Вы здесь

Как построить космический корабль. О команде авантюристов, гонках на выживание и наступлении эры частного освоения космоса. Часть I. Бесконечный коридор (Джулиан Гатри, 2016)

Часть I

Бесконечный коридор

1

«Неуправляемый»

Около десяти часов вечера 20 июля 1969 года, в доме в Маунт-Верноне, Нью-Йорк, восьмилетний третьеклассник Питер Диамандис в пижаме с капюшоном сел перед большим телевизором, встроенным в тумбу, обшитую деревянными панелями. Рядом с ним сели мама, папа, младшая сестра, бабушка и дедушка. Питер направил на экран телевизора мамину видеокамеру Super 8, потом снял панораму комнаты, ненадолго задержал объектив на белой немецкой овчарке по кличке Принц и снова навел его на экран телевизора.

На ковре рядом с ним лежали карточки с записями и вырезки из газет, посвященные программам НАСА «Меркьюри», «Джемини» и «Аполлон» и ракетам «Редстоун», «Атлас», «Титан» и «Сатурн». Обычно Питер просто не в силах был усидеть на месте (мать иногда называла его ataktos, что в переводе с греческого означает «неуправляемый») и теперь ерзал, вскакивал и раскачивался. Это был момент, о котором Питер мечтал, момент, который обещал затмить покупку любой электроники в одном из магазинов сети Radio Shack, это было круче любой модели ракеты «Эстес», круче даже, чем фейерверки M-80[5] на день рождения.

Начался выпуск новостей CBS – с самим Уолтером Кронкайтом, который вел репортаж с мыса Кеннеди в штате Флорида. Питер, с включенной видеокамерой в руках, прочитал на экране слова «ЧЕЛОВЕК НА ЛУНЕ: ГЕРОИЧЕСКИЙ ПОЛЕТ “АПОЛЛОНА-11”». Он слушал отрывок из речи, произнесенной президентом Кеннеди в мае 1961 года: «Я верю, что наша страна должна посвятить себя достижению этой цели и что еще до конца нынешнего десятилетия наш астронавт высадится на Луне и благополучно вернется на Землю». С «общечеловеческой» точки зрения, на тот момент это был самый впечатляющий проект; еще важнее то, что это был самый крупный проект исследования внеатмосферного пространства; и уж безусловно на тот момент он был самым дорогим и трудоемким. На экране начался обратный отсчет для астронавтов «Аполлона» Нила Армстронга и Эдвина (Базза) Олдрина, которые должны были в посадочном модуле опуститься на поверхность Луны, реализовав вековую мечту человечества, а также одержав важнейшую победу в холодной войне и в гонке с высокими ставками, начавшейся после того, как 4 октября 1957 года Советский Союз вывел на орбиту первый в мире искусственный спутник Земли. И вот теперь, почти через 12 лет, Америка тоже творила историю. Астронавт Майкл Коллинз, пилотировавший орбитальный модуль «Колумбия», уже отделил его от посадочного модуля и теперь остался на окололунной орбите один, ожидая, пока его коллеги-астронавты погуляют по Луне.

Согласно плану, Коллинз, Олдрин и Армстронг должны были воссоединиться на орбите менее чем через сутки. В целом во время запуска на космодроме во Флориде присутствовало около 17 000 инженеров, техников и менеджеров. По имеющимся оценкам, общее число людей, так или иначе участвовавших в реализации программы «Аполлон», от женщин из Дувра, Делавэр, сшивавших и склеивавших защитную прорезиненную ткань скафандров, до инженеров из НАСА и компаний Northrop и North American Aviation, в течение многих лет разрабатывавших и готовивших кластеризованную трехкупольную парашютную систему для корабля «Колумбия», составляет около 400 000 человек. Затраты на эту программу оцениваются более чем в $25 000.

Питер постоянно грезил об исследованиях то блистающего, то темного пространства в собственном космическом корабле (подобно семье Робинсон в телесериале «Затерянные в космосе», с не по годам развитым девятилетним сыном Уиллом Робинсоном и вооруженным человекообразным роботом). Но в эту ночь его внимание было приковано к телевизионному экрану.

Кронкайт, как обычно, своим глубоким басом и с вялой интонацией произнес: «До касания десять минут. Вот так… Десять минут до посадки на Луну». На экране передаваемые с Луны изображения чередовались с имитацией посадки, снятой CBS с помощью НАСА. Сигнал от камеры для фотографирования лунной поверхности должен был передаваться на расстояние около 400 000 км в Радиоастрономическую обсерваторию Паркса, расположенную к востоку от Сиднея (Австралия), откуда отправлялся по спутнику через Тихий океан в центр управления в Хьюстон. Отсюда изображения передавались в телевизионные сети, а потом на экраны телевизоров в Соединенных Штатах и за рубежом.

В течение первых нескольких минут полета первая ступень ракеты «Сатурн-5», сконструированная на базе баллистической ракеты, которую использовали немцы во время Второй мировой войны, сожгла более 2000 тонн ракетного топлива, и скорость летательного аппарата относительно Земли, то есть скорость его подъема, увеличилась от нуля до 2,7 км/с[6]. Кронкайт объявил: «Идет на посадку, 900 метров». «“Игл” выглядит превосходно», – сказал сотрудник Центра управления полетами в Хьюстоне, когда на телеэкранах появились зернистые черно-белые изображения бесплодного каменистого лунного ландшафта.

«Высота 500 метров, – сообщил Кронкайт. – Они собираются зависнуть и принять решение… По-видимому, решили спускаться. 200 метров, спуск». «19 секунд, 17, обратный отсчет», – говорил Кронкайт. Все происходило непосредственно перед лунным рассветом, и Солнце висело низко над восточным горизонтом позади лунного посадочного модуля.

Питер навел камеру на экран. Он и раньше использовал мамину камеру, чтобы снимать телепередачи НАСА. Он собрал множество вырезок из газет и журналов с сообщениями о космических полетах и письмами в НАСА. У него был «Краткий толковый словарь космических терминов», выпущенный НАСА, и он помнил, что такое «однокомпонентное топливо» и «искусственная гравитация». Он занял первое место на окружном конкурсе плакатов стоматологической тематики, представив рисунок, на котором был изображен запуск «Аполлона» к Луне с надписью «Собираешься лететь? Чисти зубы три раза в день!». Вместе со школьным другом Уэйном Рутом они сами делали фильмы с помощью покадровой съемки, используя в качестве реквизита модели аппаратов из «Звездного пути» на рыболовной леске. Питер знал, что при последующей обработке он может процарапать пленку, чтобы «изобразить» на ней лазерные лучи космического корабля. По выходным Питер любил усадить всю семью в гостиной наверху и читать лекции про звезды, Луну и Солнечную систему, объясняя такие термины, как, например, НОО – низкая околоземная орбита.

Запуск ракеты «Сатурн-5» 16 июля, за четыре дня до запланированной посадки на Луну, стал для Питера днем, когда все праздники 4 июля как бы слились в один. Трое мужчин в верхней части огнедышащей ракеты, нацеленной в космос! Пять двигателей F-1, сжигающих керосин с помощью жидкого кислорода и создающих тягу в 3,4 млн кгс! Это все равно что запустить в небеса монумент Вашингтона[7]. Все школьные учебники Питера были разрисованы набросками и просто каракулями, изображающими планеты, инопланетян и космические корабли. Он снова и снова рисовал «Сатурн-5» с его первой ступенью, второй ступенью и третьей ступенью, с его лунным модулем, сервисным модулем и командным модулем.

Его высота составляла 110 м (это больше, чем футбольное поле, если поставить его стоймя), просто «Красавица и Чудовище» в одном флаконе, а масса в готовом к запуску состоянии – 2900 тонн. Питер наблюдал, как Нил Армстронг и Базз Олдрин прошли через стыковочный туннель из «Колумбии» в «Игл», чтобы проверить лунный модуль. Лунный модуль, первоначально называвшийся «лунный экспедиционный модуль», или просто ЛЭМ, никогда не проверялся в условиях, соответствующих лунной микрогравитации. Не одному Питеру было интересно, сможет ли этот космический корабль вернуться на Землю. «Колумбия» возвращалась со скоростью более 27 000 км/ч.

Если спуск будет слишком крутым, корабль сгорит, а если слишком пологим, он не сможет пройти сквозь атмосферу назад к Земле. И даже при входе в атмосферу под идеальным углом (а это все равно что вдеть нитку в иголку на сверхзвуковых скоростях) корабль «Колумбия» будет выглядеть как огненный шар, потому что температура на его внешней поверхности превысит 1600 °C. Гарри Диамандис, отец Питера, по достоинству оценивал этот исторический момент и с энтузиазмом воспринимал любые новости, кроме новостей о войне во Вьетнаме и о весьма эмоциональной борьбе за гражданские права. Но он не понимал, как может его сын увлекаться космосом при наличии стольких проблем на Земле. Он приехал в США вместе с женой Тулой с небольшого греческого острова Лесбос, где он рос, присматривая за козами, осуществляя натуральный обмен продуктами (оливки на миндаль, капусту на молоко и так далее) и помогая отцу в его кафе. Мать Гарри, Афина, работала экономкой и иногда приносила домой в карманах фартука оставшиеся куски теста, чтобы испечь что-нибудь для своей семьи. Одним из его любимых подарков на Рождество был надувной красный шар. Этот деревенский мальчик первым в семье окончил среднюю школу и поступил в колледж. Гарри хотел быть врачом, и, перед тем как обратить взор на Америку, он сдал необходимые медицинские экзамены в Афинах. В Бронкс он приехал, не владея английским языком. Свой переезд с семьей с острова Лесбос в США и превращение уже здесь в успешного акушера сам Гарри временами ощущал почти как собственный полет на Луну, как невероятную удачу, но, конечно, в сочетании с непреходящими опасениями и ощущением себя чужаком в стране.

Между тем на экране телевизора в гостиной у Диамандисов пошли кадры имитации посадки на Луну. Потом командир «Аполлона» Армстронг передал по радио: «Хьюстон, это “База Спокойствия”. “Игл” сел». Тихо сел в Море Спокойствия в Северном полушарии Луны. Центр управления полетами откликнулся: «Понял вас, Спокойствие. Мы записываем, что вы сели. Слава богу, а то мы тут все уже посинели. Но теперь снова дышим».

– Лунный модуль сел на Луну! – с восхищением произнес Кронкайт. – Мы дома. Человек на Луне.

Более 500 миллионов человек, от толп, собравшихся перед экранами в Диснейленде, до американских солдат во Вьетнаме, наблюдали, как Армстронг в белом скафандре и с «кастрюлей» на голове, похожий на привидение, но при этом с весьма внушительной фигурой, вышел из модуля спиной вперед и спустился по ступенькам. Тула смотрела на Питера, тихо надеясь, что сын снова вспомнит, что нужно дышать. «Я у подножия лестницы, – сказал Армстронг. – На поверхности грунт очень мелкозернистый, если смотреть на него с близкого расстояния, почти как порошок. Я собираюсь отойти от лунного модуля».

Часы дома у Диамандисов показывали, что до одиннадцати вечера остается несколько минут. Если смотреть с Земли, Луна выглядела как серп и находилась в фазе роста. Армстронг, ставший первым человеком, коснувшимся поверхности другого небесного тела, медленно поставил ногу с глубоким протектором на поверхность, как бы посыпанную тальком. «Это один маленький шаг для человека, – сказал он, – но гигантский скачок для всего человечества». Пейзаж был безлюдным, но завораживающим, причем пустыня выглядела чистой. Звезд в поле зрения камеры не было, только небо, которое казалось плотным, как черный бархат.

Питер прекратил съемку. Это ощущалось как разница между верой в Бога и присутствием Бога. Сразу и вопрос, и ответ, новая граница старушки-Земли. НАСА сказало – НАСА сделало. А астронавты – это современные Магелланы.

Кронкайт снял очки в черной оправе, потер руки друг о друга и оставил свои отеческие манеры. «Вот след ноги на Луне, – сказал он, – и все сенсации меркнут по сравнению с этой. Армстронг на Луне. Нил Армстронг, 38-летний американец, стоит на поверхности Луны! Посмотрите на эти фотографии – до Луны 386 000 км. У меня нет слов. Вот это действительно событие! Способен ли кто-нибудь еще в мире на что-либо подобное?»

Только к полуночи Тула наконец смогла отправить детей спать. Шестилетняя Марселла уснула раньше, чем ее голова коснулась подушки. Пока Тула укладывала Питера, он в очередной раз сообщил ей, что, когда вырастет, станет астронавтом. Она тоже ответила как обычно: «Это прекрасно, милый. Прекрасно, что ты собираешься стать врачом». Медицина – занятие давнее, известное, а в космосе сплошь эксперименты. Кроме того, в греческой семье первенец всегда шел по стопам отца. Друзья дома уже называли Питера «будущий доктор Диамандис». Тула подарила Питеру детский набор врача, и он иногда просил ее сесть поудобнее, чтобы он мог проверить ей пульс и послушать ее сердце. Врач – весьма достойная профессия для ее сына.

Как только мать вышла из комнаты, Питер включил фонарик, нырнул под покрывало и стал делать записи в своем секретном дневнике. В тени Луна мерзлая, а на солнце горячая. Ему понадобится костюм и подходящая обувь (возможно, подойдут его лыжные ботинки). На Луне нет воздуха для дыхания, значит, ему понадобится кислород. Кроме того, нужны еда, вода и конечно же ракета. Он рисовал новые и новые изображения «Сатурна-5» и астронавтов. Заснул он глубокой ночью среди разбросанных вокруг рисунков и заметок, удивляясь, как же он сможет стать врачом, когда ему необходимо добраться до Луны.


Спустя годы после высадки американцев на Луну Питер наряду с другими машинами начал делать собственные луноходы. У него появилось прямо-таки хищническое отношение к двигателям. Например, как-то исчез двигатель газонокосилки, который позже обнаружился на его машинке для картинга. Потом без вести пропало постельное белье, в конце концов появившееся вновь уже в виде парашютов для карта. Семья Диамандис жила тогда на северной стороне Маунт-Вернона, Нью-Йорк, примерно в получасе езды от самого Нью-Йорка и границы Бронкса, в середине квартала, на улице для среднего класса, в белом двухэтажном доме в голландском колониальном стиле, с синими ставнями, с большим передним двором и узкой гравийной подъездной дорожкой, на которой Питер любил устраивать трамплины для велосипеда. При доме имелись боковой двор и задний двор с вишневыми деревьями и детским игровым комплексом, который с большим трудом удалось собрать отцу и дяде Питера.

Питер вел свой карт (с мотором от газонокосилки, помните?) вдоль по улице от родительского дома, свернул на Примроуз-авеню и направился к вершине огромного холма. Оттуда он, не надев шлем, рванул вниз по Ист-Линкольн, совсем как младший Джон Степп[8], полковник ВВС, который изучал гравитационные силы, катаясь на санях с ракетным двигателем на максимальной скорости 1028 км/ч. «Парашют» карта Питер раскрыл только тогда, когда оказался совсем недалеко от оживленного перекрестка.

Особое наслаждение Питеру доставляли игрушки младшей сестренки: он смотрел на них, наверное, как ворон смотрит на мясистую тушу животного. Когда Марселла получила в подарок новый «Дом мечты Барби», Питер обнаружил, что имеющийся в нем двигатель идеально подходит для одного из его проектов, а в конструкции оконных штор для Барби имеется цепь, которая тоже идеально подходит для автоматизации манипулятора одного из его роботов. Марселлу и родителей это уже не забавляло, а раздражало. Кроме того, Питер вынашивал планы, связанные с разнообразным оружием, например рассматривая устройство для чистки труб как основу для пневматического ружья. Как-то Питер заглянул в это устройство, чтобы выяснить, почему заряды не выстреливаются, и, как на грех, получил комок для прочистки труб прямо в рот. Его отвезли в больницу, и вернуться к своим экспериментам он смог лишь с наступлением ночи. Оценки у мальчугана были хорошие, но учителя писали ему в табелях успеваемости «Питер слишком много говорит» или «Он мог бы работать усерднее, если бы был поспокойнее».

Каждое воскресенье Питер со всей семьей ездил в греческую православную церковь Архангела Михаила около Рослина, где Питер служил алтарником, обязанности которого состоят в том, чтобы подносить ладан, свечи и большой золотой крест, а также помогать при евхаристии. Исповедь от него не требовалась, но он откровенно говорил с добродушным преподобным отцом Алексом Карлуцосом, в частности рассказывал ему, что он регулярно берет игрушки сестры и слишком часто причиняет беспокойство родителям. Рассказал ему Питер и о своей любви к космосу, о том, что это его «путеводная звезда».

Питер рассказал отцу Алексу о своей убежденности в том, что все люди живут в биосфере, представляющей собой некий террариум, жизнь в котором «посеяли» пришельцы. Пришельцы вернулись, по секрету сообщил Питер, чтобы отбирать людей в качестве образцов или рассады, но только в сельской местности, например где-нибудь в Небраске, где они сами будут не так заметны. Отец Алекс любил слушать Питера и понимал, что он не из тех мальчиков, которые довольствуются высказываниями типа «Бог есть любовь». Отец Алекс говорил Питеру, что величие Вселенной является отражением присутствия Всевышнего в нашей жизни.

Как-то в начале весны, объезжая свой золотой Schwinn Stingray, велосипед с бананообразным сиденьем, недалеко от дома Питер наткнулся на мальчика, продававшего пиротехнические устройства. Вскоре после этого Тула и Питер прорабатывали план вечеринки по случаю приближавшегося дня рождения Питера. Естественно, Питер хотел запустить свои новые «фейерверки». Тула, беспокоившаяся по поводу шума, решила, что она может приглушить звук, установив M-80 (Питер продолжал настаивать на ежедневных фейерверках) в куче гравия на узкой подъездной дорожке. Она сказала, что сама зажжет все, что нужно. При этом присутствовал приятель Питера Уэйн Рут с камерой в руках. Тула сказала детям, чтобы они отошли назад, с трепетом привела в действие красные запалы и сама тоже отбежала подальше. Наступила долгая пауза. Их пригородный район числился спокойным. И вдруг раздались звуки выстрелов: боп! боп! Тула крикнула: «Пригнитесь! Все пригнитесь!» Полетел гравий, посыпались стекла, и женщина с детьми нырнули в укрытие.

Когда Тула наконец подняла голову, она увидела клубы дыма и детей с широко раскрытыми глазами. Уэйн так и держал в руках камеру. Каким-то чудом никто не пострадал, и разбито было только небольшое боковое окно их дома. Тула, сердце которой бешено колотилось, ощущала себя так, как будто по всем по ним действительно только что стреляли, и смотрела на Питера взглядом, не обещавшим ему ничего хорошего. Питер постарался по максимуму изобразить печаль и раскаяние, но сам между тем взволнованно думал о силе и возможностях ракеты, приводимой в действие с помощью динамитного патрона.


Летом 1974 года, когда Питер перешел в восьмой класс, семья Диамандис переехала из Маунт-Вернона на Лонг-Айленд. Медицинская практика Гарри Диамандиса в Бронксе процветала. Они перебрались на Лонг-Айленд из-за школы, а также потому, что Тула влюбилась в один столетний дом, рекламировавшийся в New York Times и предлагавшийся уже в течение трех лет. Этот дом площадью 740 м2 располагался у подножия холма и имел выход к местному теннисному корту, бассейну и причалу для яхт. Там, где другие видели невыгодную сделку с последующими крупномасштабными работами по реконструкции, Тула увидела широкие возможности и быстро, комнату за комнатой, привела дом в порядок.

Грейт-Нек – полчаса езды до Манхэттена. Именно здесь Фрэнсис Скотт Фицджеральд поселил своего Великого Гэтсби. Тут и там зеленые газоны, длинные подъездные дорожки, ведущие к собственным домам, и километров пятнадцать береговой линии вдоль пролива Лонг-Айленд и залива Манхассет. Дом Диамандисов находился в Кингс-Пойнте, поселке на северной оконечности полуострова Лонг-Айленд, в округе Нассау.

Питер объявил, что третий этаж дома занимает он, и поместил на самом верху лестницы бело-зеленый знак «Взрослым вход воспрещен!», напечатанный на его новом матричном принтере. Его владения включали в себя три комнаты: одна для сна и учебы, другая для научных разработок (роботы, ракеты, железная дорога, химия плюс эксперименты общего характера), третья для игры в пинг-понг, здесь же пульт изменения маршрутов электрической железной дороги, телевизор, музыка и опять же учеба.

Спальня Питера по-прежнему была увешана плакатами НАСА, но теперь на плакатах были астронавты «Аполлона-17» Юджин Сернан, Рональд Эванс и Харрисон Шмитт, первый ученый-астронавт НАСА. Этот полет состоялся двумя годами раньше, в 1972-м, и продолжался 12 суток, включая три дня исследований поверхности Луны. Сернан, проехавший на луноходе более 30 км с целью сбора геологических образцов, перед отлетом с Луны сказал: «Мы покидаем Луну с тем же, с чем прибыли сюда и с чем, если будет на то воля Господа, вернемся на Землю, – с миром и надеждой для всего человечества». Программа запуска «Аполлонов» была завершена, но началась реализация объявленной президентом Никсоном в 1972 году новой программы запусков «Шаттлов», или космических челноков, ракет, которые должны были приземляться как самолеты и стать «многоразовыми орбитальными летательными аппаратами, которые революционным образом изменят процессы транспортировки в околоземном пространстве, упростив их до уровня обыденности». По мнению Питера, НАСА в принципе не могло сделать ничего плохого, хотя он полагал, что название «космический челнок» выглядит недостаточно одухотворенным по сравнению с «Аполлоном».

Питер и его новый друг из Грейт-Нека Билли Гринберг довольно быстро поняли, что для реализации проектов и экспериментов им нужны деньги, потому что того, что они добывали, раскурочивая бытовую технику и игрушки младших братишек и сестренок, было уже недостаточно. Они собрали друзей-единомышленников Гарри Гумовица, Дэнни Пелза и Клиффорда Стобера, объединили наличные деньги, что у кого было, и отправились на велосипедах в банк.

Там ребята объяснили кассиру, что хотят открыть счет, чтобы оплачивать разные крутые штуки для своего клуба.

– У вашего клуба есть название? – спросил кассир.

Ребята посмотрели друг на друга с недоумением.

– Ну ладно, что вы в своем клубе делаете?

– Не знаю, – ответил Питер, – разные вещи.

– А именно?

– Ну, ракеты, поезда, роботы, самолеты и автомобили с дистанционным управлением, лодки…

– Похоже, что вы делаете все на свете, – покачал головой кассир. – Может быть, так и назвать – клуб «Все на свете»?

Так стихийно организованный клуб «Все на свете» начал существовать официально. Собирались ребята в домике Питера, сооруженном на дереве, причем ведущая в него лесенка специально была сделана слишком хлипкой, чтобы по ней не могли подниматься взрослые. Встречались они, конечно, и в «экспериментальной» комнате у Питера. Они заказывали ракетные комплекты «Эстес», дифференцированные по уровню сложности сборки, начиная с классической Der Red Max с хвостовым оперением из красного дерева, с черным носом, с черепом и скрещенными костями. Эта 40-сантиметровая ракета взлетала примерно на 150 м и опускалась на землю с помощью парашюта. Сначала ребята работали в соответствии с графиком, поднимаясь с одного уровня сложности на другой (от 1 до 5), а затем начали делать собственные ракеты и даже собственное ракетное топливо.

Питер, Билли и другие ребята создали также компьютерный клуб Северной школы Грейт-Нека, математический клуб и клуб будущих врачей. Они учились программировать на калькуляторах Hewlett-Packard и Texas Instruments, а затем и на компьютерах, тем более что старшеклассникам это предлагалось в качестве профессионального обучения. Они осваивали электронику, собирая комплекты Heathkits, делая небольшие транзисторные приемники, состоявшие из сопротивлений, конденсаторов, диодов, транзисторов, реостатов и небольших динамиков. Их одноклассник Йон Линн первым из всей группы собрал работоспособный компьютер Sol-20 Processor Technology, похожий на ранние модели «Альтаира». В их первых «компьютерах» для программирования использовались перфокарты, основанные на том же механическом принципе, что и жаккардовые ткацкие станки, с устройством считывания, преобразующим последовательности перфорационных отверстий в электрические сигналы включения/выключения, которые компьютер интерпретировал как числа и команды для выполнения расчетов. Часть ритуала вступления в тайное братство состояла в том, чтобы обойти с перфокартами вокруг школы.

