму громкий титул «человека, который смеется над смертью» – именно так его окрестили в колониальной прессе. Он очень тяжело переживал случившееся и пока занимался береговой работой. В то время мы еще не знали, что к концу войны Тим станет одним из самых известных командиров флота прибрежного плавания на Средиземноморье.
В 20.00 три лодки миновали боновое заграждение и взяли курс на северо-восток к Сицилии. Мы увидели, что командир на идущей впереди 633-й энергично машет рукой, совершая круговые движения над головой. Корни повернулся и передал Томми такой же сигнал.
– Увеличить на 200 оборотов! – сказал он, и я взялся за рукоятку, чтобы передать приказ в машинное отделение.
Мы всегда старались как можно дольше соблюдать радиомолчание, поэтому обмен радиосигналами сводился к минимуму. Днем приказы увеличить или уменьшить обороты, остановить машины и так далее передавались простыми взмахами руки, а ночью для этой цели использовалась маленькая синяя сигнальная лампа. Соответствующий сигнал передавался с кормы назад по линии. Буква «I» означала увеличить обороты на 200, «R» – снизить обороты на 200, «О» – остановиться. Вперед по линии визуальные сигналы обычно не передавались, потому что их мог заметить противник, поэтому следовало постоянно следить за идущим впереди кораблем. Сигналы не повторялись, и отправителю приходилось действовать, не будучи уверенным, что его приказ получен. Почти сразу же на мачте идущей впереди лодки взметнулись флаги.
– Подготовительный флаг 5, сэр, – доложил я, а Корни махнул Пику, держащему в руке микрофон:
– Приготовиться к проверке орудий, Пик.
Управление артиллерийскими орудиями было заботой Пика. Существовало три способа передать приказ артиллеристам в орудийной башне. Звуковая телефонная связь работала безупречно непосредственно после установки, но быстро выходила из строя под воздействием соленой воды и неаккуратного обращения. С помощью зуммеров можно было передать определенный приказ, к примеру открыть или прекратить огонь, но они были бесполезны, если следовало сообщить более подробную информацию. Поэтому чаще всего использовались обычные громкоговорители, направленные в сторону носа и кормы. Переданную таким образом команду было слышно даже при работающих двигателях и грохочущих орудиях.
Когда на нок-рее подняли флаг, означающий «сближение», Пик приказал каждому орудию произвести залп в безопасном направлении.
Я огляделся вокруг. У орудий не было заметно никакой суеты. И наводчики, и заряжающие вели себя спокойно и уверенно. Все шло нормально. Для маленькой лодки мы обладали весьма внушительной огневой мощью, и орудийные башни, вращавшиеся при простом прикосновении наводчика к кнопке на панели управления, выглядели очень внушительно.
Темнота опустилась, как всегда, очень быстро, и мы тщательно проверили затемнение. Верхом позора считалось получение от следующей за кормой лодки сигнала: «У вас виден свет по правому борту». А учитывая, что за нами шли Томми и Деррик, такое пережить было бы особенно трудно, поэтому мы внимательно следили, чтобы ничего подобного не произошло.
На подходе к берегу Сицилии мы увидели маяк на мысе Пассеро (юго-восточная оконечность острова). Он горел так ярко, словно не было никакой войны. Разве так и должно быть? Или это ожидается конвой? Мы решили на всякий случай скрестить пальцы.
Мы патрулировали в трех милях от острова, проверяя пространство до берега с помощью радара. Вообще-то наш радар предназначался для обнаружения самолетов и был не слишком эффективен против кораблей. Но лучшего все равно не было, поэтому на каждой лодке в течение определенного промежутка времени несли радарную вахту. Экран располагался в радиорубке под палубой, так что радист и оператор радара были единственными членами команды (кроме механиков), находившимися в походе не на палубе. Нам повезло заполучить очень опытного и добросовестного оператора радарной установки, который в дополнение ко всем своим достоинствам имел еще квалификацию старшего матроса. Честно сказать, матросом Ганнинг оказался никаким, зато в качестве оператора радара был выше всяких похвал.
Антенны над мачтой были направленными и управлялись вручную также из радиорубки. Направление, в котором они были установлены, регистрировалось на шкале возле экрана радара. Экран пересекали две взаимно перпендикулярные линии, причем горизонтальная больше всего напоминала линию травяного покрова – из нее то и дело «вырастали» зеленые полоски травинок. Если появлялась цель и антенны были направлены точно на нее, на экране появлялся сигнал, а его расстояние до вертикали означало расстояние до цели.
