Глава 4
Проштрафился? В паскудку! Или отчего тушевался граф Виельгорский
Самое начало июня 1896 года
Обер-полицмейстер Александр Власовский тщательно побрился, чернющие усы без единого седого волоска подкрутил колечками, взгляд строгий – дескать, все вижу, все примечаю! – и сел в свою пролетку на паре с пристяжной, – это когда одна гнедая запряжена в оглобли, а другая пристегнута справа на свободных постромках. Да непременно рысью, с ветерком! А рядом на сиденье с грозным обер-полицмейстером – полицейский чин в статском из канцелярских бумагоперекладывателей, но с каллиграфическим почерком. Это чтобы всех нарушителей порядка, будь они хоть статские советники, да хоть и генералы – брать на карандаш! Записывать в особую книжку, которую зловреды да нарушители благочиния и должного устроения прозвали «паскудкой». Чтобы все в Москве знали – жив еще обер-полицмейстер Александр Власовский, и не только жив, но и продолжает в своей должности исправно нести службу, как и полагается государственному служащему в большом офицерском звании. А далее – как Бог даст…
Вот выискался и первый нарушитель. Извозчик с нумером сорок четыре на спине. Едет по самой середке, будто он один на дороге. А ведь велено было строжайше: держаться правой стороны. На карандаш его, бестию! А покудова:
– Сто-о-ой!
Голос у Власовского зычный, такой, что все прохожие оглядываются, а некоторые даже вздрагивают. Знать, рыльце в пушку, коли окрика полицейского пугаются. Ничего, господа хорошие, и до вас доберемся, поскольку не дремлет бдительное обер-полицмейстерское око и все примечает.
– Ты пошто, скотина, посередке улицы едешь?
– Дыкть, это, господин…
– Молчать, плут! Сегодня же явишься в свой участок для уплаты штрафу! Рупь с полтиною, скажешь, на меня, мол, господин обер-полицмейстер наложил за нарушение проезда…
– Дыкть, господин обер-полицмейстер, я ж этого…
– А будешь противиться – в каталажку упеку! У меня с этим скоро! Понял меня?
– Дыкть, это, по-онял… Как не понять…
– Смотри, проверю…
И дальше по Москве, рысью! Порядок блюсти.
Это что? Обертки конфектные подле парадной?
– Чей дом, кто здесь дворник?
– Я дворник, – откликается немолодой татарин.
– Ты дворник? Пошто тротуар перед домом не убран, морда?
– Вщера убран. Сёдни убран.
– Как это – убран? Где – убран? А это что за фантики конфектные? Откуда они? С неба свалились? А, по мне, хоть и с неба. Валяются фантики?
– Валятся. Девки бросал. Минута назад не был.
– Не было минуту назад? А может, не минуту, а полный час они тут уже валяются? И разве тебе только по утрам надлежит убираться? Тебе полные сутки надлежит убираться и за чистотою вверенного участка следить! Немедля явишься в свой участок и заплатишь трешницу штрафу! Мол, обер-полицмейстер наложил…
– Много, хосяин.
– Много? Ах, так ты спорить! Недовольство, стало быть, проявляешь?! Власти законной противишься?! Пять рублей заплатишь, коли противишься. Как зовут?
– Сайфулла.
– Ступай-ка, Сайфулла, прямиком в участок. А коли не сходишь – в арестантский дом определю, потому как сам, самолично проверю, ходил ты в участок или нет, и отдал ли штраф или только пообещал. Понял меня, морда твоя стоеросовая?! Что молчишь? Понял?
– Как не понять.
– То-то…
И так – до самого вечера. А ночью – проверка околоточных да городовых. Чтоб не спали. Чтоб на своих положенных местах находились непременно. Чтоб службу несли бдительно и неукоснительно, как Устав полицейской службы каждому чину полицейскому прописывает.
В пятом часу пополуночи только и вернулся. Супружница давно спала, экономка тоже.
Александр Александрович пошарил на кухне. Нашел пирог с кашею и печенкой гусиною. Съел едва не половину. Врачеватели сказывают, под самый сон плотно есть – здоровью вредить. Дескать, желудок тоже отдыхать должен, и загружать его ночью не следует. Как и выпивать по ночам тоже весьма вредно. Но то сказывают, а тут – реальность. Две стопочки очищенной хорошо под пирог пошли. За ними следом – и третья. Ну, и отпустило. Весь день и вечер как пружина собран – как еще слабину организму и мозгам дать? Только пищею да водочкой…
Обер-полицмейстер лег спать у себя в кабинете, не раздеваясь, поскольку в половине восьмого должен быть непременно на ногах: в четверть девятого надлежит в управе рапорты от полицмейстеров принимать, что там у них в отделениях за истекшие сутки произошло и какие надлежащие меры для устранения законопреступлений и иных нарушений порядка и благочиния ими были приняты.
