Рита
1.
В комнате стоял удушливый запах. Запах пота и запах тел, запах желания и возбуждения смешались с ароматами дорогих духов. Вера пользовалась чем-то легким, похожим на весеннюю свежесть Jil Sander. Видимо, она хотела этим придать воздушность своему полноватому телу. Я же любила всегда тяжелые и горькие запахи типа Opium или Sonia Rykiel. Во времена дефицита восьмидесятых выбор французских духов, мягко говоря, был крайне ограничен, мы пользовались теми, которые смогли достать. «Достать» означало приобрести вещь через знакомого продавца. Когда позже у меня появилась возможность купить что-то другое, я уже привыкла к этим запахам и продолжала пользоваться ими. Изменять своим пристрастиям сложно. Хотя я иногда и экспериментировала, но срез моих экспериментов уходил недалеко от первоисточника. Кир с Максом тоже облились «боссами» на славу. Вокруг нас парили облака от ароматизированных тел.
Вдобавок к этому свечи… Они сочились дымком, испаряющимся кофейно-горьким с примесью экзотических специй. Эти необычные свечи мы купили в Голландии в восточном подвальчике. Кир уверял, что в воск подмешана дурманящая травка. Не знаю, уж так ли это, но запах от них шел своеобразный. Что голландцы, что азиаты, у которых мы купили эти свечи, знают в этом толк. Так что не исключено, что Кир прав.
Кто-то уронил бутылку. Кир, рассказывая анекдоты, любит размахивать руками – вечно летят со стола бокалы и рюмки. Разлившееся вино расползлось по ковру красным пятном. В комнате было жарко, и запах начавшей высыхать лужи испарениями приторного аромата крепленого вина примешивался к остальным. Красный. Липкий. Приторный. Наверное, портвейн. Кир всегда его покупает. Он достаточно крепкий и сладкий. Пить вкусно, и по голове бьет быстро и прочно. Не то что сухое вино. Глушишь его, глушишь, а толку ноль. Можно, конечно, водку пивом размешать, но кто это будет пить в приличном доме? Вот-вот…
Кир знал, что сегодня предстоит непростой вечер и будет лучше, если все выпьют с максимальной отдачей, а потому запасся портвишком. Для торжественности момента он всегда покупает сухое шампанское или брют и старается разбавить его ликером. Также хорошо идет джин с тоником. Но и его надо выпить много, чтобы уж был эффект. Поэтому портвейн у нас есть на подхвате всегда. И хотя это тебе не то что советские «Три семерки», а настоящее порто, тем не менее, Кир выставляет его, когда народ начинает потихоньку расплываться. Порто делает свое дело… Но с ним вечно морока. Если уж его разольют, то приходится возиться потом, отмывая красные и липкие пятна.
Если хочешь полной расслабухи, особенно в малознакомой компании, приходится запасаться алкоголем. Даже самые раскрепощенные и современные люди сначала зажимаются, а если напускают на себя веселость, то обычно это скорее наигранное состояние. Веселость с опаской. Веселость с оглядкой. Как бы на тормозах. Вот он веселится, но если что не так, готов в любой момент тормознуть.
А вот после пары бокалов шампанского с ликером плюс нескольких стаканов джина, еще и заглянцевать все это портвишком… Любой становится искренне раскованным. Человек переходит невидимую черту между наигранной веселостью и тем проявлением эмоций, которое свойственно ему, но трезвость мешает. Стоит дать организму достаточную порцию спиртного, как оковы, сдерживающие эмоции, спадают… Словно и не было их. Особенно если участники событий готовы избавиться от этих оков. Если они сами хотят этого.
– Пожалуй, у нас все могло получиться, – подумала я, закрыв за гостями дверь, – Вера, во всяком случае, обошлась бы и без портвейна.
– А жаль, что ребята сбежали, – сказал Кир, вытянув ноги на столике, предварительно подложив под них подушечку. – Такие славные… Тебе Вера понравилась. Я видел.
