3. Все сначала
Через четыре месяца после аварии я «вышел» из больницы. Это не было похоже на тот триумфальный круг победы, который я рисовал в своем воображении. В мечтах я планировал выйти на своих собственных двух ногах без помощи кого-нибудь или чего-нибудь. На самом деле все произошло не совсем так. Я самостоятельно вкатился в лифт, где всем весом оперся на пару костылей «канадок» и перенес себя из коляски на свои дрожащие ноги. Когда дверь лифта открылась в больничный холл, я подался вперед на костылях, поддерживая вес руками. Левая нога помогала мне удерживать равновесие, в то время как правая тянулась позади, словно на прицепе. Я проковылял через холл мимо регистратуры и вышел через парадную дверь. Оказавшись на воздухе, я кое-как осилил легкий подъем по тротуару к месту, где была припаркована машина. Отец подкатил ко мне коляску, и я рухнул в нее, обессиленный и изнемогающий от боли.
Несмотря на то, что мой «выход» оказался не совсем таким, как я воображал, тот факт, что я покинул больницу в вертикальном положении, вселил в меня большие надежды. Для меня это были первые шаги к повороту времени вспять и восстановлению права на прежнюю жизнь. Минуло всего четыре месяца с тех пор, как меня на шоссе переехал грузовик. «Если ты уже можешь ходить на костылях, то подумай, чего ты сможешь добиться через пару лет», – сказал я себе.
Желание вернуть прежнюю жизнь было не единственной моей движущей силой. Я ненавидел жизнь в инвалидной коляске. Я ненавидел то, как люди смотрели на меня в ней. Я ненавидел то, что был ниже всех остальных. Я ненавидел необходимость полагаться на других людей в тех вещах, которых не мог сделать сам в этой проклятой коляске. Сказать по правде, я не хотел иметь к ней никакого отношения. Чем скорее я смогу из нее выбраться и встать на ноги, тем счастливее стану.
Те, кому никогда не приходилось жить в инвалидной коляске, даже представить не могут, каково это – вдруг превратиться из здорового, сильного атлета в оставшуюся от вас оболочку, толкающую колеса своей коляски руками. Где бы я ни появился, везде привлекал к себе внимание окружающих. Я знал, что они обо мне думали. Я сам думал то же самое. Я замечал их жалостливые взгляды. Я мог слышать, как их мозг посылал на кончики языков неизбежный, невысказанный вопрос: «Хотелось бы знать, что с тобой случилось?» Люди делают это неосознанно. Это рефлекторная реакция. Молодой, здоровый во всех остальных отношениях молодой мужчина в инвалидной коляске олицетворяет трагедию. Не знаю, что было хуже: вопросительные, пристальные взгляды или печальные выражения лиц, исполненные жалости и сострадания.
Кроме того, я ненавидел новое клеймо, которое поставили на меня, словно татуировку, посреди лба. Формально я теперь считался физически недееспособным. Недееспособный. Каждый звук этого слова вызывал у меня отвращение. Употребляя применительно к человеку частицу «не», вы показываете, что смотрите на него неуважительно или свысока. «Не» указывает на отсутствие или потерю способности что-то делать или кем-то быть. С точки зрения общества, все это, и не только это, воплощалось теперь во мне. Мой переход в категорию недееспособных был необратимым. Сама эта мысль была мне глубоко отвратительна. Навешивая на человека ярлык недееспособного, общество ясно дает понять: «Ты ни на что не способен, поэтому не представляешь для нас такой ценности, как другие. Свали с дороги!» Раньше я всегда считал, что в жизни нет ограничений, а есть только возможности, но теперь на меня поставили клеймо человека, у которого нет ничего, кроме ограничений. Я всегда гордился своими скоростными качествами и маневренностью на футбольном поле, своим стремлением быть здоровым и сильным. Многие недееспособные люди могут лишь мечтать о таких вещах.
