Глава 2
Переходный период
Сразу после смерти Мао Цзэдуна 9 сентября 1976 года в Китае началась ожесточенная борьба за власть, исход которой было невозможно предугадать[56]. О одной стороны в этом противостоянии участвовала группировка, которая сложилась вокруг Хуа Гофэна, назначенного Мао на должность первого заместителя председателя ЦК КПК и исполнявшего обязанности премьера Госсовета с февраля 1976 года после смерти Чжоу Эньлая. О другой— «банда четырех», в которую входили вдова Мао Цзян Цин и три ее ставленника из Шанхая, поднявшиеся на самую верхушку партийной иерархии во время «культурной революции». Вдобавок ко всему партия раскололась по идеологической линии. Упомянутые выше группировки объединяло то, что они поддерживали «культурную революцию» и были многим ей обязаны. Их противниками были высокопоставленные кадровые работники и ветераны войны, сплотившиеся вокруг маршала Ε Цзяньина, в том числе Дэн Сяопин, Чэнь Юнь и Ху Яобан. Все они выступали против «культурной революции» либо участвовали в ней против воли. Перед смертью Мао Цзэдун опасался, что передача власти будет сопряжена с волнениями, и тревожился о судьбе «культурной революции», которую считал одним из величайших своих достижений наряду с победами над Чан Кайши и Национальным правительством (Spence 1999: 178).
11 сентября, спустя два дня после смерти Мао Цзэдуна, Хуа Гофэн решился на смелый шаг. Он сообщил Ли Ояньняню, занимавшему пост вице-премьера по экономике, о намерении арестовать «банду четырех» и попросил Ли как можно скорее связаться с Ε Цзяньином. В то время Ε Цзяньин был заместителем председателя ЦК КПК, заместителем председателя Центрального военного совета и министром обороны. 13 сентября Ли Ояньнянь тайно навестил Ε Цзяньина и передал ему срочное сообщение от Хуа Гофэна. Маршал Ε давно не одобрял действий «банды», а потому с радостью согласился на предложение Хуа Гофэна. 26 сентября при активном участии Ε Цзяньина был разработан план свержения «банды четырех». Спустя десять дней – 6 октября— «банду четырех» арестовали без единого выстрела. Сразу после этого Хуа Гофэн консолидировал власть в своих руках, заняв при поддержке ветеранов партии пост председателя КПК. Первая в истории КНР передача власти прошла гораздо спокойнее, чем думал Мао, хотя и не без драматизма[57].
1
В решающий для КНР момент Хуа Гофэн сумел избежать изнурительной борьбы за лидерство, которая могла погубить нацию. К его чести, Хуа смог объединить вокруг себя разнородные силы (по крайней мере на какое-то время), чтобы свергнуть «банду четырех» и заполнить вакуум власти, образовавшийся после смерти Мао Цзэдуна. Более того, за недолгое время пребывания у власти Хуа Гофэн добился того, чтобы Китай переключился с радикальной маоистской идеологии и классовой борьбы на модернизацию социализма. Но Хуа оказался перед политической дилеммой. С одной стороны, он был предан идеям социализма, вместе со всем китайским руководством сохраняя идеологическую верность Мао Цзэдуну Неэффективность социализма и плачевные результаты начатых Мао Цзэдуном экономических реформ не сказались на идеологической легитимности социализма и на культе личности Мао. Даже после смерти «великий кормчий» оставался вождем как для политической элиты, так и для простых китайцев. Арест членов «банды четырех» был легитимирован обвинениями их в предательстве Мао Цзэдуна, а также прозорливостью самого Мао, который в 1975 году назначил первым вице-премьером Хуа Гофэна в обход Ван Хунвэня, входившего в «банду». Таким образом, правление Хуа Гофэна обрело законный статус лишь постольку, поскольку он следовал учению Мао. С другой стороны, Хуа понимал, что некоторые аспекты политики Мао пора пересматривать и в первую очередь это касается все еще не завершившейся «культурной революции» и принятого Мао в 1975 году решения снова лишить постов Дэн Сяопина за нежелание поддержать эту кампанию. Политическая отвага Дэна, осмелившегося возразить Мао Цзэдуну, и его успешная деятельность на посту вице-премьера КНР в 1974–1975 годах помогли ему завоевать доверие многих ветеранов компартии и заручиться поддержкой широких масс. Обе группы с надеждой взирали на него как на возможного лидера постмаоистского Китая.
Оказавшись на идеологическом распутье, Хуа Гофэн сформировал новый культ личности в надежде закрепить за собой статус законного наследника Мао Цзэдуна. Однако это отвратило от него Ε Цзяньина и других ветеранов партии, в поддержке которых он так нуждался. Ветераны, ставшие жертвами внутрипартийных «чисток», осуждали Мао за гордыню, полагая, что именно она была главной причиной «культурной революции» и других злополучных кампаний, последовавших за победой над правыми уклонистами. Когда в конце 1978 года к власти вернулись Дэн Сяопин и Чэнь Юнь – единственные члены Постоянного комитета политбюро ЦК КПК, пережившие «культурную революцию», – у Хуа Гофэна практически не осталось шанса удержаться на посту, поскольку в Китае власть передавалась по старшинству. Пришлось освободить место для двух протеже Дэн Сяопина: в 1980 году Хуа уступил полномочия премьера Чжао Цзыяну, а в 1981-м председателем ЦК КПК вместо него стал Ху Яобан. Хуа подвергли критике – вполне заслуженной – за неспособность ослабить (не говоря уже о том, чтобы уничтожить) власть идеологии, со времен Мао душившую всякую свободную мысль и исключавшую творчество. Впоследствии преемники Хуа обнаружат, что с влиянием идеологии бороться гораздо труднее, чем им представлялось вначале.
Тем не менее Хуа Гофэн быстро принял меры для того, чтобы Китай начал движение вперед. С «культурной революцией» было покончено сразу же после ареста «банды четырех», хотя Хуа Гофэн не захотел или не смог развенчать «последнюю революцию Мао» (MacFarquhar, Schoenhals 2006), как позже ее назовут историки. Во время процесса против «банды четырех», обвиняемой в правом уклонизме и буржуазных привычках, Хуа Гофэн провозгласил примат экономики над идеологией. Уже в декабре 1976-го, впервые выступая на публике в качестве нового лидера страны, Хуа подчеркнул, что приоритетной задачей китайского правительства является развитие экономики и повышение уровня жизни[58].