– Я что, отказываюсь, что ли… – отозвалась я. – Стройная, но при этом при формах. Не часто встретишь такое. Если сиськи на месте и задница кругленькая, то и все остальное не объедешь за полдня. А если тонкая фигура, так вместо грудей одни соски или, того хуже, тряпки висячие.
– Фу, как пошло, – скривился Кир, глотнув джина. – У нас есть лед? Теплая гадость…
– Перестань строить из себя гранта, – не зло укорила я Кира.
Он любит рисоваться, и чаще всего я подыгрываю ему. Но когда мы остаемся наедине, то его рисовка жутко раздражает.
– Слушай, ты видела… рыжую такую… соседку с пятого этажа? Я с ней вчера ехал в лифте и представил… Классная деваха, – Кир решил перевести тему в другое русло.
– Видела-видела, вот именно… Это то, что я тебе и говорю. Дойки как пудовые гири, закопаешься, назад дороги не найдешь. А тело… все дрожит, как недоваренный холодец. Ткни пальцем – и будет трястись пару суток. Нет, это совершенное безобразие. Смотришь на такую, и сразу охватывают ощущения затхлости, духоты, застоя.
– Причем тут застой? – засмеялся Кир, подливая джина, – вот сравнила! Сиськи и застой.
– Не придирайся. Разве дело в этом? Ты же все прекрасно понял. Лучше налей-ка и мне… – я протянула бокал, не переставая думать о Вере.
В Вере все было гармоничным. Хотелось целовать ее пальчики, плечики, шею. При этой мысли у меня снова закружилась голова… Представив Веру, я закрыла глаза, желая удержать ее образ в памяти. На губах появилось ощущение прикосновения ее губ. Облизнувшись, я попыталась восстановить это ощущение.
– Жаль все-таки, что этот придурок, как его… Максим, что ли… приперся на кухню, – размышляла я, закрыв глаза и с вожделением вспоминая Верочкино тело.
– Сам жену, небось, не трахает, а тут приревновал. Идиот! – словно догадавшись, о чем я подумала, произнес Кир. – Радовался бы, что доведут его Веру до кондиции. Сто процентов она такого кайфа во всей своей жизни не испытывала.
– Надо будет на работе продолжить ухаживания за ней, – коротко глянув на Кира, продолжала размышлять я, развалившись на диване. – Вера определенно не откажется.
Когда-то и я была неопытной и наивной, как она, а ведь мы почти ровесницы. Ей, похоже, чуть за тридцать. Вышла замуж молодой, жизни не видела… Родила пацаненка и просидела сиднем замужней женой при своем процветающем Максе. И пока он таскался по секретаршам, блюла ему верность, глупышка. Да что говорить? Легко рассуждать… Если бы не заграница, что было бы со мной… – я грустно взглянула на мужа, прикрывшего глаза и, скорее всего, рисовавшего откровенные картинки в своем воспаленном воображении: «Интересно, кого он сейчас раздевает… Верочку или рыжую соседку с пятого этажа…»
2.
С Киром мы познакомились, когда я училась в институте. Наверное, в том же возрасте, как и Вера с Максимом. Кирилл был реальным красавчиком – рослый, спортивный, с налетом номенклатурной вальяжности. Лицо просилось на плакат: «Враг не дремлет!» Правильные черты лица, красиво очерченные губы без признаков излишней сексуальности. Все в норме правил морального кодекса строителя коммунизма. Или социализма? Уже не помню, что мы тогда строили. Но дело не в этом…
…Объективно Кира вполне можно было назвать красивым. Глаза серые с синим отливом, когда он надевал голубую водолазку, и с зеленым, если на нем был джемпер цвета весенней травки. Волосы черные с легкой волнистостью. Ко всей этой красоте добавьте интеллигентности, приплюсуйте образованности, умение витиевато излагать мысли… И получите очень перспективного для брака жениха. Позже я поняла, что в Кире отсутствует харизма – он красив, но какой-то плакатной красотой, словно не живой, а нарисованный. Даже улыбался он всегда одинаково, чуть растянув губы – не больше и не меньше положенного, будто перед этим долго тренировался перед зеркалом. Но тогда я всего этого не замечала. Вернее, не понимала, что такое мужская привлекательность. Он мне жутко нравился, и я считала его отличным кандидатом на брак.