Доклады всегда поступали в виде относительных пеленгов – углов, составляемых с линией нашего перемещения, при этом красный обозначало слева по курсу, а зеленый – справа. К примеру, красный-3–0 означало 30° слева по курсу, а зеленый-9–0 – на правом траверзе. Чтобы обнаружить цель, особенно небольшую, среди «травинок», нужно было быть мастером своего дела. А Ганнинг и был таковым. Он был родом из Уэльса, и о степени его взволнованности всегда можно было судить по интенсивности акцента при докладе по голосовой трубе на мостик. Когда он был спокоен, акцент почти не ощущался.
Наш первый патруль принес ему горькое разочарование, поэтому, когда спустя два часа он доложил, что «закрывает лавочку», его речь была очень чистой, хотя и унылой.
– Даже ни один гремлин не появился, чтобы дать мне возможность поработать, сэр, – пожаловался он. – Все чисто.
На палубе жизнь текла своим чередом. Вахтенные менялись каждые два часа. Вниз никто не уходил. Когда очередной расчет занимал места в орудийной башне, сменившиеся с вахты укладывались рядом на палубе, чтобы, если повезет, немного подремать. Все было удивительно спокойно.
Неожиданно ситуация изменилась. Мы заметили луч прожектора, который принялся методично обшаривать воду к северу от нас. Что случилось? Неужели нас обнаружили? Или Сиракузы готовится покинуть очередной конвой?
Мы застопорили машины и некоторое время дрейфовали, вслушиваясь в тишину. Мы находились примерно в полутора милях от Сиракуз, в идеальном положении для нападения на вражеские суда, если они, конечно, появятся. Обычно суда, заходящие в гавань или ее покидающие, психологически менее всего готовы к атаке, поскольку команда слишком поглощена обычными делами – подготовкой к отдаче якоря и швартовым операциям или, наоборот, уборкой оборудования для швартовки и множеством других дел, свойственных именно для начала или конца пути.
Затем прожектор прошел прямо над нашими головами. Лично мне эта неожиданная вспышка света принесла ужасное чувство своей уязвимости. Это все равно что стоять голым под светом автомобильных фар. Я опасливо оглянулся. Наверняка мы уже находимся на прицеле у всех береговых батарей Сицилии.
Однако мы так и не дождались снарядов со стороны Сиракуз. Вскоре двигатели были снова запущены, мы развернулись и снова пошли вдоль берега. Так на протяжении остатка ночи мы и сновали взад-вперед, пережив еще однажды период долгого ожидания с застопоренными двигателями.
В 4.40 633-я повернула на обратный курс. Это означало, что патрулирование закончено. Но мы знали, что рассвет – самое опасное время, именно это время суток предпочитают летчики для нанесения ударов. Согласно приказу с появлением первых лучей солнца мы должны были находиться не менее чем в 40 милях от берега Сицилии. У люфтваффе на Сицилии было много аэродромов и самолетов, а наши самолеты могли вылетать только с Мальты, которая располагалась слишком далеко, чтобы авиация могла обеспечить надежную и, главное, длительную защиту. Самолеты люфтваффе безраздельно господствовали над этими водами, и было чрезвычайно неприятно думать о бесчисленных «мессерах» и «юнкерсах», выжидающих случая напасть на нас.
Корни и Пик всю ночь не смыкали глаз, а мне удалось дважды понемногу вздремнуть. По этой причине я был удостоен сомнительной привилегии нести вахту на обратном переходе. Понимая, что в любой момент может нагрянуть вражеская авиация, я постоянно осматривал небо, особенно его восточную часть, где приближающиеся самолеты вряд ли будут заметны, поскольку будут заходить со стороны солнца. Но любое усилие после почти бессонной ночи казалось свыше человеческих сил. Глаза закрывались сами по себе. Я встряхивался, как собака, попутно ругая себя самыми последними словами, понимая, что совершаю преступление, но ничего не мог поделать. Требовались более радикальные меры. Я разговаривал с рулевым, но с трудом слышал его голос. Я промывал глаза специальным тонизирующим глазным лосьоном, пил крепкий чай – ничего не помогало. Три часа ползли неторопливо, словно три года или даже три века… Невозможно выразить словами, как я обрадовался, когда после бесконечных мытарств наконец увидел долгожданную землю – низкий желтый берег Мальты.
