1
Нет дела, коего устройство было бы труднее, ведение опаснее, а успех сомнительнее, нежели замена старых порядков новыми.[1]
– Господи, – пробормотал Макс, – скажи мне, зачем я в это ввязался?
Господь, как обычно, не ответил. Он до Макса не снисходил – Бог не говорит с атеистами, а Макс атеистом был махровым, заслуженным, записным. Если бы атеистам выдавали специальный партбилет, то Макс Амлинский непременно бы таковым обзавелся, для убедительности.
За господа ответила Инга:
– Затем, что это хорошая идея.
– Никакая это не хорошая идея, – сказал Макс. Он выразился бы крепче, будь на месте Инги мужик, однако полученное воспитание не позволяло употреблять выражения в обществе дамы. – Так, я придумал. Ты сдаешь билеты, я покупаю рейс на Маврикий, и мы улетаем туда. В отеле…
– Паниковать поздно, – хладнокровно перебила его Инга, прищурилась и спросила: – Это что? Запонки?
– Что такого?
– Ты летишь в Рим мало того что в этом пиджаке, которого не было в твоем списке, так еще и в рубашке с запонками? Макс!
– Инга! – ответил он ей в тон.
– Здесь тебе не Оксфорд!
– Вот уж точно. Хоть один нормальный человек должен быть в этом бардаке, если уж ты переметнулась на темную сторону.
Хотя, надо признать, выглядит Инга в новом наряде отлично. Макс привык видеть ее в деловых костюмах, в вечерних платьях, видел в одежде для отдыха, но такой же, как сама Инга, – спокойной, сдержанно-элегантной. У нее был тот стиль, который Амлинский весьма и весьма ценил и сам. А тут! Ужасная майка с непритязательной девичьей рожей и надписью «Kiss me», джинсы не лучшего разряда, кроссовки… ну ладно, кроссовки фирменные, замнем. И эта ужасная бейсболка, козырек которой почему-то чрезвычайно Макса раздражал. На фоне аэропортовской суеты Инга смотрелась своей, а в глазах Макса стала чужой.
Чужие приходят внезапно.
Но Инга была весьма привлекательная чужая – джинсы и футболка обтягивали где надо, а июньская жара, внезапно навалившаяся на Москву тяжелым душным брюхом, не оставляла места для маневра в виде мешковатой куртки, которую Инга зачем-то прихватила с собой в самолет. Куртка цвета «юный баклажан» тоже была не из привычного мира, зато прекрасно подошла бы девице напротив – полной, неопрятной, читающей замусоленную книжку. Макс не стал смотреть на девицу дольше пары секунд. В своей жизни он старался по максимуму избегать неэстетичных переживаний.
– Ты сам одобрил эту идею, – сказала Инга и принялась покачивать ногой. – Поздно, Максим Эдуардович. Скоро пойдем на посадку.
– Я умер и попал в ад, – буркнул Макс и, отвернувшись, посмотрел в айпад. Там была открыта рабочая почта. Тринадцать неотвеченных писем. Все, все не к добру.
Вокруг стоял гвалт, тоже непривычный после ВИП-зоны, куда Макс хотел было свернуть, но Инга немедленно завернула его куда нужно. Вокруг были… люди. Вот как они, оказывается, выглядят. Рабочие и крестьяне, сплошной пролетариат. И он, Макс, сейчас тоже как бы относится к этому пролетариату. Ах, судьба-злодейка!
Он бы напел какую-нибудь трагическую арию о бренности бытия и жестокости мироздания, если бы не был начисто лишен музыкального слуха. В оперу сходить – это легко, повторить хотя бы одну ноту – чрезвычайно трудно. Должны же и у него быть недостатки?..
– Мне принести кофе? – спросила Инга.
– Принеси.
Она ушла и вернулась с двумя пластиковыми стаканчиками, похожими на рахитичные наперстки. В них плескалась неопознаваемая бурда.
– Что это?
– Кофе. Из автомата.
– Калашникова?
– Да, Калашникова, – согласилась Инга.
– Я не стану это пить. Ты издеваешься? – Он начал закипать. – Или ты прекращаешь все это, или мы сейчас же отсюда уходим.
