Глава 3
Начало реформ
Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва стал важнейшим событием в истории Китайской Народной Республики: он позволил Коммунистической партии заново консолидировать власть в своих руках и наметил пути воссоединения раздробленного общества. Принятые на пленуме решения направили творческие способности китайского народа, его энергию и энтузиазм в новое русло – на социалистическую модернизацию вместо классовой борьбы. В конце 1978 года Китай вновь подошел к переломному моменту своей истории, как в 1949-м. Но на этот раз китайскому народу повезло больше. Китайское руководство и мировое научное сообщество считают, что Третий пленум стал отправной точкой рыночных преобразований в Китае, началом истории блестящих успехов, которая развертывалась на протяжении последующих 30 лет. Страна, занимавшая первое место в мире по численности населения, превратилась из бедного социалистического государства со стагнирующей экономикой в одного из мировых лидеров в области экономического роста[78]. Существует, однако, соблазн преувеличить значение Третьего пленума, признав его судьбоносным, предопределившим дальнейшее развитие страны. Сказать, что пленум запустил цепь событий, которые с неизбежностью привели к переходу китайской экономики на рыночные рельсы, нельзя. Скорее, это рыночные реформы придали значимость Третьему пленуму, превратив его в ярчайший переломный момент в истории КНР. Если бы реформы не увенчались успехом, Третий пленум остался бы в памяти как очередная тщетная попытка китайского руководства модернизировать экономику.
В любом случае Китай приступил к реформам, не дожидаясь конца 1978 года. 8а два года, прошедшие со смерти Мао в сентябре 1976 года до Третьего пленума в декабре 1978-го, Китай распростился с радикальной маоистской идеологией и признал в качестве первоочередной задачи развитие экономики. «Культурная революция» завершилась вскоре после ареста «банды четырех», и новое китайское правительство во главе с Хуа Гофэном тут же поставило во главу угла социалистическую модернизацию. В 1976 году китайские власти вернулись к программе «четырех модернизаций», а годом позже взяли курс на «скачок вовне». По инициативе Ху Яобана КПК реабилитировала сотни тысяч партийных функционеров и «правых уклонистов», которые пострадали от «чистки» во времена «культурной революции». Многие из них вновь заняли руководящие посты и стали проводниками реформ.
Возглавив Центральную партийную школу и редакцию журнала «Лилунь Дунтай», Ху Яобан сыграл решающую роль на первом этапе реформ: ему удалось ослабить влияние марксистской идеологии на общественное мнение. Журнал «Лилунь Дунтай» стал рупором новых идей. Опубликованная в нем статья «Практика как единственный критерий истины» породила политическую дискуссию, имевшую важные последствия. К концу 1978 года – моменту проведения Третьего пленума в Пекине – практика возобладала, потеснив марксизм и «маленькую красную книжицу Мао». Этот идеологический сдвиг позже будет признан первым «массовым освобождением умов» в истории КНР (Shen Baoxiang 2004: 71; Ma Licheng 2008: 6-15).
Сразу после окончания «культурной революции» Китай взял курс на открытость внешнему миру. Китайские лидеры часто ездили за границу, чтобы восстановить отношения с другими странами, испорченные за предыдущее десятилетие, и своими глазами увидеть, насколько сильно отстал Китай. Нормализация американо-китайских отношений 1 января 1979 года и последовавший за ней визит Дэн Сяопина в США ускорили примирение Китая с Западом. По иронии, познакомившись с достижениями капиталистических экономик в Азии, Европе и США и выразив свое восхищение их быстрым развитием, китайские лидеры лишь укрепились в вере в социализм. Они не сомневались, что внутреннее превосходство социалистической системы позволит модернизировать экономику быстрее, чем это удалось Западу однако добиться этого можно, только если Китай поставит себе на службу инновационную мощь капитализма. Эти идеи получили развитие на Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва. Публикация коммюнике 1978 года, а также возвращение Дэн Сяопина и Чэнь Юня в правительство способствовали дальнейшим преобразованиям в политике и экономике.
Сразу же после Третьего пленума китайское правительство приступило к реформам в области, считавшейся одним из наиболее слабых мест социалистической экономики, – на государственных предприятиях. В коммюнике 1978 года утверждалось: «Одним из серьезных недостатков системы экономического управления является чрезмерная концентрация власти»[79], – следовательно, необходимо было передать ее как местным органам власти, так и хозяйственным организациям, чтобы «местные органы власти, а также промышленные и сельскохозяйственные предприятия получили больше прав на принятие управленческих решений в рамках единого государственного плана»[80]. Идея напрямую передать власть предприятиям не имела прецедента в истории Китая. Памятуя о том, что в эпоху Мао все попытки спасти экономику за счет децентрализации управления провалились, китайские лидеры решили опробовать иной подход. На заседании Госсовета в сентябре 1978 года Ли Сяньнянь выразил сожаление, что предыдущие попытки реформирования китайской экономики свелись лишь к передаче полномочий местным органам власти, в то время как положение предприятий только ухудшилось из-за бюрократической косности и волокиты (Xiao Donglian 2004: 189).
Идея хозяйственной самостоятельности предприятий высказывалась не впервые, по крайней мере в академических кругах. Гу Чжунь и Сунь Ефан стали первыми китайскими экономистами, выступившими с критикой советской плановой модели и предложившими применить рыночные принципы в социалистической экономике (Cao Jianguo 2000: 377–392). Оба считали, что государственные предприятия должны сохранять самостоятельность и стремиться к извлечению прибыли. Еще в 1956 году Гу Чжунь писал о том, что при социализме необходимы рынок и производство товаров для последующего обмена. Спустя год его обвинили в правом уклонизме, и он провел большую часть жизнь в тюрьме и исправительных лагерях
(Ibid., 411–427). В 1974 Гу умер от рака, так и не дождавшись конца «культурной революции». Сунь Ефан считал, что ахиллесова пята социалистической экономики – отсутствие самостоятельности у государственных предприятий, а не централизация власти, как думал Мао, и не децентрализация, как полагали оппоненты «великого кормчего» (Wu Jinglian 2003: 52). В 1961 году Сунь, выступивший с критикой децентрализации управления, на которой настаивал Мао, был объявлен «величайшим ревизионистом в Китае»; во времена «культурной революции» он провел в тюрьме семь лет. После смерти Мао Цзэдуна китайское руководство вспомнило об идеях этих экономистов и взяло их на вооружение (Ibid., 138; Feng Shen, Chen Li 2008: 89).
1
Во время зарубежных командировок китайские лидеры лишний раз убедились в том, что главное – не децентрализация власти, а самостоятельность госпредприятий. Больше всего их поразила высокая производительность и динамизм капиталистических компаний. В отличие от Nissan – фирмы, которая произвела глубочайшее впечатление на Дэн Сяопина в ходе его визита в Японию в 1978 году, – погрязшие в бюрократизме китайские предприятия были крайне неэффективны. Неудивительно, что после Третьего пленума китайское руководство объявило реформу госкомпаний главным условием роста социалистической экономики. В редакционной статье в газете «Жэньминь Жибао» от 19 февраля 1979 года, отражавшей официальную позицию китайского правительства, говорилось: «Самая неотложная задача нынешней экономической реформы – это расширить самостоятельность крупных государственных предприятий»[81]. В течение нескольких последующих лет реформа предприятий – в первую очередь наделение полномочиями государственных предприятий и предоставление им возможности сохранять у себя прибыль – являлась самой важной частью экономической перестройки (Wu Li 1999: 841–846; Wu Jinglian 2003: 138–144; Xiao Donglian 2004: 191).
