Глава 4
Первые телеграфные линии
Между тем произошли большие изменения. Военная комиссия по введению электрических телеграфов была официально распущена, а телеграфия передана вновь созданному министерству торговли. Главой отдела телеграфии назначили регирунгсасессора[87] Ноттебома[88], занимавшего руководящий пост еще в бытность телеграфной комиссии. Было принято решение продолжить проторенный комиссией путь и для начала так быстро, насколько только возможно, проложить подземную телеграфную линию из Берлина во Франкфурт-на-Майне, где заседало Германское национальное собрание[89]. Результатом данного решения стал запрос, не желаю ли я возглавить строительство этой линии в соответствии с внесенными мной в комиссию предложениями. В случае положительного ответа министерство торговли бралось направить военному министру прошение о моем переводе. И хотя мне не очень хотелось получить в начальники Ноттебома, тем не менее я принял предложение, освобождавшее меня от ставшей теперь такой однообразной военной жизни в маленькой крепости и дававшее возможность практического воплощения моих предложений в больших масштабах.
В Берлине меня уже дожидался полностью поглощенный заботами о начинавшемся строительстве Гальске. Линию решено было сделать полностью подземной, так как имелись подозрения, что в такое политически нестабильное время наземную линию могут разрушить. Изолированные гуттаперчей провода необходимо было уложить в каналы полтора фута глубиной под железнодорожным полотном без всякой внешней защиты. Предложенную мной дополнительную защиту в виде оплетки провода железной проволокой, укладки в железные трубы либо в глиняные желоба отвергли из-за дороговизны. С берлинской фабрикой резиновых товаров Fonrobert & Pruckner уже заключили контракт на изготовление подземных проводов. Это была та самая фабрика, которой я передал мою модель для обжима медной проволоки гуттаперчей, она же изготавливала и провода для экспериментальной линии из Берлина в Гросберен с помощью произведенной по данной модели обжимной машины. Так что мои задачи ограничивались заботами о как можно лучшей изоляции проводов. Но именно тут и возникли значительные трудности, ввиду того что внезапно большой рыночный спрос на гуттаперчу быстро привел к потере ее качества.
Чтобы по возможности устранить данное препятствие на пути требуемого быстрого продвижения работ, было решено использовать изобретенную незадолго до того в Англии вулканизированную гуттаперчу, то есть гуттаперчу, тщательно перемешанную с серой. В этом случае даже при плохом качестве гуттаперчи изоляция и устойчивость проводов к внешним повреждениям повышались. К сожалению, впоследствии вулканизированная гуттаперча себя не оправдала, так как сера вступала в реакцию с медным сердечником провода, вследствие чего окружавший его слой гуттаперчи постепенно пропитывался медью и начинал проводить ток. Этому роковому обстоятельству можно, в частности, приписать то, что полностью изолированные на момент укладки провода уже через несколько месяцев теряли часть изоляции.
Проверка проводов на фабрике производилась с особой тщательностью. Для этих целей Гальске изготовил гальванометр, чувствительность которого намного превосходила все доселе имевшиеся аналоги. При испытаниях, проведенных в 1847 году с помощью этих чувствительных гальванометров, я впервые заметил поразившее меня явление, когда даже полностью изолированный, лежащий в воде проводник при включении батареи выдавал кратковременный заряд тока, за которым при выключении батареи следовал противоположно направленный заряд той же мощности. Это было первое наблюдение электростатического заряда[90] в гальванических цепях. Поначалу я склонялся видеть здесь явление поляризации, ведь тогда считалось, что гальванометр не способен показывать статическое электричество. Но вскоре повторение этих же явлений на длинных, хорошо изолированных проводах несомненно доказало, что речь идет не о поляризации, а об электростатическом заряде.
Первоначальную трудность в поиске плохо изолированных участков длинных проводов я смог преодолеть следующим образом. Покрытый гуттаперчей сухой провод протягивался сквозь заземленный сосуд с водой, в то время как вторичная спираль тонкого, свернутого вокруг электромагнита молоточка Нефа провода подключалась между изолированной медной проволокой и землей. И если теперь стоявший на земле рабочий опускал палец в сосуд с водой, то тут же получал удар током, а в воде отражалось место неисправности покрытого гуттаперчей провода.
Так удалось выявить все мелкие, не видимые никаким другим способом дефекты изоляции и после их устранения получить хорошо изолированные провода.
Тут можно сделать следующее замечание о только что описанной конструкции молоточка Нефа. Я создал данную модификацию еще в 1844 году, назвав ее «вольтаиндуктор»[91]. Уже тогда мне предоставилась возможность наблюдать медицинское воздействие индуцированных во вторичной обмотке переменных токов такого вольтаиндуктора.