Однако и я «не мимо шла» – то есть не безродная девица. Как любила говорить обо мне мамина сестра, тетя Люся, я считалась завидной невестой. Кирилл завелся то ли на мои длинные ноги, то ли на курчавые волосы, пышной копной прикрывающие спину. То ли на моего папу с его связями. С Кирилла станется. Он с рождения был карьеристом, и никакой возможностью перспективного контакта не гнушался.
Никто не знает, на что среагировал Кирилл. Но то, что его гормоны сработали на меня, было тоже очевидно. Я оказалась именно той самой самкой, на которую у него пошла слюна. Как мне нравится говорить, произошла гормональная реакция, приведшая нас к влюбленности. Любовь, за которую принимают юнцы «состояние стояния», совсем другое чувство. Но мы понимаем это гораздо позже. То, что происходит между ромео и джульеттами, является половым животным влечением и ничем более… Простите за цинизм.
Таким вот влечением и накрыло нас с Киром. Мы оба, совершенно неискушенные в деле секса, но вполне созревшие для него, рванули друг к другу с неудержимой силой. Все свободное время мы проводили в комнате Кирилла огромной родительской квартиры, тычась, как слепые щенки, носами то в шею, то в плечо. Руки ползали по телу, осваивая новые ощущения, утопая в сладости пока еще для обоих непознанных впечатлений.
Когда Кир трогал мою грудь – сначала даже поверх блузки – или просовывал горячую ладонь под юбку, я теряла сознание. Во всяком случае, мне так казалось. Сначала все было вполне невинно. Наши неопытные руки щупали друг друга, скользя по телу, и уже от этого перехватывало дух. Ощупывание сопровождалось поглаживанием и поцелуями. Пока только в губы. В смысле, в рот. Все это происходило в полном обмундировании. Ни под блузку, ни под юбку, ни в штаны мы долгое время не залезали.
Ласки Кира были приятны до умопомрачения, то есть до помрачения ума. От поцелуев голова кружилась, как в праздник 7 ноября, когда за общим столом родители позволяли мне выпить со всеми и наливали бокал вина. Мама сопротивлялась, но папа говорил, что после демонстрации проходившей вечно на сильном ветру или даже под дождем, надо поддать, иначе и заболеть не долго. Через час взрослые теряли контроль не только надо мной, но и над собой, и я сама подливала себе алкоголь. После пары бокалов обычно накатывала волна приятного томления. Точно такие же ощущения были у меня и после Киркиных поцелуев – легкое головокружение и желание заснуть.
Постепенно ощущения притупились, хотелось чего-то нового. Ощупывания поверх платья стало не хватать. Чтобы получить допинг удовольствия, требовалось увеличение нагрузок. Все сильнее тянуло залезть ему в штаны и потрогать то, что он там прятал и что обещало стать «гвоздем программы». Я никак не могла решиться на этот шаг и расстегнуть молнию на его джинсах. Он же меня не провоцировал, хотя сам потихоньку, раз за разом продвигался к моему телу ближе и ближе. Сначала расстегнул пуговицы на блузке и просунул ладонь под бюстгальтер, затем, не встретив сопротивления, расстегнул и его, выпустив мою грудь на свободу и всеобщее обозрение. Правильнее сказать – на его обозрение. От вида голой женской груди Кир выпучил глаза и трубно задышал. Я даже подумала, что он, пожалуй, видит это дело в первый раз. Послушный пионер Кир вряд ли осмеливался подсматривать за голыми тетками в бане. В общем, наши исследования тел продолжались, и дело дошло до того, что я оказалась почти голой, он же лежал рядом в брюках и ботинках. В рубашке, застегнутой на все пуговицы. Наконец, я решилась активизироваться…
Что касается меня, то до Кира я не была в близости с мужчинами. Пара романтических свиданий с одноклассниками, которые заканчивались поцелуями, не в счет. Но мужской член я уже видела. И на картинках в медицинском атласе, который мама прятала на самой дальней книжной полке. Да и живьем тоже пришлось наблюдать на пляже. Многие мамаши обожают раздевать своих детей до неприличия, считая, что в таком нежном возрасте можно и оголить чадо. Правда то, что вы видите у маленьких мальчиков, еще никак нельзя назвать половым членом. Я бы это обозвала органом для мочеиспускания. Но малыши мужского пола почему-то нередко ходят с торчащим «на полшестого», простите, писюном, и что еще более примечательно, дергая его за кончик. Конечно, я понимала, что этот крошечный отросток растет пропорционально телу мальчика и увеличивается соответственно его росту. Чем выше мужчина, тем длиннее должен быть и этот орган – думала я. И находила это логичным. Ведь у высокого мужчины руки и ноги длиннее, чем у того, в ком метр шестьдесят с кепкой. Поэтому на этот счет относительно Кира я не волновалась – он был выше среднего роста.
