Приход к власти Гитлера – конец еврейским иллюзиям
Когда 30 января 1933 г. престарелый президент рейхстага Гинденбург назначил Гитлера канцлером, сбылись самые худшие опасения немецких евреев. Поначалу руководящие круги еврейских общин не были готовы воспринять изменение политической ситуации 30 января. Но многие евреи в январе 1933 г. еще надеялись, что антисемитские высказывания Гитлера – это лишь тактика предвыборной борьбы, а не истинные убеждения.
Сразу после 1933 г. еврейское население охватила неимоверная паника, когда началось изгнание евреев из общественной жизни, культуры и экономики. Принимаемые законы и распоряжения ставили своей целью уничтожение основ их существования и изоляцию от общества. Над этим работали в тесном сотрудничестве государственные учреждения, партийные инстанции и промышленные союзы.
Сразу же в 1933 г. была начата так называемая ариизация экономики. Особый интерес был проявлен к банкам, преуспевающим предприятиям, крупным универмагам, отелям. На предпринимателей, которые не хотели «продать» принадлежащие им объекты, оказывалось юридическое давление, и их пытались уничтожить экономически. Первого апреля 1933 г. был объявлен «День бойкота» еврейских предприятий, который в первую очередь коснулся «еврейских универмагов» Херрманн Титц, Карштадт, Вертхайм и КаДеВе. Но по-настоящему они были уничтожены «арийскими» банками, которые закрыли для них кредиты и тем самым вынудили к продаже на невыгодных условиях.
Законодательное вытеснение евреев из общественной жизни началось в 1933 г. с принятием закона «О восстановлении профессионального чиновничества», следствием которого стало увольнение евреев со всех государственных постов. Пятнадцатого сентября 1935 г. на партийном съезде Национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) были оглашены так называемые Нюрнбергские расовые законы. Пресловутый «Закон о защите немецкой крови и немецкой чести» запрещал немецким «арийцам» заключение браков и внебрачные половые сношения с евреями. Процессы, направленные против обеих сторон, вскоре стали привычными для столицы. «Закон о гражданстве в рейхе» лишал евреев гражданского равноправия и официально придавал им статус граждан второго сорта.
«Постановление о декларации принадлежащего евреям имущества» от 26 апреля 1938 г. создало основы для всеобъемлющей «ариизации» еврейской собственности. Распоряжением № 4 к «Закону о гражданстве в рейхе» с 25 июля 1938 г. прекращалась апробация и выдача евреям разрешений на врачебную практику, распоряжением № 5 был наложен запрет на деятельность еврейских адвокатов. Все эти меры преследовали цель вынудить немецких евреев, после изъятия у них средств к существованию и денег, к эмиграции. Несмотря на все эти издевательства, лишь 48 тысяч из 160 тысяч берлинских евреев до конца 1937 г. решились на этот шаг. А потому начиная с 1938 г. в отношении евреев стала применяться разработанная нацистскими учреждениями концепция «форсированного изгнания».
Уже в одном из меморандумов отдела СД IV-2, направленного Рейнхарду Гейдриху, руководителю службы безопасности СС (СД), 24 мая 1934 г. указывалось: «Целью политики в отношении евреев должна быть их полная эмиграция… Возможности для жизни евреев – не только в экономическом смысле – должны быть ограничены. Германия должна стать для них страной без будущего, в которой оставшаяся часть старших поколений умрет, а новые поколения не смогут существовать. Тем самым стимул для эмиграции длительное время будет сохраняться».
Десятого июня 1938 г. Геббельс выступил с речью в Министерстве пропаганды перед 300 офицерами полиции, после чего сделал в своем дневнике следующую запись: «Я намеренно провоцирую. Без всякой сентиментальности. Сегодня важен не закон, а различные придирки. Евреи должны убраться из Берлина. Полиция мне в этом поможет».