Моего брата Фридриха в то время очень беспокоила ревматическая зубная боль, пронизывавшая все его абсолютно здоровые зубы и не поддававшаяся никаким лекарствам. Эксперименты с новым вольтаиндуктором навели нас на мысль попытаться с помощью вырабатываемых им переменных токов устранить или хотя бы уменьшить невыносимую боль, пропустив их через зубы. Первая попытка состоялась на особо болезненном переднем зубе. В первый момент боль была ужасной, но затем сразу же прекратилась. Усилием воли, свойственной Фридриху с рождения, он тут же опробовал лечение на всех остальных зубах, проведя переменные токи сквозь корни зубов и испытав давно забытое ощущение полного избавления от боли. К сожалению, уже на второй день боли постепенно возобновились. После повторных электризаций они хотя и вновь прекращались, но безболезненные перерывы становились все короче и, наконец, эффект полностью исчез. Этот, насколько мне известно, первый опыт медицинского применения электрических токов тогда внушил мне определенное недоверие к их использованию в данной сфере.
Их действие показалось мне лишь кратковременным, не имеющим устойчивого терапевтического эффекта.
Наступившая тем временем осень 1848 года стала для меня крайне интересной и деятельной. Телеграфная линия во Франкфурт-на-Майне, где заседал германский парламент и находилась резиденция регента, по политическим соображениям должна была быть завершена как можно скорее. Но этому мешала, с одной стороны, нестабильная политическая ситуация, а с другой стороны – абсолютно непредсказуемые явления, возникавшие на подземных проводах. С этими явлениями сначала столкнулся мой друг Гальске, в чьи обязанности входило оснащение готовых частей линии телеграфными аппаратами, пока я занимался строительством линии между Эйзенахом и Франкфуртом. Ее предполагалось сделать наземной, так как железная дорога тут только строилась, и отчасти для нее еще не были приобретены необходимые земельные участки.
Вначале Гальске обнаружил, что наши самодействующие стрелочные телеграфы на коротких участках работали гораздо быстрее, чем позволяло сопротивление линии. После сдачи линии из Берлина в Кётен протяженностью около 20 немецких миль[92] передающий аппарат заработал с удвоенной скоростью, а устройство приема замолчало. Это необъяснимое тогда явление наступало тем скорее, чем лучшую изоляцию имела линия, что заставило Гальске прибегнуть к такому средству, как намеренное ухудшение изоляции линии с помощью искусственно созданных параллельных соединений.
…Сколько трудностей и пространных переговоров создает прежнее состояние германского государственного права для прокладки большого и полезного сооружения хотя бы через исконно немецкие монархические государства и свободные города! Это следует уже, например, из того факта, что ради электромагнитной телеграфной линии из Берлина в Кёльн и далее во Франкфурт-на-Майне потребовалось заключение девяти международных договоров и одного – с частной компанией (с Тюрингским железнодорожным обществом). А именно это договоры с Ганновером, Брауншвейгом, Шаумбург-Липпе, курфюршеством Гессен, Великим герцогством Гессен, Франкфуртом-на-Майне, Ангальт-Дессау и Кётеном, Великим герцогством Саксен-Веймар, Саксен-Кобург-Гота…
Наземная телеграфная линия тоже принесла с собой нежданные трудности. Там, где еще не были закуплены земельные участки под железную дорогу, владельцы запрещали установку столбов. Главным образом это противостояние имело место в не принадлежащих Пруссии землях Гессен-Кассель и Гессен-Дармштадт, когда конфронтация между правительством Пруссии и германским парламентом после восстановления порядка в Берлине вернувшейся из Шлезвиг-Голштинии армией значительно усилилась. Мне удалось тогда выполнить свою задачу только благодаря получению открытого приказа имперского регента эрцгерцога Иоганна Австрийского. Но возникали сложности и технического порядка. Все провода телеграфной линии были медными, так как подходящей железной проволоки в Германии тогда было не достать и к таким проводам относились еще с определенной степенью недоверия. Тот негативный опыт, который мы получили в предшествующем году на линии Берлин – Потсдам, где, несмотря на все возможные средства изоляции, в дождливую погоду линия имела такую плохую изоляцию, что нарушалась хорошая работа аппаратов, привел меня к мысли использовать фарфоровые изоляторы в форме колокольчиков. Последние имели то преимущество, что внутренняя поверхность такого колокольчика всегда оставалась сухой даже в дождливую погоду, за счет чего достигалась изоляция при любых условиях. И действительно, таким образом удалось достигнуть почти идеальной изоляции. К сожалению, тогда я не посчитал нужным спаивать концы отдельных медных проводов друг с другом, мне казалось достаточным лишь прочно скрутить их. Впоследствии выяснилось, что это было заблуждение. При хорошей погоде аппараты работали отлично, но при сильном ветре сопротивление линии так странно менялось, что оборудование отказывалось функционировать. Только произведенная позже пайка всех мест соединений положила конец такому состоянию дел.