Местные органы власти, знакомые с хозяйственными реалиями, прекрасно осознавали, что улучшение работы государственных предприятий – фундаментальный фактор решения проблем социалистической экономики. Реформа госпредприятий началась еще до Третьего пленума. В октябре 1978 года появилась информация о первых успехах: отличилась провинция Оычуань во главе с губернатором Чжао Цзыяном, которого в 1980 году назначат премьером Госсовета (Tang Jisheng 1998: 358; Wu Li 1999: 842). Реформа значительно ограничила власть различных ведомств над государственными предприятиями, руководители которых получили право самостоятельно принимать решения по некоторым вопросам. В частности, у них появилась возможность назначать менеджеров среднего звена (хотя увольнять сотрудников им не разрешили), оставлять себе определенную часть прибыли и увеличивать объемы производства сверх показателей, указанных в Госплане. Третий пленум придал всем этим переменам дополнительный импульс. К началу 1979 года число затронутых реформой предприятий в одной только Сычуани достигло сотни (Wu Li 1999: 842). К ним присоединились еще 50 предприятий в соседней провинции Юньнань (Shirk 1993: 200). Изучив успешный сычуаньский опыт, Госсовет КНР в мае 1979-го выбрал для проведения аналогичных преобразований восемь крупных государственных предприятий, в том числе ведущего производителя стали Capital Steel и ряд других компаний в Пекине, Шанхае и Тяньцзине. К концу 1979 года к программе присоединились более 4200 крупных госпредприятий (Wu Jinglian 2005: 145). К 1981-му в Китае (за исключением Тибета) было уже более 6600 реформированных госпредприятий.
Помимо предоставления предприятиям прав принимать управленческие решения китайское правительство приняло ряд других мер, направленных на реформирование промышленности. К тому времени многим стало понятно, что государственным предприятиям мешают два вида ограничений. Во-первых, не имея права самостоятельно принимать решения, предприятия становились пешками в руках различных представителей власти. Они не могли сами решать, что производить и в каких объемах, кого нанимать на работу, а кого увольнять, сколько денег инвестировать, как вознаграждать труд руководителей и рабочих. На самом деле государственные предприятия только назывались «предприятиями». Таким образом, в первую очередь надлежало реформировать госкомпании, предоставив им право самостоятельно вести бизнес – как полагается настоящим предприятиям.
Вторым препятствием была раздробленная структура промышленности. Поскольку Мао неоднократно предпринимал попытки сделать каждую административно-территориальную единицу (от провинций до уездов) как можно более независимой в экономическом плане, китайские госпредприятия были невелики, однако их было чрезвычайно много и все они работали в полной изоляции друг от друга. Даже добывающие и перерабатывающие компании в одной и той же отрасли взаимодействовали чаще всего не напрямую, а через правительственных чиновников. Таким образом, государственные предприятия в разных административно-территориальных единицах образовывали группу промышленных объектов, подчинявшихся местным органам власти[82]. Для решения этой структурной проблемы Госсовет в июле 1980 года призвал к объединению и укрупнению госпредприятий (Xiao Donglian 2004: 204). Что касается машиностроения (наиболее фрагментированной отрасли народного хозяйства во времена Мао Цзэдуна), в начале 1981 года Госкомитет по машиностроению предложил государственным предприятиям осуществить слияние. Кампания по слияниям охватила даже госаппарат. К 1982 году было создано Национальное бюро машиностроения, объединившее четыре ранее существовавших ведомства (Kuang Jiazai, Gai Jun 2004: 311–312).
Вдобавок к преобразованиям в системе управления промышленностью Госсовет решил поставить эксперимент с «комплексной реформой национальной экономической системы» в масштабе целых городов (Zong Han 2007: 30–41; Peng Shen, Ohen Li 2008: 125–128). Первым «подопытным» городом в октябре 1981 года стал Шаши в провинции Хубэй, население которого составляло 243 тысячи человек. В марте 1982-го за ним последовал Чанчжоу в провинции Цзянсу – сопоставимый по размеру город. В феврале 1983 года к ним присоединился Чунцин – первый крупный город, ставший экспериментальной площадкой для «комплексной экономической реформы». В мае участие в проекте приняли еще несколько крупных городов с населением несколько миллионов человек – Вухань, Шэньян, Далянь, Харбин, Гуанчжоу и Сиань. Город Шаши – первопроходец на пути реформ – вырвался из безвестности, оставив след в истории перестройки китайской экономики. Он первым объединил фирмы, чтобы сократить издержки за счет укрупнения масштаба производства; позволил предприятиям самим решать, какую продукцию выпускать; расширил возможности предприятий в сфере кадровой политики; создал систему экономической ответственности руководства. Данный этап экономических реформ оставил очень мало документальных свидетельств, и ученые обошли его вниманием[83] – возможно, потому, что по сравнению с особыми экономическими зонами успехи городов-экспериментаторов кажутся весьма скромными. И все же пилотные проекты в городах – наряду с реформой госпредприятий и реструктуризацией промышленности – наглядно показывают, что в конце 1970-х – начале 1980-х годов китайское правительство прилагало целенаправленные усилия в целях реформирования промышленности.
В общем и целом предприятия быстро откликнулись на нововведения. Получив право самостоятельно принимать управленческие решения, они увеличили объем производства и повысили свою эффективность. В результате доходы рабочих возросли (до этого в течение многих лет им не повышали зарплату). В конце 1980 года была введена система контрактов, устанавливающих компетенцию руководителя. Она, с одной стороны, гарантировала менеджерам высшего звена независимость, а с другой – подробно описывала их обязанности. На стратегическом уровне самое важное, непреходящее наследие реформы состояло в том, что она покончила с монополией централизованного планирования в организации промышленного производства. Государственные предприятия, выполнив план, могли сами решать, что им производить. Благодаря этому социалистическая экономика сумела «перерасти план» (Naughton 1995)[84]. Когда государственные предприятия начали производить товары, не предусмотренные Госпланом, они превратились в субъекты рынка. Отсюда проистекает характерная особенность китайской экономической реформы, известная как «двухрельсовая система», – сосуществование в государственном секторе экономики как централизованного планового регулирования, так и рыночных элементов (Wu Jinglian 2005: 68–71)[85]. В результате доминирование государственного сектора и отсутствие широкомасштабной приватизации не стали препятствием на пути возникновения рыночных механизмов.