Эта речь послужила искрой для акции, в ходе которой витрины еврейских магазинов, вывески еврейских врачей, а также адвокатов были осквернены и размалеваны. Затем последовала акция 16 июня, в ходе которой несколько тысяч берлинских евреев были арестованы по обвинению в торговле наркотиками. Эта «июньская акция», прерванная на несколько дней протестами из-за границы, была генеральной репетицией состоявшегося в том же году ноябрьского погрома.
Ноябрьский погром 1938 г., эвфемистически названный «хрустальной ночью», означал коренной перелом: масса еврейских граждан была арестована и отправлена в концентрационные лагеря, пресса (Schwarze Korps[3]) предвещала многочисленные убийства, антисемитская пропаганда достигла своих высот, а последовавшие новые законы окончательно исключили евреев из всех сфер жизни общества.
С какого времени ноябрьский погром стали называть «хрустальной ночью» (Kristallnacht или Reichskristallnacht), установить невозможно. Доказательств, что это берлинские неологизмы того времени, пока нет. Известно, однако, что эта ночь, с 9 на 10 ноября 1938 г., полностью изменила жизнь берлинских евреев. Если раньше существовала хотя бы надежда, что как-нибудь удастся приспособиться к создавшейся ситуации, то теперь эта надежда окончательно рухнула. Берлинским евреям было суждено пережить этот ужас – увидеть, как горят синагоги. Вначале это были только синагоги.
Сохранилось лишь небольшое число фотографий разгромленных магазинов и горящих синагог. Фотография горящей Новой синагоги на Ораниенбургерштрассе, часто используемая в качестве иллюстрации, является комбинированной съемкой послевоенного времени: в отретушированную фотографию добавлены языки пламени. В «хрустальную ночь» эту синагогу не поджигали, она была сильно разрушена бомбами при воздушном налете в феврале 1943 г. Хайнц Кноблох в вышедшей в свет в 1990 г. книге «Мужественный начальник полицейского участка» рассказывает о Вильгельме Крютцфельде, благодаря которому удалось предотвратить пожар и серьезные разрушения Новой синагоги в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г.
Определить точное число разрушенных магазинов и частных синагог невозможно. Большая часть синагог, принадлежащих еврейским общинам, была в ходе погрома повреждена. В том числе и синагога на Фазаненштрассе. Существует подробное свидетельство, оставленное одним из бывших учеников, ставших очевидцем разгрома.
Эрнест Гюнтер Фонтхайм вспоминает: «Она была одной из самых красивых синагог, которые я когда-либо видел. Как снаружи, так и внутри… Десятого ноября утром я шел, как всегда, в школу. В районе Вестенда, где мы жили, не было никаких еврейских магазинов. На пути мне не встретилось ни одной синагоги, и поэтому я ничего не знал о погроме. Придя в школу, я услышал в классе от своих одноклассников, большинство которых жило в еврейских районах, ужасные истории о выбитых окнах и грабежах еврейских магазинов, горящих синагогах и молельных залах. В 8 часов утра прозвучал школьный звонок, но ни один учитель не пришел ни в наш, ни в соседние классы. Это было нечто неслыханное. Мы сидели в классе в подавленном настроении.
Позднее – я не могу вспомнить точно, может быть, через полчаса или меньше – открылась дверь учительской комнаты, и учителя с озабоченными лицами стали расходиться по классам. Наш учитель д-р Вольхайм вошел в класс, закрыл за собой дверь и сказал, что безопасность школы больше не может быть гарантирована, и поэтому с сегодняшнего дня школа закрывается. Мы должны разойтись по домам. Он дал нам следующие инструкции: нигде не задерживаться, сразу идти домой, чтобы наши родители знали, что с нами ничего не случилось. Идти небольшими группами, чтобы не привлекать к себе внимания нацистов, максимально по два-три человека, но не больше. Будет ли школа работать дальше, нам сообщат.
