V
Ясный жаркий день сменил грозовую ночь.
Было двенадцать часов, и город казался вымершим. Служащие люди сидели в кабинетах, в конторах, в присутствиях, прочий люд прятался от жары.
Сразу нельзя было разобрать, к какой категории населения принадлежал Антон Иванович Грузов. Внешность его была довольно забавна: когда он сидел, он казался человеком небольшого роста, но стоило ему встать, как поражал ростом чуть не великана, так длинны были его ноги в клетчатых брюках. Лицо его было бы обыкновенно, если бы не огромный красный нос и не вытаращенные глаза, глядевшие с некоторою назойливостью.
Он сидел за столом, заваленным бумагами, в комнате, перегороженной перилами на две половины, и внимательно рассматривал в зеркало ту часть лица под носом, на которой обыкновенно у мужчин в зрелом возрасте всегда есть какая‑нибудь растительность; но у Антона Ивановича ее не замечалось вовсе; на подбородке же росли длинные негустые волосы, что при его торчащих ушах и непослушных вихрах на голове придавало ему вид обезьяны капуцина.
– Косяков говорит, брей! Что же, я буду кожу бритвой снимать, что ли? – пробормотал он и отшвырнул зеркало, глубоко вздохнув.
Судя по всему, Антон Иванович бездельничал, но если принять во внимание, что сидел он в конторе нотариуса Долинина, у которого состоял письмоводителем, то, очевидно, он был занят, так как находился на службе.
В это же самое время Долинин с братом сидели в столовой и завтракали.
Николай говорил брату:
– Я начинаю оживать. Сегодня утром я чувствовал необыкновенный подъем духа. У меня начинают складываться идеи. Еще немного – и я сяду за роман. Давно уже я не писал, – вздохнул он.
– А стихи? – сказал Яков.
– Ну, это я не считаю! Все равно как фельетоны для» Листка». Разве это писание? Мели, Емеля! В стихах тонкие нюансы любви, в фельетонах – вздор. Роман – только роман!
– Ну, и давай тебе Бог, – с ласковой улыбкой сказал Яков.
– Почта и два с посыльными, – горничная положила перед Яковом пачку писем, который внимательно прочел адреса.
– Тебе, тебе, тебе, тебе! – сказал он и, отбросив Николаю четыре конверта, углубился в чтение писем. Николай жадно схватил конверты и вдруг замер. Ровный английский почерк женской руки показался ему знакомым. Он осмотрел конверт. Письмо без марки. «От Ани!» – чуть не сказал он вслух, и сердце его забилось радостью. Он быстро разорвал конверт, но едва пробежал первые пять строчек, как вскочил и с яростью ударил кулаком по столу.
Яков Петрович поднял с изумлением глаза.
– Что с тобою? – спросил он.
– Что? Они почему‑то решили меня выгнать отсюда. Читай! – и, бросив брату письмо, он большими шагами стал ходить по комнате.
– «Милостивый государь, – прочел Яков, – Николай Петрович! В силу сложившихся обстоятельств муж мой и я принуждены прервать с вами знакомство. Лично же я прошу вас не искать со мною встречи. Уважающая вас А. Дерунова».
Лицо Якова Петровича вспыхнуло, словно это он получил оскорбительный отказ от дома, но через мгновение прояснилось, и он сказал как бы в раздумье:
– Это все‑таки хорошо.
Николай остановился на середине комнаты.
– Что ты видишь в этом хорошего? Я оскорбил ее, их своим присутствием? Я сделал хоть один намек, позволил хоть один взгляд? Я ходил к ней и мучил себя, но без этой муки я не могу жить. Да, не могу! – он топнул ногою и повторил: – Чего же тут хорошего?
– То, – серьезно ответил брат, – что ваши опасные отношения прекращаются сразу. Ты знаешь…
– Ха – ха – ха, – прервал его Николай грубым смехом, – опасные отношения! Ах вы, ханжи! Провинциальные кроты! Опасные почему? По – настоящему она должна его бросить и идти за мною. Да, бросить! У вас тут все опасно, кроме тайного разврата. Лицемеры!