Очень мешало в работе и атмосферное электричество. При переходе с равнинной местности в горы по линии часто проходили токи переменного направления и затрудняли работу аппаратов. Запоздалое осеннее ненастье причинило сильные разрушения, заставившие меня сконструировать громоотводы для защиты проводов и аппаратов. Для получения самых эффективных громоотводов я расположил между двумя параллельными проводниками металлические пруты, шары и пластины на одинаковом расстоянии друг от друга и наблюдал разрядные искры большой батареи из лейденских банок, перебегающие между этими тремя параллельно подключенными громоотводами. Выяснилось, что очень слабые разряды шли исключительно через пруты, разряды средней мощности – в основном через шары, а сильные разряды с большим количеством искр почти полностью отводились через пластины[93]. Самой действенной защитой от настоящих молний оказались две параллельные, очень близко стоящие друг к другу шероховатые металлические пластины. Также и влияние полярного сияния часто бывало заметно, а временами очень мешало, особенно на подземной, проходившей преимущественно с востока на запад линии. Так, во время продолжительного полярного сияния осенью 1848 года из-за сильных, быстро меняющих направление токов в линии целыми днями не удавалось восстановить связь. Это было первое наблюдение взаимосвязи между блуждающими токами, магнитными помехами и полярным сиянием.
Когда подземная линия достигла Эрфурта, параллельные соединения Гальске больше не спасали. Тем временем я уже убедился, что своенравное поведение подземных проводов можно приписать только электростатическому заряду (уже наблюдавшемуся при испытаниях на фабрике), когда медный провод образует внутреннюю, а сырая почва – внешнюю обкладку лейденской банки. Решающим стало то обстоятельство, что связанный электрический заряд, находящийся в полностью изолированном проводе и измеренный с помощью отклонения свободно качающейся магнитной иглы, пропорционален как электродвижущей силе включенной гальванической батареи, так и длине проводника. Кроме того, электрическое напряжение разряда в замкнутой цепи соответствовало возникающему по закону Ома напряжению в каждом участке цепи. После открытия данной закономерности помехи, возникавшие при разговорах на далеких расстояниях, могли быть если не полностью устранены, то, по крайней мере, незаметны. Я использовал параллельные соединения к проводнику в виде металлических резисторов без самоиндукции и самостоятельной трансляции, с помощью которых несколько замкнутых участков линии объединялись в одну большую линию.
Кстати, моя теория электростатического заряда как замкнутых, так и разомкнутых цепей не нашла поначалу никакой поддержки даже в естественнонаучных кругах, так как противоречила имеющимся в то время представлениям. И вообще сегодня, когда едва ли можно понять, как цивилизованный человек мог обходиться без железных дорог и телеграфа, нелегко вернуться к прежней точке зрения, чтобы осознать, какие трудности подстерегали нас тогда в сегодня само собой разумеющихся вещах. Идеи и средства, доступные теперь каждому школьнику, в то время часто достигались только большим трудом и усилиями.
Сооружение телеграфной линии между Берлином и Гамбургом идет уже в течение долгого времени; однако ее завершение до сих пор срывалось из-за того обстоятельства, что отвечающая за нее организация не хотела согласиться с желанием гамбургского торгового сословия одновременно использовать линию под частные коммерческие разговоры.
Военные действия в герцогствах, делающие крайне быструю коммуникацию между севером и югом непременным условием, кажется, теперь довели переговоры до победного конца, а именно, что линия теперь должна заканчиваться не в Гамбурге, а в Рендсбурге… Таким образом, регентство в Рендсбурге и центральное правительство во Франкфурте скоро смогут с быстротой молнии корреспондировать друг с другом через Берлин.
Я был доволен тем, что эта первая большая телеграфная линия не только в Германии, но и во всей Европе была запущена уже зимой 1849 года, так что благодаря ей результаты состоявшихся во Франкфурте выборов в тот же час стали известны и в Берлине. Удобство связи привело прусское правительство к решению построить еще одну линию из Берлина в Кёльн и к прусской границе в Вервье, а затем линии в Гамбург и Бреслау. Все эти линии безопасности ради были подземными, построенными по образцу линии Берлин – Эйзенах, хотя как раз на ней уже обнаруживались определенные недостатки. Недочеты эти главным образом состояли в том, что лежавшие на глубине всего полутора-двух футов в рыхлом песке железнодорожной насыпи провода легко повреждались рабочими, а иногда и крысами, мышами и кротами. Таким образом, было принято решение закапывать провода на глубину 2,5–3 фута, от внешней же защиты, как и прежде, отказались ввиду затрат.