Что касается тактики, Хуа Гофэн следовал старинному китайскому обычаю: каждый новый император приводит с собой своих придворных. Хуа быстро назначил на ключевые посты проверенных людей, чтобы обеспечить реализацию нового политического курса. Так, в марте 1977-го заместителем директора Центральной партийной школы был назначен Ху Яобан (директором был Хуа Гофэн); в октябре того же года должность главного редактора «Жэньминь Жибао» получил Ху Цзивэй (во время «культурной революции» оба стали жертвами «чистки»[59]). В середине декабря 1977 года Ху Яобан возглавил могущественный Организационный отдел ЦК КПК, отвечавший за назначения внутри партии и госаппарата. Сразу после назначения Ху Яобан начал смелую кампанию по реабилитации членов партии и госслужащих, незаконно репрессированных в годы «культурной революции», а также различных «правых уклонистов», «сторонников капиталистического пути» и «врагов социализма», которые подверглись гонениям во времена Мао: погибшим воздавали почести, выживших восстанавливали на работе (см., например: Dai Huang 1998). К 1982 году было реабилитировано более 3 миллионов граждан KHF, многие бывшие «сторонники капиталистического пути» и «правые уклонисты» вернулись в правительство. Это привело к массовым кадровым перестановкам в центральных и провинциальных органах власти (Tang Jisheng 1998: 164–165). Из 201 члена Центрального комитета КПК 11-го созыва (август 1977 года) более половины были отправлены в отставку следующим Всекитайским съездом КПК (в сентябре 1982-го). О 1977 по 1980 год были заменены все губернаторы, кроме трех. Среди нового поколения руководства провинциального уровня следует отметить Жэнь Чжунъи из провинции Гуандун и Сян Наня из провинции Фуцзянъ – проводников экономических реформ, которые первыми опробовали рыночную модель в начале 1980-х годов.
2
Смена кадрового состава в 1977–1978 годах происходила одновременно со сдвигом в идеологии и политическом сознании. После смерти Мао Цзэдуна в Китае были запрещены политические кампании, призывающие отречься от наследия «великого кормчего». Если в Советском Союзе культ личности Сталина был развенчан уже вскоре после его смерти, в Китае покойный Мао продолжал пользоваться огромным уважением и его учение по-прежнему воспринималось как истина в последней инстанции. Отчасти это происходило потому, что правительство решило скрыть от граждан ужасающие подробности правления Мао, оставив потомкам судить о его делах[60]. Интерпретация наследия Мао стала главным вопросом в борьбе за идеологический контроль, и политические последствия не заставили себя ждать. Хуа Гофэн представлял одну сторону в этой борьбе: он хранил верность учению Мао и не позволял критиковать даже «культурную революцию». Он верил, что защита репутации «великого кормчего» обеспечит политическую преемственность и легитимность его собственной власти. Максималисты в его лагере настаивали на точном следовании всем заветам Мао, что парадоксальным образом противоречило новому политическому курсу самого Хуа Гофэна. Противоположный лагерь был по большей части представлен ветеранами партии, пострадавшими во время «культурной революции» и жаждавшими ее разоблачения. Но в целом даже они были не готовы полностью отречься от наследия Мао Цзэдуна – ни политически, ни психологически. Несмотря на это, Ху Яобан использовал Центральную партийную школу как платформу для продвижения политических реформ[61]. В июне 1977 года он основал новый журнал Theoretical Trends [ «Лилунь Дунтай»] для публикации статей, критикующих окаменелые социалистические доктрины и радикальные идеи Мао, которые по-прежнему занимали умы китайцев.
10 мая 1978 года вышел 60-й номер журнала «Лилунь Дунтай» со статьей «Практика как единственный критерий истины», в которой открыто критиковалась приверженность партии маоизму. Утверждение, что идеология – будь то маоизм или марксизм – не может служить критерием истины, стало откровением для китайцев, привыкших видеть в красном цитатнике Мао воплощение высшей истины. Многие госслужащие и интеллектуалы, которых во времена Мао заклеймили как правых уклонистов и сторонников капиталистического пути за то, что они осмелились выступить с критикой официального курса, преисполнились энтузиазмом. Поскольку сам Мао Цзэдун в Яньане часто ссылался на старинную китайскую поговорку «Истина – в фактах» как на принцип, которым должна руководствоваться партия, сторонники социального прагматизма, отстаивая свою позицию, называли себя истинными последователями учения Мао. Они считали, что спасли маоизм, отдалив идеи «великого кормчего» от его ошибочных действий.
Опор об идейном наследии Мао занимал центральное место в китайской политике на протяжении 1978–1979 годов. В самом начале непоколебимая верность Хуа Гофэна заветам Мао стоила ему политического капитала. Но Хуа Гофэн не стал запрещать дискуссии и в конце концов изменил свою точку зрения, продемонстрировав редкую терпимость и завидные лидерские качества[62]. Эти дискуссии наряду с убедительной победой прагматизма ослабили идеологическую монополию радикального маоизма, сложившуюся во время «культурной революции». Таким образом Коммунистическая партия Китая подготовила почву для реформ, не отрекаясь от учения Мао и используя идеологию для обоснования легитимности власти.
Сразу после смерти Мао в политической жизни Китая стали происходить быстрые и очень важные изменения – ив кадровом составе партии, и в идеологии. Вез этих перемен дальнейшие реформы были бы невозможны. Как считает большинство ученых, экономические реформы в Китае не сопровождались реформами политическими, а следовательно, коренным образом отличались от преобразований в странах бывшего социалистического лагеря, совершивших переход к капитализму. Однако подобная точка зрения не выдерживает критики. Хотя после смерти Мао Китай не решился провести демократизацию, политическая реформа имела место – но в иных формах. В конце 1970-х – начале 1980-х годов Дэн Сяопин неоднократно говорил, что политическая реформа в Китае включает демократизацию, однако при этом он имел в виду разнообразие мнений внутри КПК, а не многопартийную систему. 8а всю свою долгую историю Китай практически не знал демократии (если под ней понимать политическую конкуренцию партий в борьбе за власть). Тем не менее экономические реформы в Китае начались с важных кадровых перестановок и пересмотра идеологии, и в результате ведущие посты в стране заняли люди широких взглядов, стремившиеся к реформам или по крайней мере им сочувствовавшие[63].
3
Изменения в политической системе Китая сопровождались стремительной экономической трансформацией (Wu Li 1999: 756–807; Sun Dali 2004). 10 декабря 1976 года, выступая на Второй Всекитайской аграрной конференции, проходившей под лозунгом «Учитесь у Дачжай» (Дачжай – образцовая социалистическая деревня, прославившаяся во время «культурной революции» благодаря успешному труду и духу коллективизма), Хуа Гофэн подчеркнул, что развитие экономики является необходимым условием построения социализма. Это сильно отличалось от идеологии предыдущего десятилетия, когда бедность и тяготы жизни превозносились как достославные особенности социализма. Даже Хуа Гофэн, по-прежнему верный учению Мао, не соглашался с приматом политики в целом и с первостепенной ролью классной борьбы в частности. Он стремился оживить стагнирующую экономику, а себе отводил роль модернизатора. По сравнению с Дэн Сяопином и другими ветеранами партии с их обширными послужными списками, военным опытом и связями, налаженными за десятилетия революционной борьбы, Хуа чувствовал себя новичком, случайным человеком в пекинских политических кругах. Неудивительно, что, придя к власти в конце 1976 года, Хуа Гофэн поспешил принять меры для того, чтобы включить в свой послужной список сведения об управлении экономикой, и реанимировал программу «четырех модернизаций», судьба которой весьма примечательна (Harding 1987: 53–57; Tang Jisheng 1998: 108–110; Meisner 1999: 429).
