Как я чуть не стал офицером КГБ. 60 невыдуманных историй. Часть 1 (Сергей Пашков)

Глава 1. Первая медкомиссия

В конце сентября 1988 года, когда только начался последний, десятый учебный год в школе, вызвали нас, семнадцатилетних пацанов, всех тех, кто не успел или не захотел «спрятаться», в наш районный военкомат для прохождения медосмотра.

Военкомат назывался Шевченковский, так же как и одноименный район в городе Запорожье, в котором он располагался. Вот почему корабли называют «Быстрый» и «Отважный», а военкомат в честь украинского поэта Шевченко? Я один такой чересчур умный, или всем просто нас**ть?

Медкомиссия проводилась не в основном, трёхэтажном, а в соседнем полуподвальном помещении, располагавшемся в старом жилом доме с деревянными перекрытиями. Фасада это здания, коряво оштукатуренного и выкрашенного в грязно-жёлтый цвет, видно, уже давно не касались нежные и заботливые руки маляров-штукатуров. Такая же разруха наблюдалась внутри.

Длинный коридор с запахом лекарств и протекающих потолков, масляная блестящая краска цвета потёртой охры скрывала стены выше человеческого роста. По всей видимости, чтобы эти человеческие тела призывного возраста окончательно не протёрли дыры в старых стенах, нещадно прислоняясь и подпирая их.

В тот день в коридоре одновременно тёрлись и подпирали стены не менее шестидесяти человек, сгруппировавшись отдельными кучками, каждая у своей двери. Окулист, хирург, невропатолог, ЛОР и в конце осматривает терапевт.

В итоге, терапевт выдал мне общее заключение: здоров. Главный по комиссии поставил штамп «годен» и приписал в дело моё пожелание про службу в пограничных войсках. Хотя это и не имело большого значения, так как медкомиссия в военное училище проводилась отдельно. Но сначала…

Я, не теряя времени, направился в основное трёхэтажное здание военкомата, расположенное в пятидесяти метрах. После прохождения металлической вертушки на входе и проверки документов, я поднялся на второй этаж. Стены пестрели плакатами с призывами защищать родину и угрозы ядерной войны.

Представ пред очи очередного майора, я изложил ему моё желание поступать в Московское училище пограничных войск. Как будто со стенкой разговаривал. Пузатого, начинающего лысеть майора ничего не интересовало в тот момент, кроме журнала, который он с интересом разглядывал.

– Клубничкой интересуетесь? – так и порывался я спросить его.

Поёрзав на продавленном и дырявом дерматиновом кресле, доблестный кабинетный воин промолвил:

– Нет разнарядки, – отрезал он, даже не заглянув в бумаги.

– Как так нет? Что, совсем ни в одно военное училище?

– В Московское нет, – ответил он коротко и, как мне показалось, с явным раздражением.

– Когда будет? Может быть, подойти через месяц? – не унимался я.

– Приходите, – равнодушно ответил служивый.

Разговор закончился, едва начавшись. Выйдя из этого кирзового храма, я сильно задумался. Что делать дальше? На этих туканов в военкомате надежды нет. Может быть, обратиться напрямую в управление КГБ?

Глава 2. Рязанский десант «связиста»

К моменту окончания школы в июне 89-го было уже понятно, что этот год я пропускаю. И попытка поступления переносится на лето 90-го.

Из-за того что в Шевченковском военкомате не оказалось разнарядки из Московского училища, пришлось срочно становиться на учёт в соседний – Заводской военкомат. Пока это всё придумали, договорились, сделал «рокировку», пока пересылали документы… Что-то пошло не не так, и мы не успели собрать весь пакет документов для передачи в областной КГБ.

Вот так я потерял один год.

Моя добрая знакомая подаёт мне, как впоследствии оказалось, судьбоносное предложение. Если я всё равно пропускаю этот год и пока я ещё не призывного возраста, может быть, рвануть в какое-нибудь другое военное училище? Так сказать, на разведку. Тем более что поездка бесплатная: дорогу и проживание оплачивают военные. А за ними числится должок за пропущенный мною год. Предложение поехать в Рязанское воздушно-десантное я отклонил сразу. Ещё резвились яркими красками истории, рассказанные мне моим школьным другом Олегом Завистовским, который хотел туда же поступать. Невольно сравнивая с собой тех «лосей», что туда приезжали поступать, из его рассказов, я понимал, что моего здоровья на эту поездку не хватит.

– А может быть, в Рязанское училище связи? – не унималась моя «ангел-хранитель». Училище связи казалось вполне подходящим.

Хотя у меня в голове постоянно крутились два вопроса. Первый, который я ей задал: «Как я буду поступать, если я в связи сплошной „бум-бум“?» – «Не ты один такой, поверь, – ответила она, – там таких, как ты сказал, „бум-бумов“ больше половины наберётся. И ты ведь едешь туда не поступать, а на разведку».

Второй вопрос я так и не задал: почему именно Рязань, а не Волгоград или Саратов? Рязань так Рязань, успокоил я себя, вспомнив пословицу про дарёного коня и вероятные проблемы с зубами.

В середине июля я ехал в плацкартном вагоне поезда Симферополь – Москва. Короткая перевалка в Москве – с Курского на Казанский вокзал, и далее трёхчасовой перегон до Рязани. Примерно в 15 часов поезд доставил меня на железнодорожный вокзал города Рязань. Стояла отличная солнечная погода. Спросил дорогу до военного училища связи. Оказалось, что это рядом. Решил дойти пешком.

Город с первых же минут показался провинциальным и пыльным. Через пять-семь минут я подошёл к Первомайскому проспекту и мосту через железнодорожные пути. Иду после моста сразу налево и упираюсь в КПП. Да, всё верно. На КПП табличка, сообщающая, что это и есть Рязанское высшее училище связи. А в подтверждение этому рядом на металлических воротах красуется большая красочная эмблема. Почему-то эмблема меня смутила диким сочетанием: крылья по бокам, а сквозь них прорываются молнии. Не успев как следует обдумать эту головоломку, получаю ответ от доблестных охранников на КПП: «Вам не сюда».

Оказалось, что учебный пункт, где, собственно, проходят абитуриентские сборы, находится в области, и туда придётся добираться самостоятельно. Выйдя от связистов снова на Первомайский, сразу слева за углом заметил киоск с мороженым. Купил половинку пломбира «36 копеек». Это мороженое из Рязани я вспоминаю до сих пор как самое вкусное, что мне довелось пробовать за всю мою жизнь.

Пока возвращался на ж/д вокзал и доедал мороженое, подумал о том, что же придумают связисты дальше, если абитуриентов в первый день даже на территорию не пускают.

В кассе вокзала взял билет на электричку. Со временем название станции стёрлось из памяти. Только помню, что это была седьмая-восьмая платформа от Рязани. Довольно быстро доехав, чуть в стороне от платформы заметил пару военных ЗИЛов, возле которых толпились ребята в гражданском. Поспешив к ним, как раз успел на последнюю отправку, следующая планировалась только на утро. Проехав метров двести, уткнулись в паромную переправу.

Первый раз в жизни переправляюсь на таком пароме. Раньше только в фильмах видел такое. Тихую, неширокую реку примерно метров семьдесят шириной мы благополучно преодолели минут за двадцать. Затем быстро пронеслись по пыльной грунтовой дороге и через десять минут остановились где-то в лесу.

Два-три невысоких, разрозненных административных здания выглядели неуютно и недоделано. В одно из этих зданий нас завели и по одному оформили прибытие. Далее выделили нам старшего и привели к месту нашего постоя.

