Глава первая[18]
НОВЫЙ ФРОНТ
Была война.
В то время как правители посылали на смерть миллионы людей, дипломаты изощрялись в придумывании новых фронтов, стремясь использовать долголетнюю к войне подготовку. Успехи немцев на тайных фронтах международной дипломатии были не менее сильны, чем на открытых полях брани. Острие дипломатического оружия было направлено на уязвимые для англичан места: Персию, Афганистан и Индию. Агитация политическая, национальная, религиозная, широко сдобренная подарками и подкупами, должна была принести скорые плоды. Поднять мусульманский Восток против англичан, персов – против русских, создать в тылу Русской армии, действовавшей против турок на Кавказе, новый фронт на плато Ирана – вот мечты, реальные планы и указания немецких вдохновителей войны, дававшиеся из Берлина своим дипломатическим представителям в этих странах.
Еще задолго до войны, в предвидении будущего столкновения, Россия и Германия готовили в Персии вооруженные силы. Русское Правительство создало из персов «Персидскую Казачью Бригаду» с русским командным составом, а немцы, при помощи инструкторов шведов, организовали персидскую жандармерию. «Казаки» должны были нести службу связи, охраны и защиты русских учреждений и граждан, а жандармы – охранять мирных жителей, персидские учреждения, дороги. На самом же деле жандармы и персидские «казаки» по воле своих хозяев стали активным элементом в политической борьбе, разыгравшейся в Персии в первой половине тысяча девятьсот пятнадцатого года.
Германский посланник, принц Рейс, уехал в Германию и возвратился весною в Тегеран. Он торжественно провозгласил политику «пассивности».
Русский посланник, камергер фон-Эттер, долговязый, корректный финляндец, холодный, как и его страна, многого не понимал. Война затягивалась, с разных мест консулы – все новые люди, писали одни неприятности; приходилось много сочинять и подписывать бумаг, без конца ездить, совещаться, ломать голову.
Большими шагами Эттер ходил по подаренному шахом ковру в столовой, думал и морщился…
– Опять четыре фургона с оружием привезли в немецкое посольство! Хоть бы постеснялись, а то среди белого дня! Да еще под охраной этих… жандармов. Да, политика пассивности!
Эттер вспомнил об убийстве русского вице-консула Кавера в Исфагани, нападение на английского и нашего консула в Кянгавере и криво усмехнулся.
– Да, здесь будут неприятности. Собственно, они уже есть! Но почему Петербург так медлителен? Войска, войска нужны. Нам ведь так легко их подать, а немцы не могут. Да, в этом наше большое преимущество. Надо подумать, надо подумать…
В Персии поздняя осень. Приближались праздники Мохаррема, вернее не праздники, а траурные дни – «ашура». Тысячу триста с лишком лет тому назад в сражениях с арабами погибли потомки Имама Али-Шах-Гуссейна и его семья. Погибли героями в мучительной борьбе потомки первого халифа, и достойные почитателя памяти их и их страданий, персы, задолго еще до наступления страстных дней, готовятся к пышным и печальным торжествам.
Устраиваются разнообразные представления религиозных мистерий – «тазие» и религиозные собеседования «роузе-хани» на темы о страданиях потомков первого халифа. Мистерии обставляются пышно, главным образом на улицах в площадях городов, а собеседования по преимуществу в мечетях, домах высшего духовенства и знати. Первоначальный, исключительно религиозный характер этих мистерий и бесед теперь значительно видоизменился, и на собраниях часто можно услышать речи на политические темы.
Мечети пользуются правом убежища. Здесь можно говорить свободно, критиковать правительственную программу и мероприятия. Полиция, как действующий исполнительный аппарат, внутри ограды не имеет никакой силы и не рискует проявить даже здесь, не говоря уже о храме, меры административного воздействия. Это вековая традиция, и горе тому ретивому полицейскому, который посягнул бы на эту прерогативу толпы. В последние годы такие собрания в мечетях превратились в политические митинги, и религиозная аудитория является страстной ареной политической борьбы.