Программа «четырех модернизаций» – в сельском хозяйстве, промышленности, обороне, науке и технике – впервые была предложена премьером Чжоу Эньлаем в декабре 1964 года на Всекитайском собрании народных представителей (ВСНП) 3-го созыва перед рассмотрением третьего пятилетнего плана развития народного хозяйства (1966–1970)[64]. Программа была призвана обозначить цель долгосрочного экономического развития страны, достичь которой надлежало к концу XX века. Но поскольку степень модернизации нигде ясно не обговаривалась, дело не пошло дальше лозунгов. Кроме того, реализации программы помешала «культурная революция». Спустя годы программа «четырех модернизаций» приобрела важное политическое значение: она стала противовесом радикальной идеологии Мао, призывавшего к классовой борьбе и перманентной революции в условиях диктатуры пролетариата.
Хуа Гофэн попытался реанимировать программу «четырех модернизаций» в 1976 году, но еще раньше с аналогичным предложением выступил Дэн Сяопин[65]. В январе 1975-го, когда в Китае бушевала «культурная революция», Дэн Сяопин одобрительно отозвался о «четырех модернизациях», выступая на ВСНП 4-го созыва. В том же году Дэна сместили с поста, но впоследствии он будет вспоминать о своем выступлении как о первой ласточке экономических реформ[66].
4
Поворотным моментом в растянувшейся на целое десятилетие «культурной революции» стала гибель Линь Вяо в авиакатастрофе 13 сентября 1971 года (см., например: Shi Tun, Li Danhui 2008). Мао Цзэдун выбрал Линя своим наследником в 1969 году после того, как Лю Шаоци подпал под «чистку». Хотя с 1930-х годов Линь был преданным соратником Мао и дослужился до звания маршала, политическую власть он получил только после Лушаньской конференции в 1959 году, на которой он выступил против Пэн Дэхуая, осмелившегося критиковать политику «большого скачка». Неизвестно, что стало причиной снятия Пэна: высокомерие и самонадеянность Мао Цзэдуна (так считает большинство исследователей) или же борьба за власть между Лю Шаоци – вероятным преемником «великого кормчего» – и другими амбициозными партийцами (тем же Линь Вяо). В результате Пэн уступил Линю пост министра обороны КНР, полученный за командование китайскими войсками во время Корейской войны. В первые годы «культурной революции» Линь Вяо устранил всех конкурентов при полной поддержке со стороны Мао, избравшего его своим политическим наследником. Никто не ожидал, что карьера Линя внезапно оборвется. После того как его сын совершил неудачную попытку покушения на Мао Цзэдуна, Линь спешно покинул страну, но самолет потерпел крушение в Монголии; все пассажиры, включая жену Линь Вяо, его сына и двоих служащих, погибли (Tu Хап, Wang Haiguang 2004)[67].
Предательство Линь Вяо стало жестоким ударом для Мао; здоровье его пошатнулось и больше не восстанавливалось (Jin Chongji 1996: 1610). Мао назначил Линя своим заместителем, поручив ему провести «культурную революцию», вопреки возражениям маршалов и генералов, – только для того, чтобы узнать о замышлявшемся Линем перевороте. Тем не менее смерть Линя позволила Мао произвести кадровые перестановки и внести коррективы в политику. Мао не захотел полностью свернуть «культурную революцию», однако позволил ей пойти на убыль. В марте 1973 года он вызвал опального Дэн Сяопина из ссылки и назначил его вице-премьером Госсовета КНР. Спустя год «великий кормчий» сделал Дэна первым вице-премьером, несмотря на возражения своей супруги Цзин Цин (Tang Jisheng 1998: 55–63; An Jieshe 2004).
После отстранения от должности в начале «культурной революции» Дэн Сяопин несколько лет проработал простым рабочим на тракторном заводе в провинции Цзянси. Вдали от Пекина он много размышлял о хаосе, порожденном «культурной революцией», и постепенно пришел к выводу об абсурдности идеологического радикализма. Вернувшись в Пекин, Дэн развернул кампанию по «исправлению прежних недостатков», чтобы избавить экономику от идеологических перекосов и классовой борьбы; в качестве цели он предложил китайскому руководству вновь обратиться к программе «четырех модернизаций».
Поправки, внесенные Дэн Сяопином в экономическую политику в 1974–1975 годах, сводятся к нескольким пунктам (Zhang Hua 2004; Hu Angang 2008: 477–485; Peng Shen, Chen Li 2008: 125–128; Shi Tun, Li Danhui 2008: 527–558). Первое и самое важное то, что экономический прагматизм пусть ненадолго, но взял верх над радикальной идеологией. 8а указанные два года Дэн предпринял широкий спектр практических шагов. Образование и технологии были признаны важнейшим условием экономического развития. Выли разрешены частные земельные наделы и введены другие повышающие материальную заинтересованность меры, которые до этого считались «пережитками капитализма» (по крайней мере, ограничения на них были ослаблены). Вопреки настояниям «банды четырех» Дэн Сяопин выступил за продолжение внешнеторговой деятельности, начало которой было положено в 1972 году во время визита Ричарда Никсона в Пекин. Вторым пунктом стало признание политической стабильности непременным условием развития экономики. Дэн Сяопин считал, что пора взять под контроль политический хаос, порожденный «культурной революцией». В отличие от Мао Цзэдуна Дэн Сяопин не верил в то, что классовая борьба и политические кампании являются наилучшим способом сохранить социализм. Проведя несколько лет в китайской деревне, Дэн понял, что главная угроза для Китая – вовсе не капитализм, а голод и нищета. Но во время «культурной революции» эти проблемы игнорировались. Дэн Сяопин пришел к выводу, что следует прекратить политические кампании и восстановить порядок, чтобы правительство могло сосредоточиться на развитии экономики. Политическая стабильность расценивалась им как необходимый фактор, отсутствие которого не позволит Китаю сосредоточиться на основных экономических проблемах, тем более полностью решить их. Что касается третьего пункта, то, несмотря на неприятие классовой борьбы и радикальной политической идеологии, Дэн Сяопин разделял недоверие Мао к централизации управления и был абсолютно согласен с его идеями, изложенными в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». Этот доклад, содержавший выводы, к которым Мао пришел исходя из опыта построения в Китае социалистической системы, являлся теоретическим обоснованием децентрализации экономики и административного управления. Однако он не распространялся даже среди членов КПК – и когда в 1975 году Дэн захотел обнародовать этот документ, чтобы легитимировать свою экономическую политику, Мао отказался предать гласности свое выступление. По всей видимости, «великий кормчий» видел в этом угрозу «культурной революции» (Shi Tun, Li Danhui 2008: 583).