Инвалидная коляска являлась воплощением недееспособности. Единственный способ избавиться от этого клейма, на мой взгляд, заключался в том, чтобы восстановить способность пользоваться ногами и навсегда распрощаться с проклятой коляской. Именно это я и вознамерился сделать. Каждое утро на протяжении двух лет отец возил меня в расположенный недалеко от нашего дома гидротерапевтический бассейн, где я исправно нарезал круг за кругом. Следующим в распорядке дня стоял местный спортзал, владельцем которого был Рон Оуксли – мой друг по Penrith Panthers, который работал в команде тренером. После напряженной тренировки в спортзале Рона я возвращался домой, чтобы пообедать и подремать. Вторая половина дня тоже была посвящена тренировкам. Мой друг Джон Янг помог мне собрать в гараже самодельный тренажерный комплекс. Он сварил автогеном необходимое оборудование и даже написал для меня несколько тренировочных программ. Почти каждый день Джон приходил вечером после работы, и мы вдвоем соревновались, примерно так же, как в свое время с Колином.
Тренировки давали результат, но не совсем тот, на который я надеялся. Процесс восстановления способности пользоваться ногами шел крайне медленно, если вообще шел. Я пробовал игнорировать этот факт, направляя еще больше сил на проработку верхней половины тела. Вскоре я восстановил массу тела, отнятую у меня четырьмя месяцами в больнице. Благодаря возросшей силе верхней половины тела мне стало легче управляться с костылями «канадками» – легче, но все еще очень трудно. День за днем я закреплял их скотчем на предплечьях и выбирался из дома, пробуя ходить. Не сосчитать, сколько раз я проходил из одного конца улицы в другой, обливаясь потом от невероятных усилий. Мои ноги работали не лучше, чем в день выписки из больницы. Когда я ковылял на костылях, левая нога поддерживала небольшую часть веса, в то время как правая по-прежнему волочилась позади. Тем не менее я заставлял себя использовать их как можно больше.
Однажды утром мне удалось доковылять на костылях до спортзала Рона. Рон широко улыбнулся, радуясь моему прогрессу.
– Джонни Маклин, я больше никогда не хочу снова видеть тебя в этой коляске, – сказал он, пытаясь укрепить мою решимость продолжать борьбу и не позволить несчастью одержать надо мной верх.
– В этом и состоит мой план, Рон, – ответил я. Однако с каждым днем я все больше и больше убеждался в том, что мой план не работает. И причиной моего уныния было не только отсутствие прогресса с ногами. Меня изматывали изнурительные усилия по возвращению к прежней жизни. Из первых трех лет после несчастного случая со мной я, наверное, два года потратил на сон. Каждый день рано вечером я валился в кровать и отключался как минимум на двенадцать часов. Но даже такого количества сна было недостаточно. Каждый день после обеда я тратил на сон еще от двух до четырех часов. У меня не было выбора. Тело просто отказывалось работать и говорило мне, что оно собирается поспать и приглашает меня присоединиться к нему. Пока я был погружен в сон, жизнь вокруг меня била ключом.
Если бы я смог увидеть признаки продвижения к своей цели – снова ходить и бегать, то попытки изнурять себя были бы оправданными, но на самом деле никакого прогресса не было. Невзирая на все часы и усилия, затраченные на стремление повернуть время вспять, я все еще не мог более или менее приемлемо передвигаться. Я пытался убедить себя в обратном. С каждой новой корявой попыткой передвижения на костылях я говорил себе, что это уже намного больше похоже на ходьбу, но ясно осознавал, что лишь сам себя обманываю. Помимо того что у меня не работали ноги, усилия, потраченные на ходьбу, вызывали невыносимую боль, причиняемую уцелевшей после несчастного случая сверхчувствительной маленькой полоской спинного мозга. Жизнь казалась жестокой шуткой. Было похоже, что малая часть моего спинного мозга, оставшаяся нетронутой, была запрограммирована на то, чтобы передавать снизу, от ног, лишь сигналы боли, полностью игнорируя команды мозга, приказывавшего ногам двигаться. Как-то под вечер, после выполненного на одной силе воли объема тренировочной нагрузки, я вернулся в свою комнату сильно расстроенным и злым. Впервые с начала реабилитации я решил быть честным с самим собой. Мои глаза наполнились слезами, но я сумел их подавить. Затем в комнату вошел отец. Одного взгляда на него оказалось достаточно, чтобы я утратил способность сдерживать накопившиеся внутри меня эмоции.