«Роузе-Хани» начинаются в месяце Мохаремме и продолжаются также и в следующем за ним, в Саффаре. Острый характер эти собеседования носят в начале поста, т. е. в первую неделю Мохаррема, а потому администрация начинает готовиться к этим «неприятным дням» заранее и в эти дни имеет немало хлопот и огорчений. Принимаются различные принудительные меры в целях сохранения «спокойствия и порядка». Духовенство в эти дни в особом почете у населения и властей и получает различного рода подарки, угощения и деньги. Кормят и дарят все – паства по традиции, власть задабривает, чтобы укрепиться или не пошатнуться, а политические партии и представители иностранной дипломатии, – чтобы обратить влиятельных и талантливых проповедников в орудие своих политических целей.
У ограды мечети не пройти. За тысячей черных высоких, как клобук епископа, шапок персов, оратора дервиша почти не видно. Коричневые аба[19] слушателей, желтые фигуры жандармов, желтый блеск осеннего солнечного дня – однотонный радостный фон религиозного собрания. Жандармы знают, что на этот раз политические речи воспрещены, но оратор так пламенно говорит, так искусно вплетает в свою речь о страданиях шаха Гуссейна злободневные вопросы о войне, о единоверцах-мусульманах, восставших против поработителей слама, русских и англичан, что хочется слушать и слушать. От начальства, – офицера, что сидит верхом на гнедой кобыле, приказа разгонять толпу нет, а правая рука время от времени ощупывает в кармане кошелек. А в кошельке лежит новая золотая турецкая лира. Только сегодня выдали…
– Мусульмане всего мира восстают против гнета и насилия. Сунниты уже подняли меч против креста… Шииты, очередь за вами…
Фразы долетают отрывками.
– У порабощенных народов есть один друг – народ немецкий, а у ислама защитник – перед Аллахом пророк, а на грешной земле – германский император.
Возбужденное настроение нарастает. Глухой ропот одобрения переходит в шумные крики, и на большом сером камне появляется новый проповедник в белой чалме.
В разных концах города идут собрания. В десятках мест идет страстная политическая агитация. За нарушение нейтралитета, за новую войну, за ислам. Агитация уже вышла за пределы Тегерана, и на улицах больших городов, во всех концах Персии интриганы и фанатики перед толпами возбужденных горожан призывают народ к священной войне.
Барон Черкасов, русский консул в Керманшахе, ехал к месту своей службы. Да так и не доехал. В Хамадане был предупрежден, что население возбуждено против русских и англичан, что не только вокруг города шныряют подкупленные банды разбойников, но что небезопасно и в самом городе. Черкасов любил Восток, знал Персию, язык и путешествовать привык. Узнал точно от персидских друзей, что на него и на английского консула в Керманшахе готовится нападение. Консульская охрана состояла из нескольких русских казаков личного конвоя и трехсот двадцати персидских. Эта охрана была послана в Хамадан из Азербайджана и Тегерана по инициативе русской миссии, помимо персидского правительства. Охрана была небольшая, да и ненадежная.
– Казаки-то ведь не настоящие, – думал Черкасов.
Решил в Керманшах не ехать, а ехать обратно в Казвин. В Казвине было спокойно: там стоял русский отряд. Черкасов обратился в Тегеран в миссию с просьбой о разрешении выехать в Казвин и такое разрешение получил, но не успел им воспользоваться…
В Хамадане стоял отряд персидских жандармов под командой шведского офицера майора Чальстрема. Для поддержания безопасности и порядка. Казаки – для консульской охраны.
На Востоке оружие в руках человека не может быть долго без дела. Оно жжет руки.
Это было девятого ноября. Жандармы напали на казаков, и после короткого боя казаки были побеждены. С обеих сторон человек двадцать было убитых и раненых, а победителям достались трофеи – орудие, пулемет, ружья и пленные. Казаки, как и следовало ожидать, дрались неохотно, и около полутораста из них сели в бест[20] к одному из муштехидов Хамадана; винтовки свои сдали нашему агенту Министерства финансов. Ведь винтовки были русские, впрочем, как и вся экипировка персидского казачьего отряда.