Яков Петрович строго посмотрел на брата.
– Брось фельетонный язык, – сказал он, – да, у нас много и разврата, и лицемерия, но тем дороже для нас чистая репутация, и, пошатнись она, ты не знаешь, с какою яростью набросятся те же лицемеры и развратники терзать ее. А ты готовил Анне Ивановне эту участь. Уже начали ходить сплетни про вас, скверные сплетни… Эх, Коля, перетерпи свою муку. Верь, и ей не легко! – ласково окончил Яков.
Николай тряхнул волосами, как конь гривою.
– Не могу! Ты видишь, как это письмо грубо. Она сама не могла написать его. Ее заставили. Пусть она сама мне это скажет, и я уйду!
– Николай, что ты хочешь?! – воскликнул Яков.
– Идти к ней!
– Но ведь об этом все узнают! Если ее заставили, то только он, и он ее замучает.
– Не убьет же, – нервно ответил Николай и, схватив шляпу, что лежала на подоконнике, быстро вышел. Яков с возмущением посмотрел ему вслед и подумал, отчего этот человек ни разу во всю жизнь не ставил преград своим желаниям, даже прихотям? И тут же обвинил себя…
Николай стремительно пересек контору, почти не заметив Грузова, который радостно его приветствовал, и пошел по узкой аллейке между двумя рядами кустов крыжовника к выходной калитке. Почти у самого входа он встретил одного господина, по фамилии Анохов.
Не будь он так взволнован, он заметил бы смущение Анохова, но теперь только мысль о свидании с Анной занимала его ум.
Анохов сделал попытку скрыться, потом с фамильярной развязностью воскликнул:
– А, Николай Петрович, куда стремитесь?
– Здравствуйте! По делу! – не замедляя шагу, ответил Николай.
Он не шел, а бежал, пока не увидел собора, а за ним кривую Покровской улицы. Здесь он вдруг приостановился. Что он будет говорить с нею? Как? Если действительно это ее письмо, ее желанье, тогда что? Он ни разу не коснулся прошлого, и, как знать, может, он ей противен?
Краска залила его лицо, но вдруг он увидел каменный домик с зеленою крышей, и самообладание покинуло его. В несколько шагов он очутился у крыльца и позвонил. Иван отворил ему дверь и, взглянув на него, сурово усмехнулся.
– Барыня дома? – спросил Николай.
– Дома – с! На веранде! – ответил Иван. «Очевидно, прислуге ничего неизвестно», – подумал Николай, но если бы он обернулся и увидел недоброе лицо Ивана, смотрящего ему вслед, он бы изменил свое мнение. Он быстро прошел пустой холодный зал, столовую и остановился в гостиной, замирая от волнения.
Через раскрытое окно он увидел ее, буквально в пяти шагах от него сидящей на дачном кресле. С книгой на коленях она устремила вдаль мечтательный взор. Нежный профиль ее лица казался нарисованным, золотые волосы короной венчали ее голову; светлое платье плотно облегало ее фигуру подростка, и если бы ее сейчас увидел художник, он нарисовал бы картину под заглавием» Мечта». Кругом было тихо, из глубины сада доносился голосок Лизы.
Николай стоял как прикованный к месту. Нет, не» Мечтой» художник назвал бы картину, а» Грустью». Действительно, пристально всматриваясь в лицо молодой женщины, Николай заметил горькую складку подле губ; увидел, как дрогнули ее ресницы и слеза тихо скатилась по щеке.
Он порывисто толкнул дверь на веранду.
Анна Ивановна выпрямилась в кресле; глаза ее устремились на него со страхом. Лицо побледнело, но через мгновение его залил румянец.
– Вы?! – произнесла она растерянно.
Николай, взволнованный, подошел к ней; лицо его пылало, голос дрожал; он судорожно мял в руках шляпу.
– Я! – ответил он. – Я сейчас получил от вас письмо и хочу знать, по своей воле вы написали его или нет?