После школы они зависали в зале игровых автоматов «Золотой берег» и играли в Pong (спортивный симулятор), Tank (военный симулятор) и Speed Race (автогонки). Одной из любимых у них была игра Lunar Lander, в которой игрок использует клавиши со стрелками для изменения тяги двигателя и направления полета космического корабля с целью обеспечения благополучной посадки в точку X на Луне. Питер входил в сборную школы по дайвингу, и, хотя он никогда особо не увлекался спортом, он был мускулистым, как борец, и мог сделать сальто назад из положения стоя. У него были густые и темные непослушные волосы, он носил золотую цепь с крестом, и его дразнили за невысокий рост – всего 165 см.

Представления Питера и его друга Билли относительно создания и запуска мощных ракет значительно расширились, когда они оказались в химическом классе весьма популярного преподавателя мистера Тори. Мистер Тори преподавал химию в Северной школе Грейт-Нека уже не первое десятилетие и любил проводить эксперименты, которые будили у детей воображение и производили на них впечатление. Питер и Билли помогали ему в лаборатории и внимательно наблюдали за всем. В конце концов это принесло свои плоды.

В классе, в лабораторных халатах и очках, Питер и Билли следили, как мистер Тори взял из баночки похожие на металл серые кристаллы йода и поместил их в химический стакан. Затем мистер Тори поставил стакан в вытяжной шкаф, добавив к этим кристаллам небольшое количество концентрированного раствора аммиака. Он осторожно встряхнул получившуюся смесь и объяснил, что теперь в стакане новое соединение – трийодид азота, с тремя атомами йода, связанными с одним атомом азота, и что во влажном состоянии оно практически безопасно. Однако в сухом виде трийодид азота взрывается от малейшего прикосновения, например снежинки или перышка. Дав химикатам время прореагировать, Тори профильтровал получившуюся грязную на вид смесь, чтобы избавиться от избытка аммиака. Крайне важно, еще раз предупредил он ребят, чтобы это вещество успело осесть, прежде чем оно высохнет. Когда пришло время тестирования, Питер и Билли оказались впереди и в середине. Длинной палкой учитель потянулся к этому веществу, казавшемуся обугленным. Питер заметил над трийодидом азота жужжащую муху. Он осторожно ткнул Билли локтем, указав ему на шестиногую свидетельницу происходящего. Палка мистера Тори коснулась получившегося порошка одновременно с приземлением на него мухи, и тут же раздался громкий и резкий хлопок! Взметнулось облачко фиолетового дыма. Несчастную муху разметало на кусочки.

Вскоре к двери Питера стали доставлять взрывчатые вещества в ящиках, помеченных черепом со скрещенными костями и предупреждающей надписью «Опасно! Взрывчатые вещества» на верхней панели. Ребята обнаружили, что они могут получать то, что им нужно, от химических компаний, рекламные объявления которых печатались в конце выпусков журнала Popular Science. Курьерская служба UPS обеспечивала доставку необходимых им химических веществ прямо до дверей. Одну из кладовок у себя на третьем этаже Питер потихоньку превратил в химический склад и перехватывал коробки, прежде чем это успевали сделать отец или мать. Кроме того, Питер и Билли разделили свои запасы пополам, чтобы, если кто-то из них будет уличен, они потеряли бы не все, а только половину.

Они заказывали лабораторное химическое оборудование: мензурки, горелки, колбы, пробки, капельницы, воронки и термометры. Питер интересовался щелочно-земельными металлами, особенно магнием, который при горении светится ярким белым светом. Он заказывал коробки с магниевой лентой и порошком и добавлял барий, чтобы при сжигании получить зеленое пламя, и стронций, чтобы получить красное пламя. Он ставил опыты с кальцием и, конечно, с любимым нитратом калия, серой и древесным углем – основными компонентами пороха.

Единственное, чем не нравились Питеру нитрат калия и сера, так это тем, что для их сжигания был необходим кислород. Он хотел найти что-то такое, что могло бы гореть и без кислорода. Химия открывала Питеру путь в неизвестное, которое было драматичным и опасным и ощущалось как нечто совершенно отличное от обычных школьных занятий. В ней была своя тайна, порядок и логика. Он как бы снова становился маленьким мальчиком и мог после дождя прыгать по лужам. Только теперь он мог сам делать лужи и вызывать рябь на них.

Питер начал изучать ракетостроение, взялся за книги русского учителя и физика Константина Циолковского – глухого самоучки, родившегося в 1857 году, но знавшего о космических путешествиях и ракетной технике столько, что его работы используются и через сто с лишним лет. Еще в конце XIX века Циолковский описал влияние невесомости на организм, предсказал необходимость использования скафандров для космических путешествий, разработал первую в России аэродинамическую трубу, описал ракеты, приводимые в движение за счет окисления жидкого водорода жидким кислородом, вывел математическую формулу изменений импульса и скорости ракеты[9]. Питер прочитал и про Роберта Годдарда, американского физика, изготовившего и в 1926 году запустившего первую в мире ракету на жидком топливе (по своей значимости это событие можно поставить в один ряд с полетом братьев Райт в Китти-Хоке). Когда Годдард сказал, что достаточно большая ракета может в один прекрасный день достичь Луны, его осмеяли, но не все: его поддержал, в частности, летчик Чарльз Линдберг. При этом Питер отметил для себя, что ракетные эксперименты Годдарда в период его обучения в Вустерском политехническом институте иногда заканчивались взрывами и появлением дыма, так что профессорам приходилось бежать за огнетушителями.

Питер узнал о немецком физике Германе Оберте, также убежденном стороннике ракет на жидком топливе (в отличие от твердотопливных ракет), и еще об одном немце – Вернере фон Брауне, «отце “Сатурна-5”», который еще в нацистской Германии, во время Второй мировой войны, разработал баллистическую ракету «Фау-2»[10]. Питер знал, что, если бы не фон Браун и его группа немецких инженеров, американцы вряд ли смогли бы слетать на Луну в конце 1960-х.

По выходным Питер и его друзья-соратники по ракетостроению упаковывали свои творения, включая различные радиоуправляемые самолеты, в рюкзаки и прыгали на велосипеды. Они ехали в направлении Торгово-морской академии в Кингс-Пойнте. Иногда они оккупировали футбольное поле у самых ворот академии, чтобы запускать на нем свои ракеты «Эстес». Однако обычно их довольно быстро прогоняла охрана академии.

Иногда мальчикам удавалось убедить кого-нибудь из родителей довезти их до Рузвельт-Филда, откуда Линдберг поднял в воздух свой «Дух Сент-Луиса», чтобы лететь в аэропорт Ле-Бурже в Париже. Здесь была автомобильная стоянка и большое открытое пространство. Ребята заряжали ракеты самодельным порохом, иногда получая просто хлопок, иногда фейерверк, а иногда и неожиданный взлет баллистической ракеты (одна как-то понеслась на них как огнедышащий дракон и чуть не обожгла ничего не подозревавшего Гарри Диамандиса).

Одним из лучших созданий Питера и Билли стало семейство ракет «Монго» – «Монго-1», «Монго-2» и «Монго-3», каждая из которых была выше и мощнее предшественницы. Они создали автономную систему запуска на базе микросхемы-таймера 555 Timer IC, которая должна была последовательно запускать все три ракеты. Таким образом, один из друзей мог следить за запуском, а другой – фотографировать. Это позволило им занять первое место на конкурсе разработок ракет «Эстес» и в качестве приза получить сертификаты на покупку новых ракет. Расширяя свой арсенал и путешествуя по таблице Менделеева, Питер и Билли сделали важное открытие: оказалось, что хлорат калия обладает большей взрывчатой силой, чем нитрат калия.

Кроме того, Питер обнаружил некоторые важные свойства у перхлората калия, а именно что он не только очень взрывоопасен, но и при разложении сам выделяет кислород. Он покупал это бесцветное кристаллическое вещество, обычно используемое в фейерверках, боеприпасах, бенгальских огнях и двигателях больших ракет, коробками по 2,5 кг. В ходе экспериментов он сверлил отверстия в кассетах для фотопленки и закрывал их автомобильной кузовной шпатлевкой. Однако, чтобы устроить настоящий взрыв, перхлорат или хлорат калия нужно было соединить с каким-то горючим веществом, например с серой или алюминиевым порошком. При правильной концентрации смеси она «выстреливала» из залепленного отверстия; в противном случае получалось лишь шипение или вообще ничего не происходило.

Однажды зимой, ближе к вечеру, ребята собрались дома у Йона Линна. Они наполнили кассеты различными смесями, обмотали их скотчем и подожгли на обледенелой дороге. Одна из них полетела прямо в голову одному из парней, некоторые сработали так, как было задумано, а некоторые просто пшикнули и не двинулись с места. После проведения дополнительных экспериментов был разработан новый план: предлагалось взять одно из взрывных устройств в виде кассеты с перхлоратом калия и поместить его в воду, чтобы посмотреть, что произойдет (напомним, что для горения перхлората калия кислород не нужен).

Экспериментаторы побежали за дом, где у Линнов был плавательный бассейн, который на тот момент частично замерз. Одну из кассет они поместили в воду под лед, отошли немного в сторону и стали ждать и наблюдать. Секунды шли одна за другой, но ничего не происходило. Потом они услышали приглушенный звук, что-то вроде «бу-у-ушш!». Лед приподнялся на пару сантиметров (ребята при этом отступили еще назад), а потом вроде бы осел снова. Питер почувствовал облегчение. Потом раздался отчетливый и ужасающий треск. Сьюзен, мать Йона Линна, готовившая обед, вдруг почувствовала, что их дом сдвигается с места.

В общем, жизнь все яснее показывала, что этот пригородный участок слишком мал для воплощения ракетных грез Питера.

2

Первые разочарования

Питер сидел один в комнате общежития Гамильтон-колледжа на 1800 студентов, выдержанного в новоанглийском стиле. Колледж располагался в Клинтоне, Нью-Йорк, почти в пяти часах езды на север от Грейт-Нека. Университетский городок этого колледжа был очень красив, но уже через несколько недель Питер понял, что совершил большую ошибку.

Его как никогда сильно тянуло к космосу, химии и ракетостроению, однако в Гамильтоне он учился на подготовительных медицинских курсах, что вовсе не приближало его к профессии астронавта. И что еще хуже – не похоже, что он сможет специализироваться сразу по двум профилирующим дисциплинам: по биологии и физике. Здесь у него не было возможности выбрать сразу две профильные науки, не говоря уже о серьезном изучении космоса.

Питер оказался в Гамильтоне, потому что не чувствовал себя достаточно умным, чтобы учиться в одной из школ Лиги плюща, хотя его друзья по большей части поступили именно в эти заведения. А подготовительные медицинские курсы – это для спокойствия родителей. Парень, не знавший удержу, теперь вынужден был мириться с ограничениями.

Уже вскоре после прибытия в колледж он, 18-летний, написал в своем дневнике: «Приходится признать, что я передумал относительно Гамильтона. Мне нужен более широкий выбор дисциплин. Я пытаюсь выбрать в качестве основной дисциплины биохимию. Не знаю, удастся ли мне сделать это».

И на следующей странице: «Меня чрезвычайно беспокоит это противоречие, с которым я столкнулся в Гамильтоне (хотя я сильно надеюсь, что это неправда). Во-первых, я слышал, что здесь очень трудный предварительный экзамен, сложнее, чем во многих известных и “более сильных” учреждениях. И во-вторых, я не знаю, будет ли это учитываться в дальнейшем при подсчете баллов».

Когда Питер вернулся домой в Грейт-Нек на каникулы в День благодарения, он столкнулся с бывшим одноклассником Майклом Новембером, который теперь учился на первом курсе колледжа в Массачусетском технологическом институте (МТИ). Они договорились поиграть в теннис на корте в Шелтер-Бэй, чтобы немного потренироваться, а заодно и поболтать. Когда они встретились в один из сухих, но холодных дней поздней осени, Питер признался Майклу, который тоже учился в «продвинутом» химическом классе, что уже изголодался по точным наукам и технике. Всякий раз, когда в Гамильтон для проведения научной дискуссии приезжал приглашенный профессор, Питер пробирался поближе к нему и обязательно делал записи. «Я просто впитывал его, – рассказывал он другу. – Философия – великая наука, литература тоже прекрасна, но мне этого мало».

Майкл, который играл в футбол в одной из команд Грейт-Нека и любил математику примерно так же, как Питер любил космос, находился в совершенно иной ситуации. В промежутках между геймами Майкл рассказал Питеру о существующей в МТИ программе UROP (Undergraduate Research Opportunities Program), в рамках которой студенты получают возможность вести исследования в таких разных областях, как ядерная физика, городское планирование и солнечные фотоэлектрические системы для жилых домов.

Сам Майкл участвовал в экспериментах по ядерному синтезу, в том числе в сооружении уменьшенной версии «Токамака» – круглой стальной трубы с глубоким вакуумом внутри, в которой для ограничения синтеза используются магнитные поля. Руководителем проекта у него был профессор Луис Смаллин, который помог создать в институте факультет электротехнической инженерии и вычислительной техники, а в начале 1940-х возглавлял лабораторию излучений, как раз когда в ней разрабатывалась бортовая авиационная РЛС, использовавшаяся во время Второй мировой войны.

Питер прекратил игру. Он не мог поверить, что первокурсник может участвовать в экспериментах по ядерному синтезу. «Господи, это невероятно!» – только и сказал он.

Майкл также изучал курс теории относительности у профессора Джерома Фридмана, директора институтской лаборатории ядерной физики. Физику в его группе первокурсников преподавал профессор Генри Кендалл, который вместе с Фридманом занимался прорывными исследованиями в области субатомных частиц, называемых кварками[11]. В общем, к моменту окончания этого теннисного матча Питер уже неотступно думал о МТИ. Остаток каникул он провозился со своим автомобилем «понтиак транс-ам» с двигателем V8 и золотой жар-птицей на капоте. Он переделал впускной коллектор карбюратора таким образом, чтобы тот смог забирать больше кислорода, и вынашивал идею системы впрыска, в которой использовалась закись азота.


Вернувшись в Гамильтон после Дня благодарения, Питер обратился в МТИ, чтобы спланировать поездку туда на собеседование в начале января, и ему выслали комплект документов, необходимых для перевода. Он интересовался, может ли он на что-то надеяться: ведь МТИ был одним из самых авторитетных институтов в мире и перевестись в него было еще труднее, чем просто поступить. Однако наряду с этим Питер пытался извлечь максимум возможного из пребывания в Гамильтоне в плане науки вообще и космоса в частности, в том числе и за пределами университетского городка. Он стал два-три раза в неделю посещать занятия группы биологических исследований. Он искал профессоров и местных исследователей, так или иначе занимавшихся космосом. Он писал письма в НАСА, например такие:


Уважаемые дамы и господа! Обращаюсь к вам по поводу своего образования. Я учусь в колледже и со временем надеюсь включиться в работу по космической программе. Однако сначала я хотел бы получить степень доктора медицины, надеюсь, в сочетании со степенью доктора философии (вероятно, в области биохимической инженерии). Я хотел бы знать, есть ли у НАСА какие-нибудь учебные программы, представляющие интерес для меня. Кроме того, пожалуйста, пришлите мне всю информацию о включении в космическую программу, подготовке астронавтов и так далее, а также соответствующее заявление, если это возможно.

С уважением, Питер Диамандис


Наконец наступил январь, Питер и его мать приехали в Бостон и направились в МТИ в Кембридже, через реку Чарльз. Питер и Тула прошли по Массачусетс-авеню, миновали Гарвардский мост[12], весьма истоптанную лестницу, прошли мимо ряда грандиозных колонн и далее до входа в дом № 77 на Массачусетс-авеню, к мраморной куполообразной ротонде в центре кампуса. Питер всматривался в каждую деталь, от надписи на греческом языке под куполом до тянувшегося впереди длинного коридора. Зимнее солнце вливалось через высокие окна, оставшиеся сзади, и заполняло вестибюль из белого известняка мягким приглушенным светом. Студенты в мешковатых куртках несли книги и рюкзаки, и их разговоры отдавались эхом в этом огромном пространстве. Вестибюль переходил в 250-метровый коридор, из которого открывался доступ в другие части студенческого городка. Тула, неравнодушная к архитектуре, подумала, что от этого здания просто захватывает дух, как от Пантеона в Риме. Питер не мог описать свои ощущения. Может быть, он почувствовал то же, что и его мать, когда впервые увидела их дом в Грейт-Неке, или то же, что и его отец, когда в первый раз увидел его мать в вечернем платье и понял, что это Она.

Питер и Тула медленно шли по длинному холлу, и Питер рассматривал объявления и рекламки на досках объявлений и в витринах. Было тут и объявление об исследовательской программе UROP, о которой рассказывал Майкл Новембер. Один из студентов рассказал Питеру и Туле о «МТИ-хендже»: каждый год в течение нескольких дней в конце января лучи заходящего солнца пронизывают насквозь сразу семь зданий, находящихся на одной линии на северном краю Киллиан-корт, и достигают восьмого; наблюдать это лучше всего с третьего этажа.

Зал, который в кампусе обычно называют «Бесконечным коридором», проходит через части зданий 3, 4, 7, 8 и 10. Для всеобщего упорядочивания в МТИ используются номера, которые присваиваются зданиям, аудиториям и даже студентам. В двери аудиторий были вставлены непрозрачные стекла сливочного цвета, и на них от руки были написаны черным названия факультетов и имена профессоров (они напомнили Питеру двери, которые он когда-то видел в старых детективах). Питеру захотелось открыть все двери и посмотреть, что скрывается за каждой из них. При этом он был необычно молчалив, но старался вникать во все детали. Вместе с мамой они миновали здания 10 и 11 и остановились у здания 8 – физического факультета. Этот факультет был создан еще в XIX веке основателем МТИ Уильямом Бертоном Роджерсом, и среди его преподавателей и выпускников можно выделить ослепительную плеяду лауреатов Нобелевской премии и других величайших умов, от Ричарда Фейнмана (квантовая электродинамика), Мюррея Гелл-Манна (элементарные частицы), Сэмюэла Тинга и Бертона Рихтера (субатомные частицы) до Роберта Нойса (Fairchild Semiconductor, Intel), Билла Шокли (полевые транзисторы), Джорджа Смута (реликтовое излучение) и Филиппа Моррисона (Манхэттенский проект, популяризация науки). В первые годы после запуска первого искусственного спутника Земли и успеха программы «Аполлон» физические классы в МТИ были переполнены.

Питер и его мать держали путь на факультет биологии. С родителями он достиг взаимопонимания в отношении того, что, если его примут в МТИ, он все равно не уйдет с подготовительного медицинского отделения в Гамильтоне. Но здешний биологический факультет как минимум открывал ему гораздо более широкие возможности. Возвращаясь, Питер и Тула вновь прошли по тому же коридору, рассматривая другие фотографии, плакаты, объявления клубов и сообщения о разных мероприятиях, от танцев в стиле сальса до созерцания звезд. Перед отъездом Питеру необходимо было побывать на двух факультетах. В первую очередь это было здание 37, отведенное астрофизикам. Эта область была одновременно и эфемерной, и реальной, и ее обитатели пытались с помощью слов и уравнений интерпретировать яркие цвета, структуры и формации, наблюдаемые в космосе.

Последней остановкой в ходе их прогулки стало здание 33 аэрокосмического факультета (AeroAstro), который подготовил больше астронавтов, чем любое другое учреждение США (конечно, за исключением военных академий). Именно здесь военные офицеры проходили авиационную подготовку во время обеих мировых войн. Здесь проходили решающие испытательные полеты на гиперзвуковых скоростях. В 1963 году Базз Олдрин получил здесь степень доктора философии. Другие астронавты – Джим Ловелл («Аполлон-13»), Эд Митчелл («Аполлон-14») – проходили здесь вводный курс астронавигации. На одной из фотографий была запечатлена группа астронавтов НАСА во время посещения ими Лаборатории измерительных приборов, в том числе астронавты с «Аполлона-1» Вирджил (Гас) Гриссом, Роджер Чаффи и Эд Уайт, погибшие во время предстартовых испытаний. Рядом с ними – бывшие студенты МТИ астронавты Дэйв Скотт, Расти Швейкарт и Джим Макдивитт.

Питер читал краткую историю факультета: Чарльз Старк Дрейпер (Док) поступил в МТИ в 1920-х, а в 1930 году основал здесь Лабораторию измерительных приборов. Ошеломленный Питер продолжал читать. Здесь, в Лаборатории измерительных приборов, была разработана инерциальная система наведения для «Аполлонов», то есть фактически компьютер, который обеспечил полет человека на Луну. Прямо вот здесь! И в то время, когда компьютеры занимали целые залы, пишущие машинки с копиркой были нормой во всех учреждениях, а телевидение было черно-белым! Небольшая команда из МТИ придумала, как использовать новую технологию, интегральные схемы, чтобы доставить человека и оборудование на Луну, а потом вернуть обратно. У фанатов бейсбола есть стадион «Ригли-Филд», у поклонников гольфа – Сент-Эндрюс, у отчаянных серфингистов – Маверик, у альпинистов – гора Чогори (K2). А для Питера священное место было здесь.

Он как зачарованный смотрел на космические реликвии, в том числе на части марсианского зонда, сделанного в Лаборатории измерительных приборов. Его сделали еще в начале 1960-х, он никогда никуда не летал, но на основе использованной в нем технологии были созданы компьютеры, управлявшие «Аполлонами». МТИ получил от НАСА контракт на создание компьютера системы наведения в августе 1962 года, менее чем через три месяца после знаменитой речи Кеннеди. Джим Уэбб, администратор организованного тогда НАСА, знал Дока Дрейпера, инженера, изобретателя инерциальных систем и пилота, который сам проверял созданные им элементы, летая на самолетах. По воспоминаниям Дрейпера, Уэбб позвонил ему и сказал: «Док, вы сможете разработать систему наведения и навигации для “Аполлона”?»

– Да, конечно, – ответил Дрейпер.

– И когда она будет готова? – спросил Уэбб.

– Когда вам нужно, тогда и будет, – ответил Дрейпер.

– А как я узнаю, что она будет работать?

– Я полечу вместе с ней и буду управлять ею для вас, – сказал Дрейпер, формально предложив себя в астронавты в свои 60 лет.

Дрейпер не мог знать, что он и его группа действительно сумеют создать компьютер, способный доставить людей на Луну. Никто и никогда еще не делал этого. Но Дрейпер не колеблясь взял на себя риск, сказав «да» и, таким образом, пообещав решить одну из самых сложных технических задач в истории человечества. Он верил в себя и в свою команду. Гуляя по лабораториям, Питер записал еще одно замечание, на этот раз связанное с другим его кумиром, Вернером фон Брауном, которого в начале работ по программе «Аполлон» спросили: «Может быть, дела у нас шли бы намного лучше, если бы мы сотрудничали с русскими?» На это фон Браун ответил: «Если бы мы сотрудничали с русскими, такой программы не было бы ни у нас, ни у них». Поэтому Питер записал: «Америка попала на Луну благодаря конкуренции».

Когда Питер и Тула уже поздним вечером вышли на свежий воздух, Питер думал о том, какие курсы и предметы он должен здесь освоить и с какими революционными техническими достижениями он должен познакомиться. Потому что возможности здесь были просто безграничные.


После своего турне Питер вернулся в Гамильтон обеспокоенным. МТИ стал для него еще одним напоминанием о дерзновенности НАСА и о том, чего удалось достичь менее чем за десятилетие. Он мечтал, чтобы эти славные дни вновь вернулись. Но 1970-е были во многом противоположны 1960-м. Теперь деньги шли на войну во Вьетнаме и на решение множества социальных проблем.

В 1960-х годах бюджет НАСА составлял примерно 1 % общего объема федерального бюджета и достиг своего максимума в 1965 году, когда на НАСА работало более 400 000 сотрудников и подрядчиков[13]. К 1979 году доля НАСА в федеральном бюджете уменьшилась вдвое, а число наемных сотрудников сократилось примерно до 20 000. НАСА пришлось отказаться от программы отправки космического корабля для облета знаменитой кометы Галлея, которая в 1986 году должна была подойти к Земле достаточно близко, после чего она не появится целых 75 лет. Полеты «Аполлонов-18, -19, -20» тоже были отменены, хотя большая часть оборудования была уже куплена и изготовлена. Луна была покорена, и теперь критики говорили, что правительство «запускает в космос деньги». Проектирование и разработка «Шаттлов» задерживались, а планы создания американской космической станции на низкой околоземной орбите даже перестали разрабатываться. Фанаты космоса задавались вопросом, что же будет дальше. Их мечта умирала на глазах.