Одиночками, небольшими партиями переходили русско-персидскую границу военнопленные турки и австрийцы. Они пробирались из Закаспийской области, убегая из русского плена. Тайный ли приказ дружественного Австрии и Турции персидского правительства своей пограничной страже смотреть сквозь пальцы, ловкость ли беглецов или откуп деньгами на границе – неизвестно; несомненно одно: беглецы находили не только приют в Персии, но внимание и особенную заботливость. Бежавшие не задерживались долго в тех местах, где они попадали в руки персидских властей. Их направляли в распоряжение центрального правительства в Тегеране, а отсюда в Неймед-Абад. Недалеко от Тегерана, под руководством офицеров жандармерии, беглецы производили военные упражнения, жили как воинская часть, и их навещали разных рангов соотечественники – военные и гражданские.
– Позвольте, что же вы делаете? – говорили наши и английские дипломаты главе кабинета министров. – Интернированные в нейтральной стране военнопленные должны подчиняться определенному режиму. Режим военного обучения недопустим. Австрийцы и турки наши враги. Ваши агенты готовят в Неймет-Абаде враждебные нам войска.
Писали ноты, негодовали. Председатель кабинета отвечал неизменно, что он бессилен пресечь это зло.
– Et que voulez vous, que j’y fasse?[21]
Дипломатический мир Тегерана волновался. Из разных концов страны получались одинаковые известия.
Отряд жандармов в Ширазе увел в горы английского консула О’Коннора, пять англичан и десять сипаев консульского конвоя…
В Исфагани при непонятных обстоятельствах ранен английский консул…
В Бушире убиты английские офицеры…
В Исфагани и Керманшахе консульства выброшены на улицу, а русские и английские флаги спущены в Кянгавере, Тавризе, Урмии, Султан-Абаде, Исфагани, Керманшахе, Хамадане и Ширазе…
По пустынным дорогам плоскогорья уже потянулись беженцы – русские и англичане. С насиженных мест – из Тегерана, Кума, Исфагани, Хамадана и Тавриза бежали чиновники и служащие в разных учреждениях с семьями, торговцы, духовенство, случайные путешественники, – все направляли свой путь в Казвин, под защиту русского отряда, а кто и дальше к границам, мечтая о России. Верхом на лошадях и катерах[22], в кибитках-фургонах, в каретах, на вьюках верблюдов и ослов, пристроившись к большим караванам, под военной охраной, а то и просто так, положившись на волю Божию, пробирались беженцы по большим дорогам мимо застав и разбойничьих гнезд. Ехали днем и опасливо смотрели по сторонам.
– Встречный всадник и погонщик мулов – не враг ли? Не раздастся ли предательский выстрел из-за утеса, и не разбойник ли сам конвоир – персидский казак?
Ночью на заставах дрожали в чужих четырех стенах или в каретах, боясь потерять остатки наспех захваченного скарба. Больше всего боялись правительственных жандармов.
– Вот, вот нападут!
Нападали. Грабили. Казвин и Энзели были полны многочисленными беженцами, жертвами травли и возбуждения, невиданными в Персии.
Эттер потирал руки. Петербург до сих пор мало реагировал на его телеграммы и подробные сообщения. Английская дипломатия тоже не предпринимала активных шагов. А тут вдруг назначение Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича наместником на Кавказ!
– Нет, Великий Князь повернет политику. Я его знаю, – говорил посланник своим друзьям. – Он военный и решительный, граф Воронцов-Дашков человек дельный, но штатский… От слов мы скоро перейдем к делу.
