Глава 2
Ника
– Николай Григорьевич, почему вы не отдавали Аргона на выучку? – спросила я на следующий день после происшествия возле супермаркета.
– Гошеньку?!
Старый Хозяин воззрился на меня так, словно я спросила юную курсистку с нежными розовыми ушками, почему она не участвует в групповом сексе.
– Его бы там били, – с непоколебимой уверенностью ответствовал Главный Объект. – Вы разве не знаете, как инструкторы ломают собак? Нет, об этом не могло быть и речи. Адочка всегда была против этих бесчеловечных методов.
Ну ясное дело, Адочка была против. Необученный и не признающий никаких команд Аргон в свои шесть лет продолжал с детской непосредственностью жевать все подряд, включая книги, обувь и перчатки, и в мои обязанности входило следить, чтобы он не наносил хозяйскому имуществу ущерб. При жизни Аделаиды Тимофеевны эта милая особенность собачьего характера особого беспокойства не доставляла, поскольку кто-то постоянно находился дома, дабы бдить за здоровьем Старого Хозяина, и любые попытки Аргона попробовать на вкус что-нибудь новенькое в корне пресекались. За тот год, что семья прожила без железно руководящей Адочки, в список проблем оказались внесены не только несколько приступов, случившихся с Николаем Григорьевичем в отсутствие родных, но и приведенные в полную негодность любознательным и игривым терьером ботинки Дениса, лайковые перчатки Мадам, Аленина шубка из нутрии и неосторожно оставленная на кухонном столе сберкнижка, на которую Главному Объекту начислялась пенсия. В моей циничной душе зародилось даже нехорошее подозрение насчет того, что на самом деле главным объектом должен был стать не Старый Хозяин, а именно Аргон, за которым нужен глаз да глаз и которого ни в коем случае нельзя оставлять без активного пригляда. Николай же Григорьевич такового обеспечить не может, ибо в основном пребывает в своей комнате, читает, смотрит телевизор или спит. Убежище свое он покидает только ради того, чтобы поесть на кухне, воспользоваться санузлом или взять в бывшем Адочкином кабинете (ныне – моей конурке) очередную книжку. Все это поражало меня до глубины души, ведь русские терьеры – собаки очень умные, это одна из наиболее интеллектуальных пород, их легко дрессировать, только начинать нужно, как полагается, в раннем возрасте. Аргон прекрасно понимает человеческую речь, я хочу сказать, что он различает и знает смысл довольно большого количества слов и, кроме того, тонко улавливает интонации и душевное состояние присутствующих. Но одно дело – понимать, что тебе говорят, и совсем другое – делать, что говорят. Он все понимал, но почти ничего не делал, если это не совпадало с его личными намерениями и желаниями. Он не понимал команду «Ко мне!», но отлично отзывался на «Иди сюда, будем кушать», он не признавал слова «Фу!», зато мгновенно реагировал на фразу «Брось эту гадость, возьми лучше колбаску».
– А кто гулял с Аргоном до меня? – настырно продолжала я допрос.
Вопрос не был праздным. Надвигалась зима, и надо быть полной дурой, чтобы, живя в Москве, надеяться на сухие чистые тротуары. Интересно, как я буду в гололедицу выгуливать эти сорок килограммов живого недисциплинированного веса, имеющего дивную привычку рвать поводок в самом неожиданном направлении и в самый неожиданный момент?
– Павлушенька гулял, это была его обязанность. Если он был в отъезде или болел, тогда Денис.
Н-да, сто килограммов Павлушенькиного веса, пожалуй, могли обеспечить прогулку без эксцессов. Да и Денис ростом и статью не подкачал. Куда мне до них…
– А почему не Алена и не Наталья Сергеевна? – Моему коварству не было предела, но я все-таки надеялась хоть на каплю если не сочувствия, то понимания.
– Ну что вы, Ника, они же слабенькие, они Гошеньку не удержат.
Козе понятно, что не удержат. И я не удержу. И кончится вся эта эпопея с зимними гулянками куда как невесело: либо я не удержу Аргона, и он сбежит, за что мне будет устроен скандал с перспективой увольнения, либо удержу его, но ценой жестокой травмы. Хорошо, если обойдется травмой какой-нибудь из четырех имеющихся конечностей. А если головы? У нас в Ташкенте гололедицы практически никогда не бывало, но и при сухих тротуарах подобные травмы – не редкость, сколько раз я на них выезжала!
Короче, с сочувствием и пониманием я пролетела. Но зато сделала одно любопытное наблюдение. Великий Слепец в свои сорок четыре года оставался для отца Павлушенькой. Алена была Аленушкой, Мадам – Наташенькой, даже Аргон – Гошенькой. А девятнадцатилетний Денис для деда был Денисом, а не Дениской и не кем-нибудь еще уменьшительно-ласкательным. Неужели Старый Хозяин до сих пор помнит, что Денис – не родной внук, что он не Сальников, а Писаренко? Если причина именно в этом, то к моему пониманию характера Николая Григорьевича добавляется еще одна черточка. Не очень симпатичная.
В своей правоте я получила возможность убедиться, когда появился Патрик. Это отдельная песня, и я ее с удовольствием пропою.
