Глава 6
К дому я подрулила, когда стемнело. Мое место для парковки было занято пожарной машиной, и пришлось оставить «жигуленок» в соседнем дворе. Подходя к дому, я задрала голову. В наших окнах плескалась ночь. В общем, это неудивительно. Кирюшка придет в десять, а Лиза в четверть одиннадцатого.
В лифте отчего-то стоял противный запах гари. Чем выше кабина поднималась к нашему этажу, тем сильнее несло паленым. Причем это был какой-то химический «аромат». Сгоревшие пироги, мясо или каша благоухают по-другому. Наконец кабина остановилась на седьмом. Я выскочила на площадку и ахнула.
Все не слишком большое пространство лестничной клетки было занято пожарными – крепкими молодыми парнями в оранжевых комбинезонах и касках. Двое из них быстро и ловко махали какими-то железными палками, остальные разматывали брезентовую ленту.
Две квартиры на этаже принадлежат нам с Катюшей. Несколько лет тому назад Сережка женился на соседке Юлечке из двухкомнатной. Они быстренько разбили стенку и сделали отличные апартаменты. В однокомнатную недавно въехал Володя. Зато в «двушке» проживает местное несчастье – алкоголичка по прозвищу Копейка. Днем она толкается у метро, собирая у ларьков бутылки, вечером вместе с компанией таких же опустившихся людей горланит песни. За стеной у нас частенько вспыхивают драки, и тогда я вызываю милицию. Но ничего поделать с Копейкой никто не может. Лиц, нарушающих общественный порядок, из Москвы давно не выселяют, считается, что это попирает их гражданские права. Интересно, а кто будет охранять гражданские права жильцов нашего подъезда, регулярно подскакивающих в своих квартирах, когда Копейка в три утра распахивает дверь своей квартиры и орет дурниной:
– Пошли все на…
Больше всего я боюсь, что она уснет в кровати с тлеющей сигаретой, и мы все сгорим. И вот, кажется, дождалась.
– А ну, ребята, поднажмите, – велел мужик лет сорока, – вам чего, дама?
– Домой хочу пройти, моя дверь как раз впритык к той, что вы ломаете.
– Из сорок второй, что ли?
– Нет, я живу в сорок первой, – похолодев, ответила я.
– Эй, ребята, стопорь, – заорал мужик, – хозяйка пришла, ключи есть?
Трясущимися от ужаса руками я начала тыкать в замочную скважину, из которой валил синий дым. Боже, горит наша квартира. Мои животные!
Дверь распахнулась. Из коридора вылетел клуб синего дыма. Непонятно откуда появившиеся баба Зина, председатель кооператива Саша и бухгалтерша Лена заохали. Пожарные ринулись внутрь, я за ними.
На кухне на включенной плите мирно стоял абсолютно целый прозрачный чайничек. Воды в нем не было, а на дне вовсю кипели остатки красной пластмассовой крышечки, источавшие жуткие миазмы. Один из пожарных потушил огонь.
– Что же вы, дама, так и сгореть можно!
Я только открывала и закрывала рот. Отчаянно чихающие собаки сбились у моих ног, кошки выли на верхних полках, жаба Гертруда опустилась на самое дно аквариума и тяжело дышала.
– Горим! – заорал Кирюшка, врываясь прямо в уличных ботинках на кухню. – Лизка, хватай собак, эвакуация!
– Никто не горит, – ответил один из пожарных, по виду старше всех, – слава богу, обошлось! Где сесть можно?
– Вот тут, на стульчике, – засуетилась я.
– Окна откройте, – велел другой парень и, сняв каску, спросил: – Попить дадите?
– Вам чай или кофе? – обрадовалась я. – А что мне будет за вызов? Какой штраф?
– Просто воды налейте, – ответил брандмайор, – ничего не будет, по делу вызывали. – И приказал подчиненным: – Ступайте, парни, на лестницу.
– Ой, все интересное пропустил, – заныл Кирюшка, – пожара не увидел.