– Я стараюсь изо всех сил, но ничего не выходит, – удрученно произнес я.
Папа посмотрел на меня так, как способен только родитель, и у меня появилось ощущение, что он уже знает то, в чем я не мог себе признаться: я никогда больше не буду ходить. Я, наконец, осознал: как бы упорно я ни пытался, параплегию не победить. Почувствовав, что означал этот его взгляд, я разрыдался обильными, облегчающими душу слезами. У отца тоже затуманились глаза, но он удержал себя в руках. А я просто прижался к его груди и плакал.
Наконец, папа сказал:
– Посмотри, какой большой путь ты уже прошел, – имея в виду то, что после аварии я вернулся с порога смерти и даже получил возможность немного приблизиться к нормальной жизни, пусть даже и в инвалидной коляске. – А теперь подумай, куда ты направишься дальше, – добавил он, – и как далеко сможешь пройти?
Что-то в словах отца вызвало у меня внутри сильный резонанс. Больше двух лет я хотел только одного – повернуть время вспять. Каждый день я оглядывался на того, кем был когда-то, и говорил себе, что обязан найти способ снова им стать. Возможность потерпеть неудачу даже не рассматривалась. И вот теперь, сидя в комнате со своим отцом, я, в конце концов, признал правду, от которой нельзя было скрыться. Меня сбил грузовик и сломал мне спину в трех местах. У меня частично разорван спинной мозг, и я параплегик. Два года я цеплялся за слово «частичная» в своем диагнозе, словно мог из человека, страдающего частичной параплегией, превратиться в совершенно здорового. Однако это было невозможно, как бы сильно я ни старался.
Когда я, в конце концов, принял всю реальность своей ситуации, то почувствовал себя так, словно с моих плеч сняли неимоверный груз старой жизни. Впервые с тех пор, как я крутил педали на трассе М4, я мог честно, со спокойным ожиданием правды спросить, что может готовить для меня будущее. Я никогда не смогу глядеть вперед, если стану цепляться за прошлое. Как только я освободился от прошлого, будущее стало выглядеть светлым и многообещающим. С раннего детства я мечтал стать профессиональным спортсменом. Но я все еще был молод и признаюсь честно, если не считать ног, возможно, находился в такой хорошей спортивной форме, как никогда в жизни. «Как далеко я смогу пройти? – спросил я себя. – Чего я смогу достичь, если перестану смотреть на себя, как ни на что не годного человека в коляске?»
Еще до разговора с отцом я занялся поисками других возможностей применения своей неодолимой тяги к спорту и состязаниям. Мы с Джонно купили вскладчину двухместную байдарку. Первые попытки ее использования заканчивались тем, что мы переворачивались и падали в воду. Но когда мы научились в ней сидеть, сохраняя устойчивость, то начали вместе совершать гребные заезды по реке Непин. Однажды мы отправились на реку после возвращения Джонно с работы. Мы планировали длинный заезд, чтобы проверить свои силы и посмотреть, какую дистанцию сумеем одолеть. Однако солнце зашло раньше, чем мы ожидали, и мы пропустили буек на реке, оставленный нами в точке поворота. Я подумал, что мы забрались слишком далеко и спросил Джонно, не следует ли нам развернуться к дому.
– Нет, я думаю, буек уже рядом, за следующей излучиной, – сказал он.
За следующей излучиной последовала еще одна и еще, пока в темноте мы оба не потеряли ориентировку. К тому времени, когда нам, в конце концов, удалось отыскать место, где была припаркована наша машина, мы прошли на веслах больше 30 километров. Этот случай стал для меня показательным не только в том смысле, что на реке, когда сомневаешься, куда плыть, лучше повернуть назад. Пройдя на веслах 30 километров в темноте, я понял, что неспособность использовать ноги не изменила мой характер. У меня было достаточно желания и сил, чтобы двигаться по выбранному пути дальше и быстрее.