5
Избрав программу «четырех модернизаций» в качестве краеугольного камня экономической политики, Хуа Гофэн решил совершить то, что безуспешно пытался сделать Дэн Сяопин годом ранее, – обнародовать речь Мао «О десяти важнейших взаимоотношениях». Доклад был опубликован в газете «Жэньминь Жи-бао» 26 декабря 1976 года – в день 83-летней годовщины со дня рождения Мао Цзэдуна. По мысли Хуа Гофэна, этот документ должен был подтвердить легитимность его власти и служить практическим руководством по осуществлению экономической политики[68]. Если Хуа можно обвинить в недостатке оригинальности, то с официальной оценкой его экономической деятельности – якобы экономика при нем не сдвинулась с «мертвой точки» – согласиться никак нельзя[69]. Энтузиазм Хуа Гофэна по поводу «четырех модернизаций» и его жажда быстрых экономических преобразований заставили Сюэ Муцяо, экономиста и ветерана партии, обратиться 18 апреля 1977 года к Дэн Сяопину и Ли Сяньняню с письмом, в котором он выражал опасение, что страну ждет новый «большой скачок вперед» (Хае Muqiao 1996: 7). Позже экономическую программу Хуа Гофэна пренебрежительно назовут «скачком вовне». Но, несмотря на многочисленные просчеты в экономической политике, Хуа Гофэн за те два года, что оставались у него до Третьего пленума 1978-го, успел осуществить поворот от радикальной идеологии к развитию экономики. Хуа Гофэн не претендовал на то, чтобы идти своим путем, и не обладал достаточным для этого политическим весом; его экономическая программа не оправдала возложенных на нее ожиданий. Но замалчивать заслуги Хуа нельзя: это несправедливо по отношению не только лично к нему, но и ко всему китайскому правительству, только начинавшему перестраивать экономику после смерти Мао.
«Скачок вовне» официально стартовал в конце 1977-го. 8а тот год производство в Китае выросло на 7,6 %. Из 80 видов промышленного сырья 52 были произведены в рекордных объемах (Chen Jinhua 2005: 95). Бюджетные доходы также достигли рекордной отметки, превысив плановые показатели на 6 % (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 161). Вдохновленные быстрыми темпами восстановления народного хозяйства и снедаемые желанием наверстать потерянное за десять лет «культур ной революции», Хуа Гофэн и его экономическая команда, включавшая Дэн Сяопина и Ли Ояньняня, решили возродить и скорректировать десятилетний план развития экономики (1976–1985). Дэн набросал этот план в 1975 году, но не успел реализовать его до очередной отставки.
Десятилетний план обычно критикуют за чрезмерную амбициозность и нереалистичность – точно так же, как и «большой скачок вперед». Но даже самое поверхностное изучение плана говорит об обратном. Для примера возьмем два вида сырья – зерно и сталь. Согласно плану к 1985 году следовало увеличить производство зерна до 400 миллиардов килограммов в год, производство стали – до 60 миллионов тонн в год. В действительности в 1985 году было произведено 379 миллиардов килограммов зерна, что на 5,25 % ниже запланированных объемов. Однако спустя всего два года план удалось перевыполнить. Производство стали в 1985 году составило 46,8 миллиона тонн – на 22 % ниже плана; потребовалось еще четыре года, чтобы довести производство до 61,6 миллиона тонн[70]. Целевые показатели нельзя назвать заниженными, но, в отличие от целей «большого скачка вперед», они не были нереалистичными. Роковая ошибка заключалась в другом.
Десятилетний план развития экономики предусматривал запуск порядка 120 совершенно новых промышленных объектов, включая 30 электростанций, 10 центров производства химических удобрений, 10 предприятий черной металлургии, 10 предприятий цветной металлургии, 10 нефтехимических комплексов, восемь угольных месторождений, 10 нефтяных и газовых месторождений, шесть железнодорожных линий и несколько портов. Предполагалось, что все эти объекты укрепят плановую экономику посредством импорта передовых технологий. Реформы проводились государством, осуществлялись за счет инвестиций и затрагивали в основном тяжелую промышленность. Десятилетний план мало чем отличался от первого пятилетнего плана (1953–1957), предполагавшего создание с помощью Советского Союза 156 промышленных объектов. Дуайт Перкинс в статье для «Кембриджской истории Китая» дал «десятилетке» удачное определение «образцовый советский план» (Perkins 1991: 496).
При планировании экономическая команда Хуа Гофэна сильно переоценила будущие доходы от экспорта сырья (прежде всего нефти) и недооценила сложности, с которыми придется столкнуться при привлечении средств на международных рынках капитала (то есть ошиблась насчет двух важнейших источников средств, необходимых для выполнения плана). Проблемы с финансированием не заставили себя ждать. Из 22 проектов, запущенных в 1978 году (включая один, оставшийся с 1972 года, от «первой волны» реформ и открытости), завершены были только девять (Chen Jinhua 2005: 98). Но гораздо важнее то, что внимание реформаторов фокусировалось исключительно на материально-технической части – оборудовании и производственных мощностях. Управление предприятиями и освоение импортных технологий не входили в число приоритетов. Реформаторы не продумали, как наладить связи между новыми заводами, поставщиками сырья и покупателями продукции. В результате даже введенные в строй мощности были сильно недозагружены. Существуя в отрыве от остальной экономики, государственные проекты не привели к сколько-нибудь значимому распространению передовых технологий за пределами промышленного производства (Ibid., 105–106). Из-за неудовлетворительных результатов и проблем с финансированием от «скачка вовне» пришлось отказаться: это произошло в апреле 1979 года на рабочем совещании ЦК КПК, организованном Чэнь Юнем. Убежденный противник любых «скачков» в области экономики, Чэнь был смещен со всех постов за критику в адрес экономической политики Мао. Он вернулся во власть в 1978 году и выступил на Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва в качестве ведущего экономиста КНР – с предложением исправить ошибки и изменить экономическую политику.
Одной из позитивных мер в рамках «скачка вовне», создавшей прецедент на долгие годы вперед, стало привлечение заемных средств Запада для финансирования импорта передовых технологий и современного оборудования из капиталистических стран[71]. Хотя такая практика не была чем-то совершенно новым для Китая, Хуа Гофэн со своей экономической командой продвинулись в этом отношении далеко вперед, особенно в том, что касалось применения иностранного капитала (Wu Li 1999: 776). До 1977 года Китай резко отрицательно относился к привлечению заграничных средств[72]. 2 января 1977 года газета «Жэньминь Жибао» опубликовала статью, недвусмысленно запрещавшую использовать иностранный капитал[73]. Китай придерживался этой политики до июня 1978-го, когда вице-премьер Гу My привел убедительные аргументы в пользу выборочного использования иностранного капитала для модернизации экономики. Хуа Гофэн и Дэн Сяопин поддержали инициативу (Li Tan 2008: 134). Месяц спустя, в июле, состоялось заседание Госсовета, посвященное привлечению иностранного капитала. Как новичок на рынке, Китай мог брать только небольшие, краткосрочные кредиты. Тем не менее с изоляцией на международном рынке капитала было покончено. Китайская экономика приоткрылась для внешнего мира всего лишь на год, однако этот опыт многому научил технократов и правительственных чиновников. Они узнали, что такое современные технологии, познакомились с капитализмом, получили практический опыт работы с иностранным капиталом (Tang Jisheng 1998: 110–111; Wu Li 1999: 776–777; Chen Jinhua 2005: 145–151).