В духе этих мыслей и надежд Эттер повел дипломатическую работу. В это время у власти стоял враждебный странам согласия кабинет Мустафиоль-Мамалека. Немцы и турки создали этот кабинет дипломатической ловкостью, интригами и деньгами, а глава его был горячим и действенным сторонником Германии и Турции. Представители Антанты стремились повернуть персидское правительство от формального благожелательного в отношении Германии и Турции нейтралитета и фактического попустительства против интересов Англии и России, по крайней мере к нейтралитету действительному, а в лучшем случае дружественному. Орудием были избраны деньги. Русский и английский посланники действовали сообща. Они нажимали на свои министерства, и наконец Петербург и Лондон, несмотря на свое непримиримое отношение к кабинету Мустафиоль-Мамалека, решили оказать ему значительную финансовую помощь, сначала в виде единовременного аванса, а затем ежемесячных субсидий, начиная с восьмого сентября тысяча девятьсот пятнадцатого года. Денежная подачка, казалось, достигла цели. Был объявлен дружественный нейтралитет в отношении России и Англии; было обещано принять реальные меры в борьбе с германо-турецкой агитацией. Правительство обласкали. Ожидали результатов. Они скоро сказались, но были совершенно противоположными.
У шаха был приближенный, церемониймейстер Эхтесаболь-Мольк. Лицо очень важное и влиятельное. По мотивам личного характера Шах уволил вельможу, но обиженный слишком много знал, и скоро в дипломатических кругах Тегерана заговорили, что шах и правительство заключили тайный союз с Германией, Австро-Венгрией и Турцией. Эхтесаболь-Мольк – это знали все, – пользовался большим доверием шаха и благосклонностью посланников этих трех держав. Его утверждениям придали веру. Знали, что некоторые приближенные шаха еще летом получили от германского посланника взятки, сопоставили эти факты, сдобрили сплетнями и, зашифровав телеграммы, отправили в Петербург и Лондон. Сэр Эдуард Грей пригласил к себе персидского посланника и корректно заявил ему, что если эти сведения о тайном союзе верны, то Англия оставляет за собой в отношении Персии полную свободу действий. Сазонов рассвирепел, но так как дипломатам сердиться не полагается, то министр иностранных дел решительно сказал персидскому посланнику в Петербурге, что союз Персии с врагами России и Англии упраздняет англо-русское соглашение восемнадцатого августа тысяча девятьсот седьмого года, гарантирующее независимость и целостность Персии, и что по окончании войны Персия подвергнется разделу между Англией и Россией…
Заявления эти произвели в Тегеране очень сильное впечатление, и персидское правительство негласно пыталось опровергнуть слух о тайном союзе.
В правящих кругах Тегерана нервничали. Государственные и политические деятели Персии метались между двух огней. Обе группы держав давали деньги, выгодные обещания, угрожали. На шаха, правительство политические и общественные круги столицы жали со всех сторон. Нужно было выбирать: или со странами согласия, или союза. Выступление Болгарии подлило масла в огонь. Уже горела Европа, пожар начался на Балканах и его зарево освещало персидско-месопотамские границы. За «дружественный нейтралитет» заплатили хорошо, а за «активное содействие» предлагали еще больше. Призывы к священной войне и выступления жандармов были лишь предвестниками надвигающейся грозы. Создавшаяся обстановка уже не удовлетворяла ни Россию с Англией, ни Германию с Турцией. Обе группы держав через своих дипломатов ставили вопрос ребром: да с кем же, наконец, Персия?
Народ не хотел войны. Персия ни с кем. Персия хочет мирно жить и трудиться. Это – правители, двор, часть народных представителей в меджилисе, муштегиды, вожди племен, начальники жандармерии, печать – хотели войны; все те, кто получал взятки, субсидии, на «расходы», на «организации», на «разъезды» от кого бы то ни было, – все равно, от одной группы держав или от другой. Англичане и русские чаще обещали, чем давали; немцы же платили щедрой рукой; Саррафы[23] базаров увеличили валютные операции на золотые турецкие лиры, а злые языки утверждали, что лиры эти отчеканены на монетном дворе в Берлине…
– Где же действующие силы? Откуда их взять?