Однако, несмотря на успехи в деле реформирования промышленности, состояние экономики практически не улучшилось – по крайней мере судя по стандартным краткосрочным макроэкономическим показателям. Напротив, с тех пор как предприятия стали удерживать часть прибыли для дальнейшего инвестирования и выплаты компенсации сотрудникам, налоговые поступления в государственный бюджет сократились. Наметился дефицит бюджета, забрезжила угроза инфляции. В 1979 году дефицит достиг беспрецедентного, внушающего тревогу уровня – 17 миллиардов юаней; показатель оставался высоким на протяжении последующего года (12,8 миллиарда). Сводный индекс цен в 1980-м вырос на 6 %; в городах рост превысил 8 %[86]. Китайское правительство, привыкшее к колебаниям индекса вокруг отметки 1 %, было обеспокоено уровнем инфляции, которую считало капиталистическим злом. Китайская экономика еще не полностью оправилась после финансовых проблем, вызванных «скачком вовне», так что дефицит бюджета или инфляция могли с легкостью пустить ее под откос, заодно подорвав политическую стабильность. Китайские власти были вынуждены скорректировать экономический курс и приостановить реформы. Первая волна преобразований, последовавших за Третьим пленумом, вызвала разочарование: настоящего прорыва не получилось.
2
Инициированные государством реформы застопорились. Но понемногу на обочине социалистической экономики забрезжили настоящие перемены. Самые важные сдвиги происходили не в сердцевине экономики, а на ее периферии, слабо контролировавшейся государством. И первопроходцами тут были не государственные предприятия – привилегированные экономические агенты, гордость социализма, – а обездоленные, оставшиеся не у дел маргиналы. Находясь у самого подножия бюрократической пирамиды, вдали от Госплана, они больше других пострадали от системы. Тем не менее именно на обочине китайской экономики произошла серия революций, в результате которых частные предприниматели вновь заняли достойное место в экономике, а страна встала на путь рыночных преобразований. Китай стал капиталистическим благодаря периферийным революциям.
Важнейшая из этих революций произошла в сельском хозяйстве – наиболее ослабленном секторе китайской экономики, сильно пострадавшем при Мао Цзэдуне, особенно от катастрофических последствий «большого скачка». По сравнению с промышленностью аграрная сфера хронически недофинансировалась. Хуже того, прибыль от сельскохозяйственной деятельности направлялась на субсидирование индустриализации – посредством навязанной крестьянам экономии и занижения цен на сельскохозяйственную продукцию. По этой причине большая часть сельского населения была вынуждена голодать, что представляло угрозу для китайских властей во время правления Мао Цзэдуна. Коммюнике 1978 года признало существование этих проблем. В 1979 году китайское правительство значительно повысило закупочные цены на основные виды сельхозпродукции и субсидировало применение химических удобрений, чтобы оживить аграрное производство. Меры оказались довольно эффективными: объем производства вырос.
Однако настоящая аграрная реформа – деколлективиза-ция и введение системы производственной ответственности крестьянских хозяйств – шла снизу вверх.
Частное фермерство в постмаоистском Китае зародилось в уезде Пэнси провинции Оычуань – в деревне Гора Девяти Драконов[87]. Эта деревня была одной из самых бедных в коммуне Цюньли: в районе ее называли «деревней попрошаек». Сентябрьским вечером 1976 года Дэн Тяньюань, секретарь партийной ячейки коммуны, собрал небольшую группу кадровых работников, чтобы обсудить с ними производственные проблемы в деревне. Спорили долго и страстно. В конце концов партийцы договорились опробовать частное фермерство, чтобы решить стоявшие перед колхозом проблемы управления и стимулирования. Осознавая все политические риски, собрание постановило выделить крестьянским хозяйствам в двух производственных бригадах малоплодородные земли, а на остальных территориях придерживаться коллективного хозяйствования. В тот год частные хозяйства собрали с малоплодородных земель в три раза больше, чем колхозники с плодородных. На следующий год площадь земли, отданной под частное фермерство, и количество производственных бригад, получивших участки, выросли. К 1978 году – до того как в Пекине состоялся Третий пленум ЦК КПК – вся коммуна перешла на частное хозяйствование, однако держала это в тайне от местных органов власти. В 1979 году уездные власти провели собрание, на котором обсудили наметившиеся в сельском хозяйстве улучшения, и Дэн Тяньюань раскрыл секрет успеха в деревне Гора Девяти Драконов. Секретарь уездной партийной организации одобрил начинание. В 1980 году в отличившуюся деревню пожаловала делегация из министерства сельского и лесного хозяйства. Глава делегации, в целом возражавший против частного фермерства, похвалил Дэн Тяньюаня за повышение производительности труда и даже предложил сделать деревню экспериментальной площадкой для новой практики.
Гораздо лучше известен другой случай, произошедший спустя два года в деревне Малая Гора провинции Аньхой (в учебниках и официальных отчетах о ней говорят как о «пионере» аграрной реформы)[88]. Малая Гора, как и Гора Девяти Драконов, слыла «деревней попрошаек». Инициатива здесь исходила не от кадровых партийных работников, а от крестьян. В конце 1978 года 18 крестьян тайно подписали договор о том, чтобы попробовать себя в качестве частных фермеров, в обход производственных бригад[89]. Когда настала пора собирать урожай, крестьяне из этой деревни собрали на порядок больше зерна, чем их соседи. Многие окрестные деревни решили, что на будущий год они также займутся фермерством.
Кроме частного фермерства, запрещенного государственной политикой, многие провинции прибегали к другим, более мягким способам реформирования сельского хозяйства. После смерти Мао аграрная политика государства продолжала опираться на фундаментальный принцип централизованного планирования и власти по-прежнему руководствовались лозунгами «Учитесь у Дачжай» и «Зерно – главное звено». Хуже всего было то, что правительство пыталось распространить опыт деревни Дачжай на всю страну[90], лишив местные власти возможности учитывать особенности подведомственных территорий. Например, области, почти полностью лишенные пахотных земель, должны были направить все силы на выращивание зерновых культур. Газвитие иных источников дохода – рыболовства, животноводства и лесоводства – порицалось как капиталистический пережиток и было объявлено вне закона. Провинциальные власти начали кампанию за использование местных ресурсов для оживления сельского хозяйства; громче всех звучали голоса секретарей провинциальных парторганизаций – Чи Вицина из Гуйчжоу Вань Ли из провинции Аньхой и Чжао Цзыяна из Сычуани. Уже в 1977 году Чи, Вань и Чжао предложили местным властям разрешить крестьянам разнообразить источники дохода. Как только крестьяне получили возможность не ограничиваться земледелием, они не только получили новые источники дохода, но и повысили урожайность зерновых. В конце 1970-х – начале 1980-х годов говорили: «За рисом иди к Вань Ли, за хлебом иди к Цзыяну» – поговорка, свидетельствовавшая об успехе этого начинания[91].