Первым в семье, как я уже упоминала, появился Аргон, это случилось шесть лет назад. Потом, спустя два года, приобрели Кассандру, роскошную британскую голубую с длинной, как призыв муэдзина, родословной. К моменту моего появления в Семье (а я привыкла думать о своем новом жилище, совмещенном с работой, именно так) между Аргоном и Касей установилось устойчивое разделение труда. Аргон считал «британку» таким же объектом заботы и любви, как и присутствующих двуногих, Кася же воспринимала терьера как элемент интерьера в ее персональных владениях. Аргон хотел дружить с кошкой, играть с ней и общаться, Кассандра требовала от него неукоснительного выполнения определенных функций. По ее представлениям, каждая вещь (в том числе и двуногая) в ее владениях была предназначена для чего-то полезного: синяя миска – чтобы насыпать туда корм, красная – чтобы в ней была водичка, кухонный стол – чтобы ставить на него белые миски с кормом, необходимым для жизнеобеспечения одушевленных деталей интерьера, мягкая мебель в гостиной – чтобы на ней лежать, растекаясь во все стороны серо-голубым плюшевым тельцем, биде в ванной – чтобы иногда (по настроению) пить из него проточную воду, двуногие мужского пола – чтобы лежать у них на коленках и нежиться под мерным почесыванием их пальцев, двуногие женского пола – чтобы покупать корм и вычищать кошачий туалет. И так далее. В этой обширной «инструкции по применению» для Аргона была уготовлена функция транспортного средства. Кася забиралась на стену и висела, цепляясь коготками за обои (пресекать это безобразие, кстати, тоже вменялось мне в обязанности, потому как обои приобретали от таких упражнений отнюдь не товарный вид) и выжидая, когда Аргон пройдет мимо. В нужный момент она спрыгивала ему на спину и ехала, испытывая, судя по всему, чувство глубокого удовлетворения. Иногда, правда, она промахивалась, если пес трусил мимо слишком быстро, и падала ему на хвост. Но это прагматичную девушку ни капли не смущало, она цеплялась лапами за этот короткий обрубок и волочилась следом, как мешок с картошкой у обессиленного грузчика. Больше, по ее кошачьему мнению, огромный бессмысленный пес ни на что не годился. Ну разве что поспать, свернувшись клубочком у него под брюхом, но редко, только когда в квартире очень уж холодно.
Однажды, где-то на исходе второго месяца моей жизни в Семье и примерно недели через полторы после злосчастного ночного посещения магазина, Алена явилась домой с крошечным пищащим комочком в руках. При ближайшем рассмотрении комочек оказался месячного возраста котенком мужского пола неопознанной породы.
– Он сидел перед подъездом и так жалобно плакал! – надрывно заявила черноокая надменница. – У меня прямо сердце чуть не разорвалось.
У меня, признаться, тоже. Во-первых, от жалости к несчастному, мокрому, дрожащему и пищащему существу. Во-вторых, от ожидания последствий. Я совершенно не понимала, что меня ждет. О том, чтобы выкинуть страдальца за дверь, и речи быть не могло, он явно нуждался в помощи. Но дальше-то что будет? Как отреагируют на его появление родители Алены? Заставят избавиться от пришельца? Могу себе представить, с какими душераздирающими рыданиями это будет сопряжено. Алена станет биться в истерике, Мадам будет орать, котенок – пищать, Гомер, как обычно, самоустранится. Мое-то дело телячье, я прислуга, что скажут, то и сделаю, хотя тоже, наверное, обрыдаюсь потом у себя в каморке. Но если скандал выйдет слишком громким, то проблема перейдет в иную плоскость – в плоскость нервов, а следовательно, и здоровья Главного Объекта. Дед услышит, спросит, что случилось… Разнервничается? Трудно сказать, я к тому моменту не настолько хорошо изучила своих хозяев, чтобы прогнозировать их реакции на те или иные события.
Конечно, все может быть и по-другому. Тихо, мирно и в полном согласии.
Так оно и вышло. Мне на голову.
До возвращения с работы Мадам и Гомера я успела привести подкидыша в более или менее пристойный вид. Окинув его взглядом бывалого кошковладельца (в Ташкенте у меня всегда жили кошки), я быстро определила, что он явно нуждается в медицинской помощи. Надо же, такой маленький, а уже такой больной! Впрочем, если он потерял маму сразу после рождения и ползал неизвестно по каким помойкам, то чему удивляться? Он был даже не облезлый, а какой-то обгрызенный. Одним словом, зрелище не для слабонервных.
Пока я кормила его размоченным в воде сухим «Хиллсом», позаимствованным из Касиной синей мисочки, мыла и сушила, Алена, натурально, висела на телефоне, поочередно обзванивая подружек и повествуя в красках историю своего триумфального дебюта в роли Женщины, Спасающей Животных. Ну что твоя Брижит Бардо, не меньше! А я тем временем обдумывала ситуацию и прикидывала, как лечить бедолагу. Можно отвезти его в ветлечебницу, но для этого нужно, чтобы кто-нибудь подменил меня дома. Можно вызвать ветеринара на дом, у Сальниковых есть свой звериный доктор, который пользует Аргона и Кассандру, его телефон записан на самом видном месте, чтобы я немедленно вызывала его, как только с породистыми питомцами случится, не приведи господь, что-нибудь неожиданное. Но визит ветеринара стоит денег, и вызывать его без ведома и разрешения Мадам мне не позволено, а уж тем более к какому-то приблудному коту. Впрочем, болячки у малыша имели характер не острых, а скорее хронических и вполне могли подождать денек-другой, пока все не устаканится.
Кася, разумеется, устроила сцену, как только почуяла присутствие в квартире собрата по семейству кошачьих. Она грозно мяукала, истерически фыркала, демонстративно втягивала носом воздух, высоко приподнимая верхнюю губу, а как только я попыталась познакомить ее с котенком, взяв того на руки и осторожно поднеся к ней поближе, Кассандра плюнула в меня. Да-да, плюнула. А вы что, не знали, что некоторые кошачьи породы отличаются умением плеваться? «Британцы» умеют. К сожалению.
Аргон отреагировал более спокойно и поступил привычным образом. Стоило мне отвлечься на каких-то пять минут, и малыш, старательно вымытый и высушенный, оказался обсосан дружелюбным псом и снова превратился в нечто клочкастое и мокрое. Пришлось его снова вытирать и подсушивать.
Первым в тот вечер пришел с работы Великий Слепец.
– Ну конечно, пусть остается, – рассеянно бросил он дочери, когда та взахлеб принялась рассказывать свою животноводческую драму.