На песчаной площадке с редко поросшими невысокими елями были разбиты с десяток армейских палаток. Обычная, защитного цвета брезентовая палатка, с квадратом около пять на пять метров в сечении. Около метра вглубь земли был выбран грунт и сколочен деревянный периметр, который удерживал песок от осыпания внутрь. В центре был установлен штырь, который совместно с боковыми стропами удерживал купол высотой около трёх метров. На полу был сколочен пол, тоже из досок. На пол были брошены обычные ватные матрасы. Десять матрасов на десять человек. Ни кроватей, ни постельного белья. Познакомившись с «однопалаточниками», побросав вещи в угол палатки, мы пошли на наш первый ужин.

Ужин, или, как говорят военные, приём пищи, проходил в здании без возраста и стёкол. На полу, который когда-то был выложен плиткой, стояли стонущие от груза лет столы на металлических ножках, на большинстве из них отдыхали, прильнув к ним сидушками, перевёрнутые вверх тормашками расхлябанные стулья. Из посуды – алюминиевые погнутые ложки и вилки с отсутствующими зубьями, мятые тарелки и эмалированные металлические кружки, где на месте обитой эмали проступает ржавчина, завершали картину.

А что же нам подавали на ужин?

В этот день бог послал Александру Яковлевичу на обед бутылку зубровки, домашние грибки, форшмак из селёдки, украинский борщ с мясом первого сорта, курицу с рисом и компот из сушёных яблок. (Ильф И., Петров Е. Двенадцать стульев)

Тот знаменательный ужин я не забуду никогда.

Гарнир. Картофельное пюре. Вы когда-нибудь ели зелёную картошку? Почти пюре, почти доваренное. И сияющее зелёными недозревшими проплешинами. И это подаётся на той самой мятой алюминиевой тарелке вместе с жареной селёдкой. Жа-а-а-р-е-е-еной! Се-е-л-ё-д-к-ой! Вонь несусветная. Клопов можно травить.

Это был самый незабываемый ужин в моей жизни. Забегая немного вперед, ещё и по той причине, что именно после общения с местной кухней и столовыми приборами я заболел болезнью Боткина, в просторечье именуемой желтухой. Вот так вот славно поужинал в военном «ресторане».

Но узнал я об этом гораздо позже, уже вернувшись домой, примерно через месяц, когда прошёл инкубационный период и на моём лице уже явно отобразились проявления «жёлтой» болезни.

После так называемого ужина, погуляв по незамысловатой песчаной-лесистой местности, снова сели с ребятами за ужин. Нормальный ужин. Каждый достал то, что привез с собой из дома. Вещи с продуктами сложили в углу. И довольные легли спать. А так как матрасов было меньше, чем желающих спать, пришлось засыпать буквально вповалку, на одном боку и укрываясь одним одеялом на двоих-троих. Промерзнув ночь, – утром нас ждал ещё один сюрприз. Все, нет не так. ВСЕ наши продукты ночью сожрали крысы. Никто ничего не слышал и не видел. Все было изгрызено, а что не изгрызено, то по-надкусано, – сумки прогрызены, колбаса, хлеб, сыр, овощи разбросаны по полу. Консервы оставили нетронутыми. Мои две палки сырокопченой колбасы, кусок сала и сыр наверное тоже пришлись по вкусу семейству грызунов. Крысы попались не культурные, и вместо того чтобы хотя бы расстегивать сумки и рюкзаки с вещами и едой, – особо не заморачиваясь, прогрызали их насквозь.

Несмотря на то, что домашней еды уже не было, утром за завтраком в столовой я смог «съесть» только компот. А потом пошёл «сдаваться». Мой не окрепший организм, да еще и находящийся на голодном пайке не выдержал бы интеллектуальной гонки экзаменов. Минут пятнадцать двое офицеров пытались меня вяло и без особого энтузиазма отговорить от отъезда. Всё было напрасно.

После пяти вечера, я на-пару с еще одним несостоявшимся курсантом, довольно упитанным москвичом, уже ехали в электричке в направлении столицы. За окном проносились небольшие деревушки. Постепенно темнело. Мы сидели с попутчиком друг напротив друга и пили из горла трехлитровой банки какой-то плодово-ягодный напиток. Тот который смогли найти в продаже в местном сельпо.

Примерно через сутки, проделав весь путь в обратном направлении, – рано утром я вернулся домой.

Глава 3. Желтуха подкралась незаметно

Продолжение с «рязанским вояжем» имело свои неблагоприятные, можно сказать, роковые, последствия уже через месяц.

Как-то, выходя из автобуса, буквально на ступеньках я столкнулся с моим бывшим тренером по прыжкам с шестом Александром Васильевичем.

Только глянув на меня, он тут же, у автобуса, безошибочно поставил диагноз: «Серёга, да у тебя желтуха. Срочно в больницу». Ну да, вид у меня был бледной простыни. Но как он смог разглядеть в уголках моих глаз чуть пожелтевшие белки? Впоследствии диагноз подтвердился, это был гепатит. Сначала я сдуру, зайдя забрать брата из детского сада, решил заглянуть к местной медсестре. Прооравшись на меня за то, что я привёрся сюда больной, тем не менее вызвала неотложку. Только я успел завести пятилетнего брата домой, как тут же приехали медики.

Меня в больницу, всю одежду и белье – сжечь. Я ещё тогда пошутил, что главное – не перепутать. Мама договорилась с эскулапами, что белье и одежду сжигать не нужно, она сама всё продезинфицирует и прокипятит.

В прежние времена развитого социализма не было ни импортных, ни бесшумных, ни других качественных стиральных машин с качеством европейской стирки А+ или хотя бы В+. Да и стиральных порошков с волшебными гранулами не водилось. Зато если вещь не отстирывалась, применяли бронебойное средство «три в одном» – хозяйственное мыло, отбеливатель «Белизна» и выварку. Выварка – это такая большая кастрюля, обычно эмалированная, с двумя ручками по бокам и крышкой, в которую в ручке была продета пробка от вина, чтобы не обжечься. У нас была выварка темно-зелёного цвета диаметром и высотой около полуметра, объёмом примерно на три ведра. Вот в неё мама и загрузила все мои заразные вещи и варила на медленном газовом огне, помешивая такой длинной деревянной прищепкой.

В инфекционную больницу привезли уже затемно. В полутьме угадываются силуэты каменного забора и самой больницы – отдельно-стоящего здания, обнесённого забором, в окружении сада, может быть, и не сада, в темноте не различишь.

Приёмный покой. Переодевание. Сдача анализов. В палату и спать. Завтра уже буду думать.

Если утро начинается с манки – значит, день будет хорошим. Девиз из далёкого детства. Но чтобы непременно без комочков.

Я нечасто лежал в больницах, всего три раза. В первый раз это было в семилетнем возрасте, я слёг с воспалением лёгких. Меня тогда забрали прямо из аптеки. После приёма в поликлинике, мы зашли с мамой в аптеку. Она стояла в очереди, а я, ожидая её, прислонился к колонне, обшитой наполовину деревянными панелями, как это было принято в то советское время. Вот вдоль этих самых панелей через пару минут моё тело плавно сползло на пол. После обморока меня быстренько перевезли в инфекционное. Вот там я попробовал первый раз больничного – столовскую вкусную манку.

Но здесь была манка особенная – сногсшибательная. Точнее, на ноги ставящая. Не густая и не жидкая, сваренная на молоке и с маслицем. Да, и без комочков, конечно. А ещё там мне в первый раз понравилось сочетание сладкой каши и чёрного хлеба.

Как же, оказывается, избирательна наша память. Эмоциональна и избирательна. Запоминает и откладывает всё самое «вкусное» и «невкусное», а «середину» выбрасывает.

А вот ещё вспомнилось. Снова еда. Как называла моя бабушка, «столовская» еда. Когда я ещё учился в начальных классах школы, я приезжал к ней на летние каникулы в соседний с Запорожьем городок Приднепровск. Сейчас это один из районов города Днепр на левом берегу одноимённой реки, а тогда он был просто милым провинциальным городком «при Днепре».