Питер написал обращение и разослал его всем выборным руководителям, каких смог найти, от местных представителей до советника президента Джимми Картера по космическим делам. В нем он выражал свою озабоченность по поводу «медленной, но верной деградации целей и бюджета космической программы США». Он собрал около двухсот подписей студентов и преподавателей Гамильтона. Затем написал письмо, которое, как он надеялся, будет опубликовано в научном журнале Omni:


Это письмо адресовано студентам колледжей. Поскольку мы знаем о гибели проектов «Галилео» и полетов к комете Галлея и «T II», а также о задержках программы «Шаттл» и видим, что наше правительство отодвигает космическую программу в сторону, тем из нас, кто поддерживает нашу космическую программу, наше будущее, сейчас самое время обратить внимание на эту проблему. Способ дать правительству знать, как мы ко всему этому относимся, весьма прост: составьте в своем колледже петицию, соберите подписи и представьте их в соответствующие офисы президента и конгресса.

В США почти 1000 колледжей и университетов, и в каждом из них в среднем по 2000 студентов. Мы представляем мощную силу и можем изменить наше будущее.

Питер Диамандис

Грейт-Нек, Нью-Йорк


В начале февраля 1980 года в Гамильтоне прочел лекцию приглашенный профессор Джим Арнольд, основатель химического факультета в Университете Сан-Диего, консультант НАСА и один из первых исследователей образцов горных пород и почвы, доставленных с Луны. Арнольд говорил о полезных и обильных ресурсах, которые можно будет добывать на Луне и ближайших астероидах. Питер никогда раньше не слышал о возможности добычи металлов – никеля, железа и платины – на астероидах. После лекции он встретил двух студентов, представляющих организацию, которую они называли «международной школой будущего», и мечтающих о создании «космического микрополиса». Возвращаясь пешком в общежитие, Питер смотрел на карты, которые они ему дали. Это был хороший вечер, но лекций в Гамильтоне было мало, а из МТИ не будет никаких вестей еще как минимум шесть недель.

Основным курсом на подготовительном отделении для медиков в Гамильтоне был курс введения в биологию профессора Франка Прайса. Он был довольно трудным, и считалось, что он используется для отсеивания некоторого числа студентов. При этом 80 % курса составляло изучение и препарирование эмбриона свиньи.

В группе Питера было около 80 студентов, и ее расписание включало в себя три часа теоретических занятий и три часа лабораторных работ в неделю. В первый день занятий профессор Прайс, преподававший биологию в Гамильтоне уже пять лет, завел строгий разговор о важности аккуратного и уважительного обращения с эмбрионами свиньи. Он предупредил, что «поросята ни при каких обстоятельствах не должны покидать лабораторию». На двух студентов приходился один поросенок; пособия по данному курсу были посвящены в первую очередь физиологии, функциям различных органов, а также закономерностям циркуляции крови через сердце, легкие, желудок и печень.

За две недели до важнейшего экзамена по препарированию Питер заболел ветрянкой, и ему пришлось провести неделю в институтском лазарете. Он пропустил очень важные занятия в лаборатории, в частности методы тестирования. Он понимал, что если не сдаст этот экзамен на хорошую оценку, то у него не будет шансов на поступление в элитную медицинскую школу и он не сможет учиться в МТИ. Так что провалиться на этом экзамене он не мог. Эта мысль всю ночь не давала ему покоя. В конце концов у него созрел план: на выходные «одолжить» где-то эмбрион свиньи и попрактиковаться на нем. Он заручился поддержкой Филиппа, своего напарника по занятиям в лаборатории и соседа по общежитию. Они договорились, что после занятий Филипп как бы случайно смахнет эмбрион свиньи в сумку для книг, которую Питер будет держать открытой.

В следующий понедельник профессор Прайс попросил всех внимательно выслушать его. Выглядел он при этом не очень-то веселым. «Мне стало известно, – сказал он, – что украден зародыш свиньи. Я бы хотел, чтобы тот, кто сделал это, соизволил в этом признаться. А если вы знаете, кто это сделал, вы обязаны, согласно нашему кодексу чести, сообщить об этом». Питер в ужасе оглянулся через плечо на Филиппа. Дело в том, что студенты Гамильтона в самом начале подписывали обещание соблюдать здешний строгий кодекс чести. Поэтому бесчестный поступок означал исключение или автоматический «неуд» по данному курсу. Похищенный поросенок длиной около 30 см лежал, завернутый в пропитанные формальдегидом бумажные полотенца, в полиэтиленовом пакете в задней части холодильника в общежитии. Вернувшись к себе после занятий, Питер узнал, что дела совсем плохи: по слухам, напарник собирается сдать его.

Жизнь кончена, подумал Питер. Он выпросил у напарника сутки, в течение которых он попытается решить проблему самостоятельно. В панике Питер и Филипп встретились и решили избавиться от улик. Они прошли по кампусу, осматривая мусорные баки и разные укромные места. Они искали место, в котором злополучного поросенка можно было бы спрятать так, чтобы его никогда не нашли. В ту же ночь Питер и Филипп отправились в лес (Гамильтон находится в сельской местности в окружении сотен гектаров лесных угодий). Тело поросенка было предано земле, и место захоронения было помечено. Питер не мог думать ни о чем другом, кроме как о том, что теперь его исключат, его семья будет опозорена и его никогда уже не примут в МТИ. Он по-настоящему страдал.

Питер позвонил отцу. В это время Тула и Гарри играли в карты в гостях у друга. Гарри извинился за то, что вынужден принять звонок, и вернулся более чем через час. Когда Тула спросила его, что случилось, Гарри сказал, что дело улажено. Питер рассказал отцу о своих неприятностях и сказал, что собирается на следующий день пойти и сознаться.

Гарри Диамандис внимательно выслушал сына. После долгой паузы он предложил сыну другой вариант: обратиться к врачу лазарета и объяснить ситуацию. Гарри приезжал к Питеру, когда тот болел, и нашел, что врач кампуса – добрый и умный человек. Врача следует превратить в союзника, сказал Гарри. Он сможет поговорить с профессором Прайсом, Питер вернет поросенка в лабораторию, ну и конечно, придется все откровенно рассказать профессору.

Питер вернулся в лес и эксгумировал тело поросенка. Под вечер он вошел в лабораторию профессора Прайса. Когда он доставал поросенка из мешка, руки у него тряслись. Профессор Прайс видел, что Питер мертвенно бледен и, по-видимому, готов заплакать. Следует сказать, что поросят у профессора, случалось, крали и раньше. В частности, он имел удовольствие видеть их повешенными в студенческих общежитиях или подброшенными просто шутки ради в кровати и в ванные комнаты. Профессор Прайс, с которым уже поговорил врач из лазарета, спросил Питера: «Вы подготовились должным образом?» Питер кивнул, сдерживая слезы, и сказал, заикаясь: «Я так виноват…» При этом он посмотрел на профессора: ну что – все, жизнь кончена? или я буду помилован? После паузы, показавшейся Питеру вечностью, профессор Прайс сказал: «Тогда желаю вам удачи на экзамене».

Через несколько недель Питер получил письмо из МТИ. И его глаза опять наполнились слезами. «Питер, от имени приемной комиссии я рад предложить вам учиться в МТИ…»

Фактически профессор Прайс дал ему второй шанс. Так что все, никаких больше легких путей и отступлений от правил. Зачисление в МТИ – это подарок судьбы! Он сможет снова войти в Бесконечный коридор, открыть нужные двери, вступить в нужные клубы и, возможно, даже начать делать что-то по-настоящему свое.

3

«Пит в космосе»

Вскоре после перехода в МТИ, осенью 1980 года, Питер получил новое прозвище: «Пит в космосе». Более того, его собратья по корпорации «Тэта-Дельта-Хи» для краткости именовали его просто «ПИС» (по первым буквам от «Pete In Space»), дразнили «юным космонавтом» и склоняли на все лады выражение space out, означающее и «халтурить», и «ловить кайф», и «отвлекаться, отключаться». Но Питер был счастлив, что учится в МТИ, и к этим дружеским насмешкам относился спокойно.

С каждым днем он все больше восторгался разнообразием здешних программ в области биохимии, информатики, электротехники, астрофизики, аэронавтики и астронавтики. Новое место учебы представлялось ему ослепительным храмом науки. Однако, странствуя по ответвлениям Бесконечного коридора и просматривая объявления, плакаты и стенгазеты, он обнаружил, что кое-чего здесь все-таки не хватает, а именно: в МТИ не было студенческой космической группы.

«Ладно где-нибудь еще, но как могло случиться, что в МТИ нет студенческой космической группы?» Питер пошел к администраторам кампуса в надежде узнать у них насчет студенческих клубов, так или иначе связанных с космосом. Увы, были компьютерные клубы, астрономические клубы, а вот космического клуба не было. Ему сказали, что, если он хочет создать клуб, ему нужно собрать четыре подписи и придумать название.

Питер получил подписи от членов братства и одного друга и составил список возможных названий: «Студенческое космическое общество», «Дети Икара», «Студенты за сохранение будущего», «Студенты за исследование и освоение космоса», «Будущие астронавты Америки» и «Будущие астронавты МТИ». Все варианты с «будущими астронавтами» (space cadet) он отверг, поскольку узнал, что это выражение очень популярно у местных наркоманов. В конце концов он остановился на названии «Студенты за исследование и освоение космоса» (SEDS), поскольку оно лучше всего отражало миссию создаваемой группы. Он изготовил пару сотен листовок и расклеил их по всему кампусу, причем особенно тщательно выбрал для них главное место – в Бесконечном коридоре. Аббревиатуру SEDS он изобразил большими печатными буквами с помощью переводного шрифта и приписал толстой ручкой: «Если вы связываете свое будущее с космосом, приходите ко мне в студенческий центр».

В свои 19 лет Питер уже справлялся с огромной учебной нагрузкой и участвовал в двух студенческих научно-исследовательских проектах, один из которых был связан с космосом, а другой – с его подготовительным медицинским курсом. Часто он был настолько занят в лаборатории, что возвращался в общежитие только к трем часам утра. По линии медицины он исследовал в генетической лаборатории Грэма Уокера нестабильность плазмид для определенного типа плазмы PKM-101 у E. coli. Его космический исследовательский проект относился к Лаборатории систем «человек – летательный аппарат» (MVL)[14] факультета аэро- и астронавтики в здании 37.

Питер работал на первом этаже, где не было окон, а дизайн, шкафы, полы и даже кое-какое оборудование, казалось, не менялись как минимум полвека. Но все это возвращало его во времена реализации программы «Аполлон».

Работа Питера в MVL была далека от гламурной, но она ему нравилась. Эта лаборатория исследовала в основном психологические и когнитивные ограничения, с которыми сталкивается человек в самолете или в космическом корабле. Она была основана в 1962 году и тесно сотрудничала с НАСА в изучении так называемой «космической болезни» у астронавтов на ранней стадии программы «Аполлон». Теперь у них был новый контракт с НАСА на работу с новым поколением астронавтов, специалистов по полезной нагрузке и ученых, готовившихся к проведению экспериментов в космосе на борту «Шаттлов». Питер помогал разрабатывать и делать электрогастрограф – прибор для регистрации электрической активности желудка при укачивании (морской болезни). В этом же учебном году, но позже он собирался начать исследование непроизвольных движений глаз (нистагма), также появляющихся у астронавтов при укачивании, и разработать специальный прибор для их отслеживания. Питеру сказали, что он мог бы работать с астронавтами индивидуально. Кроме того, он знал, что в НАСА поговаривают о том, что им нужно больше врачей-астронавтов для будущих полетов «Шаттлов» и что у них уже есть кое-какие планы в отношении будущей космической станции. Официально Питер числился будущим медиком, но на самом деле он неистово рвался в астронавты.


Первое заседание SEDS было назначено на вечер среды, и Питер нервничал, ожидая людей в заранее забронированном помещении на третьем этаже студенческого центра «Страттон». Записалось на эту встречу всего пять человек, и он боялся, что вообще никто не придет. Он с тревогой наблюдал, как студенты проходили мимо… мимо… Некоторые останавливались, как будто собираясь войти, но затем продолжали свой путь. Он волновался, грыз ногти (с этой дурной привычкой он пока так и не смог покончить). Но вот несколько человек отважились и вошли, потом еще несколько. К его большому облегчению, в зале вскоре собралось около 30 человек, что можно было считать неплохой явкой.

Питер поприветствовал собравшихся и рассказал немного о себе, поведав, что он прошел весь курс – «Звездный путь», «Звездные войны», «Аполлон». Он говорил о том, почему сейчас самое время создать студенческую космическую организацию: «Мы сегодня обсуждаем наше будущее. И мы не можем позволить близоруким политикам определять его. Мы сами должны встать на защиту космического будущего».

Питер говорил об импульсе, порожденном программой «Аполлон» в 1960-х и заметно ослабевшем в 1970-х, ко времени «Аполлона-17», о зондах «Вояджер», исследующих межзвездное пространство, и об американской космической станции «Скайлэб», запущенной с помощью модифицированной ракеты «Сатурн-5» и впервые продемонстрировавшей возможности технологии космических станций. Но со временем прогресс замедлился, программа «Шаттл» тормозилась, в то время как ее бюджет разрастался («Шаттл» даже называли «космическим кораблем за девять миллиардов, который отказывается летать»), и у НАСА не было никаких новых планов пилотируемых полетов ни на Луну, ни куда-либо еще. Интерес к космосу в обществе ослаб. Питер активно интересовался всеми побочными технологиями, появившимися в связи с космической программой, – беспроводными приборами, компактными интегральными схемами, например для навигации, имплантируемыми кардиостимуляторами и сублимированными продуктами.

«Наша цель, – говорил Питер, удивляясь собственному энтузиазму, – состоит в том, чтобы просвещать наше правительство, частную промышленность и население в целом в отношении преимуществ сильной космической программы».

Его спросили, будет ли он рассматривать вопрос о том, чтобы встроить группу SEDS из МТИ в общенациональную космическую группу L5, сформировавшуюся на основе идей физика Джеральда О’Нила из Принстонского университета. Автор «Высокого рубежа» и основатель Института космических исследований О’Нил говорил о целесообразности создания колонии примерно на 10 000 человек в зоне L5 между Землей и Луной, где их силы притяжения уравновешивают одна другую и где космический аппарат может надолго оставаться, держась на расстоянии более 350 000 км от Земли.

Питер отрицательно помотал головой. «Я хочу, чтобы это была организация студентов и для студентов», – ответил он.

В заднем ряду поднял руку человек, назвавшийся Эриком Дрекслером. «Я думаю, что Питер создает организацию, которой будут руководить студенты, – сказал Дрекслер. – Я не думаю, что ему следует присоединяться к группе L5». Дрекслер два года работал в Принстоне у О’Нила и занимался разработкой рельсотрона – электромагнитной катапульты для «выстреливания» полезных грузов и космических аппаратов с поверхности Луны. Он получил в МТИ степень магистра в области авиационной техники, и темой его диссертации был высокоэффективный солнечный парус для перемещений в космосе. Кроме того, он собирался получить степень доктора философии в области молекулярной нанотехнологии.

Потом Питер записал имена и адреса, и собрание закончилось. Он задержался, чтобы ответить на вопросы и провести мозговой штурм относительно будущего SEDS. Когда он вышел на улицу, воздух был еще теплым, а небо – чистым и звездным. И мир показался ему великолепным. Это чувство он уже испытал раньше, когда шел по Бесконечному коридору с уверенностью, что вот сейчас вступает в огромный новый и вполне реальный мир. Гуляя по территории кампуса и глядя на плакаты и объявления, Питер чувствовал, что может прикоснуться к будущему, просто протянув руку.

Вскоре филиалы SEDS появились в Принстоне и Йеле. Филиал в Принстоне организовал Скотт Шарфман, а в Йеле – Ричард Соркин, оба приятели Питера по школе в Грейт-Неке. Питер, Скотт и Ричард подготовили четырехстраничный документ и инициировали подачу общенациональной петиции в адрес недавно избранного президента Рональда Рейгана и конгресса США, чтобы убедить их в необходимости финансирования разработки спутников, работающих на солнечной энергии, создали логотип клуба с изображением «Шаттла» и отправили тщательно сформулированное письмо в журнал Omni, известный своим пристрастием одновременно к естественным наукам и к лженауке. В этом письме они утверждали, что «неуклонная деградация целей и бюджета космической программы США ставит под угрозу наше будущее и требует организованного ответа всего студенчества нашей страны… Мы призываем вас и других студентов вашего колледжа создать у себя отделение SEDS и присоединиться к нам во имя нашего общего дела». Международная штаб-квартира SEDS была открыта на Мемориал-Драйв, 372, по местонахождению братства Питера.

Журнал Omni опубликовал их письмо в апреле 1981 года. В этом же месяце был наконец запущен космический челнок «Колумбия» STS-1, что привлекло к теме космоса международное внимание и вызвало очередной прилив национальной гордости. Это было первое из четырех запланированных орбитальных испытаний «Шаттлов», которые должны были стартовать как ракеты, перемещаться по орбите как космические корабли, а потом возвращаться на Землю как планеры. Кроме того, это был первый в мире многоразовый пилотируемый космический корабль и первый полет американских астронавтов после почти шестилетнего перерыва. Тысячи зрителей следили за стартом «Шаттла» из Космического центра Кеннеди с пляжей через Индиан-Ривер. Когда пошли последние секунды обратного отсчета времени, толпы начали скандировать: «Давай, давай, давай!» Когда корабль «Колумбия» начал подниматься, люди заревели, закричали, начали молиться. В один прекрасный день, возвращаясь домой после занятий, Питер остановился в дверях. В вестибюле общежития было множество деревянных почтовых ящиков, в том числе и его, Питера, ящик. Так вот, его ящик был битком набит письмами. Они лежали плотно, как карты в колоде, только некоторые из них торчали под какими-то странными углами. Что это – шутка? Питер осторожно вытащил письма, проверил конверты – они были подписаны разными почерками, и на них были разные марки и штемпели. Он сел и начал читать их прямо в вестибюле. Студент из Бомбея хочет организовать у себя филиал SEDS. Женщина из Университета Аризоны хочет собрать студентов-единомышленников и открыть филиал SEDS в Финиксе. Мужчина из Лаббока, Техас, написал, что он изучает «экосистемы колоний, рельсотроны и др.», чтобы выйти в космос, «если у Дяди Сэма это не получится». Студент инженерного факультета из Торонто написал: «Мне трудно выразить словами свою реакцию на вашу идею; самым точным, вероятно, будет “экстаз”. Организованное выступление студентов в поддержку космической программы давно назрело, и ваша инициатива вновь разбудила во мне долгожданное чувство оптимизма». Он предложил сделать SEDS не только национальной, но и международной организацией и, кроме того, предложил себя в качестве канадского координатора.

Письма шли пачками день за днем. Соседи Питера обратили на это внимание, и его поначалу сомнительная кличка ПИС теперь произносилась с оттенком уважения.


За следующие два года SEDS из небольшой группы «на три кампуса» превратилась в студенческую ассоциацию почти с сотней отделений в Соединенных Штатах и за рубежом. Питер проехался по ближайшим отделениям, ухитряясь распространять информационные бюллетени и одновременно сдавать экзамены. Он отрабатывал технику публичных выступлений, добиваясь нужных интонаций и обретая уверенность в себе, а также приобрел первый опыт сбора средств, попытавшись собрать $5000, чтобы покрыть расходы на распечатку и рассылку информационного бюллетеня SEDS по всем филиалам. Встречи для сбора средств удавалось организовать с помощью друзей и преподавателей, но попросить денег – с этим у Питера были проблемы: он очень боялся отказов.

Собираясь на встречу с руководителями лаборатории Дрейпера, первым серьезным успехом которой стала знаменитая система наведения для «Аполлонов», разработанная под руководством Дока Дрейпера, Питер понимал, что ему нужно выложиться по максимуму. И на этот раз он превзошел сам себя. Сотрудники лаборатории Дрейпера похвалили его, сказали, что им очень понравилось то, что Питеру удалось сделать с SEDS, но что лаборатория у них некоммерческая и они не могут помочь ему деньгами. Питер понимающе кивнул, но уже на выходе из лаборатории у него появилась новая идея. Он вернулся и спросил: «А вот эти информационные бюллетени, которые мне нужно распечатать… Может быть, вы сможете распечатать их здесь, у себя?» Ответ был положительным. Питер набрался смелости и продолжил: «А может, вы тогда уж и разошлете их по нашим филиалам?» Ему снова ответили «да». Это стало для него уроком, который Питер взял на заметку.

Питер организовал конференции в соседних университетах – Университете Тафтса, Гарварде, Бостонском университете – с участием известных людей из академических кругов, из НАСА и из других авторитетных групп, связанных с космосом. Первая ежегодная международная конференция SEDS состоялась в июле 1982 года и продолжалась четыре дня, причем выступавший от имени НАСА заместитель руководителя этой организации Ханс Марк говорил в основном о военных аспектах исследования космоса. Еще одним подарком судьбы стало для Питера приглашение на конференцию ООН по космосу в Вене. И здесь речь должна была идти в основном уже о мирном и неправительственном использовании космоса.

Питер взял самый дешевый билет на самолет, который смог найти. Он летел в Австрию вместе с Бобом Ричардсом, тем самым будущим инженером из Торонто, который написал ему, прочитав его письмо, опубликованное в Omni. Боб имел дипломы инженера-технолога и специалиста по авиа- и ракетостроению и создал ячейку SEDS в Торонто. Он учился в Корнеллском университете и работал ассистентом у Карла Сагана, астрофизика, космолога и известного популяризатора науки. Другом и союзником Питера и Боба стал еще один студент, Тодд Хоули, который создал ячейку SEDS в Университете Джорджа Вашингтона, где в 1982 году прошла международная конференция SEDS. Тодд, который говорил по-испански, по-французски и по-русски, числился в своем университете прекрасным специалистом по экономике, а также по славянским языкам и литературе. Хоули познакомил их с Дэвидом Уэббом, который был председателем неправительственной космической конференции ООН.

Питер, Боб и Тодд были настолько едины в своем видении будущего и настоящего, что всех троих стали часто называть одним именем – «Питербобтодд». К тому же все трое были одинакового роста; правда, у Питера были каштановые волосы с пробором, у Тодда – светло-каштановые волосы и круглые очки в проволочной оправе, а Боб был кудрявым блондином с небольшой рыжиной и с лицом херувима. Тодд считал, что космос может устранить все различия. Боб рассматривал покорение космоса как следующий этап эволюции человечества. Питера же интересовала космическая техника, и, кроме того, он просто был очарован космосом как таковым.

Питер и Боб нашли себе дешевые билеты австрийской авиакомпании Arista Air, а Тодд отдельно от них отправился в Вену с подружкой Мэри Энн. Примерно через девять часов полета Питер и Боб были разбужены лаконичным голосовым сообщением, что садиться они будут не в Вене, а в Будапеште. После посадки в Венгрии, которая тогда была еще частью социалистического восточного блока, на борт самолета поднялась военная полиция с оружием и собаками. Боб сразу же решил, что их самолет угнали. Питер достал камеру и собрался фотографировать, но офицер приказал ему убрать ее. Самолет торчал на взлетной полосе, и Питер и Боб ждали, волновались и изнемогали от жары. В конце концов им объявили, что все находящиеся на борту граждане Австрии должны выйти из самолета и сесть в автобус. По-видимому, авиакомпания не уплатила сборы за посадку в Австрии. Питер и Боб остались в своих креслах, и самолет в конце концов вылетел в Вену. Оба они задавались вопросом, не будет ли и остальная часть их поездки столь же необычной.


На следующий день Питер и Боб встретились с Тоддом и Мэри Энн, и все вчетвером отправились на конференцию ООН. У фасада величественного здания, украшенного флагами десятков стран, рядом с грузовиками со спутниковыми тарелками были припаркованы конные кареты. Питер сфотографировал один такой грузовик с надписью «Москва, СССР». Он присутствовал на тематических заседаниях «Завтрашние миротворцы», «Центры дистанционного зондирования» и «Получение информации о землепользовании из космоса». Он сидел за одним столом с человеком, который рассказал ему, что оставил свою научную работу в рамках рейгановской программы «Звездных войн», поскольку считал, что она представляет опасность. Он также сказал Питеру, что у него украли паспорт и что с ним пытается подружиться женщина – агент КГБ.

