Глава 4. Тюрьма – наше первое гетто
После двух дней томительного ожидания в ужасных условиях формальной регистрации в школе на Комсомольской улице нас в числе многих других евреев пригнали в бывшую Одесскую тюрьму. Это было 26-го октября, сразу после первой волны террора. Семьи наших соседей тоже были с нами. Тюрьма была почти пустой после массовых уничтожений евреев в дни террора. Но были и люди, которые здесь находились с первого дня оккупации 17-го октября и чудом пережившие дни террора. Были здесь и такие, которых пригнали даже в дни террора. Они рассказывали, что, когда их гнали в тюрьму, они видели большую колонну людей, которых гнали из тюрьмы и даже хотели к ним присоединиться. Потом они узнали, что эту колонну гнали в порт, и затем в портовом сквере их всех расстреляли, а их трупы сожгли. Люди, оставшиеся в живых после дней террора использовались, в основном, для захоронения трупов. Среди них был и Иосиф Каплер, впоследствии описавший в своих воспоминаниях, как они хоронили останки людей, сожжённых в девяти бывших артиллерийских пороховых складах[2].
“Нас повели во второй дворик тюрьмы. Здесь их ждали два отряда: один отряд эсэсовцев с пулемётом и автоматами, и второй отряд румынскими солдатами. Они приказали разобрать стоящие тут же заступы и записали каждого. Выстроились и пошли за ворота тюрьмы. На улице нас окружил отряд численностью больший чем нас было. А было нас 121 человек. Пулемёт следовал за нами.
Шли, как приказали, чётким шагом с лопатами на плечах. Шли понуро. Многие старики молились. Шли по дороге к пороховым складам. На тротуарах валялись трупы. Останавливались, копали ямы, бросали туда убитых, закапывали и шли дальше. Трупы были ограблены, лежали в одном белье, без обуви. Раны на голове, кровь на белье. У некоторых череп и лицо размозжены.
Пришли к артиллерийским складам. Вошли за колючую проволоку. От корпусов остались лишь прокопченные стены, потолков и дверей уже не было. Возле зданий валялись куски человеческих тел, трупы без голов, без ног, без рук. Одежда на них частично сгорела. Из помещений складов – удушливый дым с одуряющей вонью обуглившихся человеческих тел.
Между двумя корпусами нас остановили. Мы стояли, не двигаясь. Со всех сторон эсэсы и румыны с пулемётами. Мы ждали приказа рыть себе яму.
Немецкий офицер на ломанном украинском языке отдал приказ. Перенесите разбросанные тела в одну яму. Накопайте земли и засыпьте трупы, находящиеся в складах, но так, чтобы их видно не было.
Вблизи валялись обломки досок. Из них сооружали носилки. Куски тел и трупы переносили к яме, заполненной водой. Здесь трупы сбрасывали в воду. Яма была вместительной, но уже через два часа она была переполнена, пришлось рыть новую. Вот и новая переполнена. Приказали ямы засыпать землёй, а остаток трупов перенести в склады и засыпать.
Дали пятиминутный перерыв. Заметил золотое кольцо, документы и деньги. Поднял кольцо и паспорт. Паспорт оказался бессарабским. Недалеко другой паспорт – тоже бессарабский… Все документы бессарабские… Здесь погибли бессарабцы, радостные, что едут домой и целовавшие солдат – палачей. Женщины, дети, старики! Детские и женские искалеченные руки, ножки, головы мы хоронили! Грудные дети, двухлетние – в чём они виновны?..
Переноска трупов закончена. Теперь переброска земли. Слой должен быть в четверть аршина (около 20 см). Земли не хватало. Работа шла в девяти складах. Все девять забиты трупами. По моим расчётам и по мнению работавших со мной товарищей, в артиллерийских складах погибло свыше 30 тысяч человек… Солнце уже заходило, когда мы закончили эту работу. Приказали собрать лопаты и построиться. Офицеры пересчитали нас. Все налицо. Ждём, что прикажут рыть новую яму, но уже для нас самих…”
Потом их предупредили, сказать всем, что работали на разборке баррикад. Если хоть один расскажет правду, будут расстреляны все. В эту ночь уничтожили почти всех кто работал на артиллерийских складах. Иосиф Каплер спасся, чтобы потом рассказать эту чудовищную правду.
В тюрьме нас разместили в большой (человек 50) камере вместе с нашими соседями и другими семьями. По мере того, что как людей перегоняли в тюрьму после регистрации, она снова стала переполненной. Лежать было негде, спали в сидячем положении. Люди стремились занять лучшие места возле стен, чтобы другие не перешагивали через них. Но даже в этих ужасных условиях люди не теряли своё человеческое достоинство, отдавая лучшие места возле стен женщинам с детьми, молодым женщинам и взрослым девушкам, чтобы защитить их от пьяных румынских солдат и украинских полицаев. Каждую ночь они врывались в камеры с большими фонарями в поиске молодых женщин и девушек среди вновь прибывших. Те, кого они хватали, обычно обратно не возвращалась. Те же, которые возвращались, были в таком истерзанном состоянии, что казались потерявшими рассудок и всё время только плакали. Поэтому родители, братья и все родственники старались укрыть своих молодых женщин, закрывая их вещами или измазывая их лица и одежду грязью. Иногда удавалось откупиться от этих ублюдков ценными вещами.