Мы с Джонно продолжали вместе тренироваться и ходить на веслах. В 1990 году мы приняли участие в Hawkesbury Classic – благотворительной гонке на байдарках-двойках, больше известной в народе как «Сумасшествие под луной». Гонка по реке Хоксбери на дистанцию почти в 110 километров от Виндзора до Бруклина стартовала в пять часов вечера. Мы с Джонно пересекли финишную линию чуть позже пяти утра на следующий день. Из сотни лодок мы пришли двенадцатыми. Я был недоволен нашим результатом (потому что нацелился на золото, как делаю всегда, независимо от того, чем занимаюсь), но все же он оказался достаточно хорошим, чтобы не дать умереть моим спортивным мечтам. Пару лет спустя мы стали чемпионами штата Новый Южный Уэльс на байдарке-двойке. Я никогда не забуду то выражение, которое появилось на лицах некоторых наших соперников, когда я выбирался из байдарки и перемещался в свою инвалидную коляску.
Успех в гребле убедил меня в том, что я нахожусь на правильном пути. Затем я обнаружил нечто такое, что открыло мне совершенно новый мир. Больше всего на свете я любил бегать, но не меньше любил ощущение скорости и свободы, которое давала мне езда на велосипеде. Поскольку ездить на велосипеде без ног невозможно, этот предмет страсти был мне теперь недоступен – но лишь до того дня в 1994 году, когда я наткнулся на хендсайкл, импортированный из Соединенных Штатов. Хендсайкл – это трехколесный байк с низким сиденьем и парой рукояток вместо педалей. Рукоятки расположены на уровне груди, на одной линии, в отличие от обычного велосипеда, у которого педали расположены под углом 180 градусов. По сравнению с сегодняшними хендсайклами этот агрегат был настоящим чудовищем и весил больше 17 килограммов, но для меня он стал средством достижения свободы. Я даже дал ему звучное прозвище – «колесница свободы». Как только я в него забрался, на меня снизошло озарение. Я понял, что должен сделать дальше. Я отправился к Джонно и сказал ему:
– Мне нужно закончить то, что начал. Я собираюсь пройти Непин-триатлон.
– Ладно, дружище. Давай попробуем, – согласился Джонно. В отличие от меня он еще не пробовал себя в триатлоне, но подобные мелочи никогда его не останавливали.
У меня не было сомнений в своей способности справиться с километровым заплывом. Я уже давно завершил курс плавания в гидротерапевтическом бассейне и теперь плавал на приличные дистанции в расположенных неподалеку от Пенрита озерах. Они были искусственно созданы в заброшенных карьерах. После того как было объявлено, что Сиднею предстоит стать хозяином Олимпийских игр 2000 года, озера были расширены и преобразованы в гребной центр мирового класса. Они стали моим любимым местом для плавания и находились близко от моего дома.
Кроме того, я был уверен, что сумею одолеть 12-километровый «беговой» этап. У меня не было гоночной инвалидной коляски, и мне даже не пришло в голову ее приобрести. У меня была лишь обычная повседневная коляска, но я знал, что этого будет достаточно. Через четыре года после примирения с передвижением в коляске проехать на ней 12 километров было для меня не сложнее, чем преодолеть эту дистанцию бегом до несчастного случая, – то есть совсем просто.
Но хендсайкл был чем-то новым. Езду на нем я освоил достаточно легко. Когда крутишь рукоятки в режиме «тяни-толкай», используются группы мышц, отличные от тех, что работают при толкании вниз обручей на колесах моей коляски, хотя в обоих случаях нагрузка приходится на руки и туловище. Чтобы проехать 40 километров, мне требовались серьезные тренировки на дороге. И мне была известна только одна дорога с необходимыми мне длинными прямыми участками – трасса М4.
Признаюсь честно, что когда мы с Джонно в первый раз выехали на М4, сердце у меня колотилось как у кролика. Эта поездка по М4 была для меня не первой. Поскольку это главная шоссейная дорога между моим тогдашним домом в Пенрите и Сиднеем, я ездил по ней туда и обратно как минимум раз в неделю на протяжении шести лет, прежде чем мы с Джонно выехали на нее на наших байках. Во время каждой поездки мне приходилось проезжать мимо места, где на меня наехал грузовик. Однако есть огромная разница между движением мимо этого места в безопасном салоне автомобиля и возвращением на асфальт на байке, особенно на хендсайкле.