После Третьего пленума китайское руководство одобрило развитие рыболовства, лесоводства, животноводства и народных промыслов. Восстанавливать аграрный сектор было поручено коммунам и производственным бригадам. Частное фермерство осталось под запретом. В двух документах, принятых на Третьем пленуме, – «Решениях ЦК КПК по некоторым вопросам ускорения развития сельского хозяйства» и «Правилах работы сельских народных коммун» – частное фермерство приравнивалось к преступной деятельности. Запрет на него действовал на протяжении всего 1979 года. 15 марта 1979-го газета «Жэнь-минь Жибао» опубликовала письмо, в котором читатель из провинции Хэнань обрушивается на частных фермеров за то, что те подрывают социалистический строй в деревне[92], и призывает крестьян и местные органы власти противостоять поползновениям буржуазии. Редакционная статья была написана в том же тоне. Этого было достаточно, чтобы покончить с частными фермерскими хозяйствами в провинции Аньхой, но местные власти во главе с Вань Ли не позволили этого сделать[93]. На Четвертом пленуме ЦК КПК 11-го созыва, который состоялся в сентябре 1979 года, правительство приняло документ, запрещавший как «выделение земли под фермерские хозяйства», так и «заключение договоров подряда с крестьянскими дворами»[94]. Тем не менее частное фермерство продолжало развиваться, скрываясь под разными масками.
В течение 1979 года Вань Ли использовал любую возможность выступить в защиту частного фермерства. Спустя год центральное руководство пересмотрело свои взгляды. Поздней весной 1980-го Чэнь Юнь, Ху Яобан и Дэн Сяопин пришли к выводу, что индивидуальное предпринимательство на селе имеет свои преимущества. Тем не менее далеко не все были с ними согласны. В сентябре компартия достигла компромисса, обнародовав резолюцию, разрешившую частное фермерство только «в тех отдаленных горных областях и бедных отсталых регионах, а также тем производственным бригадам, которые давно зависят от перепродаваемого государством зерна, ссуд на производственную деятельность и социальных пособий» и только в том случае, если «массы утратили веру в коллективное хозяйствование». Другими словами, деколлективизацию разрешили лишь там, где коллективизация провалилась. Понятно, какими политическими мотивами руководствовался центр: он опасался, что декол-лективизация может подорвать социалистический строй, основой которого, как считали в то время, является коллективная собственность. Однако в сельских районах, где «массы утратили веру в коллективное хозяйствование», подрывать было нечего. Таким образом, в бедных районах, в которых социализм потерпел крах, реформа не могла привести к политическим потерям. Стремясь минимизировать возможные политические последствия аграрной реформы, китайское правительство, само того не ведая, проложило путь революции в самом слабом секторе экономики, где сопротивление реформам было минимальным. Между тем многие сельские районы Китая опробовали частное фермерство еще до того, как запрет на него был ослаблен в 1980 году. Именно поэтому китайское правительство пошло на уступки. Пример деревни Малая Гора, достижения которой активно пропагандировал Вань Ли, стал важным аргументом. Но даже после частичного снятия запрета в 1980 году китайские власти потратили больше года на споры, прежде чем официально признать частное фермерство в январе 1982-го. Столь мощное идеологическое сопротивление отчасти объясняется тем, что Мао Цзэдун неоднократно ссылался на частное фермерство как на типичное проявление капитализма, которое, как он считал, может помешать достижению социалистических целей – общего благоденствия и экономического равенства. Сторонники фермерства отмечали его несомненную эффективность – способность воодушевить крестьян и увеличить производство сельхозпродукции. Если власти рассматривали практику как единственный критерий истины, они должны были согласиться с превосходством фермерства над коллективным хозяйствованием. И прагматизм возобладал: частное фермерство в конце концов было признано основой аграрной политики.
Согласно официальной версии, индивидуальное предпринимательство в аграрном секторе негласно расцветало исключительно в деревнях провинции Аньхой, а центральное правительство распространило этот опыт по всему Китаю (см., например: Zheng Tougui 2009: 233). Однако подобная интерпретация событий не соответствует действительности. Фермерские хозяйства возникли в Оычуани за два года до описываемых событий; еще важнее то, что о них едва докладывали «наверх» – до тех пор, пока центральное правительство не санкционировало подобную практику. Известно, что частные фермы существовали в провинциях Гуйчжоу, Ганьсу, Хэнань, а также во Внутренней Монголии (Wu Jinglian 2005: 112). Скорее всего, возникали они и в других местах (Du Runshen 1998: 214). Власти не смогли бы так быстро и успешно провести аграрную реформу без широкой народной поддержки.
Нам будет легче понять, почему Китай так быстро перешел на фермерское хозяйствование, если мы вспомним, что оно не было чем-то новым для китайской деревни. Китай по меньшей мере три раза возвращался к нему после того, как Мао приступил к коллективизации (Fan Xiaochun 2009; см. также: Du Runshen 1998: 16–79; Hu Angang 2008: 341–345). Впервые это случилось в 1956 году, сразу после коллективизации и образования сельских кооперативов. При поддержке вице-премьера Дэн Цзыхуэя, отвечавшего за агросектор, многие провинции практиковали фермерство, а участники дискуссий на страницах «Жэнь-минь Жибао» отзывались о нем весьма благоприятно. В этой связи в центре общего внимания оказался уезд Юнцзя в провинции Чжэцзян. Но в 1957 году отношение к фермерам изменилось и Мао Цзэдун подверг Дэн Цзыхуэя резкой критике. Во второй раз о фермерстве вспомнили в конце 1958 – начале 1959 года, в эпоху «большого скачка»: для многих крестьян это был единственный способ выжить. Фермерские хозяйства появились в нескольких провинциях, включая Хубэй, Хунань, Хэнань, Цзянсу и Ганьсу, но после Лушаньской конференции в июле 1959-го с ними было покончено. В третий раз частное фермерство напомнило о себе в начале 1960-х, когда стало понятно, что «большой скачок» закончился провалом. Эту практику поощряли во многих провинциях, видя в ней временное решение проблемы дефицита зерна. Вначале Мао Цзэдун поддержал развитие индивидуального предпринимательства на селе, но в середине 1962 года травля возобновилась. Тем не менее во многих регионах Китая фермерство выживало, принимая разные обличья (Fan Xiaochun 2009: 382–384).
Необходимо отметить, что частное фермерство – это не унифицированная практика, а, скорее, общее наименование для целого ряда неколлективных форм хозяйствования, спонтанно возникших в сельских районах Китая (Tsou Tang 1986: 198–211; Zweig 1997: 55–56). Коллективное хозяйствование было крайней формой ведения социалистического сельского хозяйства, при которой работы организовывались производственными бригадами (или коммунами, как это было во времена «культурной революции»), а крестьянские дворы рассматривались как лица, работавшие по найму. В качестве примера такой крайности можно привести государственные хозяйства. На другом полюсе находились крестьянские дворы, занимавшиеся фермерством, тогда как производственные бригады выступали в качестве землевладельцев. Между этими двумя полюсами располагается целый спектр промежуточных договорных форм, каждая из которых определяла права и обязанности крестьянских дворов во взаимоотношениях с производственной бригадой. Объединяет их одно – отклонение от насаждавшейся Мао модели чистого коллективизма. Стоило китайскому правительству провозгласить частное фермерство государственной политикой, разнообразие форм хозяйствования исчезло. Система производственной ответственности (закрепление за крестьянскими домохозяйствами производственных заданий), принятая во всем Китае начиная с 1982 года, покончила с производственными бригадами на селе – колхозы в той или иной форме (включая знаменитые деревни Дацю в Тяньцзине и Хуаси в провинции Цзянсу) сохранились лишь в нескольких районах. Таким образом, крестьянский двор превратился в единственного субъекта в сельском хозяйстве.