На второй день пребывания в Вене Питер, Боб и Тодд стояли утром в вестибюле и изучали список ораторов. На следующий день должны были выступать трое. Внезапно Боб взволнованно прошептал: «Смотри, это Артур Кларк!» Тодд не поверил своим ушам. А Питер, не знавший о богоподобном статусе Кларка, спросил: «И что?» Кларк был автором «Космической одиссеи 2001 года», автором идеи геостационарных спутников и футурологом, заслужившим титул «пророка космической эры».

Пока Боб и Тодд глазели на Кларка, Питер сказал: «Давайте подойдем и поговорим с ним». Прежде чем остолбеневшие Боб и Тодд смогли среагировать, Питер уже направился к Кларку, окруженному людьми. Питер пробился к Кларку на расстояние вытянутой руки и показал на Боба и Тодда:

– Мы из SEDS, и…

Кларк просто повернулся и ушел. Питер помотал головой. Он не мог с этим смириться. Боб был смущен нахальством Питера. По мере того как толпа медленно заполняла аудиторию, чтобы послушать Кларка, Питер быстро продвигался вперед и захватил места в переднем ряду сидений. Кларк говорил о будущем телекоммуникационной отрасли. Несколько десятилетий назад он написал известную статью в Wireless World, в которой ввел понятие геостационарной орбиты и предложил использовать космические спутники для глобальной системы связи.

Концепция геостационарных спутников совершенно очаровала Питера, и он решил, что нужно обязательно встретиться с Кларком. Он шепнул Бобу: «Надо с ним поужинать». Боб в ответ только закатил глаза.

По окончании беседы Питер снова перехватил Кларка:

– Мистер Кларк, мы из общества «Студенты за исследование и освоение космоса», и мы бы хотели пригласить вас на ужин, – начал Питер, как только Кларк освободился от интервьюеров. – Вот наш телефон и номер комнаты в отеле. Мы должны рассказать вам о том, что мы делаем.

Кларк посмотрел на трех героев и сказал со своим глубоким британским акцентом:

– Я вам позвоню.

Теперь Питер и Боб сидели в номере на кроватях и смотрели на телефон. Они даже решили поспорить, позвонит Кларк вообще или нет. Питер был уверен, что позвонит, а Боб был настроен скептически. То и дело они посматривали на часы: 17:30… 17:35… 17:50. И вдруг: «дзззинннь». Питер схватил телефон, Боб затаил дыхание. Питер сказал: «Угу, да, хорошо, “Интерконтиненталь”, конечно». И вернул трубку на базу.

– Ну же! – взмолился Боб.

– Это Артур, – бесстрастно сказал Питер. – Он сказал, что не может позволить нам пригласить его на ужин…

Боб вздохнул.

– Он сам приглашает нас на ужин!

Боб даже не мог решить, что делать – обнять Питера или хорошенько врезать ему.

Тем же вечером Питер, Боб и Тодд встретились с Кларком в вестибюле отеля «Интерконтиненталь». Они сели за столик и дальше уже увлеченно слушали рассказы Кларка, юность которого пришлась на 1940-е, о чтении тогдашней фантастики и первых днях его пребывания в Планетарном обществе. Он рассказал о том, как пришел к идеям о геостационарных спутниках связи, и с воодушевлением представил свою концепцию налаживания объединяющих связей на основе общего интереса к космосу. Он встречался со всеми крупными учеными-ракетчиками, реализовавшими космические программы в Советском Союзе, Китае и Японии. «У всех у них одинаковые представления о космосе», – сказал Кларк, призывая Питера, Боба и Тодда думать обо всех студентах, независимо от языка, национальности, гражданства и идеологии, объединяя их на основе общей любви к космосу. «Ориентируйтесь на молодежь», – советовал он. При этом он использовал формулировку, которая нравилась всем: любая достаточно продвинутая технология неотличима от волшебства. Ближе к концу ужина Питер спросил: «Вы не возражаете, если мы будем называть вас “дядя Артур”?» И провозвестник космической эры «дядя Артур» согласился стать консультантом SEDS.


Вернувшись в лабораторию MVL в МТИ, где он работал под руководством профессора Чака Омана, Питер поместил электродные накладки на лицо человека, к которому он относился как к принцу крови. Это был Байрон Лихтенберг, летчик-испытатель, воевавший во Вьетнаме в качестве летчика-истребителя, выпускник МТИ с дипломами инженера-механика и инженера-биомедика и представитель нового поколения охотников до космических путешествий.

Приглашенный в роли специалиста по полезной нагрузке в 1978 году, Лихтенберг испытывал энтузиазм в отношении «Шаттлов», которые, как ожидалось, будут выполнять около 48 полетов в год для проведения научных исследований, размещения спутников и попутно для строительства космической станции. Но прошло уже втрое больше времени, чем планировалось, а «Шаттл» так пока и не летел, и астронавты ожидали, что рейсов тоже будет втрое меньше. Шла зима 1983-го, и в конце года Лихтенберг должен был принять участие в первом полете «Шаттла» к станции «Спейслэб».

Одно из ключевых направлений исследований для специалистов по полезной нагрузке – это так называемая космическая болезнь, а попросту говоря – укачивание, чего крутым парням-астронавтам с «Меркьюри», «Джемини» и «Аполлонов», которые в прошлом все были военными летчиками-испытателями, признавать совсем не хотелось. Первый в мире космонавт, Юрий Гагарин, сообщил, что укачивания в космосе нет. Второй советский космонавт Герман Титов, облетевший Землю 17 раз, заслужил честь стать первым человеком, которого стошнило в космосе. Астронавт с «Аполлона-9» Расти Швейкарт страдал космической болезнью в первый день пребывания на орбите, а Базз Олдрин говорил своим друзьям в MVL, что его, наоборот, очень сильно тошнило при возвращении на Землю.

Итак, Лихтенберг сидел у Питера во вращающемся кресле с электродами, прикрепленными к голове и животу. Его крутили в одном направлении, причем его голова была повернута в другом направлении, пока он не начинал ощущать тошноту. Все данные записывались, и реакции организма сравнивались. Сам Питер и его преподаватели тоже проводили много времени в этом кресле.

Появлялись интересные результаты (например, обнаружилось, что полное восстановление после начала приступа тошноты занимает 35 минут) и новые вопросы. В ходе полета на «Шаттле» Лихтенберг планировал использовать закрепляемый на голове акселерометр, изготовленный специалистами из MVL, с тем чтобы потом представить еще и подробные записи о своих ощущениях. Цель этой работы для MVL состояла в том, чтобы «космическая болезнь протекала, по возможности, вне туалета».

В свободное от экспериментов время Питер и Лихтенберг беседовали о жизни астронавтов. Питер хотел знать, о чем спрашивают на собеседованиях, потому что хотел быть готовым к ним. Лихтенберг сказал ему, что в основном задают вопросы, касающиеся аппаратного и программного обеспечения космических полетов, подготовки, а также влияния выбранной профессии на семейную жизнь. Но иногда задают странные и вроде бы даже глупые вопросы, например: «Каково среднее время жизни красных кровяных телец в вашей крови?», «Не думаете ли вы, что мы фальсифицировали посадки на Луну?» или «Мы слышали, что на “Шаттле” побывали инопланетяне и танцевали с вами на борту, – что вы об этом думаете?»

Питер спросил о шансах стать космонавтом. Лихтенберг ответил, что при каждом наборе НАСА получает заявки примерно от 6000 претендентов, из которых астронавтами, как правило, становятся не более десяти человек, то есть менее 0,17 %. При этом выбор может оказаться «случайным или политическим», хотя процесс отбора все равно чрезвычайно строгий.

Питер вдруг вспомнил, что у него имеется небольшой разрыв сетчатки – последствие давнего удара коленом в глаз во время игры в футбол.

– Так что же, из-за этого меня отсеют? – спросил он.

– Конечно, – ответил Байрон. – Из-за этого, скорее всего, отсеют.

Питер был ошеломлен. Он просто не знал, что сказать. Да и что тут скажешь?

– В НАСА не любят рисковать. – Лихтенберг пожал плечами. – Большинство астронавтов – вроде пингвинов: у них есть крылья, но они не летают.

Сколько себя помнил, Питер всегда мечтал стать астронавтом. Что же он будет делать, если не сможет взлететь в космос с помощью НАСА? Какие ходы попробовать и чем рискнуть? Интересно, можно ли вообще подняться в космос в обход всемогущего государства?

Примерно в то же время примерно такие же вопросы задавал себе некий авиаинженер, находившийся почти в 5000 км от Пита, в высокогорной пустыне Калифорнии, и разочаровавшийся в государственных космических программах. На тот момент он участвовал в разработке самолета для полетов на малых высотах, и этот самолет, как он надеялся, станет лучшим из всех вариантов, которые конструкторы смогут предложить военным летчикам США. Но, как и Питер, этот мечтатель-пустынник очень надеялся, что придет день – и он поднимется к звездам.

4

Магия пустыни Мохаве

Берт Рутан мерил взглядом 12-километровую взлетно-посадочную полосу на базе ВВС Эдвардс в Калифорнийской пустыне – одну из самых длинных в мире. Он сидел в самолете сопровождения, и слева от него стояло одно из самых смелых его творений: «Вояджер».

Этот аппарат, плоский и белый, напоминавший растянутую ириску, с двумя корпусами по типу катамарана, сам по себе весил 1134 кг, плюс 3175 кг топлива в длинных и тоненьких крыльях[15]. Через несколько минут «Вояджер» должен был отправиться в смертельно опасное кругосветное путешествие, без остановок и дозаправок. Авиационные эксперты давали «Вояджеру» мало шансов на успех, отчасти из-за компромиссов, на которые Берту приходилось идти в ходе проектирования и изготовления, а также потому, что его целью было не меньше чем вдвое перекрыть авиационный рекорд, державшийся уже почти четверть века. Кроме того, были все основания полагать, что «Вояджеру» придется совершить посадку просто из-за того, что у пилота иссякнут силы. Так что этот полет должен был стать одновременным испытанием летного мастерства, физической выносливости и прорывных технологий.

Подобно тому как Чарльз Линдберг в 1927 году обошелся со своим «Духом Сент-Луиса», Берт обкорнал «Вояджер» до минимально возможного веса. Все бортовые инструменты, будь то гаечные ключи или отвертки, были сделаны пустотелыми. Сверху аппарат был покрыт лишь тонким слоем белой краски, защищающим от горячего солнца пустыни. Оболочка аппарата состояла всего из двух слоев композитного материала на основе графитового волокна с бумажными «сотами» между ними. Дублирования функций практически не было: в случае отказа какого-либо узла заменить его было нечем[16].

Берт находился справа от «Вояджера» на взлетно-посадочной полосе и думал о том, будет ли самолет управляемым при таком огромном грузе топлива.

Но Берт как раз отличался тем, что умел видеть прорывы там, где другие видели лишь бессмыслицу. Он придумывал и конструировал самолеты еще до появления компьютеров, обходясь карандашами, логарифмической линейкой и чертежными лекалами для аэродинамических поверхностей. Индивидуалист и вольнодумец, с баками как у Элвиса и с блеском в голубых глазах, способный, взглянув на самолет, определить его вес с точностью до килограмма, последователь эксцентричного самоучки Роберта Джонса, создателя теории крыла с прямой стреловидностью, которое сегодня используется практически во всех коммерческих авиалайнерах[17]. Как и Джонс, Берт испытывал наслаждение, когда заставлял умолкнуть своих противников-скептиков в мире авиации.

Социально апатичный, ироничный и настроенный против истеблишмента, Берт жил в доме, построенном в виде трехуровневой шестиугольной пирамиды и окруженном древовидной юккой, в пустыне Мохаве, недалеко от базы ВВС Эдвардс. Бильярдный стол, обеденный стол и стол для совещаний в его энергосберегающем доме, большая часть которого располагалась под землей, были изготовлены по индивидуальным проектам и тоже имели по шесть углов. Его любимой фреской в доме было изображение египетских пирамид вместе с египетскими девушками, пальмами и фараоном. Он предлагал гостям попробовать найти в настенной росписи два крошечных и неожиданных элемента: ветровой генератор и летающую тарелку. Он потратил годы на изучение пирамид и пришел к выводу, что их строители, вероятно, умели резать и обрабатывать не только известняк, но и гранит; он потратил восемь лет на собственное расследование убийства Кеннеди и пришел к неординарным выводам. Его почтовый ящик, находившийся через дорогу от заросшей полынью вертолетной площадки, представлял собой уменьшенную копию хвостовой части экспериментального военного самолета SMUT (Special Mission Utility Transport).

Берт родился в 1943 году, рос в городке Динуба в Центральной долине Калифорнии. Его отец Джордж был дантистом, а мать Ирен вела хозяйство и воспитывала детей на их небольшой ферме. Рутаны были строгими приверженцами церкви адвентистов седьмого дня и соблюдали субботу от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу. Поэтому Берт не мог играть в бейсбол, баскетбол, футбол и вообще не мог заниматься каким-либо командным видом спорта, связанным с необходимостью тренировок или выступлений в выходные дни. Он не мог смотреть кино, ухаживать за девушками и участвовать в автогонках. Зато он мог летать и мог испытывать и даже разбивать аэропланы.

Он собирался ехать с матерью в Сан-Франциско (около четырех часов езды к северу от Динубы), чтобы сделать необходимые покупки в небольшом магазине для мастеров-любителей. Берт хотел купить кое-какие детали, но не хотел собирать самолеты из готовых комплектов. Ему было неинтересно собирать аппараты, про которые уже было известно, что они летают. В возрасте восьми лет он разработал и построил модель самолета с двигателями, расположенными под стреловидными крыльями, очень похожую на появившийся лишь через много лет «Боинг-707». Он начал предлагать свои конструкции в виде моделей на авиационных шоу, и к тому времени, когда ему исполнилось шестнадцать, уже представил согражданам девять разных конструкций. Мать Берта, что было вполне в ее духе, присоединила к семейному фургону прицеп, погрузила в него большие модели и повезла Берта на соревнования в сам Даллас!

Берт, тогда высокий и тощий подросток с прической «площадка», интересовался также ракетами и внимательно следил за запуском советского спутника, за полетом первого космонавта Юрия Гагарина и за перспективами космической программы США. В 12 лет его любимой телепрограммой стала футуристическая передача «Будущее Земли» из цикла Walt Disney’s Disneyland TV, организованного самим Уолтом Диснеем, в ходе которой поднимались вопросы о жизни на других планетах, о невесомости в космосе, о происхождении звезд, об исследованиях Луны и транслировались интервью с известными учеными, включая Вернера фон Брауна. В 16 лет Берт научился летать. Учил его диджей радиостанции Динубы Джонни Бэнкс, который в дополнение к диджейству подрабатывал летчиком-инструктором, и стоили его уроки $2,5 в час. Плюс аренда самолета $4,5 в час. Менее чем через шесть часов обучения Берт уже самостоятельно взлетел на «Аэронка 7AC Чемп». Но его настоящей страстью было конструирование. Он окончил Политехнический университет штата Калифорния в Сан-Луис-Обиспо, по времени – где-то посередине между полетом Гагарина и посадкой на Луну «Аполлона-11».

В 1965 году он получил диплом авиационного инженера Калифорнийского политеха и устроился гражданским инженером по летным испытаниям на базу ВВС Эдвардс, где ему поручили выяснить, почему с одним из здешних самолетов, а именно с McDonnell Douglas F-4 «Фантом» (истребитель-бомбардировщик, одна из рабочих лошадок тогдашних ВВС), случается так много происшествий. При этом более 60 происшествий классифицировались как «выход из контролируемого полета», когда самолет сам по себе, без команды пилота, начинал сваливаться на крыло или в штопор. И вот в 1968 году на базе Эдвардс запустили программу испытаний с целью исследования и устранения этой проблемы, и Берт участвовал в ней в качестве гражданского инженера-испытателя. Он летал на заднем сиденье F-4 вместе с пилотом Джерри Джентри, и оба они подвергали себя смертельному риску, раз за разом сваливаясь в штопор. По результатам этих испытательных полетов Берт предложил внести серьезные изменения в руководство по пилотированию F-4, чтобы помочь пилотам избегать сваливаний и штопоров, а также выбираться из них, если они все-таки происходят. Кроме того, он подготовил учебный фильм под названием «Сброс нагрузки для восстановления управления» (Unload for Control). Потом они с Джентри персонально проинформировали о том, что они обнаружили, каждого летчика ВВС США, пилотирующего F-4, по всему миру, совершив для этого стремительное турне по 48 базам, включая расположенные у городов Инджирлик в Турции и Бангкок в Таиланде. Конечно, на базе Эдвардс испытывались некоторые из самых быстрых и самых необычных военных самолетов. Именно здесь Чак Йегер впервые в мире преодолел звуковой барьер, и именно отсюда X-5 поднялся в свой суборбитальный космический полет.

В 1972 году Берт ушел с базы Эдвардс ради, как оказалось, не подходящей для него работы в авиационной корпорации в Канзасе. Он хотел следовать своему призванию и в 1974-м вернулся в Калифорнию, где открыл на территории аэрокомплекса Мохаве предприятие Rutan Aircraft Factory по проектированию и разработке прототипов небольших самолетов с участием конструкторов-любителей. Одно время производство комплектов для домашнего изготовления самолетов было на подъеме, но к началу 1980-х, когда этот бизнес стал рискованным, поскольку его как изготовителя комплекта могли засудить за ошибки пользователя-сборщика, Берт закрыл эту компанию и основал другую – Scaled Composites, чтобы строить самолеты разных типов и создавать прототипы.

И вот теперь, холодным декабрьским утром 1986 года, Берт глядел на священную взлетно-посадочную полосу базы Эдвардс, беспокоясь, сможет ли его новое творение вообще оторваться от земли, не говоря уже о том, чтобы со славой войти в историю. Этот легкий самолетик еще никогда не поднимал такую большую нагрузку. Берт рассчитал механическую надежность аппарата, и его экипаж выполнил 68 испытательных полетов, за два года проведя на нем в воздухе в общей сложности 375 летных часов. При этом в 7 случаях происходили серьезные механические поломки, начиная от возгорания в кабине и до аварии с пропеллером, который сорвал двигатель с креплений. Теперь, согласно утвержденному плану полета, их самолет должен был пробыть в воздухе без перерыва более 200 часов. Первый этап полета, с максимальным весом топлива, пролегал над водой, на запад, в сторону Гавайских островов. Этот самолет не очень хорошо вел себя в условиях турбулентности. В общем, Берт пришел к выводу, что, если полет состоится, это будет невероятной удачей.

Но если есть в мире пилот, способный успешно завершить его, то это пилот Берта. Его брат.


Прежде чем подняться в кабину «Вояджера» размером примерно с телефонную будку, только положенную набок, Дик Рутан снял свою черную ковбойскую шляпу. Его напарница Джина Йегер (не имеющая никакого отношения к Чаку Йегеру), дама миниатюрная, но, по слухам, не ведающая страха, села позади него, не застегнув ремень безопасности, потому что, из соображений экономии веса, его просто не было. Когда-то они были любовниками, но теперь, собираясь облететь весь мир, они едва разговаривали друг с другом.

48-летний Дик был уверен, что ему предстоит умереть в этом ужасном летающем устройстве. Двумя днями ранее он сделал «предсмертную запись», в которой попрощался со своей командой. Кассету он передал командиру экипажа Брюсу Эвансу, чтобы ее прокрутили после его смерти. Этот летчик-истребитель, обладатель наград и ярлыка «задира среди задир», и его напарник, 34-летний опытный конструктор-механик Боб Труа, работавший в системе ВМФ изобретателем и инженером-ракетчиком, пытались вдвое перекрыть рекорд, установленный 24 года тому назад пилотами ВВС США на самолете «Боинг B-52 Стратофортресс». Дик и Джина жили этой мечтой пять лет. Они вложили в «Вояджер» все свои сбережения, так что у них не всегда было чем заплатить за квартиру. Они пытались увлечь своей идеей десятки потенциальных спонсоров; в частности, они почти уговорили американского бизнесмена Росса Перо, но тот в конце концов все-таки отказался, потому что Дик и Джина, видите ли, не состояли в официальном браке. Владелец казино Caesars Palace был готов профинансировать их, если полет начнется и закончится на парковке казино, что было невозможно, потому что «Вояджеру» нужна была длинная взлетно-посадочная полоса. Этот хрупкий с виду самолет был построен в ангаре, бесплатно предоставленном аэропортом Мохаве, и его создание оплачивалось за счет стодолларовых взносов, с использованием подаренных частей и в основном силами волонтеров.

О рискованных полетах Дик мечтал с детства. Как-то мать взяла его с собой на авиашоу, где он в первый раз поднялся в воздух на самолете. Это был старенький желтый двухместный «Пайпер Каб» с шинами без протектора; пропеллер крутанули вручную и взлетели с поросшего травой поля. Как только они поднялись в воздух, Дик отстегнул ремень безопасности и встал на ноги в задней части крошечного самолета: ему нужно было видеть то, что видел пилот. В этот момент он понял: именно такую картину он хочет видеть всю жизнь. В день, когда ему исполнилось шестнадцать, он получил удостоверение пилота. Теперь если он не летал, то гонял через узкие ряды виноградников на мотоцикле, гордясь своим умением уходить от местных полицейских, которые постоянно предупреждали его, что нельзя ездить на таких скоростях. Субботы Дик боялся еще больше, чем Берт. Он пробирался в кино, садился в последнем ряду, где никто не мог его увидеть, и потом исчезал через заднюю дверь. Все детство ему внушали, что конец света уже близок. Но единственный конец, которого он с нетерпением дожидался каждую неделю, был конец субботы. Уже с полудня субботы он сидел и смотрел на линию горизонта, ожидая того великого момента, когда солнце зайдет и мучения наконец будут позади.

В 1958 году, в возрасте двадцати лет, Дик поступил в авиационную школу ВВС, несмотря на то что адвентистам седьмого дня полагалось быть «отказниками». Он летал на сверхзвуковом F-100 «Супер Сэйбр» над Северным Вьетнамом, возвращаясь после воздушных боев на самолете, пронизанном пулевыми отверстиями. Он подпитывался адреналином и не просто летал, но настойчиво стремился именно к опасным полетам. Он видел погибших коллег и друзей. Некоторые из них заживо сгорали в кабинах. Однажды он видел коллегу, лежащего на земле и изрубленного мачете. В полете он не ощущал страха. Но когда все заканчивалось и он возвращался на землю, он иногда подходил к краю взлетно-посадочной полосы и его рвало.

Поэтому, как только Берт предложил ему лететь на «Вояджере», он, естественно, сразу согласился. В начале 1980-х Дик работал у Берта летчиком-испытателем. Он уже устанавливал рекорды дальности на личном Long-EZ (один из комплектов, выпускавшихся предприятием Берта) и жаждал новых приключений. Однажды, когда Берт, Дик и Джина обедали в кафе в Мохаве, Дик сказал, что хотел бы попробовать новый тип самолета для воздушной акробатики. Но Берт сказал, что у него есть идея получше и что он обдумывал ее много лет, рассчитывая на появление и скорую доступность углеродного волокна и композитных материалов для изготовления самолетов. Берт схватил салфетку и, попутно вкушая стейк под соусом терияки, набросал эскиз самолета с одним длинным крылом. Все трое тут же поняли, что такая конструкция должна позволить совершить кругосветный перелет без посадок и без дозаправок. Такой перелет они рассматривали как очередную веху, очередной рекорд в авиации.

Берт подсчитал, что для такого кругосветного перелета на каждый килограмм собственного веса самолета должно приходиться 7 кг топлива. Проблема заключалась в том, чтобы втиснуть в самолет достаточно топлива, чтобы он мог пролететь около 40 000 км, и при этом сделать сам самолет достаточно легким, чтобы он мог взлететь с таким количеством топлива. Отчасти задача решалась с помощью углеродного волокна, которое позволит сделать самолет вдвое легче по сравнению с обычной алюминиевой конструкцией и при этом обеспечит ему необходимую прочность. Аэродинамическая эффективность и тяговая эффективность у него должны быть лучше, чем у любого другого легкого самолета. Пропеллер должен быть более работоспособным, и двигатели тоже должны более производительно превращать керосин в энергию. Поскольку полет будет проходить на небольшой высоте, кабину не нужно делать герметичной.