– Ну и скажи спасибо, что так, – буркнуло начальство, лихорадочно заполняя какие-то бумаги, – ничего хорошего в огне нет.
– А это что? – спросил Кирюшка, тыча пальцем в какой-то странный, вытянутый предмет.
– Пенный огнетушитель.
– Зачем он?
– Огонь гасить.
– А почему не водой?
– Слушай, парень, – не вытерпел брандмайор, – не видишь, я документ оформляю, сделай милость, не мешай.
– Вижу, – радостно ответил Кирюшка.
У него замечательный характер – ровный, открытый и приветливый. Он почти всегда пребывает в великолепном настроении и моментально находит контакт с посторонними людьми. Одна беда: господь отсыпал ему чересчур много любопытства!
– Вижу, – повторил Кирюшка и глянул через плечо пожарного. – А вы неправильно пишете.
– Где? – удивился мужик.
– Здесь, – радостно ответил мальчик, – смотрите, вот на этой строчке: «очаг возгарания».
– Ну и что, так у нас принято…
– Так «возгорание», – пояснил Кирка. – Корень гар-гор, мы в пятом классе проходили.
– Ну, ты прям Лобачевский, – недовольно ответил майор, – никто не замечал никогда.
– А Лобачевский был математик, – встряла Лиза, – великий, но к русскому языку отношения не имел.
– Раз такие умные, – вскипел начальник, – чего тогда чайник не выключаете? А?
Я хотела было сказать, что дети к этому инциденту непричастны, но Кирюшка опять спросил:
– А как этот огнетушитель работает?
– Просто.
– В электричество включается?
– Нет.
– Где его включают?
– Кнопка наверху.
– Какая? Их там две.
– Правая.
– От вас или от меня?
– Правая она и есть правая, – цедил пожарный.
– Эта, – продолжал Кирюшка, – да? Эта? Ну скажите!
– Какая? – безнадежно спросил майор.
И тут мальчик ткнул пальцем в красную пупочку. Вмиг из небольшого раструба на самом верху огнетушителя послышалось угрожающее ворчание, и через мгновение из отверстия забила толстая струя пены.
– Блин! – заорал майор, кидаясь к агрегату.
Не тут-то было. Наши толстенькие мопсихи, напуганные до полусмерти всем происходящим, тихо сидели, прижавшись друг к другу. Очевидно, у майора дома не было животных, потому что мы, прежде чем шагнуть, машинально смотрим под ноги. Но пожарный бросился вперед не задумываясь. Правая ступня его зацепилась за Аду, левая – за Мулю. Взмахнув руками, с воплем он рухнул между столом и мойкой. Огнетушитель вертелся в разные стороны, плюясь белыми, пухлыми кусками пены.
Баба Зина заорала как ненормальная и выскочила в коридор.
– Как его выключать? – завопила я, подбираясь к баллону.
… – ответил майор.
– Кнопка, – заверещал Кирюшка, – кнопка, Лизка, нажми скорей сверху!
Девочка ловко выполнила приказ, но огнетушитель не послушался. Раструб неожиданно повернулся на сто восемьдесят градусов, и не успела я опомниться, как противно воняющая масса залепила мне нос, рот и глаза. Так что наблюдать за происходящим я больше не могла, слышала только разнообразные звуки: беспрестанный мат брандмайора, нервное поскуливание мопсих, надрывное мяуканье кошек, нечленораздельное мычание, которое издавали баба Зина и председатель Саша, звяканье, топот, фырканье, стук, потом все перекрыл громовой вопль:
– Растуды твою, блин, Николай Евгеньевич, чего стряслось?
– …Мишка, – возвестил майор, – …и… и… Больше сказать нечего.
– Лампа, – заорал Кирюшка, – утрите ей морду!
Я открыла рот, чтобы сделать ему замечание, и даже начала:
– Не морду, а… – Но тут пена заползла в рот, и я чуть не скончалась от омерзительного вкуса.
– Пошли, Лампуша, – сказала Лизавета и потянула меня за руку, – давай, умывайся.