Для России вопрос разрешался просто. Усилить Казвинский отряд войсками с Кавказского фронта и использовать персидскую казачью бригаду, созданную на русские деньги. Для немцев сложнее. Свой солдат нужен на европейских фронтах; его доставка в Персию просто невозможна. Далеко. В Персии же своего «материала» достаточно. Жандармы уже приготовлены; оставалось привлечь на свою сторону меджегодов, бахтиаров, луров, джеигелийцев и десятки других племен, промышляющих войной и разбоем. Нужно сделать все, чтобы привлечь на свою сторону хотя бы часть персидской казачьей бригады. Кабинет Мустафиоль-Мамалека вел игру на два фронта. Он провозгласил «дружественный нейтралитет» в отношении России и Англии, вел переговоры о заключении союза с этими державами, а в то же время допускал и помогал организации враждебных сил. Нужно было выиграть время – дать возможность немцам организовать эти силы, а туркам успеть перебросить на персидскую территорию регулярные войска из Месопотамии. Как раз в это время английские войска отошли от Багдада и у турок были свободные силы.
Был задуман хитрый план. Агитацию и пропаганду против христиан, призывы к священной войне, эксцессы правительство объясняло как народное движение мусульман в защиту единоверцев турок. Нападения, убийства русских и английских граждан, грабежи, выдворение консульств, стычки жандармов с персидскими казаками – правительство объявило мятежом персидских подданных против шаха и поставленных им властей. Персидская жандармерия, во главе которой стоят германские, шведские и турецкие офицеры, якобы восстала против своего законного правительства. Отряды муштехидов – якобы против власти шаха. Мятежники якобы не слушают правительства. Кабинет Мустафиоль-Мамалека шел еще дальше. Он посылал отряды «казаков» на борьбу с мятежниками, но эти отряды или разбегались, или садились в «бест». Правительство делало вид, что жандармы и муштехиды восстали против него. Оно делало вид, что борется с этим движением, при его участии созданном.
Что же получалось?
Когда правительство посылало свои войска против «мятежников», во главе которых стояли германские и турецкие офицеры, признававшие над собой одну власть в Персии, власть своих послов, выходило, что оно ведет войну с германцами и турками. Когда принц Рейс посылал созданные им отряды «мятежников» на борьбу с правительственными войсками, выходило, что он ведет войну с правительством шаха. Германия воевала с Персией. Турция воевала с Персией. Посланники же этих держав жили в Тегеране и находились в самых дружелюбных отношениях с персидскими властями. Выходило: Персия, не объявляя ни нам, ни Англии войны, уже вела эту войну и против нас и против Англии. Положение становилось невыносимым. Нужен был разряд.
Русский отряд в Казвине получил приказание продвинуться к Тегерану, но самый город не занимать. Выступление должно было носить характер демонстрации. Тегеран кипел. Кто пустил слух – неизвестно. В городе упорно стали говорить, что из Тифлиса отдан приказ о наступлении на Тегеран, что русские займут столицу, что в Персию посылают из России целый корпус.
Главными центрами турецко-германской агитации и деятельности, кроме столицы, были Кум, Султан-Абад и Хамадан. Города эти находятся друг от друга очень далеко и, в случае удачи восстания или объявления войны, пожар, поднятый одновременно в четырех местах, охватил бы огромный район и зажег бы все государство. Главным штабом подготовляющихся военных действий против России и Англии был священный город Кум. Здесь великие святыни шиитов. Здесь – гробница непорочной Фатимы Массумы, сестры Имама Резы – место паломничества правоверных всей Персии. Здесь – фанатическое население. Взоры семнадцати миллионов шиитов были прикованы к Куму.
Выступление русского отряда из Казвина вызвало в Тегеране панику. Как только войска вошли в Энги-Имам, из столицы началось бегство. Куда? В Кум. С этим городом связывалось много надежд, да и дорога к тому же прямая, а путь на Казвин отрезан. Первыми бежали депутаты меджилиса[24], сторонники германо-турок. Их было тридцать, и почти все были из «демократической партии».
