Глава десятая
Знакомство с Мэрилин
Я всегда рекомендую будущим психотерапевтам проходить личную терапию: «Ваше собственное «я» – ваш главный инструмент. Узнайте о нем как можно больше. Пусть слепые пятна не мешают вам понимать пациентов или сочувствовать им». При этом сам я со своих пятнадцати лет был настолько тесно связан с одной-единственной женщиной, а после этого всю жизнь настолько погружен в жизнь своего обширного семейства, что нередко задаюсь вопросом, способен ли я по-настоящему проникнуть в мир человека, который идет по жизни в одиночку.
Мои мысли о годах до Мэрилин часто окрашены в контрастные черно-белые тона, а с ее появлением в жизни стали проявляться краски. Я со сверхъестественной ясностью помню нашу первую встречу. Я учился в десятом классе школы Рузвельта и уже около полугода жил в своем новом районе. Однажды, ранним субботним вечером, после пары часов игры на деньги в боулинг, мой приятель по этой игре, Луи Розенталь, сказал мне, что неподалеку, в доме Мэрилин Кёник, сегодня вечеринка, и предложил пойти туда вместе с ним. Я был стеснителен и не особенно любил вечеринки, да и с Мэрилин, которая училась в девятом классе на полсеместра младше меня, знаком не был; но, поскольку других планов у меня не было, я согласился пойти.
Она жила в благопристойном кирпичном доме, точно таком же, как и любой другой дом на Четвертой улице между Фаррагутом и Галлатином. Небольшое крыльцо вело к маленькой передней веранде. Подойдя к дому, мы увидели толпу ребят нашего возраста. Они собрались у крыльца и на веранде и пытались проникнуть внутрь дома. Я, избегавший больших сборищ, тут же развернулся и направился было домой, но мой изобретательный приятель Луи ухватил меня за локоть, указал на окно, смотревшее на веранду, и предложил приподнять раму и пролезть внутрь.
Я последовал за ним, мы пробрались сквозь толчею в прихожей и увидели в центре бурлящей толпы миниатюрную, очень хорошенькую, живую девочку с длинными светло-каштановыми волосами, принимавшую гостей. «Вот она, эта малявка, – это и есть Мэрилин Кёник», – сказал Луи и двинулся в следующую комнату, чтобы добыть для себя напиток.
Как я уже говорил, я был очень стеснительным, но в тот вечер ошеломил сам себя – вместо того чтобы развернуться и ретироваться через окно, протолкался сквозь толпу и добрался-таки до хозяйки вечера. Подойдя к ней, я понял, что не знаю, что сказать, и просто выпалил на одном дыхании: «Привет, я Ирв Ялом, и я только что влез к тебе в окно!» Не помню, какими еще словами мы успели обменяться, прежде чем ее внимание отвлекли другие гости, но точно знаю, что был сражен на месте: меня влекло к ней, как гвоздь влечет к магниту, и у меня возникло мгновенное ощущение – нет, больше, чем ощущение, – убежденность, что она сыграет важнейшую роль в моей жизни.
Я позвонил ей на следующий день, весь на нервах – впервые в жизни позвонил девочке! – и пригласил ее в кино. Это было мое первое в жизни свидание. О чем мы говорили? Помню, она рассказала, что недавно провела бессонную ночь, читая «Унесенных ветром», и на следующий день ей пришлось пропустить из-за этого школу. Мне это показалось настолько очаровательным, что я еле мог сосредоточиться.
Мы оба много читали и сразу же втянулись в бесконечные разговоры о книгах. По какой-то причине Мэрилин как будто очень заинтересовалась моей преданностью биографической секции в центральной библиотеке. Кто бы мог подумать, что мое решение прочесть «биографии от А до Я» окажется так кстати?! Мы стали рекомендовать друг другу литературу – я в то время жадно поглощал Джона Стейнбека, а она читала книги, которые я даже не рассматривал: «Джейн Эйр» и «Грозовой перевал». Я наслаждался Джеймсом Фарреллом, она – Джейн Остин, и мы оба любили Томаса Вулфа – иногда даже читали друг другу вслух наиболее мелодичные отрывки из «Взгляни на дом свой, ангел».
Всего пара свиданий с Мэрилин, и я поспорил со своим кузеном Джеем на тридцать долларов, что женюсь на ней. Он уплатил свой проигрыш в день нашей свадьбы!
Что в ней было такого особенного? Пока я писал эти мемуары, заново знакомился со своим более молодым «я» и сознавал, какой хаотичной личностью был и как стенал всю жизнь о том, что у меня не было наставника, меня внезапно озарило: а ведь наставник-то у меня был. Мэрилин! Мое бессознательное почуяло, что она, как никто другой, подходит для этой задачи – воспитать и возвысить меня.
Семейная история Мэрилин была достаточно схожа с моей, чтобы я свободно чувствовал себя в общении, но отличалась в ключевых моментах. Ее родители тоже были иммигрантами из Восточной Европы, но опередили моих то ли на четверть, то ли на половину поколения и получили кое-какое нерелигиозное образование.