Бабушка тогда ещё не вышла на пенсию и работала контролёром на железнодорожной ветке, по которой грузовыми составами доставлялся уголь на тепловую станцию, питающую город и окрестности. Как раз напротив станции контроля, через три ветки железнодорожных путей располагалась проходная завода железобетонных конструкций. Или, как его называли, ЖБК. Каждый жаркий летний обед мы проводили с ней в небольшом заводском буфете при столовой. Мы старались приходить чуть раньше, но всё равно здесь уже толпились человек пять-семь заводских рабочих, в пыльных от бетона и песка кирзовых сапогах и ботинках на толстой негнущейся подошве. Очередь продвигалась довольно шустро, чему способствовали две юркие работницы столовой. Это были такие дородные тётеньки с фигурой а-ля фрекен Бок из «Карлсона», дамы бальзаковского возраста с пергидролевыми халами, стеснительно прячущимися под застиранными поварскими колпаками.

Я помню, что почти всегда заказывал пюре и котлету на второе. Бабушка всегда с наигранным возмущением, громко обсуждала с поварихами и рабочими завода мою «нездоровую» любовь к столовой еде. И сочно сравнивала домашние котлеты собственного производства и тот полуфабрикат, который, по её мнению, не заслуживал внимания, но который я выбирал снова и снова.

А «на компот» я выбирал два пирожка с повидлом (и ещё пять мы брали с собой в кульке) и стакан жирной сметаны. Благо моё тело, в то детское время совсем даже не упитанное, а проще сказать, тощее и звонкое, позволяло съесть не один подобный стакан без риска стать толстым. А под конец трапезы соскребать чайной ложкой остатки сметаны на дне стакана и, причмокивая от удовольствия, выйти на улицу под ласковое июньское солнце.

После обеда пришли результаты анализов. Так и есть, у меня обнаружили гепатит А. Хоть это и самая лёгкая форма этой болезни, поражающей печень, но даже с этой записью в медицинской карте можно забыть про военное училище.

В то время, на рубеже конца восьмидесятых – начала девяностых, знали только простую желтуху, поражающую печень, лёгкую – гепатит А и более тяжёлую – гепатит В. Про гепатит С только-только просачивалась какая-то информация. На западе гепатит С уже лет как десять научились диагностировать и лечить. «Ласковый убийца», так его прозвали за то, что трудно диагностировать, а когда проявляются симптомы, зачастую бывает уже слишком поздно.

Вот так сидел я на больничной кровати, заправленной синим казённым одеялом, и размышлял о дальнейшей жизни, которая так резко повернулась ко мне моя частью тела, которое чуть ниже спины. А всё почему? Да всё потому, что захотелось «болезному» съездить на халяву в Рязань и откушать в местной солдатской столовой изысканных яств из раритетных столовых приборов. Получите, товарищ, и распишитесь. Всё, приехали. Писец подкрался незаметно!

Но жизнь продолжалась: завтраки сменялись процедурами, послеобеденный сон сменялся приёмом лекарств или капельницей. А через три дня, когда разрешил главврач, после ужина я выходил в небольшой сквер – подышать и послушать последние осенние песни местных птиц.

Палата мне как-то сразу понравилась – светлая, с широким и высоким окном, выходящим на юг, и из-за этого постоянно заполненная солнечным светом.

Напротив окна во всю стену стояла стеклянная перегородка, центр которой рассекала двустворчатая дверь. Нижняя часть перегородки, примерно до уровня двух с половиной метров, была наглухо закрашена белой масляной краской. А верхняя часть оставалась прозрачной, что позволяло солнечному свету переливаться в узкий и тёмный коридор, немного смягчая его мрачность. Компания в нашей палате №6, как мы окрестили её впоследствии, собралась разношёрстная. Двое школьников – один начальных классов, другой чуть постарше. Один дядечка, возраста «периода дожития». Двое работяг из какого-то секретного цеха, того же моторостроительного завода, на котором и я в то время работал столяром-станочником. Ещё был студент, который постоянно сыпал фразами из мультфильмов, например: «Хотите, я его ударю, он станет фиолетовый в крапинку» или «Я просил вас принести 400 капель, а здесь 402». Ещё лежал один весельчак и балагур, вроде бы журналист, из которого лился непрекращающийся поток анекдотов, каких-то разных историй, часто пошлых и весёлых.

И наркоман, лет двадцати от роду, пока вполне ещё неплохо сохранившийся, в первый же день, когда «заселился» в палату предложил скинуться и заказать «ширку» по своим, проверенным не раз каналам. Я отказался, а «весельчак» неожиданно согласился, чтобы, как он сказал, «успеть попробовать в жизни всё». Его и хватило на один раз – только попробовать. «Не понравилось», – как он потом мне поведал.

Я тем не менее остался в палате, словно юный натуралист, – наблюдать, что с ними будет, двумя идиотами, убивающими себя по собственному желанию, и посмотреть, как они будут реагировать после приёма этой «дури», в, так сказать, острой фазе. Ничего особенного мне увидеть не удалось. Две фигуры, лежащие на больничных кроватях, с замотанными белыми полотенцами головами от яркого солнечного света, были безмолвны и неподвижны, словно мумии. Но запомнился запах, который заполнил комнату за те неполные пятнадцать минут, словно чем-то едким и липким. Больше подобных коллективных сеансов «вызывания духов» я не наблюдал. Вполне вероятно, что наркоман продолжал свои эксперименты с препаратами для выхода в другую реальность, так раз в два-три для он попросту исчезал из больницы, словно Карлсон – через форточку.

Тем временем неторопливая и сытая жизнь рядового советского инфекционного больного шла своим чередом. В один из вечеров, выйдя прогуляться в больничный сквер, и шурша подсохшей осенней листвой, я случайно повстречал на лавочке моего давнего приятеля Юру Мороза, с которым мы когда-то вместе тренировались, прыгая с шестом в местном спорткомплексе «Стрела». Красавец, любимец девушек, с очаровательной улыбкой и особой меткой – «седым выкрасом» сбоку, на светло-русых волосах, придававший ему особый шарм. Оказалось, что он уже как несколько дней «поселился» в соседнем блоке, имеющим отдельный вход, поэтому мы с ним не виделись до этого.

Теперь каждый вечер мы собирались молодой весёлой компанией в крытой беседке, а Юра играл на гитаре «Очарована, околдована…» Ободзинского или что-нибудь драйвово-шансонное.

Как, например, эту песню, отрывок из которой почему-то запал в память:

Вот так, чередуя больничные процедуры, приёмы пищи и музыкальные вечера, закончилось пребывание в инфекционной больнице.

«Есть ли у вас план, мистер Фикс?» – спрашивал себя я сам словами известного мультяшного персонажа.

К моменту выписки в конце октября у меня действительно созрел план – дерзкий и безумный.

Глава 4. Как я подменил медкнижку и снова стал «здоров»

Здесь я немного вернусь назад, в то время, когда я устроился на работу после возвращения из Рязани.

Когда стало понятно, что я пропускаю год, нужно было подумать, где работать этот год до следующей попытки поступления в военное училище. Конечно, нужны были и деньги, но и кое-что ещё тоже – характеристика.

В Советском Союзе существовала такая обязательная процедура, как предоставление характеристики, будь ты хоть служащим, хоть студентом, хоть рабочим за станком. Перед поступлением на работу и учёбу ты был обязан представить характеристику с предыдущего места работы или учёбы.

Сразу после приезда из Рязани, в августе, примерно за три недели до больницы, я начал работать в цеху деревообработки моторостроительного завода, того самого, который производил моторы для самолётов, в том числе для крупнейших в мире грузовых самолётов «Мрия». Свою специальность, столяр-станочник, я получил, ещё учась в школе, на занятиях в УПК.

В советское время существовали УПК, или учебно-производственный комбинаты, на таком в конце восьмидесятых годов прошлого века, на протяжении девятого и десятого класса я постигал азы деревообработки.