Она не произнесла ни звука. Он подошел ближе и продолжал торопливо, сбивчиво свою речь:
– И все равно, если даже сами! Я пришел проститься, потому что не могу же я так уехать и не повидать вас! Не сказать ни слова. Нет, если так… я хочу все сказать, что еще не вылилось у меня с пера. Вы ведь читали меня? Вы знаете, вы одна знаете, чем болит моя душа… и вот…
Анна Ивановна встала и взялась рукою за свою грудь.
– Остановитесь! – сказала она умоляюще. – Я не должна, я не смею слушать. Бога ради!..
В голосе ее послышались слезы. Сердце Николая защемило. Ах, он бы хотел теперь упасть к ее ногам и плакать!
Она оправилась, но голос ее дрожал, когда она заговорила.
– Вы были так добры, когда мы снова с вами встретились, что я успокоилась. Я боялась встречи с вами, но потом оценила вашу деликатность, и мне дорого было ваше общество. Мне казалось, вы понимаете меня и помогаете мне нести мой крест, и мне было легко с вами. Но… люди злы… нашлись, которые вспомнили старое, и мы должны расстаться… Не мучайте же меня! Помогите мне до конца исполнить мой долг!
Кровь кинулась в голову Николая. Он резко топнул и заговорил с горечью:
– Долг! Глупое слово, жупел, придуманный для трусливых людей! Почему это долг? А то, что диктует сердце, – чуть не подлость? Почему вы, я должны страдать, а какой‑нибудь желчный пузырь, моща Кащея, наслаждаться? Вы – подчиняться, он – властвовать? Он?! Которого надо по – настоящему раздавить, как гадину!
Она протянула, словно защищаясь, руку, он же порывисто продолжал:
– Долг! Почему это долг? Кто предписал эти законы? Их выдумали господа для рабов, чтобы те легче переносили свист бича. Но все равно! Я хоть скажу теперь вам все, чем болит мое сердце…
– Николай! – произнесла она умоляюще.
Лицо его вдруг осветилось. Он приблизился к ней.
– Николай! – повторил он. – Как говорила ты это раньше… Я мог отвечать тогда: Аня! Ах, для чего прошло это время! Но я люблю тебя; через всю жизнь одну тебя. Никого, кроме тебя! Увлечения туманили мою голову, я падал, но едва вспоминал тебя, поднимался, и силы росли во мне. Нет, мой гений, мое счастье, скажи, ты думала обо мне? – он уже взял ее руки, отнял их от ее лица и всматривался в ее синие, полные слез глаза.
Она замерла и слушала его как в полусне, и по лицу ее струились неудержимые слезы.
– Зачем ты плачешь? – шептал Николай, приближая к ней свое лицо. – Скажи мне, ты не забыла меня? Любишь? Как могла ты выйти за него?
Они соприкоснулись лицами.
– Милый, всегда, всегда…
Он порывисто обнял ее, но в эту минуту раздался крик девочки.
– Мамочка! Милая!
Николай отпрянул. Анна Ивановна вдруг словно опомнилась и гневно взглянула на него, словно обвиняя его в своей слабости.
– Мамочка! – кричала Лиза. – Там жук! Большой! Поди сюда! – она вбежала на веранду и, увидев Николая, на миг смутилась. Анна Ивановна нагнулась и страстно обняла девочку. Потом, выпрямившись, она взяла ее за ручку и сказала:
– Ну, где жук? Пойдем! Покажи мне его!
Сходя с веранды, она обернулась к Николаю.
– Прощайте! – сказала она ему сухо. Николай стоял как пораженный громом.
Вон она, вся облитая светом, движется по дорожке сада, а подле нее вприпрыжку бежит ее дочь. Вот она скрылась за поворотом и ни разу, ни разу не обернулась.
После всего, что было только минуту назад, и – «прощайте!».
Он вдруг засмеялся и бросился прочь из дома.