– Макс, не стоит на меня сердиться, – сказала Инга. – Посмотри вокруг. Это то, что они пьют, они делают. Ты просил, чтобы я тебе показала, – я показываю.
Он огляделся. К кофейному автомату стояла очередь, люди несли тонкостенные стаканчики, наполненные отходами производства, с такой нежностью, будто там плескался пятидесятилетний «Далмор»[2]. И отхлебывали с удовольствием, вот что странно! Макс взял стаканчик, понюхал бурду, глотнул. М-да.
– Испытание пройдено? Можно выплеснуть остаток?
– Давай мне, я допью.
– Инга, ты сляжешь с гастритом, и я останусь наедине с монстрами. И больничный тебе не дам.
– А я и не попрошу, – сказала она и допила кофе сначала из Максова стаканчика, потом из своего. – Максим Эдуардович, можете не беспокоиться за мое здоровье, оно крепче Сталинграда.
Макс промолчал.
Она была какая-то не такая. В этой одежде, в непривычной обстановке Инга преобразилась, словно в кривом зеркале, и это совершенно Максу не нравилось. Он не любил неожиданностей в том, что не касалось бизнеса. В бизнесе постоянно приходится идти на риск и выплывать, отталкивая лезущие в лицо обстоятельства, возникающие будто бы из ниоткуда; однако люди, которые на Макса работали, должны преподносить только приятные неожиданности. Только так и никак иначе.
Особенно его Инга, в его мире.
Макс вновь на нее покосился. Она сидела, нога покачивалась, как будто не кроссовка на ней, а туфелька, и вид у Инги был такой, словно она здесь своя. Как будто она все годы притворялась, а на самом деле являлась шпионом врага, подосланным в Максов мир. Мир, где не было места… всему этому: туристам, галдящим так, что уши закладывает, орущим и беснующимся детям, плохому кофе, отсутствующему «Далмору» (черт бы его побрал!), безвкусной одежде, книгам в мягких обложках. Макс снова посмотрел в айпад, где к тринадцати неотвеченным письмам прибавилось еще три. О-хо-хо, пронесло.
Макс, почти не думая, стучал по клавиатуре, пока не позвали на посадку – между прочим, задержавшуюся на добрые пятнадцать минут. В самолете легче не стало: пришлось пройти почти в хвост, умная Инга мгновенно устроилась у окна, а рядом с Максом плюхнулась конопатая личность мужского пола, лет десяти от роду.
– Ух ты, – сказала личность и сунула густо покрытый веснушками нос прямо в Максову рабочую почту, – это у вас айпад?
– Айпад, – согласился Амлинский.
– А игры на нем есть?
Благоразумное ледяное молчание пацана не остановило.
– А это что за значок? Ух, у моего друга Лешки есть айпад, но он мне не дает смотреть!
– Кирилл, отстань от дяди, – предложила женщина, которая заталкивала сумки и пакеты в багажный отсек. Сумки лезли плохо, цеплялись углами. Из пакета высовывался почему-то свернутый плед.
– Ма-ам, вот какой айпад, как у Лешки, смотри!
Женщина глянула на планшет, на Макса и негромко сказала:
– Извините.
– Извинения принимаются.
– Кирилл, садись на соседний ряд.
– Ма-ам!
– Кирилл, сядь, пожалуйста.
– Максим Эдуардович, – предложила Инга, наклоняясь к нему, – если хотите, мы поменяемся местами.
– А как же чистота эксперимента? – не удержался от легкого ехидства Макс.
– Пострадает.
– Тогда сиди где сидишь.
Протестующего Кирилла переселили на соседний ряд, стало потише, и Макс выключил айпад, чтобы – как там верно сказано? – насладиться чистотой эксперимента.
Ладно, ничего страшного не творится, правильно? Это обычный самолет, только не бизнес-класс, вот и все. Старый, добрый, вожделенный и недоступный нынче бизнес-класс. Так вот что происходит у тебя за спиной, когда ты в мягком просторном кресле, вытянув ноги, наслаждаешься хорошим обедом! Здесь их вытянуть некуда. Колени Макса упирались в спинку переднего сиденья и все норовили расползтись в стороны, поближе к чужим коленям, что беспардонно нарушало правила приличия. Ну ладно Инга, но незнакомая женщина, мать Кирилла, ничем такого близкого знакомства не заслуживала, и неприлично заставлять ее соприкасаться с чужим мужчиной. Макс завозился, сел прямо, вжавшись в спинку сиденья, и немного подумал о «железной деве» и других позитивных приспособлениях для лишения человека жизни и удовольствия. Самолеты «Аэрофлота», например.