Хотя «скачок вовне» был самой известной экономической программой в недолгое правление Хуа Гофэна, курс на модернизацию включал и другие, более эффективные меры (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhengłma 2008: 59–84). Во-первых, в конце 1976 года правительство узаконило «производство и оборот товаров» – то есть производство товаров для обмена. «Необходимо решительно и смело наращивать социалистическое производство и оборот товаров» (Wu Li 1999: 758), – говорилось в документе от 5 декабря, в котором Госсовет разрешил частную торговлю, ранее запрещенную и осуждавшуюся как отличительная черта капитализма. Во-вторых, вновь было введено материальное стимулирование. На протяжении предыдущего десятилетия денежное вознаграждение порицалось как «буржуазный пережиток» капитализма и крайне редко применялось для поощрения крестьян и рабочих. В августе 1977 года большинству рабочих повысили зарплаты. В мае 1978-го трудящимся вернули бонусы и сдельную оплату. В сфере организации труда постепенно возрождался ценовой механизм, хотя мобильность рабочей силы по-прежнему находилась под строжайшим контролем. В-третьих, после 10 лет политического хаоса городские фабрики первыми подверглись модернизации. На предприятиях вновь вспомнили о трудовой дисциплине, упраздненной в предыдущее десятилетие, и вернулись к организованному производству.
В правление Хуа Гофэна социалистическая модернизация стала для китайского правительства главной целью вместо классовой борьбы.
6
Важнейшим аспектом социалистической модернизации стала открытость Китая современной науке, культуре и передовым технологиям. Хуа Гофэн озвучил эту задачу, выступая на Первой сессии Всекитайского собрания народных представителей 5-го созыва 26 февраля 1978 года: «Чтобы ускорить развитие социалистической науки и культуры, мы должны придерживаться следующих принципов: „Пусть прошлое служит настоящему" и „Пусть иностранное служит Китаю". Мы должны добросовестно изучать передовые технологии и научные достижения всех стран, чтобы воспользоваться ими во благо Китая»[74]. Во время «культурной революции» Китай придерживался политики самоизоляции в дипломатии и самодостаточности в экономике. В то же время монополия государственной идеологии, призванная обеспечить чистоту социализма, подавляла интеллектуальное развитие. Даже марксизм воспринимался как законченная теория, а не как постоянно развивающееся учение. В результате китайцы практически ничего не знали о рыночных принципах, а те немногие представления о рынке, которые им удалось получить, часто бывали ошибочными. В 1980 году Милтон Фридман посетил Китай и в течение недели читал интенсивный курс лекций по теории ценообразования самым способным китайским чиновникам. Как-то раз во время обеда после лекции чиновник из министерства, занимавшегося распределением товаров и сырья, и его помощник, собиравшиеся поехать в США в составе китайской делегации, спросили у Фридмана: «Скажите, пожалуйста, а кто в Америке отвечает за распределение?» (Friedman 1984: 26). Вскоре Китай покончил с интеллектуальной изоляцией и закрытостью. После смерти Мао правительство быстро отказалось от экспорта революции и приступило к налаживанию связей с азиатскими соседями и развитыми странами. 1978 год стал для Китая «годом дипломатии». Официальные делегации, возглавлявшиеся вице-премьерами и сопровождавшиеся представителями центрального правительства, губернаторами и директорами крупных государственных предприятий, совершили 20 поездок, посетив 50 с лишним стран, включая Японию, Таиланд, Малайзию, Сингапур, Соединенные Штаты, Канаду, Югославию, Румынию, Францию, Германию, Швейцарию, Данию и Бельгию. В то же самое время в Китае побывали около 30 делегаций из разных стран (Cheng Zhongyuan, Wang Tuxiang, Li Zhenghua 2008: 122–132; Li Tan 2008: 68–96; Tang Shengqun, Jin Chen 2009: 153–179).
Гонконг и Макао одними из первых капиталистических государств приняли китайскую делегацию в 1978 году. Вице-премьер по экономическому планированию Гу My направил туда членов Совета по экономическому планированию и сотрудников министерства внешней торговли для изучения капиталистической системы. В ходе этих визитов китайцам было предложено создать особые экономические зоны. Япония – соседнее с Китаем государство и крупнейшая азиатская экономика – за 1978 год успела принять несколько делегаций из Китая. Китайских гостей особенно интересовало сельское хозяйство, современные отрасли промышленности, государственное управление и международная торговля. 26 февраля 1978 года Япония и Китай подписали долгосрочное торговое соглашение (Li Tan 2008: 69).
Соединенные Штаты и Канада – крупнейшие в мире экспортеры сельскохозяйственной продукции – также привлекали внимание китайских чиновников. 25 июля 1978 года в США прибыли представители провинций Хэйлунцзян, Шэньси, Шаньси и Шаньдун, города Тяньцзинь, а также министерства сельского и лесного хозяйства. В течение 40 дней делегация приглядывалась к тому, как американцы используют передовые технологии для развития сельского хозяйства. В августе сотрудники министерства сельского хозяйства и нескольких государственных сельхозпредприятий посетили Канаду, где изучали в первую очередь птице- и молочные фермы, а также аграрные колледжи и научно-исследовательские институты (Ibid., 76–80).
Югославия, критиковавшая советскую экономическую модель и одной из первых вставшая на путь реформ, представляла для китайцев огромный интерес. В 1978 году эту страну посетили несколько делегаций из Китая, в частности в августе приехал сам Хуа Гофэн. В апреле туда прибыла делегация КПК во главе с Ли Имыном, Ю Гуанъюанем и Цяо Ши, чтобы познакомиться с югославским опытом управления экономикой. Категорическое неприятие сталинизма и успешный эксперимент с социалистическим самоуправлением в Югославии убедили китайских гостей, что советская модель не реализует весь потенциал социализма и что социалистическая экономика может иметь разные формы (Tu Cuangyuan 2008: 55). Вскоре после визита Коммунистическая партия Китая возобновила официальные отношения с Союзом коммунистов Югославии (СКЮ), тем самым признав, что Югославия создала собственный вариант социализма. В 1979 и 1980 годах китайские делегаты также побывали в Польше, Венгрии и других социалистических странах Восточной Европы. Знакомство с разными видами социалистических экономик расширило кругозор китайских лидеров, которые до тех пор были знакомы исключительно со сталинизмом и маоизмом. Китайское руководство пригласило экспертов из Восточной Европы (в том числе Влодзимежа Бруса из Польши и Оту Шика из Чехословакии) приехать в Китай с лекциями для правительственных чиновников и экономистов.