Лицо Ивана озарилось мрачной усмешкой, когда он увидел бегущего через комнаты Николая. Он предупредительно распахнул дверь и проводил Николая взглядом, который шел по самому солнцепеку со шляпою в руке, неистово махая руками.
– Вы это откуда? – окликнул его хриплый голос. Николай остановился и увидел Дерунова.
– Вам что за дело? – резко ответил он, еле сдерживаясь. – И как вы смеете заговаривать со мной, вы, который…
Дерунов невольно отшатнулся от него.
– О, о, о, – смог только произнести он и поспешно отошел от Николая. Тот в безумии потряс ему вслед кулаком.
Иван не успел еще затворить дверей и впустил своего барина. Дерунов, торопясь, сбросил с себя пальто, шляпу и прошел в комнаты, а оттуда в сад. Встреча с Николаем не испортила его хорошего настроения.
Он застал в саду жену и дочь, рассматривающих жука, и весело поздоровался с ними.
– Кто был? – спросил он.
Анна Ивановна опустила голову.
– Николай Петрович!
– А! – Дерунов засмеялся скрипучим смехом. – За словесным подтверждением? Ну и отлично, отлично! – Немного помолчав, он добавил: – Завтра едешь и я тоже. Ты покуда в сад, а потом собирайся!
Он повернулся и прошел прямо в кабинет, где присел к письменному столу.
Через несколько мгновений он вызвал лакея и протянул ему конверт.
– Отнесешь Елизавете Борисовне Можаевой. Лично в руки! Понял?
Дерунов закурил сигару и прилег на диван. Мечты создавали ему сладострастные образы…
Николай шел не разбирая дороги, весь отдавшийся вихрю беспорядочных мыслей. То ему казалось необходимым немедленно уехать, то снова увидеться с Анной, объясниться с ней и убедить ее бежать; мысль, что она его любит, вдруг заставляла его счастливо улыбаться, а затем лицо его искажалось злобою, и он сжимал кулаки, вспоминая встречу с Деруновым.
– Куда летишь? – остановил его вдруг на дороге Силин, брат Анны Ивановны, товарищ Николая по гимназии. Он был в чесучовом костюме и широкой соломенной шляпе.
Николай на мгновенье очнулся.
– А, это ты! – сказал он рассеянно. – Здравствуй!
– Да что с тобою? – удивился Силин. – Словно не в своем уме. Ты послушай, что я скажу тебе. Катю Морозову знаешь?
– Пусти! – рванулся от него Николай.
– Вот чудак! – сказал Силин. – Ну, беги. Зайди вечером к сестре. Она уезжает, – крикнул он вслед.
Николай быстро повернул назад и в свою очередь взял Силина за рукав.
– Куда? – спросил он.
– В сад! – беспечно ответил Силин. – Ирод ее приказал ей завтра же ехать. Немедля! Мне велел прийти проводить ее. Самому, вишь, некогда. В Петербург едет! А знаем мы, что это за поездка!
Николая словно закружил вихрь.
– Что знаешь?
Силин засмеялся.
– Захарова, бухгалтера, знаешь? – спросил он.
Николай кивнул.
– Ну, так с его женой едет. Вертлявая бабенка, ну, а он любит…
– Мерзавец! – крикнул Николай. – Я бы убил его! – И, оставив в недоумении Силина, он быстро пошел к реке. Но на пути ему попался Захаров. Терзаемый ревнивыми подозрениями, он раньше срока возвратился со службы.
Оба взволнованные, они рассеянно поздоровались друг с другом.
– Гулять идете? – спросил Захаров.
– Гулять!
– А я жену провожать. По Волге прокатиться хочет.
– Завтра едет? – спросил Николай и зло усмехнулся.
Захаров побледнел.
– Завтра? – растерянно сказал он. – Я и сам не знал. Вы откуда это?
– Дерунов завтра едет! – грубо сказал Николай и пошел своей дорогой.
Захаров схватился за голову, потом топнул ногою и быстро побежал к дому. В дверях он столкнулся с рассыльным.