Гомеру было все равно, он ел чахохбили, смотрел программу «Время» и хотел только одного: чтобы к нему никто не приставал. Мадам явилась в прекрасном расположении духа: как выяснилось, заказчик принял у нее работу и заплатил весь гонорар без всяких проволочек, посему на радостях Алену не отругали, а котенка разрешили оставить и даже позволили вызвать на следующий день ветеринара. Так что все обошлось.
Это я так думала, что обошлось. На другой день ветеринар, обследовав котенка, составил мне километровую пропись с перечнем препаратов и описанием процедур, которые надо проделывать, пока все не заживет, не зарастет и не пройдет, а потом еще в течение некоторого времени для профилактики. Надо ли говорить, что ездить в ветеринарную аптеку на Никольскую пришлось мне и процедуры проделывать тоже должна была я. Алена ограничилась лишь разовым проявлением внимания к страждущему, принеся котенка домой. На этом ее участие в жизни животных закончилось. Но самым страшным оказалась проблема туалета. Котенка, названного Патриком, нужно было приучать, а пока он не приучится – ежечасно находить и замывать с хлоркой те места, которые он по недоразумению принял за сортир. Чтобы не провоняла вся квартира, я выступила с инициативой ограничить ареал обитания, например, Алениной комнатой, раз уж та его усыновила, и встретила решительный отказ.
– Как я буду уроки делать и спать в комнате, в которой пахнет хлоркой? – возмутилась она.
– А где он, по-твоему, должен жить? – строго вопросила Мадам, которой тоже не хотелось, чтобы Патрик писал и какал в спальне и в гостиной. – Ты его принесла, ты должна нести за него ответственность.
– А ты – мать и должна нести ответственность за мое здоровье, – отпарировала девица. – Хлорка очень вредная, ты сама сто раз говорила. Пусть Ника быстрее приучает его к лотку.
– Ника старается, – Мадам решила выступить на моей стороне, спасибо ей за это, – но она не Юрий Куклачев и не обязана уметь дрессировать кошек.
– За такие деньги, какие мы ей платим, она должна уметь все! – сформулировала Алена свое отношение ко мне совершенно, как говорит один известный политик, однозначно и захлопнула дверь в свою комнату.
Так, сделаем выводы. Во-первых, это замечательное «мы ей платим». Похоже, девочка считает, что это именно она платит мне зарплату, из собственного кармана вынимает, от сердца отрывает. В кино лишний раз не пойдет, без утреннего кефира останется, а жалованье мне выдаст, но уж в ответ на такое самопожертвование я обязана делать все, что ей понадобится, читай – в голову придет. В том числе и возиться с бездомными кошками, которых она, умирая от восхищения собственным благородством, будет приносить домой.
Мадам выглядела совершенно расстроенной и неприкрытым хамством дочери, и тем, что не может предложить мне единственное, на ее взгляд, приемлемое решение. То есть она это решение видит, но произнести вслух у нее язык не поворачивается. Что ж, это ее украшает. Ума маловато, но совесть все-таки есть.
– Ника… – робко начала она и запнулась.
Придется помочь, ведь другого выхода я тоже не вижу, а мальца жалко, он же не виноват, что его жизнь сложилась так коряво.
– Конечно, Наталья Сергеевна, Патрик будет жить в моей комнате, пока не приучится к лотку. Вы не беспокойтесь, ковры не пострадают.
– Спасибо, Ника, – облегченно вздохнула Наталья.
Так мы с Патриком оказались вдвоем в моей маленькой комнатке. Нет, втроем, потому что вместе с котенком в бывший Адочкин кабинет перекочевал и кошачий лоток, наполненный «Катсаном». Лоток я посчитала за отдельную единицу, ибо он в силу своих размеров съел значительную часть и без того небогатого пространства, свободного от дивана, книг и письменного стола с компьютером. А ведь еще нужно было пристроить мисочки для воды и корма.
Через пару дней нас стало четверо: к котенку и лотку прибавился запах. А с проветриванием большие проблемы, комната настолько мала и все предметы в ней находятся так близко друг от друга, что Патрику даже в столь юном возрасте и мелком калибре не составляло труда добраться до подоконника, куда его постоянно толкало вполне естественное любопытство. Открывать окно можно было только в моем присутствии, а учитывая объем работы по дому, присутствия этого было совсем не много.
Так мы и жили с найденышем. Я засовывала ему в ушки ватные турундочки, смоченные в лекарстве, а в попку – лечебные свечки, мазала мазями и делала уколы, дважды в день отмывала в ванной полиэтилен, которым укрыла по возможности максимальное пространство, возилась с хлоркой, ибо, как известно, кошки очень любят писать как раз туда, где пахнет их мочой. Улучив час-полтора, я неотлучно сидела в кабинете, зорко наблюдая за Патриком. Как только мне казалось, что он прилаживается к реализации насущной физиологической потребности, я, аки коршун, бросалась к нему, хватала и сажала в лоток.
Спать в эти дни я совсем не могла, мне все казалось, что стоит мне задремать, как котенок тут же запрыгнет на постель и использует ее вместо туалета. Я бдила и ловила момент. От запаха подташнивало и болела голова. От чувства собственной униженности и от жалости к Патрику болело сердце. В какой-то момент я поняла, что мы с ним удивительно схожи: оба оказались бездомными и никому не нужными.