3
Это вынужденное единообразие вполне объяснимо, если посмотреть на него с точки зрения людей, ответственных за определение курса и воплощение решений в жизнь. Безусловно, было бы гораздо сложнее согласовывать между собой различные формы хозяйствования и договорные отношения. Нельзя было исключать и такой сценарий, при котором местные партийные кадры, будь у них выбор, постарались бы сохранить статус-кво и помешать реформам. Единая для всей страны система закрепления производственных заданий за крестьянскими дворами и роспуск производственных бригад позволили правительству успешно провести аграрную реформу, задействовав вертикаль власти. Но как только система производственной ответственности была возведена в ранг государственной политики, само существование колхозов стало восприниматься как прямое посягательство на реформу. В результате из-за политического давления вынуждены были закрыться даже успешные колхозы[95].
Но с точки зрения развития институтов навязанное единообразие и насильственный роспуск производственных бригад, вне всякого сомнения, представляли собой шаг назад. В китайской деревне семья всегда была первичной ячейкой общества и формой его организации – вплоть до социалистических преобразований 1950-х годов. Несмотря на полный провал в сельском хозяйстве, инициированный Мао социальный эксперимент все же привел к организационной революции в деревне. Впервые в истории китайская деревня переживала рождение коллективных объединений, которые не были основаны на принципе родства, – то есть производственных бригад и коммун. Пусть организационная революция была инспирирована государством – она породила новую организационную инфраструктуру за рамками семьи, рода и клана.
В мире технологий с появлением новых изобретений предшествующие достижения часто утрачивают актуальность или вовсе выходят из употребления. Например, с распространением персональных компьютеров с удобными в использовании программами для обработки текста исчезла надобность в печатных машинках. Каждое новое поколение компьютерных микросхем, как правило, превосходит предыдущее и вытесняет его. Но с институциональными изменениями все обстоит иначе. Институты нельзя мерить с помощью какой-либо одной шкалы в силу их сложности и многогранности. Разнообразие институтов скорее благоприятствует инновациям.
Современное общество по сравнению с аграрным зависит от огромного числа формальных и неформальных организаций, которые взаимодействуют между собой с помощью правил и норм, включая цены[96]. Более того, организации часто имеют специализированный характер и отличаются друг от друга по целому ряду разноплановых признаков. Конститутивные правила, которые определяют сущность организаций и границы их деятельности, а также регулирующие правила, которые направляют и контролируют отношения между организациями, также различаются по ряду признаков. Разнообразие организаций, включая способы образования и функционирования, является важным условием как подвижности, так и устойчивости социальной и экономической жизни. Поскольку производственные бригады и коммуны в Китае были созданы по указу государства, они не отличались разнообразием в организационном плане. Однако у них были определенные конкурентные преимущества перед крестьянскими дворами, когда следовало решить требовавшую коллективных усилий задачу, как, например, орошение. Даже в земледелии производственная бригада была бы вынуждена приспособиться к новым условиям и действовать более эффективно, чтобы успешно конкурировать с фермерскими хозяйствами, – что и показали отдельные случаи выживания таких бригад. Полный отказ от производственных бригад в деревне был равносилен уничтожению скудного организационного капитала, нажитого Китаем[97].
Инициаторами и действующими лицами периферийной революции, приведшей в конце концов к приватизации производства сельскохозяйственной продукции, были крестьяне и местные органы власти. Процесс шел снизу вверх. Частное фермерство возродилось в Китае еще тогда, когда Пекин продолжал всячески ему противиться, видя в нем врага социализма. Проведенные Пекином реформы (например, повышение закупочных цен на зерно), несомненно, способствовали росту производства сельхозпродукции, но аграрная реформа в Китае обрела собственное лицо и силу благодаря тому, что зародилась в низах. «Деревни попрошаек» в Оычуани и Лньхое – всего лишь два примера триумфального возрождения фермерства вопреки сильному политическому противодействию. Скорее всего, частное фермерство процветало и в других районах с молчаливого согласия местных властей; главным результатом этого начинания стало упрощенное введение системы производственной ответственности крестьянских дворов.
Тем не менее государство сделало большое дело, дав добро начавшейся в низах революции. До тех пор пока правительство не разрешило частное фермерство, крестьяне постоянно сомневались в законности своих действий и в собственной безопасности, а потому не решались на долгосрочные инвестиции. Совместные усилия крестьян – хранителей знаний и опыта – и государства – единственной законной стороны, способной превратить добровольное соглашение в социальный институт, – создали эффективное государственно-частное партнерство, чтобы провести институциональные изменения.
Требуется немало времени, чтобы спонтанно возникшие институты закрепились – то есть укоренились в умах людей, став частью их образа мыслей и действий. Такие институты суть порождение местных условий и духа времени, а потому они многочисленны и разнообразны. Но институциональная эволюция может быть прервана войной, общественными беспорядками или природными катаклизмами. Следовательно, она представляет собой постепенный, но рискованный, исполненный неопределенности процесс. Политическая власть может вмешаться и ускорить этот процесс, не оказывая на него давления. Если становление института поддерживается легитимным, заслуживающим доверия государством, он может быстро превратиться в общую точку отсчета и стать ориентиром для действующих социальных сил – по крайней мере в краткосрочной перспективе. Как долго продержится такой институт при поддержке государства, зависит от того, насколько результаты его деятельности будут соответствовать ожиданиям, а также от готовности правительства отстаивать и защищать свое решение. Государство стоит перед деликатной дилеммой. Оно может создать условия для институциональных изменений и придать им законную силу через одобрение и политическую поддержку. Однако рука помощи способна легко превратиться в железный кулак: если народ станет противиться созданию того или иного государственного института, власти могут воспользоваться методами принуждения и угнетения. Даже при осторожном и осмотрительном вмешательстве со стороны государства склонность последнего к силовым методам все равно даст о себе знать. Невольной жертвой такого вмешательства становится многообразие институтов: государство уничтожает их, исходя из соображений практической целесообразности. Это может иметь очень серьезные или даже роковые последствия, если результаты работы избранного властями института сильно разнятся от региона к региону, а институциональное многообразие оправданно.
К счастью, частное фермерство отлично показало себя в большинстве китайских деревень, где соотношение земля/труд исключало эффект масштаба. В качестве государственной политики фермерство местами встречало противодействие, особенно в районах, где хорошо зарекомендовали себя колхозы, а местные условия благоприятствовали крупномасштабному сельскому производству[98]. Несколько колхозов уцелело, однако в большинстве регионов государственная политика одержала верх.