Дик и Берт ожесточенно спорили по поводу уменьшения веса и сохранения устойчивости. Дик говорил, что он не сможет повернуть самолет. Берт ответил, что он летит вокруг света и ему вообще не нужно поворачивать. Дик сказал, что в случае ливневого шторма этот самолет просто развалится. Берт посоветовал ему не лететь в дождь. Берт усомнился в необходимости радара. Дик говорил, что не собирается лететь вслепую. Большинство сотрудников знало, что, если братья Рутан сошлись лицом к лицу, от них лучше держаться подальше.

Но в конце концов братья все же нашли компромисс. С самого детства так и повелось: Берт конструировал самолеты, а Дик летал. А их сестра Нелл была стюардессой. «Вояджер» имел длинные тонкие крылья, с виду настолько слабые, что казалось, он мог махать ими как птица. Фактически он состоял из 19 отдельных топливных баков. На горючее приходилось 73 % общего взлетного веса самолета – Дик фактически должен был пилотировать летающий бензобак.

– Башня Эдвардс! Это «Вояджер-1», – сказал Дик Рутан ранним декабрьским утром 1986 года с ВПП базы ВВС Эдвардс. – Мы готовы к взлету.

Ответ пришел в восемь утра: «Взлет разрешаю. Удачи вам!»

Неподалеку, в самолете сопровождения, глубоко вдохнул Берт – как и Майк Мелвилл, по праву считавшийся пилотом мирового класса и готовый сопровождать «Вояджер» на начальных этапах его полета.

Джина громко произносила показания скорости: 45, 61, 65…

По мере того как «Вояджер» набирал скорость, законцовки крыльев, заполненные топливом, начали свисать, подобно длинным листьям тюльпанов. Вскоре они коснулись полосы и начали скрести по ней.

– Крылья трутся об землю, – сказал Майк, следя за самолетом. – А там топливо прямо у кончика крыла.

– Скажи ему, чтобы тянул ручку на себя! – крикнул Берт. – Скажи ему, что у него крылья волочатся по земле. Ручку на себя!

Джина продолжала монотонно озвучивать скорость: 84, 87, 90. Майк боялся, что появится пламя. Чтобы после взлета «Вояджер» мог нормально набрать высоту, на ВПП он должен был достигнуть скорости в сто узлов.

«Вояджер» набирал скорость, и теперь крылья медленно поднялись, всего на два сантиметра. Потом на пять. Потом на восемь.

– Крылья поднялись! – сказал Майк. – Вау! Они загнулись вверх!

Джина продолжала: 94, 97, 100. Самолет взлетел.

– Сто узлов! Черт побери! – воскликнул Берт. – Мы вышли на сто узлов!

Майк, Берт и жена Майка Салли, сидевшая в задней части самолета сопровождения, успокоились. Сколько же всего потребовалось, чтобы только добраться до линии старта! Они летели в двухмоторном «Дучесс» Берта вслед за «Вояджером», пока Калифорния не скрылась из виду. Законцовки крыльев смотрелись плохо. На одном крыле с конца свисал провод, а винглет (небольшой вертикальный элемент на самом конце крыла) еле держался. Но когда Дик под руководством Берта проводил испытания на устойчивость, правый винглет у него вообще оторвался, да и левый выглядел так, будто вот-вот отвалится[18].

Берт сказал Дику: «Не останавливайся. Не останавливайся». Дик кивнул. Он и не собирался прекращать полет. Компас показывал, что он летит на запад, так что все шло правильно. Между тем топлива в баках «Дучесс» оставалось все меньше, и, если Берт, Майк и Салли хотели вернуться на базу Эдвардс, им нужно было немедленно разворачиваться. Майк накренил самолет, чтобы помахать «Вояджеру» на прощание. Берт молчал, ища глазами горизонт. Везде, насколько хватало глаз, была только вода.

Наземная команда «Вояджера» в ангаре 77 в Мохаве во главе с Брюсом Эвансом (одним из немногих людей, которых Дик слушался беспрекословно) поддерживала круглосуточный контакт с Диком и Джиной. Берт и Майк занялись летными испытаниями своего новейшего служебного самолета «Бичкрафт Старшип». Берт был на связи – на случай, если нужно будет поговорить с братом или если тот захочет связаться с ним. Майк даже ночами следил за полетом «Вояджера», то и дело разговаривая с Диком и Джиной. Отчасти он также управлял переговорами и отстранял Берта от связи, если понимал, что тот собирается давать Дику советы, которых тому слышать не нужно.


Как только они взлетели со взлетно-посадочной полосы Эдвардс и хлипкие крылья наконец-то приняли на себя нагрузку, Дик взволнованно сказал: «Я могу летать на этом самолете! Я могу летать на нем!» Джина, лежа на спине и глядя на него снизу вверх, ответила: «Я и не сомневалась, что сможешь». Дик не знал, действительно ли она была столь уверена в нем или просто была слишком наивной, но ее похвала пришлась к месту и ко времени. «“Вояджер” может летать, просто у летчика руки должны быть нормальные!» – радостно сказал он. Он знал, что, если кончик крыла продолжит разрушаться и топливный бак разорвется, они погибнут, но провел эту информацию по категории «Наплевать!».

Однако чувство близкой опасности никуда не делось. По мере необходимости они с Джиной переговаривались. Джина строила диаграммы расхода топлива, но никогда не управляла самолетом. Однако она вручную собирала секции «Вояджера» и сыграла ключевую роль в успехе полета. Она получила сертификат, разрешавший ей летать не только на «Вояджере», но и на других многомоторных самолетах, а также летать по приборам, но при этом она не умела пользоваться другими важнейшими системами управления самолетом. Она не научилась пользоваться радаром, не могла настроить ни автопилот, ни навигационную систему, не могла даже пользоваться радиосвязью. Дик спал урывками часа по два, в хорошую погоду, включив автопилот. В полете он находился в полусупинированном положении, следил за показаниями приборов, которые он с командой собирал вручную, перебирал карты контроля, которые Джина заполнила своим мельчайшим, совершенным, поистине каллиграфическим почерком. Без нее полет бы не состоялся, но теперь только он один мог удерживать самолет в воздухе и обеспечить возвращение на землю живыми.

Даже в короткие периоды отдыха Дик боялся, что автопилот сделает что-нибудь ужасное. Каждый раз, когда он пытался закрыть глаза, внутренним зрением он видел крушение самолета. Они летели через штормы, в условиях плохой видимости либо при полном отсутствии видимости. На второй день они пролетели через тайфун «Мардж». На третий день отказал автопилот. На пятый день, пересекая Центральную Африку, они попали в полосу сильнейших гроз и муссонов – с такими бурями Дик еще никогда не сталкивался. Самолет то проваливался в ямы, то снова вздымался, прорезая облака, а то вообще сваливался в крен на все 90°. Ну все, конец, думал он. Но потом исполнение смертного приговора вдруг откладывалось, примерно так, как описал это пилот Эрнест Гэнн в своем романе «Судьба-охотник»: «Опасность возникла мгновенно и тут же почти мгновенно исчезла. Мы заглянули за занавес, увидели то, что видели некоторые из погибших, а у выживших это навсегда запечатлелось в памяти». Проскочив через эту сильнейшую из африканских бурь, они влетели в черную дымку, которая была настолько густой и чернильно-темной, что Дик представил себе, что гуляет по ней пешком. На следующий день они чуть не врезались в горную вершину. Над Цейлоном (Шри-Ланка) обнаружили утечку жидкости, охлаждающей двигатель. Над Тихим океаном упало давление масла. Дик уснул, но уже через 20 минут Джина разбудила его и показала на индикатор давления масла, горевший красным светом: это означало, что самолет начинает перегреваться.

Ему казалось, что он день за днем играет в русскую рулетку. Крутанул барабан… Спустил курок… Ну что ж, живем дальше. Весь его организм был сосредоточен на поиске решений, обеспечивающих выживание. Но каждый день он был настороже и думал, с какой стороны и по какой причине следует ожидать катастрофы. Это может случиться сегодня ночью над водой или завтра в течение дня, но в какой-то момент это должно случиться. Полет подходит к концу, но им все равно крышка. Если обнаружится конструктивный дефект, они не смогут даже выбраться из кабины: центробежные силы закрутят самолет и не дадут им двинуться с места до самого удара о землю или воду. Правда, на них были небольшие парашюты с нейлоновыми подвесными системами и на борту имелся вакуумный спасательный плот размером с футбольный мяч, но вероятность того, что они смогут открыть люк и выпрыгнуть, Дик оценивал как ничтожную. Весь его мир сжался в кокон размерами с их кабину. Через пару дней полета он уже не мог представить себе, что вне ее вообще что-нибудь существует.

Через девять дней после взлета пришла весть, что Дик и Джина ночью пролетели над Коста-Рикой, подлетают к побережью Калифорнии и уже не так далеко от базы Эдвардс. Берт и Майк прыгнули в свой «Дучесс», надеясь встретить «Вояджер» еще над океаном к западу от Сан-Диего. И правда, ранним утром 23 декабря, еще в темноте, примерно в 90 км от побережья они увидели проблесковый фонарь. Они не были полностью уверены, что это именно «Вояджер». Навигационных огней на самолете не было: они отлетели вместе с винглетами.

Майк, надеясь, что это все-таки его «ведомый» Дик, включил радиосвязь и попросил выключить и снова включить проблесковый огонь. Огонь исчез. А когда он замелькал снова, Майк и Берт вдруг начали всхлипывать. Ни тот ни другой не ожидали, что они будут рыдать, как младенцы, но вот поди ж ты… Потом, придя в себя, они улыбались и качали головами. Вскоре в серой дымке при свете восходящего солнца они смогли разглядеть силуэт «Вояджера». Интересно: когда они в последний раз видели его, он выглядел помятым и поврежденным, а теперь он летел прямо и медленно и скорее был похож на легкую лодку, плывущую в воздушных потоках.

А Дик в кабине «Вояджера» думал о том, смогут ли они приземлиться снова на базе Эдвардс. За 20 минут до посадки его все еще одолевали сомнения. «Они там испытывают большие бомбардировщики и истребители, а тут я на маленькой самоделке из задрипанного ангара в Мохаве. Кому мы там нужны?» Потом подумал: «А если я не смогу там приземлиться?» Дело в том, что, если бы они не смогли приземлиться в Эдвардсе, их рекорд не был бы засчитан. По правилам Международной авиационной федерации (FAI), регистрирующей авиационные рекорды, для регистрации рекорда, достигнутого в полете по замкнутому маршруту, необходимо, чтобы самолет взлетел и приземлился в одном и том же месте.

Дик вызвал башню Эдвардс. «Мы в двадцати минутах от вас, – сказал он. – Я знаю, что у вас там все занято. Но может быть, вы позволите мне приземлиться в запретной зоне?» Он считал, что мог бы приземлиться в отдаленной части высохшего озера, чтобы никого не беспокоить.

Башня снова вышла на связь: «Это башня Эдвардс. Сэр, мы сегодня отменили полеты, и все мы здесь ждем вашего возвращения».

Дик был ошеломлен: «Ради нас они отменили полеты?» Все было как-то непонятно, но тогда он только что провел девять суток без нормального сна, закупоренным в небольшой капсуле с уровнем шума как от проходящего рядом грузового поезда. Он не знал, что «Вояджер» уже появился на обложке очередного номера Newsweek вместе с заголовком: «Невероятный “Вояджер” – полет вокруг света без остановок».

Когда Дик пролетал над горами Сан-Габриель, обзор закрывал плотный слой облаков. Подлетев к южному концу комплекса Эдвардс, он посмотрел вниз, ожидая увидеть бежевое пространство базы. Но вместо этого увидел смесь черного, серебристого и бежевого цветов. Он увидел тысячи людей, грузовики, спутниковые тарелки и жилые автофургоны, обрамляющие взлетно-посадочную полосу. Перед капитальным ангаром НАСА стоял «Боинг-747», в свое время доставивший «Шаттл» на мыс Канаверал. Зрелище было незабываемое. Используя Майка в качестве ведомого для расчета высоты до момента касания с ВПП, Дик и Джина приземлились – через девять суток, три минуты и сорок четыре секунды, преодолев положенные 42 410 км. Телевидение транслировало их прибытие в прямом эфире на весь мир.

Дик сообщил команде «Вояджера», что он не хочет, чтобы кто-нибудь подбегал к самолету, прежде чем инспектор Международной авиационной федерации документально подтвердит, что полет завершен должным образом. Его мучали мысли о том, что, совершив рекордный полет, они могут не получить за это ни славы, ни признания. Дик открыл кабину и увидел вокруг суматоху, людей с камерами и микрофонами и отгороженную толпу.

Теперь ему предстояло решить еще одну проблему: он не был уверен, что сразу сможет ходить. Он подтянулся, вылез из кабины и сел на верхнюю часть самолета. Его ноги были как лапша – за девять дней отсутствия физических нагрузок мышцы атрофировались. Он отталкивался дальше назад по фюзеляжу, передвигаясь и вытягивая ноги. Он даже мысли не допускал, чтобы его снимали с самолета: это было просто несовместимо с его профессией и репутацией. Он решил, что надо сидеть и раскачиваться, отталкиваться и напрягать ноги. Оттягивая серьезные движения до тех пор, пока это было возможно, Дик – уже снова в черной ковбойской шляпе – осторожно спустился на землю.

Первым в очереди на объятия с ним оказался Берт. Заканчивался декабрь, и это был лучший в его жизни рождественский подарок.


Однако новый год начался совсем иначе. 28 января 1986 года, через 73 секунды после старта, очередной космический челнок «Челленджер» взорвался, погибли все семь астронавтов, в том числе учительница средней школы. По итогам расследования причиной катастрофы сочли отчасти механическую неисправность, отчасти отказ управления. Члены комиссии Роджерса, назначенной для определения причин катастрофы, сочли, что, кроме всего прочего, руководители НАСА недостаточно точно рассчитывали уровни рисков. Член комиссии Ричард Фейнман, физик из Калтеха и лауреат Нобелевской премии, пришел к выводу, что «руководство НАСА преувеличивает надежность своих изделий до степени фантазии».

Берт следил за работой и выводами комиссии издалека, и у него в памяти четко отпечатались слова летчика-испытателя Чака Йегера, который как-то по случаю заехал к нему. Йегер тоже был включен в состав комиссии и принял участие в первом заседании, на котором речь шла в основном об уплотнительных кольцах «Шаттла», которые разрушились из-за того, что утро, на которое был назначен запуск, выдалось очень холодным (на одном из заседаний комиссии Фейнман просто взял такое уплотнительное кольцо и поместил его в ледяную воду, чтобы показать, как ухудшаются свойства выбранного материала под действием холода). Йегер, обладавший большим мужеством, но очень небольшим терпением, слушал это обсуждение, растянувшееся на несколько часов. Он довольно быстро понял, что НАСА собирается ограничить полеты «Шаттлов» на долгие годы, ушел с первого же заседания комиссии и не собирался присутствовать на остальных. На заданный уже в коридоре вопрос, почему он уходит, он огрызнулся: «Дайте мне теплый день, и я взлечу на этой чертовой колымаге!»

Йегера можно было не любить по многим причинам, и в разные моменты Берт относился к нему по-разному, но всегда восхищался его могучим духом. Йегер вписывался в самолет, как входит в цель пуля калибра 0,50 с игловидным наконечником, и летел в неизвестность на своем X-1 быстрее любого другого пилота. Берт знал, что его брат Дик слеплен из того же теста. Все, чего Дик когда-либо хотел, – это сделать нечто значительное с точки зрения авиации. И вот это случилось. Собранная с миру по нитке команда, работавшая в пустыне, отвергала благоразумные варианты, игнорировала скептиков и, как оказалось, творила историю. Берт получил прозвище Волшебник из Мохаве. И в рукаве его джинсовой куртки было запрятано много других чудес.

5

Космическая медицина

Питер гнал свой черный «транс-ам» по Массачусетс-авеню, но сбросил скорость, проезжая мимо поворота, ведущего к Бесконечному коридору. Он свернул на Мемориал-Драйв. Вот и студенческий центр «Страттон», где в одну прекрасную звездную ночь возник клуб SEDS. А через дорогу – дом 37, место, где бывали настоящие астронавты и разрабатывались прорывные космические технологии. Но по радио из Бостона как раз крутили мелодию Don’t Look Back[19]. Питер сморгнул слезы, и МТИ остался в зеркале заднего вида.

Питер окончил МТИ в июне 1983 года с дипломом бакалавра в области молекулярной биологии. Он работал над умопомрачительными вещами, от околокосмических экспериментов до генной инженерии. Теперь он направлялся в медицинский институт. Питер был принят в Стэнфорд в порядке раннего приема и отправился в Пало-Альто насладиться хорошей погодой, а позже, летом, во время турпохода по Греции, узнал, что он принят также в Гарвардскую медицинскую школу на обучение по программе докторантуры по медицине и медицинским технологиям (MD-HST), которую Питер оценивал как «недоделанную медицинскую степень». Надо сказать, что Питер как раз и мечтал о программе HST в Гарварде, но считал, что у него мало шансов, потому что в год на обучение по ней принимали лишь 25 студентов.

К Гарварду ему пришлось привыкать. Он быстро обнаружил, что сказать кому-нибудь, что он учится в Гарвардской медицинской школе, – это «как сбросить водородную бомбу». Невозможно было произнести название школы, не произведя впечатление сноба. Что касается позитивных моментов, это производило впечатление на девушек, хотя выбрать время для свиданий и развлечений в этой медицинской школе было так же сложно, как выспаться. От кампуса Гарвардского университета до медицинской школы добираться нужно было около 15 минут через реку Чарльз. Эпицентром здесь был так называемый Куад – травянистая зона, которую окружали расположенные в виде подковы пять зданий, облицованные мрамором. В первый год обучения Питер жил в студенческом общежитии Вандербильт-холл в кампусе. В зданиях вокруг медицинской школы размещались больницы. Питеру нравилась история школы и ее многокилометровые подземные коридоры. В тех редких случаях, когда выпадала возможность назначить свидание девушке, он запросто мог предложить ей вместе сходить в музей, находившийся над административным зданием медицинской школы. В Анатомическом музее Уоррена была подробно представлена история медицины и собрано множество экспонатов (иногда просто жутких), в том числе наборы хирургических инструментов XIX века, ранние модели микроскопов и микроскопические изображения, гипсовые маски лиц (для нужд френологии) и правых рук великих хирургов, а также стерилизующие устройства, начиная с самых ранних этапов существования хирургии. Самым крутым экспонатом считался череп некоего Финеаса Гейджа – человека, выжившего после страшной аварии, в которой стальной прут прошил его череп насквозь.

Однако первым настоящим потрясением в медицинской школе были, конечно, занятия в анатомичке. Питеру и его напарнику предложили на выбор анатомирование трупа миниатюрной пожилой дамы или трупа крупного мужчины. Питер выбрал пожилую даму, понадеявшись на то, что препарировать небольшое тело будет легче. Он назвал ее «тетя Молли». Она умерла от рака поджелудочной железы в возрасте семидесяти трех лет. В первый день препарирования Питер с напарником накрыли лицо и руки «тети Молли» покрывалом, чтобы «обезличить» процесс. Они разрезали ее грудную клетку, а затем пилили ребра ножовкой, и эта процедура показалась Питеру отвратительной. Вскоре после этого им задали препарировать область паха «тети Молли». Затем последовало изучение и препарирование предплечья и кисти руки. Перед этим профессор прошел от стола к столу с подносом, демонстрируя студентам идеально препарированную руку. Питер и его напарник положили в раскрытую и как бы протянутую ладонь пятицентовую монетку, вызвав кое-где смешки. В ходе препарирования Питер был поражен великолепной биомеханикой предплечья, запястья и кисти, с аккуратным и эффективным расположением мышц ладони и предплечья, полосок соединительной ткани, сухожилий, суставов и нервов. Он вспомнил о протезе руки Люка Скайуокера, фигурирующем в серии «Империя наносит ответный удар», а также о нескольких роботизированных руках, которые он сам сделал у себя в комнате в Грейт-Неке. Устройство человеческой руки всегда казалось ему воплощенным чудом.

Но наступил день, когда пришлось открыть лицо «тети Молли», и тут Питер притормозил. Все-таки психологически это была самая трудная часть курса. Покрывало было убрано, и теперь студенты должны были снять кожу с лица «тети Молли». Позже Питеру пришлось вскрыть череп «тети Молли», распилив его циркулярной пилой по линии, идущей приблизительно на два сантиметра выше уха вокруг всей ее головы. Питер работал методично, чтобы извлечь мозг и исследовать черепные нервы, мозговые вены и другие компоненты, от нейронов и дендритов до синапсов. По консистенции ее ткани, как ему показалось, были похожи на полутвердый сыр. Конечно, запах у всего этого был ужасный, но внутри черепа он увидел нечто такое, что вряд ли когда-нибудь забудет. Его поразило то, что этот маленький мозг, серый, немного скользкий, как камень, поднятый из реки, и весивший всего 1350 г, заключал в себе все мысли, воспоминания, привычки и навыки, влюбленности, желания и страсти «тети Молли». Вся жизнь «Молли» определялась и проживалась в этом небольшом органе, пока однажды он просто не отключился. Все воспоминания, таившиеся в узорах синаптических связей между нейронами, теперь были заблокированы на этом «жестком диске» из человеческой плоти и уже никогда и никому не будут доступны. Питер недавно купил один из первых настольных персональных компьютеров IBM с двумя пятидюймовыми дисководами. Он мог создать резервные копии файлов, но не было никакого способа, чтобы создать резервную копию человеческого разума. И то, что он сейчас держал в руках, вызывало у него одновременно чувства благоговения и печали.

Бороться за жизнь пациента ему впервые пришлось на третьем году ротации, во время дежурства в корпусе Бейкер-билдинг Клинической больницы штата Массачусетс. Было около трех часов утра, и Питер пытался еще немного доспать на раскладушке. Но вскочил по сигналу «Код “Блю-Бейкер-пять”!». Это означало, что на пятом этаже у кого-то остановилось сердце. Питер помчался вверх по лестнице и первым подбежал к больному, которому накануне была проведена операция на открытом сердце. Он начал делать ему непрямой массаж сердца. Грудина пациента при каждом нажатии трещала, и в голове у Питера вертелась только одна мысль: «Господи, неужели это правда?» Делать непрямой массаж сердца манекену – это одно, а живому человеку – совсем другое. Но, слава богу, эта ночь закончилась благополучно. Были и другие моменты, когда Питер чувствовал себя бессильным и раздавленным. Он видел 16-летнюю девушку с лицом ангела, у которой была лимфома, не оставлявшая ей почти никаких шансов. Видел недоношенных младенцев, борющихся за жизнь. С одним бомжом-алкоголиком со слезящимися глазами и печеночной недостаточностью у него даже сложились своеобразные дружеские отношения. Вскоре выяснилось, что он выпускник Гарварда, и, когда он был трезв, у них бывали очень серьезные беседы. Питер работал с травмированными и пожилыми пациентами с атонией кишечника, и ему приходилась надевать перчатки и освобождать прямую кишку пациента от каловых масс. Он сделал первую в жизни спинномозговую пункцию, потом первое обследование молочной железы. Кроме того, ему начали попадаться ранее вполне крепкие мужчины, теперь приходившие с изнурительными заболеваниями, например с пневмонией или саркомой Капоши. Первые случаи СПИДа также диагностировались у мужчин. Вокруг этого заболевания быстро образовалась атмосфера тревоги и истерии (религиозные люди часто считали его проявлением Божьего гнева, обращенного на гомосексуалистов), и Питер непосредственно наблюдал и ощущал все это. Общаясь с каждым пациентом, независимо от того, какие у него были проблемы, Питер проговаривал про себя одно и то же: «Если бы они только знали, что я стараюсь по максимуму и надеюсь, что ничего не испорчу».