Таким образом, правительством Пруссии, несмотря на неблагоприятные времена, выделены ассигнования в размере около 400 тысяч талеров и за менее чем 12 месяцев было уже полностью проложено 245 миль электромагнитных телеграфных линий, соединивших Берлин с Франкфуртом-на-Майне, Аахеном, Гамбургом и Щецином. До окончания этого года будет… полностью установлена связь между Берлином и Одербергом, которая посредством австрийского императорского телеграфа соединит Берлин с Веной и Адриатическим морем.
Я согласился возглавить также и прокладку линий в Кёльн и Вервье, при условии, что получу очередной отпуск и что мой друг Вильям Мейер, в свободное время преданно поддерживавший меня в моих изысканиях и потому полностью бывший в курсе происходящего, будет откомандирован в мое распоряжение. Оба пункта были выполнены, так что уже ранней весной 1849 года[94] мы начали строительство линии одновременно из нескольких пунктов. Мейер имел талант организатора, ему особенно удавалось руководство там, где слаженно должны были производить работы множество людей. Трудности возникли и при прокладке линии по Эльбе и Рейну, где оживленное движение судов могло повредить провода. Эта опасность главным образом подстерегала на мелководье, там проводам практически по всей ширине реки угрожали либо плавучие якоря судов, либо рыбацкие снасти. Оплетка железной проволокой, использованная для проводов на Эльбе и реках поменьше, для Рейна оказалась недостаточной, так как острые края якорей могли зацепить и повредить изолированный провод под проволокой, кроме того, она была недостаточно прочной для плавучих якорей больших судов. Поэтому для Рейна я изготовил особую, состоящую из кованых труб цепь, внутри которой лежали изолированные провода, в то время как вторая толстая, снабженная тяжелыми корабельными якорями цепь предназначалась для защиты первой цепи от плавучих якорей проплывавших вниз по течению судов. Эта первая, имевшая внешнюю защиту подводная телеграфная линия очень хорошо себя зарекомендовала. Когда много лет спустя при строительстве железнодорожного моста ее подняли со дна, на защитной цепи висела целая куча якорей, которые вынуждены были обрезать моряки, чтобы освободить корабли. Таким образом, цепь выполнила свое предназначение.
Действительно тяжелым и поучительным было строительство линии из Кёльна через Аахен в бельгийский Вервье, где должно было состояться ее подключение к уже строящейся наземной линии из Брюсселя в Вервье. Планировалось, что линия пройдет через множество туннелей, к стенам которых крепились уложенные в железные трубы провода. На многих участках железнодорожного полотна для прокладки проводов приходилось взрывать скалы.
Во время строительства этой линии я познакомился с коммерсантом, занимавшимся голубиной почтой между Кёльном и Брюсселем, неким господином Рейтером, чье полезное и прибыльное предприятие было безжалостно уничтожено строительством электрического телеграфа. Когда госпожа Рейтер, сопровождавшая мужа в путешествии, пожаловалась мне на разорение, я дал супругам совет отправиться в Лондон и создать там точно такое же агентство для передачи новостей, какое было основано в Берлине господином Вольфом при посредничестве моего кузена, уже упомянутого ранее советника юстиции Сименса. Рейтеры последовали моему совету, добившись замечательных успехов. Телеграфное агентство Рейтер в Лондоне и его основатель, богач барон Рейтер, сегодня известны во всем мире.
Тем временем в Вервье состоялось подключение завершенной бельгийской телеграфной линии к прусской линии, и я получил приглашение из Брюсселя выступить с докладом об электрической телеграфии перед королем Леопольдом[95]. В Брюссельском дворце я нашел в сборе всю королевскую семью и прочитал длинный, сопровождаемый показом экспериментов доклад, выслушанный с огромным вниманием и пониманием, что доказала обстоятельная дискуссия по окончании моей речи.
И тут подошло время окончательного решения вопроса, какое направление я собираюсь придать моей будущей жизни. Военное министерство с неохотой согласилось на продление командировки в торговом министерстве и ясно дало понять, что дальнейших поблажек не последует. Теперь я стоял перед выбором: либо вернуться к активной военной службе, либо перейти в государственную телеграфию, где мне было гарантировано место ведущего технического специалиста, либо наконец-то отказаться от любой службы и полностью посвятить себя научной и технической предпринимательской деятельности.