Вот такой наивной дурочкой я была в свои почти девятнадцать лет. О, времена, о, нравы… Тогда нас так воспитывали. Конечно, не все и не везде, но мне удалось остаться совершенно девственной не только физически, но в плане представлений о сексе. Как бы там ни было, но в ту пору я представляла мужской детородный орган чем-то похожим на огурец, правда, не только что срезанным с грядки, а вялым. Таким он запомнился по книге, где был нарисован свисающим и в разрезе. Как это мягкотелое висящее между ног сооружение должно войти в меня, я представляла с трудом. То, что это должно произойти, я знала, как и то, куда именно этот огурец нужно будет протолкнуть.
Моими сексуальными университетами, если можно так выразиться, стала моя подруга-одноклассница Маринка. Как говорила бабушка, «из молодых да ранних». Она не приветствовала нашу дружбу, кривилась, когда видела Маринку, всем видом показывала той свое пренебрежение, но… Маринка жила в соседнем доме, училась со мной с первого класса в школе, сидела со мной десять лет за одной партой, а потом поступила со мной в институт – и никуда от нее деться не получалось.
– Яблоко от яблони далеко не падает, – не раз бурчала моя бабушка, намекая на свободный образ жизни Маринкой матери. – Какая мать, такая и дочь, – уточняла бабуля, чтобы я уж точно уяснила смысл аллегории про яблоко с яблоней. – Вот видишь, мама у Марины всю жизнь без мужа. А почему? Потому что ведет себя распущено. Мужчины не любят таких…
– Как же не любят, бабуль, когда у нее постоянно новый кавалер? – ставила я бабушку в тупик.
– Это другое… – сердилась она, но объяснить суть дела не могла. – Слушай, что тебе старшие говорят, – этим обычно заканчивались наши диспуты по поводу Марины и ее матери.
Машка – все называли ее именно так, сократив имя Маринка, заменив «рин» на одну единственную букву «ш» – уже вовсю прыгала из кровати в кровать и рассказывала подробности из практики, охотно делясь опытом своих наработок. Маринка красочно живописала увиденное, прибегая к помощи подсобных предметов, чтобы я могла представить мужское достоинство с максимальным приближением к оригиналу. Это были уроки сексуального просветительства. Я слушала ее с открытым ртом, боясь пропустить хоть одно слово. Представить, как выглядит чудо мужской природы, я все же с ее слов не очень-то могла, но ее рассказы пробуждали желание увидеть его собственными глазами, а еще более того – потрогать собственными руками.
– Ой, Рит… – восторженно закатывала глаза Маринка, вспоминая свои последние приключения в студенческом общежитии, – если бы ты видела этого монстра! Такого мне еще не приходилось лицезреть… Разве что у Никиты с третьего курса. Да нет, у Ники чуть меньше. А тут… Воооо! – Маринка растягивала руки в стороны, как рыбак, показывающий величину выловленной рыбины, – нет, даже вооо… И немного искривленный.
