Из чего только сделаны девочки
Когда-то, более двадцати лет назад, на свет появился вот этот человек: Лизулька, Элисо Эбаноидзе, Пуся, Ватрушка, Бурундук, певунья и шалунья, мой самый нежный и веселый дружок, коробочка со смехом, принцесса и радость.
Мы решили с мужем предпринять кое-какие решительные действия, как только приехали из Парижа. Там меня как-то сильно изменила Марья Васильевна Розанова. Она посылала нас во всякие интересные места и города, давала работу в типографии, взяла меня «на слабо», заставив играть на блок-флейте в переходе парижского метро, надарила африканских тканей для шитья, образовывала, очень смешно ругала и научила видеть мир гораздо шире и уважать и привечать людей, совершенно непохожих на меня. После этого знакомства я как-то поняла, что, собственно, готова.
К декабрю уже было почти ясно, что Лизо́чку – быть. Помню, мы отправились на Новый год за город к друзьям, вышли не на той остановке и по шпалам чесали до своей станции, а Новый год шел с нами параллельно, как более скорый поезд по соседнему пути, прямо за лесом, нагонял, сыпал снегом, но, в результате, пожалел – и мы успели в последний момент к звону бокалов.
В начале весны мы решили развестись. Наверное, я была невыносима и просила: «Свари говна – не хочу говна», как это часто бывает, не помню. Одинокой будущей мамаше сделали УЗИ, определили по сроку август, а про пол сказали: «Ну чо, сами не видите – Казанова будет».
Забегая вперед, скажу, что я родила в сентябре и девочку, что было рискованно в грузинском семействе. («Манана, родила?» – «Да!» – «Мальчика?» – «Нет!» – «А кого?»)
К маю я округлилась, муж вернулся, с умилением слушал, как дите ворочается в животе, – и мы стали ждать вместе.
Так получилось, что мы были тогда страшно богатыми, то есть зарабатывали сами – и очень много. Работали мы на какого-то жука-издателя, для которого писали дайджесты по замечательным авантюрным романам. Предполагалось их издавать почему-то в Испании, с огромным количеством картинок, почти как комикс. Толстенную книжку надо было сократить до двух авторских листов (пятьдесят страниц на машинке), сохранив сюжет, почти всех персонажей и самые эффектные эпизоды, которые интересно было бы проиллюстрировать, и самые звучные реплики для подписей к картинкам.
Надо сказать, что мы ухитрялись не только сокращать, но и дополнять. Например, вернули в «Робинзона Крузо» изгнанную Чуковским религиозную тематику с явлением Дьявола, а в «Пятнадцатилетнем капитане» выдумали незапланированную Жюлем Верном любовь между нянькой Нэн и старым негром Томом. А то тоска: гонят людей по Анголе, стране рабов, и только и развлечения, что крокодилы, которые периодически едят пленников, слизывая с тропинки.
Платили нам по две тысячи – это бешеные деньги были тогда, а романчик мы осиливали за две недели. Потом издательство это прогорело, издатель не то сел, не то сбежал, не важно. Я покупала все эти месяцы фрукты на базаре, объедалась черешней и мясом, содержала две семьи и растолстела так, что, появись мое пузо из-за угла, надо было до восьми досчитать, чтоб увидеть личико.
Но муж, уже раз провинившийся, был очень кроток и мил, перевез мне пианино в дачный сарай, и я там играла без конца Итальянский концерт и Бергамасскую сюиту среди верстаков, грабель, велосипедов и дров на зиму. Окон не было, и дверь стояла настежь. Когда я заканчивала, раздавались аплодисменты, как в карнеги-холле, и соседка тетя Вера протягивала мне из-за забора только что сорванные астры. Я поставлю их в вазочку, обольюсь в саду водой – и опять за Брамса.