На входе в гавань я, как мне и положено, присоединился к партии на баке и с ужасом обнаружил, что засыпаю на ходу – отключаюсь на секунду или две. А после швартовки мои мечты о немедленном и по возможности продолжительном сне растаяли, как утренняя дымка.
Лодку следовало немедленно подготовить к очередному выходу в море. Пик отдал приказ: «Обе вахты на завтрак, с 8.00 – наведение порядка на борту и чистка орудий, в 10.30 – бункеровка, отбой после ужина».
В тот вечер желающих отправиться в увольнительную на берег почти не нашлось. Люди слонялись по кораблю и клевали носами.
На протяжении этих нескольких недель 658-я и 663-я были почти все время вместе. Они стояли рядом у причала, да и в море редко выходили в одиночку. Поэтому естественно, что команды этих двух кораблей были одновременно главными соперниками и самыми большими друзьями. Мы столько раз вместе выходили в море, что наши парни окрестили 663-ю «тенью», потому что она всегда следовала за нами. Корни был несколько старше Томми. В нашей кают-компании офицеры с 663-й также были частыми гостями, поэтому мы никогда не удивлялись, обнаружив за столом Томми, Деррика или Барри Сайретта – старпома с 663-й. Скорее уж мы недоумевали, когда никого из них не было. 657-я задержалась в Боне из-за неисправности двигателей, и, хотя после ее прихода мы всегда находились уже не вдвоем, а втроем, отношения с командой 657-й были все-таки не такими теплыми, как с командой нашей «тени».
Томми Лэднер был замечательным человеком. Обычно очень спокойный, он приходил в необычайное волнение, отстаивая свою точку зрения, а его острый ум и отшлифованная речь профессионального юриста делали его ни на кого не похожим. Он был человеком вдумчивым и уделял значительно больше внимания мелким деталям, чем Корни или Дуг. Там, где Корни только устанавливал высокие стандарты, возлагая их выполнение на Пика и меня, только проверяя, чтобы в следующий раз все было не хуже, Томми лично следил за всеми мелочами, педантично и часто напоминая своим офицерам, что его распоряжения должны быть выполнены в точности. Оба метода работали одинаково, но Томми затрачивал намного больше нервной энергии, чем Корни.
Именно в это время я получил прозвище, которое сопровождало меня до самого конца войны.
Я всегда был активным членом скаутского движения и в самом начале своего обучения на военно-морском флоте вступил в отряд глубоководных бойскаутов. При первом же визите на корабль «Сент-Анджело», где велась вся флотская бухгалтерия, я заметил, что лейтенант-коммандер, ответственный за наши выплаты, тоже носит скаутский знак. Мы познакомились, и я обзавелся очень ценным другом.
Это произвело сильное впечатление на Корни и Пика. Тот факт, что их юный необстрелянный штурман удостоился дружеского расположения старшего счетного офицера базы, казался им необычным и удивительным. А когда я начал каждый вторник посещать собрания мальтийского экипажа глубоководных скаутов и как-то раз даже привел на 658-ю одного из офицеров, который очень хотел посмотреть, что представляет собой канонерка, они единодушно окрестили меня Ровером[5] Рейнолдсом.
Я не имел оснований сомневаться в доброжелательности старших товарищей, поэтому не возражал, и прозвище «прилипло» ко мне очень прочно. Когда я возвращался на борт, Пик и Корни всегда шутливо встречали меня скаутским приветствием. Позже эту привычку перенял у них и наш не чуждый юмора командир флотилии, нередко выходивший с нами в море на операции.
Во время установившегося на некоторое время периода затишья Корни задался целью заменить наши полудюймовые пулеметы одиночными эрликонами с каждой стороны мостика. Он доказывал, что полудюймовки являются главным образом противопехотным оружием, а 20-мм эрликоны обладают большей разрушительной силой при действиях как против людей, так и против техники. К тому же они более просты в обращении и более надежны. Они являются более дальнобойными орудиями и делают почти 500 выстрелов в минуту.
В конце концов он сумел убедить главного артиллериста базы в своей правоте, мы погрузили новое оборудование и вышли в море на стрельбы. В результате было отмечено, что сильно увеличилась вибрация, однако мы поверили в новое оружие и не сомневались в его эффективности.