Я не могла понять, как этот вялый огурец может быть искривленным. Или прямым. Вялый можно крутить, как хочешь. Но Маринка с пониманием дела объяснила, что когда мужчина с женщиной занимаются «любовью», то огурец становится твердым. Это уже и вовсе не входило в мое понимание. Я смотрела на Маринку с завистью, как завороженная, страстно мечтая поскорее увидеть все это собственными глазами.
Наконец, момент истины настал. У меня появился парень, и я могла воочию убедиться в правдивости Маринкиных слов. Впрочем, для меня было важно даже не столько увидеть это чудо-юдо в штанах («А чего там рассматривать?» – считала я), важнее было сказать Маринке, что я тоже… видела ЭТО. Факт того, что я не отстаю от подруги и тоже уже все видела-перевидела был куда важнее, чем осмотр вожделенного объекта.
Покрывшись мурашками, пробежавшими по коже от кончика носа до пятки, я медленно потянула язычок молнии Кирилловых джинсов. Кирилл, увлекшись поцелуями, на минуту отвлекся и пропустил критический момент. Бдительность его притупилась, и я умудрилась не только расстегнуть штаны, но и сунуть руку под ткань ситцевых трусов… Пальцы запутались в зарослях курчавых волос, я осторожно просунулась дальше… но ничего не нащупала. Опомнившись, Кир оторвался от меня, поежился, будто ему стало то ли неловко, то ли неприятно, и… Аккуратно вытащил мою руку из своих трусов. Решив, что сделала что-то не так, я сжалась от стыда и больше не настаивала на поиске Кириллова члена.
– Найдется когда-нибудь, – решила я про себя. – Не будет же Кирилл ходить в брюках вечно. Снимет рано или поздно. Вот и найду.
Маринке о случившемся я не рассказала. Впрочем, она и не расспрашивала, увлеченная собственными похождениями и впечатлениями. В глубине душе я завидовала ей. Мои гормоны давно требовали удовлетворения, но воспитание не позволяло делать то, что могла себе позволить Маринка. Я не осуждала ее, тем более что она была не единственная из моих знакомых девочек, кто и не помышлял сохранять девственность до брака. Но строгое воспитание родителей было вбито в мою голову так прочно, что я просто-напросто была не в силах совершить что-то на взгляд родителей предосудительное. Вот Кир, который быстро стал моим официальных женихом, это совсем другое дело. С ним я могла двигаться в сторону запретного…
Несмотря на некоторое удивление и откровенное разочарование, испытанное после первых откровенных экспериментов на диване, наши отношения с Кириллом развивались по восходящей. Мои родители радовались возможности спихнуть дочь в приличные руки, каковыми, безусловно, были руки будущего торгпреда. Мама с папой приложили немало усилий к тому, чтобы вырастить достойную жену будущего государственного чиновника высокого ранга. С детства меня водили в кружки, где я училась играть по нотам на рояле, петь в хоре и танцевать бальные танцы. Родители словно законсервировались и продолжали считать, что живут в девятнадцатом веке, хотя за окном бегом бежал к концу двадцатый. Они видели меня за роялем в длинном платье с кружевным воротником, поющей романсы Рахманинова и Алябьева. «Соловей мой, соловей…» – подпевала мама, в то время как я старательно выводила известные ноты.
Рядом с роялем они видели мужчину влюбленно и, конечно, восторженно смотрящего на меня. Мои мама и папа жили в другой плоскости бытия, которая, как я поняла позже, называлась ханжеской. Они были оторваны от реальности и будто не замечали, что мир катастрофически изменился. Мои родители, как сто лет назад, главной ценностью девушки считали ее целомудрие.
– Девичья чистота и непорочность – залог успеха, – повторяла мама так часто, как раньше, наверное, твердили в семьях закон божий. А бабушка сопровождала меня в школу и в кружки, наверное, до пятнадцати лет.