Петька, брат, в то лето снимал «параллельное кино». Это был местный эпос, в котором идиллическое дачное бытье было перемешано с выдуманной мифологией, например, Йокнапатофы Фолкнера. Назывался фильм «Собельман, основатель Салтыковки». Собельман – это вроде такого еврейского Иссетибехи. В этом фильме все по-чеховски сидели за чайным столиком, ели, пили, писали письма за океан уехавшей подружке, а мужчины играли «в банку» (это очень интеллектуально: надо лупить мячиком по стеклянной банке, стоящей на доске. Правила сложные, как в преферансе, не для тогдашнего моего беременного ума). Муж в фильме кричал Тарзаном и появлялся перед домом, оркестрованный концертом Шумана. Была и игровая линия про таинственно сгинувшего основателя поселка. Некоторое время назад это кино оцифровали, и теперь смотреть без слез на наши юные лица и веселых молодых родителей – невозможно.
Я читала всякие книжки и отдельно – пособия по материнству. Из доктора Спока очень запомнились такие вещи: «Не запрещайте детям возиться в грязи, это заменяет им музыку и любовь», а также глава «Родители тоже люди!», в которой объяснялось, что «если вам иногда хочется ударить своего ребенка башкой об стенку – это нормально». А Петя вставал в позу и провозглашал на весь участок: «Ребенок должен брать в рот не только сосок, но и околососковый кружок!»
В общем, конечно, очень много хохотали. Так, что меня даже один раз забрали на сохранение с попыткой выкидыша. Муж тогда вернулся с должности, а Петя без него написал статью «Удаление противоречий». Там он на одной страничке директивно упразднил все противоречия мировой культуры: детского и взрослого, в шутку и всерьез, официозного и интимного, «моего и не моего произведения» – ну просто все взял, да и упразднил, чего канителиться. А муж мой был, наоборот, такой «сумрачный германский гений». Он горой стоял за эти самые противоречия, полагая, что только из них и высекается смысл, отличал стихи от прозы, лед от пламени, и никакого фамильярного амикошонства между ними не признавал. И вот муж тогда разбудил меня, возмущенный, в два часа ночи и говорил, волнуясь: «Нет, ты погляди – ЭТОТ встретил меня полуголый, заорал: „О, Игорь Алексаныч“, потом рыгнул, пукнул – и упразднил противоречия!» Его это так искренне, серьезно возмутило, что я стала безудержно хохотать и чуть не выкинула. Но обошлось, и через неделю меня привезли назад.
К середине августа все стали на меня посматривать с тревогой, а потом полунасильственно увезли в Москву, а зря. Начался путч, муж пропадал на баррикадах, а я одна-одинешенька в квартире смотрела по телеку «Лебединое озеро» и безумно тревожилась. Потом произошел перелом, и я помню горячую радость: значит, все-таки дитятко будет жить в свободной стране. Так тогда казалось.
А я все вроде как и не думала рожать. Да еще второй ультразвук показал, что никакой у меня ни Казанова, а вовсе даже девица. Мои грузины, надо сказать, приняли новость прекрасно и очень умилились, слава богу. Но каждое утро глядели на меня с выжидательным упреком, смутно подозревая во мне слона – и толста, и ношу уже десятый месяц.
Двадцать второго сентября я приехала к родителям, уже в Москву, где гостил прекрасный Андрей Николаич Тимофеев, сын биолога Тимофеева-Рессовского и Елены Алексанны Фидлер, которая когда-то уговорила мою маму рожать нежданчика – меня. И вот символично – за этим ужином я почувствовала недомогание и поняла: ого, вот оно! Из какой-то приметы я помнила, что чем меньше людей знают о муках роженицы, тем они меньше. Я потихоньку распрощалась и на двух автобусах уехала к мужу. Там мы собрались и пешочком, втихаря, через парк пошли рожать, раза четыре останавливаясь и пережидая схватки под липами.
Ну вот, почти и все.
Были еще смешные татарские няньки в роддоме, которые, обходя палаты, монотонно по шестнадцать раз повторяли: «Абход: трусики-снять-лежать-без-трусикаф» – и звук удалялся по коридору. А когда кто-то особо кричал, они открывали дверь и произносили флегматично: «Женшына-не-кричите-вы-не-в-лесу».
Конец ознакомительного фрагмента.