Наша Адасс-школа находилась вблизи станции “Тиргартен”, и я поехал домой на электричке от “Тиргартена” до станции “Хеерштрассе”, в пяти минутах ходьбы от которой я жил. После того, что я услышал, я старался все время смотреть в окно: между вокзалом “Цоо” и “Савиньи-платц»”, сразу же за железнодорожным путепроводом, находилась синагога на Фазаненштрассе. Это была синагога, в которой я три года назад отмечал Бар-мицву[4].
Когда электричка проезжала мимо синагоги, я увидел столб дыма, поднимавшегося из центрального купола – синагога имела три купола. Я был в таком шоке, что позабыл все, что нам говорил д-р Вольхайм. На следующей остановке я выскочил из вагона и побежал так быстро, как только мог, назад, чтобы посмотреть, что там случилось. Напротив синагоги на тротуаре собралась толпа людей, которой полиция не разрешала подойти ближе. Раздавались антисемитские выкрики – я не помню сейчас деталей – что-то вроде “долой евреев!”.
Я стоял в центре толпы, совершенно не осознавая угрожающей мне опасности. Вид горящей синагоги гипнотизировал меня, и я мог думать только об этом. Вдруг кто-то крикнул, что в здании напротив синагоги, т. е. в данном случае в том, которое находилось за нами, на первом этаже живет еврейская семья. Раздался крик: “Вытащите их!” Это привело меня в ужас. Людям, вероятно, наскучил вид горящей синагоги, им хотелось какого-то разнообразия. Все повернулись, и те, кто оказались непосредственно перед домом, устремились в подъезд, и через несколько секунд я услышал тяжелые удары в квартирную дверь. В душе я надеялся, что дверь выдержит, но сразу же я услышал треск ломаемого дерева, затем рев – победный рев толпы – и потом полная тишина, ни одного звука.
Вдруг масса снова пришла в движение, и я увидел, как старого лысого человека грубо швырнули в толпу. Со всех сторон на беднягу посыпались удары, его лицо вскоре было залито кровью. Где-то в толпе нашелся мужчина, который постоянно кричал: “Это же трусость: все на одного!” Несколько человек повернулось к нему, а он все продолжал кричать: “Это невероятная трусость!” Его оттолкнули в сторону, и еврей сквозь строй – по-другому это назвать нельзя – был выброшен на тротуар, и тогда вдруг совершенно мистически рядом появилась полицейская машина. Окровавленного человека втолкнули в нее, в этом было его спасение, и машина отъехала.
После того, что я увидел, у меня все еще не было чувства грозящей лично мне опасности, потрясенный, я вернулся на станцию S-бана и поехал домой. Адасс-школа, как и большинство других еврейских школ, никогда больше не открылась. Мои родители решили, что в связи с предстоящей эмиграцией я должен ускоренно учить английский».
Сопротивляться бесчинствам, имевшим место в ночь с 9 на 10 ноября 1938 г., было почти невозможно. Тем не менее отдельные акции сопротивления имели место. Так, двое юношей спасли свитки Торы из «Храма мира» – синагоги на Берлинер МаркграфАльбрехтштрассе. Тогда четырнадцатилетний Давид Цвингерманн и его младший друг Хорст Левенштайн обнаружили утром 10 ноября в сожженной синагоге, за толстой дубовой дверцей шкафа для хранения Торы, двенадцать неповрежденных свитков. Они вынесли их незаметно на улицу, им посчастливилось сразу найти водителя такси, который согласился эти свитки отвезти. Мать Цвингерманна помогла их спрятать у одного английского еврея, занимавшегося импортом чая. Впоследствии они были возвращены еврейской общине.
Заведующий культовым отделом общины Элиезер Эренрайх, узнавший об этой акции, был так восхищен мужеством юношей, что постарался найти для них возможность эмигрировать. Это удалось лишь в одном случае: Давид Цвингерманн смог 1 декабря 1938 г. с первой группой детей перебраться в Англию. Хорст Левенштайн в конце 1941 г. был депортирован в Ригу и там убит.