Мои родители представляли собой образец советской морали. Хоть в учебник по домоводству. Папа был функционером, то есть работал где-то в управленческом аппарате, мама преподавала в музыкальной школе. Она носила блузки, застегнутые под горло, папа, по-моему, спал в галстуке. Слово секс у нас в доме считалось ругательством. Когда на экране телевизора в самом приличном советском фильме, кастрированном от всех «неприличностей» кадров, пара склонялась друг к другу, намереваясь поцеловаться, мама ладошкой закрывала мне глаза. Самого секса в семье не было, как его не было и во всей стране. Во всяком случае, я никогда не наблюдала хоть какие-то проявления нежности родителей, не считая, конечно, прикладывания друг к другу щеками в моменты прощания. Это было для моих мамы и папы верхом демонстрации чувств. Да, и для меня тоже.
Возможно, все бы прошло по маминому плану, и из меня получилась бы высоконравственная жена, если бы… Если бы во мне не вылезла неизвестно от кого передавшаяся чрезмерная сексуальность. Гормоны перли из меня, требуя удовлетворения постыдных на мамин взгляд желаний. Родители заметили, что их дочь перезревает. Наставления и поучения больше не могли сдержать ее природу. Они забеспокоились – как бы чего не вышло?
Мама догадалась, что не выпихни меня сейчас в брак, я могу переспать с первым встречным… И «пойти по рукам». Именно так она квалифицировала мое возможное будущее и именно этого боялась больше всего в жизни. Впрочем, страшнее этого была перспектива «принести в подоле». Ну, то есть родить неизвестно от кого. Я и сама этого боялась. Но мне непрестанно напоминали об этой опасности, всячески пугая последствиями, а потому я до судорог боялась хоть какого-то сближения с мужским полом. В шестнадцать лет я считала, что можно забеременеть, если мужчина меня обнимет.
Поэтому когда появился жених, тем более такой приличный, как Кирилл, родители забегались, проявляя активность куда больше, чем сама невеста. Естественно, в понятие «приличный» для моих предков не входили сексуальные способности кавалера. Какая разница, каков размер его пениса или может ли парень им шевелить? В самом деле, разве в этом женское счастье? Определенно, так полагала моя мама. Во всяком случае, я всегда была уверена в этом. Обсуждать же с ней такие вопросы не могло прийти в голову даже в состоянии наркотического угара или сильного алкогольного опьянения.
Но сыграть свадьбу мечтали не только мои родители. Их интересы совпали с интересами родителей Кира. Сынуля заканчивал престижный институт и ему «грозила» карьера загранработника, для чего по негласному уставу требовалась жена, что было очередным условием карьеры. Возможно, сам Кир, «поженихавшись» со мной, не стал бы останавливаться на достигнутом и поискал бы другую невесту. Да и родители не спешили бы со свадьбой любимого чада, дав ему погулять вволю. Мальчик – не девочка, в подоле не принесет. Но система предъявляла другие требования – неженатый сотрудник не мог попасть на ответственный пост. Одинокий мужчина – легкая добыча для шпионов. Видимо, в органах считали, что женатый никогда не польстится на живописную блондинку типа Мэрилин Монро, если та пригласит его посидеть в баре. Облико советского торгпреда всегда морале, как говорится в известном фильме. Короче, женись, плодись и не смотри по сторонам.
Все это несло нас, как по накатанной, в сторону ЗАГСа. Жених невесте нравился. Уговаривать ее большой нужды не было. Факт отсутствия члена у будущего мужа, конечно, не мог не охладить моего пыла, но папа с мамой настаивали на браке, приводя аргументы в его пользу. Да и я сильно не заморачивалась на эту тему, считая, что член у будущего мужа есть, а как без него? – просто я его не нащупала. Может, плохо искала. Запал куда-то. Завалился между ног. Оброс волосами. И что теперь? Отказаться от брака с красивым и перспективным Киром?
– Что тут думать, о Господи!? – вопрошала мама, закатывая глаза к небу, словно призывая всевышнего помочь ей внушить дочери правильные мысли. – За таким мужем будешь как за каменной стеной. Отец, скажи… – надеясь на Бога, мама не хотела оплошать и призывала к ответу отца, считая его наказы более действенными.
– Слушайся мать, – бодро отзывался папа, коротко взглянув на меня из-за газеты.