Возможно, самой важной и полезной зарубежной поездкой стал визит делегации во главе с Гу My (Tang Shengqun, Jin Chen 2009: 153–167). Co 2 мая no 6 июня 1978 года делегация, насчитывавшая в своем составе более 20 крупных чиновников (включая министров и представителей местных властей из Пекина, Гуандуна и Шаньдуна), посетила Францию, Германию, Швейцарию, Данию и Бельгию. Это был первый с 1949 года визит высокопоставленных государственных служащих Китая в Западную Европу. Они посетили 25 городов и более 80 компаний, побывали на рудниках и фермах, в портах, университетах и научно-исследовательских институтах. Перед поездкой делегаты встречались с Дэн Сяопином, который попросил их осмотреть как можно больше предприятий и задать как можно больше вопросов об управлении экономикой. После визита в Европу Гу отчитался перед политбюро, а также перед Дэн Сяопином, Хуа Гофэном и другими представителями высшего руководства. Помимо этого Гу рассказал о своей поездке в ходе нескольких совещаний, включая заседание Госсовета, посвященное «четырем модернизациям».
Дэн Сяопин тоже ездил за границу: в начале 1978 года он побывал в Бирме (современная Мьянма) и Непале, в сентябре – в Северной Корее, в октябре – в Японии, в ноябре – в Таиланде, Малайзии и Сингапуре, в январе 1979-го – в Соединенных Штатах. В Японии его поразили передовые технологии и эффективный менеджмент. Посетив компанию Mssan, Дэн сказал: «Теперь я понимаю, что означает модернизация» (Ibid., 168–179).
Не подлежит сомнению, что такое интенсивное ознакомление с внешним миром, особенно с Западом, послужило мощным толчком для того, чтобы Китай изменил отношение к рынку, капитализму и путям развития экономики. Например, во время визита в Сингапур в ноябре 1978-го Дэн Сяопин подробно расспрашивал о прямых иностранных инвестициях и их роли в экономическом подъеме. К удивлению принимавшей стороны, Дэн открыто признал ошибки коммунистического правительства Китая и попросил у первого премьер-министра Республики Сингапур Ли Куан Ю совета, как улучшить ситуацию в китайской экономике. Более чем 10 лет спустя Ли Куан К) вспоминал:
В 1978 году, за, ужином, я, сказал Дэн Сяопину, что китайцы Сингапура были потомками неграмотных безземельных крестьян, покинувших провинции Гуандун и Фуцзянъ в Южном Китае. Ученые, чиновники и литераторы остались в Китае и оставили там свое потомство. Поэтому не было ни одного достижения, которого сумел добиться Сингапур, которого Китай не смог бы превзойти. Я понял, что Дэн принял, вызов, который я исподволь подбросил ему тогда, за ужином, 11 лет назад (Lee Kuan Yew 2000: 645).
Знакомство Китая с внешним миром не сводилось к заграничным поездкам представителей власти. Отчеты членов делегаций о визитах за рубеж распространялись среди партийцев и даже становились достоянием широкой общественности. В качестве примера можно привести отчеты Дэн Лицяня, Ma Хуна, Сунь Шанцина и У Цзяцзюня (Deng Liquan, Ma Hong, Sun Shangqing, Wu Jiajun 1979). Во время поездки в Японию в конце 1978 года, организованной Комитетом по экономике при Госсовете КНР, 23 члена делегации посетили 43 компании в разных японских городах, а также городские и сельские домохозяйства и школы. В их отчетах ясно прослеживались две темы: все авторы признавали провал экономической политики, однако продолжали верить в социализм. Характерны следующие цитаты:
В соответствии с учением, Маркса, невозможно реализовать принцип «Каждому по потребностям,» без радикального увеличения производства товаров. Это вполне достижимо, что доказывает пример Японии. Капиталистическая Япония, производит товары в гораздо больших объемах и в более широком, ассортименте, чем мы. Мы социалистическая страна. Весьма вероятно, что мы можем достичь их уровня развития и превзойти его (Ibid., 4).
Мы являемся социалистическим обществом. Наши институты гораздо лучше капиталистических. Но из-за недостатка опыта мы допустили ошибки при строительстве социализма. В итоге превосходство социалистической системы полностью не реализовано. Завершившийся недавно Третий пленум ЦК КПК 11-го созыва, подытожил основные уроки построения социализма в течение последних SO лет и в то же время призвал учиться на лучших зарубежных примерах. Мы обязательно выполним программу «четырех модернизаций» к концу этого столетия при условии, что будем придерживаться плана, начертанного партией, и неустанно трудиться, используя передовые технологии и методы управления во благо социализма (Ibid., 53").
В правление Мао Цзэдуна, особенно с середины 1960-х годов, капитализм считали злом; «загнивающей» системе противопоставляли социализм – более совершенный, прогрессивный строй, у которого блестящее будущее. Благодаря строжайшему контролю над СМИ и самоизоляции Китая жители страны, включая правящую верхушку, не могли получать информацию о реальной жизни в капиталистических странах. Зарубежные визиты продемонстрировали китайским лидерам, что такое капитализм, и, по словам Дэн Сяопина, позволили им «понять, что значит модернизация». Члены делегаций, увидевшие, что уровень жизни рабочих и крестьян в Японии гораздо выше, чем в Китае, возвращались домой, уже не доверяя официальной антикапиталистической пропаганде. Их поразил творческий потенциал капитализма, его бурлящая энергия; стагнация в китайской экономике и безнадежная технологическая отсталость, напротив, внушали стыд. Пропасть была слишком велика, а контраст слишком резок, чтобы китайское руководство могло закрыть глаза на допущенные в прошлом ошибки.
Более того, зарубежные поездки подсказали некоторые идеи насчет того, как преодолеть нищету и догнать капиталистические страны. Например, в Сингапуре Дэн Сяопин понял, что прямые иностранные инвестиции помогут Китаю получить доступ к необходимым для скорейшей индустриализации знаниям в области технологий и управления. Стремительность, с которой Япония и Западная Европа поднимали разрушенную Второй мировой войной экономику, убедила китайских гостей в том, что их страна сможет наверстать упущенное, если наладит внешнеэкономические связи с Западом и начнет импортировать передовые технологии.
7
Как только Китай перешел к политике открытости, стали стремительно расти объемы внешней торговли. В 1977 году внешнеторговый оборот Китая (импорт плюс экспорт) едва дотягивался до 14 миллиардов долларов США. Для сравнения: внешнеторговый оборот Тайваня в ту пору составлял 18 миллиардов долларов США, Южной Кореи – 21 миллиард, Японии – 141 миллиард. В 1978 году Китай увеличил показатель на 50 %. Огромную роль в этом сыграл Гонконг. По словам Ричарда Вона, «Китай открылся миру с помощью» Гонконга (Wong 2008: 4). 31 августа 1978 года гонконгский бизнесмен К. П. Чао подписал контракт на открытие завода в Чжухае в провинции Гуандун (Du Mingmmg 2008) – о чем гонконгские газеты сообщили на первых полосах. Этот договор стал первым после смерти Мао Цзэдуна примером привлечения Китаем иностранных инвестиций. Два года спустя в провинциях Гуандун и Фуцзянъ появились четыре особые экономические зоны, и иностранцы (включая китайцев, проживавших за границей – на Тайване, в Гонконге, Макао и других странах) получили больше возможностей открыть свой бизнес в Китае, привнося туда капитал, современные технологии и доступ к мировым рынкам.