В Куме был образован «Комитет Национальной защиты Ислама». Комитет занимался агитацией, собирал деньги, вербовал добровольцев и организовывал отряды против русских и англичан. Бегство депутатов из Тегерана фактически упразднило меджилис, так как в Тегеране осталось всего тридцать пять человек членов парламента. Кворума не было. Цензовый меджилис, построенный по уродливой и недемократической избирательной системе, играл и так ничтожную роль в стране, а тут совсем закрылся. Напрасно председатель его, почтенный Мотаменоль-Мольк, беспокоится и шлет телеграммы в Кум.
– Вернитесь, народные представители!
Они не вернутся…
Молодого шаха пугали.
– Его Величеству небезопасно остаться в Тегеране. Враги Персии не дремлют, – говорили шаху, – русские уже заняли Энги-Имам. На население положиться нельзя… да и на «казаков» тоже. Вам бы уехать, Ваше Величество, в Исфагань… по дороге в Кум бы заехали!.. Там спокойнее.
Русский посланник узнал, что шаха подговаривают покинуть столицу и переехать в Кум. С ним должны были уехать туда же двор, правительство и наиболее влиятельные сановники.
С переездом в Кум надеялись на взрыв национальных чувств, а пребывание шаха в священном городе должно было объяснить и оправдать грядущую священную войну.
Готовились к отъезду. Мулы, катера, лошади, ослы нагружались ценным имуществом шаха и его двора и отправлялись из Тегерана. Целый караван вьючных животных направился по дороге в Исфагань, увозя с собой предметы домашнего обихода, продовольствие и казну.
Эгтер считал положение критическим. Переговорил с английским послом сэром Марлингом. Решили всячески мешать поездке. Эттер явился к шаху и вырвал обещание, что он не покинет в столь тревожный момент своей столицы. Шах сдержал свое слово и через два дня выехал в загородный дворец в четырех верстах от Тегерана.
Фараг-Абад – роскошный дворец девятнадцатилетнего повелителя Ирана. Охотничий замок, из которого можно любоваться и темно-синими далями лесов на горах, и нежными красками небес Мазандарана, а в ясную погоду и белоснежной шапкой Демавенда. В знойные дни в садах Фараг-Абада прохлада, а ранней весной цветут ландыши, фиалки и розы. В замке – огромные залы с тяжелыми многоцветными колоннами, зеркальные комнаты с хрустальными люстрами и десятки уютных клетушек эрдерума, украшенных пестрыми коврами.
– В Фараг-Абад?!
Шах не нарушил слова: ведь это всего только загородная поездка!
Поездка шаха в Кум не состоялась. Отъезд шаха был бы понят всеми как открытый переход на сторону врагов держав согласия. Тегеран без шаха должен был бы неминуемо стать ареной столкновений враждебных сил. Мустафиоль-Мамалек, в предвидении отъезда шаха, разрешил выступить из Тегерана двум жандармским полкам. Полки эти должны были сопровождать коронованного путешественника, присоединившись к нему по дороге.
После нападения жандармов в Хамадане на персидских казаков и открытого перехода их на сторону германо-турок Эттер и Марлинг развили большую энергию, стремясь парализовать увеличение сил врагов Антанты. Персидский кабинет вел тогда еще двойную игру и согласился на настояния посланников вернуть два полка жандармов с дороги. Возвращение жандармов должно было предотвратить переход их на сторону германо-турок. Мустафиоль-Мамалек обещал. Жандармы возвратились. Но возвратилось их не две тысячи, а семьсот, но и те лишь приличия ради, так как, вступив в столицу через восточные Шабдуль-Азимские ворота, они немедленно, небольшими группами, чтобы не возбуждать подозрения, покинули город через южные Кумские ворота и направились в Кум. Еще перед выступлением из Тегерана жандармы роптали, что им не платят жалованья, а по возвращении на базарах расплачивались турецкими золотыми лирами… Сам министр финансов говорил, что денег в казне нет.
– Плачу сколько могу. Эти жандармы съедают весь бюджет государства, а какой толк? Вот придут налоги, заплачу.