Инга просматривала журнал, вытащив его из кармашка на кресле, а Макс смотрел в окно и думал о том, что все это можно было проделать как-то по-другому. Хотя поначалу идея казалась хорошей. Просто отличной она казалась, что уж там.
Две недели назад – кажется, это были две недели? да, верно, – где-то около полуночи, когда кофеварка исторгла из себя еще немного крепкого и черного, как ночь за окнами, кофе, Инга сказала:
– Максим, если ты не хочешь нанимать аналитика, мы его не наймем, вот и все.
Макс поднял голову от бумаг: последние полтора часа царило молчание, прерываемое только благородным бульканьем кофеварки и стуком клавиш, и ни о каком аналитике речи не шло. А Инга, видимо, все время думала.
– И что мы будем делать? Я не знаю этого сегмента рынка. Ты в курсе, как я не люблю лезть в то, чего не знаю.
– У нас два варианта. – Инга, сидевшая за своим столом, куда перебиралась во внеурочные часы, встала и прошлась по кабинету. Макс смотрел, как мелькает стройная нога в боковом разрезе юбки – таком деловом разрезе, который оставляет только изящный намек. – Либо ты забываешь о своей идее, что, как я понимаю, уже невозможно…
– Невозможно, – любезно подтвердил Макс.
– …либо ты изучаешь этот сегмент самостоятельно.
– Инга, – сказал он, снял очки и с силой потер глаза, – я не понимаю, о чем у нас идет разговор. Я хочу вникнуть…
– Я и предлагаю тебе вникнуть, только не в цифры и графики. В них буду вникать я. Тебе нужно знать покупателя, вот и займись.
– Чем? Социологическими опросами?
– Нет, Макс. Сделай то, на чем ты построил компанию. Сидеть со мной и бумажками – это не твой стиль. – Она остановилась напротив, оперлась ладонями о блестящую столешницу. – Твоя задача – увидеть людей, составляющих новый сегмент. Погрузиться в среду полностью.
– Ты предлагаешь мне снять хрущевку и пожить в зассанном котами и подростками подъезде? – осведомился Макс иронически. Это был его единственный, лелеемый, плотно впечатавшийся в память образ обычной жизни низших социальных слоев. Мать формулировала это именно так, а отец молчал многозначительно и одобрял. Зассанный подъезд, в котором Максу сроду не приходилось бывать, иногда являлся ему в кошмарах. Под узкой, почему-то винтовой лестницей жили монстры, пожиравшие припозднившихся жильцов. Хотя Макс прекрасно знал, что ни в одной хрущевке винтовых лестниц нет. Типовая планировка, квартиры от тридцати до семидесяти двух квадратов, кухня не больше шести…
Но Инга, снежная королева, на провокацию не поддалась.
– Нет, лучше. Я предлагаю тебе ассортимент.
Ассортимент, будь она неладна.
Они спорили тогда до половины четвертого утра, и Инга его убедила. Вытурила из офиса, чтобы Макс «переспал с идеей», и оказалась права. Наутро он пришел, велел Инге заняться деталями, только уточнил, что она поедет с ним. В одиночку сражаться с чужим жестоким миром он не собирался… вернее, ему было скучновато делать это в одиночку на сей раз.
Самолет разогнался и взлетел, сразу заложило уши, неподалеку истошно заорал младенец. Младенцы и Макс тоже существовали раньше в раздельных мирах, а теперь вдруг оказались в одном. Слушая непрерывные вопли, немудрено было впасть в уныние. Конопатый Кирилл через проход тоже не дремал, что-то требуя у матери, до сих пор ни разу не повысившей голос. Хоть это радует: орущих женщин в непосредственной близости выносить еще тяжелее, чем младенцев. А, будь оно все… Макс расстегнул пуговицу на воротнике, посмотрел на хронометр: две минуты как взлетели, просто отлично. А кажется, два часа. А лететь, между прочим, три с половиной.