Необходимо отметить, что история аграрной реформы в Китае не заканчивается на деколлективизации и возрождении частного фермерства. Деколлективизация освободила крестьян от диктатуры коммун и производственных бригад. Но для возрождения духа коммерции и предпринимательства гораздо важнее было то, что крестьянам вернули возможность выбора. Поэтому даже в районах, в штыки воспринявших частное фермерство, люди радостно приветствовали сопутствовавшую ему экономическую свободу[99]. Это послужило лишним доводом в пользу быстрого внедрения системы производственной ответственности и стало главной движущей силой аграрной реформы в Китае.
4
Параллельно с переводом сельского хозяйства на систему закрепления производственных заданий в китайской деревне произошла еще одна революция – сельская индустриализация, начало которой положил подъем волостных и поселковых предприятий[100]. Эти предприятия, обеспечив работой не занятых в сельском хозяйстве крестьян, сыграли решающую роль в становлении динамично развивающегося негосударственного сектора экономики, особенно в первые 20 лет реформы. После официальной легализации частного бизнеса в середине 1990-х годов большинство волостных и поселковых предприятий были приватизированы и за редким исключением практически исчезли как вид. Однако их быстрый расцвет и медленное угасание могут многое поведать о природе китайских реформ.
Самое удивительное в истории волостных и поселковых предприятий – это сама их способность выжить. Они сыграли ключевую роль в переходе китайской экономики от социализма к рынку, несмотря на враждебное отношение со стороны властей. Пекин всегда видел в них неудачливых конкурентов государственных предприятий, недолюбливал их и презирал. В 1987 году Дэн Сяопин с удивлением отметил внезапный успех волостных и поселковых предприятий:
Величайшим успехом палией аграрной реформы, на который мы совершенно не рассчитывали, было возникновение большого количества предприятий, управляемых деревнями и волостями… На протяжении последних нескольких лет стоимость произведенной ими продукции росла более чем на 20 % в год. Этот рост, волостных и поселковых предприятий, в первую очередь промышленных, обеспечил работой 50 % незанятых крестьян… Ни я, ни другие товарищи не могли себе представить такого результата; для нас это полная неожиданность[101].
Дэн Сяопин честно признал, что поражен удивительными достижениями волостных и поселковых предприятий, однако в своей речи он и словом не обмолвился о чинимых этим предприятиям препонах и о просчетах государственной политики.
Нельзя сказать, что волостные и поселковые предприятия появились из ниоткуда. Многие из них обязаны своим происхождением старым коммунам и производственным бригадам, так что их можно считать наследием Мао Цзэдуна, пытавшегося провести индустриализацию села. Наследие пригодилось: образование волостных и поселковых предприятий шло легче и проще, чем могло бы. К 1978 году на коммунных и бригадных предприятиях работало более 28 миллионов крестьян, что составляло 9,5 % всей рабочей силы на селе (Wu Li 1999: 792). Однако наследство оказалось серьезно обременено собственным прошлым. Многие коммунные и бригадные предприятия произошли от дворовых доменных печей эпохи «большого скачка». Они были крайне невыгодны и с трудом справлялись с производством низкокачественного чугуна и стали. Помимо этого, они конкурировали за сырье с государственными металлургическими комбинатами, которые в результате работали с недозагрузкой производственных мощностей. К тому же в «дворовой металлургии» было задействовано слишком много рабочих рук: из-за нее крестьянам было некогда возделывать землю, что лишь усугубляло катастрофическую ситуацию с массовым голодом (например: Li Wei, Dennis Tao Tang 2005). После «большого скачка» государство первым делом закрыло все дворовые доменные печи, чтобы позволить подконтрольным ему крупным сталелитейным предприятиям работать на полную мощность (например: Xue Muqiao 2008: 19). История с «дворовой металлургией» внушила партийным функционерам, отвечавшим за развитие промышленности, скептицизм и недоверие по отношению к волостным и поселковым предприятиям. Связанные с другими представителями госаппарата и напрямую работавшие с государственными заводами и фабриками, эти функционеры воспринимали успех волостных и поселковых предприятий как угрозу. К тому же большинство этих предприятий использовали устаревшее оборудование и технологии, от которых отказались госпредприятия. В результате они считались ущербными и отсталыми конкурентами, теснящими более совершенные и современные государственные заводы и фабрики (например: Li Lanqing 2008: 28–29). Исходя из этого Пекин разработал ряд мер, чтобы лишить волостные и поселковые предприятия кредитов, ресурсов и доступа на потребительский рынок.
Несмотря на все злоключения, волостные и поселковые предприятия быстро росли и развивались. Многие отзывались о них как о «самой динамичной части китайской экономики» (Naughton 2007: 274) и «локомотиве экономического роста и индустриализации на первом этапе реформ» (Xu Chenggang, Zhang Xiaobo 2008). Число крестьян, занятых на этих предприятиях, увеличилось с 28 миллионов в 1978 году до максимума в 135 миллионов в 1996-м. За тот же период доля волостных и поселковых предприятий в ВВП Китая поднялась с 6 до 26 %, притом что и сам ВВП стремительно рос (Naughton 2007: 274–275). Они обогнали государственные предприятия по темпам роста производства и производительности труда, хотя не имели преимущественного доступа к сырью, электроэнергии, кредитам и потребительским рынкам. Наоборот, против них применялись дискриминационные меры.
Волостные и поселковые предприятия – одна из самых любимых тем у исследователей, занимающихся китайской экономикой. В научной литературе эти предприятия принято описывать как коммунальное или коллективное имущество, находящееся в собственности и в управлении местных органов власти. Следовательно, потрясающие успехи волостных и поселковых предприятий противоречат базовому принципу современной экономики: без частной собственности невозможно стимулировать предпринимательскую деятельность и поддерживать конъюнктуру на рынке.
Активное участие местных органов власти часто видится как главный фактор успешной деятельности волостных и поселковых предприятий. Это справедливо в отношении некоторых регионов. После введения частного фермерства и роспуска производственных бригад их бывшие руководители-чиновники остались без работы, и единственным подходящим местом для их трудоустройства оказались волостные и поселковые предприятия. Эти чиновники были сравнительно неплохо образованы; они знали жизнь за пределами своей деревни, имели связи в местных органах власти. Но одного этого недостаточно, чтобы объяснить успех волостных и поселковых предприятий.
У государственных предприятий было даже больше связей на более высоком уровне, и государство оказывало им гораздо более ощутимую поддержку. Здесь следует объяснить, почему близкое знакомство с представителями местных властей работало на волостные и поселковые предприятия, в то время как госпредприятиям связи с чиновниками более высокого уровня только вредили. Объяснять успехи волостных и поселковых предприятий участием местных органов власти – значит просто констатировать тот факт, что у этих предприятий была одна счастливая особенность: управляя ими, местные чиновники должны были вести себя как настоящие предприниматели – брать на себя риски и нести полную ответственность за свои решения. В отличие от государственных волостные и поселковые предприятия были ограничены в средствах. Предположение о том, что их успех доказывает преимущества государственного управления перед рынком, только сбивает с толку.