Это открытие так потрясло меня, что я, здравая и несклонная к излишнему романтизму тридцатишестилетняя баба, не уследила за собой, расплакалась и заговорила с Патриком вслух:
– Так получилось, малыш, что в этом доме ты никому не нужен, Алена принесла тебя под влиянием порыва, Наталья разрешила тебя оставить, потому что была в хорошем настроении, а в сущности, всем на тебя наплевать, никто тобой заниматься не хочет, никто тебя не любит, просто вышвырнуть рука не поднимается. От тебя одни проблемы, ты гадишь во всех углах и на всех поверхностях, с тобой нужно возиться, тебя нужно лечить и воспитывать. А никто не хочет. И я такая же, как ты. Меня бросил муж, которого я люблю, и я в этом городе осталась бездомной, безденежной и никому не нужной. Никто не станет возиться со мной, чтобы вытащить меня из ямы. Только я сама могу себе помочь, чтобы выкарабкаться. И ты тоже должен сам себе помогать, если хочешь остаться здесь и всегда иметь крышу над головой и еду. Понял? Ты должен быстрее научиться ходить в лоточек, тогда тебя выпустят из этой конуры и разрешат бегать по всей квартире. Ты должен скорее выздороветь, чтобы все твои болячки зажили и чтобы никто не брезговал брать тебя в руки. Тогда тебя будут тискать, ласкать и любить. Понял?
Сама-то я, имея за плечами десять лет медицинской практики, брезгливой не была, но, кроме меня, к Патрику действительно никто не прикасался. Вот и сейчас я тихонько рыдала, уткнувшись лицом в его реденькую, противно пахнущую противолишайной мазью шерстку. И знаете, что самое удивительное? Мне показалось, он меня понял. Я всегда знала, что кошки – существа космические, они получают информацию из пространства, и пространство моей конурки, видимо, было в тот момент так переполнено отчаянием, тоской и печалью, что не почувствовать их котенок не мог. Он лизнул меня в глаз и принялся деловито выбираться из моих мокрых от слез рук. Соскочил с колен на пол и медленно, неуверенно пошел к лотку. Занес одну лапку над бортиком, оглянулся, и в его невнятного пока еще цвета глазах я отчетливо увидела вопрос: «Ты это имела в виду? Ты этого от меня добиваешься? Я ЭТО должен сделать, чтобы меня выпустили на простор?»
Наверное, мне показалось. Никакого вопроса не было, просто имел место переход количества повторяющихся эпизодов в качество запоминания. Я замерла, боясь пошевелиться и спугнуть правильное намерение. Патрик еще немного постоял в задумчивости, потом занес себя в лоток и сделал все как полагается. За что был тут же расцелован и угощен вкусной французской витаминной таблеткой в форме сердечка, позаимствованной мною втихаря из пакета, предназначенного исключительно для высокородной мадемуазель Кассандры. Еще не хватало этому плебею покупать дорогие витамины! Это не мои слова, так сказала Мадам.
Еще почти месяц ушел на то, чтобы окончательно закрепить навык, долечить болячки и заставить Патрика твердо запомнить два слова: собственное имя и «нельзя». После чего я заявила Мадам, что несчастное животное можно выпускать в люди.
Его выпустили. Патрик оказался злопамятным. Ни Алена, ни Мадам для него больше не существовали. Видимо, в свое время он все-таки считал из пространства информацию о том, как они пытались отделаться от забот о нем. Признавал он только Старого Хозяина, Дениса и Великого Слепца, от которых ни разу не слышал в свой адрес худого слова. Ну и меня, само собой. Причем признание это выражалось совершенно по-разному. Например, он запрыгивал на колени к Николаю Григорьевичу, распластывался на его груди, прижимался мордочкой к его шее и блаженно урчал. Делал он это всегда по собственной инициативе, а вот к Гомеру он никогда сам не лез, но, если тот брал его на руки, послушно сидел и позволял себя гладить. Денис, которому с самого начала было наплевать на больного приблудного котенка и который в силу полного равнодушия в бурных обсуждениях его судьбы участия не принимал, против ожиданий проникся к выздоровевшему Патрику симпатией и вместе с ним играл на своем компьютере. То есть играл Денис, а Патрик сидел на столе рядом с экраном, завороженно глядя на цветных мышек и рыбок, спасающихся от удавов и прочих охотников, и пытался их поймать. Денис уже давно, как вы понимаете, вышел из того возраста, когда играют в «мышек и рыбок», его интересовали совсем другие игрушки, с войной, самолетами, гранатометами и пистолетами, но к войне котенок был безразличен, а мышек любил, и великовозрастный Денис шел на уступки, чтобы развлечь маленького дружка. До того как заняться «стрелялкой», он минут двадцать гонял по экрану мышек и рыбок, на радость Патрику, после чего благодарный Патрик забирался к нему на широкое плечо и засыпал, измученный впечатлениями, то и дело принимаясь сонно нализывать шею или ухо своего Большого Брата. Денис таял от умиления и целовал млеющего от счастья котенка в нос. Ни Алене, ни Наталье этого не позволялось, при любой их попытке изобразить любовь к меньшему нашему брату он вырывался, царапался и шипел. Надобно заметить, что, когда болячки прошли, а шерстка стала густой и шелковистой, котик стал пользоваться у дам большим успехом, они то и дело норовили потискать его или приласкать, но безуспешно. Памятливый и принципиальный, он и не собирался их прощать. А ко мне он приходил спать. Если дверь в кабинет оказывалась закрытой, Патрик вставал на задние лапки и начинал передними исступленно скрести эту несчастную дверь, ломясь ко мне в комнату, как внезапно вернувшийся из командировки ревнивый муж, которому почему-то не открывают. Он терпеливо ждал, когда я улягусь, запрыгивал на диван и устраивался у меня на голове.