Ее отец прибыл в Штаты подростком, но не так сильно хлебнул лиха в экономическом плане, как мои родители. Он был образован, романтичен, любил оперу и объехал всю страну, точь-в-точь как его герой, Уолт Уитмен, сменив ряд низкооплачиваемых профессий, чтобы прокормиться. После женитьбы на Селии, матери Мэрилин, – прекрасной и доброй женщине, выросшей в Кракове, в которой не было и следа гневливости и грубости, столь свойственных моей матери, – он открыл продуктовый магазинчик, который, как мы узнали спустя несколько лет после нашей встречи, располагался всего в одном квартале от магазина моего отца! Должно быть, я проходил или проезжал мимо этого маленького магазинчика сотни раз. Но ее отец смог уберечь свою семью от жизни среди нищеты и опасностей, так что Мэрилин росла в скромном, но безопасном районе, где обитал средний класс, и почти никогда не бывала в отцовском магазине.
Наши родители неоднократно виделись после того, как мы с Мэрилин начали встречаться, и, как ни парадоксально, ее родители прониклись к моим огромным уважением. Ее отец считал, что мой отец был очень успешным бизнесменом, и совершенно правильно понял, что моя мать обладала острым, проницательным умом и была реальной движущей силой, стоявшей за успехом отца. Увы, отец Мэрилин умер, когда мне было двадцать два года, и мне не удалось его близко узнать, хотя именно он сводил меня на первую в моей жизни оперу (это была «Летучая мышь»).
Мэрилин училась на семестр младше меня, и в те времена церемонии вручения аттестатов проводились дважды в год – в феврале и в июне. Через пару месяцев после знакомства я присутствовал на ее февральском выпускном девятого класса школы Макфарленда (которая соседствовала с моей школой) и благоговейно слушал, как Мэрилин с замечательным самообладанием выступила с прощальной речью. О, как я восхищался этой девушкой и любил ее!
Все старшие классы мы были неразлучны, каждый день вместе обедали и неизменно встречались по выходным. Общая страсть к литературе так сильно нас объединяла, что наши прочие, отличавшиеся интересы, казалось, почти не имели значения. Мэрилин очень рано влюбилась во французский язык, литературу и культуру, в то время как я предпочитал естественные науки. Я неверно произносил любое французское слово, какое мне доводилось видеть или слышать, а она, заглядывая в мой микроскоп, видела только собственные ресницы. Мы оба обожали уроки английского и, в отличие от других учеников нашей школы, упивались обязательным чтением: «Алой буквой», «Сайласом Марнером» и «Возвращением на родину»[14].
Однажды послеполуденные уроки в школе были отменены, чтобы все мы могли побывать на показе британского фильма 1946 года «Большие надежды». Мы с Мэрилин сидели рядом и держались за руки. Этот фильм был и остается одним из наших любимых; за минувшие десятилетия мы, наверное, упоминали о нем с сотню раз. Он открыл для меня мир Диккенса, и вскоре я уже проглотил все произведения, когда-либо созданные этим писателем. С тех пор я многократно перечитывал его книги. Годы спустя, читая лекции и путешествуя по Соединенным Штатам и Великобритании, я завел себе привычку заходить в букинистические магазины и покупать первые издания Диккенса. Его книги – единственное, что я когда-либо коллекционировал.
Мэрилин уже тогда была настолько очаровательной, умной и приятной в общении, что покоряла всех своих учителей. Обо мне же в те годы можно было сказать многое, но никому и в голову не пришло бы назвать меня очаровательным. Я хорошо учился, особенно преуспевая в естественных науках и английском, учительница которого, мисс Дэвис, регулярно усиливала мою непопулярность, расхваливая мои сочинения и вешая их на классную доску.
К сожалению, в двенадцатом классе меня перевели к мисс Макколи, другой учительнице английского, которая также вела уроки у Мэрилин и весьма высоко ценила ее. Однажды она увидела, как я болтал с Мэрилин в раздевалке, прислонившись к ее шкафчику, и с тех пор называла меня не иначе как «ковбоем из раздевалки». Она так и не простила мне ухаживания за Мэрилин, и на ее занятиях у меня не было никаких шансов. Она неизменно отпускала едкие и насмешливые комментарии о моих письменных заданиях, высмеивала меня за неудачное исполнение роли вестника во время классного чтения «Короля Лира».
Недавно двое из моих детей, просматривая старые бумаги в нашей кладовке, наткнулись на мое восторженное сочинение о бейсболе, за которое мисс Макколи поставила мне трояк с плюсом. Дети были возмущены, как безжалостно она исчеркала страницы своими замечаниями – «Глупость!» или «Сколько энтузиазма по поводу таких мелочей». А ведь я, имейте в виду, писал о таких гигантах, как «Потрясающий» Джо Ди Маджо, Фил Риззуто, «Кинг Конг» Келлер, «Смоки» Джо Пейдж и «Надежный Старина» Томми Генрих.
Я никогда не забываю о том, как мне повезло, что Мэрилин появилась в моей жизни, когда мне было пятнадцать. Она возвышала мои мысли, подстегивала самолюбие и подавала пример благородства, великодушия и преданности духовной жизни. Так что спасибо тебе, Луи, где бы ты ни был! Огромное тебе спасибо, что помог мне залезть в то окно!