Последние исследования показали, что значительная часть волостных и поселковых предприятий на самом деле представляла собой настоящие частные предприятия, особенно в бедных, расположенных вдали от моря провинциях (Huang Yasheng 2008: 10). На основании выборочного опроса «Ежегодная книга по частному сектору экономики Китая» (1994) сообщает, что 83 % волостных и поселковых предприятий – это частные компании, а государственные они только по названию. Спустя два года «Ежегодная книга» (1996) приходит к тому же выводу (цит. по: Tang Jisheng 2009: 297). Согласно резолюции Госсовета № 4 от 1984 года, переименовавшей бригадные и коммунные предприятия в волостные и поселковые, в новом названии отражалось местоположение этих предприятий (Huang Yasheng 2008: 77). Из этого ни в коем случае не следует, что волостные и поселковые предприятия были коллективными и управлялись городскими или сельскими властями.
Возможно, важнейшим преимуществом волостных и поселковых предприятий был слабый бюрократический контроль из центра. Не связанные государственным планом, они регулировали производство в зависимости от спроса на рынке и могли быстро реагировать на изменения конъюнктуры. Государственные предприятия, напротив, должны были дожидаться от чиновников одобрения, если хотели внести коррективы в план. Гибкость, свойственная волостным и поселковым предприятиям, давала им внушительный перевес. Даже после начала реформ госпредприятия страдали от бюрократических препон. Переход рабочих с одного госпредприятия на другое был крайне редким явлением; избыток рабочей силы воспринимался как ситуация, возникшая по решению свыше. Хотя госпредприятия были лучше оснащены и профинансированы, они не имели премиальной системы, существовавшей на волостных и поселковых предприятиях. Долгое время им даже не надо было беспокоиться о продвижении и продаже товара. Первое рекламное объявление, опубликованное госпредприятием, появилось 25 июня 1979 года на полосах «Жэньминь Жибао» – его разместила станкостроительная фирма из Оычуани. Но за привилегии пришлось дорого заплатить: госпредприятия утратили дух предпринимательства[102].
Не являясь государственными хозяйственными единицами, волостные и поселковые предприятия имели ограниченный доступ на все рынки. Однако автономность позволяла им давать взятки— «премию к цене» – при закупке сырья и продаже своих товаров. Кроме того, они могли сами принимать решения об управлении персоналом, договорах о найме и выплате компенсаций. Например, они привязывали вознаграждение к результату труда посредством премий и сдельной оплаты. Вдобавок они с самого начала сосредоточили усилия на производстве товаров, которые пользовались повышенным спросом благодаря реформам, но поставлялись госсектором в малых количествах или вовсе им игнорировались. В эту категорию входили строительные материалы, продукция, применявшаяся в жилищном строительстве и транспорте, товары легкой промышленности и предметы домашнего обихода. В отличие от государственных предприятий волостные и поселковые использовали трудоемкие производственные методы и комплектующие низкого технического уровня. По некоторым оценкам, отношение труд / основной капитал у волостных и поселковых предприятий в восемь раз превышало этот показатель у госпредприятий (Findlay, Watson, Wu 1994: 19). И, наконец, в 1984–1988 годах волостные и поселковые предприятия получили доступ к банковским кредитам, что облегчило рост производства.
Вскоре волостные и поселковые предприятия превратились в серьезных конкурентов для госпредприятий. Они переманивали квалифицированные кадры и директоров из госсектора, предлагая высокую зарплату и прочие блага. Получив право распоряжаться прибылью, они вкладывали средства в совершенствование производственных технологий. Жестокая конкуренция заставила госпредприятия задуматься об улучшениях. Подъем волостных и поселковых предприятий покончил с монополией государственных предприятий в китайской промышленности – за исключением нескольких секторов под государственным управлением. Значение волостных и поселковых предприятий выходит за рамки их вклада в рост ВВП. Они привнесли в китайскую экономику конкуренцию и послужили катализатором экономических преобразований.
5
Силы, двигавшие периферийную революцию в городах Китая, так же как и их сельские аналоги, являлись порождением социальной и экономической политики Мао. Гордостью социалистических стран было отсутствие (по крайней мере на бумаге) безработицы, считавшейся капиталистическим злом. Мао придумал, как занять население – направить миллионы городских молодых людей «ввысь в горы, вниз в села, чтобы учиться у крестьян»[103]. Хотя программа преподносилась как политическая кампания, направленная на переобучение городской молодежи, она служила удобным решением проблемы городской безработицы. В то же время все фабрики, магазины, больницы и прочие городские поставщики услуг, наряду с государственными и образовательными учреждениями, были превращены в «рабочие единицы»[104]. Поскольку безработица при социализме считалась недопустимой, всем рабочим единицам в городах было поручено занять как можно больше народа, даже если стоимость чистого продукта уступала размеру фонда зарплаты. Но проблема безработицы не исчезла, и обычай отправлять городскую молодежь в деревню, появившийся в начале 1950-х годов, получил максимальное распространение в годы «культурной революции».
После смерти Мао Цзэдуна и окончания «культурной революции» молодежь перестали посылать в деревню. Официально об этом было объявлено в октябре 1978 года, но юноши и девушки начали предпринимать отчаянные попытки вернуться в город много раньше. В конце 1970-х – начале 1980-х годов в китайские города хлынул поток возвращавшихся из деревни молодых людей; по некоторым оценкам, их число достигало 20 миллионов, что составляло 10 % городского населения (Ma Licheng 2005: 147). В 1979 году в Пекин вернулось более 400 тысяч человек – 8,6 % от общей численности столичного населения. В Тяньцзине дела обстояли еще хуже: туда вернулись 380 тысяч человек, что составило 11,7 % от численности населения (Xiao Donglian 2008: 621). Возвратившаяся молодежь испортила показатели занятости. Помимо государственного сектора взять их на работу могли только немногие коллективные предприятия, которыми управляли уличные комитеты и которые и без того испытывали огромное давление и не могли обеспечить работой такое количество людей. Не желая признавать масштаб безработицы и промахи социализма, китайское правительство придумало новый термин для вернувшихся из деревни – «молодежь, ожидающая трудоустройства». Словесный кунштюк не помог: ситуация приняла угрожающий поворот. Большие города были охвачены протестами, поскольку лишь небольшое число вернувшихся смогли найти работу, а решения не предвиделось. В начале 1979 года безработная молодежь в 21 провинции с лишним прибегла к разнообразным формам протеста: блокировала железнодорожные пути, окружала правительственные здания.
Оюэ Муцяо, известный экономист и советник Госсовета по экономике, опубликовал 20 июля 1979 года статью в «Жэнь-минь Жибао», призвав правительство разрешить индивидуальную трудовую деятельность. Эта стратегия уже доказала свою эффективность, решив проблему безработицы, с которой многие города столкнулись в 1949-1950-х годах вскоре после образования Китайской Народной Республики (Xue Muqiao 1996: 268–272). Будучи правоверным коммунистом, Оюэ верил в идеи социализма и общественной собственности; но как экономист он знал, что предложенные им меры возымеют действие. Растущая безработица и угроза массовых социальных беспорядков заставили китайское правительство прислушаться к совету Оюэ Муцяо. 29 сентября 1979 года на собрании в честь 30-летия КНР председатель Постоянного комитета ВОНП Ε Цзяньин предложил признать «индивидуальное хозяйство» («гэти цзинцзи»); это был эвфемизм для обозначения частного предпринимательства (Ma Licheng 2005: 150). Три месяца спустя – 30 ноября 1979 года – в городе Вэньчжоу появилось первое официально зарегистрированное «индивидуальное хозяйство». Китай открыл дорогу для возрождения частного предпринимательства в городах. То, что Мао заклеймил полной противоположностью социализму, теперь приветствовалось на официальном уровне как «дополнение и добавление к социализму» (Ibid.). Через два года – 17 октября 1981 года – ЦК КПК и Госсовет издали «Несколько постановлений о политике открытых дверей, оживления экономики и о решении проблемы безработицы в городах», в котором «индивидуальные хозяйства» превозносились как «необходимое дополнение» к социалистической экономике, основанной на коллективной собственности (Ibid., 151).