У него была масса достоинств, о главном из которых я уже рассказывала. Патрик оказался мужественным и честным, при этом обладал прекрасной памятью и ничего не забывал. Но и недостатки имели место. Он воровал еду у Аргона и Кассандры, хотя его собственные мисочки никогда не пустовали. Он шкодил. Он упорно делал то, что нельзя, при этом, как мне кажется, отчетливо осознавая, что делает все это в пику Алене и Мадам. Именно им, и никому другому. То есть он делал как раз то, что, по его наблюдениям, вызывает у них негативную реакцию. Например, обкусывал и раздирал бумаги, пахнущие врагинями, будь то Аленины тетрадки и учебники или чертежи, наброски и записи Натальи. И ни один предмет в квартире, пахнущий Главным Объектом, Гомером или Денисом, не страдал от его выходок. Свершив очередной акт вандализма, он оставался сидеть тут же, на месте преступления, и ждал последствий. Долго ждать обычно не приходилось, потому что Кассандра тут же находила меня и говорила «мяу» с такой особенной интонацией, вытягивая затейливую руладу, что я знала: Патрик опять что-то натворил. Кася ябедничала, но об этом я уже говорила. Она не желала мириться с самим фактом существования на своей территории другого кота, она ревновала, не подпускала Патрика к себе, не желала с ним играть и плевалась. Ну и ябедничала, само собой. Очень по-девически себя вела наша изысканная благородная девица Кассандра.
Но все-таки Аргону я отдала первое место в своей душе не напрасно. Он все видел и все понимал, этот недисциплинированный, необученный, но бесконечно добрый и сострадательный русский терьер. Он безропотно позволял Патрику таскать куски из своей миски, ни разу не пнул его и даже не зарычал. Он понимал, что малышу хочется играть и что Кассандра ему в этом деле не подружка, и беспрекословно вовлекался в возню с мячиками, резиновыми и пластиковыми косточками и прочими подходящими объектами, хотя сам давно уже потерял к играм всякий интерес и предпочитал мирно подремывать на своей подстилке в холле. Когда Аргон зевал, Патрик немедленно залезал лапкой ему в пасть и ловил язык. Когда Аргон ел, Патрик прискакивал и начинал мелко крутиться между мощными лапами, подбирая с пола все, что выпадало из собачьей пасти. Когда Аргон спал, котенок настырно будил его, разбегаясь, прыгая и плюхаясь псу на спину или живот. Если это не помогало, в ход шло надрывное мяуканье прямо в Аргоново ухо или осторожное поцарапывание хвоста. Срабатывало безотказно. Аргон просыпался, зевал (тут же следовала очередная попытка поймать язык) и поступал в распоряжение Патрика. Результаты их совместных игрищ далеко не всегда получались безобидными, случались и опрокинутые цветочные горшки, и разбитые чашки, потому как котенок был жутко активным и энергичным, а пес – большим и не очень-то поворотливым. За тем, чтобы жизнь животных протекала без ущерба для хозяйского имущества, следить тоже должна была я…
Ну вот, теперь вы имеете представление о вверенном мне зверинце, и осталось только еще разочек вернуться к Старому Хозяину. Прошло несколько месяцев, Патрик подрос, превратился в красивого, но некрупного кота и вступил в пору лирических изысканий. Он хотел любви. И не мог ее получить в домашних условиях, поскольку Кассандру стерилизовали еще в годовалом возрасте. Котик метался, тосковал, он явно не понимал, что ему делать со своей проснувшейся взрослостью, и наконец решил, что надо бежать. Бежать на свободу, туда, где, может быть, найдутся ответы на волнующие его вопросы.
Я сдуру не сообразила вовремя, что происходит, и упустила момент. Когда я выходила к мусоропроводу, оставив дверь квартиры и тамбурную дверь открытой, Патрик сбежал. Обнаружилось это не сразу, я занималась уборкой и приготовлением ужина и не обратила внимания на то, что Аргон спокойно спит и никто к нему почему-то не пристает. Отсутствие кота выплыло наружу только с приходом Дениса.
Не буду описывать то, что происходило дальше. Но я была уверена, что меня уволят. Парень завелся с полоборота, к нему тут же присоединились дамы, младшая и старшая, Гомер, как водится, молчал, уставившись в телевизор, Николай Григорьевич разнервничался, услышав громкие разгневанные голоса и рыдания любимой внучки Аленушки, и я подумала, что если у него заболит сердце, то мое пребывание в Семье окажется более чем проблематичным. Зачем, в самом деле, нужна сиделка, если из-за ее нерадивости больному делается только хуже?
Слава богу, в разгар истерики раздался звонок в дверь. На пороге стоял сосед Виктор Валентинович, а из-за его ног в квартиру воровато прошмыгнул Патрик. У нас с соседом была общая тамбурная дверь, отделяющая обе квартиры от просторного лифтового холла. Оказывается, Виктор Валентинович возвращался домой и увидел Патрика, уныло сидящего перед этой самой общей дверью.
Первый выход в большую жизнь, судя по всему, успехом не увенчался, кот продолжал тосковать и нервничать. Но что-то такое там, на свободе, все-таки произошло, потому что спустя очень короткое время он начал нагло и недвусмысленно приставать к Кассандре. И вот тут-то я и услышала от Старого Хозяина:
– Ника, мне кажется, этот кот учит нашу Касечку плохому.
Я в этот момент делала ему массаж плечевого пояса, поэтому Николай Григорьевич не мог видеть выражения моего лица. Нет, ну как вам это понравится, а? «Этот кот», а не Патрик и даже не просто Котик, как его частенько называли. Этот приблудный чужак. Но зато «Касечка». Любименькая. Родненькая. Породистая, с понятной и обеспеченной клубными печатями родословной. И это несмотря на то, что Касечка ни разу к деду не приласкалась и ни минуты не просидела у него на коленях, а Патрик Старого Хозяина тихо обожал и с исступленным восторгом мурлыкал, распластавшись на его груди. Более того, я уверена, что Патрик чувствовал сердечный недуг Главного Объекта и, как многие коты, лечил его своей особенной кошачьей энергетикой, ложась на больное место. Господи, да чему плохому он может научить Кассандру? Она и так уже все знает, по крайней мере, как надо «стучать». Вот это, по моим убогим представлениям, действительно плохо и недостойно. А хотеть любви – разве это плохо?