Зажурчала вода, кое-как я смыла с лица отчего-то жирную, липкую кашу и наконец-то сумела разлепить веки. Перед глазами предстало дивное зрелище. Когда-то, страшно давно, мама читала мне книжку про эскимосов. Больше всего детское сознание поразила картинка, изображавшая внутренность дома северных жителей. До сих пор помню, что он называется красивым, загадочным словом «иглу». Так вот, наверное, чтобы потрясти детскую душу до основания, живописец изобразил небольшую комнату, где все предметы были сделаны из льда и снега – кровати, стол, стулья, даже газовая плитка. Естественно, такое нереально, а небось на самом деле в иглу висит закопченный горшок над огнем, но цель была достигнута. С замиранием сердца я разглядывала картинки и страстно мечтала оказаться там, внутри. Теперь мне была предоставлена такая возможность.
Вся кухня была покрыта толстым белым слоем отвратительно воняющей субстанции. Когда пожарные, синие от злости, наконец ушли, волоча за собой пустой огнетушитель, я вздохнула.
– Боже, это же целую ночь отмывать!
– Здорово хлестало, – в полном восторге запрыгал Кирюшка, – совершенно офигенно, эх, жаль, Лешка Королев не увидел. Он-то все хвастался, что у них дома батарею зимой прорвало, но мой огнетушитель покруче будет!
Я сунула ему в руки тряпку.
– Начинай!
– Да, – моментально загудел Кирюшка, – почему всегда я?
– Ты на кнопку нажал!
– А ты чайник забыла!
Признав правильность данного замечания, я взяла другую тряпку и предложила:
– Давай вместе, быстрее справимся.
– Ага, – зудел Кирюшка, – мы будем тут все мыть, а Лизка отдыхать!
– Вовсе нет.
– Где она?
– Слышишь, идет по коридору?
Топот приближался, и в кухню влетела соседка Копейка, как всегда, в подпитии и, как всегда, с сигаретой в руке.
– Вона, блин, какая штука! – в полном восторге хлопнула она себя руками по бедрам. – Ну и ну! А все ко мне приставали, ругались! «Смотри, Виктория, сгоришь!» И чего вышло? Сами чуть весь дом не спалили, вроде ты, Лампа, баба приличная, завсегда трезвая, ну и как у тебя такое вышло?
– Откуда ты узнала про сгоревший чайник? – поинтересовалась я, размазывая скользкую пену по столу.
– Тоже секрет нашла, – хмыкнула Вика, обдавая меня водочным амбрэ, – баба Зина уже всему нашему дому растрепала, теперь в одиннадцатом, ну, в том, где булочная, людям рассказывает.
– Шла бы ты домой, Виктория, – каменным от злости голосом отчеканила я, – чего тут интересного?!
– Да ладно тебе, по-соседски заглянула, ох и грязи! Всю ночь проколупаешься. Да не так надо! – проорала Вика.
Она схватила веник, мигом смела белые клочья в ведро и сообщила:
– Тряпкой только развозюкаешь. Дай на бутылку пятьдесят рублей, мигом порядок наведу.
– Бери, – протянула я ей голубую бумажку.
Вика все убрала с такой скоростью, словно обладала, как богиня Кали, десятком рук.
– За пятьдесят рублей, – обиженно сказал Кирюшка, – я бы тоже так бы носился.
После дождливого дня неожиданно наступил душный влажный вечер, а потом такая же ночь. Я никак не могла заснуть, в открытое окно вплывал густой, горячий воздух, под одеялом было отвратительно жарко, а без него холодно. Я сходила в ванную, вытащила из шкафа банную простыню и укрылась ею. Телу стало лучше, но голова совершенно не собиралась засыпать, в мозгу кипели мысли, и чем больше я думала, тем меньше становилась понятной история, приключившаяся с Володей.