Чем бы он ни был занят – смотрел ли программу «Время» в девять вечера или читал газету «Правда» в семь утра – всегда был готов поддакнуть жене. Мне кажется, спроси его, о чем речь, он бы смутился. У папы были наготове дежурные реплики, подходящие к любому случаю жизни, типа:
«Мать плохого не пожелает» или «Мать знает, что говорит».
– А, черт, была не была, – подумала я, решив, что все утрясется само собой. – В конце концов, не в члене счастье. Во всяком случае, не в его размере. Так учат в учебниках по сексологии, которые я успела пролистать. И эти выводы ученых мужей окончательно определили меня в сторону замужества.
Свадьба состоялась, но я так и не увидела то, что должно было удовлетворить мою женскую плоть ни в брачную ночь, ни позже. Нет, не то чтобы у Кира между ног не было вообще ничего. Конечно, было. ОНО… Когда я обнаружила предмет мужской гордости моего мужа, поняла, что в нашем случае это как раз обратное явление – гордиться было нечем.
То, что я обнаружила в кустистых зарослях Кириллова паха, было не гордостью, а насмешкой над всем мужским сословием. Стало ясно, почему мой жених упорно занимался со мной ласками, не спуская брюк. Крошечный, похожий на мышонка недоразвитый отросток Кира был не только невероятно мал, он почти не реагировал на мои старания его оживить. Сколько я ни пыталась его потереть, поласкать и даже, преодолев неловкость и брезгливость, поцеловать, он оставался нем к моим призывам. Нем и глух. Пациент был скорее мертв, чем жив. Все это было более чем печально… Мягко говоря.
– Да, дела… – растеряно протянула Маринка, когда я, отчаявшись, решила поделиться с лучшей подругой историей своей первой брачной ночи, – ну, что сказать? Надо же. Кто бы мог подумать…
Маринка сделала паузу, словно размышляя, чем меня утешить или как найти выход из создавшейся ситуации. Вдруг она достаточно резко и уверенно произнесла:
– А ты знаешь, подруга, а ведь я давно подозревала. У Кирилла такие маленькие ручки…
– Господи, Машка, причем тут ручки? – возмутилась я, чуть не плача.
– Как причем? Крупный мужик, а ручка как у женщины. Рука ведь прямым образом соответствует размеру члена. Ты разве не слышала?
– Откуда? Мама меня этому не учила, – с сарказмом произнесла я.
– Да, не тому тебя учила мама… Это уж точно!
– Марина, не трогай мою маму и уж тем более ее методы воспитания. Скажи лучше, как мне теперь быть… Как мне с этим жить? Вернее, без этого…
– Что тут скажешь? Остается смириться, – произнесла Маринка, понимая, что несет ерунду и я вот-вот взорвусь. Решив вывернуться в сторону от волнующего вопроса, не дав мне ни секунды, чтобы вставить слово, она с пафосом продолжила, – Рит, успокойся, в самом деле. Бывает всякое… особенно с красивыми мужиками. Ну, не бывает идеальных людей. Не бывает! Это Чехов утверждал, что в человеке ВСЕ должно быть прекрасным – и душа, и тело. Но он был романтиком, питающим иллюзии. В жизни так не бывает… Или то, или другое… Что-нибудь одно…
– Но у Кира и душа, и тело красивые, – вступилась я за мужа. – Просто у его красивого тела не функционирует один орган…
– Мо-ло-дец, – поддержала Маринка, – еще в состоянии шутить, умница. Хвалю.
– Какие шутки, – фыркнула я. – Тебе легко ерничать.
– Ладно, держись, не пропадешь. Во всяком случае, есть утешение… Едешь в Голландию. Красота…
Маринка сладко вздохнула, переключившись с проблемы Кирова члена на цветущую Голландию. Заграница в ту советскую пору, хоть и периода полураспада, все еще была недосягаемой для большинства граждан нашей необъятной страны. И для Маринки тоже. Пределом ее мечтаний был отдых на курортах Краснодарского края. Мне подумалось, что она, пожалуй, тоже бы закрыла глаза на такую «мелочь», как нехватка мужского органа, ради такого мужа, как Кирилл, и возможности уехать в Голландию на несколько лет. Я молчала, и Маринка, видимо, расценила это как ожидание ответа. Она хмыкнула и сказала:
– Ну, что ты, в самом деле, так расстраиваешься… Бросай Кира, если не хочешь в Голландию.