Я выбрал последнее. Возвратиться к гарнизонной службе после недавней деятельной и успешной жизни было абсолютно невозможно. Гражданская служба меня совершенно не прельщала. В ней не хватало духа товарищества, смягчающего подавляющую разницу в рангах и власти и делающего ее переносимой, ей не хватало также неприкрытой искренности, мирящей даже с традиционной для армии грубостью. Мой небольшой опыт гражданской службы дал мне достаточно оснований для формирования такого мнения. Пока мои начальники ничего не понимали в телеграфии, они предоставляли мне совершенную свободу действий и ограничивали свое вмешательство распоряжениями финансового характера. Но ситуация скоро изменилась по мере того, как мой следующий начальник, регирунгсасессор, а позже правительственный советник по вопросам строительства Ноттебом набирался опыта во время проведения разнообразных технических работ. Мне присылали людей, которых я не мог использовать, давали технические указания, которые я считал вредными, в общем, появились трения и разногласия, отравлявшие мне радость работы.
К тому же недостатки незащищенных, лежавших в рыхлом грунте железнодорожного полотна изолированных проводов все больше давали о себе знать. Возникали трудно находимые и также трудно устранимые дефекты изоляции, обрывы проводов без потерь в изоляции, часто длившиеся всего несколько часов, поэтому их местонахождение было сложно определить. Поиском неисправностей и их устранением чаще всего занимались неопытные люди, перерезавшие провода в несчетном количестве мест для сужения поисков, что вследствие неумело проведенных раскопок и соединений давало повод к появлению все новых поломок, которые затем ставились в вину мне и изобретенной мной системе. Невзирая на это, все вокруг с почти слепым доверием стремились к созданию новых подобных линий. Скорее всего, виной тому стали политические обстоятельства, требовавшие быстрого создания охватывающей всю страну телеграфной сети, даже несмотря на опасность ее недолговечности. Предложенная мной внешняя защита проводов железными трубами, как это было при прокладке линии через Рейн, или с помощью оплетки железной проволокой, изготовление которой я по собственной инициативе уже заказал фирме из Кёльна[96], объявлялась слишком дорогостоящей либо слишком медленной в изготовлении, так что временный характер первых линий вошел в систему.
С другой стороны, мастерская телеграфных аппаратов, основанная мной вместе с другом Гальске, мое персональное вступление в которую было оговорено, под его чутким руководством и благодаря выдающимся успехам достигла большой популярности. Было признано большое значение электрической телеграфии для практической жизни, и, в частности, управления железных дорог начали повышать пропускную способность своих участков и безопасность движения, сооружая телеграфные линии для передачи новостей и сигналов. При этом возникало множество интересных научных и технических заданий, к выполнению которых я чувствовал себя призванным. Поэтому мой выбор был вне всякого сомнения. В июне 1849 года я попросил об отставке, а вскоре после этого оставил и свой пост технического руководителя прусских государственных телеграфов. Последнюю должность по моему предложению занял мой друг Вильям Мейер, уволившийся с военной службы вслед за мной.
За четырнадцать лет в армии при имевшихся плохих условиях продвижения по службе я как раз отслужил половину положенного для лейтенанта срока и потому при отставке, как полагалось, получил чин старшего лейтенанта «с правом ношения офицерского мундира с отличительным знаком уволенного в отставку». Я отказался от причитавшейся мне за более чем двенадцатилетнюю службу в офицерском корпусе пенсии, так как чувствовал себя совершенно здоровым и не хотел проходить положенную в этом случае военно-врачебную комиссию. Удовлетворение моего прошения об отставке сопровождалось, кстати, порицанием о нарушении установленной формы. Политический водоворот тогда уже настолько усилился, что проявленные мной в войне с Данией германские настроения послужили в правящих кругах основанием для упрека.
Из письма Вернера Вильгельму, 09.06.1849
…Все вместе взятые механические мастерские Берлина не имеют столько рабочих, сколько есть у нас сейчас, а из названных даже третья часть нам не годится, так как Гальске, правда, берет только лучших…
В Генеральную инспекцию артиллерии Берлина, 16.06.1849
…В прошении об отставке старшего лейтенанта третьей артиллерийской бригады Сименса я заметил, что, вопреки имеющимся правилам, последний направил прошение на имя своего ротного командира, а не бригадира.