Имело место и идеологическое сопротивление берлинских евреев, прежде всего со стороны еврейской прессы. Две цитаты могли бы наглядно проиллюстрировать используемую ею тактику: «Для распространения правды нужно прибегать к хитрости» (Бертольт Брехт) и «Сатира, понятная цензору, является плохой сатирой» (Карл Краус). Ноябрьский погром означал конец имеющей давние традиции немецкоязычной еврейской прессы; все еврейские газеты были закрыты. Спустя несколько дней после погрома бывшим редакторам двух крупнейших еврейских газет было приказано явиться в Министерство пропаганды.
«Там им сообщили, что они должны в течение нескольких дней организовать новый информационный орган Jiidische Nachrichtenblatt (Еврейская информационная газета). В их распоряжение предоставлялись помещения и финансовые средства закрытых газет. Новая газета должна была распространяться исключительно среди еврейского населения на территории рейха и служить источником информации для все более ущемляемого в правах национального меньшинства. Одним словом, это был подлежащий строгой цензуре печатный орган, задачей которого являлось распространение важной с точки зрения правящего режима информации среди еще оставшихся в Германии евреев» (Клеменс Майер).
Даже в этих условиях «Еврейская информационная газета», пользуясь эзоповым языком, непонятным для строгого цензора из Министерства пропаганды (но не для читателя!), высказывала свое мнение о ноябрьском погроме.
Так, в газете была помещена критическая статья о фильме «Чикаго», который был показан в Еврейском культурном центре: «Город объят пламенем, а пожарные, не вмешиваясь, наблюдают. Все шланги присоединены, лестницы приставлены, брандспойты в состоянии готовности, но никто не шевельнется, чтобы их включить. Пожарные ждут команды, но команды не слышно. Лишь когда город, раскинувшийся на площади свыше пятисот моргенов, полностью сгорел и вокруг уже одни развалины, отдается приказ. Пожарные команды возвращаются в депо. Злонамеренная выдумка? Уродливая сказка? Нет. Правда. И Голливуд смог ее воссоздать».
В ходе ноябрьского погрома в Берлине было арестовано около двенадцати тысяч евреев – мужчин, которых отправили в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Для тех, кто позже был выпущен из лагеря, этот арест в ряде случаев явился спасением, поскольку еврейским зарубежным организациям удалось получить разрешение на эмиграцию некоторых арестованных, как это было, например, в случае адвоката из Панкова Херберта Эгера. После освобождения из Заксенхаузена ложа Б’най Б’ритт помогла ему вместе с семьей эмигрировать в Англию. Его сын вспоминает: «В ноябре 1938 г. отец был вызван в гестапо. В этом не было ничего необычного: его, как секретаря общины (Синагогального союза в Панкове. – Я.Р.), уже не раз туда вызывали. Каждый раз отец брал с собой зубную щетку, мыло и полотенце на случай, если он там останется. Но до сих пор все обходилось. Однако на этот раз он не вернулся домой. На наши запросы гестапо, естественно, не отвечало. Потом распространился слух, что видели набитые людьми грузовики, которые двигались в направлении Ораниенбурга. Моя мать решила, что отца, наверное, отправили в концентрационный лагерь Заксенхаузен. Через пару дней она поехала со мной туда, чтобы попытаться передать отцу посылку… Но это было невозможно. По дороге мы видели группы арестованных, которые маршировали в сторону лагеря».
Через несколько недель Герберта Эгера освободили. Его сын пишет далее: «Он никогда не говорил о том, что ему довелось пережить в концлагере, но моя мама после его смерти (1953) рассказывала мне, что отец почти каждую ночь просыпался с криком. Это было следствием того, что ему довелось тогда пережить».
После ноябрьского погрома число евреев, желающих эмигрировать, резко увеличилось. Начался штурм всех посольств и консульств, в первую очередь американского посольства и английского Passport Control Office. Правительство Великобритании после погрома временно смягчило иммиграционные ограничения. Палестинский отдел на Майнекештрассе организовал «курсы переобучения» для работоспособных эмигрантов, чтобы дать им возможность приобрести требуемую в Палестине специальность – необходимое условие для получения въездного сертификата.