Беспородный найденыш Патрик навсегда останется для деда чужим, несмотря на всю кошачью любовь и ласку. И точно так же чужим для Николая Григорьевича является «не Сальников» Денис. Хотя парень, по моим наблюдениям, относится к старику куда теплее и внимательнее, чем «родненькая» Аленушка.
Но все это я произнесла маленьким язычком.
В доме напротив
Ох, как ему нравилась эта девчонка! С первого же дня, с первой лекции, да нет, что там, он заприметил ее еще во время вступительных экзаменов, такую живую, энергичную, плотненьким аппетитным колобочком катящуюся по длинному институтскому коридору. Темно-рыжие волосы плотным толстым шлемом облегают синеглазое лицо, улыбаются не только губы и глаза, но и плечи, спина, руки – вся ее невысокая крепенькая фигурка. Костя, опираясь на свой относительно богатый для его возраста опыт общения с девушками, всегда думал, что ему, как нормальному современному парню, нравятся «манекенщицы», не в смысле рода деятельности, конечно, а в смысле фигуры: высокие, плоско-тонкие, и чтобы ноги непременно росли от ключиц, никак не ниже, и чтобы одеты были стильно. Поэтому радостное оживление, охватывающее его каждый раз, когда рыженькая толстушка улыбалась ему или просто проходила мимо, он списывал на ту ауру жизнелюбия и излучаемого во все стороны счастья, которая исходила от Милы (да-да, ее зовут Милой, Людмилой, и фамилия у нее округлая, мягкая, уютная – Караваешникова). Костя не делал попыток познакомиться с ней поближе, тем более учились они хоть и на одном потоке, но в разных группах. Почему не делал? Потому что она не манекенщица, это во-первых, а ухаживать за аппетитными колобочками в наше время не модно. Во-вторых, у него все равно нет времени на все эти шуры-муры, ведь надо гулять, встречаться-провожаться, ходить в кафе, на дискотеки, в ночные клубы. Разве он может себе это позволить?
Но позволить хотелось. Очень. Особенно сегодня, когда как-то так совершенно случайно вышло, что они после занятий столкнулись у турникета в метро, вместе спускались по эскалатору, потом оказалось, что им ехать в одну сторону, по крайней мере до пересадки, до станции «Таганская», где Косте нужно было выходить, а Миле – переходить на «Марксистскую». Но пока добрались до «Таганской», выяснилось, что у них столько общих тем для разговора, что разговор этот прекратить вот так, сразу, ну просто никак невозможно. Костя мельком взглянул на электронные часы, висящие над въездом в тоннель, в конце платформы. Ему нужно непременно зайти домой, взять для Вадика теплый свитер и куртку – брат просил, ему разрешили гулять, но зима еще не кончилась, он мерзнет во время прогулок. И книги Костя для него приготовил, целую стопку, специально вчера на книжную ярмарку ездил. Так, взять книги и одежду и ехать в больницу, посетителей пускают с четырех часов, и Вадька, конечно же, ждет его, глаз с часов не сводит. Добираться до больницы с Таганки около часа – час десять примерно. Значит, самое позднее в три он должен выйти из дома. Сейчас двадцать минут третьего, от метро до ненавистной улицы, на которой стоит ненавистный дом, семь минут быстрым шагом. Десять минут нужно выделить на пребывание в доме: подняться в квартиру, перекинуться парой слов с отцом, если он там, уложить вещи и книги в сумку, спуститься вниз. Этот график Костя выдерживает ежедневно, только обычно он еще успевает пообедать быстренько, потому что нигде не задерживается ни одной лишней минутки и ровно в двадцать минут третьего выходит из поезда на станции «Таганская». А если сегодня обойтись без обеда и вместо него поболтать еще минут пятнадцать с Милой? Они только-только заговорили о Коэльо, по которому в этом году вся Москва с ума сходит, и Костя отчего-то непременно хотел поделиться с девушкой своими мыслями по поводу прочитанного и услышать ее мнение. Да и Мила, кажется, тоже не спешит расстаться с ним.
Но взгляд, брошенный на часы, она все-таки приметила и тут же спросила:
– Ты спешишь?
– Да нет… то есть… – Костя запутался в словах и мысленно обругал сам себя. – Понимаешь, мне нужно к четырем часам к брату в больницу, а еще надо домой заскочить, взять для него кое-что.
– Хочешь, я тебя провожу? – неожиданно предложила Мила. – Мне спешить некуда, времени навалом.
Хочет ли он? Она еще спрашивает! Но ведь он не может пригласить ее в дом, ему стыдно показывать, в какой убогости он живет, а объяснить, что это только временно и связано с необходимостью, сложно. Объяснение может вырулить на такую плоскость, где и проговориться недолго. А нельзя. Впрочем, есть один вариант вранья, вполне понятный и безобидный, главное – не сбиться. Если совсем припрет, можно сказать, что у них в семье финансовые трудности, и они сдают свою большую хорошую квартиру иностранцам за приличные деньги, а сами временно снимают дешевенькое плохонькое жилье. В сущности, это не так уж далеко от истины. Ненавистную квартиру они действительно снимают. И их собственная квартира действительно большая и очень хорошая. Только никаким иностранцам они ее не сдают.
– Знаешь, Мила, я бы очень хотел еще побыть с тобой, и спасибо тебе за предложение проводить. Только я не могу пригласить тебя к себе, ты подождешь меня на улице? Я мигом, только сумку соберу. Пять минут, ладно? Не обидишься?
– У тебя что, родители дома? – понимающе спросила она.
Ну вот, еще легче, и никакого особенного вранья пока не нужно, Мила сама подсказала ему причину, которую она считает уважительной.
– Да, – с готовностью кивнул он, – отец дома. Он человек сложный, не всегда адекватный, так что без предварительной подготовки незнакомых людей приводить опасно. Ну, ты сама, наверное, понимаешь…
– Понимаю, конечно, – засмеялась девушка. – У меня бабка такая же. Никого не могу к себе позвать, прямо кошмар какой-то. Ну пошли, – она потянула Костю в сторону эскалатора, – чего мы стоим?