Несмотря на такие скромные результаты моей военной деятельности, я с определенным удовлетворением вспоминаю годы, проведенные в армии. С ней связаны самые приятные воспоминания моей молодости, она проложила мне дорогу в жизнь и помогла благодаря достигнутым успехам обрести чувство уверенности в себе и устремиться к высоким жизненным целям.
Даже если моя работа и стремления с отказом от службы любого рода особо не изменились, тем не менее моя жизнь обрела благодаря этому более устойчивое, целиком основанное на собственных достижениях направление. Теперь мне стало важным поднять дело, уже носившее мое имя, новыми достижениями на возможно большую высоту и заслужить себе как человеку науки, так и техническому специалисту личный авторитет в мире. И хотя мои симпатии полностью находились на стороне естественнонаучных исследований, я понимал, что сначала должен направить все силы на технические изыскания, так как только их результат даст мне средства и возможности для научных занятий.
Научная и изобретательская деятельность в то многотрудное время почти исключительно диктовалась техническими нуждами. Так неожиданно возникавшее и очень мешавшее тогда статическое электричество на подземных проводах потребовало тщательного изучения. Затем стало необходимым создать систему для определения местонахождения дефектов проводов и изоляции в подземных линиях с помощью измерений тока. Неточности этих измерений привели к надобности заменить их измерением сопротивления, а отсюда – к составлению постоянных, воспроизводимых масштабов и шкал сопротивления. Для этих целей следовало также улучшить и приспособить для технического использования методы и инструменты для измерения тока и сопротивления, одним словом, появился целый ряд научных задач, решение которых диктовалось интересами техники.
…Полученные результаты [эксперименты с гуттаперчей] новой линии стали настолько исчерпывающими, что не только все еще находящиеся в стадии проектов телеграфные линии Пруссии, но также и другие нации… использовали достигнутый здесь значительный прогресс и направили в Берлин своих экспертов для получения конкретных знаний о полученном опыте…
National Zeitung, 30.10.1849
Я с особой страстью посвятил себя данным задачам, насколько это позволяла мне загруженность техническими мероприятиями в фирме, в чем меня очень сильно поддержали способности к рисованию и талант к механике моего партнера Гальске. Это относится, в частности, к многочисленным усовершенствованиям телеграфных устройств и оборудования, сделанным в те времена и быстро нашедшим повсеместное применение в телеграфной технике благодаря добротному и точному их исполнению в нашей мастерской под руководством Гальске. То большое влияние, оказанное фирмой Siemens & Halske на развитие телеграфного дела, в значительной степени можно приписать обстоятельству, что к выполнению данных работ приложил искусную руку прецизионный механик, а не часовщик, как это имело место быть раньше.
На публикации в научных и технических журналах тогда не было времени. Да и патенты мы получали только в редких случаях. Германского патентного права еще не существовало, а в Пруссии патенты зачастую произвольно выдавались на срок от трех до пяти лет и поэтому не имели практической ценности. Таким образом, в большинстве случаев сделанные нами в то время изобретения и усовершенствования не имели официального подтверждения в виде публикации либо патента.
Американский электромагнитный телеграф
Нижеподписавшийся из Нью-Йорка, Соединенные Штаты Северной Америки, настоящим разрешает себе сделать следующее сообщение для уважаемых коммерсантов, железнодорожных компаний и всех заинтересованных в быстрых коммуникациях лиц, что он прибыл в Гамбург и готов заключить контракты по созданию и прокладке электромагнитных телеграфов по американскому методу. Американская система, вне всякого сомнения, является лучшей из имеющихся в настоящее время, экономична в расходах, надежна в работе и может использоваться круглосуточно, при любой погоде. Возможные предложения принимаются по адресу господ Möring & Co. в Гамбурге, на которых также разрешает себе сослаться нижеподписавшийся.
Достаточно ощутимо это заявило о себе однажды несколько лет назад. В Соединенных Штатах нашелся кто-то, утверждавший, что является изобретателем подземных проводов, а именно покрытых изоляционной оболочкой из гуттаперчи, и предъявил иск на патентные права по прошествии более чем четверти века, что угрожало нанести значительные убытки большой американской телеграфной компании. Компания послала в Берлин специальную комиссию под руководством директора «генерала» Эккерта, чтобы найти опубликованные свидетельства того, что я уже в 1846 году производил изолированные гуттаперчей провода. На ее письменный запрос мне пришлось ответить, что разыскать публикации на эту тему не представляется возможным, но что акты комиссии генерального штаба и впоследствии телеграфной комиссии содержат исчерпывающие доказательства. Однако для процесса этого оказалось недостаточно. Тогда американцы избрали другой, очень практичный путь для розыска письменных доказательств.