УПК был обязателен для всех учащихся школы. В нашей школе девочек учили шить и собирать микросхемы к магнитофонам, из мальчиков готовили водителей и столяров. Каждую среду вместо уроков в школе я вместе с учениками из других классов ездил на занятия в цех деревообработки примерно в десяти автобусных остановках от нашего района. Это было одноэтажное, грубо выложенное красным кирпичом здание, с множеством деревообрабатывающих станков внутри, вечно воющей системой вентиляции, унылым учебным классом и нервным, с «вечного бодуна» преподавателем в синем халате.

По результатам двух лет обучения я мог уверенно работать и на токарном, и на циркулярном станках, мог и сверлить, и фрезеровать. И получил третий разряд. Это нижний разряд, самый высокий – шестой. Разряды подтверждали квалификацию, так же, как, например, в спорте. И за более высокий разряд и заработная плата полагалась выше.

При устройстве на работу был учтён мой прежний опыт учёбы в УПК, мне сразу присвоили четвёртый разряд. Наш цех деревообработки выпускал специальную упаковку – деревянные ящики для транспортировки тех самых моторов и деталей для самолётов. Мы распиливали, строгали, фуговали, подгоняли и сколачивали ящики. Кого только здесь, бывало, ни встретишь: обязательная пара-тройка алкоголиков; ворюги-потаскуны, способные за пятнадцать минут перекинуть через забор пару кубов строганной сосны; женщины с несчастным взором и неопределённой пыльной внешности; умники, чуть за сорок пять, в роговых очках и с протёртыми подмётками, «приседающие» на уши при любой свободной минуте. Но самая продвинутая категория была «распи**яи». В эту элиту элит, я и попал, пусть и невольно, выписавшись из больницы. Так как гепатит довольно серьёзное заболевание и часто протекает с последствиями, прежде всего для печени, после выписки мне прописали облегчённый труд. Особо не перенапрягаться, тяжёлое не поднимать. Мечта любого рас… разгильдяя!

Бригадиром у меня была тётя Надя – настоящий конь в юбке и баба с яйцами. Некрупная и жилистая. Яркая и горластая. Когда она даже ещё не появлялась в зоне видимости, это уже ощущали все. Амплитуда её «горлового пения» передавалась даже неодушевлённым предметам – станкам и инструментам, не говоря уже о простых смертных. Не обходила сия доля и меня. И в эти моменты я забывал про лёгкий труд и превращался в истинного стахановца.

Приближался декабрь, и я уже крепко задумывался о том, как я буду сдавать анализы при прохождении первой медкомиссии в военкомате.

Не давал мне покоя и «волчий билет», который находился в моей медицинской карте в виде записи о болезни Боткина. С такой формулировкой дальше военкомовского терапевта я не пройду.

Медицинские книжки в то время хранились только в бумажном виде. Я пытался «выловить» мою меднику ещё в больнице, пытаясь уговорить главврача отдать её мне на руки. Но получил категорический отказ – это документ строгого учёта, и его обязаны были отправить в поликлинику по месту моей работы.

И я придумал, как мне тогда казалось, нестандартное решение.

Я пришёл в нашу заводскую поликлинику, поднялся на третий этаж и в регистратуре попросил выдать мне мою медкарту. В качестве причины я сказал даме в белом халате, что хочу проверить зубы, барахлят что-то в последнее время.

Заполучив заветную, уже довольно располневшую, медкарту, через пять минут я вышел за проходную. А ещё через десять минут, сидя в трамвае десятого маршрута, предался увлекательному чтиву, пытаясь разобрать в этой иезуитской писанине хоть что-то похожее на буквы.

Через три дня я снова появился на пороге регистратуры. На этот раз меня встретила уже другая «докторица», милая молодая барышня, по всей видимости, практикантка. Я, не моргнув глазом, попросил её выписать мне новую медкарту, объяснив в качестве причины, что это необходимо мне для поступления в военное училище. Как мне показалось, глаза её при этом призывно сверкнули, или, может быть, мне хотелось об этом думать. Но в тот момент я был «на задании» – на важном оперативном задании.

Поблагодарив её и улыбнувшись напоследок, я проследовал в кабинет терапевта. Перед кабинетом пусто. Постучал, зашёл внутрь и, ещё раз объяснив, что мне нужно, через три минуты вышел с заполненной карточкой. Поставил печать в канцелярии. Вуаля – я снова «здоров»! Как младенец. Как там говорится, на свободу с чистой совестью? А я – в военкомат с чистой медицинской книжкой.

Глава 5. Не дебил! Чем докажешь? Могу справку показать!

Из всех докторов в военкомате запомнился именно он. Все остальные по какой-то причине промелькнули как в тумане. А может быть, всё дело в том, что именно этот эскулап был настолько ярок, что затмил всех остальных.

В декабре я сдал все необходимые анализы. К моему удивлению, анализы оказались хорошими, несмотря на то что после болезни прошло неполных два месяца.

И уже в январе я обходил военных эскулапов, засевших в серо-коричневом безликом здании, со скрипучими деревянными полами, именуемого Заводской райвоенкомат.

Это была уже то ли четвёртая, то ли пятая дверь в длинном медицинском списке докторов, которых мне предстояло посетить этим днём. Список был напечатан на «грубого помола» серо-синей бумаге, которую я держал в правой руке, а левой уже тянулся к ручке крашеной-перекрашенной деревянной двери с символичной табличкой, на которой было выведено: «Психиатр».

«Почему не невропатолог?» – проносится в мозгу, прежде чем я два раза стучусь в дверь.

Гулкое и невнятное «угу» по ту сторону двери я принимаю за позволение войти.

Осматриваюсь. Кабинет примерно три на шесть метров. В противоположной стороне от двери, зарешеченное окно в деревянной раме, через которое пытается пробиться уличный свет, просеиваемый через узкое сито многочисленных веток растущего за окном пышно-кронного дерева. Из освещения – только настольная лампа, рисующая теплый размытый круг света на деревянном письменном столе. За столом, склонившись над каким-то отчётным журналом, сидит доктор в халате цвета поношенного снега и примятой шапочке-таблетке на голове. Он не отрываясь, что-то пишет.

Не отвлекается он даже тогда, когда я, подойдя почти вплотную к столу, спрашиваю разрешения сесть. Одновременным жестом головы и едва уловимым движением руки он указывает мне на стул, приставленный к столу боком, как принято во всех госучреждениях страны. По всей видимости, чтобы психологически создать у посетителя образ просящего, не равного хозяину кабинета.

Воспользовавшись моментом, я озираюсь по сторонам. И сквозь полумрак кабинета, окрашенного масляной краской какого-то грязно-синего цвета, начинают проступать детали: металлическая вешалка в углу, напротив меня из стены торчит кран над металлической раковиной, слева от меня медицинская кушетка, обитая дерматином.

«Комната „синей бороды“», – промелькнуло у меня. Дальнейшие размышления прервал тихий голос доктора. Все так же, не поднимая головы, военный эскулап медленно говорил:

– Я задаю вам загадку, а вы, не задумываясь, выдаёте мне оригинальный ответ.

Пока я пытаюсь сопоставить слова «загадка» и «оригинальный», пропускаю первую загадку: «У семи нянек дитя без глаза».

Доктор продолжает, как ни в чем не бывало, сыпать знаниями из своего далёкого детского прошлого:

– Сто одёжек и все без застёжек, – всё так же монотонно и без выражения проговорил он куда-то в стол, не поднимая головы и при этом продолжая что-то писать.

Между первой и второй… загадками прошло не более пяти секунд. Я уже пытаюсь «нахлобучить» застёжки на нянек без глаза. Мой мозг, словно песочные часы осыпается куда-то вниз, и пока не думает восстанавливаться.