– Расслабься, – посоветовала Инга, не отрываясь от чтения, – все уже случилось. Сейчас принесут поесть, ты выпьешь, подобреешь, и будет не так мрачно.
– Я не хочу расслабляться. Мы едем работать.
– Мы едем и отдыхать тоже. – Инга закрыла журнал и уставилась на Макса своими неправдоподобными голубыми глазищами. – Все, самолет взлетел, парашют никто не даст, Я тебе сознаюсь: я об этом два года мечтала.
– О чем?
– О том, что ты наконец-то выйдешь из офиса и куда-нибудь поедешь, а я смогу это проконтролировать.
– Я летал в прошлом году на Маврикий.
– Я помню. И всю неделю просидел в номере, не выходя из почты и скайпа. Помню, как ты позвонил, официант на заднем плане сервировал стол, и я тебе очень завидовала – а тебе было все равно. Ты сдуешься, Макс. Ты уже почти сдулся. Давай ты не станешь гробить дело своей жизни только потому, что у тебя очередной приступ тотального контроля?
Иногда Инга бывала болезненно откровенной.
– Эй. – Макс пытался развернуться к ней, но тиски пыточного кресла держали намертво. Ремень впился в живот. – Я тебя об этом не просил, ясно?
– Конечно ясно. Меня и не нужно просить, я все сделала сама.
– Уволю, – пригрозил он.
– Увольняй. А пока мы будем играть в шпионов.
Она совсем его не боялась.
Вот это в ней всегда поражало Макса: то, что она его слушалась, но не боялась. Даже когда пришла наниматься на работу… когда же это было? Лет шесть назад? Столько не живут. Так вот, даже тогда Инга его не испугалась, хотя он с порога предложил ей убираться и не тратить его время. Очень уж тогда скверный выдался день.
Она не ушла, и иногда, в мерзкие минуты сентиментальности, Макс благодарил судьбу за это. В остальное, весьма прагматичное, время он просто полагал, что ему как работодателю повезло.
И он слишком хорошо об этом помнил, чтобы переступать черту.
– Ладно, – сказал Макс, откидывая кресло назад и все еще пытаясь устроиться удобнее, – шпионы так шпионы. Хотя у настоящего шпиона нормальный костюм, большой пистолет и «Астон Мартин».
– Мистер Бонд, на этот раз вы под прикрытием, – проинформировала его Инга.
– Что, даже стреляющей ручки не предусмотрено?
Она улыбнулась, наклонилась поближе, чтоб никто не услышал, хотя в самолете и так было шумно, и сказала:
– Если тебе неудобна наша шпионская легенда, лучше сказать об этом сейчас, пока у нас есть время придумать что-то другое. Можем все-таки назваться родственниками.
– Нас с тобой за родственников никто не примет даже в состоянии алкогольной интоксикации, – возразил Макс.
Чистая правда: они с Ингой были как позитив и негатив. Макс – высокий, худой, волосы темные и жесткие, как обувная щетка, а Инга – изящная, будто из слоновой кости выточенная, с пушистыми белокурыми локонами до лопаток. На работе она закалывала их в строгий пучок, однако Макс прошел с нею уже достаточно корпоративов, чтобы все оценить по достоинству.
– Если назваться братом и сестрой, нас засмеют даже тараканы в номере.
– В номере не будет тараканов.
– Не поверю, пока не проконтролирую сам.
Инга вздохнула:
– Хорошо. Я надеюсь, что это не причинит нам обоим неудобств и ты вынесешь мое непосредственное присутствие не только в стенах офиса.
– Я тоже надеюсь, но, думаю, это наименьшая из наших проблем. Помнишь тот случай? Ведь тогда все было в порядке.
Она покивала и задумчиво произнесла:
– Я надеюсь, проблемы остались в Москве.
Макс считал, что они только начинаются, однако он сам согласился с тем, что результат стоит подобных усилий. Пятиться как рак – это не принцип. Принцип – отвечать за свои слова. К тому же часть проблем действительно осталась в Москве, только Инге об этом знать не следует. Она радуется, и это хорошо. Есть вещи, которые женщинам говорить не нужно.
Стюардесса, улыбаясь, прокатила мимо тележку с едой и напитками, и у Макса немедленно улучшилось настроение.