Начальник жандармерии, шведский полковник Эдваль рассуждал иначе:
– Если сам не возьмешь, ничего не получишь. Знаем мы это Министерство финансов. Еще жандармы взбунтуются!
Финансовый агент вез в казначейство в Тегеран шесть тысяч туманов – собранные налоги. Жандармский отряд напал на агента и отнял деньги. Министр финансов заявил протест, а в виде репрессий совсем прекратил выдачу жалованья жандармам, – до возвращения реквизированных денег персидской казне. Эдваль рассердился и в резкой форме протестовал против этого распоряжения министра финансов, угрожая туманно, но веско, всему кабинету министров.
– Это распоряжение, – заявил Эдваль, – может иметь опасные и нежелательные для правительства осложнения и последствия…
В правительственных кругах возмущались Эдвалем. Начали говорить, что жандармы и шведы не оправдывают своего назначения, что они пасуют перед врагами – кашкаями, шахсеванами, лурами, а теперь вот и перед русскими войсками. Они обременяют государственный долг, и вообще:
– Какое-то государство в государстве!
«Державы покровительницы» заставили было «нейтральную» Персию повлиять на врагов своих. Представления Сазонова и Грея о нарушении англо-русского соглашения, угрозы и деньги принудили персидское правительство временно изменить свою политику в отношении германо-турок. Германская миссия и все ее сторонники покинули Тегеран, развязали шахскому правительству руки, предоставив ему полную свободу действий. Сняты были национальные флаги с посольств германского, австрийского и турецкого. Звездный флаг Америки охранял германцев и турок. Испанский – австрийцев. Но уже через десять дней, как раз в день отъезда шаха в Фараг-Абад, возвратился в Тегеран Ассим-Бей, турецкий посол. Над посольством вновь заблистал полумесяц. Скоро приезжает граф Логотетти – австрийский посланник, а принц Рейс в Хамадане на передовом посту, как и подобает первому солдату в начинающейся битве. Гарнизон Тегерана усилился. Уже прибыли первые отряды воинственных бахтиаров, сарбазов и тысячи всадников разных племен. Бахтиары из Исфагани, сарбазы из Верамина, всадники из Демавенда… Тысячный отряд жандармов в столице приведен в боевую готовность. Ждут приказа о выступлении жандармы в Шабдул-Азиме и Гасеан-Абаде. Немецкие и турецкие офицеры спешно роют вокруг Хамадана окопы и укрепляют горные перевалы Султан-Булаха. Восемь с половиной тысяч персидских жандармов и две тысячи полицейских в руках германо-турецких агентов.
В Казвине и Хамадане ружья и пушки начинают сами стрелять…
В кабинет Мустафиоль-Мамалека удалось провести трех друзей. Эттер и Марлинг считали это большой победой, а глава кабинета смеялся:
– Пусть, пусть утешаются, – говорил лукавый перс. – Что может сделать старый Сапехдар? Их трое. Ничего, ничтожное меньшинство.
Стараниями дипломатов Антанты два видных портфеля были предоставлены сторонникам русско-английского сближения. Военного министра – Сапехдару и Министра Внутренних Дел – Ферману-Ферме. Третий – Воссуг-ед-Довлэ – был без портфеля. Это была новая декорация. Тройка растворялась в количестве министров. Какую силу представляет военный министр в стране, где нет армии, где есть тысячи племен, признающих военачальником только своего вождя? Что такое министр внутренних дел, когда вся полиция предана врагам его, когда касса министерства пуста и не выплачивает жалованья, а из враждебного лагеря золото широкой рекой льется в карманы жандармов?
Уже скоро три месяца, как руссофилы и англофилы министры сидят в кабинете шахского правительства – доброжелательные и беспомощные, пассивные и ненужные.
В Арке Совета министров тайное заседание. Двадцать пятое ноября. Пора действовать. Мустафиоль-Мамалек давно готовился к этому дню, но все же волнуется. Волнение выдает необычная бледность и подчеркнутое спокойствие.