Даже после третьей загадки, «За деревьями леса не видно», я продолжаю жёстко тупить и, судя по всему, не въезжаю в правила игры, которую мне навязал «главный по психам» Заводского военкомата.

Наконец он поднимает голову, смотрит на меня, как на полного дебила, и в его взгляде я явно читаю жалостливо-укоризненный немой вопрос: «И этот идиот собрался поступать в московское училище КГБ?»

К этому моменту мой мозг прекратил беспричинно осыпаться и я, пытаясь взять реванш, выдаю коронную фразу: «Ещё раз повторите, пожалуйста».

По всей видимости, волшебное слово в конце сыграло свою роль, и доктор, чуть заметно приподняв левую бровь, так же монотонно начал задавать те же загадки.

Второй тайм я отыграл заметно лучше. Уже не вспомню моих оригинальных ответов на первые две загадки. А вот на третью загадку «За деревьями леса не видно» я выдал психологический вывод о том, что часто люди являются не теми, кем себя пытаются показать. Как бы надевают и носят маски, за которыми порой не увидеть истинную суть.

Видимо, ответы его устроили. Далее он попросил положить ногу на ногу и, выйдя из-за стола, пару раз стукнул молотком по обеим моим коленным чашечкам. При этом левая нога не подпрыгнула. Я невольно замер, помня о недавнем квесте с загадками. Доктор же, невольно хмыкнув что-то себе под нос, ушёл снова писать за стол.

Только через пару часов, уже пройдя всех врачей и получив от терапевта заветную печать «Здоров», я успокоился.

– Как же хорошо, что я не дебил!

– Чем докажешь?

– Могу справку показать!

Глава 6. Проверка в КГБ

Это было во второй половине марта 1990 года. Да-да, именно ближе к концу марта. Снег уже сошёл, но воздух был ещё по-зимнему свеж. Всё кругом начинало просыпаться от спячки. И я не был исключением.

Результаты первой медкомиссии в районном военкомате оказались отличными, и так же, как анализы, а также моё личное дело, были отправлены дальше – в областное КГБ, для следующей проверки. Мне сообщили, что в ближайший четверг, необходимо явиться к десяти часам в ведомственную поликлинику, которая расположена рядом с областным управлением КГБ, всего в двухстах метрах. Здесь предстояло пройти уже третью по счёту медицинскую комиссию.

Это было два дня назад. В точно назначенное время я стоял в просторном холле поликлиники. Пол, выложенный светло-бежевыми мраморными плитами, распирающий светлые крашеные стены, и широкая лестница, ведущая на второй этаж, создавали комфортное ощущение простора. Сразу чувствовалось, что пространство проектировали знающие специалисты. Но главное, что поразило здесь, – это врачи. Они были какие-то другие. Сейчас попробую подобрать слово. Участливые. Да, именно участливые – терпеливые и спокойные. В то время всеобщего торжества социализма непросто было встретить вежливого и понимающего доктора.

Нас, ребят, поступающих в пограничные училища КГБ, собралось около двадцати человек. Мы, молодая юная поросль, собирались здесь со всей Запорожской области, чтобы пройти очередной отбор и разъехаться затем по трём точкам на карте СССР – в Московское командное, Голицынское политическое, что под Москвой, а также в Алма-атинское командное училище.

А перед этим нас всех серьёзно проверяли в КГБ.

Это я узнал, уже учась на втором курсе училища. Ходили разговоры, что всех и каждого проверяли «до седьмого колена»: ближних родственников, затем ближних ближних, затем дальних ближних и так далее. Моя бабушка, жившая в то время в Днепропетровске, рассказывала, что и к ней приходили, и к родственникам в Херсонской области, где жили мои предки по дедушкиной линии, тоже наведывались и задавали вопросы обо мне. Так что хоть и не до седьмого, но до третьего колена точно проверяли.

Нас встретили, объяснили последовательность прохождения медкомиссии, и мы начали обход врачей. Всё или почти всё, как в прошлый раз в военкомате. За исключением того, что к некоторым врачам стояла очередь, а к другим путь был свободен.

Окулист «погоняла» меня картинками на дальтонизм и ещё бог знает на какие болезни.

Невропатолог, на удивление, не стал рассказывать сказки и задавать загадки, как предыдущий доктор в военкомате, а только стандартно ударил молотком два раза по коленкам. Видимо, это какой-то, только им одним понятный ритуал. Потом был лор, или, как мне привычней его называть, «ухо-горло-нос». Хирург.

Все проходило спокойно. Слишком гладко и спокойно. Мы бегали из кабинета в кабинет, а вместе с нами здесь тусовались, если можно так сказать, другие сотрудники. Они не торопясь ходили, подолгу сидели, общаясь друг с другом на диванах, нежась в первых лучах весеннего солнца, потягивая кислородные коктейли. Прямо курорт какой-то. Карловы Вары, блин.

А у меня между тем возникли проблемы. При снятии кардиограммы что-то там такое не понравилось докторице. Сделали ещё раз. Тот же результат – какие-то «пики» вылезают. А между тем процедура эта вовсе не отличалась комфортностью. Кабинет три на три. Напротив входной двери – приоткрытый балкон. А на дворе ранняя весна, и, соответственно, температура «за бортом» градусов пять по Цельсию, не выше. Рядом с балконом, всего в метре от него стоит больничная кушетка, накрытая простынёй. Холодной простынёй.

«Оголить торс. Лечь на кушетку», – приглашение доктора звучит как приговор. От холодной простыни я тут же покрываюсь гусиной кожей. Но, как оказалось, это было только начало моего закаливания.

Вспомнилась заметка в газете, прочитанная как раз в то время, когда был моден ЗОЖ, он же здоровый образ жизни, а также всевозможные закаливания.

Вопрос «из зала»:

– Скажите, доктор, как вылечить ангину?

– Очень просто. Тёмной ноченькой, непременно на растущей луне выйдите на улицу босиком, станьте лицом на север, поднимите взор к звёздам и, просчитав в уме до 186, вылейте на себя два ведра ледяной воды, при этом не переставая кричать: «Мать природа, дай мне силы!»

Если через две недели вы в дополнение к ангине не заболеете воспалением лёгких и не «крякнете», то выздоровеете и будете жить долго и счастливо.

Я же продолжаю лежать на кушетке, а докторица вертит передо мной какими-то металлическими присосками, гусиной кожей чую, что это для меня. И когда она начала закреплять эти холодные присоски, я чуть не взвыл от холода. Как здесь получится кардиограмма, если пациентов прогоняют через морозильную камеру?

Кардиограмму мне делали не менее шести раз. Я уже и согрелся, и даже разгорячился под конец. Что-то шалило моё сердечко в этот день. Не хотело вырисовывать нужную этим дотошным эскулапам кривую.

Дошла очередь до последнего, решающего голоса терапевта. Мне объявили, что все у меня в порядке, кроме той самой кардиограммы. И что с такой кардиограммой меня не выпустят в Москву. Перестраховываются, пронеслось у меня. Десять минут переговоров, уговоров и танцев с бубном результатов не дали. Нам объявили результаты, и все уже начали расходиться.

Я помню этот момент, как будто это было вчера. Я уже направляюсь к выходу, уже берусь за ручку двери… И вдруг что-то внутри меня взрывается и как будто разворачивает обратно, и я понимаю, что просто так не выйду отсюда без результата. Возвращаюсь на десять метров назад и захожу снова в тот самый кабинет – к терапевту. Терапевта звали Светлана Владимировна, помню до сих пор. Мы проговорили с ней минут десять. Я говорил, говорил, говорил. И о том, что это мечта всей жизни, и как я готовился, и что не представляю себе жизни на гражданке… а она пыталась робко отговорить меня.

Спасибо, Светлана Владимировна, за то, что дали мне шанс. В конце концов мне удалось уговорить её, и я вышел оттуда с заветной бумажкой, открывающей мне двери в Москву.