Имперский почтамт Берлина, 28 июня 1884 года
Ваше высокоблагородие, Имперский почтамт в ответ на любезное письмо от 21-го числа сего месяца за № 15487 нижайше отвечает следующее: как уже сообщалось господину доктору Вернеру Сименсу в письме господина тайного обер-регирунгсрата Эльзассера от 11 апреля 1874 года, из наших актов бесспорно следует, что в сентябре 1847 года на железной дороге Берлин – Ангальт под руководством артиллерийского офицера господина В. Сименса, производившего работы по поручению созданной для введения электрического телеграфа в Пруссии комиссии, действительно были проложены медные провода, изолированные гуттаперчей, для телеграфных целей. Также подтверждается и Ваше предположение, что наши акты содержат один из составленных указанной комиссией для Королевского прусского министерства финансов отчетов от 7 сентября 1847 года, в котором было особо рекомендовано использование гуттаперчи для действенной изоляции проложенных в земле телеграфных проводов по результатам предшествующего, проведенного под руководством господина лейтенанта Сименса эксперимента…
Во многих немецких газетах они разместили объявление, что предъявитель газетной заметки от 1847 года касательно проложенных под Ангальтской железной дорогой подземных телеграфных проводов получит значительное денежное вознаграждение. Это помогло. Уже через несколько дней из разных частей Германии пришли вырезки из газет нужного содержания. Комиссия осчастливила меня тем фактом, что теперь я – бесспорно признанный изобретатель покрытых гуттаперчей проводов, и уехала. Обещанной публикации результатов экспертизы в Америке так и не состоялось, так как компромисс с новоявленным изобретателем принес компании большие преимущества.
В Германии со времен строительства линий во Франкфурт-на-Майне и Кёльн подземные линии вошли в моду. Не только государственные телеграфные линии в Гамбург, Бреслау, Кенигсберг и Дрезден представляли собой зарытые на два фута глубиной незащищенные провода, но и железные дороги предпочитали прокладывать такие подземные линии, хотя признаки скоро ожидаемого заката подобных сооружений проявлялись ежедневно. В частности, все чаще, особенно на первых линиях, проложенных в песчаных железнодорожных насыпях на глубине от полутора до двух футов, наблюдались разрушения, вызванные крысами и мышами. Линии, проложенные на глубине более двух футов, в первое время не подвергались таким набегам грызунов, но позже они случались и там.
Тогда я посчитал, что свинцовая оболочка проводов может полностью устранить такое положение дел. Для покрытия проводов свинцом я поначалу поступал следующим образом. Сквозь прямые свинцовые трубы посредством нагнетателя продувался пеньковый шнур, а затем с его помощью в трубы протягивался изолированный гуттаперчей провод. Далее труба проходила сквозь волочильную доску для создания прочного соединения с изолирующим слоем проводника. Впоследствии удалось сразу спрессовывать свинцовую трубу с изолированной проволокой, если только свинец принимал определенную температуру и сохранял ее в течение длительного времени. Трудность непрерывного контроля данной температуры я преодолел с помощью термоэлектрического устройства.
Такие покрытые свинцовой оболочкой провода в начале 1850-х годов многократно использовались мной и Гальске. Среди прочего – для телеграфа полицейского управления и пожарной охраны Берлина[97]. Свинцовые провода удовлетворительно служили в течение долгих лет. Затем их постепенно заменили кабелем, но и сегодня, по прошествии сорока лет, еще сохранились совершенно целые линии со свинцовой защитой. Только там, где свинец соприкасался с разложившейся органической субстанцией в почве и тем самым образовывался уксуснокислый и углекислый свинец, он был подвержен быстрой порче.
Только что упомянутый телеграф для полиции и пожарной охраны должен был соединять пятьдесят разрозненных берлинских станций с центральным бюро полицейского управления и центральным бюро пожарной охраны, так что сообщения о пожарах передавались одновременно всем станциям обоих ведомств, а полицейские сообщения принимались и расшифровывались только в центральном бюро полицейского управления. Наша система очень достойно справлялась с этой интересной задачей, надежно и верно проработав свыше двадцати лет, пока не пала жертвой более простой системы Морзе[98].
Телеграф Морзе впервые стал известен в Германии благодаря некоему мистеру Робинсону, устраивавшему в 1850 году[99] демонстрационные показы с использованием такого аппарата. Простота аппарата Морзе, относительная легкость освоения азбуки и гордость того, кто научился ею пользоваться и стал ее последователем, за короткое время позволили аппарату вытеснить все стрелочные и старые буквопечатающие телеграфные аппараты. Гальске и я сразу же поняли основанное на ловкости рук преимущество телеграфа Морзе и задались целью по возможности механически усовершенствовать и дополнить эту систему.