Сразу же после провозглашения курса на внешнюю открытость в Китай хлынул поток потребительских товаров, произведенных на Тайване, в Гонконге, Японии и других странах; для китайских потребителей они были в новинку. Чтобы противопоставить данный этап в политике внешней открытости тому, что был несколькими годами ранее, при Хуа Гофэне, экономисты используют следующие термины: «поддержка экспорта» vs. «импортозамещение». Стимулирование экспорта в последующие десятилетия стало центральным пунктом экономической реформы. Новый подход отличался от «скачка вовне», сводившегося к импорту западных технологий и наращиванию производственных мощностей в Китае с тем, чтобы самостоятельно производить современные средства производства и потребительские товары. Однако традиционное противопоставление «стимулирование экспорта против замещения импорта» скорее скрывает, чем выявляет решающее различие. Когда Китай совершал «скачок вовне», импортные западные технологии предназначались для нескольких специально отобранных государственных предприятий; когда же страна начала поддерживать внешнюю торговлю, последние достижения науки и техники, воплощенные в импортировавшихся товарах широкого потребления и продукции производственно-технического назначения, стали достоянием всего общества.
Распространение знаний в эпоху политики стимулирования внешней торговли и закрытость в эпоху «скачка вовне» – вот что определяло успех или неуспех начинаний. Не подлежит сомнению, что, пойдя по пути стимулирования экспорта, Китай сумел извлечь выгоду из своих сравнительных преимуществ. Однако главным достоинством новой политики было то, что она оказала долгосрочное влияние на распространение и накопление знаний, особенно в сфере современной науки и технологий, а это выходит за рамки статичной логики сравнительных преимуществ.
Когда в конце 1970-х годов Китай взял курс на открытость, он сильно отставал от Запада в технологическом отношении. Как только китайцы получили возможность наверстать упущенное, они тут же воспользовались ростом экономической эффективности, произошедшим благодаря преодолению технологического разрыва между Китаем и Западом. Китай рано или поздно должен был стать капиталистическим, как предсказывал Стивен Чунг (Cheung [1982] 1986). Но никто не знал, как пойдет этот процесс.
8
Мало кто мог предположить, что Коммунистическая партия Китая будет в конце концов привержена рыночной экономике. Однако сегодня общепризнано, что идея перевести экономику страны на капиталистические рельсы принадлежала именно правительству. Какие конкретные шаги предприняло китайское руководство, чтобы осуществить столь радикальные преобразования?
Ответ следует искать в коммюнике, опубликованном в последний день работы исторического Третьего пленума ЦК КПК 11-го созыва, который проходил в Пекине с 18 по 22 декабря 1978 года. Этот пленум стал поворотным моментом в истории Китайской Народной Республики, положив начало постмаоистским экономическим реформам. Хотя коммюнике обходит стороной допущенные Мао ошибки, в нем с необычайной откровенностью говорится о прошлых неудачах партии и о целях экономической реформы[75].
В коммюнике было четко указано, что «необходимо перенести центр тяжести всей работы партии и внимание китайского народа на осуществление социалистической модернизации» (Ibid., 459). Это подразумевало отказ от доктрины классовой борьбы, которой Мао следовал на протяжении нескольких десятилетий и которая привела к преследованиям миллионов партийцев, госслужащих и интеллектуалов. Авторы коммюнике признавали, что маоистская политика обусловила «ряд проблем в сфере экономического положения городского и сельского населения, которые долгие годы оставались неразрешенными» (Ibid.). В документе также говорилось о необходимости материального вознаграждения. В отличие от Мао Цзэдуна, считавшего, что рабочих и крестьян мотивирует главным образом революционный энтузиазм, авторы коммюнике на первый план выдвинули материальную заинтересованность. «Следует шаг за шагом повышать благосостояние городского и сельского населения, опираясь на рост производства. Необходимо решительно бороться с бюрократическим чванством, позволяющим не замечать насущных экономических проблем, с которыми сталкивается народ» (Ibid., 460). Если бы не эти изменения в политике партии, Дэн Сяопин едва ли выступил бы со своим знаменитым лозунгом «Пусть сначала разбогатеет часть населения».
Особое внимание в коммюнике уделялось изначальному недостатку существовавшей экономической системы – излишней централизации государственного управления, что перекликалось с основной мыслью, высказанной Мао Цзэдуном в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». «Генеральная линия, предложенная товарищем Мао Цзэдуном в 1956 году в докладе „О десяти важнейших взаимоотношениях", является объективным отражением экономических законов, а также важной гарантией политической стабильности в обществе» (Ibid., 459), – подчеркивали авторы коммюнике. Неудивительно, что, говоря о путях решения этой проблемы, они также обращались к идеям Мао:
Одним из серьезных недостатков системы, экономического управления является чрезм, еюная, концентрация власти, а потому необходимо смело и планомерно – першашъ ее от высшего руководства нижестоящим органам власти, чтобы местные органы власти, а также промышленные и сельскохозяйственные предприятия получили больше прав на принятие управленческих решений в рамках единого государственного плана; следует приложить немало усилий, чтобы на всех уровнял упростить работу органов власти, ответственных за экономическое управление, передавая большую часть их функций специализированным компаниям или хозяйственным объединениям, необходимо строго следовать экономическим законам… Необходимо под централизованным руководством- партии покончить с неспособностью провести черту между партией, правительством и предприятиями; прекратить практику, при которой правительственные органы подменяются партийными, а администрации предприятий – правительственными учреждениями; распределить обязанности в зависимости от уровня управления, вида работ и конкретных индивидуумов; предоставить органам управления и руководящим кадрам больше полномочий и усилить их ответственность; сократить количество заседаний и объем, канцелярских работ в целях повышения производительности труда; ввести систему экзаменов, поощрения и наказания, повышения и понижения в должности. Данные меры позволят в полную силу задействовать инициативу, энтузиазм и творческие способности на четырех уровнях – в центральных ведомствах, в местных органах власти, в руководстве предприятий и среди рабочих, а, также активизировать все отрасли и межотраслевые связи социалистической экономики (Ibid., 459–460).
Авторы коммюнике особо выделяют сельское хозяйство как самое слабое звено в цепи. «Коммунистическая партия должна сосредоточить внимание прежде всего на обеспечении скорейшего подъема сельского хозяйства – основы национальной экономики. Оно сильно пострадало за последние годы и остается крайне ослабленным» (Ibid., 460). Однако предложенные меры укрепления сельского хозяйства сводятся к очередной разновидности ценового контроля:
Госсовет принял решение повысить закупочные цены на зерновые на 20 % начиная с 1979 года, когда будет продаваться летний урожай; цены на зерно, закупленное сверх установленных квот, должны быть подняты еще на 50 %; следует также повышать закупочные цены на хлопок, масляничные и сахароносные культуры, побочную продукцию животноводства, водные и лесные продукты, прочие фермерские и побочные продукты шаг за шагом, в зависимости от конкретных условий. Необходимо снизить фабричные и рыночные цены, пи, сельскохозяйственную технику, химические удобрения, инсектициды, изделия из пластика и прочие промышленные товары, предназначенные для сельского хозяйства, на 10–15 % в 1979 и 1980 годах за счет сокращения себестоимости продукции (Ibid.).