Судьба всегда даёт нам второй шанс, подсказывая то явно, то опосредованно, через какие-то неявные на первый взгляд знаки, что, может быть, стоит задуматься и пойти другим путём. И здесь наша чуткость, способность «слышать» подсказки, видеть знаки могут помочь нам если и не выбрать раз и навсегда правильный путь, то хотя бы избежать «штрафных кругов».

Я «видел» эти подсказки и всё равно с какой-то маниакальной уверенностью в правоте выбранного пути шёл, нет, не так – пёр вперёд. Что ж, посмотрим, что ожидает меня там, за новым поворотом.

Глава 7. Ну, здравствуй, училище!

Помню тот день. Точнее, был уже конец дня. Тёплый июньский вечер. Немного за двадцать два. Мы сидели с друзьями на лавочке возле соседнего подъезда, как это часто делали. Трещали о том о сём. Каштаны и липы, окружавшие нас по бокам, сверху смыкались плотными кронами, с трудом пропускающими тусклый жёлтый свет уличных фонарей.

Из двери подъезда появилась мама. Обычно она меня звала, высунувшись в окно седьмого этажа нашей девятиэтажки и выкрикивая моё имя в пространство двора.

Тогда все так делали. Ещё не было не то что мобильных телефонов, но и стационарные телефоны установлены были в одной из десяти квартир. А мы гуляли допоздна, и очень часто случалось, что родители вообще не знали, где нас искать.

Помните советский анекдот?

– И-и-изя, до-о-омой! – зовёт сына заботливая еврейская мать.

– Изя хочет кушать?

– Нет, – отвечает она. – Изе холодно.

Уже по выражению её лица я всё понял – пришёл вызов из училища. Но сейчас она специально спустилась, чтобы сообщить, что «Изя» едет в Москву.

И вот в начале июня в Москву из Запорожья прибыл самый обычный пассажирский поезд.

Из зелёного, потрёпанного дорогами и временем, плацкартного вагона на разбитую платформу Курского вокзала вышли шесть будущих военных. Так вышло, что нас отправляли партиями, как будто какой-нибудь ценный груз. Если одна группа по какой-либо причине не доедет, не велика беда – следом едут другие.

Трое, в том числе и я, направлялись в Московское пограничное училище, двое – в Голицынское, что под Москвой, а ещё один – в военный институт переводчиков. Солнце, ещё не успев набрать обороты, светило тусклым, рассеянным светом. Мы были сонные и помятые.

Плацкартные вагоны не приспособлены к получению удовольствия от поездки. Советские инженеры, сами того не желая, создавали гениальные вещи. Советскому человеку крайне противопоказано, даже вредно было чувствовать себя счастливым. Нужна была трагедия и борьба. И страдание. Непременно страдание. Без него никак. Чем хуже – тем лучше.

Плацкартный вагон как раз и был таким гениальным произведением. Эдакий «Чёрный квадрат». Минимализм в самых аскетичных его проявлениях. Он как нельзя лучше подходил для перемещения из точки А в точку Б. Всё. Хотите комфорта? К вашим услугам постельное бельё, ещё влажное после стирки. Хотите развлечений? Шахматы и шашки просите у проводника. Запах потных носков, лука с перегаром, и постоянно немытого туалета – бесценно.

Голицынцы, ребята, которые поступали в Голицынское политическое пограничное училище, сразу пошли в метро. Несмотря на ранний час, им ещё предстояло добираться в Московскую область. Нам же четверым как-то нужно было убить время. И мы пошли бродить по Москве.

До этого дня я всего дважды был в столице, и то проездом. Второй раз в прошлом году, когда ездил понарошку поступать в Рязанское училище связи. А впервые я здесь был в 1995 году, когда будучи подростком, вдвоём с бабушкой ездил к родственникам в Вологодскую область. Вспоминаю здание Курского вокзала, «стекляшку» с высокими потолками, со всех сторон залитое светом. И два стакана «Фанты», которую я залпом выпил здесь же, не отходя от передвижного ларька. Такой вкусной «Фанты» я не пробовал больше нигде. Только в детстве и юности так бывает. Раз! И из памяти выпрыгивает картинка: Курский вокзал, залитый до краёв солнечным светом, и оранжевая «Фанта», о боже, в бумажном стаканчике. Тогда это был не то чтобы дефицит, а бумажных стаканчиков вообще не было. От слова совсем. Только стеклянные, которые мылись тобою же, стоя у автомата с водой.

Так как поезд на Вологду отправлялся почти через десять часов с Ярославского вокзала, я отпросился у бабушки и отправился бродить по Москве. Мне тогда было четырнадцать с половиной. Я чувствовал себя взрослым и увлекался фотографией. Красную площадь, малолюдную и совсем не такую большую, как представлялось, я запомнил по контрастным чёрно-белым фотоснимкам. Фотографировал я тогда на плёночный фотоаппарат «Зенит-В» и сам проявлял и печатал фотоснимки. Как и у большинства фотографов-любителей в то время, «фотолаборатория» располагалась в ванной. Закрывалась дверь, включался красный фонарь, размешивался проявитель и закрепитель. И не было тогда ещё ни «Кодаков», ни всяких там «Фуджи».

Продавалась тогда фотобумага, названием напоминающая уроки химии, – «Унибром», «Фотобром», «Бромпортрет». А для романтиков – «Березка». Или на худой конец просто фотобумага.

Вот такая Красная площадь – высококонтрастная и глянцевая – и сохранилась в альбоме и в памяти.

Потом зашёл в ГУМ. На второй или третьей линии ГУМа, в той стороне, которая ближе к Ильинке, располагался магазин для нумизматов. И ко мне, тогда ещё совсем пацану, подошёл дядька в шляпе и предлагал купить значок с изображением флага Канады. Как он говорил, «с клёновым листком», с ударением на «ё». Ха-ха-ха. Этот подпольный нумизмат-канадовед даже не догадывался, что по географии у меня была пятёрка. И отсутствующую правую красную часть флага я сразу засёк, потому отказался и пошёл дальше своим путём.

Обошёл вокруг тогда ещё не снесённую гостиницу Россия с маленькой, чудом уцелевшей церквушкой на задворках. Захотелось есть. В тенистом скверике на пересечении Китайгородского проезда и Варварки заметил что-то наподобие кафе, хотя оно больше напоминало рюмочную как по внутреннему убранству, так и по составу посетителей.

Редкие посетители, словно тени, ложились на круглые высокие столы и не отсвечивали. Был утренний священный час «опохмела».

Продавцу в грязном переднике с волосатыми и мощными руками молотобойца я сделал заказ. Буквально через минуту передо мной на столике стояла стеклянная бутылка «Пепси» с тем ещё простым красно-синим логотипом, гранёный стакан и две сосиски с куском чёрного хлеба на стеклянной тарелке. Несмотря на то что цена оказалась довольно высокой – рубль двадцать, я с удовольствием смолотил всё за пару минут. Побродив ещё какое-то время, на метро вернулся на вокзал, где взволнованная и рассерженная бабушка отчитывала меня за длительное отсутствие. А я был счастлив…

Мы же с ребятами, пройдя направо от Курского вокзала метров триста по Земляному валу, решили скоротать время в видеосалоне. Их в то время, в конце восьмидесятых – начале девяностых, развелось как кроликов после спаривания.

Видеосалон располагался в каком-то старом двухэтажном здании, около-вековой давности, а сейчас на этом месте стоит новый бизнес-центр из стекла и хрома. Смотрели мы тогда какой-то скучный боевик. Было холодно от сломанного кондиционера. Старые складные деревянные кресла, вынесенные из какого-то захудалого ДК, были неудобны и скрипучи. Но одно радовало – все-таки удалось вздремнуть час с небольшим.