Уснул Власовский не сразу – донимали всяческие невеселые мысли. К примеру, кого назначат на его место, когда с должности попросят? И как скоро это произойдет. Его помощника Рудакова? Сомнительно. Вроде бы тот тоже не шибко отличился в лучшую сторону при событиях на Ходынском поле. Нет, не светит Рудакову обер-полицмейстерское место. Может, полковника барона Будберга? Так Андрей Романович тоже судебными да прокурорскими чинами мурыжится по делу о ходынской трагедии. Так что и ему не бывать покудова обер-полицмейстером московским. Солини? Вполне вероятно. При дворе примелькался, в Ходынском деле не замаран, генерал-губернатор к нему благоволит. Впрочем, какое его, полковника Власовского, дело, кого назначат обер-полицмейстером? Да никакого!
Обед, как обычно, принесли в половине третьего из «Эрмитажа», что стоял, как было известно всем москвичам, на углу Трубной и Петровского бульвара. Семь блюд, в том числе и знаменитый салат покойного Люсьена Оливье из двух рябчиков, телячьего языка, раков и паюсной икры, дымились паром в кастрюльках, салатницах, рыбницах и глиняных горшочках. Как все эти яства уместились в утробе обер-полицмейстера, не отличающегося ни ростом, ни дородностью, ведает лишь сам Господь, однако втиснулись, причем Сан Саныч не приобрел форму шара и не раздулся до размеров небольшого слоника. Даже живот не округлился, что и вовсе являлось чудом. В общем, он выглядел таким, как и прежде.
После обеда последовал отдых до шести вечера, опять-таки на диване и не раздеваясь. Служба у полицейских чинов такая – могут истребовать в любую минуту, так что раздеваться-одеваться некогда. Бывают случаи, когда на счету каждая минута, особенно ежели пожар или смертоубийство важного человека, когда личное присутствие обер-полицмейстера при дознании если и не обязательно, то непременно желательно. У графа Виельгорского был не пожар и, как он надеялся, не смертоубийство, поэтому, зная по-соседски привычки полковника Власовского, он заявился к нему в четверть шестого, когда обер-полицмейстер, оправившись от послеобеденного сна, должен находиться уже на службе, иначе сказать, у себя в кабинете.
Так оно и случилось. Когда Виктор Модестович вошел в кабинет Власовского, тот был уже погружен в работу. Александр Александрович, часто макая ручку в чернильницу, что указывало на кипевшее у него внутри возмущение и негодование, писал приказ по полицейскому управлению, то есть на все сорок участков Москвы:
«Сего дня, июня второго числа одна тысяча восемьсот девяносто шестого года, около четырех часов утра, околоточный Петровско-Разумовского участка Шандыбин отказался отрапортовать мне о состоянии дел на участке, поскольку, отстегнувши шашку, которую легко можно было у него изъять злоумышленным способом, спал, улегшись верхней частью тела на стол…»
Указав графу на кресло у стола, Власовский в очередной раз обмакнул перо ручки в чернила и дописал:
«Считаю действия околоточного надзирателя Степана Григорьева Шандыбина вопиющими в смысле отношения к своим обязанностям блюстителя законопорядка и налагаю на него штраф в размере месячного довольствия. При повторении подобного нарушения околоточный Шандыбин будет отправлен в отставку в принудительном порядке с записью в его послужной список.
Обер-полицмейстер г. Москвы полковник А. А. Власовский».
Расписавшись, Александр Александрович промокнул написанное и поднял глаза на Виельгорского:
– Слушаю вас, Виктор Модестович.
– Он приехал, – скорее доложил, нежели произнес обычным тоном Виельгорский.
– Кто? – поднял брови Власовский и тут же вспомнил, о ком идет речь. – Ваш управляющий имением Павловское, я так понимаю?
– Да, – подтвердил граф.
– Это хорошо, – отложил приказ в сторону обер-полицмейстер. – Вы уже разговаривали с ним?
– Ну, так, в общих чертах, – как-то неопределенно ответил Виктор Модестович.
– Что значит – «в общих чертах»? – посмотрел на графа Власовский. – Вы проверили отчетность?
– Проверил, – не очень твердо сказал Виельгорский. – Все как будто бы в порядке.
– Как будто или в порядке? – переспросил Александр Александрович чуточку раздраженно. Его всегда раздражала неопределенность в ответах. А точнее, даже злила…
– В порядке, – заверил его граф Виельгорский.
– А спрашивали, когда ваш главноуправляющий уехал из имения? – строго посмотрел на Виктора Модестовича обер-полицмейстер.
– Да, – ответил граф.
– И что он сказал?
– Он сказал, что седьмого мая.