Становление «индивидуальных хозяйств» покончило с монополией коллективной собственности в китайских городах. За пределами подконтрольного государству общественного сектора экономики возникла совершенно новая экономическая сила. Хотя «индивидуальные хозяйства» получили официальное признание в 1981 году, они не были защищены в той же мере, что и госпредприятия, до 1992 года, когда рынок был объявлен неотъемлемой частью китайской экономики. На протяжении 1980-х частные компании, как и волостные и поселковые предприятия, подвергались неофициальной дискриминации и вынуждены были мириться с многочисленными ограничениями. Например, горожане не желали выдавать дочерей замуж за молодых людей, занятых в частном секторе, – такая работа считалась небезопасной, унизительной и постыдной. «Индивидуальные хозяйства» не могли нанять более семи человек: любая частная компания с восемью и более наемными работниками считалась капиталистической, а значит, незаконной[105]. Чтобы обойти подобные препоны, многие негосударственные компании были вынуждены «надеть красную шапочку» – то есть вступали в экономические отношения с властями волостного уровня и ниже, чтобы стать волостным или поселковым предприятием, а в городах договаривались с уличными комитетами и другими властными структурами, чтобы стать коллективным предприятием. Китайское правительство по-прежнему верило, что основой социализма является государственный сектор, и не хотело признавать частный. Но угроза массовой безработицы и общественных беспорядков заставила его пойти на уступки. В результате был найден компромисс: политика «трех „нет"» – ни содействия, ни публичного освещения, ни запрета – действовала в течение 1980-х – начале 1990-х годов.
В подъеме частного предпринимательства в Китае существенную роль сыграл географический фактор, что лишний раз демонстрирует периферийный характер экономической революции. Городок Вэньчжоу и прилегавшие к нему территории во времена Мао считались одним из беднейших районов провинции Чжэцзян[106]. Эта гористая местность, практически лишенная пахотных земель, не была приспособлена под ведение сельского хозяйства. Центральные власти не вкладывали средства в индустриальное развитие Вэньчжоу, полагая, что эта прибрежная область в любой момент может быть атакована Тайванем. В конце 1970-х годов транспортная система Вэньчжоу оставалась крайнє неразвитой. Тем не менее в начале 1980-х Вэньчжоу быстро превратился в колыбель частного предпринимательства. Хотя китайское правительство в 1981 году официально признало частный бизнес, оно продолжало придерживаться социалистических установок и неохотно допускало частников в сферы, в которых те могли «дополнить» общественный сектор. Власти ограничивали присутствие частных предпринимателей в отраслях, где хорошо себя чувствовали госпредприятия. В Вэньчжоу госсектор был представлен слабо и защищать его не требовалось, а потому местные власти отнеслись к частным предпринимателям более благосклонно, чем можно было ожидать. Как только в Вэньчжоу появились частные компании, местные власти, видя в них замену государственным предприятиям, начали оказывать им всяческую поддержку, в то время как в других регионах, с мощным госсектором, к частному бизнесу относились с подозрением. Не стоит забывать, что до 1949-го в Вэньчжоу в течение длительного времени успешно развивались торговля и обрабатывающая промышленность (в основном ремесленное производство), и это наследие – наряду с отсутствием госпредприятий – позволило расцвести частному бизнесу. Напротив, в регионах, которые щедро спонсировались государством в эпоху Мао Цзэдуна (таких, как, например, северо-восток Китая, самая развитая в промышленном отношении область страны накануне реформ), частный сектор продемонстрировал весьма посредственные темпы роста.
6
Среди периферийных революций, положивших начало рыночным преобразованиям в Китае, одна сыграла особо важную роль, открыв Китай для мировой экономики. Речь идет о развитии Шэньчжэня и других особых экономических зон (ОЭЗ). Прежде чем прославиться на всю страну, Шэньчжэнь был маленьким бедным городом в уезде Ваоань на юго-востоке провинции Гуандун. Отделенный от Гонконга рекой, Шэньчжэнь оказался на передовой линии, когда Китай решил интегрироваться в мировую рыночную экономику[107].
Благодаря уникальному географическому положению Шэньчжэнь издавна привлекал нелегальных эмигрантов, задумавших бежать из Китая в Гонконг[108]. В эпоху Мао Цзэдуна крупнейший исход из КНР случился сразу же после провала «большого скачка». Расследовал этот случай журналист Лянь Юньшань, приехавший в Шэньчжэнь по заданию редакции «Жэньминь Жи-бао» (см.: Chen Hong 2006: 24–27). Лянь работал по обе стороны границы. Он провел в Гонконге больше месяца, беседуя с пограничниками и жителями города, в первую очередь с недавними беглецами. Услышанное и увиденное в Гонконге помогло Ляню осознать, как широка пропасть между двумя экономиками. В результате расследования он пришел к выводу, что единственным решением проблемы в долгосрочной перспективе является создание в Шэньчжэне зоны свободной торговли— «китайский ответ Гонконгу». Лянь написал письмо своему непосредственному начальнику, который счел послание слишком смелым и не стал публиковать. Возможно, Дэн Сяопин был единственным представителем центрального аппарата, кто прочел его.
В конце 1970-х годов проблема нелегальной эмиграции крайне обострилась, главным образом из-за слухов о проведенной Гонконгом иммиграционной амнистии. Тысячи китайцев бросились переправляться через водные преграды, многие утонули, и их тела вынесло течением обратно на родной берег. Местные власти регулярно подбирали и хоронили утопленников. Из некоторых прибрежных деревушек в Гонконг убежало около половины всего дееспособного населения. Из-за нелегальной эмиграции в регионе было объявлено чрезвычайное положение.
Дэн Сяопин посетил провинцию Гуандун в ноябре, после возвращения во власть в июле 1977-го. Местные чиновники рассказали ему, что ситуация с нелегальной эмиграцией в Шэньчжэне ухудшается, и попросили прислать солдат, чтобы усилить охрану границы. Согласно отчетам, Дэн ответил: «Это говорит о слабых местах в нашей политике. Армия тут не поможет» (Ibid., 7; Xu Mingtian 2008: 5–6). Его собеседники не осмелились спросить, что это значит, и остались в недоумении. Они считали, что только изменники родины и враги социализма могут сменить свою родину на развращенный мир капитализма.
Конец ознакомительного фрагмента.