Ближе к полудню мы наконец добрались до училища. Тогда казалось, что ехали мы очень долго, словно в другую область. И это было недалеко от истины, потому что тот район, где расположено училище, называется Бабушкинский. И расположен он прямо у северного края Москвы – рядом с МКАДом. И даже сейчас многие пограничники продолжают называть училище не иначе, как Бабушкинское.

Вот как выглядит мечта в реальности. Московское высшее пограничное командное ордена Октябрьской революции краснознамённое училище КГБ СССР им. Моссовета – иду и читаю на фасаде вывеску с длинным названием. А сокращённое название, МВПКООРКУ КГБ СССР им. Моссовета, звучит как какая-нибудь экзопланета, которые так называют, по всей видимости, чтобы гуманоиды не догадались.

Сейчас училище носит новое название – Московский институт пограничных войск ФСБ России. А основан институт был в далёком 1932 году и носил первоначальное название 3-я школа пограничной охраны и войск ОГПУ в городе Москве. Впоследствии она переименовывалась больше десяти раз. И что интересно, в один из периодов своего существования училище готовило пограничников-связистов. Как интересно поворачивается судьба. Как раз за год до поступления в Москву, я отправился «на разведку» в Рязанское училище связи. Кто бы мог подумать, что через год я поступлю в пограничное училище, которое когда-то тоже было училищем связи. Связист связиста пеленгует издалека.

Сборный пункт вновь прибывших был организован в клубе, в ста метрах после КПП. На удивление, нас быстро оформили. И через десять минут нашу группу погрузили в автобус и повезли в Подмосковье, в то место, где нам предстояло сдавать экзамены.

Глава 8. Проходной балл: 22 из 25

Здесь, в подмосковном лесу, на учебной пограничной заставе нам предстояло жить и сдавать экзамены. В это место мы потом, уже учась в училище, довольно часто выезжали на всевозможные занятия «на природе». Мы называли его Лукино – по названию близлежащей деревни.

Первые впечатления приятные: очень зелено и тенисто, много хвойных деревьев. Нас разместили в кирпичной одноэтажной казарме в форме широкой буквы П. Два яруса солдатских кроватей с узким проходом были расставлены по бокам каждой стенки. С торца кроватей стояли, раскорячившись табуретки. Мы на них чаще сидели, чем складывали одежду, как предполагалось.

Контингент поступающих в училище собрался самый разнообразный. Большой и многонациональный Советский Союз давал шанс осуществить свою мечту если не всем и каждому, но точно тем, кто хотел и стремился. Были ребята и из глухой вологодской деревушки, и удмурты из Улан-Удэ, парни из холодного Уренгоя и из жаркого Душанбе.

Конечно, можно было написать, что в великой социалистической стране Советов все имели одинаковые права – но это было не так. Кто-то был «правее», а кто-то и «правее» предыдущего. Клановость и кумовство в СССР процветало пышно и приносило свои плоды. Уметь договориться, знать нужных людей, уметь достать ценились во времена позднего СССР гораздо важнее денег.

СССР того времени – это страна позднего феодализма с жёсткой распределительной системой. Феодалы и их вассалы снимали «сливки», а остальной зависимый люд питался «объедками» с барского стола. Тем более что и денег как таковых у населения было немного. А если они и, о чудо, находились, на них невозможно было ничего купить. Вот так прийти и купить хороший холодильник, или мебельный гарнитур, или машину – это было проблемой. Огромной проблемой. Товаров не было. Были очереди. Чтобы купить машину, нужно было «стоять в очереди» насколько лет. А ещё и «на лапу» дать нужному человеку. Дефицит. Такое вот истинное слово из советского прошлого. Отдаёт какой-то беспросветностью и ржавчиной.

Очень условно, наш «пионерский лагерь» делился на три группы.

Первая – это основной контингент поступающих, в том числе и многочисленные блатные, которым помогали длинные «волосатые конечности» особей мужского пола с большими звёздами на погонах, заседавших во всевозможных высоких кабинетах, чаще в тех самых, которые смотрели своими окнами на Лубянку.

Вторая заметная группа – это суворовцы. Они в основной массе приезжали позже, уже к концу «абитуры», потому что не сдавали основной блок экзаменов, а только физподготовку и профессиональный отбор в виде всевозможных тестов.

Третья группа – те, кто поступал из войск. Самая разношёрстная и самая неоднозначная группа. Были и совершенные отморозки, и дебилы, считавшие себя дембелями-дембелями, но в большинстве своём нормальные ребята. Всего на год-два старше нас, «зелёных» новобранцев.

Некоторые, особо хитромудрые, после года службы где-нибудь у чёрта на рогах, где из живности только медведи да белки, а до ближайшей деревни – двое суток на оленях, приезжали «на курорт»: посмотреть Москву, отоспаться, поучиться годик-полтора. Потом подавали рапорт – и домой на дембель, с учётом выслуги лет.

Остальные, условно причисляемые к четвёртой группе, в том числе я, поступали сами, после окончания школы.

Меня определили в 14-ю абитуриентскую заставу. Нас набралось тридцать два человека, а главным командиром к нам был назначен сержант с истинно «русской» фамилией – Гольдис. Спокойный и уравновешенный, без дембельских заскоков. О нём остались ровные воспоминания, хотя подозреваю, что ему с нами пришлось нелегко.

Особенно запомнилась весёлая троица ватерполистов. Да-да, ватерполистов. Из команды «Динамо». Которые, как оказалось после задушевных бесед, даже играли за сборную СССР по водному поло. Конечно, у этой троицы не было намерения поступать в училище. Из «запихнули» в списки, чтобы дальше провести по бумагам как курсантов. Такой трюк часто проделывали, когда хотели переманить хороших спортсменов в своё спортивное общество. А что, ребята призывного возраста. Если не «Динамо», то ЦСКА с радостью забрали бы к себе в какую-нибудь спорт-роту. К тому же, числясь в «обществе» они приобретали отличную ширму. Профессионалы? Где? Не-е-е, не видели никого. У нас одни физкультурники.

Физкультурно-спортивное общество «Динамо» со времён основания в 1917 году всегда оставалось под эгидой КГБ СССР. В Советском Союзе официально не было профессиональных спортсменов. Например, на Олимпийские игры не допускались профессиональные спортсмены. Официально. А неофициально профессиональные спортсмены «прятались» за всевозможными ширмами, такими как Общество «Динамо» (их курировал КГБ) и ЦСКА (этих курировало Министерство обороны), а также «Спартак», «Локомотив», «Буревестник» и даже «Урожай». Всё это были профессионалы.

– Вы из какого общества, ребята?

– «Трудовые резервы».

– А «Динамо» бежит?

– Все бегут.

(Цитата из к/ф «Джентльмены удачи». )

Тем временем подготовка к вступительным экзаменам шла полным ходом. Экзамены сдавались потоками. Кто-то первым сдавал русский язык и литературу – сочинение. Кто-то начинал с истории.

У нас первым экзаменом была математика.

Нас собрали в помещении летней столовой, за деревянными столами которой мы завтракали, обедали и ужинали. За каждым столом рассадили по три человека, каждому раздали свой вариант задания. Всего было шесть вариантов. Мне достался второй вариант, и такой же был только через стол. То есть напрямую списать было сложно. К тому же нас крепко «пасли» несколько преподавателей. Они непрерывно ходили по рядам, буквально нависая над нами. К тому же задания были серьёзные, гораздо выше уровня обычной школы. Если бы не мои дополнительные занятия по учебнику Сканави, пожалуй, самому лучшему учебнику математики для поступающих в вузы того времени, я бы математику не сдал.

Однажды, уже учась по другой специальности в Бердянском институте предпринимательства, по-моему, это был 1997 год, я по просьбе преподавателей привёз им учебные материалы по математике, которую мы проходили здесь, в Москве.