Главная проблема заключалась в том, что Питеру в принципе не нравилось то, что он делает. Иногда он засыпал прямо в аудитории, и не только от усталости, но и оттого, что многие лекции были скучными, монотонными и утомительными. Он думал, что здешняя анатомическая лаборатория выглядит так, как выглядела, наверное, еще во времена Гражданской войны. Записавшись на курс патологии, он обнаружил, что его содержание почти ничем не отличается от того, что он усвоил еще в седьмом классе школы. Одной из немногих тем, которые действительно заинтересовали его (и на которую в программе было отведено слишком мало времени), была фибрилляция предсердий, или мерцательная аритмия, для которой группа сделала глубокий математический анализ, так что у Питера возникла мысль: «А вот это действительно интересно». Однажды он и его напарник по лаборатории стремглав выбежали из анатомички, чтобы успеть на заседание студенческо-преподавательского совета факультета только затем, чтобы обнаружить, что ни один преподаватель не явился. Среди его однокашников по эклектичной группе HST были профессиональный серфер, бывший цирковой клоун из Ringling Brothers и 18-летний вундеркинд из Колумбии (все знали, что Питер называл его «космическим бедствием»).

Одним из самых привлекательных для Питера аспектов в программе HST было то, что Гарвардская медицинская школа сотрудничала с МТИ по линии включения инженерных решений в традиционные медицинские учебные программы. Они должны были изучать человеческое сердце, а затем вместе с профессорами МТИ попробовать собрать электронную схему, моделирующую работу сердца.

Всегда, когда это было возможно, Питер выкраивал время и силы для исследований в МТИ и проработки деталей новых космических проектов в лаборатории MVL. Он по-прежнему возглавлял клуб SEDS, в котором к середине 1980-х было уже около 110 отделений, в том числе организованное им самим во время обучения в Гарвардской медицинской школе. Он устраивал в МТИ большие и впечатляющие космические выставки и приглашал на них не только студентов и преподавателей, но и руководителей из НАСА, Boeing и Lockheed. Как-то, возвращаясь на автобусе в Гарвард ближе к вечеру, он записал в дневнике: «Как бы я хотел освободиться от ожиданий в отношении меня. Неужели я делаю то, что делаю, просто чтобы порадовать папу?»

Хотя учеба в медицинской школе была для него исполнением обязательства перед семьей, которое превыше страсти, где-то глубоко в душе Питер верил, что медицинский диплом поможет ему подобраться ближе к космосу. Питер подробно исследовал этот вопрос и выяснил, что если он не собирается становиться летчиком-истребителем, то диплом доктора медицины, вообще говоря, может стать для него пропуском в команду астронавтов. При всем при том Питер полагал, что медицинское образование, при разумном его применении, поможет ему прожить достаточно долго, чтобы он успел воплотить в жизнь свою мечту о доступных космических путешествиях с помощью новейших технологий. Чем дольше он проживет, тем выше будут его шансы на участие в космическом полете. Ему также хотелось быть энциклопедистом, мальчиком, который играл сразу три роли в его пьесе «Бойскауты-волчата». Последним героем Питера из мира фантастики был Бакару Банзай из «Приключений Бакару Банзая в восьмом измерении». Бакару был классным нейрохирургом, физиком, водителем гоночного автомобиля и рок-звездой. И если Бакару сумел в совершенстве освоить много разных профессий и навыков, то почему он, Питер, не сможет?

Сидя в амфитеатре А кампуса Гарвардской медицинской школы, Питер слушал, как преподаватель пересчитывал бланки для раздачи. В них предстояло внести информацию о том, где данный студент хотел бы проходить интернатуру и где он собирается жить после четвертого курса. Питер сдал медицинские экзамены первой ступени, и вторую часть ему предстояло сдавать в конце четвертого курса. В случае успеха он начнет проходить интернатуру. По окончании ему предстояло сдать третью серию экзаменов, чтобы получить лицензию на медицинскую практику. Затем начнется ординатура – от двух до семи лет в зависимости от выбранной отрасли медицины.

Питер снова посмотрел на бланки. Предполагается, что он может назвать больницы, в которых предпочел бы работать? Ему нужно указать предпочтительную специальность? А он думал: я просто хочу запускать ракеты. Первые два года обучения и даже сейчас, на третьем курсе, в самый разгар клинических ротаций, ему удавалось уделять обучению в медицинской школе лишь необходимый минимум внимания. Он руководил SEDS, вел исследования в MVL, а также устраивал общенациональные космические конференции. И космос становился все ближе и ближе. «Шаттлы» стали летать чаще: в 1981 году всего два полета, а сейчас, в 1985-м, целых девять. Глядя на бумаги, лежавшие у него на коленях, Питер ощутил нарастающее чувство паники. Он не видел никакой возможности в достаточной мере сочетать медицинскую школу и космос, будь он хоть интерном, хоть ординатором. Он может сделать ошибку, которая, не исключено, может оборвать чью-то жизнь. В лучшем случае он превратится в вечно раздраженного врача, живущего без всякой надежды на реализацию своей мечты. Погрузившись в мысли, он не сразу заметил, что все его коллеги уже давно покинули кабинеты. Даже лампы уже были выключены. Запихнув бумаги в рюкзак, озабоченный и взвинченный, он направился в административный офис. Ему пришла в голову идея, казавшаяся весьма перспективной.

Он спросил дежурного, можно ли ему позвонить в МТИ, в лабораторию MVL. Ему необходимо было поговорить со своим Оби-Ван Кеноби – директором этой лаборатории доктором Ларри Янгом. Питеру повезло: доктор Янг был еще на месте. Питер спокойно объяснил ему свое положение и перспективы в Гарварде и спросил: «Нет ли какого-нибудь способа, который позволил бы мне вернуться в МТИ и получить степень магистра или доктора философии по плану 16?»[20] Он хотел взять академический отпуск в Гарварде, пройти курс обучения в области авиационной и аэрокосмической инженерии и отложить окончательное решение в отношении медицины. Доктор Янг сказал Питеру, что он должен подать обычное заявление о приеме, но что он, Янг, поможет ускорить процедуру его рассмотрения. Он видел, как Питер стремится работать в этой лаборатории, и сам задавался вопросом, когда же наконец Питер вместо медицины займется космической наукой.

Любовь самого Ларри Янга к космосу вспыхнула 4 октября 1957 года, когда на околоземную орбиту был выведен первый искусственный спутник Земли размером с надувной пляжный мяч. Янг только что прибыл на пассажирском судне во Францию, где за счет полученной им стипендии Фулбрайта должен был изучать в Сорбонне прикладную математику. В ту ночь, когда он прибыл во Францию, все смотрели на небо и слушали портативные радиоприемники. В тот момент Янг и решил переориентироваться на космос. Если бы его спросили, почему именно космос, он ответил бы: «Это похоже на любовь. Вы не можете объяснить это рационально, вы просто знаете это». Номер его машины читался как «2mars». Его ученик Байрон Лихтенберг стал первым в мире специалистом по полезной нагрузке, а результаты многих экспериментов, разработанных в MVL, использовались при полетах «Шаттлов». Янг разглядел в Питере умного и полного энтузиазма молодого человека, у которого одна за другой возникали серьезные идеи. И глаза у Питера горели ярче, чем у кого-либо из тех, кого Янг встречал до сих пор.


Если в Гарварде Питеру было не очень интересно, то возвращение в МТИ было радостным. Теперь Питер занимался именно тем, чем хотел заниматься: авиационно-космической техникой. Он заверил родителей, что просто собирается получить еще один диплом, но потом вернется в медицинскую школу. Здесь в лабораториях и других учебных помещениях он оказывался среди настоящих турбин, авиационных тренажеров, моделей и фотографий самолетов и ракет. Даже обязательный двухсеместровый курс общей инженерии для второкурсников казался приятным, бодрящим испытанием. Питер был на четыре года старше одногруппников и сидел в первом ряду, изучая базовые уравнения и принципы, на которые опираются механика твердого тела, материаловедение, гидромеханика, термодинамика и наука о реактивном движении. Курс общей инженерии включал в себя огромное количество междисциплинарного материала, так что студентам приходилось решать предлагаемые циклы задач совместно. Питер вернулся в знакомую атмосферу, к товарищам по «Тэта-Дельта-Хи», и создал новую группу для совместных занятий. Конечно, были и ночные развлечения, с фильмами – например, последним на тот момент фильмом бондианы «Вид на убийство», и вечеринки с танцами в стиле «гоу-гоу», которые заканчивались под утро. Иногда Питер мечтал обзавестись подружкой, а иногда ему казалось, что нет, с любовью придется повременить.

Вскоре после возвращения в МТИ Питер встретился с доктором Янгом, чтобы поделиться с ним мыслями относительно магистерской диссертации. Питер интересовался методами создания искусственной гравитации, которая позволила бы смягчить проблемы ослабления мышц, уменьшения содержания кальция в костной ткани и другие известные симптомы, возникающие в невесомости. Он рассказал доктору Янгу о своей идее вращающейся кровати, которая могла бы обеспечивать гравитацию, пока астронавт спит. Любое длительное пребывание в космосе предполагает создание искусственной гравитации в той или иной форме. Состояние здоровья астронавтов, работавших на космической станции НАСА «Скайлэб», вращавшейся вокруг Земли в 1973–1979 годах, после возвращения с орбиты было заметно хуже, чем до отправления на станцию. В официальном отчете врача, проверявшего после возвращения состояние здоровья Оуэна Гэрриотта и Уильяма Поуга – рекордсменов по числу месяцев, проведенных в космосе, – записано: «Если не разработать специальные защитные меры, то в ходе длительного космического полета продолжительностью от полутора до трех лет функции костно-мышечной системы могут быть заметно ослаблены». Кроме атрофии мышц и уменьшения плотности костей у астронавтов отмечались нарушения равновесия, которые сохранялись даже после исчезновения других симптомов. Некоторые из них ночью в темноте спотыкались, сбивались с пути, не имея визуальных ориентиров, указывающих вертикальное направление, и продолжали обращаться с вещами так, как если бы они по-прежнему плавали вокруг них, как на космической станции.

И Константин Циолковский, и Вернер фон Браун представляли себе большую круглую космическую станцию, которая для создания на ней искусственной силы тяжести должна вращаться. Через год после окончания программы «Скайлэб» началась программа исследований НАСА в Центре Эймса, в рамках которой тоже предполагалось, что космическая станция должна иметь форму колеса, которое будет вращаться со скоростью один оборот в минуту, то есть достаточно быстро для того, чтобы возникающая при этом центробежная сила на его ободе, где и должны располагаться жилые помещения, была эквивалентна обычной силе тяжести на Земле. В кинофильме «Космическая одиссея 2001 года» на космическом корабле «Дискавери-1» в жилом отсеке была установлена большая центрифуга.

Доктору Янгу идея Питера в целом понравилась, но необходимо было проработать детали; кроме того, он беспокоился о том, как это может повлиять на внутреннее ухо астронавта. К счастью, вскоре на Питера снизошло вдохновение. Как-то, гуляя с мамой, папой и сестрой, приехавшими к нему в МТИ, он неожиданно нашел решение, проходя мимо детской площадки. Тула, которая каждый раз, когда видела Питера, спрашивала у него, не встретил ли он какую-нибудь симпатичную молодую гречанку, обрадовалась, потому что ей показалось, что Питер мечтательно смотрит на детей. Но внимание Питера привлекло нечто совсем иное: он смотрел на круглую площадку с перилами, вращающуюся как карусель. Его мозг тут же включился: центробежная сила, возникающая при вращении, пропорциональна квадрату угловой скорости и радиусу вращения. Но в центре ускорение будет равно нулю. И если голова астронавта, точнее, его вестибулярная система будет находиться в центре, то аксиальное ускорение не будет действовать на внутреннее ухо. Питер схватил сестру за руку и побежал к этой мини-карусели. Каким-то образом убедив игравших на площадке детей устроить перерыв, он попросил сестру лечь на карусель так, чтобы ее голова оказалась в центре карусели. Она попробовала возразить, но – безрезультатно. Но внутренне она улыбнулась: ну это же их Питер, их мальчик, который часто как будто улетает куда-то и смотрит отсутствующим взглядом. Сначала она вращалась, закрыв глаза. Потом настала очередь Питера. Он оставался на площадке, пока несколько мам не встали рядом с каруселью, бросая на него укоризненные взгляды. Вечером, вернувшись в школу, он коротко описал свою идею. Ему нужно было нечто небольшое, что могло бы сначала поместиться внутри «Шаттла», а потом остаться на Международной космической станции, о которой в прошлом году говорил президент Рейган и которую сейчас монтируют, причем некоторые сегменты, как сообщается, уже почти готовы к запуску. Питер записал в дневнике: «Что, если давать дозу гравитации, как лекарство, во время сна?» В следующий четверг Питер был в лаборатории MVL и обсуждал с доктором Янгом подробности своего замысла. Он сделал три рисунка: вращающаяся доска на полу, доска в боковой части корабля в зоне складирования и балка, положение которой можно изменять. Он назвал это «искусственной гравитацией во сне» (AGS).

«Если вы поместите на центрифугу бодрствующих людей, они не смогут делать ничего другого, – взволнованно говорил Питер. – А если они будут вращаться на центрифуге во время сна, то у них будет активно работать сердечно-сосудистая система и будет стимулироваться иммунная система».

Доктор Янг посмотрел на рисунки и сказал: «Недурная идея». Тем не менее он по-прежнему скептически относился к мысли, что человек сможет спать во время вращения. Но Питер сказал ему, что сам проводил эксперимент с вращением на детской площадке и даже задремал при этом. Питер считал, что если человек может спать в гравитационном поле, то силу тяжести можно рассматривать как лекарство и назначать его дозами по четыре часа, по шесть часов и так далее. В космосе для человека, лежащего в такой кровати, центробежная сила будет играть роль силы тяжести и создавать большую нагрузку на организм по сравнению с невесомостью. Голова астронавта при этом будет находиться вблизи центра вращения (как в центре вращающейся на проигрывателе пластинки), где центробежной силы не будет.

Питеру удалось собрать $50 000 в виде грантов от Космического фонда, НАСА, Национальных институтов здравоохранения, Американской кардиологической ассоциации и аэрокосмического факультета МТИ. И он отправился делать свою моторизованную вращающуюся космическую кровать. Он делал чертежи, расчеты и сам вручную собирал это устройство – центрифугу радиусом 2 м. Кровать, которая могла раскручиваться до скорости 40 оборотов в минуту, обеспечивая ускорение 3g, была изготовлена из ячеистого алюминия и имела противовесы и телеметрическую систему с передачей сигналов через позолоченные кольца для наблюдения за состоянием человека в центрифуге. Кровать AGS устанавливалась на концентрические стальные трубы (6” и 8”), соединенные с помощью герметичных шарикоподшипников. Питер предложил студентам МТИ 30 долларов за то, чтобы проспать ночь на вращающейся кровати. Его друг Тодд Хоули, руководивший SEDS, стал его первым и лучшим волонтером и провел в этой кровати девять ночей подряд. В своем журнале наблюдений Питер отметил: «Поразительно, но эта штука работает! Тодд действительно ночью хорошо спит на этом устройстве. По части сотрудничества Тодда просто ни с кем не сравнить, он делает все, что нужно, и вообще никогда ни на что не жалуется». Качество сна Питер оценивал путем прямых наблюдений и по данным приборов. Как-то сам доктор Янг остановился у этого, скажем так, нетрадиционного устройства и даже добровольно забрался в него. Пробыв в нем несколько минут, он вылез и сказал, что, по его мнению, это просто здорово. Но когда Питер включил машину в следующий раз, неожиданно развернулся трубный фланец, и вся конструкция опрокинулась. Питер был в ужасе: он понимал, что мог убить своего Оби-Ван Кеноби из MVL. Питер отремонтировал установку и продолжил эксперименты. Он также соорудил устройство для физических упражнений, своеобразный велоэргометр с педалями, которые астронавт мог крутить, лежа на спине. Занимаясь этой работой, Питер упивался каждой секундой. Он как будто снова превращался в того мальчишку, который собирал ракеты из комплектов «Эстес» и ставил химические эксперименты. Только теперь он создавал нечто такое, что действительно могло облегчить людям жизнь в космосе.


В апреле 1987 года Питер, Тодд Хоули и Боб Ричардс организовали конференцию, имея в виду воплощение новой и еще более масштабной мечты: создание космического университета для изучения космоса во всех аспектах. Троица «Питербобтодд» изучала возможности создания такого университета с серьезной учебной программой, рассчитанной на несколько лет обучения. Их цель состояла в том, чтобы создать первый в мире некоммерческий и неправительственный университет, специально посвященный космическим исследованиям. В части обретения репутации и налаживания контактов они рассчитывали на свои «рабочие органы» – клуб SEDS и организуемые ими популярные общенациональные космические выставки. Это принесло определенные плоды: за три дня в апреле Питер, Боб и Тодд приняли в студенческом центре МТИ «Страттон», где зародился клуб SEDS, сотни людей. Питер, который десять месяцев не решался получить степень магистра и год – степень доктора медицины, вновь получил поддержку президента МТИ Пола Грея, и на конференцию собрались космические делегации и высшие руководители из Советского Союза, Канады, Японии, Китая, Европейского космического агентства и НАСА.

На церемонии открытия конференции присутствовало более пятисот человек. Питер поприветствовал участников Учредительной конференции по созданию Международного космического университета и произнес пламенную речь о состоянии космической программы США. Он отметил, что после посадки на Луне «Аполлона-11» НАСА создало целевую группу, которая должна наметить три варианта программы (быстрый, средний и медленный) продолжения космических исследований после завершения программы «Аполлон».

– Временные ориентиры для быстрого варианта примерно соответствуют тому, что мы можем прочитать в современных научно-фантастических рассказах, – сказал Питер. – А самый медленный из трех сценариев, с датами завершения, выглядит следующим образом:


Космическая станция и «Шаттл»: 1977

Космический буксир: 1981

Лунная орбитальная станция: 1981

База на поверхности Луны: 1983

База в космосе на 50 человек: 1984

Экспедиция на Марс: 1986

База в космосе на 100 человек: 1989


Питер спросил аудиторию: «Что произошло за последние 18 лет? Настало время оживить движущую силу и концепции, которые поведут человечество в космос, и эта движущая сила – вы сами, студенты со всего мира. Именно здесь, как я понимаю, наш Международный космический университет должен сыграть главную роль».

Закрытые заседания проходили под председательством известных людей, в частности Байрона Лихтенберга, бывшего командующего ВВС США Джона Маклукаса, а также Джо Пелтона, директора Intelsat, правительственного консорциума, управляющего группировкой спутников связи. Темы обсуждались самые разные – от формулирования общих задач университета до конкретных учебных курсов и программ. При этом Тодд с самого начала настаивал, чтобы университет был по-настоящему международным.

Питер, Тодд и Боб сидели в торцах длинных столов в окружении выдающихся руководителей, преподавателей и внимательных студентов. Их план состоял в том, чтобы открыть университет к следующему лету, в 1988 году, устроив вводный девятинедельный семестр. Они собирались одалживать кирпичи и строительный раствор у кампуса и нанять преподавателей из своих же университетов. Их целью было создание собственного кампуса, а мечтой – кампус в космосе. Согласием ректора они уже заручились: это был «дядя Артур» – знаменитый Артур Кларк.


Во второй раз Питер вышел из студенческого центра с мыслью, что затеял большое дело. Шаг за шагом все эти усилия должны были изменить ситуацию. Ему предстояло пробудить и вдохновить новое поколение космических мечтателей. Со времени гибели космического челнока «Челленджер» в прошлом году (Питер наблюдал трансляцию его запуска по закрытой телесети MVL) риск, казалось, превратился из благородного дела в нечто достойное сожаления и неприемлемое. «Мы не можем допустить провала», – твердило НАСА как мантру. По крайней мере, на текущий момент нигде ничего не летало. Программа «Шаттл» была остановлена. Пелись дифирамбы, шел поиск виноватых, сыпались взаимные упреки, шли споры. Формировались комиссии, писались отчеты, проводились общие собрания. Вместо отваги воцарился страх. Поздно вечером, когда трехдневная конференция закончилась, Питер снова взял книгу, которую он только что прочитал: «Атлант расправил плечи». Эту книгу ему дал Тодд, и она стала для Питера почти что планом действий. Питера задел рассказ о том, что происходит с миром, когда наиболее продуктивные члены общества – мыслители, творцы, двигатели прогресса – начинают бастовать. Что происходит, думал Питер, когда небольшая прослойка мыслителей и созидателей строит образ будущего, в котором они хотят жить, а политика правительства обманывает их ожидания? Питер еще раз просмотрел книгу, потрепанную и испещренную пометками. Он с удовольствием вспомнил слова, сказанные им во вступительном слове на конференции в начале недели: «Настало время инициировать движущую силу… И эта движущая сила – вы сами». Перелистывая книгу, он наткнулся на подчеркнутую им ранее цитату. Слова принадлежали Хэнку Реардену, неутомимому предпринимателю, которого чаще всего вспоминают как человека, который потратил 10 лет на разработку нового типа металла и который по ходу дела пережил трансформацию личности. Питер прочел слова Реардена вслух: «Все это безумие – временное. Оно не может длиться долго. Потеряв разум, люди сами себя ведут к поражению. Просто нам с вами придется чуточку усерднее работать, только и всего».

Вот и Питеру нужно усерднее работать, чтобы определить свой путь. Он всегда мечтал о космосе, а его родители мечтали, чтобы он стал медиком. Он хотел соблюсти семейную традицию, но при этом сохранить верность своему предназначению.

Примерно такая же борьба за самоидентификацию протекает в это время на одном из заснеженных пиков. Там мужчина на несколько лет моложе Питера тоже искал свою истинную сущность, но ему мешало то, что его фамилия была слишком известной. Питер еще не знал, как этот человек и его наследие изменят его жизнь.

6

Каково быть Линдбергом

Эрик Линдберг, 21 года от роду, проснулся в два часа ночи и выглянул из палатки на ледяном склоне горы Рейнир. Черное небо было усеяно молочного цвета звездами – лучистыми, матовыми, облакообразными, сверху был развернут эфирный ковер, на котором точки объединялись в созвездия. Воздух был неподвижен, гора дремала. Он закрыл глаза и вдохнул холодный воздух, зная, что предстоящий день может сложиться по-разному, но спокойным он точно не будет.

В это раннее утро августа 1986 года он готовился подняться на гору Рейнир высотой около 4400 м, самую высокую в Каскадных горах. Восхождение на Рейнир не было историческим событием – в отличие от перелета его деда Чарльза Линдберга через Атлантический океан в Париж в 1927 году, сделавшего его героем и – на тот момент, – возможно, самым известным человеком на Земле. Но сейчас покорение Рейнира для Эрика – это важная веха, все равно что покорение Парижа. Он был полон решимости оставаться независимым от всего слишком очевидно и предсказуемо «линдбергианского». Друг пытался убедить его получить лицензию пилота, но Эрик счел это слишком тривиальным. Многие члены его семьи научились летать, но никто из них не стал летчиком. Из всех видов полетов Эрик планировал осуществлять только спуски на горных лыжах с карнизов любимых гор.

Он начал упаковывать вещи. Он находился в лагере Шерман на высоте около 2900 м над уровнем моря на восточном склоне горы Рейнир, активного вулкана, покрытого ледниками, примерно в часе пути на юго-восток от Сиэтла в штате Вашингтон. Ему нужно было успеть выйти до 3 часов утра и попытаться пройти часть горы, покрытую льдом, прежде чем солнце нагреет снег и повысится риск схода лавины.

Гора Рейнир была красива, как на открытке, с ледниками, уходящими к вершине, полевыми цветами, озерами и девственными лесами на дне долины. Но в любое время года она была опасной. Прежде всего, она была пронизана трещинами. Скалы обрушиваются, погода резко меняется, постоянно искажаются контуры ледников. Пять лет назад здесь погибли 11 альпинистов, и их тела так и не нашли (это самое серьезное зарегистрированное происшествие в истории американского альпинизма). Просто большой кусок ледяной горы внезапно взорвался, как динамит, и обрушился на альпинистов.

Наскоро позавтракав овсянкой, Эрик, его брат Лейф (на четыре года старше и более опытный альпинист) и двоюродный брат Крейг Фогель вышли в темноту, таща на себе по 22 с лишним килограмма груза. Лейф шел первым, а Эрик нес свой старый зеленый нейлоновый рюкзак с наружным каркасом и веселым названием «мясовозка». Этот рюкзак, теперь выцветший, запачканный и поношенный, Эрик еще подростком брал с собой, отправляясь на семейную охоту на оленей. Вместе с братьями и отцом он поднимался по крутым тропам Северных Каскадов, а потом они возвращались с «мясовозкой», наполненной олениной, завернутой в марлю.