Ну ладно, предположим, с ним случился острый приступ идиотии, и мужик, убив и оставив в квартире кучу следов, в багажнике нож, преспокойненько отправился домой. Но Надежда Колесникова! За каким чертом она сказала Костину, что замужем! Насколько я знаю, женщины обычно поступают как раз наоборот, врут случайным любовникам, что совершенно свободны. Оно и понятно, никому не охота убегать голым от разъяренного супруга. И эта непонятная ложь про отпуск… Ну зачем ей было врать подруге про поездку? Отчего она не рассказала про Володю? Как правило, молоденькие девушки любят похвастаться кавалерами, а майор, хоть и старше девицы почти в два раза, выглядит очень даже ничего: высокий, светловолосый… К тому же он балагур, ловко играет на гитаре и с удовольствием рассказывает абсолютно неправдивые, зато невероятно веселые случаи из милицейской жизни. Володя вмиг становился душой любой компании, и он не стал бы бить женщину, даже изменницу. Во-первых, он слишком галантен и воспитан, а во-вторых, дамы падают к его ногам, как срезанные ромашки, и он не слишком-то горюет, разбежавшись с очередной пассией. Все, абсолютно все в этой истории выглядело нелепо. И в довершение – смерть Надежды. Кончина единственного человека, способного подтвердить алиби майора. Конечно, Колесникова и впрямь могла погибнуть в результате бытовой травмы. Но как странно она себя вела! Сотрудникам милиции сообщила, что и слыхом не слыхивала про Костина, а потом зачем-то приехала ко мне, оставила записку… Интересно, вопрос о чьей жизни или смерти волновал ее? Володиной или своей? И зачем ей понадобилась я?
Ни на один вопрос не нашлось ответа, и я заснула под утро, так и не зная, как поступить.
Едва стрелка будильника подобралась к семи, как я схватила трубку и набрала домашний номер Рожкова.
– Да, – ответил сонный, недовольный голос его жены Ларисы, – кто это в такую рань?
Славка и Ларка перманентно находятся в странных отношениях. Иногда у них начинается бурная любовь, и месяц-другой они друг в друге души не чают, но потом мгновенно переходят в стадию ненависти, начинают швыряться предметами, и жена сваливает в квартиру к матери. Детей у Рожковых нет, поэтому они могут до посинения закатывать друг другу истерики. Каких только гадостей не говорит Лариска про Славку. Он и жмот, и негодяй, и импотент, и дурак, и бабник… Валит все вместе, в одну кучу. Ну как, скажите на милость, человек с отсутствием потенции может быть ловеласом? Но Ларису подобные нестыковки не смущают, и в Рожкова летят кастрюли с дерьмом. Но сегодня, похоже, у них опять совет да любовь, потому что Ларка пребывала в семь утра в своей квартире.
– Славу позови, – велела я.
– Кто это такой наглый, – завела Лара, – что это значит – «Славу позови»! Кто говорит?
– Да это я, Лампа.
– А, – поутихла Лариска, – нет его.
– И куда подевался?
– К бабке моей поехал, картошку копать.
– Зачем?
– Затем, что старуха одна не может по полю с лопатой бегать, – вызверилась Лариса, – между прочим, ей скоро девяносто стукнет. Зимой всем нравится вкусную картошечку жракать, не магазинную гнилушку, а свою, рассыпчатую. Да с огурчиком, с грибочками. Бабка у меня не жадная, навертит консервов и раздает всем, но сколько можно у ней на горбу ехать? Я Славке так и сказала: езжай, помогай бабульке, перекопай все, в погреб спустись да возьми сколько хошь… И он…
– Когда вернется? – перебила я ее страстный монолог.
– Ну… Как сделает, дней через пять-шесть, ему отпуск неделю дали.
– Интересно, почему он мне ничего не сказал?
– А мы только позавчера помирились, – пояснила Лариса, – он и сам не знал. Только тут Николай Кошехин в Москву прикатил, телевизор покупать, ну, я с ним вчера в деревню Славку и отправила. И назад его Колька припрет, а то с мешками…
– Так у него же своя машина есть!
– Сломалась, зараза, во дворе кукует, а тебе чего надо?