Семь минут быстрым шагом обычно легко превращаются в двадцать и даже двадцать пять минут неторопливого счастья. Эта мысль пришла в голову Косте Фадееву, когда пришлось остановиться перед ненавистным подъездом.
– Подождешь? – на всякий случай спросил он, хотя вроде бы все уже было договорено и решено и Мила вызвалась поехать с ним аж до больницы.
– Конечно, беги, не волнуйся, никто меня здесь не украдет.
Он взлетел по лестнице к лифту, ворвался в квартиру, кинулся укладывать книги.
– Что это за девица с тобой? – послышался недовольный голос отца.
Ах ты черт, как же он упустил из виду, что отец целыми днями торчит у окна, наблюдает за домом напротив, выслеживает их Врага. И конечно, видел, как Костя подходил к дому с девушкой.
– С моего курса, – Костя попытался быть нейтральным и кратким. Авось отец удовлетворится минимально необходимой информацией.
– Зачем ты ее привел?
– Пап, я ее не привел, она ждет на улице. Я обещал дать ей конспекты переписать, она болела, пропустила несколько лекций.
– И как ты объяснил ей, почему не приглашаешь в дом?
– Сказал, что у меня отец болеет. Все в порядке, пап, не волнуйся. Новости есть?
– Ты мог бы спросить об этом первым делом. Такое впечатление, что тебе неинтересно… Вспомнил только под занавес, как будто ты мне одолжение делаешь.
Косте на мгновение стало стыдно. Отец прав, самое главное для них сейчас – Враг. И даже не столько он, сколько те люди, с которыми он связан и из-за которых Вадька не поступил в институт. Все брошено на алтарь этой цели, все силы, деньги, время, все мысли и планы. Но из-за Милы он позволил себе на несколько минут забыть об этом, отвлечься. Нет ему прощения.
– Прости, папа, ты не думай, что я забыл. Просто у меня цейтнот, я не хочу к Вадьке опоздать, ты же знаешь, какой он, если в пятнадцать минут пятого меня не будет, он подумает, что я вообще не приду, и никто больше к нему не придет, и он никому не нужен, и все его бросили. Так уже бывало, и я не хочу, чтобы это повторялось.
Лицо отца смягчилось. Он помог сыну застегнуть «молнию» на дорожной сумке.
– Сегодня все как обычно, – торопливо заговорил он, стараясь не задерживать Костю. – Он утром поехал в институт, я его проводил, посмотрел расписание, у него две лекции, потом два «окна», потом он принимает зачет, с четырех часов. Раньше шести, я думаю, он не освободится. К шести я туда подъеду, посмотрю, как он проведет вечер.
– А два «окна»? Это же три часа свободного времени, он может уехать куда угодно и потом вернуться.
– Я уже это проверял, ты забыл? Первое время я постоянно торчал с утра до конца рабочего дня то возле института, то возле фирмы, где он работает. У него устоявшиеся привычки, этот человек не склонен к экспромтам. Когда у него «окна», он из института не уходит.
– Пап, – Костя уже стоял возле двери с сумкой в руке, – а может быть, мы неправильно рассчитали? Смотри, мы уже четыре месяца тут торчим, и ничего не происходит. Он с тем мужиком, о котором Вадька рассказывал, так и не встретился ни разу.
– Что ты хочешь сказать? – Отец нахмурился. – Что мы неправильно рассчитали?
– Ну, может, он с ним все-таки встречается, но не в городе, а прямо там, в институте. Или вообще у себя на фирме. Ты же за ним не следишь, пока он в институте, верно?
– Этого не может быть, – отрезал отец. – Этот человек не может там появляться. Не должен.
– Почему?
– Его могут узнать.
– Да кому он нужен? Кто его там будет узнавать?
– Не учи меня! Я знаю, что делаю.
Костя покорно вздохнул и выскочил на лестницу. Мила стояла возле подъезда, точно в том же месте, где он ее оставил, и читала детектив в мягкой обложке.
– Все в порядке? – Она с тревогой заглянула ему в глаза, и Костя подумал, что, наверное, рожа у него перекошенная, словно он гадости какой-то наглотался.
– Порядок, – бодро ответил он. – Можем двигаться.
– А чем болеет твой брат? Что-то серьезное?
– У него нервы…
Вдаваться в подробности не хотелось. Опасно.
– Он старший или младший?
– Ровесник. Близнец.
– Такой же, как ты? Один в один?
– Да нет, мы разнояйцевые, – улыбнулся Костя. – Совершенно друг на друга не похожи. Он нежный такой, ранимый, слабый, не то что я. Меня-то оглоблей не перешибешь, а Вадька у нас как одуванчик, на него даже дунуть посильнее нельзя. Вот в институт не поступил – и заработал нервный срыв.
Так, остановиться, куда это его понесло? Еще одно слово – и станет опасно. Про институт сказал, про нервный срыв – и достаточно, сворачиваем тему.
– И ты каждый день к нему ездишь? – В голосе Милы не было любопытства, во всяком случае, Костя слышал только искреннее сочувствие и даже желание разобраться в ситуации, чтобы быть полезной.
– Каждый. Ну почти, – тут же поправился он. – В выходные мать ездит, но не всегда, у нее работы много, бывает, что и по выходным она не может. А в будние дни она никогда не успевает, очень поздно заканчивает.
– А кем твоя мама работает? Ничего, что я спрашиваю? Просто мне все про тебя интересно.
Его бросило в жар. Кажется, даже волосы покрылись испариной. Ей интересно все, что касается его жизни. Разве так может быть? Девушка, от одного взгляда на которую ему становится пушисто и бархатно, сама предлагает проводить его, а потом интересуется им и его жизнью. Это сон, наверное. Или слюнявый женский роман, который он, Костя, по недоразумению начал читать.