– Кто это видел, вы поинтересовались? – задал новый вопрос Александр Александрович.
– Да, – ответил граф.
– И что же он вам ответил?
– Он ответил, что он сам может это подтвердить. Еще лодочник, который перевозил Попова через Павловку…
– Павловка – это река? – уточнил Власовский.
– Да, – ответил Виктор Модестович. – А потом главноуправляющий сел на поезд до Москвы на станции Ряженка.
– А где он жил, ваш главноуправляющий? – задал вопрос обер-полицмейстер.
– Он снимал меблированные комнаты с пансионом в Малом Власьевском переулке. Знаете, такой особнячок с мезонином…
– Владелец этих меблирашек Яков Шибуньский? – припомнил имя хозяина дома Власовский. Он частенько заезжал в тихие арбатские закоулки, вследствие этого знал владельцев особняков наперечет.
– Кажется, да, – неуверенно ответил Виктор Модестович.
– Что ж, – проговорил Александр Александрович. – Первоначальную информацию по вашему делу я получил. – Теперь мне надлежит самому побеседовать с этим вашим управляющим… как его?
– Козицкий, – охотно подсказал Виельгорский.
– Именно. Вы знаете, где он сейчас находится?
– Конечно… – Граф немного стушевался, что, конечно, не ускользнуло от внимания обер-полицмейстера.
– У вас еще что-то ко мне есть?
– А вы намерены сами заниматься моим делом? – глядя мимо Власовского, спросил Виктор Модестович.
– А почему нет? Вы же сами этого хотели? – немного удивился Александр Александрович.
– Может, поручите мое дело кому-нибудь иному? – продолжал смотреть мимо обер-полицмейстера Виельгорский.
– Да отчего же? – не понимал неловкости графа Александр Александрович.
– Ну, может, вы будете слишком заняты…
– Вы о чем, граф? – удивленно поднял брови Власовский. – Я всегда занят. Но ваше дело непосредственно касается нашего ведомства. Пропал человек, и мы обязаны его отыскать. Или найти причину его столь неожиданного исчезновения…
– Прошу покорнейше извинить меня, но… я слышал, что у вас неприятности в связи с этой… ходынской трагедией, – тихо ответил Виктор Модестович. – Вот я и подумал, что, возможно, у вас не будет хватать времени на расследование пропажи моего главноуправляющего…
– Ах, вот в чем дело, – усмехнулся Александр Александрович. – Спешу вас уверить, что ваше беспокойство совершенно напрасно. Я изыщу время для исполнения моих служебных обязанностей, как бы меня… ни отвлекали какие-либо посторонние… занятия. И покуда я нахожусь в должности обер-полицмейстера Москвы, я буду исполнять ее в полной и должной мере, можете не сомневаться…
– Да я и не сомневаюсь, Александр Александрович, – чувствуя себя виноватым, едва не всплеснул руками Виельгорский. – Просто мне, признаюсь, неловко… обращаться к вам со своими проблемами, когда у вас полно проблем своих…
– Еще раз ответствую вам, милейший граф, – произнес обер-полицмейстер, ничуть не лукавя, когда назвал Виельгорского «милейшим», – что вы отнюдь не должны чувствовать никакой неловкости. Сегодня же я открою ваше дело по всей юридической форме. И можете не сомневаться, никакие обстоятельства не позволят мне отнестись к нему халатно или без должного внимания. Если ваш главноуправляющий жив – мы его отыщем, пусть даже он проживает ныне на Африканском континенте. Если же его уже нет в живых, – развел он руками, – мы отыщем виновника и накажем злодея по всей строгости российских законов. Возможно, мы отыщем и ваши деньги. На это нужны лишь время и терпение…
– Благодарю вас, Александр Александрович, и еще раз прошу вас покорнейше меня извинить…
– Вам не в чем извиняться, – заверил Власовский собеседника. – Итак, где сейчас этот Козицкий?
– У меня, – просто ответил граф. – Чай пьет.
Власовский нажал кнопку звонка.
– Слушаю? – мгновенно появился в дверях дежурный офицер.
– Капитан, проследуйте сейчас вместе с графом Виельгорским до его дома и приведите оттуда некоего управляющего имением господина Козицкого. Цели привода покудова ему не открывайте, скажите, что с ним желает побеседовать московский обер-полицмейстер.
– Слушаюсь.
– Ступайте, капитан.
– Не знаю, Александр Александрович, как вас и благодарить, – смущенно произнес Виктор Модестович, поднимаясь с кресла. – Буду надеяться, что ваши неприятности окажутся не столь трудными и вскоре пройдут, как утренний туман.
– А вы, оказывается, поэт, батенька. Ну, дай-то Бог, – ответил Власовский, совсем не разделяя надежды любезного графа…