В первую нашу ночь в тюрьме семья Череховских не была готова любым способом уберечь своих взрослых дочерей; никто не предупредил о том, что здесь творится, так как в нашей камере были все вновь прибывшие. Среди ночи румынские солдаты ворвались в нашу камеру и увидели дочерей Череховских. Все взрослые пытались как-то их заслонить, но было поздно. Румыны схватили девушек. Девушки и их родители так отчаянно кричали, что солдаты стали стрелять в воздух. Один из солдат направил револьвер одной рукой на Череховских, а другой стал демонстративно рвать одежду на одной из девушек. Она стала кричать: “Мама, помоги мне”. Никто уже не мог им помочь. Солдаты забрали девушек и с гоготаньем обещали скоро привести их обратно. Мы больше никогда не видели этих девушек. Люди говорили, что несчастных жертв насиловали много солдат, пока их жертвы не умирали.
Мы находились в тюрьме до середины ноября. Был приказ об освобождении евреев из тюрьмы от 3-го ноября, но нас освобождали партиями. Мы в тюрьме отпраздновали третий год рождения нашему самому младшему Владику 31-го октября 1941-го года. Отец написал на стене камеры: “Здесь сидел трёхлетний заключённый”.
В тюрьме люди жили в ужасных антисанитарных условиях, почти без пищи и воды. В тюрьме, где было согнано десятки тысяч евреев, было всего два туалета, и те не работали, так как не было воды. Поэтому люди оправлялись где могли, пренебрегая угрозой смертной казни. Начальство требовало оправляться только в туалетах, где женщины и мужчины сидели вперемежку. Вонь стояла по всей тюрьме. Люди страдали, прежде всего, из-за отсутствия воды, так как краны не работали. В первые дни люди добывали воду со дна почти пустого колодца: они вымачивали тряпки на дне колодца и потом отжимали эту мутную воду в свои посудины. В тюрьме начались инфекционные болезни. Люди умирали от болезней, голода и жажды; в основном, пожилые люди и дети. Наконец в одном из кранов появилась вода. К этому крану стояла колоссальная очередь людей с чайниками, кастрюлями, кружками. Использовались даже каски красноармейцев, найденные на тюремной свалке. Эту воду пили и готовили на ней пищу. У нас был чайник; мама варила в нём какой-то пустой суп и даже каши из продуктов, взятых из дому.
Когда наша семья садилась есть, вокруг нас собиралось много голодных детей, которые просили что-нибудь поесть. Было ужасно смотреть на этих голодных детей, но мама должна была прокормить своих троих детей и шестеро взрослых. Мы имели еду один раз в день. Мама старалась очень экономно расходовать наши продукты, но всё равно они кончились. Тут по тюрьме пошёл слух, что женщин стали выпускать за взятку из тюрьмы за продуктами. Мама отдала своё обручальное кольцо за такой пропуск. Вся румынская охрана любила подкупы, и солдаты внимательно осматривали всех прибывающих женщин, заставляя их отдавать кольца, серьги и другие украшения. Если женщина не могла снять кольцо или серьги, ей отрубали палец или кусок уха. Появились в тюрьме специалисты по снятию колец с помощью мыла и иголок.
Мы очень были рады, когда маме удалось получить пропуск на выход из тюрьмы за продуктами, так как мы уже сутки ничего не ели. Когда мама подошла к нашему дому, тройка, в которую входили наши соседи Рыбкин, Липинский и дворник Стоянов (болгарин) не пустили её в дом. Маме пришлось идти в комендатуру за разрешением войти в свою квартиру на короткое время. Она взяла из квартиры некоторые вещи, обменяла их на рынке на продукты, вернулась обратно в нашу квартиру и сварила целое ведро супа. Со всеми продуктами она направилась в тюрьму. Увидев, как румынские солдаты отбирают у людей еду, которую они несли в тюрьму, мама сообразила попросить извозчика отвезти её в тюрьму. Тот очень удивился и переспросил два раза куда ему надо ехать. Мама объяснила, что в тюрьме у неё трое детей, которым она несёт еду. Таким образом, мама благополучно добралась до нас с едой. Надо ли описывать, с какой жадностью мы набросились на этот суп. Еды нам хватило почти на неделю. Потом мы опять голодали. Мама искала новую возможность выйти из тюрьмы. Обручальных колец больше не было, но ей удалось присоединиться к другой женщине, у которой была очень большая семья, и ей разрешили взять кого-то в помощь. Сначала они должны были зайти в квартиру этой женщины. В её квартире жили уже другие люди, которые присвоили всё её имущество. Когда она пыталась взять что-то из своих вещей, эти люди позвали румынских солдат. Создавалась очень опасная ситуация, так как евреев румыны продолжали убивать без всякого повода, а тут был повод, так как эту женщину обвинили в краже собственных вещей. Чтобы разрядить обстановку, моя мама схватила стоящую на столе вазу с сахаром и стала угощать румынских солдат. Когда она дошла до последнего солдата, она вручила ему всю вазу, а сама бросилась бежать. Она боялась, что солдаты будут гнаться за ней. Так она добежала до нашей квартиры, чуть живая. Она снова обменяла вещи на продукты, и с этим ценным грузом вечером уже была в тюрьме.