Китайское правительство считало, что социалистическая модернизация станет «новым великим походом», «масштабной, всеобъемлющей революцией», которая потребует постоянных целенаправленных усилий. Авторы коммюнике рекомендуют, как добиться поставленной цели, однако таким образом, чтобы местные власти смогли проявить инициативу:
Выполнение программы «четырех модернизаций» требует значительного роста производительных сил (что в свою очередь предполагает разноплановые изменения тех аспектов отношении между производством и надстройкой, которые не способствуют развитию производительных сил), а также изменений в методах управления, образе мыслей и действий, если они препятствуют росту этих сил. Таким, образом, социалистическая модернизация является масштабной, всеобъемлющей революцией (Ibid., 459).
Следует отметить, что согласно коммюнике «изменения в методах управления, образе мыслей и действий» должны служить исключительно «росту производительных сил» (Ibid.). В последующие годы «рост производительных сил» будет служить основным критерием при оценке экономических реформ и применяемых методик.
Хотя в коммюнике четко сформулирована долгосрочная цель реформы – «превратить [Китай] в современную, могущественную социалистическую страну до конца столетия» (Ibid.), – документ не содержит стратегии или программы. Китайское руководство, практически ничего не зная о рыночной экономике, ни разу не упомянуло в коммюнике термин «рынок»[76]. Сейчас в порядке вещей говорить о Третьем пленуме ЦК КПК 11-го созыва как об отправной точке рыночных реформ в Китае. Признавая историческую важность пленума и коммюнике 1978 года, важно понимать, что китайские лидеры на тот момент даже не задумывались о рыночной экономике. Однако они были готовы принять новые, обеспечивающие «рост производительных сил» идеи и методы, подвергая их проверке практикой, – по крайней мере так они утверждали.
Рассматривая коммюнике 1978 года в историческом контексте, следует отметить, что постмаоистская экономическая реформа в Китае была далеко не первой попыткой КПК реорганизовать социалистическую экономику. Инициированные Мао кампании по децентрализации власти (первая – в середине 1950-х годов, вторая – во времена «культурной революции») не смогли вдохнуть новую жизнь в социалистическое хозяйство. «Культурная революция» показала, что надежды Мао Цзэдуна на классовую борьбу и перманентную революцию нереалистичны и чреваты гибелью для страны. Хотя его решение провести децентрализацию для укрепления ослабленной социалистической системы могло показаться как минимум неоднозначным, китайская экономика стала гораздо менее централизованной, чем экономики других социалистических стран. Более того, тот факт, что авторы коммюнике, так же как и Мао, признали чрезмерную централизацию главной проблемой социалистической экономики, сделал этот документ особенно важным для дальнейшего развития Китая.
В качестве экономической стратегии коммюнике мало чем отличается от тезисов, изложенных Мао Цзэдуном в докладе «О десяти важнейших взаимоотношениях». Авторы полностью согласны с выводом «великого кормчего»: больше всего социалистической экономике мешает чрезмерная концентрация власти. Но в отличие от Мао авторы коммюнике главной задачей считают «рост производительных сил» – то есть рост экономики, если обойтись без марксистских терминов. Правда, призыв перенести центр тяжести на развитие экономики (на «четыре модернизации») впервые прозвучал еще в 1964 году – в экономической программе Чжоу Эньлая. Вторым важным отличием коммюнике от доклада Мао является предложенное в нем новое решение проблемы излишней централизации власти, а именно: передать полномочия не только местным органам власти, но и предприятиям.
Как политическая стратегия коммюнике – это абсолютно гениальный документ. Авторы начинают с того, что восхваляют Мао, называя его великим марксистом, и призывают китайский народ «еще теснее сплотиться под знаменем идей Мао Цзэдуна». Такое вступление было призвано переключить внимание партии с маоистской теории классовой борьбы на социалистическую модернизацию – цель, способную объединить всю нацию. Главной задачей коммюнике провозгласило превращение Китая к концу XX столетия в «могущественную современную социалистическую державу»[77], что не могло вызвать возражений. Заявленная в коммюнике верность учению Маркса-Ленина-Мао Цзэдуна позволила предотвратить идеологический хаос и обеспечить политическую стабильность, необходимую для проведения экономических реформ. Поскольку Мао Цзэдун продолжал пользоваться огромным авторитетом среди партийцев, военных и простых китайцев, развенчание культа «великого кормчего» и отказ от его учения могли подорвать легитимность власти и посеять политическую смуту. Новое правительство правильно рассчитало маневр: воздав хвалу Мао, оно в то же время отказалось от его радикальной политики и переключилось на развитие экономики. Λ напомнив китайцам, что Мао призывал «искать правду в фактах» и видел «в практике критерий истины», оно освободило себя от оков идеологии.
9
За два года, пролегшие между смертью Мао Цзэдуна и Третьим пленумом, Китай успел отойти от радикального маоизма. После смерти «великого кормчего» страну охватил кризис, а политическая неопределенность усугубила его. Хуа Гофэн, пользуясь поддержкой Ε Цзяньина и других ветеранов армии, свергнул «банду четырех», покончил с «культурной революцией» и быстро восстановил политический порядок. Но гораздо важнее то, что Китай открылся внешнему миру – передовым технологиям, капиталу, рыночной теории и практике. Вместе с тем Хуа Гофэн постепенно, но решительно переместил фокус внимания правительства с радикальной теории перманентной революции на социалистическую модернизацию. Эти изменения были закреплены на Третьем пленуме ЦК КПК, ознаменовавшемся возвращением Дэн Сяопина во власть. Хотя в опубликованном на пленуме коммюнике нет плана экономических реформ, призванных обеспечить социалистическую модернизацию, его авторы демонстрируют политическую мудрость, стремясь сплотить все социальные группы под общим знаменем «перехода к социалистической модернизации, задуманного еще Мао Цзэдуном». На самом деле Китаю посчастливилось с тем, что коммюнике не предусматривало никаких конкретных мер – разве что для сельского хозяйства. Учитывая низкую степень информированности тогдашнего китайского руководства, нетрудно предположить, что любые распоряжения принесли бы скорее вред, чем пользу. И все же начиная с Третьего пленума китайское правительство стало исповедовать прагматический подход, подвергая свои решения проверке практикой и охотно пробуя всевозможные способы подстегнуть «рост производительных сил». Возможно, Китай был слабо вооружен для проведения рыночных реформ, но ментально он был к ним подготовлен.