– Тебе чего? – спросил его Захаров.
– Письмо вот; госпоже Захаровой из банка.
Захаров жадно схватил письмо.
– Я передам!
Рассыльный замялся.
– Мне наказывали…
– Молчи! – остановил его Захаров и стал рыться в кармане. – Вот тебе, скажи, что ей передал. Иди! – он сунул в руку рассыльному ассигнацию и быстро рванул звонок. Рассыльный с удивлением посмотрел на деньги, на барина и быстро повернулся назад, зажимая деньги в руке, словно боясь, что его вернут.
Луша отворила дверь и впустила барина.
– Кто? – крикнула из комнаты Екатерина Егоровна и поспешила скрыть охватившее ее разочарование при виде мужа.
– Ах, это ты! – сказала она. – Отчего так рано? Обедать сейчас или подождешь? А я спала все время! Вот жара сегодня; ночью, верно, опять гроза будет!..
Она болтала, чтобы скрыть свою досаду, и, наконец, совершенно сбитая с толку его молчанием, спросила:
– Ты какой‑то расстроенный? Нездоров?
– Нет, здоров совершенно! С обедом подожди! – ответил он жене, не смотря на нее, прошел в кабинет и запер дверь.
Предчувствие беды охватило Екатерину Егоровну. Она прижалась, глазом к замочной скважине, но ключ мешал ей видеть комнату.
Захаров бросил письмо на стол и несколько раз прошелся по кабинету. В письме – конец его мучениям и, может быть, смерть. Он остановился. Наверное, смерть!
Что иначе значил намек Долинина?
Он решительно подошел к столу, разорвал конверт и бегло пробежал глазами. Подпись: «Целую тебя».
Он перечитал письмо снова: «Радуюсь, что твой дурак согласился. Вечером приходи к своей матери; я передам тебе билет. Там же объясню маршрут. Целую тебя»., Захаров тяжело опустился на стул. Разве после этого могут быть сомнения? Смерть! Смерть!
В дверь постучали.
– Обед подан! – раздался голос жены.
Его затрясло. Если он взглянет в лживые глаза этой распутницы, он убьет ее.
– Я не буду обедать, – ответил он глухо и, перейдя к дивану, лег на него. На миг он потерял сознание.
Вспомнилась ему его беззаветная любовь к ней, и стало жалко этой поруганной любви. Именно поруганной. Полюби она другого – было бы легче. Здесь же не может быть и речи о любви. Он стар и безобразен, но богат. Она продалась, продалась, как распутная… Он застонал, схватившись руками за голову.
– Сеня! – послышался тревожный голос за дверью.
– Уйди! – почти простонал он, похолодев от ужаса при мысли, что он должен ее увидеть, что это неминуемо.
– Только не теперь, не теперь, – пробормотал он как безумный, и вдруг нелепая мысль мелькнула в его голове. Он надел шляпу, для чего‑то сунул в карман револьвер, лежавший в столе, и осторожно вылез из окна. Крадучись, как вор, он обошел палисадник и почти бегом пустился к берегу Волги.
– Что с нашим барином? – с тревогой говорила Екатерина Егоровна, смутно чувствуя беду. Луша сокрушенно покачала головою.
– Надо полагать, заприметил что, – сказала она шепотом.
Екатерина Егоровна вздрогнула.
– Но ведь мы вчера помирились?
– А сегодня накатило, – объяснила Луша, – или, может, опять что подозрительное подвернулось!
Екатерина Егоровна беспокойно стала ходить по комнате. Тишина в доме пугала ее.
«Господи, хоть бы он крик поднял!» – думала она, с тоскою и страхом взглядывая на запертую дверь кабинета…
Наконец она не выдержала этого напряженного состояния, бросилась в спальню и через минуту вышла оттуда с накидкой на плечах и в шляпе.
– Луша, – сказала она, – я не могу больше мучиться. Если он спросит про меня, скажи, что я ушла к матери!
Луша вздохнула и сочувственно кивнула головою.