После этого дня у мамы больше не было возможности выйти из тюрьмы за продуктами. Наша семья стала голодать, как другие семьи. Но в это время, согласно приказу властей, евреев стали партиями выпускать из тюрьмы. Власти боялись распространения эпидемических болезней из-за ужасных антисанитарных условий в тюрьме. Согласно этому приказу большинство евреев освобождались из тюрьмы, кроме молодых мужчин, до 50 лет, и молодых женщин без детей и девушек. Дети давали право на выход из тюрьмы, и люди комбинировали с детьми. Молодых мужчин не выпускали из тюрьмы, так как их использовали для тяжёлых и опасных работ, например, разминирования аэродромов. Мужчин заставляли работать до полного изнеможения, а потом их пристреливали. Не лучшая доля была у молодых женщин, их оставляли в тюрьме на потеху румынским солдатам. Две дочери Череховских, наших соседей, тоже остались в тюрьме. Родители пытались с ними повидаться перед выходом из тюрьмы, но солдаты с хихиканием сказали, что их дочерям очень хорошо в тюрьме. Молодые женщины и мужчины уже никогда не вышли из этой тюрьмы.
Моему отцу в это время было 45 лет, и мы все опасались, что его не выпустят из тюрьмы, так как ходили слухи о том, что мужчин до 50-и лет не будут выпускать. Поэтому отец, пока мы были в тюрьме, ни разу не брился и выглядел, как старый человек. В день нашего освобождения из тюрьмы, мама пошла на такую хитрость: она посадила в большую коляску всех детей (мне было в это время 7 лет, а моим братикам Толе 4 и Владику только исполнилось 3), и с этой коляской моего отца выпустили из тюрьмы. Моя мама в это время была молодой женщиной (ей было только 29 лет), но она так же, как её сёстры, оделась так, что, смешавшись с группой других женщин, сумела выбраться из тюрьмы. Вся наша семья из 9 человек благополучно вернулась в нашу временную квартиру. У нас не было проблем с нашей дворовой “тройкой”, чтобы попасть в нашу квартиру. Но у других были, большие проблемы так как их квартиры были уже заняты бывшими соседями. После тюрьмы люди продолжали помогать друг другу, жили по несколько семей вместе, поддерживали друг друга в горе и голоде.
Мы находились в нашей квартире до 10-го января 1942-го года. В этот период наша храбрая мама выходила из нашей квартиры на рынок, чтобы обменять некоторые вещи на продукты. Евреям не разрешалось выходить из их домов. Мы находились как бы под домашним арестом. Каждая такая вылазка нашей мамы за продуктами могла стоить ей жизни. Но у нас была большая семья: наши родители, нас трое братьев, наша бабушка со стороны мамы и трое маминых сестёр. Всем, слава богу, удалось благополучно выйти из тюрьмы. Но чтобы прокормить такую семью, даже при одноразовом питании в день, к чему мы уже привыкли в тюрьме, нужны были продукты. Кое-что было у нас дома (как соль, сахар, мука, крупы). Когда Советская Армия отступала, магазины продавали весь свой запас. Но этого было недостаточно, и только наша смелая мама совершала свои рискованные вылазки за продуктами. Мы ещё как-то помогали нашим соседям: Ане с дочерью и старикам Череховским, как мы их называли в нашей семье.
Кроме продуктов, было много других бытовых забот: где достать воду, дрова и многое другое. Эти вопросы мы уже решали сообща. Я рыскал по пустующим квартирам и подбирал оттуда всё, что могло гореть в нашей печке.
Мы знали, что это относительно спокойное время после тюрьмы должно кончиться новыми гонениями на евреев, так как власти выполняли поставленную Гитлером и Антонеску задачу об уничтожении еврейского народа. Сразу уничтожить оставшееся после всех зверских убийств еврейское население города они не могли, так как в Одессе после тюрьмы оставалось около 70 тысяч евреев; и власти решали вопрос как естественным образом уничтожить всех евреев Одессы.
Конец ознакомительного фрагмента.