В это холодное утро у Эрика была гораздо более высокая мотивация: он впервые хотел подняться на вершину. В связке, с головными фонарями на аккумуляторах, братья Линдберг отправились вверх по леднику Эммонс, переступая одновременно след в след и надеясь прибыть на место через восемь часов. С вершины им предстояло также пешком спуститься обратно в лагерь Шерман, чтобы забрать остальную часть снаряжения, а затем направиться в перевалочный пункт – лагерь Уайт-Ривер на высоте около 1340 м.

Эрик уже дважды пытался одолеть этот подъем, но оба раза потерпел неудачу. Он допустил ошибки, характерные для новичков, а именно: набрал слишком много снаряжения, в частности взял с собой отцовские чугунные кошки, лыжи, запасные ботинки, а также выбрал неправильный маршрут и перепад высот (300 м по вертикали), и в результате прибыл в лагерь Шерман в два часа ночи, как раз когда другие его обитатели просыпались, чтобы начать восхождение.

Высокий, жилистый, тренированный Эрик не привык к неудачам в делах, в которых успех определялся физической подготовкой. В 12 лет он стал чемпионом штата Вашингтон по спортивной гимнастике. Особенно удавались ему вольные упражнения, но побеждал он и во всех остальных дисциплинах. Стеллажи в его спальне были заполнены наградами за победы в соревнованиях по водным лыжам. Он мог подняться по канату в спортзале на одних руках, ему принадлежал весьма впечатляющий рекорд школы по числу подтягиваний, кроме того, он изучал таеквондо и мог выполнять прыжки с ударом ногой в сторону на уровне головы.

Еще учась в школе в небольшом городке на острове в нескольких минутах пути на пароме от Сиэтла, Эрик влюбился в горные лыжи (работая посудомойкой и разгребая лопатой снег на курорте Кристал-Маунтин, недалеко от вулкана Рейнир). Горнолыжный сезон он проводил также в Солнечной долине в штате Айдахо. В то время, о котором мы пишем, он жил в Олимпии, Вашингтон, и изучал политическую экологию в колледже «Вечнозеленого штата». Ни колледж, ни средняя школа не дали ему того, чего он хотел. Он подумывал о том, чтобы открыть собственную высококлассную компанию для любителей лыжного отдыха в отдаленной местности. Он предпочитал работать телом, нежели мозгом, и ставил действие выше умствования.

С самого раннего детства Эрика и его братьев приучали держать информацию о своем происхождении при себе. В мальчишеские годы Эрик имел слабое представление об известности его фамилии, пока одноклассник не рассказал ему, что прочитал книгу его деда «Дух Сент-Луиса», удостоенную Пулитцеровской премии. Для Эрика его дед, всемирно известный летчик Чарльз Линдберг, был просто «дедушкой». Это был высокий лысеющий человек, который обещал дать Эрику 50 центов, если он научится шевелить ушами (как умел сам дедушка), который купил ему игрушечную модель вертолета Сикорского[21] и которому, казалось, общаться с детьми было проще, чем со взрослыми.

Собственные дети воспринимали его как педанта и буквоеда, любителя составлять всевозможные списки и читать нотации, хотя вдали от посторонних глаз он иногда бывал с ними ласковым. В семье существовало молчаливое понимание того, что не стоит просить дедушку рассказать о его полете, состоявшемся в 1927 году. Дядя Эрика Ленд Линдберг, третий ребенок Чарльза и его жены Энн, как-то попросил деда об этом, и дед отправил его «читать книгу».

В школе Эрика поражало то, что, узнав о его происхождении, люди начинали относиться к нему совершенно по-другому. Они стремились пожать ему руку, постоять рядом с ним и рассказать ему о человеке, которого они боготворили. Этот человек рисковал жизнью ради мечты, в которую он верил, стимулировал коммерческие авиаперевозки и, наконец, своим опасным полетом в неизвестность вдохновлял первых американских астронавтов. Случались в жизни его деда и спорные моменты: например, он выступал против вступления США во Вторую мировую войну, восхищался военной мощью нацистской Германии и допускал антисемитские высказывания. Иногда идолопоклонство незнакомых людей обращалось на бабушку Эрика, Энн Морроу-Линдберг, которая сама входила в число первых авиаторов, во всяком случае была первой женщиной-американкой, получившей лицензию на пилотирование планера, а также известным писателем. Но наследие бабушки было «мягче» – потому что сама она была мягче. И если Чарльз был высоким, сильным и бродягой по натуре, то Энн – миниатюрной, задумчивой и приземленной.

Отец Эрика, Джон Линдберг, был вторым ребенком Чарльза и Энн. Их первенца Чарльза-младшего, пухлого кудрявого двадцатимесячного малыша, в 1932 году похитили прямо из дома Линдбергов с целью получения выкупа и в конце концов убили. Его украли из детской на втором этаже и позже нашли мертвым в лесу неподалеку, с явными следами удара по голове. Слава, связанная с полетом 1927 года, торжественные встречи, приставания собирателей автографов, фотографы, следящие за каждым шагом, превратили семью Линдберг в своего рода мишень. Цирк, устроенный СМИ вокруг этого преступления, и мошенники, выступавшие с ложными заявлениями, вынудили Линдбергов искать убежища в Англии, где они долго жили под вымышленными именами. Послание потомкам было очевидным: вы высунулись – вы и расплачиваетесь.

Над ледником Эммонс первые рассветные лучи уже освещали небо, раскрашивая его в цвета от черного до бледно-голубого с ярко-оранжевой окантовкой по горизонту. Вскоре солнце поднялось над облаками и раскрасило белый ландшафт в разные оттенки розового и лилового. Эрик рассматривал массивное подножие горы. Невероятная красота видов, открывавшихся с тропы, по которой они шли, тускнела от мучительных ощущений, которые они испытывали, делая один за другим тысячи неровных шагов. Склон, по которому шли братья, был относительно пологим, но звук падающих камней слышался постоянно, как хруст снега. Лейф, опытный рассказчик с тонким чувством юмора, сегодня шел молча. Дышать становилось все труднее, как будто воздух постепенно разбавляли. Но они продолжали свой извилистый путь вверх по леднику. Они старались делать два вдоха на один шаг.

Остановившись передохнуть, Эрик посмотрел вниз и увидел кучки туристов в лагере Шерман, которые смотрели на них. Они поднимались уже десять часов, хотя по плану подъем должен был продолжаться не более девяти часов. Миновали огромные сераки – гигантские ледяные колонны и пики, которые могут обрушиваться совершенно неожиданно. Их путь был чрезвычайно извилистым и поэтому особенно изматывающим, а этот последний рывок был просто изнурительным. Эрик с самого начала ощущал странную вялость и теперь по мере подъема чувствовал себя все хуже и хуже. Его рюкзак был тяжелым, а ноги необычно слабыми. Он растирал себе предплечья и запястья. Они уже видели Колумбия-Крест, «официальную» вершину горы. Эрик собрал все силы для последнего рывка.

Наконец, прерывисто дыша, сбросив рюкзаки и засыпая на ходу, Эрик, Лейф и Крейг достигли вершины горы Рейнир. Лейф хотел задержаться и исследовать вершину, с которой открывался обзор на все 360°, пещеры, ложные пики и кальдеры. Ландшафт здесь напоминал лунный: во всяком случае, ничего подобного Эрик раньше не видел; здесь было полно опасных кулуаров и бирюзовых трещин глубиной в десятки метров. Имелись здесь и такие места, которых человек вряд ли когда-нибудь сможет коснуться.

Примерно через 20 минут братья начали спускаться с горы, стремясь двигаться по гораздо более прямому маршруту. После десяти минут спуска Эрику, который чувствовал себя паршиво на протяжении большей части восхождения, стало легче дышать. Но потом у него вдруг началось обильное кровотечение из носа, а ноздри почувствовали солнечный ожог. Его ноги тряслись, а запястья распухли и болели. И боль не уходила.

В конце концов Эрик все-таки вернулся в лагерь Шерман, где они с Лейфом собрали вещи, увеличив вес каждого рюкзака еще на 4–5 кг. Его ступни и плечи ныли. Голова тоже болела. Он всегда старался давать организму дополнительные нагрузки, но сейчас ему было не до того. Он чувствовал себя очень плохо.

На высоте 2440 м лед кончился, и они пошли по каменистой поверхности, уже не в связке. Они увидели большую стаю канадских гусей, летящую клином над горой, и юркого чернохвостого оленя, мчащегося между деревьями. Дно долины было усеяно фиолетовыми и желтыми цветами, и под лучами уходящего солнца сверкали ручьи, подпитываемые тающими снегами. Будучи студентом-экологом, Эрик беспокоился о сохранении таких вот пока не затронутых «цивилизацией» мест. Природа была его истинной религией; именно в ней он находил покой, вдохновение и ответы на свои вопросы (на религию в обычном понимании у него была аллергия). Мальчишкой он мог часами наблюдать, как охотящиеся орлы и цапли падают на добычу. Он строил песочные замки, наблюдал за жизнью обитателей Пьюджет-Саунд[22] и собирал коряги причудливой формы, привлекавшие его своей красотой. Вместе с пятью братьями и сестрами он часто ночевал на спальной веранде на верхнем этаже, откуда можно было смотреть на падающие звезды.

Прославленный дед Эрика тоже обожал природу. Чарльз Линдберг, обладавший, по общему признанию, неугомонным духом, после Второй мировой войны много путешествовал и, как сейчас говорят, зациклился на экологии, как спустя годы сосредоточится на своем полете через Атлантику. Он поддерживал и инициировал новые программы по сохранению первозданной природы, стал директором Всемирного фонда дикой природы и всячески защищал лесопарковые и исчезающие виды животных по всему миру, от серых китов в Байе до карликовых филиппинских буйволов тамарау. Он жил среди коренных обитателей Филиппин, Бразилии и Африки, ел тушеное мясо обезьян и спал в хижинах, крытых пальмовыми листьями. Он провел большую разъяснительную работу среди местных жителей, чтобы обеспечить выделение земли для создания национального парка Халеакала на Гавайях. Но особую любовь он все же питал к Филиппинам, где пытался спасать находящихся под угрозой исчезновения гарпий-обезьяноедов – самых крупных орлов в мире. Бабушка Эрика столь же активно интересовалась взаимоотношениями между людьми и окружающей средой и даже написала для февральского номера журнала Life 1969 года статью (с иллюстрацией на обложке) о состоянии природы в центре нового космодрома «Америка». Энн хотела понять, могут ли красоты природы и богатый животный мир мыса Канаверал, где они с Чарльзом вместе с детьми останавливались на ночлег несколько десятилетий тому назад, сохраниться рядом с мощными и огнедышащими космическими технологиями. Ее рассказ, опубликованный практически одновременно с полетом «Аполлона-9», назывался «Цапля и астронавт», и в нем были такие слова: «Без болота не было бы никакой цапли; без дикой природы, лесов, деревьев, полей не было бы ни дыхания, ни сельского хозяйства, ни культуры, ни средств к существованию, ни жизни, ни братства, ни мира на земле. Ни цапли, ни астронавта. Цапля и астронавт – в единой неразрывной связке жизни на Земле». Этот рассказ, сопровождавшийся фотографиями коренных обитателей дикой природы – цапель, американского клювача, пеликанов, аллигаторов, броненосцев и гремучих змей, заканчивался словами: «Глядя на Землю глазами астронавтов, мы яснее, чем когда-либо раньше, видим эту драгоценную квинтэссенцию Земли, которую необходимо сохранить. Можно было бы дать этому и новое название, заимствованное из космического языка: “Сияние Земли”»[23].

Теперь, уже недалеко от перевалочного пункта, откуда началось их трудное восхождение на гору Рейнир, Эрик сделал еще один привал. Он увидел, как сурок высунул из-за камней свою пушистую головку. Лучи солнца пронизывали деревья – ели, сосны, кедры. Не будь он Линдбергом, Эрик, возможно, работал бы на лесозаготовках. А что – физическая работа на свежем воздухе! Но он был полностью согласен с тем, что сказал его дед в интервью для Life еще в 1960-х: «Будущее человечества зависит от нашей способности сочетать научные знания с мудростью дикой природы». Основной миссией Фонда Линдберга, созданного в 1974 году, через три года после смерти Чарльза, является сохранение баланса между техническим прогрессом и природой.

К стоянке у начала тропы, ведущей на гору Рейнир, Эрик подошел уже около восьми вечера. Он опустил рюкзак на камень, но, когда потом попытался поднять его снова, оказалось, что руки его не слушаются.

Не растянул ли он запястья? Он попытался не думать об этом: ну что поделаешь, просто горный туризм – не его вид спорта. Но что-то все-таки было не так.


Через несколько месяцев после подъема на гору Рейнир Эрик наконец отправился к своему семейному врачу. Недели две-три, казалось, все было хорошо, только боль иногда внезапно возвращалась. Но после соревнований по водным лыжам оба колена у него распухли и начали болеть, причем боль была сильной, как тогда, на горе, в запястьях. Его врач сделал несколько анализов и сказал, что не может точно ответить: или Эрик просто переутомился, или у него что-то более серьезное.

Врач сказал Эрику, что, возможно, у него серьезное дегенеративное заболевание. Не исключено, медленно произнес он, что у Эрика так называемый ревматоидный артрит. Одним из симптомов этого хронического заболевания являются зеркальные боли: оба колена, оба запястья, обе стопы, оба голеностопа. Спровоцировать его, объяснял врач, может какая-то мучительная физическая нагрузка, например марафон или – у женщины – очень трудные роды. Врач сказал, что эта болезнь может привести к повреждению и даже разрушению суставов, но он не торопился бы прогнозировать для Эрика наихудший сценарий. Он хотел бы понаблюдать за ним в течение более длительного времени.

Эрик вышел из кабинета потрясенный, но он говорил себе, что не может у него быть ревматоидного артрита, да и вообще никакого артрита. Ведь эта болезнь настигает пожилых людей, а не спортсменов в возрасте 21 года.

Мать Эрика, Барбара Роббинс, услышав эту новость, осталась спокойной. Она ничего не знала о ревматоидном артрите. Теперь, будучи в разводе с отцом Эрика, Барбара иногда воспринимала фамилию Линдберг как проклятие: ее свекровь и свекор потеряли чудного ребенка Чарльза-младшего. Ее золовка Рив (младшая дочь Чарльза и Энн) потеряла своего первого сына Джонатана тоже во младенчестве, он тогда только научился ходить. Как-то Рив осталась на ночь в новом доме у своих родителей в Коннектикуте, и ночью ребенок внезапно умер во время эпилептического припадка.

Жизнь Барбары с отцом Эрика, Джоном, была полна взлетов и падений. Они встретились в Стэнфорде еще студентами и, собираясь пожениться, решили пока сохранить все в тайне. Но когда они начали читать состряпанные репортажи об их свадьбе и о подарках, которые они получили, они сочли за лучшее уехать из города. Сплетник-колумнист из агентства печати Уолтер Уинчелл написал, что Чарльз Линдберг подарил сыну и невестке новый спортивный автомобиль (хотя на самом деле они ездили на старом синем фургоне «форд», который успел уже выгореть на солнце до пурпурного цвета). А журнал Redbook опубликовал интервью с ними, которого, естественно, никто никогда у них не брал.

Джон был «фрогменом» – боевым подводным пловцом-подрывником ВМФ США (предшественники нынешних «морских котиков»). Выйдя в отставку, он занялся коммерческим дайвингом и работал на газопроводах и нефтяных платформах, опускался на невообразимые глубины и экспериментировал с дыхательными газовыми смесями для декомпрессии. В качестве добровольца он тушил пожары и стал одним из первых в мире «акванавтов», прожив под водой более суток.

Теперь перед Барбарой замаячила перспектива того, что у ее сына Эрика опасное прогрессирующее заболевание. До сих пор Барбара видела только одного человека с ревматоидным артритом: это был молодой человек, проводивший свои дни в кресле-качалке.

Из шестерых ее детей Эрик дался ей легче других: младенцем он просто сидел и улыбался или с довольным видом сучил ножками. С виду он был очень похож на отца Барбары, Джима Роббинса, шведа с голубыми глазами и угловатыми чертами лица, но Барбара знала, что внутри Эрик был Линдбергом и, так же как раньше его отец и дед, оценивал себя в первую очередь по физическим возможностям. Ее сын всю жизнь стремился вперед, но она беспокоилась о том, удастся ли Эрику ввязаться в необходимые ему приключения, потому что страсть к приключениям, по-видимому, была встроена в ДНК Линдбергов.

7

Карьера на орбите

Уже после полуночи Питер и его друг Джон Чирбан сели за столик кафе «Дели-Хаус» на Кенмор-сквер, по другую сторону реки Чарльз от МТИ. Джон любил куриную печень, суп с клецками из мацы и блинчики с сыром, а Питеру нравились огромные сэндвичи с пастромой, гамбургеры и чизкейки. Они пили кофе, слушали музыку и смотрели красочные сценки, сменявшие одна другую. Они удивлялись, что в конце 1980-х панк-рокеры все еще в моде, хотя их ночная беседа, как это часто уже бывало, была посвящена не музыке, не моде и даже не еде. Они говорили о связи между истиной науки и истиной веры.

Джон был на десять лет старше Питера, поэтому он был не только другом, но и наставником и советником. Он восхищался страстью Питера к космосу, но не разделял ее. Выпускник Гарварда, профессор-психолог и плюс к тому член сообщества греко-американцев со второй докторской степенью по теологии, Джон стремился к постижению и развитию духовного начала. Почти два десятилетия он время от времени беседовал с известным и влиятельным бихевиористом Б. Ф. Скиннером, обсуждая, в частности, проблему свободы воли и детерминизма, а также может ли духовность быть рациональной. И если Джон утверждал, что чувства могут существовать независимо от поведенческих стереотипов, то Скиннер вообще отрицал существование души, утверждая, что это «глупо» и «ненаучно».

Питер познакомился с Джоном через своего приходского священника. Студент колледжа, мечтающий о космосе, расспрашивал священника греческой православной церкви о традициях, в которых прошла его юность (теперь, хотя Питер по-прежнему посещал церковь, когда бывал дома со своей семьей, он редко заходил в храм самостоятельно). Он рассказал Джону, что чувствует себя «непонятно», потому что не является активным прихожанином, но до сих пор считает, что запах ладана его успокаивает. Так же как медицинская школа была для него скорее долгом, чем страстью, церковь была для него лишь традицией. Просто вся его семья по воскресеньям ходила в церковь.

Настоящим прибежищем для Питера была наука. Он вообще не был уверен в существовании чего-либо за пределами физики.

– Верю ли я, что рядом с нами существует нечто нематериальное? – спросил Питер, отхлебнув черный кофе. – Верю ли я, что энергия существует помимо физической материи? Откуда берется энергия, которая управляет нашей жизнью? – Он посмотрел на Джона и спросил: – Разве жизнь на Землю занесли инопланетяне?

Джон улыбнулся, зная, что Питер говорит серьезно. Взгляды Питера на жизненную энергию были ближе к характеристикам Силы в «Звездных войнах», чем к тому, чему его учили в церкви. Джон увидел в Питере бесхитростного, но склонного к конкуренции и самосовершенствованию, стремящегося к знаниям молодого человека из замечательной семьи, воспитанного в атмосфере любви. Питер был из той категории людей, которых он особенно любил: он искал истину. Питер обладал рвением миссионера, только его богами были Годдард и фон Браун, а библией могло бы стать пересечение (в математическом смысле) множеств «Атлант расправил плечи» и «Высокий рубеж». Джон верил, что Господь способен трансформировать жизнь человека, и именно это он втолковывал Скиннеру, который – в силу воспитания – глубоко презирал религию. Мировоззрение Скиннера в зрелом возрасте сформировалось на основе идеи, что ни выбора, ни свободы не существует, а все поведение человека определяется условиями окружающей среды, с отрицанием вообще какой-либо роли Бога. Джон сказал Питеру, что Скиннер фактически сделал науку своей религией. Джон усмехнулся, вспоминая день, когда он пригласил Скиннера пойти с ним послушать знаменитую мать Терезу из Калькутты, которая приехала в Гарвард. Скиннер отказался, сказав, что, на его взгляд, мать Тереза «слишком самовлюбленная». Пожалуй, единственное, в чем Джон и Скиннер (а позже Питер и Джон) сошлись во мнениях, были ключевые вопросы, касающиеся истины: какова природа бытия? как нужно жить, если так много остается неизвестным, а возможно, и непознаваемым? Именно Питеру Джон впервые счел уместным процитировать Альберта Эйнштейна, что «наука без религии хрома, а религия без науки слепа».

Когда Питер учился в школе и служил алтарником, священник как-то попросил его произнести воскресную проповедь (отец Алекс часто просил кого-нибудь из прихожан произнести заранее подготовленный ими самими текст). В этот день Питер стоял перед аудиторией примерно из двухсот прихожан. Говорил он довольно долго, но – не произнося слово «Бог». Вместо этого он говорил о «метаинтеллекте» – некоей порождающей силе, которая превыше слов. Питер говорил, что этот метаинтеллект находится «за пределами нашего понимания и за пределами человеческого языка». Но понимание, сказал он, придет через освоение космического пространства. Он также сказал: «Не может быть, чтобы мы были единственными существами в этой вселенной. Не может быть, чтобы мы были в ней самыми умными существами». Отец Алекс слушал его с интересом, полагая, что Питер просто использует нетрадиционную лексику для описания своих отношений с Богом. Он сравнил используемую Питером концепцию «метаинтеллекта» с космологической концепцией «первопричины» Аристотеля, в которой Бог является «беспричинной причиной». Отец Алекс даже улыбнулся своим мыслям, несмотря на то что видел недоумение на лицах прихожан.

Питер всегда обращался к глубоким философским проблемам, которые ставила наука. Когда-то он даже написал статью о том, почему было бы хорошо клонировать людей. В медицинской школе он пытался выяснить, что именно делает живую материю живой, и понять, что происходит, когда жизненная сила исчезает. Теперь, в начале весны 1988 года, Питер оказался на перепутье. Он получил степень магистра авиационной техники в МТИ. Доктор Ларри Янг утвердил его тему. К тому же НАСА намеревалось выделить деньги на продолжение исследований, связанных с его «искусственной гравитацией во сне» (AGS), в течение трех лет.

Сидя в закусочной «Дели-Хаус», Питер ковырял чизкейк. Пошел уже третий час ночи, а они с Джоном все еще говорили о вере и поисках истины. Джон отметил, что многие великие ученые и инженеры, в частности Эйнштейн и Никола Тесла, признавали существование «различных форм истины и смены уровней сознания». Верующими христианами были многие столпы науки, в том числе Блез Паскаль (сторонник янсенизма), Галилей и Иоганн Кеплер. Джон также процитировал Эйнштейна, который сказал: «Можете вы наблюдать за объектом или нет, это зависит от теории, которую вы используете. Именно теория определяет, что можно наблюдать, а что нет». А Тесла, продолжал Джон, писал о взаимосвязи между материей и энергией так: «Если вы хотите открывать тайны Вселенной, мыслите в категориях энергии, частоты и колебаний. То, что один человек называет Богом, другой назовет действием законов физики».

Питер рассказал Джону, что недавно он на протяжении полугода каждый день читал Библию. «Я старался вникать в смысл, – говорил Питер. – Я изучал ее просто для себя и сравнивал с чтением выбранных для меня отрывков Евангелия по воскресеньям в церкви». Если бы в свое время в школе его спросили, верит ли он в Бога, он бы сказал – да. «А теперь? Теперь я агностик. Я в поиске». Вместе с тем он признался: «В критических ситуациях, ну, например, когда я украл этот эмбрион свиньи в Гамильтоне и думал, что меня исключат, я молился».

Когда оба они уже встали, собираясь уйти, Питер тоже выдал цитату из Константина Циолковского. «Знаете, во что я верю? – спросил Питер. – В слова Циолковского: “Земля – колыбель человечества, но нельзя вечно оставаться в колыбели”». Через два месяца Питеру должно было исполниться 27 лет. И прежде чем полностью посвятить себя вызволению человечества из колыбели, ему требовалось преодолеть одно очень серьезное препятствие. Ему нужно было как-то разделаться с Гарвардской медицинской школой – либо закончить ее как положено, либо просто уйти, изящно поклонившись. Кроме того, у него был некий амбициозный побочный проект, который, однако, привлек внимание людей со всего земного шара.