Во время первой тренировочной поездки по трассе М4 случилась забавная вещь. Мы с Джонно доехали до точного места, где со мной произошел несчастный случай, но я не остановился и не оглянулся. Я просто продолжал двигаться дальше. «Я все еще здесь. Я не умер. Я двигаюсь вперед», – говорил я себе, проезжая мимо. В этой маленькой полоске асфальта была заморожена часть моей жизни, но с каждым оборотом рукояток я чувствовал, что прошлое все больше лишается своей власти надо мной. Да, та авария стала поворотной точкой в моей жизни, но после нее моя жизнь не закончилась – никоим образом и ни в каком виде. Да, конечно, я изменился, но теперь я получил возможность сам решать, что мне делать с этим изменением. Поездка на хендсайкле по трассе М4 для подготовки к тому самому соревнованию, к которому я готовился в тот день, когда меня сбил грузовик, была моим способом сказать, что я твердо решил двигаться вперед. Но по мере приближения даты Непин-триатлона моя непоколебимая решимость начала слабеть. Я был уверен в том, что смогу добраться до финиша. Я не сомневался в этом ни секунды. Однако я вспомнил тот день, когда выбрался из байдарки после победы в чемпионате Нового Южного Уэльса и увидел выражения лиц других участников. Мне не хотелось снова проходить через все это. У меня сохранилась чрезмерная чувствительность к оторопелым и отведенным в сторону взглядам, которые неизменно вызывал мой подъезд к месту старта на инвалидной коляске. Поэтому у меня родился план. Я попросил Джонно отправиться со мной, чтобы пройти дистанцию гонки за день до соревнований, когда там никого нет.
– Ты поможешь мне спуститься на воду, а затем выбраться на берег и забраться в хендсайкл, и мы пройдем трассу вместе, не привлекая лишнего внимания к моей коляске, – сказал я ему.
Мне такое решение казалось оптимальным. Джонно бросил на меня один из своих фирменных удивленных взглядов:
– О чем ты говоришь? Ты будешь стартовать в гонке вместе со мной и со всеми остальными, и не о чем тут больше толковать.
– Но… – нерешительно протянул я.
– Никаких «но», – отрезал Джонно. И я понял, что тема закрыта.
В день гонки мои худшие опасения подтвердились. Люди без всякого стеснения пялились на меня. Сверкали вспышки фотокамер. Я оказался чем-то вроде дополнительного номера программы. Джонно нес меня к воде на руках, чем привлек еще больше удивленных и любопытных взглядов. Но как только стартовый судья дунул в свисток и я поплыл, вся предстартовая неловкость куда-то испарилась. В воде я был просто еще одной головой в зеленой шапочке среди бурлящего моря таких же зеленых шапочек. В конце заплыва Джонно пришлось достать меня из воды и помочь разместиться в хендсайкле. Как только он с этим справился, я сорвался с места и стал зависеть только от себя. Остаток дистанции я помню смутно, за исключением того, что на протяжении всего «бегового» этапа за мной следовала машина скорой помощи. Водитель то и дело кричал мне:
– Ты в порядке? Помощь не нужна?
– У меня все отлично, приятель. Спасибо! – кричал я в ответ.
На самом крутом холме пришлось немного попотеть, но после того, как я преодолел его вершину, мне стало ясно, что мне хватит сил добраться до финиша.
К тому времени, как я пересек финишную линию, толпа зрителей немного поредела, что доставило мне некоторое облегчение. Я все еще стеснялся своего состояния. Чем меньше глаз на меня смотрит, тем лучше. После финиша по мне прокатилась волна эмоций, и я почувствовал себя так, словно пересек не финишную, а стартовую черту. Я не только замкнул круг, начинавшийся с Непин-триатлона 1988 года, но и вошел в открывшуюся передо мной новую дверь. Я больше не чувствовал необходимости возвращаться назад. Мне не терпелось выйти на новые просторы и посмотреть, что еще я смогу сделать. У меня в ушах все еще звучали слова моего отца: «Как далеко ты сможешь пройти?» Мне не терпелось это выяснить.