Их реакция была однозначной – «московская» программа была на уровень сложнее того, что преподавали в Бердянске. Хотя, казалось бы, должно быть с точностью наоборот – математика «ближе» к предпринимательству и бизнесу, чем к пограничной службе.

Математику я сдал на три балла. И это было хорошо. Очень хорошо. Так как только этот экзамен из 32 человек нашей 14-й заставы не сдало 18 человек. На следующий день освободилось больше половины коек в казарме.

А через три дня был экзамен по истории.

Историю, с которой я откровенно не дружил в школе, мне пришлось переучивать фактически заново. Хотя в аттестате напротив предмета история красовалась четвёрка, реальных знаний, как это часто бывает, было на тройку. Но твёрдую тройку.

Когда у меня случился свободный год после школы, и я из-за проблем с документами не поехал поступать, вечера понедельника, среды и пятницы я проводил на подготовительных курсах в университете, куда я отправлялся сразу после работы в столярном цехе завода.

Вёл курсы отличный преподаватель. Помню только имя – Александр. Невысокого роста, около метра шестидесяти, на щуплом туловище – большая лысая голова и невероятно живые глаза. Да и весь он был как на шарнирах, не стоял на месте ни секунды. Был он ярый антисталинист, и ни одно занятие не обходилось без того, чтобы не разобрать по косточкам главного тирана. Он мог в одно полуторачасовое занятие впихнуть трёхчасовой материал. Я с трудом успевал записывать за ним конспекты. Записей набралось на три с половиной общих тетрадей по 96 листов каждая. А потом я их читал и читал, заучивая многочисленные даты исторических рождений, сражений, поражений и побед.

Экзамен по истории я сдал на четыре. Не столько из-за того, что я что-то не знал, нет. Второй вопрос, элементарный, казалось бы, по средним векам, откровенно завалил. Переволновался. При этом по первому и второму вопросам ответил отлично. Даже преподавателям похвалили мои глубокие и нестандартные знания.

Итак, после двух экзаменов набрал семь из десяти возможных баллов. Снова часть ребят отсеялась. Хотя в этот раз уехало не больше половины, как в прошлый раз, а всего пятеро.

Проходной бал для поступления был 22—23 балла при идеальных 25 возможных за пять экзаменов. Мне оставалось сдать три экзамена и выбить 15 из 15. Прямо как биатлонист на рубеже. Только место штрафного круга при неудачной «стрельбе» – обратный билет в зубы.

А вот сочинение, можно сказать, прошло на ура. Снова сидели на скамейках за кухонными столами летней столовой. Погода испортилась. Было прохладно и ветрено. Может быть, поэтому моя голова оставалась ясной и мысли текли ровно.

5/4. Пять за литературу. А четвёрка за одну ошибку по языку. Неплохо.

12 июля. Отличный солнечный день. Сегодня я сдаю физкультуру – бегу три километра и проверяю свою печень на прочность. Не совсем то, что можно подумать, услышав «проверяю печень на прочность». После выписки из инфекционной больницы, где я лечил свою печень от гепатита А, в простонародье именуемая желтухой, прошло чуть более полугода. Недолеченная печень давала о себе знать – раза два в неделю напоминала тягучей ноющей болью. А сказать о болезни нельзя. По документам ведь я здоров!

Бежало сразу несколько абитуриентских застав, с разрывом на старте в тридцать секунд, чтобы не создавать эффект куча-мала. Трасса проходила по пересечённой местности. Утешало то, что бежали среди зелёных сосен и берёз, а не тупо наматывали круги по стадиону.

У всех была разная подготовка. Некоторые «умирали» уже на первых полутора километрах, а некоторые, словно лоси, впервые выпущенные на волю, скакали вперёд, оставляя после себя клубы жёлтой летней пыли.

Я всё ждал момента – когда же? Когда она «схватит»? Конечно, ещё весной, месяца за три до поступления я начал тренироваться. Постепенно, километр за километром, наматывая «мили на кардан». Хотя доктора говорили, что первые полгода необходим щадящий режим и жёсткая диета. Никаких нагрузок. А как тут без нагрузок? Конечно, я понимал, что недолеченный приехал поступать, и что это могло очень плохо для меня закончиться. Понимал и бежал.

Уже на обратном пути, где-то после двухкилометрового отрезка «схватила» печень. Помню, я даже перешёл на шаг. Но нужно было бежать дальше. Рядом проносились «лоси» и семенили «черепахи». Посеменив быстрым шагом, снова побежал.

Помню, что чуть не свалился на месте, когда финишировал. В тот день я больше ничего не мог делать. И не хотел. Просто лежал.

Предпоследняя пятёрка за физкультуру. Счёт пока 16:20

14 июля – сдаём всевозможные тесты на профотбор. К этому я вообще не готовился. Да и как? Интернета тогда не было. Да и вопросы были подобраны специфические, именно для поступающих в органы госбезопасности. Помню, что был жёсткий тайминг. Например, раздают листок с заданием – 20 секунд, не раздумывая, заполняешь клеточки или решаешь логическую задачу. А под конец спринт на 300 с лишним вопросов, которые объединены в блоки, но перемешаны и специально логически запутаны.

У меня всё получилось, хотя в некоторых случаях я не успевал по времени. Тогда приходилось наобум отмечать правильный ответ.

Спустя два дня прилетела следующая, финальная отметка – пять баллов.

Итого 21 балл из 25 возможных. Красная линия 22—23 балла. Это те, кто точно проходят. Меня и ещё нескольких таких же «пограничников» не добравших чуть-чуть, всё-таки допустили до мандатной комиссии. Там и будет решаться моя судьба. А пока – отдыхаем, отъедаемся, смотрим фильмы, читаем, пишем письма домой.

Организованной толпой… едем в училище. Здесь, 18—19 июля, в два потока прошли медкомиссию. Уже третью. Первые две я прошёл в военкомате и в поликлинике областного КГБ, ещё там, в Запорожье. Как космонавтов досматривают!

Через десять дней в актовом зале училища проходила мандатная комиссия. В переводе на обычный гражданский язык – это приёмная комиссия.

– Товагищи солдаты и матгосы! Вот мой мандат! – всплывает в моём уставшем мозгу картавый дедушка Ленин на броневике.

Мандатная значит мандатная. Волнуюсь, конечно. Сначала нас приглашают по несколько человек подняться на второй этаж. Ждём перед дверью. Вызывают по одному. Минут пять-десять за высокой двустворчатой дубовой дверью – и возвращается новоиспечённый курсант пограничного училища.

Вот и моя очередь. Захожу. Актовый зал-лекторий. Сразу направо и прямо, за широким столом, покрытым сукном, сидят шесть-семь офицеров во главе с начальником училища генерал-лейтенантом Карповым. Сзади них два больших окна, почти не зашторенных, через которые на дубовый паркет льётся тёплый солнечный свет.

Похожу ближе, останавливаюсь метров за пять. Докладываю, что прибыл. Чувствую, что решение уже принято. Но для порядка страницы моего дела ещё шуршат.

Как я уже говорил, училище наше блатное, очень много поступало папенькиных сынков всех мастей и рангов. Поэтому, когда зашёл я, простой паренёк из рабочей семьи, без блата и протекции, мне генерал задал один вопрос:

– Почему хотите стать офицером-пограничником, ведь у вас в семье никто не служил?

– Кто-то ведь должен начинать?! – ответил я, чуть улыбнувшись.

По всей видимости, ответ устроил или успокоил, потому что генерал улыбнулся, кивнул и пожелал отличной учёбы.

Поблагодарив за доверие, я вышел в коридор счастливый и безумно уставший. Весь тот груз, который давил на меня и физически и психологически в течение нескольких лет, наконец упал.

31 июля 1990 года приказом начальника училища я был зачислен на первый курс Московского высшего пограничного училища.

«Как странно выглядят мечты, когда они превращаются в реальность», – пронеслись в мозгу чьи-то древние мудрые мысли.