В конце июня на Мальту наконец прибыл лейтенант-коммандер Норман Хьюс и привел оставшиеся пять лодок. Теперь наша флотилия оказалась в полном составе. Командиром 665-й был Питер Томпсон, с которым мы попрощались три месяца назад в Веймуте. Увидеть его вновь было очень приятно. Но для Деррика и для меня самым главным событием стало долгожданное появление Гордона Сертиса. Будучи штурманом командира флотилии, он был очень загружен всевозможными секретарскими обязанностями. Хорошо еще, что на той лодке был превосходный старший помощник – Билл Дарракот, благодаря организаторским талантам которого все дела выполнялись точно в срок.
Новые дог-боты были не единственными прибывшими на Мальту кораблями. Совершая очередное путешествие на «Сент-Анджело» за жалованьем, мы пересекли из конца в конец главную гавань и получили возможность ознакомиться с собравшимся здесь флотом. Я узнал наши старые линкоры «Уорспайт», «Малайя» и «Куин Элизабет», а крейсеров и эсминцев было так много, что идентифицировать их было невозможно. В гавани Марксамаксет были заняты уже все пирсы и причалы, но корабли продолжали прибывать каждый день.
28 июня мы получили приказ выйти на патрулирование бухты Сент-Пол (именно здесь вышеупомянутый святой когда-то потерпел кораблекрушение). В этом патруле нас не ожидало ничего, кроме скуки. Подобные мероприятия мы прозвали «зиц-патрулями». Сей презрительный термин применялся к патрулям, в которых ничего не могло и не должно было произойти. Зато все свободные от вахты члены команды могли спокойно спать, ровным счетом ничего не опасаясь.
Патруль, как и следовало ожидать, был начисто лишен каких бы то ни было событий. Для меня он оказался памятным лишь тем, что как раз на него пришелся мой двадцатый день рождения. Я находился на иностранной службе, а это означало, что я автоматически получал повышение из гардемарин во «временные младшие лейтенанты». Поэтому, когда мы по возвращении из патруля подходили к боновым заграждениям, я, находясь среди матросов на баке, услышал, как Корни торжественно прокричал в мегафон:
– Младшего лейтенанта Рейнолдса на мостик!
Недоумевая, что бы это значило, я подчинился. На мостике меня встретил ухмыляющийся Корни и объявил, что в связи с получением очередного звания мне доверена честь подвести корабль к причалу и осуществить швартовку. Я почувствовал, как у меня задрожало все внутри, но предпринял героическое усилие, чтобы это никак не отразилось на моем поведении.
И Корни, и Пик мастерски управляли лодкой. Они постоянно внушали мне мысль, что выполнение маневров на высокой скорости зрелищно, но неразумно, потому что не оставляет возможности среагировать на возможные случайности. Кроме того, я понял, что свидетельство высокого класса при маневрировании – как можно меньше пользоваться машинным телеграфом. Чем меньше приказов, тем лучше. Последнюю истину я усвоил накрепко, в особенности после того, как в процессе выполнения очередных маневров Корни несколько раз отправлял меня вниз – в машинное отделение – сначала просто понаблюдать, а затем попрактиковаться в обращении с рычагами. Это оказалось делом очень нелегким, даже когда приказы с мостика не следовали один за другим.
По поводу моего дня рождения и повышения планировалась небольшая вечеринка в кают-компании, но ее пришлось отменить, поскольку сразу же после возвращения из «зиц-патруля» нам было объявлено, что предстоит еще один патруль у побережья Сицилии совместно с 663-й (как обычно), 640-й и 634-й.
Этот патруль оказался несколько более волнующим, чем первый, поэтому свой двадцатый день рождения я запомнил особенно отчетливо. 634-я и 663-я были вынуждены в самом начале вернуться в гавань из-за неполадок с двигателями. Я подумал, что надо не забыть подразнить Деррика плохим техническим обслуживанием корабля, и принял вахту, которую должен был нести на переходе к району патрулирования, чтобы позволить Корни и Пику немного поспать.
Мы прилежно бороздили воды вдоль побережья Сицилии, и, если не считать лучей прожекторов, замеченных нами в районе Сиракуз, ничто не вызывало абсолютно никаких эмоций – ни надежд, ни страха. Дважды на радаре были замечены потенциальные цели, но оба раза Ганнинг заверял, что оснований для беспокойства нет, на экране всего лишь «привидения». Он обладал настолько острым зрением и чувствительными пальцами, что замечал даже малейшую реакцию своей аппаратуры. А иногда у него на экране появлялись отчетливые следы, которые никак нельзя было объяснить, не беря в расчет сверхъестественные силы.
