4
А как начиналось его правление!
В результате междоусобных склок элит власть сама пала к ногам его партии, как ее называли, младореформаторов. Это был результат ее давнего противостояния с партией националистов, приверженной собственному суверенному пути развития.
Элиты смирились: молодой интеллигентный лидер партии – удобный для них, ибо не будет мешать править «семибоярщине». Вид харизматичный – медальный профиль, а внутри – романтик, тряпка. Такой устроит. Они не знали, что у него удивительное умение затаиться, а потом в нужный момент броситься вперед, и выиграть.
Он стал правителем общества, над которым высятся холодные громады занятых собой корпораций, и всегда на страже – некая кафкианская машина сбора налогов, имеющих способность самовозрастать (как и цены на питание и другие необходимости), равнодушные суды, предназначенные только для посадок. И царит поголовное холодно-расчетливое взяточничество, которое нельзя упразднить, иначе без смазки рухнет система.
Такая система балансирует на грани, вызывая в человеке безнадежное чувство, заставляет его браться за файеры и куски выломанного асфальта – оружие интеллектуального пролетариата, или, из безвыходности, убивать обидчика и себя, совершая самосуд.
С приходом нового лидера народ, по историческому обыкновению, воспрянул. Молодой энергичный лидер, образованный, называет его «субъектом истории», говорит слова типа «эмпатия», смелый критик системы, совесть эпохи. Наконец, настоящая замена геронтологической власти «дворцовых старцев». Еженедельно отчитывается за проделанную работу по главному каналу телевидения. Терпит критику, не отвечая на оскорбления. Сделал все языки этнических нацменьшинств – булгар, венгров, албанцев, мусульман, турок официальными, чем резко снизил противоречия между ними и запутал поток деловых бумаг.
В качестве уступки «западникам» – перевел алфавит на латиницу. Хотя был против федерализации, то есть очередного разрыва страны на кусочки.
В народе снова появилась надежда на чудо. Хотя глухие окраины, где пахали ради своего выживания, и знать не знали про воцарившегося где-то в богатом центре нового лидера.
Он бессознательно стремился честно вести дела, и не мог опуститься ниже, куда бы ни вел его трудный путь через пропасти непонимания.
Все считали, что он видит далеко вперед. Но у него, казалось ему, не богатое воображение, а постоянные тычки в темноту непознанного, откуда случайно выплескивались догадки, что предпринимать.
Соратники остерегали его от десакрализации власти – народ перестанет уважать. Зря, мол, добился, чтобы его должность скромно называлась «Глава», как и губернаторов – главы. Наверно, это из детства – неосознаваемое желание пригнуться, сделаться незаметным. Но его все равно называли Стефан VI, памятуя о прежних одноименных королях. Лучше было бы установить не только институт президентства, а стать монархом. Политика – это всегда противостояние личности и толпы, и он мог бы стать над всеми, быть арбитром.
Но он доказывал, что это представление из глубокой архаики. Обыкновенный неглупый председатель сельскохозяйственного кооператива, избранный в вожди, может хорошо научиться искусству управления огромным хозяйством и ладить с людьми. Но почему тогда с таким придыханием смотрят на него даже самые умные люди, занятые более узким делом? Вал обожания катится за ним, если даже он ничего не делает. Странно, люди не знают, как серо, не понимая многого элементарного, как они сами, может жить лидер. Хотя у него появилась некая интуиция, когда ручейки многообразного опыта вдруг выявляются мгновенным озарением, которое философы называют сверхинтуицией, связанной не с классической физикой, а с квантовой неопределенностью.
И он добродушно отвечал, что хочет избавить элиту от закоренелых привычек и предрассудков властей, воспринятых от всех исторических эпох.
Власть представлялась таким же образованием, как и в древности: грозный вождь (на коне, в колеснице, под паланкином на носилках, на броневике, простирая руку, зовущую вперед, в бункере склоненный над военной картой) и ведомые им подданные.
Все духовные лидеры или оказывались чистыми утопистами, и вызывали еще больший террор, или быстро приспосабливались, сколачивая мощную силу, опирающуюся на зомбированное большинство, вели столетние войны алых, белых роз и других цветов, и в конце концов нередко погибали от своих же. Но странно вот что. Великие убийцы всегда становились легендами, а праведных народ как-то не прославил ни в мифах, ни в легендах. Неужели святость не интересна человеческой натуре?
Устройство власти такое же архаичное, деспотичное, но прикрытое демократической толерантностью, закрепленное сводом законов Общественного договора. Шаг направо – клетка, шаг налево – решетка (хотя сейчас больше домашний арест). Почему такая власть держится тысячелетиями неизменно?
Правда, в древности карал один, теперь – большинство карает меньшинство.