– У меня мать – переводчик, ну и уроки дает, у нее учеников море. А твои предки чем занимаются?
– У-у-у, – Мила весело махнула рукой, – скукотища. Папаня банкирствует по мере умственных возможностей, маман тратит то, что он набанкует. Больше всех у нас бабка занята, следит, чтобы я замуж за проходимца не выскочила. Ей все кажется, что моя мама за ее сыночка по расчету замуж вышла, и второго покушения на папанины капиталы она не вынесет. Маразм, честное слово! Когда предки поженились, они вообще студентами были, еще при советской власти. Тогда во всей стране всего три банкира и было.
– Почему три? – не понял Костя.
– Потому что всего три банка и было – Госбанк, Внешэкономбанк и Стройбанк. Они оба в Плешке учились. Разве кто-нибудь мог знать тогда, как все дело обернется? Но бабке не объяснишь, она упертая как я не знаю кто. Невестку она, натуральное дело, выпереть из семьи не может, но уж на мне отыгрывается – будьте-нате. Так что имей в виду, я тебя к себе тоже приглашать не смогу, бабка из тебя душу вынет. А то и оскорбить может, у нее не задержится.
Господи, что она такое говорит? Что не сможет приглашать его к себе домой? Что не хочет, чтобы ее бабка обижала Костю? За восемнадцать лет жизни ему не приходилось слышать слов, которые казались бы волшебной музыкой. Вот сейчас и услышал.
– Странно вообще-то, – начал он и запнулся, потому что хотел сказать что-нибудь примитивно-грубоватое, чтобы скрыть восторг и смущение, но фразу до конца не придумал.
– Что странно?
– Да вот мы уже второй семестр вместе учимся, а разговорились только сейчас. И домой ездим по одной ветке, а раньше в метро не встречались.
– Ничего странного, – фыркнула Мила, – я в метро не езжу. Просто я вчера одному козлу крыло помяла, ну и себе, соответственно, тоже, и машина в сервисе стоит. Через неделю будет готова.
Вот, значит, как. Банкирская дочка. Ну все понятно, чего уж там. У нее небось и парень есть подходящий, которого бабка одобряет, но он временно отсутствует, поэтому сегодня у нее метро и непритязательный Костик, а через неделю будет машина и приличный кавалер.
– Какая у тебя тачка? – спросил он потухшим голосом, лишь бы что-нибудь спросить.
– «Бэха-треха».
«BMW» третьей модели. Недурно для первокурсницы.
– А твой постоянный парень чем занимается?
Спросил как о чем-то давно известном и само собой разумеющемся. Не нужны ему вредные иллюзии, пусть все будет ясно с самого начала, пусть будет больно сейчас, но уже через несколько дней это пройдет, и все станет как прежде.
– Понятия не имею. – Она пожала плечами и лукаво посмотрела на Костю. – Чем-то, наверное, занимается, если у него совсем времени на меня нет.
– Редко встречаетесь? – Костя попытался изобразить сочувствие и понимание.
Ясное дело, он такой занятой, ну прям такой занятой, что бедную девушку даже в кафе сводить не может, вот она от скуки и потащилась с Костей через весь город.
– Не то словечко. Просто-таки вообще ни разу еще не виделись.
Он заподозрил неладное, но не сразу, и продолжал задавать свои тупые равнодушные вопросы, чтобы показать: он ни на что такое особенно-то и не надеялся, и даже в голове не держал, просто едет себе в метро и болтает с едва знакомой однокурсницей.
– Вас что, заочно окрутили, как на Востоке?
– Ага, – она весело хмыкнула. – Боженька там, на небесах, всех по парам давно уже распределил, мне тоже кого-то назначил, только этот назначенный такой деловой, что никак время не выберет, чтобы со мной пересечься. Деньги, наверное, зарабатывает в поте лица. А может, бандитствует потихоньку, это тоже занятие серьезное. А может, уже и срок мотает. Или вот, как ты, к брату в больницу каждый день ездит, так что ему пока не до девушек.
Костю отпустило. Глупо, конечно, думать, что у такой чудесной девушки никогда никого не было. Были. Но сейчас, похоже, она свободна. И едет с ним в больницу не от скуки, а потому, что хочет побыть с ним. Только как же потом? Он пойдет к Вадику, а она? Неужели будет ждать его два часа? Потому что меньше двух часов он с братом не проведет, так сложилось с самого начала, и, если Костя попытается сократить время встречи, Вадька снова запсихует, начнет думать, что он всем надоел, он всем в тягость… Нет. Два часа и ни минутой меньше.
Что же делать, когда они доберутся до больницы? Попросить подождать – немыслимо! Ни в какие ворота не лезет. Пригласить вместе навестить Вадьку? Нельзя. Вадька может сболтнуть что-нибудь лишнее. И потом, если он увидит Костю с девушкой, то сразу станет думать, что он своей болезнью разрушает личную жизнь брата, и далее со всеми остановками. С Вадькой нужно быть очень осторожным и аккуратным, на него действительно дышать нельзя, он сразу кидается с головой в идеи самообвинения и собственной никчемности, так и раньше было, а уж после срыва – полный караул!
Так как же быть? Дойти до больничного крыльца и мило попрощаться, дескать, спасибо за компанию, было очень приятно? Хамство.
– Костя, а рядом с больницей что-нибудь есть?
Вопрос застал его врасплох, Костя даже не понял, о чем Мила его спрашивает.
– В каком смысле «что-нибудь»? Дома есть, улицы, машины ездят.
– Кафе есть какое-нибудь? Лучше с Интернетом. Я бы в чате посидела, пока ты у брата будешь. У меня есть два любимых чата, такие прикольные – я от них балдею, могу целую ночь проторчать.
– Есть! – радостно воскликнул он.
Как все просто. И как все хорошо…