В 3.00 командир решил, что, поскольку нам, похоже, так и не удастся в этом патруле встретить ни одного вражеского корабля, есть смысл немного пощекотать нервы противнику и обстрелять с моря гавань Авола-Марина в 20 милях к югу от Сиракуз. Это мероприятие было оправдано сразу с трех точек зрения: во-первых, оно должно было сказаться на моральном духе противника, во-вторых, могло причинить некоторый ущерб, а в-третьих, наши артиллеристы таким образом получали возможность попрактиковаться в ведении огня в ночное время.
Мы замедлили ход в миле от Аволы, и командир флотилии прокричал с борта 640-й:
– Корни, нас осталось только двое! Подойдем чуть ближе, чем мы решили, и сделаем два захода. Держись поближе ко мне. И помни, что мы ни в коем случае не можем допустить повреждения лодок. Если будет горячо, придется выложиться по полной.
Корни махнул рукой в ответ и повернулся к Пику.
– Приготовились, – сказал он. – И напомни артиллеристам, что у них есть шанс показать, на что они способны. Я хочу, чтобы они постоянно вели огонь все время, пока мы будем перед целью.
Мы заняли свое место в кильватере 640-й. Я машинально отметил, что затемнение по-сицилийски было не слишком качественным. Призванные следить за этим государственные чиновники и полицейские Авола-Марина явно с прохладцей относились к своим обязанностям. То здесь, то там проглядывали огни, и вскоре я, присмотревшись, разглядел очертания гавани.
– Подготовительный флаг пять, – донесся искаженный некачественной связью голос.
Пик тут же передал предупреждение артиллеристам:
– Будьте готовы открыть огонь на красный-3–0! Будем поворачивать направо.
На расстоянии 200 ярдов 640-я выполнила поворот вправо и увеличила скорость.
– Флаг пять! – раздался крик.
Пик вдавил кнопки зуммеров артиллеристов, и обе лодки открыли огонь.
А как мгновенно изменился характер 658-й! Из спокойной, слегка меланхоличной домашней кошечки она превратилась в дикую, разъяренную тигрицу, атакующую невидимого врага!
Начавшийся шум меня ошеломил и оглушил. Грохот наших орудий долетал до древних стен Аволы и, отразившись, возвращался обратно, подавляя все мысли и чувства своей интенсивностью. На таком расстоянии, имея перед глазами большую и совершенно неподвижную цель, промахнуться было невозможно.
Мы видели, как 6-фунтовые заряды ударяли в стены, каждый поднимал облако дыма и пыли, так же как и длинный язык оранжевого пламени. Пом-пом и эрликоны тарахтели беспрерывно, трассирующие снаряды образовывали в темноте светящуюся дорожку, ведущую к цели.
Первый заход длился около двух минут, затем мы резко повернули направо, чтобы лечь на обратный курс. К этому времени береговой гарнизон уже проснулся – на берегу неуверенно заговорили пулеметы. Командир соединения, памятуя о необходимости избежать повреждения лодок, приказал немного увеличить расстояние и снова открыть огонь. Теперь у эрликонов появилась конкретная цель – источники пулеметного огня на берегу, и очень скоро все, кроме одного, замолчали. Заход был почти завершен, когда со стороны берега над нашими головами пролетел первый тяжелый снаряд и шлепнулся в воду с перелетом ярдов в двести, подняв внушительный фонтан воды.
На корме 640-й сразу же замигала сигнальная лампа – нам передавали «I». Сопровождаемая ревом двигателей, 658-я понеслась за 640-й на скорости 24 узла, периодически виляя то влево, то вправо, чтобы не дать противнику прицелиться.
Через три минуты мы остановились и принялись обозревать в бинокли Аволу. Видимым результатом нашего обстрела стали пожары, видневшиеся в нескольких местах на берегу. Но наши орудия и артиллеристы получили боевое крещение, и это было значительно важнее, чем сомнительный ущерб, нанесенный островному морскому курорту.
Через несколько дней около 12.30 я увидел Пика, возвращавшегося с базы на дгазе Джо. Я подошел к трапу и поприветствовал командира.
– Найди Пика и приходи вместе с ним ко мне в каюту, Ровер. И захватите с собой, пожалуйста, бутылку и три стакана.
В каюте нашего командира могли разместиться как раз трое. Пик и я уселись на крошечный диванчик, а Корни устроился за рабочим столом. Когда мы наполнили стаканы, Корни сказал:
– Это будет Сицилия, парни, и всего лишь через пару дней. Флот вторжения будет самым большим в истории.