– Ничего, – ответила я и отсоединилась.
До четырех дня я старательно разворачивала карамельки, сигареты, бульонные кубики и пересыпала в простые, прозрачные мешочки кофе, сахар, чай и какао, наконец, кое-как доперев сумку до машины, поехала на Новослободскую улицу.
Во дворе не оказалось ни одного человека. Отдуваясь, я заволокла бело-красный баул на второй этаж и попросила у дежурной:
– Наберите вот этот номерок, Алексея Федоровича позовите!
Девушка окинула меня оценивающим взглядом, но не стала спорить, а завертела диск. Минут через десять появился мужик. Сегодня он был еще более мрачным, чем вчера. Увидав меня, потную, растрепанную, возле гигантской, словно беременной, сумки, он сердито сдвинул брови и грозно поинтересовался:
– Ну? Еще чего надо?
Испуганная таким приемом, я залепетала:
– Тут, в общем, Слава Рожков обещал, продукты… Сто долларов есть!
Алексей Федорович побагровел, быстро глянул в сторону дежурной, потом легко, словно дамскую сумочку, подхватил тринадцатикилограммовую торбу и велел:
– Двигайте вниз, ох уж эти родственники! Все перепутают, передачи в подвале принимают.
Во дворе он грохнул сумку на землю и прошипел:
– С дуба упала, да?
– Нет, – растерялась я, – а что?
– А то, дурья башка, что явилась с сумкой и про баксы орешь при свидетелях, совсем головы нет? Вроде Славка говорил, ты нормальная!
– Простите, – пролепетала я, – я в первый раз, больше это не повторится, уж поверьте. Возьмите баульчик, там все как надо, ничего противозаконного, а тут денежка.
– Пошла ты на… со своими деньгами, – спокойно ответил мужик.
Я раскрыла рот.
– Для Володи я и так все сделаю, – пояснил мент, – мы с ним лет десять знакомы, отличный он парень, и дело одно было, за которое я ему по гроб жизни благодарен. Только продукты не возьму.
– Но почему?
– Его увезли.
– Куда?!
– В больницу.
– Что случилось? – спросила я, чувствуя, как слабеют ноги.
– Сердце схватило ночью, похоже на инфаркт. Хорошо хоть сокамерники зашумели. Успели его до врача живым донести, но сейчас положение крайне тяжелое, отправили в «Матросскую тишину».
– Куда?
– В другое СИЗО, на улицу Матросская Тишина.
– Почему? – плохо слушающимися губами спросила я.
– Там большая больница, со сложными случаями всегда туда отвозят, наши врачи в Бутырке не справляются, коли дело плохо.
– А что, так плохо?
– Нехорошо, – вздохнул тюремщик, – честно говоря, я боялся, что живым не доедет. Уж и не знаю, что дальше делать станут. Могут в 21-ю больницу перевести.
– Зачем?
– Там специальных два этажа имеется, – вздохнул Алексей Федорович, – оно, может, и лучше для Володи туда попасть, специалисты понадежнее и лекарств побольше, чем в Матроске. Только все эти переезды в машине инфарктнику ни к чему…
– Отчего же его сразу в 21-ю не отправили?
– Не положено, сначала в Матросскую надо.
– Идиоты!!
– Таковы правила.
– Что же мне теперь делать? – растерянно спросила я.
– Забирайте домой харчи, позвоню вам, давайте телефон.
Я продиктовала номер и взглянула на сумку, где лежали любовно купленные и аккуратно запакованные продукты. Ей-богу, не могу тащить передачу назад, несмотря на то, что потратила на нее кучу денег…
– Послушайте, Алексей Федорович, в тюрьме ведь есть такие люди, которым ничего не присылают?
– Полным-полно.
– Ну вот, возьмите и отдайте одному из них.
– Вы что, – уставился на меня тюремщик, – это ж сколько вы деньжищ убухали…
– Пожалуйста, – устало сказала я, – очень прошу, просто я не смогу внести этот баул назад в квартиру.