Иоганн Георг Гальске Вернеру Сименсу, 17.03.1852
…Крысы жрут свинец еще охотнее, чем гуттаперчу, я говорю о Гамбургской железной дороге. Свинец толщиной 7 дюймов полностью сгрызен за восемь дней. Я сам укладывал этот провод…
Мы снабдили аппарат хорошим ходовым механизмом с самостоятельной регулировкой скорости, безотказно работающими системами магнитов, надежными контактами и переключателями, переделали реле и ввели совершенную трансляционную систему. Последняя представляла собой устройство, через которое все циркулирующие в телеграфной электрической цепи токи самостоятельно передавались в примыкающую, имеющую собственную батарею цепь, так что хотя вся линия была разделена на несколько отдельных цепей, но даже без помощи телеграфистов промежуточных станций разговоры конечных станций велись напрямую.
Такую трансляционную систему я разработал в 1847 году для моих стрелочных и печатных телеграфов и продемонстрировал сконструированный мной для этих целей аппарат, так называемое промежуточное реле[100], комиссии генерального штаба. Настоящее применение трансляция нашла только на аппарате Морзе; впервые ее использовали на линии Берлин – Вена, имевшей в Бреслау и Одерберге трансляционные станции. Здесь необходимо упомянуть, что устройство было значительно усовершенствовано профессором, доктором Штейнгейлем[101][102], тогдашним директором австрийских телеграфов, добавившим самодействующий контакт в ходовой механизм пишущего аппарата.
…Как известно, одновременно с учреждением пожарной охраны был разработан план объединения разных пожарных команд столицы друг с другом посредством электрических телеграфов, чем устранилась бы опасность ночных пожаров… Занимающийся выполнением данного плана, широко известный своими предыдущими подобными работами инженер Сименс представил правительству два проекта…
Дольше всего управления железных дорог оставались верны стрелочным телеграфам с самостоятельным прерыванием. Но здесь мы сами воспитали себе конкурента, доставившего нам впоследствии большие неудобства. Доктор Крамер, школьный учитель из Нордгаузена, в свое время представил телеграфной комиссии небольшой стрелочный телеграф Уитстона, изготовленный по его заказу часовщиком. Аппарат Крамера даже отдаленно не мог достичь результатов моих самопрерывающихся стрелочных телеграфов, за что и был отклонен комиссией. Добросердечному генералу фон Эцелю, да и мне самому стало жаль бедного учителя, истратившего все сбережения на создание аппарата, и так как у комиссии не было денег на изъявление подобных чувств, я выразил готовность купить у доктора Крамера его аппарат за пятьсот талеров. Но уже через полгода Крамер появился с новым аппаратом, в котором использовал мой механизм самопрерывания с той разницей, что для механического передвижения стрелки он добавил часовой механизм. Патентное ведомство не усмотрело в использовании самопрерывания причины для отказа в выдаче патента. Поэтому аппараты Крамера, работавшие так же хорошо и надежно, как и наши стрелочные телеграфы, несмотря на свою примитивную конструкцию, нанесли нам большой урон.
Со времени вхождения в предприятие мое время было полностью занято конструкторскими работами для фабрики и многочисленными взятыми моей фирмой на обслуживание железнодорожными телеграфами.
Но зимой 1849 года я все же нашел свободное время, использованное для описания и опубликования моего опыта в телеграфных проводах и аппаратах. В апреле 1850 года я представил свой труд под названием «История электрической телеграфии» Парижской академии наук. Это стало возможным благодаря счастливой случайности – встрече в Париже с моим другом Дюбуа-Реймоном, собиравшимся представить академии собственную работу и оказавшим мне дружескую помощь, переведя мое сочинение на французский язык. Я до сих пор с большим удовольствием вспоминаю то волнующее, крайнее интересное и поучительное для меня четырехнедельное пребывание в Париже, совместное проживание с Дюбуа и общение с известнейшими естествоиспытателями Парижа. Членами назначенной академией комиссии для проверки моей работы являлись Пулье[103] и Реньо[104]. Доклад о моем проекте Реньо делал на заседании академии, на которое Дюбуа и я получили официальные приглашения. Оппонентом выступал Леверье[105], оказывавший протекцию также представленному в академию проекту электрохимического телеграфа Бейна[106]. Председательствовавший непременный секретарь Араго[107] быстро расправился с оппозицией Леверье, выразив благодарность академии за представленный доклад и объявив решение о его издании в Savants etrangers[108].
Конец ознакомительного фрагмента.