Несмотря на свободу, которую он дал бизнесу, почему-то средний и малый остался зажатым, как плитой, неистребимой бюрократией.
Подготовленный его командой закон о преференциях некоммерческим организациям привел к массовым выходам на дворцовую площадь различных сборищ, представляющих все слои населения, раздирая сознание людей на части.
Военные выбивали через Парламент непомерные вливания в оборону. Учения на границе, сопровождаемые их воинственными кличами, вызывали тревогу соседей и грозили сползти в «гибридную» войну.
Новый Глава государства знал: когда волна доверия схлынет, придется доказывать свою необходимость работой по-черному. Общество будет отвечать немилосердным стадным улюлюканьем, могут и разорвать.
Путь самопознания у Стефана был трудным. Он рос на провинциальной окраине у гор и моря, «фотографируя» девственным умом впечатления натуральной жизни, и только потом осмысливал их. Вглядывался с утеса в непонятное первозданное средиземноморье – дорожка света в кажущейся неподвижной солнечной бездне воды уводила в великую древнюю историю, а дальше в иную страну, где нет испугавшей его мысли о смерти после похорон матери, и вообще времени и пространства. Это скрытая за трехмерным миром квантовая реальность, где цветут невиданные цветы переливающихся сфер.
Окружение не было ему интересным. Да, любил – близких. А вот равнодушных людей вокруг не любил. Экстатичный философ Бердяев писал: «Во мне всегда была неслиянность ни с чем, и в то же время слиянность со всем» У него же в детстве была неслиянность ни с чем, вернее полная каша в голове, и неопределенная слиянность с морской далью.
За его спиной всегда сияло ослепительное средиземье. Там было то, что он любил. Вспоминал стихи своего друга молодости – писателя и поэта Нелепина.
И всплывает родина —
средиземным своим побережьем,
Словно в ней источник один —
материнская даль.
Только в ней окунусь,
и снова выявлюсь прежним,
Средиземной надеждой,
густой,
как в начале начал.
Он учился в университете, в столице общей Большой страны, которая еще не была недружелюбным соседом. И поражался, почему сверстники не знают этой его печали, того, что творится в них и вокруг, и остаются в коконе знаний, что дают единые учебники, ЕГЭ и телевизор. Они не знали внешкольной литературы, философских споров великих людей, тем более самой философии. Как можно прожить жизнь, не читая литературу, философию? Брать идеи только из телевизора?
Его старший друг Нелепин смеялся:
– За что на них злиться, если голова не способна осмысливать свою жизнь? Видят фотографично, и не могут извлечь идею, смысл. Это и у много переживших людей! Впрочем, сон разума свойственен и целым народам.
Во время перелома в жизни страны произошло раздвоение в головах, и даже друзья стали по разные стороны. Есть черта, после которой близкое и понятное друзьям перестают быть общим переживанием. «Как они могли?» Он удивлялся: черт знает, почему так происходит с людьми?
Но друг Нелепин не верил в необъяснимость перемены мыслей друзей. Убеждения складываются в сознании как равнодействующая из всего, что человек впитывает в себя, как губка. Такими они сохраняются неизменно, хотя большинство умеет ловко приспосабливаться, затаив свою суть. Только трудно распознать их вовремя.
У таких людей, с остановленным кругозором, нет внутреннего роста. Их не мучают вопросы о смысле их судьбы. За ненадобностью или из душевной лени. Даже у тех, кто много читал, поглощая уйму книг, и сам писал статьи или книги.
Есть такая порода людей: внезапно наливаются кровью, когда кто-то открыто говорит о своих сомнениях в политике власти, в их приспособленчестве и пристрастии к конспирологии – теории мирового заговора.
Стефан провел жизнь в мучительных мыслях, как избавиться от «ватности» своего характера, неопределенности в себе, когда бегают глаза, не зная, что сказать о том или ином жгучем вопросе. У него в детстве не было Учителя (разве что Нелепин?). Это самая большая беда! В школе преподаватели были какой-то невзрачной полегшей травой. Настоящие Учителя куда-то исчезли. Он самостоятельно влекся к удивительным книгам, открывшим мир, правда, потом многие стали такими же серыми в своей относительной истине.
Сколько перелопачено книг, которые в новой эпохе остались хламом, сколько исписано дневников, чтобы, наконец, ощутить в себе твердый стержень, выходящий подлинным убеждением и словом. С настоящим Учителем путь был бы намного короче.
Ему, провинциалу, было гораздо трудней пробиться к себе, чем столичному тепличному растению, окруженному книгами и живыми знаменитыми мыслителями.
Со временем в нем наросло что-то упрямое, способность разметать чужие сопротивляющиеся предубеждения, чтобы застолбить свое. Черта лидера.