– Мы вынуждены, – заявил первый министр, – прервать переговоры с англо-русской дипломатией, ведущиеся в Тегеране, Петербурге и Лондоне о заключении союза с Россией и Англией, ввиду полной безнадежности и невозможности успеха. Общественное мнение Тегерана, его политических кругов, меджелиса, и настроения персидского народа крайне враждебны России и Англии, ведущим войну с единоверной Турцией и защитницей ислама, Германией. Это было бы безумие – противодействовать народному движению, принявшему стихийные размеры. Я отказываюсь от всякого участия в этой беспочвенной и фантастической дипломатической комбинации.
Еще много было сказано слов решительных и красивых. Много было приведено изречений и нарисовано образов согласно изящным обычаям восточного красноречия.
Но не убедили они мудрого Сапехдара и друзей его.
– Ведь прекращение переговоров с Англией и Россией означает войну, – говорил Сапехдар. – Народного стихийного движения против России и Англии нет. Это выдумали немцы, которые тянут нас в пропасть.
Сапехдар не верил в конечный успех Германии в войне, и его страшила будущая судьба Персии. Он боялся русского сфинкса и знал судьбы народов, порабощенных Англией. Старый принц Ферман-Ферма поддержал Сапехдара и, покачивая головой, выражал сомнение, что Германия бескорыстно защищает ислам и что будущее Турции, искусственно втянутой в войну, еще неизвестно.
– Мы протестуем против политики и решения, принятого председателем, – говорили Ферман-Ферма и Воссуг-ед-Довле, – будем голосовать против.
Большинство пошло с Мустафиоль-Мамалеком, и на другой день решения, принятые на тайном заседании, стали известны всему Тегерану.
Итак, война. Маски сброшены. Дата нового фронта – двадцать пятое ноября. Место объявления войны – Арка Совета персидских министерств…
Подтвердились слухи о тайном союзе персидского правительства с Германией и Турцией. Призывы к священной войне и пролитая кровь нашли наконец истинное объяснение. Правители сговорились… Сговорились и правители России и Англии. Из Петербурга было приказано в Тифлис:
– Поднять великодержавное имя России в Персии на подобающую высоту. Послать для «активной политики» достаточные вооруженные силы. Незамедлительно.
В Лондоне обещали:
– Дадут такие силы, что оттянут турок с Месопотамского фронта от английской армии на себя.
Нейтральная Персия должна была стать театром военных действий чужих вооруженных сил.
– Кого же послать в Персию? – спрашивал великий князь.
– Тут нужен генерал популярный и решительный. Боевой и дипломат. Нужен человек местный, знающий Восток, кавказскую армию, кавалерист.
– Да, Баратов… Лучшего и придумать нельзя.
Выбор Главнокомандующего пал на казачьего генерала, Николая Николаевича Баратова, блестящие операции которого под Саракамышем прогремели на всю Россию и Турцию.
– Силы, посылаемые в Персию… скажем, корпус, назовем корпусом… экспедиционным. Да, Экспедиционный корпус в Персии!..
Генерал Баратов прибыл со штабом и конвоем из Баку через Каспийское море в Энзели тридцатого октября тысяча девятьсот пятнадцатого года.
Седьмой кавалерийский корпус оперировал в Северной Персии… В сложном узоре расположения армий Кавказского фронта отряд Чернозубова уже вел операции на земле «нейтральной страны». Шериф-хане уже был тылом корпуса, а на Урмийском озере плавала русская флотилия.
Перевозили войска, продовольствие, военное снаряжение.
Граф Олсуфьев – Главноуполномоченный Земского Союза – по Кавказу – торопил своего представителя в Урмийском районе – Чиджавадзе:
– Иван Феофанович. Торопитесь. Что же пароходики, баржи? Скоро придет из Москвы новая покупка?
Олсуфьев спрашивал о пароходе, купленном на Москве-реке у Окуневых.
– Скоро, граф, скоро. Все делается, что можно.
– А «трапезундцы» вас перегнали. Спустили новую шхуну…
– «Сергей Глебов» – под парусами. Великолепно!