В главном мировом офисе Международного космического университета (то есть в крошечном помещении на третьем этаже над булочной на Бикон-стрит) Питер и Тодд Хоули удивлялись маркам и штемпелям на заявках: Советский Союз, Китай, Япония, Кения, Швейцария, Германия, Франция, Польша, Индия, Саудовская Аравия. На каждое из 100 мест на первой, вводной летней сессии МКУ, до которой оставались считаные месяцы, было зарегистрировано более 350 претендентов из 37 стран.

Вряд ли вспомнится хоть один день, когда Питер и Тодд не рассматривали бы письма и резюме, пытаясь выделить студентов, имевших наилучшие шансы на то, что им помогут подняться в космос. Они обращали внимание на управленческие и технические навыки, творческие способности и признаки толерантности к политическим и национальным различиям. Питер и Тодд искали именитых спонсоров и приглашенных профессоров, пытались заручиться покровительством, в частности, сенаторов Эдварда Кеннеди и Джона Гленна, а также бывшего министра транспорта США Элизабет Доул.

Питер и Тодд заручились поддержкой многих астронавтов и ученых, в том числе Байрона Лихтенберга, Расти Швейкарта, пионера ракетостроения Германа Оберта и даже самого автора «Высокого рубежа» Джерри О’Нила. Первая летняя сессия должна была пройти в МТИ и охватить восемь тематических областей: космическая архитектура, бизнес и управление, космическая техника, науки о жизни в космосе, космические науки, политика и право, ресурсы и производство, а также практическое применение спутников. Первую лекцию – по космическим ресурсам и производству – должен был прочитать 27 июня Чарли Уокер из McDonnell Douglas Astronautics Co. Заключительную дискуссию собирался провести 16 августа руководитель Европейского космического агентства Роже Бонне. Всего обещали выступить более ста приглашенных лекторов. Питер и Тодд «просеивали» сотни претендентов и старались обеспечить въездные визы для всех иностранных студентов. Всего от различных фондов, частных лиц, компаний и правительственных учреждений они получили более $1 млн. Плата за обучение составляла $10 000.

Питер и Тодд вместе начали учиться летать на самолете «Пайпер Чероки». Они заполняли страницу за страницей эскизами и идеями самых разных изобретений. Однажды, катаясь вместе на лыжах, они пришли к выводу, что подъемник на склоне работает неэффективно: слишком много времени уходит на подъем и слишком мало на спуск, в то время как именно спуск составляет суть горнолыжного спорта. Они набросали новую конфигурацию подъемника и склона, в которой, для того чтобы снова подняться на вершину, нужно было развернуться на 180° и через туннель в горе пройти к лифту.

Как и Питер, Тодд вел дневник. Но, вместо того чтобы датировать записи как обычно – числом, месяцем и годом, он использовал число прожитых им дней (а их к тому времени было уже более 9000). Питер вскоре тоже перешел на отсчет прожитого времени, как у Тодда, и они задумались о коммерческой модели часов, которые показывали бы, «сколько дней, часов и минут вы уже прожили». Они завизировали и датировали свой концепт часов (для Питера это был 9791-й день, а для Тодда его 9828-й день). Еще одна идея пришла им во время обеда в кафе «Трайдент» на Ньюбери-стрит в Бостоне, когда официантка споткнулась и уронила поднос с едой. Питер предложил сделать поднос для еды с внутренним вращающимся магнитным диском. Общую идею он обрисовал так: «Фактически это гироскоп, обеспечивающий устойчивость подноса. Уникальность этого устройства состоит в том, что в нем не будет ни двигателя, ни батарейки: магнитный диск будет раскручиваться до нужной скорости, пока поднос будет находиться на стойке и на него будет ставиться еда». Они разработали собственный письменный язык ALFON, создав его на основе алфавита UNIFON, знаки в котором соответствуют наиболее важным звукам английского языка (по принципу «один знак – одна фонема»).

Но, несмотря на совместное творчество и общую страсть к космосу, бывали дни, когда они расходились во мнениях и даже ссорились, так что Бобу Ричардсу приходилось вмешиваться и выступать в роли миротворца. Тодд был упертым идеалистом, а Питер целеустремленным до одержимости прагматиком. Бывали дни, когда Питер видел, что Тодд необычно (и необъяснимо) спокоен. Но времени для того, чтобы разбираться в том, чем они отличаются друг от друга, у них особо не было, потому что они оба готовили открытие университета.

И вот несколько месяцев спустя, в ночь на пятницу 24 июня 1988 года, 104 аспиранта и магистранта из 21 страны собрались в МТИ на церемонии открытия Международного космического университета. Студенты из Советского Союза стояли рядом с американскими делегатами, а учащиеся из Китайской Народной Республики – рядом с гражданами Саудовской Аравии.

Выходные дни ушли на знакомство и расселение в общежитиях, а собственно учебные занятия начались рано утром в понедельник. Студенты разбивались на группы для работы над летним проектом, результатом которой должны были стать чертежи рабочей базы на Луне. Им предстояло решить множество проблем: в частности, транспортировки, выполнения работ на поверхности, поведения человека, воздействия на окружающую среду, а также управления оборудованием на Луне в режиме реального времени. Питер, Боб и Тодд метались между лабораториями, лекциями и семинарами и проверяли, какая «лунная» группа над чем и как работает. Они устраивали посиделки, направляли преподавателей, разрешали недоразумения с жильем. В течение первой недели они почти не спали: все время приходилось решать те или иные проблемы. Но их сумасшедшая мечта сбылась! Кроме того, Питер встретил здесь людей, которые – он был в этом уверен – должны были стать его друзьями на всю жизнь: Гарри Клура и Рэя Кронайза. Гарри одновременно получил дипломы бакалавра по физике и химии и намеревался таким же образом получить степени доктора философии по физике и химии. Рей работал научным сотрудником в Космическом центре Маршалла и проводил несчетные часы на борту самолета-лаборатории НАСА для исследования невесомости. Почти столь же большое впечатление произвели на Питера и весьма привлекательные женщины, почти постоянно окружавшие Клура и Кронайза. Через восемь недель первый летний семестр в МКУ закончился. Церемония выпуска потока 1988 года проходила в субботу 20 августа с десяти утра до полудня в аудитории Кресге, и началась она с выступления Дэвида Уэбба, красноречивого оратора, давнего приверженца и доверенного лица и SEDS, и МКУ, который сказал: «Это не просто опыт познания. Это опыт творчества: вы сами творите свое будущее. И в этом вашем будущем – будущее всего человечества».

Сам ректор университета Артур Кларк приветствовал их из своего дома в Шри-Ланке с помощью отраженного спутникового сигнала, идущего через систему Intelsat. «Дядя Артур» поздравил студентов и отметил заслуги, как он их называл, «банды трех: Питербобтодда».

Своим звучным голосом Кларк объявил, что он надеется, что студенты продолжат сотрудничество и смогут наладить «прочные связи для укрепления контактов людей доброй воли на международном уровне». Он призвал выпускников идти вперед, чтобы «определять судьбу многих космических проектов и заложить базу для эволюционных, а возможно, и революционных преобразований во многих направлениях». Именно образование и первые университеты, отметил Кларк, позволили человечеству перейти из мрака Средневековья в эпоху Возрождения. Закончил Кларк мудрой китайской пословицей: «Если твои планы рассчитаны на год, сей семена, если на десятилетие – сажай деревья, если на столетия – обучай людей». Питер слушал его и улыбался: ведь именно «дядя Артур» посеял семя, из которого вырос МКУ. С момента их первой встречи в Вене Кларк постоянно говорил о том, что общая мечта о космосе позволит стереть любые политические и культурные различия.

В конце концов и Питер, еле живой, но веселый, вышел на сцену. Он сказал, что последние восемь недель были «самым сложным и насыщенным» периодом в его жизни.

«Это было, несомненно, также самое результативное и самое захватывающее время, – сказал он. – Полученный опыт изменил меня самого коренным образом. Я уже никогда не смогу воспринимать многие представленные здесь страны как “чужие”. Теперь это страны, в которых живут мои друзья». «У вас было более 240 часов аудиторных лекций, а это больше обычного полного семестра в МТИ, – продолжил он. – Кроме того, каждый из вас потратил около 280 часов на работу над лунным проектом. Плюс не менее 300 часов пришлось на межкультурный обмен, который мы чаще называем посиделками или вечеринками».

В ответ раздались одобрительные восклицания.


Вернувшись в Гарвард, Питер продолжал крутиться, реагируя на всяческие запросы, связанные с МКУ (уже шла работа по подготовке к следующему семестру, который предполагалось провести следующим летом во Франции, в Страсбурге), и параллельно с этим вернулся к занятиям в медицинской школе. Он закончил субординатуру по неврологии, когда его почти каждую третью ночь вызывали в Клиническую больницу штата Массачусетс и при этом требовали, чтобы он работал ежедневно с 7 утра до 7 вечера. Он был в отчаянии и записал в дневнике: «Мне наглядно и в полной цветовой гамме открылись все причины, по которым я не хочу работать в сфере клинической медицины: почти непрерывная максимальная нагрузка, мало пространства для творчества, малые заработки, низкая вероятность успеха. Это ни в коем случае не может быть главным направлением моей деятельности».

В конце сентября 1988 года он закончил субординатуру по акушерству и гинекологии. В итоге в той или иной мере он способствовал появлению на свет 22 мальчиков и 14 девочек. В ноябре-декабре он проходил субординатуру по хирургии, причем вставать ему ежедневно приходилось по будильнику в 4:30 утра. Его сестра Марселла, которая в начале этого года вышла замуж и уже второй год работала клиническим хирургом-ординатором, заверила его, что он скоро привыкнет к такому распорядку. Но сам Питер не верил, что он привыкнет вставать 4:30 утра; впрочем, он с трудом верил и в то, что младшая сестренка уже замужем. Сам он едва выкраивал время для свиданий. Марселла часто издевалась над его Гарвардом, говоря, что знает он слишком мало, а с рук ему сходит слишком многое. Питер, со своей стороны, был поражен академической строгостью медицинской школы Олбани. Он говорил: «Слава богу, что я в Гарварде. В него трудно попасть, но вылететь из него еще труднее».

Разница, однако, была в том, что его сестра не работала в университете «на стороне». Кроме того, у Питера появилась еще одна сторона жизни, тоже связанная с увлечением: он стал соучредителем первой в его жизни коммерческой компании – International Microspace. Она должна была заняться тем, что раньше делало только правительство или огромные корпорации, а именно – выводить спутники на орбиту. Главным инженером у них стал инженер из НАСА Боб Ноутбум, разработавший уникальную сверхдешевую многоступенчатую ракету-носитель, а финансирование обеспечивал тоже увлеченный космосом человек – владелец коммуникационной компании Уолт Андерсон, который прошел путь от парня, исключенного из колледжа, до мультимиллионера, и иногда платил зарплату не деньгами, а золотыми слитками. Андерсон был мечтателем вроде Тодда Хоули, поклонником Айн Рэнд, ярым либертарианцем и давним спонсором МКУ. Новая компания была основана в Хьюстоне, где находится Космический центр имени Линдона Джонсона, и испытания их ракетного двигателя уже начались. Между тем список неотложных дел у Питера с каждым днем становился все длиннее и длиннее.


Одна из обязанностей Питера по линии МКУ состояла в руководстве комиссией по учебным программам, которая собиралась два раза в год, чтобы обновить программы, по которым студенты учились прошедшим летом. Для предстоящего заседания по поводу учебных программ для Страсбургского летнего семестра 1989 года Питер зарезервировал зал в шикарном Гарвардском клубе вблизи района Бэк-Бэй в Бостоне. Обещали быть все деканы факультетов, в том числе профессор Гарвардской медицинской школы Сьюзен Черчилль, она же директор факультета медико-биологических наук МКУ, начальник Гарвард-Смитсоновского центра астрофизики Джованни Фацио и доктор Ларри Янг из МТИ. В этот важный субботний день Питер был свободен от своих медицинских обязательств и с интересом ожидал совещания по вопросам планирования, которые часто превращались в не вполне дружеские споры относительно того, какому факультету нужно выделить больше всего лекционных часов.

Но за несколько дней до этого заранее запланированного обсуждения Питер вдруг получил неприятное известие. Ему передали, что субординатуру по психиатрии ему назначили именно на день заседания комиссии по учебным программам. Медицинская школа контролировала расписание его занятий, и эти ротации были строго обязательными. Получалось, что ему придется перемещаться из больницы в больницу, посещать психиатрические отделения и общаться с пациентами и врачами.

Он не мог пропустить ротации и не мог отменить совещание по учебным планам МКУ. Нужно было как-то выкручиваться. Он сел и составил карту, отметив на ней расстояния от Гарвардского клуба на авеню Содружества до находящихся неподалеку местных больниц. Оказалось, что расстояние от клуба до Клинической больницы штата Массачусетс всего 2,7 км, то есть, если идти пешком, это займет около 20 минут, если добираться общественным транспортом – 17 минут, а на такси всего 10. Он рассчитал и расстояния, и соответствующее время перемещения между больницами, в которых он должен был побывать в данной ротации, и от этих больниц обратно до клуба.

Утром в день совещания Питер запихнул в рюкзак свое одеяние врача, необходимые медицинские записи и инструменты. Приехав в Гарвардский клуб, он спрятал рюкзак в ванной комнате. Потом он встретился с профессорами, и они наметили повестку дня. Как только повестка была определена и начала воплощаться в жизнь (с дискуссий о том, как лучше составить расписание лекций), Питер выскользнул из комнаты. Он очень торопился, но все же шел так, чтобы не привлекать к себе внимания. Он вошел в ванную, снял костюм, спрятал его в угол, надел белый халат и выбежал из здания. Он поймал такси и поехал в первое в этот день психиатрическое отделение. Далее, как только он убеждался в том, что клинический ординатор или штатный врач больницы заметил его, он тут же выбирался из этой больницы и устремлялся в следующую. Если не удавалось поймать такси, он добирался пешком и часто входил в очередную больницу весь мокрый от пота. Все это продолжалось почти до полудня, и теперь ему снова нужно было вернуться в Гарвардский клуб. После ланча, сменив одежду и снова поймав такси, Питер почувствовал себя так, как, наверное, чувствовал себя Кларк Кент, превращаясь в Супермена (только наш супермен, к сожалению, не мог летать – а как было бы хорошо и, главное, ко времени!).

Профессора Сьюзен Черчилль ничуть не обеспокоил встрепанный вид Питера Диамандиса, появившегося наконец в Гарвардском клубе. Она достаточно хорошо знала его, и в частности то, что он редко сидел спокойно. Ей трудно было забыть ту ночь, когда Питер позвонил ей домой, чтобы рассказать о своей идее создания Международного космического университета для магистров, аспирантов и так далее. Она знала его как студента-медика из Гарварда и почувствовала его жгучий интерес к космосу. Они поговорили о ее работе над моделью примата, оснащенной измерительными приборами для имитации и отслеживания воздействия микрогравитации на сердечно-сосудистую систему. В ту ночь Сьюзен, стоя у себя на кухне, слушала рассказ Питера о том, как он сам и его коллеги – никому из них еще не было тридцати лет – представляют себе работу и перспективы МКУ. Когда Питер спросил, не возьмет ли она на себя роль учредителя и руководителя отделения медико-биологических наук, Сьюзен ответила вопросом на вопрос: «Вы в своем уме?» Однако к концу разговора она уже дала согласие. Она сочла, что первый летний семестр МКУ серьезно расширит ее представления об устройстве мира, и не ошиблась, чему в значительной мере способствовало то, что она своими глазами видела, как за группой студентов из СССР неотступно следовала группа наблюдателей из КГБ. Берлинская стена на тот момент была еще в целости и сохранности, и связи Америки с другим космическим гигантом были сведены к минимуму. Благоговейный страх она ощутила также, когда узнала, что Питеру и его группе удалось привлечь к работе МКУ первого советского врача-космонавта Олега Атькова (вместе с его куратором из КГБ). В конце дня, заполненного метаниями между космосом и медициной, после визита в последнюю больницу и окончания совещания, посвященного учебным программам МКУ, Питер сидел в одиночестве в Гарвардском клубе. Он был донельзя измотан и отнюдь не был уверен в том, что его метания увенчаются успехом. Он знал, что некоторые врачи в психиатрических отделениях, в которых ему пришлось побывать, полагали, что он сам нуждается в лечении.


Прошло несколько недель, и в его студенческом почтовом ящике появилось письмо из деканата. Питер вскрыл его с бьющимся сердцем. Он неудачно засветился на недавней ротации по хирургии, выскочив из помещения, чтобы ответить на звонок на его сотовый телефон Motorola размером с кирпич. Боб Ноутбум, главный инженер International Microspace, позвонил из Хьюстона, чтобы проинформировать его о результатах последних испытаний их ракетного двигателя. В письме декан Гарвардской медицинской школы Дэн Тостсон приглашал Питера в свой офис. Питер глубоко уважал декана. Кроме того что он по праву считался большим ученым, он всегда приглашал студентов-первогодков к себе домой на «вступительное» барбекю. Но вместе с тем Питер понимал, что это вежливое приглашение не предвещает ему ничего хорошего.

В назначенный день Питер сидел перед столом декана Тостсона. После обмена дежурными любезностями декан сказал:

– Знаете, ваши интерны и клинические ординаторы сообщают мне, что вы не уделяете достаточного внимания своей будущей профессии. Мне говорили, что вы постоянно опаздываете, а то и вообще не приходите и при этом все время разговариваете по телефону.

Питеру показалось, что вся кровь отхлынула от его лица.

Декан добавил, что он обеспокоен и хотел бы знать, что у Питера случилось. Возникли финансовые проблемы? Семейный кризис? Какие-то иные неприятности?

Внезапно Питер как бы снова вернулся в Гамильтон и почувствовал себя примерно так же, как чувствовал после кражи злополучного эмбриона свиньи: жизнь кончена. Он проучился в медицинской школе более трех лет из четырех положенных. И как теперь ее не закончить, когда осталось уже не так много? Он никогда не умел всерьез противиться воле родителей.

Питер сдался и рассказал декану все.

– Я работаю в Международном космическом университете, – начал он. – У меня ракетная компания в Хьюстоне, я там генеральный директор. Я набрал миллионы долларов у инвесторов, и я должен заставить их работать. Но и бросить медицинскую школу я никак не могу. Это было бы огромным горем для моей семьи.

Удивленный декан покачал головой, как-то неопределенно улыбнулся и сказал:

– Только по программе HST [медицинские науки и технологии]. – Он смотрел на Питера, ожидая подтверждения. – Вы руководите университетом, ракетной компанией и при этом пытаетесь закончить медицинскую школу?

Питер кивнул.

– Чем же вы хотите заниматься? – спросил декан.

– Я интересуюсь и медициной, но главное, чего я хочу, – это отправлять людей в космос, – сказал Питер. – Я думаю, что, если я получу степень доктора медицины, мои родители будут счастливы, а мне это может открыть дорогу в космос.

– Вы хотите стать практикующим врачом? – спросил декан.

– Нет, – смущенно, но честно ответил Питер. – Но я хочу получить диплом.

Декан помолчал, а потом сказал:

– Хорошо, я помогу вам. Если вы завершите ротации и сдадите экзамены второй ступени, я позволю вам получить диплом.

Они уже поднялись, чтобы уйти, и тут Тостсон посмотрел Питеру в глаза и произнес:

– Но вы, Питер, должны пообещать мне кое-что.

Питер кивнул:

– Все что угодно.

– Вы должны обещать мне, что никогда не станете практикующим врачом.


На обучение в Гамильтон-колледже, МТИ и Гарварде Питер потратил в общей сложности уже девять лет. Финишная линия была уже видна, но все время ускользала. Он писал в своем дневнике: «Даже когда я провожу дни в больнице и учусь лечить людей, мой ум и сердце все равно обращены к небесам. Я знаю, что не буду заниматься медицинской практикой. Если вспомнить, чем я занимался до сих пор, это может показаться смешным, но я искренне надеюсь, что мне хватит силы воли, чтобы получить медицинский диплом». Он потратил три недели на подготовку к экзамену второй ступени, горько сожалея о времени, которое ему приходилось отнимать от работы в МКУ и International Microspace.

В течение нескольких недель после экзамена Питер то и дело бегал к своему почтовому ящику с латунным покрытием, чтобы посмотреть, не пришли ли результаты. Кроме того, возникли новые проблемы: Тодд Хоули последнее время вел себя странно, часто вообще не появлялся в офисе МКУ, а иногда приходил только к концу дня. Питер считал, что без Тодда МКУ работать не сможет. И он не мог понять, что случилось, а Тодд не говорил.

Однажды Питер, в очередной раз открыв почтовый ящик, наконец-то обнаружил в нем письмо. Это было послание от Национального совета медицинских экзаменаторов, датированное сентябрем 1989 года. Он аккуратно вскрыл его и сразу посмотрел на поле «зачет/незачет» в правой части страницы с результатами. Там стояло всего лишь одно слово: «Зачет».

Он долго смотрел на этот листок бумаги, и на его глаза наворачивались слезы. Все, он выпускник Гарвардской медицинской школы! Он закончил ее. Зачетный балл на экзамене был 290, а он получил 360 – причем самые высокие баллы у него были по психиатрии и по акушерству/гинекологии. Он улыбнулся и подумал: «Это для тебя, папа».

Свой медицинский диплом Питер получил 21 ноября 1989 года. Когда декан торжественно, на сцене, вручал ему диплом, выражение лица у него было такое, как будто он хотел спросить: «Неужели это правда? Вы уверены?»

После того как все праздничные церемонии закончились, Питер – ровно в десятитысячный день своей земной жизни – спокойно улегся спать. В дневнике он записал: «Сегодня я начинаю новую жизнь. Я свободен, окончательно свободен от моих интеллектуальных и эмоциональных обязательств в отношении медицины, и теперь мой дух и мой ум можно будет с лазерной точностью и интенсивностью ориентировать на покорение космоса».

8

Схватки в реальном мире

Прекрасным осенним утром 1991 года Питер приехал в Хоупвелл, Нью-Джерси, чтобы вместе с приятелем и деловым партнером Грегом Мариньяком, директором International Microspace и названым «старшим братом» Питера, делать роботов на одном из факультетов МКУ. Питер познакомился с Грегом почти 10 лет назад, когда в 1982 году Тодд Хоули пригласил Грега выступить с докладом на совещании SEDS в Университете Джорджа Вашингтона. В последнее время Питер и Грег иногда встречались, чтобы придумывать и изготовлять разные интересные устройства просто, как говорится, для радости жизни. Сеансы творчества в подвальной мастерской Грега помогали им на время отключиться от проблем их компании International Microspace, которой полагалось запускать спутники.

Но в этот день, в субботу 19 октября, небо было необычно ясным, погода не по сезону теплой, а палитра осенних красок – настолько яркой и разнообразной, что Питер и Грег просто не смогли оставаться в четырех стенах. Поэтому они отправились в аэропорт Принстон, расположенный всего в 15 минутах пути, и арендовали старый самолет «Сессна-172» с регистрационным номером 65827: один мотор, четыре сиденья, высокоплан. Питер сидел в правом, штурманском кресле. Денек был – мечта пилота! «Во все стороны CAVU», – сказал Грег, что в авиации означает «потолок и видимость неограниченные».

Грег вел «Сессну» на высоте около 750 м на северо-восток от Принстона к устью залива Рэритан, а затем на восток, южнее острова Статен и левее Джерси Шор. Потом Грег повернул влево, чтобы пролететь над мостом Веррацано-Нарроуз и дальше над Гудзоном. Позади оставались небольшие городки, одетые в листву всех оттенков оранжевого, красного, бордового и зеленого. Впереди открывался серый мерцающий горизонт Манхэттена, этого сочетания красоты и чванства, с высоченными зданиями, стоявшими плечом к плечу. Слева была видна статуя Свободы в зеленоватой дымке, справа Манхэттен. Они летели ниже вершин башен-близнецов Всемирного торгового центра.

Поскольку в последнее время Питер почти постоянно беспокоился о судьбе International Microspace, которая не имела непосредственного источника денежных средств, но зато имела $300 000 долгов, можно сказать, что этот полет был самым приятным из всего, что пережил Питер за последние несколько месяцев. Некоторых сотрудников уже «попросили поискать другую работу», а правление уже поднимало вопрос о подаче заявления о банкротстве. Если бы Питер был уверен, что у его спутниковой компании просто выдался «черный час», он нашел бы инвестора, согласного вложить в нее $50 000 или $100 000, и этого хватило бы, чтобы удержать фирму на плаву. Но сколько это может продолжаться?

Конец ознакомительного фрагмента.