Сионистские организации создали большое число мест профессионального обучения молодежи, причем не только в Германии. Некоторые из этих Хахшара-лагерей[5], в которых молодые люди обучались ремеслам и сельскохозяйственным профессиям, а девочки – ведению домашнего хозяйства, находились в окрестностях Берлина. В целом, благодаря поддержке Палестинского отдела, 57 тысячам немецких евреев удалось легально и нелегально выехать в Палестину.
Вслед за ноябрьским погромом последовал целый ряд распоряжений и законов. Двенадцатого ноября на немецких евреев издевательски был наложен коллективный «штраф» в один миллиард рейхсмарок для возмещения ущерба, нанесенного «арийцам» в ходе беспорядков. «Распоряжение об использовании еврейской собственности» дало возможность полностью исключить евреев из экономической жизни, а их имущество и недвижимость экспроприировать в принудительном порядке. Пятнадцатого ноября еврейским школьникам было официально запрещено посещение общедоступных школ. Унижения и издевательства распространились на все сферы общественной и личной жизни. В частности, «распоряжение № 1 о дополнении к Закону о голубиной почте» запрещало евреям держать почтовых голубей. Третьего декабря указом Гиммлера аннулированы водительские права еврейских граждан и регистрационные документы на автомашины. Распоряжение от 5 декабря сокращало пенсии бывшим еврейским служащим. Городское правительство Берлина активно поддерживало меры по лишению прав еврейских сограждан. В тот же день вступили в действие культурные и территориальные ограничения для евреев («юденбан»), согласно которым евреям запрещалось посещение театров, кинозалов, музеев, выставок, спортивных площадок и стадионов, общественных мест купания, парков и зоологических садов, а также нахождение в центре Берлина, в районе улиц Вильгельмштрассе, Фоссштрассе и Унтер ден Линден.
Указ от 8 декабря исключал евреев из высших учебных заведений, запрещал им работу – в институтах и библиотеках. Семнадцатого января 1939 г. были объявлены недействительными разрешения на работу для еврейских зубных врачей, ветеринаров и аптекарей. Тем самым немецкие евреи лишались не только возможности активной профессиональной деятельности во всех сферах экономики, науки и культуры, но и вообще какого-либо участия в общественной жизни.
Все эти законы и распоряжения привели к быстро прогрессирующему обнищанию еврейского населения. Его имущество было де-факто экспроприировано, оно было лишено почти всех источников заработка. Число получателей социальной помощи среди евреев резко возросло. Поначалу обязанность заботиться об их социальном обеспечении была переложена государством на еврейские общины, к тому времени уже полностью разоренные. Двадцатого декабря 1938 г. было отдано распоряжение об «организации закрытых рабочих мест» для безработных евреев. Спустя несколько дней по адресу Кройцбергер Фонтанепроменаде, 15, было создано Центральное ведомство для евреев Берлинского управления по труду.
После ноябрьского погрома 1938 г. положение радикально изменилось: у евреев в Германском рейхе не оставалось больше никаких шансов на выживание. Преобладающее большинство пыталось эмигрировать. Около 50 тысяч берлинских евреев удалось покинуть Германию. Это была, правда, лишь малая часть желающих уехать, поскольку выполнить условия эмиграции смогли далеко не все: только немногие страны и только в небольшом количестве соглашались принять евреев. При этом они требовали поручительства и финансовые гарантии от своих граждан либо документального подтверждения наличия капитала у желающих получить въездную визу.
Однако подавляющее большинство евреев не имело ни связей за границей, ни капитала. Даже собрать деньги на дорогу было для многих проблемой. Поэтому последним выходом из тупиковой ситуации нередко было самоубийство.
Оставшиеся (в 1939 г. их было 75 344 человека) еще теснее сплотились вокруг общины. С началом войны начались тотальные репрессии. Телефоны в еврейских квартирах были отключены, использование общественных таксофонов им запретили. Осенью 1940 г. еврейское население могло покупать продукты питания только днем, в период между 16 и 17 часами; евреи не имели права покидать ночью свое жилище.