В Голландию я хотела. Еще как. Но это меня мало утешало. Правда жизни ударила прямо под дых. Мой муж оказался импотентом. Меня не готовили к сексуальной жизни, чего я совершенно не боялась, уверенная, что разберусь сама, когда придет время. Но время пришло, а разобраться оказалось не так просто.
Кирилл яростно хотел близости, но у него ничего не получалось. Мы терлись, целовались, облизывали друг друга, но источник наших удовольствий продолжал висеть, как вареная сосиска, у которой от кипятка лопнул и раздвоился кончик. Этим крошечным лоскутком кожи удовлетвориться было никак нельзя. Я ходила возбужденная и злая. И Голландия, куда мы приехали по месту назначения мужа на работу, не радовала ни тюльпанами, ни пивом. Моя нерастраченная энергия кипела и тупым молотом била в голову. В прямом смысле. У меня начались невероятные мигрени.
Днем, блуждая по улочкам старинного города, я видела лишь одно – мужчин. Перед глазами мелькали красивые самцы, с выпирающими через плотную ткань джинсов членами и с развратными улыбками. Как назло, их в Голландии было даже больше, чем тюльпанов.
Ночью во сне меня терзали те же мужчины, но уже голые. Причем они целовали друг друга, а я по-прежнему оставалась лишь зрителем этих оргий, а не участником. Я металась по кровати, изгибаясь всем телом, а, проснувшись, тряслась мелкой дрожью. Головные боли изводили меня, и почти постоянно я находилась в дрянном настроении. На меня нападала хандра, я капризничала по любому поводу и без него. Я была противной сама себе из-за собственной придирчивости и вредности.
Прочитав в «умной книге» о том, что тысячи людей занимаются самоудовлетворением и это отнюдь не считается чем-то постыдным, а называется красивым и светлым словом мастурбация, я попыталась утихомирить свою горящую плоть собственными руками. Но мои манипуляции мало помогали. То ли я делала что-то не то, то ли этот вид самоудовлетворения для меня не подходил. Я оказалась совершенно одинокой и несчастной в чужой стране. Рядом не было ни подруг, ни родных. Ни моих, ни Кировых. Не было даже Маринки, с которой я могла обсудить свою проблему. Звонить ей из Голландии было дорого. А мобильные и Интернет тогда еще не изобрели.
Сойтись с аборигенами тоже не удавалось. А уж о том, чтобы познакомиться с мужчиной, вообще не было речи. В кафе, где я, озираясь по сторонам, выбирала предмет заигрывания, на мои откровенные улыбки никто не реагировал. Вернее, мне улыбались в ответ. Но не больше. А хотелось большего. И хотелось все сильнее и сильнее. Но кроме приветливой улыбки, которую я видела, куда ни кинь взгляд, мне ничего не предлагали. От этих улыбок стало подташнивать.
Я усиленно учила немецкий, посещая бесплатные курсы в народной школе и судорожно листая самоучители с крикливым названием «Немецкий за двадцать четыре часа». Но и выученные фразы «который час?» или «как пройти к театру?» не помогали решить проблему. Я кидалась с этими вопросами к мужчинам, рассчитывая, что они правильно расценят намек, сообразят, что вопрос «где ближайшая остановка?» вовсе не означает, что я ищу автобус, а догадаются, что я флиртую с ними. Но они все сплошь и рядом оказались такими прямолинейными, лишь приветливо отвечали конкретным ответом на конкретный вопрос и шли своей дорогой дальше. Я зверела, считая, что скоро изнасилую кого-нибудь прямо на улице или сдвинусь в правом полушарии на пару градусов влево.
Конец ознакомительного фрагмента.