Вслед за запретом еврейских газет и журналов – за исключением уже упомянутой «Информационной газеты» – последовало указание об обязательной сдаче имеющихся у евреев радиоприемников. Даже произведения искусства, например картины и ковры, должны были быть сданы.
С 1 сентября 1941 г. по распоряжению полиции, как когда-то в Средние века, все евреи, начиная с шести лет, обязаны были носить в качестве опознавательного знака желтую звезду. Чуть позднее специальными обозначениями были помечены еврейские жилища. Одновременно им было запрещено покидать район проживания. Все эти мероприятия служили для подготовки депортации в лагеря массового уничтожения. После лишения еврейских квартиросъемщиков их прав пришла очередь «очистки жилой площади от евреев», следствием чего явилась их концентрация на определенных территориях, улицах и в домах, что тоже должно было облегчить депортацию. По какой системе происходило переселение евреев, остается неясным. Частично освобождение квартир в центре города связано с реализацией планов Альберта Шпеера[6] по превращению Берлина во «Всемирную столицу Германии».
В июле 1941 г., еще задолго до решений «Ванзейской конференции», началось «окончательное решение еврейского вопроса»: Геринг поручил Гейдриху уничтожать еврейское население во всех занятых фашистами странах Европы. Начались массовые депортации в подготовленные в Польше лагеря массового уничтожения. Для берлинских евреев «исход» начался осенью 1941 г. В октябре была запрещена эмиграция, и в том же месяце первые транспорты с берлинскими евреями отправились с вокзала Грюневальд в Лодзинское гетто. До конца января 1942 г. десять тысяч берлинских евреев были депортированы в Литцманнштадт[7], Минск и Ригу.
Поезда следовали один за другим, и это продолжалось до 27 февраля 1943 г. В этот день в ходе так называемой Фабричной акции (Fabrik-Aktion) были арестованы прямо на рабочих местах и депортированы более одиннадцати тысяч евреев, занятых в оборонной промышленности. Теперь Берлин мог считаться «чистым от евреев» (judenrein). Автором этого словосочетания был Геббельс, которому после поражения немецкой армии под Сталинградом требовалась какая-то победная реляция.
В своем дневнике он оставил следующую запись: «Евреи будут наконец окончательно выдворены из Берлина. В назначенный день 28 февраля они должны быть вначале собраны в лагерях, откуда будут высылаться день за днем партиями по две тысячи человек. Я поставил себе целью до середины, самое позднее до конца марта полностью очистить Берлин от евреев».
В ходе «Фабричной акции» аресты берлинских евреев – 35 642 человека, в том числе около семнадцати тысяч занятых на принудительных работах – проводились не только на рабочих местах, но и на бирже труда, в местах выдачи продуктовых карточек. На улицах постоянно устраивали облавы. Пойманных евреев отправляли в сборные лагеря – для этой цели использовались синагога на Леветцовштрассе и бывший еврейский дом престарелых на Гроссе Гамбургерштрассе. В конце февраля начались депортации в Аушвиц. Из Берлина в марте 1943 г. было депортировано 8658 евреев. Всего до марта 1945 г. из Берлина 122 транспортами было вывезено для уничтожения свыше пятидесяти тысяч евреев.
Среди арестованных были высокопоставленные бундовцы: Генрих Эрлих и Виктор Альтер, которых после нападения Германии освободили и попытались использовать для создания международной еврейской антифашистской организации. Однако этот проект закончился для этих людей трагически, поскольку они одновременно принялись выполнять связанное с тайной Катыни и потому совсем небезопасное задание польского лондонского правительства генерала Владислава Сикорского по розыску польских офицеров, интернированных советскими властями в 1939 г. Плюс ко всему они неосторожно похвалялись повлиять на советскую систему в сторону ее политической либерализации. В итоге объявленные «германскими агентами», они 5 декабря 1941 г. были вновь арестованы и потом погибли в советской тюрьме.